Никлас Луман:
Власть.
Глава VII. Риск власти

Развитые формы институционализации медийных кодов мыслимы лишь в том случае, если результаты селекции управляемых коммуникационными кодами процессов (и даже результаты селекции самого кода) являются социально прозрачными. Для того, чтобы предполагать, что другие люди тоже ориентируются на специфически кодированные основания, необходимо знать, что селекции вообще как-то осуществляются, или хотя бы верить в это. Прежде всего, это касается дифференцированных средств коммуникации, переставших репрезентировать общую реальность.

По мере роста селективного сознания все более осознается и связанный с ним риск. Сначала он тематизируется на уровне процессов селекции и трансляции как риск совершения ошибок. При таком формулировании проблемы её решение видится в установлении стандартов правильной селекции. Это в равной степени касается всех коммуникационных средств, хотя свойственные каждому из них правила мышления, мораль, догматика и организационно-институциональные предписания, вырабатываемые и рекомендуемые в том или ином случае для избегания опасности, имеют ярко выраженные различия. В случае власти люди боятся злоупотреблений со стороны властителя. Как только централизованная власть стала явной и определённой, сразу же возникла проблема тирана, деспотически и самовольно распоряжающегося властью

Этому состоянию посредством связанной с теми или иными институтами этики соответствовала определённая политическая теория. Таким образом, в данной формулировке проблема риска дифференцированной власти ставилась в зависимость от властных структур и поэтому должна была решаться в каждом конкретном случае отдельно.

Буржуазное общество нового времени с самого начала осознавало, что уровень развития существующих в нём отношений уже не отвечает такому определению опасности и пониманию того, как её избежать. Причины этого представляются довольно комплексными, и здесь у нас нет возможности анализировать их подробно. Они кроются в отношениях политики с другими общественными системами, в возрастающей генерализации политических целей и иных формул единения, а также в общественно необходимом усилении власти. Высшей точкой этого развития стали дискуссии на тему суверенитета. В результате этих изменений буржуазная революция, когда она окончательно оформилась как политический процесс, уже не могла использовать обычный механизм коррекции властных злоупотреблений, основанный на принципе решения отдельных частных проблем. И это было также совершенно ясно формировавшемуся в ходе буржуазной Революции сознанию.

Менее ясным до сих пор остаётся то, какое именно понятие риска власти могло бы придти на смену старому, хорошо сформулированному, обладающему солидной моральной опорой, «правомочному» концепту злоупотребления властью. То, что данный концепт ещё не отжил свой век, но, напротив, благодаря технике усилился, стало ясно в эпоху, превзошедшую все предшествующие столетия масштабом и эффективностью властных злоупотреблений. Эта беспомощность старых средств против новейших властных злоупотреблений, включающих и право на восстание, заставляет задуматься. Столь же очевидно, что простая генерализация старых тематик злоупотребления и подавления, скажем, в концепции «структурного насилия», «доминирующих классов» или в весьма наивном представлении о капиталистах и плутократах, извлекающих «прибавочную стоимость», уже не отражает реальность, а служит лишь для стимуляции агрессии. Синдромы представлений этого типа не поддаются анализу на предмет выявления эвристической силы их понятий. И если по мере роста общественных взаимозависимостей властные потенциалы, стремясь вызвать политический резонанс или реакцию, ещё принимают форму абстрактных идей или мистификаций, то это является лишь слепым рефлексом самих властных отношений (а следовательно, одним из аспектов риска власти) ¹⁷². Наконец, другой подход, заключающийся в простом «продолжении» темы революции в смысле гегелевского прогноза, заставляет думать прежде всего о требованиях совместимости высшей власти с нестабильными политическими отношениями, однако, в силу своей зацикленности на исторической теме он не содержит достаточно дифференцированного анализа проблемы риска. Способна ли теория коммуникационных средств вывести науку из этого замкнутого круга.

