Интеллектуальные трансформации: Феномены и тренды.
Глава 3. Трансформации социального знания: условия возможности

3.1. О возможности и необходимости существенных интеллектуальных трансформаций в теории права, в философии права и в философии вообще

Организационно-социологический и психологический аспекты проблемы Договоримся существенными интеллектуальными трансформациями называть изменения парадигмы: если не полное вытеснение, то по крайней мере частичное оттеснение одной парадигмы другой ⁹². Если положение доминирующей в настоящее время парадигмы не изменяется, то все интеллектуальные изменения в её рамках будем считать несущественными (мелочами) в указанном отношении.

Возможно ли в наше время изменение парадигмы, в которой медленно, постепенно (от мелочи к мелочи) эволюционируют интеллектуальные дисциплины, упомянутые в названии раздела? Если подразумевать абстрактную возможность, то да. Если же иметь в виду возможность конкретную, то нет. Почему? Потому что всякая «нормальная наука» обладает парадигмальным иммунитетом. Представляющее её сообщество «нормальных учёных» достаточно оперативно опознает и эффективно отторгает любые идеи, методы и системы, развивающиеся в «другой (чужой)» парадигме. Чем сильнее иммунитет «нормальной науки», тем меньше шансов у действительно новых идей и их носителей на успех. С точки зрения «нормальной науки», существенно (то есть парадигмально) новые идеи суть «сумасшедшие идеи». Их носители — умалишённые, то есть профессиональный интерес к их идеям могут проявлять только врачи-психиатры.

Против этих «безумцев» в «нормальной науке» существует эффективная система защиты. Одно из её средств — разделение научных изданий (например журналов) на реферируемые («peer reviewed») и не реферируемые с дискриминацией последних. Это относится не только к журналам, но и к научным конференциям. Основная масса оргкомитетов конференций также использует процедуру «peer reviewing» для недопущения до трибуны «сумасшедших» и тех, чьи мысли «не имеют отношения к теме конференции». Действительно, большое количество «настоящих сумасшедших» вряд ли будет способствовать успешной работе конференции. Но как отделить «настоящих сумасшедших» от тех, кто только кажутся таковыми? Где абсолютно точный и эффективный критерий психической нормы и патологии?

Где безошибочный метод определения уместности того или иного доклада на конференции? Такого метода нет: все существующие критерии весьма проблематичны (неэффективны). Если же всё-таки в какой-то стране (как правило, с тоталитарным государственно-политическим режимом) удаётся эффективно отфильтровать «нормальных» учёных от «ненормальных», то есть достичь такого состояния, когда «ненормальные» абсолютно исключаются из науки, то неизбежен печальный результат: «нормальные» учёные принципиально не способны генерировать принципиально новые идеи; они дисциплинированно движутся «по колее». Как следствие, такие учёные представляют весьма ограниченную ценность для развития как теории, так и практики. Развитие реальных практических потребностей вынуждает руководителей тоталитарных государств тайно «освобождать» из тюрем, концлагерей и психиатрических больниц тех, кто, возможно, является перспективным отклонением от научной нормы, и поручать им в обстановке строгой секретности развивать «сумасшедшие идеи», быть может, ведущие к успеху практической деятельности, которая необходима для выживания этих тоталитарных систем. Неужели упомянутые тираны и их подручные более адекватны в своём управлении наукой, чем бюрократы (например, министры науки и высшего образования) демократических государств?

Для успешного выхода из тупиковых ситуаций на практике и для действительного прогресса фундаментальной науки необходимы «гениальные (=сумасшедшие) идеи» и их генераторы (носители) — «ненормальные учёные», представляющие собой «перспективных монстров (уродство)» с точки зрения современной научной нормы. Перспективными монстрами в науке являются те, которые будут нормальными учёными в будущем, когда сегодняшняя норма станет уже пережитком прошлого — бесперспективной аномалией. (Бесперспективные монстры — те отклонения от современной нормы, которые никогда не будут представителями нормы.)

Всевозможные тесты и даже системы тестов, разрабатываемые и насаждаемые психологами и государственными чиновниками для «ранней диагностики и культивирования гениев (перспективных монстров) науки», суть не что иное как более или менее очевидное шарлатанство. Такие тесты могли бы быть эффективны только при наличии в момент их проведения эффективных критериев отделения истинного знания о будущем от ложного (знания). Но таких критериев нет и быть не может. Прогнозы будущего развития принципиально неточны (вероятностны). Следовательно, целесообразно в прогнозах ожидать ошибку и создавать возможности её коррекции, компенсации.

Является ли тот или иной явно «ненормальный» учёный «бесперспективным», или же, наоборот, «перспективным монстром» (с точки зрения неизвестной нам сегодня будущей «нормальной науки»)? Априори ответить на этот вопрос (с достаточной точностью) невозможно. Чего же в принципе можно достичь в идеале и чего нередко действительно достигают с помощью тестирования?

С помощью хорошей системы тестов и их высококачественной обработки можно с практически приемлемой точностью отделить «нормальных» учёных от «ненормальных». Иначе говоря, система тестов отделяет «нормальную науку» от «ненормальной» с точки зрения современной научной нормы. Любые — как бесперспективные, так и перспективные отклонения от неё квалифицируются как аномалия, девиантное поведение учёных.

Аномальная научная деятельность, в том числе и перспективная, более или менее эффективно пресекается. В той социальной системе, где пресечение аномальной деятельности учёных осуществляется вполне эффективно, при неожиданном резком изменении внешних условий существования надеяться уже не на что и не на кого: система обречена на поражение.

