Философия науки и техники. Цикл лекций.
Часть I. Философия науки. Тема 4. Динамика науки и процесс порождения нового знания

4.1. Социокультурные факторы развития науки

Изменчивость — универсальное свойство всех материальных и духовных образований. Развитие как следствие присущей всем явлениям изменчивости обусловлено факторами внутренней и внешней среды. В обыденном понимании развитие связано с понятием прогресса. Наука как особая систематизированная отрасль знания подвержена этой закономерности. Изменения наступают в том случае, когда интеллектуальная среда позволяет «выжить» тем популяциям, которые в наибольшей степени к ней адаптированы. Наиболее важные изменения связаны с заменой самих матриц понимания или наиболее фундаментальных теоретических стандартов.

Законы науки стремятся к адекватному отражению закономерностей природы. Вместе с тем, как считали Иоганн Кеплер (1571–1630) и Николай Коперник (1473–1543), законы науки следует понимать лишь как гипотезы. В работе «Познание и заблуждение» австрийский физик и философ Эрнст Мах (1838–1916) стремился доказать, что сознание подчиняется принципу экономии мышления, а наука возникает благодаря адаптации идеи к определённой сфере опыта. Всякое познание есть биологически полезное для нас психическое переживание. По мнению учёного, разногласие между мыслями и фактами или разногласие между мыслями — вот источник возникновения проблемы. Выход из этого затруднения Мах видел в применении гипотезы, побуждающей к новым наблюдениям, которые могут её подтвердить или опровергнуть. Таким образом, значение гипотезы состоит в расширении опыта: гипотеза — это «усовершенствование инстинктивного мышления».

Развитие науки обусловлено двумя группами факторов:

1. Первая группа — это внутринаучные интеллектуальные факторы, обусловливающие появление теоретических инноваций.
2. Вторую группу составляют вненаучные факторы (социальные, экономические), определяющие закрепление или отталкивание того или иного концептуального варианта.

Часто оказывается, что ведущая роль в развитии науки принадлежит научной элите, которая является носительницей научной рациональности. Изменчивый характер науки воплощается в изменяющихся условиях деятельности учёных, именно поэтому так важна роль лидеров и авторитетов в научном сообществе. Сменяющие друг друга поколения учёных воплощают историческую смену процедур научного объяснения. Содержание науки, таким образом, предстаёт в виде передачи совокупности интеллектуальных представлений следующему поколению в процессе обучения. Развитие многих направлений науки связано с деятельностью научных школ. В частности, формирование философии осуществлялось в рамках конкретных, отличающихся своеобразием философских школ, возникших во времена Античности. Часто школы обозначались именем выдающегося учёного — основателя школы (например, школа Резерфорда, школа Бора, школа Сеченова и других). Научные школы во все времена выполняли функцию трансляции знаний.

В ряду социокультурных факторов развития науки большую роль играет наличие научного потенциала общества — его реальные возможности, ресурсы, определяемые суверенитетом на научные открытия (учет которых обычно ведёт экономика науки). При этом количественные показатели научного потенциала должны рассматриваться в единстве с его качественными показателями.

Проблема научного потенциала возникает как следствие самопознания науки, осознания ей своей социальной значимости, предпосылки и возможности её развития, что, в свою очередь, связано с развитием самого общества. Это последнее, будучи заинтересованным в практическом применении науки, оказывается заинтересованным и в том, чтобы наука обладала потенциями для своего дальнейшего развития и применения в социальной практике. Диалектика взаимосвязи общества и науки такова, что реализация научного потенциала ведёт к повышению уровня экономического развития, культуры и меры возможностей данного общества в познании законов природы, развития социума и человека.

4.2. Формирование теоретических знаний и их обоснование

Формирование теоретических знаний в философии науки представляет один из важных аспектов её развития. Очевидно, что наука не может существовать без соотносительного существования фактуального и теоретического знания, единичного и общего, перцептуального и когнитивного (взаимосопровождение чувств и мыслей), единичных и универсальных высказываний. Соотносительность этих понятий проявляется на событийно-бытовом, перцептуально-когнитивном, логико-лингвистическом уровнях.