Для более общей постановки проблемы сначала следует выяснить связь нашей теории с теорией эволюционной. В процессе эволюции в нормальном случае побеждает более вероятное, поскольку оно встречается чаще и стремительнее воспроизводится. Невероятное поэтому должно появляться и сохраняться вопреки общей тенденции (или, как сказали бы учёные-естествоиспытатели, вопреки тенденции возрастания энтропии). Эволюция — это порождение невероятностей, или, если угодно, их нормализация. Помимо прочего, эволюция всегда предполагает проблему времени, а именно проблему временной конкуренции между вероятными событиями; например, в органической эволюции это происходит посредством катализа или контроля над темпами воспроизводства. В связи с этим возрастает и возможность сбоя. Если относительно вероятное вступает в конкуренцию за шансы воспроизводства с относительно невероятным, то время структурируется, а именно — оно перестаёт быть для происходящих событий чем-то равновероятным и безразличным, но приобретает необратимость в том смысле, что утраченные возможности уже более никогда не возвращаются (если, конечно, их воспроизводство, как исключительный случай, не обеспечивается структурно). ¹⁷³ Таким образом, эволюция в общем смысле ускоряет темп движения и ведёт к росту взаимозависимостей, дифференциальных временных ограничений и риска, в свою очередь обуславливающих и усиливающих друг друга. Этому соответствуют, с одной стороны, дифференциация особых ролей и, позднее, особых символических кодов, служащих исполнению власти, а с другой стороны, усиление, концентрация и спецификация риска в одной точке. Такая дифференциация соответствует своей функции в том случае, если она обеспечивает ускорение и контроль над временной последовательностью событий благодаря тому, что делает общество независимым от случайного характера транслируемых решений ¹⁷⁴. Тем самым концентрация риска приобретает иную форму: она делается более зримой и, следовательно, более контролируемой селективной практикой властителя. Из временного горизонта риск смещается в сторону проблем предметной адекватности действий властителя и социального консенсуса. Это проблемное состояние обычно регистрируется как «комплекс тирании» и описывается вполне традиционно.

То, что прежде всегда представало как угроза «чрезмерной власти», в новое время распознается также и как опасность «недостаточной власти». Отсюда вытекает риск нового рода, а именно риск потери функциональности, явной неэффективности и распада власти, который, обнаруживая себя, лишь возрастает.

Исходным пунктом этой проблемы является быстро растущая по мере общественного развития потребность в решениях, рост которой не способны перекрыть никакие достижения в области принятия и трансляции решений. Способность разрешать проблемы перед лицом естественных констант любого рода (относящихся как к «внешней», так и к внутренней «природе») возросла настолько, что почти каждая селекция уже изначально является решением или может быть к нему сведена. Но поскольку это бремя решений, очевидно, не может быть возложено на одну-единственную инстанцию, которая бы обеспечивала управление из единого центра, то организация решений и тем самым цепная трансляция власти становятся проблемой. Хотя мы практически ничего не знаем об отношениях между когнитивной комплексностью и структурами власти в организациях (это, видимо, станет важной областью будущих исследований темы организаций), в ходе рассмотрения проблемы в рамках теории общества становится очевидным, что потенциал решений имеет ограничения, становящиеся источниками власти, причём в двояком смысле:

1. Как власть, блокирующая властные цепи, которая может ни на что не воздействовать и ни за что не отвечать, но способна многому препятствовать ¹⁷⁵.

2. Как власть, устраняющаяся на ответственных позициях от принятия решений ¹⁷⁶.

В таких условиях более вероятными становятся случаи, когда власть принимает и транслирует негативные решения, и более невероятными — когда она принимает и транслирует решения позитивные ¹⁷⁷.

С этим самым тесным образом связана и другая точка зрения. Она затрагивает проблемы времени в контексте исполнения власти, то есть именно тот аспект, в котором изначально состояли эволюционные преимущества дифференциации власти. Здесь также дают о себе знать симптомы перегруженности. Темп, синхронизация и своевременность становятся в сфере властной практики проблемой и меняют структуру её преференций ¹⁷⁸. При более высокой взаимозависимости общественных процессов и Различных временных ритмов властитель, упорядочивая властный процесс, как правило, оказывается не в состоянии синхронизировать его с другими процессами. Можно предугадать ход развития того или иного поступательного процесса и научиться воспроизводить линейные последовательности, однако одновременность множества различных требований в условиях высокой комплексности ускользает от программирования и вынуждает то и дело откладывать решения ¹⁷⁹. Таким образом, время становится фактором возмущения, неосязаемым препятствием. Не жесткость материи и не твердолобость людей, а часы и календарь делают невозможной синхронизацию процессов. Из этого также следует, что усиление власти в политической системе делает возможным смену представителей власти, по крайней мере, на самых высших позициях. В результате оказывается, что периоды предвыборных размышлений попадают в сферу властной практики не только в чисто временном аспекте, но и в определении того, что представляется возможным и что может случиться в пределах срока исполнения должности ¹⁸⁰.