На практике возможность существования «перспективных монстров» среди авторов статей в научных журналах и среди докладчиков на научных конференциях, как правило, исключается системой и методами организации «нормальной науки», в частности эффективной процедурой «peer reviewing». Будучи ограничен рамками доминирующей парадигмы «нормальный учёный» в принципе не в состоянии понять существенно (парадигмально) новую идею, так как будучи представителем «нормальной науки» он некомпетентен, по определению. Будучи некомпетентен и к тому же честен (не заинтересован) нормальный рецензент и уж тем более их пара или тройка даст обязательно отрицательную рецензию на работу, содержащую принципиально (парадигмально) новую научную идею, сопроводив отрицательный отзыв научным обоснованием типа «написано непонятно для читателей нашего журнала» (подразумевается: «автор, кажется, сумасшедший»).

Может ли принципиально (существенно) новая идея быть опубликована устно на респектабельной научной конференции или письменно в солидном научном журнале? Абстрактно рассуждая, да. Конкретно говоря, нет. Что же получается в результате? Абсолютное господство существующей парадигмы.

Журналы издаются, конференции проводятся, но никакого (существенно) нового знания они не дают и в принципе дать не могут. При этом государственные чиновники (работники научных министерств и ведомств) искренне недоумевают и возмущаются по поводу низкой результативности науки.

Но это они сами создали научно-бюрократическую систему, которая нацелена на недопущение появления в науке чего бы то ни было принципиально нового. Требовательность повышается, «гайки закручиваются» все крепче и крепче; в результате настоящее научное творчество (предполагающее достаточно высокий риск неудачи) становится частной (личной) побочной деятельностью учёных-фанатиков. Нередко оно ведётся «партизанскими» методами, «подпольно», в «свободное от работы время», на свои собственные деньги и «на свой страх и риск». Довольно часто хитроумным «учёным-партизанам» удаётся «злоупотребить своим служебным положением» — использовать для своих «подпольных» фундаментальных научных исследований часть рабочего времени и денег, предназначенных для проведения исследований, «одобренных Минздравом и ЦК КПСС». При этом вполне сознательно и систематически используются обман («святая ложь во благо») и другие благородные средства «защиты от дурака». В результате наука становится весьма неэффективно управляемой сверху и, следовательно, отчасти самоуправляемой. Это самоуправление учёных корректирует и компенсирует неадекватность управления сверху. Достижение абсолютной эффективности управления наукой сверху (к чему как раз и стремятся бюрократы от науки) означает её абсолютную неэффективность — смерть.

Достаточно опытные и творческие учёные все это хорошо знают: они не возлагают большие надежды на «солидные (респектабельные) журналы» и не питают особых иллюзий относительно эвристической ценности участия в научных форумах высокого уровня.

Тем более несерьёзно ожидать чего-то качественно нового от любых диссертаций (как кандидатских, так и докторских). Естественно, что соискатель учёной степени хочет успешно защититься. Его провоцируют на получение качественно новых научных результатов инструкциями соответствующих государственных органов: если нет существенной научной новизны, то не будет и успешной защиты, утверждённой высшими инстанциями. Но если диссертант поддастся на упомянутые провокации, этого ему не простят, его накажут те же самые органы, которые его спровоцировали на научный подвиг своими инструкциями. (Наказывать будет не какой-то конкретный, персонифицированный «враг народа», а абстрактная, обезличенная система аттестации научных кадров — «хитрость мирового разума».) Карающий механизм этой обезличенной системы устроен следующим образом. Общеизвестно, что качественно новые идеи возникают, как правило, на стыках между науками. Поэтому, с точки зрения интересов развития науки, наиболее разумно вести поиск нового знания именно на стыках наук.

Однако если диссертант так и поступит, то он об этом пожалеет, так как будет жестоко наказан. Роль наказания сыграют резкое осложнение процедуры защиты диссертации, а также значительное удлинение отрезка времени, потраченного на получение учёной степени. Зачем это надо соискателю (его детям, жене и теще)? Если он не сумасшедший и не враг своим детям и любимой жене, он не станет искать качественно новое знание на стыке наук, а будет искать «его» там, где его нет — «в наезженной колее». Конечно же, качественно нового знания он там не найдёт. Но зато, талантливо сделав вид, что нашёл «его», он защитит диссертацию гораздо быстрее и проще, чем тот «сумасшедший» (будущий разведённый или старый холостяк), который начал искать качественно новое знание там, где оно есть — на стыке наук.

Не верите? Тогда попробуйте на себе или на своих близких. Или же внимательно прочитайте полное собрание сочинений Высшей Аттестационной Комиссии. В результате нормальные («не сумасшедшие») соискатели размножаются значительно быстрее и чувствуют себя гораздо лучше (здоровее, счастливее), чем ненормальные. Как следствие этого, вероятнее всего, научный труд ненормального (действительно творческого) учёного, встретить которого можно нечасто, попадёт на рецензию к нормальному рецензенту или к коллективу рецензентов, в котором нормальных — большинство. Как следствие этого, наиболее вероятно, что, согласно демократической научной процедуре, большинством голосов рецензентов работа ненормального учёного будет отклонена (зарецензирована).