В формировании научных знаний значительная роль принадлежит классификации: она содействует переходу науки со ступени эмпирического накопления знаний на уровень теоретического синтеза. Базирующаяся на научных основах классификация представляет собой не только развёрнутую картину состояния науки, но и её фрагменты; позволяет делать обоснованные прогнозы относительно неизвестных ещё фактов и закономерностей.

К основаниям науки относятся фундаментальные принципы, понятийный аппарат, идеалы и стандарты научного исследования. О зрелости той или иной науки можно судить по её соответствию научной картине мира. Согласно современной классификации науки делятся, с одной стороны, на естественные, технические и общественные, с другой стороны, различают науки фундаментальные и прикладные, теоретические и экспериментальные. Когда говорят о «большой науке», о «науке переднего края», подчёркивают её гипотетичность. Современная наука развивается с учётом глубокой специализации, а также на стыках междисциплинарных областей, что свидетельствует о её интеграции. Общими для всех наук являются их интегрирующие свойства:

• идеалы и нормы познания, характерные для данной эпохи и конкретизируемые применительно к специфике исследуемой области;
• научная картина мира;
• философские основания.

Таким образом, интегрирующие свойства подразумевают функционирование и развитие науки в целом, а также её различных отраслей на общих аксиологических (ценностных) и методологических принципах.

Первичные теоретические модели и законы

В процессе познания определённое значение имеет формирование первичных теоретических моделей и законов. Понятие «модель» (от лат. modulus — мера, образец) означает норму, образец (эталон, стандарт). В логике и методологии науки под моделью понимается аналог, структура, знаковая система, которая служит для определения социальной и природной реальности, порождённой человеческой культурой, — оригинала, расширения знания об оригинале, конструирования оригинала, его преобразования.

С логической точки зрения подобное распространение основано на отношениях изоморфизма и гомоморфизма, существующих между моделью и тем, что с её помощью моделируется изоморфный либо гомоморфный образ некоего объекта. Эти отношения являются отношениями равенства. Модель может обрести статус закона — необходимого, существенного, устойчивого, повторяющегося отношения между явлениями. Закон выражает связь между предметами, составными элементами данного предмета, между свойствами вещей, а также между свойствами внутри вещи. Существуют законы функционирования, законы развития. Они носят объективный характер, им свойственны статистические, динамические закономерности. Действие законов определяется условиями функционирования: в природе они действуют стихийно, в общественной практике возможно регулирующее влияние человека.

Аналогия

В теоретических исследованиях определённую роль играет аналогия (от греч. analogia — соответствие, сходство). При рассмотрении какого-либо объекта (модели) его свойства переносятся на другой, менее изученный или менее доступный изучению объект. Заключения, полученные посредством аналогии, носят, как правило, лишь правдоподобный характер; они являются одним из источников научных гипотез, индуктивных рассуждений и играют важную роль в научных открытиях.

Термин «аналогия» рассматривается и в значении «аналогии сущего», «аналогии бытия» (лат. analogia entis). В католичестве — это один из принципов схоластики, обосновывающий возможность познания Бога из бытия сотворённого им мира. Огромное значение аналогия играла в метафизике Аристотеля, который трактовал её как форму правления единого начала в единых телах. Значение аналогии можно понять, обратившись к рассуждениям средневековых мыслителей Августина Блаженного и Фомы Аквинского. Августин писал о сходстве Творца и его творения, а Фома Аквинский рассматривал «аналогии сущего», свидетельствующие о неодинаковом и неоднозначном распределении совершенства в универсуме.

Современные исследователи выделяют следующие виды аналогий:

• аналогию неравенств, когда разные предметы имеют одно имя (тело небесное и тело земное);
• аналогию пропорциональности (здоровье физическое — здоровье умственное);
• аналогию атрибуции, когда одинаковые отношения или качества прописываются разным объектам (здоровый образ жизни, здоровый организм, здоровое общество и так далее).

По мнению исследователей, в становлении классической механики важную роль играла аналогия между движением брошенного тела и движением небесных тел. Аналогия между геометрическим и алгебраическими объектами реализована Декартом в аналитической геометрии. Аналогия селективной работы в скотоводстве использовалась Дарвином в его теории естественного отбора. Аналогия между световыми, электрическими и магнитными явлениями оказалась плодотворной для теории электромагнитного поля Максвелла ⁸. Аналогии используются в современном градостроительстве, архитектуре, фармакологии, медицине, логике, лингвистике и других.