Таким образом, как в предметном, так и во временном отношении локализованная в политической системе власть, видимо, уже более не отвечает требованиям принятия решений и их трансляции. Не удивительно, что и в социальном плане здесь выявляются напряжения и симптомы кризисов ¹⁸¹. Если сформулировать это в терминах, предложенных мною в пятой главе, то можно сказать следующее: политически конституируемая власть постепенно перестаёт функционировать как единый технический субститут авторитета, репутации и лидерства. Обращение к этому скорее «естественно-самобытному» основанию генерализации влияния вряд ли может помочь при рассмотрении центральных функций власти в развитом обществе. Вместо этого развиваются технические субституты самой власти принимающие, например, формы самомистификации лидеров или внушения массам ощущения успеха.

Остаётся тем не менее неразрешённым вопрос о том, действительно ли отмеченные явления указывают на дефицит власти. Подобное заключение нельзя вывести просто из того факта, что можно представить себе гораздо лучшее положение дел. Оно может получить оправдание лишь на основе целостного общественного анализа и соответствующего обоснования универсума рассуждений и масштабов сравнения. Однако от этого мы ещё весьма далеки. В этом исследовании мы рассматриваем лишь эволюционный риск власти, и нас интересует только вопрос о том, не возникает ли вместе с хроническим отставанием властных решений от структурно задаваемых ожиданий новый тип риска, а именно риск очевидности того, что власть не реализует свои собственные возможности.

К риску дифференцированных средств коммуникации, если говорить о нём в самом общем виде, относится и то, что по мере роста символической артикуляции и масштабов селективного сознания увеличивается также и расхождение между возможным и действительным, оказывающееся так или иначе зависимым от соответствующих установок. Чтобы охватить весьма разнообразные ситуации и гетерогенные мотивационные основания, символические элементы медийных кодов должны получить очень высокую степень генерализации. В этой своей функции они используют идеализации и фикции, например понятие принудительной интерсубъективной достоверности, понятие суверенитета или представление о любви как о чувстве, направленном на определённого человека и одновременно свободном от каких-либо ограничений ¹⁸². Разочарования, имеющие здесь место, относятся к структурному (а не только к интеракционному) риску дифференцированных средств коммуникации и поэтому должны также дополнительно контролироваться посредством их собственных символических либо смежных кодов.

На основании вышесказанного в отношении всех средств коммуникации можно в целом констатировать, что дифференциация, генерализация и функциональная спецификация усиливают расхождения между возможным и действительным, и не только в смысле растущей селективности процессов, но и в смысле структурного порождения завышенных притязаний и ожиданий эффективности соответствующих систем коммуникации, фактически никак не оправдывающихся. В экономической области хорошим примером этого служит часто обсуждаемая революция непропорционально растущих ожиданий. Указанные расхождения можно понимать и как перепады комплексности, как различия между комплексностью возможного и действительного. Как таковые эти расхождения являются реальным фактором, оказывающим обратное воздействие на условия формирования возможностей, например, ведущим к дисконтированию, идеологизации или к оппортунистическому использованию символов-кодов.

Это предварительное соображение проясняет нормальный характер подобного риска. Речь здесь вовсе не идёт о каком-то неправильном развитии. Но, с другой стороны, такая констатация ещё почти ничего не говорит об условиях стабилизации, которые могли бы заключаться, во-первых, в развитии соответствующих установок, а во-вторых, в перевод проблемы в сферу кризисной техники. Наконец, они могли бы также состоять в контролируемой инфляции или дефляции власти.

Рассматривая вопрос совместимых установок, нам следует кратко остановиться на том, почему об этом ещё почти ничего не известно. Здесь мы вторгаемся в область исследований политической психологии. Существуют установки, скажем, фатализм или апатия, которые специально служат предварению разочарований. При других установках в случае высокой контингенции и низких шансах реализации возможностей можно ожидать изменения особенностей ориентации, например смещения от интернального к экстернальному исчислению, что сказывается на мотивации достижений ¹⁸³. Дальнейшие возможности адаптации кроются не в процессах социализации, а в процессах селекции, переводящих на решающие позиции индивидов с проблемно-совместимыми установками. Нынешнее состояние науки пока не позволяет сформулировать более или менее однозначное суждение относительно всех этих аспектов. ¹⁸⁴ Ещё меньше можно сказать о теоретическом и эмпирическом инструментарии, необходимом для исследования подобных установок.