Более того, кроме внешней цензуры научной парадигмы существует и её внутренняя цензура. Сознание любого нормального учёного, сформировавшегося в данной конкретной нормальной науке данной эпохи, имеет внутреннюю психологическую защиту от появления принципиально новых идей. Самые труднопреодолимые «заборы находятся в голове» исследователя.

Иногда эти психологические «заборы» не дают ему увидеть даже то, на что он смотрит прямо в упор. Что может помочь преодолеть эти внутренние «заборы», мешающие существенным интеллектуальным трансформациям?

Хорошее средство — полное или частичное отключение сознания (почти всегда парадигмально ангажированного) от научного творчества, например, во сне или в подобных ему состояниях психики — перенос основной (существенной) части научного творчества в сферу подсознательной психической активности. Ещё один эффективный метод — придание творчеству (парадигмально нового научного знания) карнавальной эстетической формы.

В самом начале сумасшедшая научная идея может безнаказанно возникнуть как шутка, как фантастика, не претендующая на научность и адекватное отражение реальности. Несерьёзное высказывание принципиально новой научной идеи в несерьёзном издании сообщество серьёзных учёных вполне может простить — всерьёз критиковать не станет (просто «не заметит»).

Это-то как раз и нужно для становления новой научной концепции в самом начале её развития — не критика, а её отсутствие. Критика парализует становление действительно новой научной мысли в самом её зародыше. Поэтому ещё одним эффективным средством преодоления психологических «заборов», мешающих существенным интеллектуальным трансформациям научного знания, является разработанная психологами методика «мозгового штурма». Цель этой методики — стимуляция генерирования качественно новых идей, то есть содействие существенным интеллектуальным трансформациям, снятие препятствующих им психологических барьеров. Согласно упомянутой методике, на первом и самом важном этапе её реализации критика категорически запрещена в любой её форме: можно и нужно высказывать как можно больше как можно более свежих и необычных идей, возникающих по поводу темы «мозгового штурма». Все без исключения идеи, высказанные во время штурма, обязательно фиксируются и на данном этапе не обсуждаются.

Никакого «peer reviewing!» Самое плохое поведение участника «штурма» на этом этапе — критика, молчание, произнесение известных или неизвестных, но пустяковых истин, не дающих качественно нового знания («недостаточно сумасшедших»). Обсуждение и критика идей, высказанных на первом этапе, — содержание второго этапа, эффективно отгороженного от первого. Но начало второго этапа уже не может помешать высказать и зафиксировать принципиально новую идею, возникшую в ходе «мозгового штурма».

Если с этой точки зрения взглянуть на современную нормальную науку, а также на то направление, в котором государственные чиновники стремятся трансформировать её организацию, то нетрудно заметить доминирующую тенденцию. Она представляет собой стремление к полной ликвидации в структуре государственной науки (уместно вспомнить мнение о ней П. Фейерабенда ⁹³) первого этапа «мозгового штурма» и к редукции всей научной деятельности (журналов, конференций, etc) только ко второму этапу («мозгового штурма»). Превращение этой тенденции в закон, не имеющий исключений, означает полное прекращение «мозгового штурма» — конец науки. Государственные чиновники «хотят как лучше» — увеличить серьёзность и безошибочность научной деятельности, укрепить её связь с практикой (сегодняшнего дня), а затем с удивлением и огорчением сообщают, что «получилось как всегда» — результаты оказались пустяковыми и крепко связанными с практикой вчерашнего дня. Это удивление и огорчение чиновников не может не вызвать удивления и возмущения специалистов в области науковедения. Ведь при указанном управляющем воздействии чиновников на науку иначе и не могло быть. (Всё идёт в полном соответствии с «всемирным законом Черномырдина» — великого ритора современности.)

Что же делать «ненормальным учёным» («перспективным монстрам») и мудрым организаторам науки, имеющим в виду неопределённые в настоящее время интересы будущей научной нормы, соответствующей неопределённым в настоящее время потребностям будущей практики их Отечества и человечества в целом? Гениальным учёным целесообразно делать своё хорошее (объективно нужное людям) дело по возможности тайно, то есть не раздражая без крайней необходимости сообщество «нормальных учёных», не провоцируя бурную реакцию «иммунной системы» доминирующей парадигмы. (В этом отношении в качестве положительного примера и образца для подражания можно взять жизнедеятельность аскарид в теле человека.) В некотором отношении гениальность и помешательство — родственные явления ⁹⁴. Их легко и перепутать. А обществу и его надежде на будущее — гениальным учёным — это надо?

С другой стороны, дальновидным организаторам науки целесообразно понизить до разумных пределов эффективность фильтров, отделяющих «нормальную» научную деятельность от «ненормальной». В результате количество «мусора» увеличится. Но зато у «перспективных научных монстров» появится шанс довести свою «сумасшедшую идею» до сведения научного сообщества, зафиксировав её в виде публикации, а уж время покажет (рассудит), какая из ненормальных идей — мусор, а какая — надежда человечества. (Как справедливо писал Ф. И. Тютчев: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся».)