Таким образом, умозаключение по аналогии позволяет уподоблять новое единичное явление другому, уже известному явлению. С определённой долей вероятности аналогия позволяет расширить знания путём включения в их сферу новых предметных областей. Гегель называл аналогию «инстинктом разума».

Нередко у изобретателя (сочинителя) концепции термины возникают по интуиции, случайно. Для подтверждения верности или неверности предлагаемых понятий можно пользоваться концепцией логика и историка познания Карла Густава Гемпеля (1905–1997). Вот суть его концепции:

1. Теоретические термины либо выполняют, либо не выполняют свою функцию.
2. Если теоретические термины не выполняют свои функции, то они не нужны.
3. Если теоретические термины выполняют свои функции, то они устанавливают связи между наблюдаемыми явлениями.
4. Эти связи могут быть установлены и без теоретических терминов.
5. Если же эмпирические связи могут быть установлены и без теоретических терминов, то теоретические термины не нужны.
6. Следовательно, теоретические термины не нужны и когда они выполняют свои функции, и когда они этих функций не выполняют.

В 1970 году Гемпель с помощью современных логико-математических средств исследования впервые показал некорректность попперовского определения правдоподобности. Против скептицизма Карла Поппера (1902–1994), выраженного в его максиме «Мы не знаем — мы можем только предполагать», были найдены неопровержимые контраргументы. Гипотеза — специфическая форма постижения объективной истины — становится достоверной теорией, когда из её основного предположения делаются такие выводы, которые допускают практическую проверку. Являются ли отрицательные результаты отдельных экспериментов окончательным «приговором» данной гипотезе? Гемпель считал, что нет, поскольку:

• возможна ошибочная интерпретация этих экспериментов;
• возможно подтверждение других предсказанных этой гипотезой эффектов;
• сама гипотеза допускает своё дальнейшее развитие и усовершенствование.

Взаимосвязь логики открытия и логики обоснования

По форме теория предстаёт как система непротиворечивых, логически взаимосвязанных утверждений. Теории используют специфический категориальный аппарат, систему принципов и законов. Развитая теория открыта для описания, интерпретации и объяснения новых фактов, а также готова включить в себя дополнительные метатеоретические построения: гипотетико-дедуктивные, описательные, индуктивно-дедуктивные, формализованные с использованием сложного математического аппарата. Томас Кун (1922–1996), перечисляя наиболее важные характеристики теории, утверждал, что она должна быть точной, непротиворечивой, широко применимой, простой, плодотворной, иметь новизну и так далее. Однако каждый из названных критериев в отдельности не обладает самодостаточностью. Из этого факта Поппер делает вывод, что любая теория в принципе фальсифицируема, подвластна процедуре опровержения. На основании этих аргументов Поппер выдвигает принцип фаллибилизма. Он делает вывод, что нет ошибок только в утверждении о том, что «все теории ошибочны».

Нетрудно заметить, что развитие научных понятий многократно опосредовано языковыми понятийными определениями. В своих исследованиях по этой проблеме российский учёный Т. Г. Лешкевич пишет: «Язык не всегда располагает адекватными средствами воспроизведения альтернативного опыта, в базовой лексике языка могут отсутствовать те или иные символические фрагменты. Поэтому для философии науки принципиально важными остаются изучение специфики языка как эффективного средства репрезентации, кодирования базовой информации, взаимосвязь языковых и внеязыковых механизмов построения теории» ⁹.

4.3. Классическая, неклассическая, постнеклассическая теории

Классическая, неклассическая и постнеклассическая теории характеризуют этапы и типы философствования. Исходным в этом ряду является понятие «классическое», поскольку с ним связаны представления об образцах философствования, соответствующих им именах, личностях и текстах, а также образцах, предлагаемых философией людям в качестве ориентиров их жизни и деятельности. С исторической точки зрения каждая эпоха представляет свои философские образцы, сохраняющие культурное значение до настоящего времени. В этом смысле следует говорить о философской классике Античности, Средневековья, Ренессанса и так далее.