Что касается кризисной техники, то не совсем ясными представляются как само это понятие, так и его теоретический контекст. Для начала удобнее всего будет ввести исключительно формальное понятие кризиса, рассмотрев его во временном измерении — как чрезвычайно угрожающую фазу какого-либо процесса, предоставляющую вместе с тем необычайные возможности. Система оказывается просто не в состоянии единовременно перерабатывать всю комплексность возможного и поэтому отображает её на временной оси как последовательность различных состояний: нормальных ситуаций с ограниченной властью и удалёнными во времени возможностями, нереальными в настоящем, и кризисных ситуаций, в которых может актуализироваться тематически и ситуационно специфическая власть, соответствующая ограниченным во времени особым условиям структурной совместимости. Так посредством дисконтинуирования предпосылок поведения образуются преимущества временной дифференциации.

Есть основания предполагать, что кризисы развиваются ввиду недостаточной власти и (или) недостаточной компетентности. Данные основания, правда, характерны, скорее, для организованных социальных систем; ¹⁸⁵ без дальнейших уточнений они не могут переноситься на уровень анализа общества в целом ¹⁸⁶. Однако описанные процессы блокировки (или фильтрации) власти, применяемой исключительно негативно, представляют собой как раз организационные феномены. Поэтому можно предположить, что именно на этом уровне — будь то в области когнитивной комплексности или в сфере власти и следует искать заторы, вызывающие кризисное развитие. Уже имеются первые исследования о том, что кризисы меняют положение власти в организациях ¹⁸⁷. Поэтому для адекватного ответа на требования, предъявляемые к общественным функциям власти, следует в первую очередь вырабатывать организационно-специфические инструменты кризисной техники.

Кризисная техника отнюдь не представляет собой средства смягчения или устранения кризисов общественной системы, которые, как справедливо полагали марксисты, являются неизбежными. Напротив, под ней подразумевается временное дифференцирование властного риска, осуществляемого посредством вовлечения кризисов в само властное планирование. Формализованным образцом этого служат законы о чрезвычайном положении. Данный образец способен воспроизводиться в политическом процессе также с меньшими трудностями и в меньшем формате ¹⁸⁸. Наряду с этим организация знает и «кризисное управление». Этот последний образец может представать в политике в увеличенных масштабах в смысле исключительной активизации политических ресурсов власти. В подобных антиципированных и калькулированных кризисах риск высшей власти оплачивается определёнными ограничениями в процессе принятия решений: давлением времени, краткосрочностью достигаемых эффектов, зависимостью от актуальных, крайне политизированных проблем, то есть меньшим потенциалом планирования ¹⁸⁹. Но в том, что касается возможных тематик, данный механизм действует в высшей степени селективно. Ибо не всякое страдание способно приводить к кризисам и получать форму организации.

Третий, подчёркнуто медийно-теоретический вариант проблемы риска власти состоит в инфляционной тенденции. Перенос понятия инфляция (дефляция) из области денежной теории в сферу сначала теории власти, а затем и общей теории средств коммуникации впервые был предпринят Т. Парсонсом ¹⁹⁰. Тем не менее, остаётся неясным, как именно следует абстрагировать эти понятия для осуществления подобного переноса. Инфляционно воздействует чрезмерно рискованная генерализация, приводящая к опасности обесценивания средств мотивации. Напротив, неиспользование шансов генерализации при незадействованных возможностях трансляции селекции воздействует дефляционно. В случае власти коммуникационная практика, которая работает с пустыми угрозами либо с угрозами, реализуемыми лишь в исключительных случаях получает инфляционную нагрузку. Речь, например, может идти о «криминализации» областей поведения, где по криминально-политическим соображениям могут фактически не преследоваться правонарушения ¹⁹¹. Как и в монетарной сфере, в политике «легкая» инфляция является, по-видимому, возможной стратегией риска. Правда, она обладает некоторым изъяном, поскольку те, на кого она направлена, могут её предвосхищать и использовать в собственных целях. Это приводит к более или менее ярко выраженным расхождениям, с одной стороны, между различными кодами-символами и, с другой стороны, между ролями и имеющимися в наличии ресурсами, что, в конце концов, может вызвать прекращение дифференциации коммуникационных средств на обоих уровнях ¹⁹².