Итак, наиболее разумна не такая организация науки, при которой производство «научного мусора» абсолютно исключено, а такая, при которой оно является умеренным: сдерживается в разумных пределах. Ситуация здесь существенно аналогична ситуации в здоровой рыночной экономике, для которой оптимально не абсолютное отсутствие безработицы и инфляции, а их наличие, сдерживаемое в пределах меры. (Абсолютное отсутствие безработицы и инфляции таит в себе большую опасность для развития рыночной экономики и её адаптации к изменяющимся условиям.) Для психически здоровых авторов действительно гениальных («сумасшедших») научных идей очень важно адекватное понимание своей непростой ситуации и роли в науке. От того, насколько адекватно они будут вести себя в обществе, в частности в своём научном сообществе, в значительной мере зависит то, будут ли по отношению к ним применены репрессивные меры или нет. Например, не следует без необходимости доводить до сведения широкой публики содержание и результаты своей научной деятельности, если есть веские основания ожидать, что общественность воспримет это резко отрицательно и агрессивно. Если такое восприятие весьма вероятно, то, чтобы публикация работы состоялась, качественно новые («сумасшедшие») идеи в ней лучше замаскировать, чтобы для обычного человека и «нормального учёного» (особенно рецензента) они были незаметны.

Аналогичным образом «ведут себя» аскариды в теле «хозяина»: будучи для него чужеродными телами, они появляются, живут и развиваются в нём без особых проблем только потому, что делают себя незаметными для его иммунитета. Творческие учёные — носители «сумасшедших идей» — будучи в сообществе «нормальных учёных» чужеродными субъектами, имеют естественное право (согласно римскому праву, общее у людей и аскарид) защищать публикацию своих парадигмально новых идей путём их маскировки тем или иным способом.

Когда бросающая вызов современной нормальной науке (подрывающая основы) работа уже опубликована, можно эту маскировку убрать (или постепенно ослабить) серией других публикаций. А. Эйнштейн однажды заметил, что его оригинальная статья, содержащая формулировку основной идеи теории относительности, была опубликована «по недосмотру редакции, не понявшей действительную суть работы». Если учесть высказывание Эйнштейна, что в момент публикации упомянутой статьи её действительную суть понимало только несколько человек на всей планете, то весьма нетривиальным оказывается вопрос: каков был бы результат процедуры «peer reviewing», если бы рецензенты не «просмотрели» таящуюся в этой статье парадигмальную опасность для классической («нормальной») физики?

Рассмотрим конкретный пример из недавней отечественной истории организации научных исследований, в частности квалификационных в сфере права. В какой-то момент времени, учитывая особенности современной научно-практической ситуации, соответствующие государственные органы приняли вполне прогрессивное решение включить в перечень юридических специальностей по защите диссертаций «Математическое моделирование и информатика в праве». Эта специальность могла бы служить организационной основой возникновения качественно (парадигмально) нового научного направления исследований в теории права. Почуяв опасность, «нормальные теоретики права» пролоббировали закрытие упомянутой (качественно новой) юридической специальности. Предлог — нехватка компетентных специалистов для формирования учёных советов по защитам по этой специальности, редкость защит по ней. Было решено все диссертации по этой принципиально новой специальности рассматривать в организационных формах старой специальности «Теория государства и права».

Таким образом, новое научное направление в теории права было задушено организационными мерами в самом зародыше. Почему? Потому что теперь защитить диссертацию по математическим моделям в праве практически невозможно. В частности, для защиты такой диссертации нужно иметь публикации в соответствующих научных журналах. Но ни один из журналов, в которых, согласно инструкциям, должны быть опубликованы результаты исследований по специальности «Теория права», не принимает статьи, содержащие формулы, таблицы, графики, и прочие объекты. Искусственные языки в текстах статей не допускаются, так как «это делает юридический журнал непонятным для его читателей». В редакционных коллегиях современных юридических журналов (и среди рецензентов статей для них) вообще нет людей, компетентных в сфере математического моделирования в праве. Итак, судя по всему, новую парадигму в теории права, ориентированную на математизацию этой теории, на систематическое использование в ней искусственных языков, практически нейтрализовали организационными методами.

Был момент, когда у нас в стране широко обсуждался вопрос о введении в учебные планы юридических и философских факультетов университетов учебного предмета «Философия права», а также вопрос о введении специальности «Философия права» в перечень специальностей по защитам диссертаций.

Используя своё численное преимущество и монопольное влияние в коридорах власти, представители старой парадигмы в теории права сделали всё от них зависящее, чтобы снять этот вопрос с обсуждения. Одним из очень серьёзных мотивов для сильного организационного противодействия введению специальности «Философия права» является юридический позитивизм как парадигма научных исследований права. Позитивизм — отрицание философии. Поэтому, естественно, что будучи доминирующей парадигмой юридический позитивизм исключает философию права как на уровне интеллектуальных трансформаций, так и на уровне организационных преобразований.

Философия права таит в себе опасность возрождения естественного права — парадигмы, конкурирующей с юридическим позитивизмом. Согласно доминирующей парадигме, доктрина естественного права — «старый хлам», бесперспективная аномалия в теории права. Эта безвозвратно ушедшая в учебники по истории правовых и политических учений доктрина длительное время была респектабельной, в XVII и XVIII веках испытала свой наивысший взлёт, а затем под напором неопровержимой критики необратимо ушла в небытие. Так хотели бы видеть ситуацию представители юридического позитивизма. Но это их видение субъективно: не полностью адекватно действительности. Большие сомнения вызывает настойчивое подчёркивание необратимости ухода доктрины естественного права из юридической культуры. В XIX и XX веках этот уход действительно имел место (хотя и не был полным). Но почему невозможно возвращение? Потому что были серьёзные причины для ухода (критика, на которую не было дано адекватного ответа) и они остаются. Действительно, старая доктрина естественного права оказалась неспособной адекватно ответить на высказанные в XIX веке критические замечания в её адрес. Это её и погубило.