В более узком представлении философская классика может быть ограничена ХVII–XIX веками, и в основном пространством европейского региона, так как именно в этом хронотопе идея классичности получила подробное обоснование и развитие. Такое сужение «поля» философской классики делает и более чётким сопоставление классики, неклассики и постнеклассики. Завершение классического этапа фиксируется в середине ХIХ века, неклассический этап — от Маркса до Гуссерля — развёртывается до середины XX века, постнеклассический этап оформляется во второй половине ХХ века с перспективой продолжения в следующем столетии. На этом этапе «узкий» смысл классики практически утрачивается, ибо значимым оказывается включение классики в новые методологические, культурные и практические контексты.

Классический тип философствования предполагает наличие системы образцов, определяющих соизмерение и понимание основных аспектов и сфер бытия: природы, общества, жизни людей, их деятельности, познания, мышления. Подразумевается и соответствующий режим реализации образцов: их дедуцирование, распространение, закрепление в конкретных формах духовной, теоретической, практической деятельности людей. Так, например, обобщённое представление о человеке включается в конкретные описания человеческих индивидов, объяснения их действий, оценки их ситуаций. В этом образце форма описания и объяснения предзадана, и когда она приходит в соприкосновение с «человеческим материалом», она выделяет в нём определённые качества и соизмеряет их. Соответственно, какие-то качества людей и вещей не учитываются образцом, остаются в «тени» или попросту отсекаются им. Этот аспект работы обобщённого представления о человеке в качестве методологического образца указывает на его родство с канонами традиционного здравого смысла.

Подобно традиционным представлениям о человеческой природе, он может транслироваться как имеющаяся схема опыта из поколения в поколение, перемещаться в социальном времени, поддерживать его непрерывность, служить средством воспроизводства и организации социальных связей. Но в одном существенном моменте он отличается от традиционных схем: он не «прикреплен» к определённой зоне социального пространства, он уже не связан с особенностями и ограничениями сословного характера. Здесь приоткрывается историческая подоплёка его логической «проницательности» (и кажущейся универсальности). Самим процессом истории он оторван от конкретной почвы; религиозными, правовыми, экономическими, технологическими, научными изменениями он абстрагирован от этических, социальных, культурных особенностей человеческих общностей.

Эта особенность классического образца подкрепляется его опорой (которая часто является просто ссылкой) на научные обоснования. Классическая философия использует авторитет и аргументы науки для придания своим образцам особой социальной значимости. Сходство этих образцов с традиционными канонами и научными стандартами свидетельствует о том, что они «претендуют» на ту самую роль, которую выполняли традиционные каноны поведения и мышления. Однако смещение традиционных схем и занятие их функциональной «ячейки» образцами осуществляется философией с опорой на научные стандарты и за счёт сопоставления философских образцов и научных стандартов как инструментов человеческой деятельности.

Связь классической философии с наукой — это прежде всего связь с логикой, которая первоначально развивалась в составе самой философии, а затем функционировала в рамках отдельных наук, главным образом естественных, где она обеспечивала классификации, обобщения, редукции, процедуры сопоставления и измерения. Что же касается собственно обобщения, то в классической философии были разработаны весьма утончённые перспективные в методологическом плане концепции развёртывания общих понятий в конкретные характеристики бытия. Достаточно вспомнить положение Гегеля о единичности как подлинной реализации всеобщего, его рассуждения об индивидуальности как духовном центре родовой жизни и её живом конкретном воплощении. Заметим, Гегель формулировал эти положения на «полях» своих основных сочинений (в частности, в такой явно не методологической работе, как «Эстетика»). Восточная классика не даёт примеров такого жёсткого разрыва философии с формами обыденного опыта (и, соответственно, такого взаимовлияния философии и науки), как европейская философия ХIХ века. Последнее особенно важно для понимания той почвы, на которой вырастает постклассическая философия.

Воздействие науки на философию ХIХ века, на её образцы и способы использования явно и неявно корректировалось развитием экономики, промышленности и технологии. Особая социальная значимость закреплялась за схемами деятельности и мышления, обслуживающими расширяющееся производство, серийное изготовление вещей, лишённых индивидуальных признаков. Устойчивость этим схемам придавал соответствующий образ человека, вполне согласуемый с наличествующими в философской классике образцам. Абстрактность образца стимулировала рассмотрение человеческих субъектов, их качеств и взаимосвязей через суммирование, вычисление и деление их сил. Причём силы эти, по существу, оказывались абстрагированными от их индивидуализированных носителей.