Но мир изменяется. Изменяется и его отражение. Время от времени картина мира подвергается существенным интеллектуальным трансформациям. Поэтому в принципе доктрина естественного права может быть возрождена, но, конечно же, не в старой её форме, а на качественно новой основе: в результате существенных интеллектуальных трансформаций, делающих её неуязвимой для критических замечаний, погубивших её старую версию. Качественно новая версия доктрины естественного права представляет собой теорию относительности морально-правовых оценок содержания поступков.

Она исходит из того, что все оценки содержания поступков относительны, то есть зависят от отношения к оценивающему субъекту («системе отсчёта»). Более того, она исходит из признания того, что содержание поступков и условий, в которых они совершаются, постоянно изменяется. Непрерывно изменяются и оценивающие субъекты. Поэтому в принципиально новой версии доктрины естественного права её универсальные (вечные и повсеместные) законы суть независящие от конкретного содержания формы деятельности. По определению, закон естественного права есть форма деятельности, принимающая положительное морально-правовое значение в любой морально-правовой интерпретации, то есть независимо от каких бы то ни было преобразований (изменений) оценивающего субъекта. Иначе говоря, форма поведения есть закон естественного права, если и только если её морально-правовое значение «хорошо» инвариантно относительно любых преобразований «системы отсчёта».

Таким образом, в теории естественного права появляется точный критерий отделения законов естественного права (и нарушений этих законов) от прочих форм деятельности. В старой естественно-правовой доктрине такого точного критерия не было, что порождало непреодолимые трудности как чисто теоретического, так и прикладного характера. Следовательно, указанное направление интеллектуальной трансформации естественно-правовой доктрины представляет собой прогресс как в развитии научной теории права, обобщающей достижения его отраслей, так и в философии права, доводящей его общенаучные обобщения до метафизического уровня.

Логико-методологический и психолингвистический аспекты интеллектуальных трансформаций в теории права: «право (чего, кого, чье)» и «право против (чего, кого)» как ценностные функции от одной переменной Из сказанного выше следует, что обсуждаемая прогрессивная интеллектуальная трансформация естественно-правовой теории с необходимостью предполагает качественное изменение языка этой теории. Имеется в виду включение в её язык таких лингвистических средств, которые необходимы и достаточны для адекватного выражения морально-правовых переменных и ценностных функций. (Слово «функция» используется здесь в собственно математическом значении.)

Старая версия теории естественного права использовала для своей формулировки и развития исключительно естественный язык, известный своей многозначностью, необходимо ведущей к досадным недоразумениям. Кроме того, естественный язык принципиально непригоден для достаточно точного определения и обсуждения функций в самом общем виде. В противном случае математики не стали бы создавать свои искусственные языки. С античных времён и вплоть до настоящего времени видные представители теории естественного права не переставали повторять, что система естественного права может и должна быть адекватно представлена на уровне логико-математической строгости ⁹⁵.

Иначе говоря, в идеале доктрина естественного права может и должна быть основательно математизирована. Следовательно, устремлённые к идеалу интеллектуальные трансформации теории естественного права необходимо ведут к созданию и систематическому использованию её собственного искусственного языка вместо естественного (языка) или в дополнение к нему. (Как правило, наиболее адекватна смесь естественного и искусственного языка в той или иной пропорции.) Яростное противодействие юристов старого типа любым интеллектуальным трансформациям, неуклонно ведущим к проникновению искусственных языков и методов современной математической логики и дискретной математики в теорию права, является реакционным. Консерватизм юристов старой школы («чистых гуманитариев») включает в себя категорический запрет на выход за пределы естественного языка: использование искусственных языков логики и математики для развития теории права не допускается в принципе. Но в таком случае имеет место запрет на существенные интеллектуальные трансформации этой теории. Основательно ограниченная — «связанная по рукам и ногам» естественным языком теория права обязана вечно находиться в интеллектуальном тупике, занимаясь мелочами исключительно своей собственной корпоративной жизни, далёкой от целого ряда насущных интеллектуальных и практических потребностей.

Сказанное нуждается в демонстрации на каком-то конкретном примере — репрезентативном частном случае, иллюстрирующем общую теорию. Возьмём в качестве такого примера учение о правах человека и определение ценностного значения слова «право» в естественном языке.

Нередко для того, чтобы дать адекватную нравственную оценку того или иного права, здравомыслящие люди спрашивают себя и других: чьё это право? Или же — против чего, кого это право (направлено)? Такие требования дать необходимые для адекватной оценки права уточнения являются совершенно справедливыми. Однако вплоть до настоящего времени формулирование этих уточняющих вопросов о праве не было систематическим. Чтобы оно стало систематическим, необходимо ввести в язык теории естественного права (ценностные) переменные и соответствующие (ценностные) функции (в строго математическом значении термина «функция»). «Юристы старой школы» — «чистые гуманитарии» — рассуждают о праве исключительно в рамках естественного языка. Принципиальное нежелание выйти за пределы «великого и могучего» естественного языка и попытаться прояснить ситуацию на уровне подходящего искусственного языка является, по нашему мнению, роковой причиной того интеллектуального тупика, в котором безнадёжно застряли все «чисто гуманитарные» размышления о праве вообще и о правах человека в частности.

Как особо заметил Л. Витгенштейн, границы нашего мира суть границы нашего языка ⁹⁶. Пределы нашего понимания суть пределы нашего языка. Всякий язык ограничивает наш мир и наше познание. Все мы — люди ограниченные: просто у разных людей границы в разных местах. Одно из наиболее важных наших ограничений — наш естественный язык. Конечно, он развивается, раздвигая наши границы, расширяя наш мир, но возможности развития естественного языка (любого) не безграничны. Например, рассуждать в самом общем виде о переменных и функциях (как о собственно математических объектах) на уровне естественного языка (любого) неэффективно.

Он не предназначен для точного и полного описания таких объектов. Естественный язык эффективно работает с постоянными объектами и функциями-константами. Для эффективного обсуждения переменных объектов и функций, не являющихся константами, необходимо перейти к подходящему искусственному языку и его удачной смеси с языком естественным.

Система прав человека имеет различные аспекты (подсистемы). Первая подсистема — позитивно-правовой нормативный аспект прав человека (их командно-административный статус). Вторая — их ценностный аспект. Третья — вероятностно-статистическая нормативная подсистема (относящаяся к нормам как к обычаям, традициям, тенденциям, то есть как к вероятностно-статистическим нормам). В целом право — единство указанных трёх аспектов. Однако в научной абстракции и в практической деятельности тот или иной аспект права может быть совершенно обоснованно выделен, отвлечён от других и рассмотрен как нечто самостоятельное. Юридический позитивизм делает это с первым аспектом, а естественно-правовая доктрина — со вторым. (В идеале они не исключают, а дополняют друг друга.) В данной работе рассматривается ценностный (аксиологический) аспект системы прав человека, то есть речь в ней идёт преимущественно об их естественно-правовой теории.

К сожалению, при определении ценностного аспекта значения слова «право», как правило, люди опрометчиво полагают, что этому слову всегда соответствует некая постоянная ценность: добро или зло. При этом одни полагают, что право — положительная ценность (добро). Другие утверждают, что право есть зло (отрицательная ценность). Правовые нигилисты отрицают положительную ценность права, противопоставляют праву добро («благодать»). В некоторых религиозных или политических идеалах право вообще отсутствует по принципиальным соображениям. Для некоторых видов христиан, а также для некоторых групп коммунистов это отсутствие принципиально: в идеале право, по их представлениям, не должно существовать.

Например, согласно коммунистической доктрине, при полной победе коммунизма, то есть когда идеал будет воплощён в жизнь, права не будет: оно «отомрет». Неудивительно поэтому, а вполне закономерно, что в процессе строительства коммунизма права человека систематически игнорируются. Это вполне соответствует коммунистическому идеалу.

Такого рода отношение к правам человека и к праву вообще — результат, с одной стороны, классово-политической заинтересованности, материальной выгоды, а с другой — очень серьёзной, но, как правило, незаметной логико-лингвистической ошибки. Эта ошибка заводит в тупик любые споры между правовыми нигилистами и сторонниками признания положительной ценности и необходимости права в жизни человека и общества. Логико-лингвистическая несостоятельность упомянутых споров заключается в том, что обе спорящие стороны ведут дискуссию только на естественном языке и используют в качестве ценностных значений слова «право» только морально-правовые константы — «добро (хорошо)» или «зло (плохо)». В действительности же, если рассуждать в самом общем виде, значениями слова-омонима «право» являются различные морально-правовые ценностные функции, в частности не являющиеся константами. Не являющиеся константами различные ценностные функции, именуемые одним словом «право», представляют наибольший интерес как для теории, так и для практики. Но именно эти частные случаи систематически упускаются (игнорируются) подавляющим большинством спорящих как теоретиков, так и практиков.

Каковы логико-лингвистические предпосылки такого упущения (от материальной заинтересованности в нём мы здесь абстрагируемся)? Они заключаются в принципиальной ограниченности используемого в дискуссии естественного языка. Как уже отмечалось, он вполне достаточен для разговора о константах, но неадекватен для точного и систематического обсуждения многократной композиции функций, не являющихся константами. Во время требующих точности рассуждений в самом общем виде функции и их композиции адекватно определяются либо графически, либо таблично, либо аналитически (уравнениями), В естественном языке (любом) практически нет средств, для адекватного выражения (достаточно сложных) графиков, таблиц и уравнений. Именно поэтому математики и логики систематически конструируют и развивают искусственные языки. Только на уровне искусственных языков можно эффективно исключить многозначность языка естественного, в частности, нейтрализовать отрицательные последствия омонимии слова «право» (а также слова «свобода») для теории права.

Далее в работе для устранения отрицательного эффекта многозначности слов естественного языка воспользуемся искусственным языком двузначной алгебры естественного права ⁹⁷. В качестве синонимов для выражения «алгебра естественного права» будем использовать словосочетания «алгебра (формальной) этики», «алгебра добра и зла» и «алгебра поступков».

Алгебра формальной этики строится на множестве поступков. Поступками называются любые действия, являющиеся либо хорошими (добром), либо плохими (злом) в нравственном смысле. На множестве поступков определяется множество унарных и бинарных алгебраических операций, представляющих собой морально-правовые ценностные функции. Областью допустимых значений (ОДЗ) переменных этих функций является двухэлементное множество {х (хорошо), n (плохо) }. Элементы этого множества (оценочные модальности «добро» и «зло») называются морально-правовыми значениями поступков. Областью изменения значений морально-правовых ценностных функций является то же самое двухэлементное множество {х (хорошо), n (плохо) }. Выделенные курсивом буквы (а, b, с) обозначают морально-правовые формы (поступков), отвлечённые от их конкретного содержания. Простые морально-правовые формы — независимые нравственные переменные, сложные — морально-правовые ценностные функции от этих переменных.