В обобщённом образе человека утрачивались не только индивидуальные особенности людей, но и собственно процесс их бытия, динамика их самоизменения, самореализации, саморазвития. Обобщённый образ человека как мера деятельности людей в характеристиках человеческих взаимодействий обнаружил значение нормы. Фактически именно в этой функции он включился в состав правовых и моральных регуляторов общественных отношений. Его отвлечённость от индивидуальных особенностей и процессульной жизни создавали надёжные условия для соизмерения поведения людей как абстрактных индивидов. Абстрактность образца создавала возможность для использования при оценке разнообразных человеческих ситуаций: как бы далеко люди ни заходили в своих поступках и проступках, образец (совокупность образцов) для характеристики и оценки их действий уже существовал.

Обобщённый образ человека действовал в философии и за её пределами в явной или косвенной координации с обобщёнными же образами природы, истории, культуры, деятельности, науки, права, политики и так далее. Все эти понятия (и инструменты действия) были сформированы по одному и тому же типу. Поэтому они и составляли согласованную классическую картину и осуществляли соответствующую ей методологию, а точнее — были чёткими и довольно жёсткими средствами её реализации. В этом смысле образцы философской классификации вполне соответствовали канонам классической эстетики; они были достаточно ясны, устойчивы по отношению к индивидуальному своеобразию и динамике явлений природной и общественной жизни. Их устойчивость сродни колоннаде классического храма, задающей неизменный порядок прохождения пространства, превращающей обычную прогулку людей в культурное действо, ритуал или его имитацию; своенравное и напористое время приобретало, таким образом, каноническую меру.

Естественная, казалось бы, устойчивость классических образцов (их совокупность) стала одной из важных предпосылок их распада, ибо именно невозможность использовать классическую картину мира в работе со своеобразными и динамичными системами заставила людей сомневаться в её надёжности, а затем и предать её критике и пересмотру. Начавшийся во второй половине ХIХ века кризис классических образцов обнаружил и ещё одну их важную, прежде скрытую особенность: по мере того как выяснилась их методологическая ограниченность, открывалась их роль в воспроизводстве культурных форм, трансляции человеческого опыта через пространство и время. Распад классических форм представал не только кризисом в познании природы и человека, он грозил существованию фундаментальных структур хранения и передачи человеческого опыта. Классические образцы обнаружили своё значение форм социального воспроизводства и свою неспособность далее соответствовать этому предназначению. Как пишет американский социолог, журналист, профессор Колумбийского и Гарвардского университетов, один из авторов концепций «деидеологизации» и «постиндустриального общества» Даниел Белл (р. 1919), «новая теория изменяет систему аксиом и устанавливает новые связи на стыках, что изменяет топологию. Когда две науки объединяются в одну, новая сеть оказывается более богатой и чёткой, чем просто сумма двух частей» ¹⁰.

Неклассическое философствование — это не направление, а тип мышления и действия, сопряжённый с реакцией на классические образцы, с кризисом классики и его преодолением. Это — реакция на несоразмерность абстрактного субъекта классики конкретным индивидам, абстрактного объекта — эволюции природы, её методологии — поиску ресурсов интенсивной деятельности во всех сферах практики. Ситуация, которую принято называть «неклассической», поначалу выявляется не в философии. Она обнаруживает себя на границах философии и науки, когда классические теории познания сталкиваются с объектами, не «укладывающимися» в привычные познавательные формы. В конце ХIХ века такие объекты воспринимаются как исключения из правил, экзотические представители микро — и мегамиров. Однако число подобных объектов неуклонно возрастает, и уже приходится мириться с тем, что ещё недавно «простая и ясная природа» (которой следует «подражать») окружает человека хитросплетением ненаблюдаемых и чётко не фиксируемых объектов. Более того, к середине ХХ века выясняется, что и общество, система жизни людей с её условиями, средствами, продуктами, тоже принадлежит миру неклассических объектов и не может быть редуцировано к вещам, к инструментам, механизмам, машинам, работающим с вещами. Классическая установка на устойчивые природные и мыслительные образцы и следовавшая ей в этом плане позитивистская ориентация на «логику вещей» оказываются несостоятельными.