Если не определять явно и точно разные ценностные значения слова «право», которое является омонимом, не разводить их систематически в ходе дискуссии о правах человека, то, рассуждая только на естественном языке (и более того, стремясь к логической последовательности), легко получить в результате ошеломляющие логико-лингвистические недоразумения.

Например, легко получить парадоксы типа «всякое право есть лишение права», «всякая свобода есть лишение свободы». Ещё один вариант парадоксов этого типа — «право есть небытие права», «свобода есть отсутствие свободы». Чтобы устранить возможность появления таких парадоксов в теории прав человека, введём в искусственный язык алгебры естественного права следующее множество унарных морально-правовых операций (ценностных функций от одной переменной).

Глоссарий (словарь терминов «символов») для ценностной табл. № 1:

• L (а) обозначает ценностную функцию «свобода для а»,
• F (tf) — ценностную функцию «свобода от а»,
• С (а) — «свобода (чего, кого, чья) а»,
• R (а) — «право (чего, кого, чье) а»,
• П (я) — «право против (чего, кого) а»,
• М (а) — «сила, власть, мощь (могущество), потенция (чего, кого, чья) а»,
• V (a) — «насилие над (чем, кем) а».
• B (а) — «слабость, немощь, импотенция (чего, кого, чья) а»,
• D (a) — «определение (чего, кого) а»,
• Г (а) — «ограничение (чего, кого) а»,
• Б (а) — «бытие, жизнь (чего, кого, чье) а»,
• N (а) — «небытие, смерть (чего, кого) а»,
• J (а) — «вечное, вечность (чего, кого) а».

Глоссарий для ценностной табл. № 2:

• W (а) — «борьба (война) с (чем, кем) а»,
• У (а) — «разрушение, поражение, уничтожение, ликвидация (чего, кого) а»,
• 3 (a) — «защита, оборона (чего, кого) а»,
• Щ (а) — «защита, оборона от (чего, кого) а»,
• G (a) — «благодать (чего, кого, чья) а»,
• Э (а) — «возвращение, повторение (чего, кого, чье) а»,
• Н (я) — «помеха, препятствие для (чего, кого) а»,
• Ф (а) — «отношение к (чему, кому) а»,
• В (д) — «свой, родной (для) 93 а»,
• Ч (а) — «чужой (для) а»,
• А (а) — «отчуждение от а»,
• Л (а) — «лишение, отнятие (чего, кого) а»,
• Y (а) — «нападение, наступление, атака на (что, кого) а».

Ценностно-функциональный смысл введённых выше символов определяется в алгебре естественного права таблицами 1 и 2.

В алгебре естественного права, по определению, морально-правовая форма а называется формально-аксиологически равноценной морально-правовой форме b (это отношение эквивалентности а и b обозначается символом а= + =b), если и только если эти морально-правовые формы (а и b) принимают одинаковые морально-правовые значения — х (хорошо) или n (плохо) — при любой возможной комбинации морально-правовых значений переменных, входящих в эти морально-правовые формы.

Формально-аксиологические отношения между таблично определёнными морально-правовыми ценностными функциями от одной переменной характеризуются (в алгебре естественного права) следующими уравнениями:

1.

R (a) = + = C (a) = + = L (tf): право (чего, кого, чье) а — свобода (чего, кого, чья) а.

2.

N (а) = + = ГС (а): право против (чего, кого) а — ограничение свободы (чего, кого, чьей) а.

3.

n (a) = + = HG (a): право против (чего, кого) а — препятствие для благодати (чего, кого, чьей) а.

4.

П (я) = + = У (а): право против (чего, кого) а — насилие над (чем, кем) а.

5.

II (a) = + = W (a): право против (чего, кого) а — борьба с (чем, кем) а.

6.

П (а) = + = У (я): право против (чего, кого) а — атака на (что, кого) а.

7.

II (a) = + = F (a): право против (чего, кого) а — свобода от (чего, кого) а.

8.

П (а) = + = Щ (я): право против (чего, кого) а — защита от (чего, кого) а.

9.

К (а) = + = 3 (а): право (чего, кого, чье) а — защита (чего, кого, чья) а.

10.

Щ (я) = + =М (а): право (чего, кого, чье) а — сила, мощь (чего, кого, чья) а.

(«Right is might».)

11.

M (a) = + = R (<7): сила, мощь (чего, кого, чья) а — право (чего, кого, чье) а.

(«Might is right».)

12.

Щ (а) = + = ШУ (а): право (чего, кого, чье) а — защита от насилия над (чем, кем) а.

13.

R (a) = + = NV (tf): право (чего, кого, чье) а — небытие насилия над (чем, кем) а.

14.

V (a) = + = NR (a): насилие над (чем, кем) а — небытие права (чего, кого, чьего) а.

15.

M (a) = + = NV (a): сила (чего, кого, чья) а — небытие насилия над (чем, кем) а.

16.

V (a) = + = NM (a): насилие над (чем, кем) а — небытие силы (чего, кого, чьей) а.

17.

b (а) = + = У (а): слабость (чего, кого, чья) а — насилие над (чем, кем) а.

18.

R (a) = + = Dn (a) = + = rn (a): право (чего, кого, чье) а — определение (ограничение) права против (чего, кого) а.