Неклассическая ситуация нарастала от периферии, то есть от намечаемых проблемами науки и практики границ, к центру, к средоточию мировоззренческих и методологических форм, сконцентрированных вокруг классических философских образцов. Устойчивость образцов казалась последним оплотом культуры, а стало быть, и науки, и морали, и вообще нормально функционирующей социальности. Традиция накрепко связала существование образцов с их незыблемостью и неизменностью, поэтому угроза их стационарному состоянию практически всегда воспринималась как угроза их уничтожения. Но именно режиму стационарного существования образцов пришёл конец. И дело здесь даже не в том, что они подвергались всё более массированной критике с разных позиций и точек зрения, а в том, что овладение неклассической ситуацией становилось возможным лишь при условии изменения режима «работы» образцов. Условия это, однако, под давлением мощной критической массы заметно упрощалось и трактовалось в плане отказа от образцов как методологических и мировоззренческих норм.

Классические образцы, утратив свою привилегированную позицию, перешли на положение рядовых средств человеческой деятельности; они поступили в полное распоряжение их индивидуальных субъектов, чьё поведение они ранее регулировали и направляли. Обобщённый образ человека, надставленный прежде над конкретным бытием людей, превращался в одну из методологических форм для решения некоторых частных задач познания и практики. Теперь уже отдельные субъекты, самостоятельно определяя ориентации поведения, моделируя различные взаимодействия, приспосабливали разнообразные схемы к реализации своих индивидуальных проектов. По мере того как сокращалось поприще действия классических образцов, всё более широко становилась зона проявления человеческой субъектности.

Субъективность освобождалась от гносеологических оценок, сближавших её с искажённым знанием, и выявляла онтологические аспекты жизни и действия человеческих индивидов. Этот сдвиг в проявлениях человеческой субъективности первоначально фиксировался психологическими исследованиями. Психология фактически «реабилитировала» субъективность и в то же время сама сместила фокус интересов с характеристики познавательных возможностей человека на трактовку эмоционально-волевой и внерациональной сфер его бытия. В плане культурном и философском изменение статуса субъективности ещё долго (до середины ХХ века) оценивалось в соответствии с классическими образцами, то есть негативно, как наступление субъективизма, иррационализма, нигилизма. В связи с этими пространство культуры представлялось всё более фрагментированным, лишающимся своих устойчивых измерений и соответствий. С этой точки зрения и поле общества виделось совокупностью взаимодействий разных субъектов, удерживаемых от полного произвола только жёсткими структурами социальности.

Примерно со второй четверти ХХ века вопрос о субъективности вступает в «резонанс» с проблемой поиска собственно человеческих ресурсов развития общества. Экстенсивный путь в принципе оказывается тупиковым; продуктивность экономики, перспективность техники, обновление науки и культуры оказываются в зависимости от энергии и качества деятельности индивидуальных субъектов. Проблема субъективности постепенно превращается в проблему субъектности индивидов как силы и формы развития социальности.

Индивиды «входят» в рассмотрение этой проблемы сначала как носители физической и нервной энергии, то есть в основном как природные телесные объекты, приравненные к другим ресурсам социального воспроизводства. Встречаются трудности с моделирование общества. Как писал Говард Беккер, «Мы все находимся в пути, но не знаем, куда идем»… Отсутствует сколько-нибудь убедительная теория о том, каковы силы внутреннего сцепления социального механизма. Но этот ход не обещает качественных сдвигов. Возникает необходимость включения в экономические, технологические, управленческие схемы и цепочки индивидов во всей возможной полноте их социальной субъектности, то есть со всеми их возможностями самореализации и продуктивного взаимодействия. Вместе с тем модели как средства организации социальной деятельности, коммуникации (онтологизируемые модели) неизбежно превращаются в элементы структур самого социального бытия.

Поле социальности предстаёт разделённым между множеством субъектов, и это уже не индивидуальные субъекты с их психологизированной субъектностью, а «составные», например групповые, субъекты, реализующие свои образы мира, свои модели деятельности. Это — субъекты, аккумулирующие в себе энергию и организованность социальных общностей, отраслей деятельности, познавательных дисциплин, использующие их средства и ресурсы, утверждающие их субъектность и эгоизм. В пределе — это социальные машины, не только занимающие важные позиции в социальном производстве, но и воспроизводящие это пространство, онтологизирующие свои модели и инструменты, формирующие предметность социального бытия и типы поведения самих людей. Эта продукция, собственно, оказывается онтологизацией моделей, воплощённых в схемах и технологиях.

Пространство общества постепенно заполняется такими онтологизированными моделями. С точки зрения, принимающей обычную логику вещей, в этом как будто нет ничего странного. Однако в том-то и дело, что такое моделирование приходит в противоречие с логикой вещей, поскольку подменяет односторонними схемами (и их онтологизациями) собственное бытие природных объектов с присущими им ритмами и законами. Это, по сути, и порождает, а затем — делает все более угрожающей экологическую проблему и ряд других проблем современного общества, связанных с огромной социальной инерцией экстенсивных типов деятельности. Возникает проблема не только ограничения такого типа деятельности, но и согласования разных моделей мира, определения режима их взаимодействия, потребностей и условий их переработки.

Тема взаимодействия разных моделей, оформляющих позиции и поведение социальных субъектов, вырастает из темы их столкновений. Конфликтные ситуации как раз и обнажают факт наличия у субъектов различных образов мира и моделей деятельности. Кризисные формы отношений людей и природных систем в некотором смысле говорят о том же самом: способы действия людей не соразмерны способам (которые могут трактоваться как своего рода модели) воспроизводства природных компонентов. Так выявляется группа методологических задач по обнаружению моделей, их деонтологизации, ограничению и переработке, и прежде всего задача деавтоматизации моделей, «переродившихся» в крупные производства, управленческие структуры, институционализированные формы научной деятельности, «захватившие» в орбиту своего функционирования огромные природные и человеческие ресурсы.

Решение этих задач предполагает выбор стратегии, нацеленной на выведение онтологизированных моделей из автоматического режима работы, определение их границ и возможностей; их корректировку соответственно контрольным для людей результатам. Однако такого рода стратегия сразу не формируется, по сути, её — как обыкновенной развёрнутой концепции — не существует до сих пор. Она «намекает» на своё, все ещё подспудное, существование совокупностью научно-методологических, философских, идеологических, общественно-политических движений, проявляющихся в разных сферах общественной жизни, но объединённых типом решаемых задач. В ходе решения необходимые средства оказываются разделёнными и становятся самостоятельными целями: одна группа движений настаивает на демонтаже автоматизированных моделей вплоть до их ликвидации; другая — на конструировании новых моделей взаимодействия, соответствующих контексту их употребления.

1. Для первых — сторонников методологического и этического анархизма, крайнего деконструктивизма и постмодернизма — важно показать регрессивную функцию моделей, замаскированных ими социальных и технологических форм, сделать сам процесс их «разборки» средством освобождения бытия людей, вещей и текстов.
2. Для вторых — к ним можно отнести сторонников концепции «малой науки», феноменологической и микросоциологии, этнометодологии, социальной истории, развивающего воспитания и образования, объединительных (экуменических) религиозных направлений — принципиальным является вопрос о становлении и воспроизводстве нормативных и регулирующих моделей конкретными социальными субъектами в определённых пространственных и временных условиях, о формах закрепления социально-пространственной и временной организации во взаимодействиях самих людей.

В разных вариациях осуществление этих целей приводит к постепенному оформлению принципа, характеризующего данный тип задач. Его можно назвать принципом «другого». «Другой» оказывается условным обозначением того потенциального многомерного объекта, по меркам которого выстраиваются модели взаимодействия людей друг с другом и с природными системами, причём мерки объекта зависят не от субъекта, а от способа существования объекта, его состояния, конкретного характера взаимодействия. В классической ситуации, когда всячески подчёркивались привилегии объективности (и объектности), её значение, необходимость считаться с ней и ей соответствовать, миротворческая функция, по сути, полностью оставалась в ведении субъекта. В постклассической ситуации отсутствует, как пишет Д. Белл, «сколько-нибудь убедительная теория о том, каковы силы внутреннего социального механизма, возможности моделирования уменьшены» ¹¹.

Когда, казалось бы, образ объекта окончательно утерян, именно способ существования объекта (объектов) становится наиболее важным фактором определения моделей, выстраивающих взаимодействие с ним. Учёт этого фактора оказывается немаловажным моментом воспроизводства самого субъекта, его самосохранения и конструирования. Субъект в этой ситуации не может быть ни абстрактным, ни «монолитным»; его идентичность подтверждается постоянно возобновляемой способностью вырабатывать и воспроизводить модели взаимодействия. Образ «другого» поначалу антропоморфичен и персоналогичен, поэтому модели взаимодействия с «другим» характеризуются в соответствии с представлениями о межличностном общении людей (достаточно вспомнить первые попытки обоснования методологии гуманитарного познания, «наук о духе», «процедуры понимания», В. Дильтей).

Но продолжение этих попыток постепенно приводит к убеждению, что для понимания «другого» недостаточно личностного со-чувствия, со-понимания, со-действия: задача в том и состоит, в том и трудность, что необходимо выйти за рамки имеющихся личностных субъективных, субъектных представлений и понятий, преобразовать и переформулировать их, чтобы определить продуктивный порядок взаимодействия. Для философии (и для обыденного сознания) осмысление ситуации даётся с большим трудом, прежде всего, видимо, потому, что приходится преодолевать сложности не столько логико-методологического, сколько морально-психологического характера. По сути, необходимо сделать нормой практику перехода за границы обычных представлений и понятий, за рамки личностного опыта, за пределы индивидной субъективности.

Преодоление этих личностно-психологических барьеров, скрыто присутствующих в философско-методологической работе, фактически и означает наступление постнеклассического этапа и оформление постклассического типа философствования. Трудности и сложности этой транзитивной ситуации выражаются в первую очередь через реакции, фиксирующие недостаточность индивидуально-психологических форм для работы философствующего субъекта. Поэтому трактовка преодоления этих форм часто перерастает в тезисы о разрушении или уничтожении субъекта, об исчезновении автора, о дегуманизации философии, и так далее. Аналогичным образом многомерность «другого», «неклассичность» объектов и способов их фиксации порождают идею распада объективности и уничтожения реальности. Но за реакциями следует ступень осознания трудностей методологической работы, сопряжённой с конструированием новой формы субъектности, с определением режима функционирования схем взаимодействия, с техникой реконструирования объектных ситуаций и форм их освоения. В философии остаётся ещё немало барьеров для перехода к такого рода деятельности. Одним их них является ориентация философии ХХ века на микроанализ взаимодействий, в котором субъект-субъектные связи (и контакты с «другим») моделируются в духе дисциплинарно-психологических, микро-социологических, лингвистических схем.

Логика перехода философии к посклассическому этапу и типу работы определяется не только философией, «внутренними системами» её эволюции за последние полтора века. Важные стимулы даёт развитие таких научных направлений, как эволюционный универсализм, биология и физиология активности, синергетика, мир-системный подход. В этом смысле можно говорить о том, что Д. Белл, Н. М. Моисеев, Л. фон Барталанфи, И. Р. Пригожин, Ф. Бродель и некоторые другие исследователи сделали для формирования стиля постнеклассического философствования не меньше, чем философы второй половины ХХ века. Их усилия связаны с рядом практически-экологических, политических, экономических, технико-научных проблем, часто указывающих на необходимость формирования образцов, а главное — на создание режима функционирования образцов, обеспечивающих сосуществование социальных систем в их событие с системами природными.

Проблема образцов возвращается в философию, но она возвращается как установка на изменение самой философии, формирование философских концепций развития и функционирование образцов, соответствующего структурирования социальности, субъектов взаимодействий, схем саморазвития человеческих индивидов. Особенностью этого режима является соединение устойчивых образцов как норм с их функциями регуляторов, обеспечивающих соизменение и самоизменение человеческих субъектов. Динамика образцов и их устойчивое функционирование — вот, собственно, та задача, от конкретного решения которой зависят другие трактовки традиционных философских понятий и процедур, таких, как субъект, объект, мера, система измерения, обобщение, конкретизация: все они заново открываются «со стороны» их становления, в аспекте взаимодействия, в плане соизменения социальных субъектов.