19.

n (a) = + = DR (a) = + = rR (0): право против (чего, кого) а — определение (ограничение) права (чего, кого, чьего) а.

20.

П (а) = + = ФЧ (я): право против (чего, кого) а — отношение к чужому (для) а.

21.

П (д) = + = А (д): право против (чего, кого) а — отчуждение от (чего, кого) а.

22.

R (a) = + = OB (a): право (чего, кого, чье) а — отношение к своему, родному (для) а.

23.

R (a) = + = ЛR (a): право (чего, кого, чье) а — лишение права против (чего, кого) а.

24.

R (a) = + = NTI (a): право (чего, кого, чье) а — небытие права против (чего, кого) а.

25.

n (a) = + = NR (a): право против (чего, кого) а — небытие права (чего, кого, чьего) а.

26.

L (a) = + = NF (a): свобода для (чего, кого) а — небытие свободы от (чего, кого) а.

27.

F (a) = + = NL (a): свобода от (чего, кого) а — небытие свободы для (чего, кого) а.

28.

С (я) = + = № (я): свобода (чего, чья) а — небытие свободы от (чего, кого) а.

29.

F (a) = + = DL (fl) = + = rL (a): свобода от (чего, кого) а — определение (ограничение) свободы для (чего, кого) а.

30.

L (a) = + = DF (a) = + = rF (a): свобода для (чего, кого) а — определение (ограничение) свободы от (чего, кого) а.

Если в уравнениях 24 и 25 алгебры естественного права убрать («стереть») все различия между ценностными функциями «право (чье)» и «право против (чего, кого)», как это делается в обычных рассуждениях простых людей о праве, то неизбежно возникает парадокс: «право есть отсутствие права».

Если в свою очередь в уравнениях 26–28 убрать («стереть») все логико-лингвистические различия между ценностными функциями «свобода», что обычно и делают простые люди, рассуждая о свободе, то неизбежно возникает парадокс: «свобода есть отсутствие свободы». Такое в высшей степени странное утверждение — закономерный результат абсолютного отождествления ценностных функций С (а) — «свобода (чего, чья)», L (а) — «свобода для (чего, кого)» и L (а) — «свобода от (чего, кого)».

После того как человек безнадёжно запутался в закономерно возникающих логических противоречиях-антиномиях и махнул на теорию права рукой («суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет»), его права могут систематически нарушаться, а ему при этом может говорится, что так и должно быть.

Из приведённых рассуждений следует вполне определённый вывод: для успешной защиты прав человека необходимо систематически различать противоположные значения слова-омонима «право» — ценностные функции «право (чье)» и «право против (чего, кого)». Делать это лучше всего на уровне искусственного языка алгебры естественного права, который исключает возможность запутаться в противоречиях. Неизбежно заводящему в тупик противоборству взаимоисключающих мифов о праве изрядно способствует используемый противоположными сторонами обычный естественный язык. Он может с достаточной степенью точности выражать значения, являющиеся константами, но для достаточно точного выражения значений, являющихся переменными или функциями от некоторого числа переменных, он почти непригоден (малоэффективен).

Таким образом, естественный язык ограничивает мыслительные способности не только конкретного человека, но и возможности всего человечества. Это относится и к возможностям человеческого постижения ценности права. Очень многие аксиологические (ценностные) значения слов и словосочетаний естественного языка представляют собой ценностные функции, не являющиеся константами. В настоящем разделе обосновывается тезис о том, что аксиологические значения слов и словосочетаний «право (чье)» и «право против (чего, кого)» суть именно такого рода ценностные функции. Чтобы выразить их адекватно, необходим некий искусственный язык дискретной математики, ибо естественный язык не предназначен для достаточно точного выражения и эффективного мысленного оперирования такими объектами.

В предыдущих разделах было установлено, что, с некоторой точки зрения, необходимость значительных интеллектуальных трансформаций в обсуждаемых науках существует, но с некоторой (другой) точки зрения, возможность таких трансформаций является не конкретной, а весьма абстрактной. В отношении к общенаучной теории права (и к философии права) её практически нет. (Ответ на естественный вопрос «Почему?» был дан выше.) Не лучше обстоят дела и в философии вообще (и не только у нас в стране).

Старая (традиционная) парадигма, представлявшая собой философствование исключительно в рамках естественного языка, практически (почти) исчерпала свои возможности: в последнее время идёт зачистка, подбираются крошки — «идет сбор колосков после античной уборки философского урожая». Популярный среди историков философии пессимистический афоризм «Никаких существенных интеллектуальных трансформаций (открытий) в философии сделать уже нельзя: все уже было у греков» по отношению к традиционной философии почти верен. Образно говоря, традиционная философия была «добычей полезных ископаемых открытым способом» (они лежали прямо или почти прямо на поверхности и поэтому легко фиксировались и добывались средствами естественного языка на уровне здравого смысла нормального человека).

К настоящему времени не только отечественные философы, но и их зарубежные коллеги вплотную подошли к объективной границе философского познания — границе естественного языка (любого). Любой язык, и в частности любой естественный язык, ограничивает мир и познание любого человека и человечества в целом. Упомянутый выше пессимизм историков философии обусловлен их ограниченностью. Они — люди ограниченные (их языком). Если они принципиально не желают (или неспособны) выйти за пределы парадигмы философствования на уровне естественных языков, то им остаётся только «подбор колосков на поле, где этот подбор осуществляется уже не одно тысячелетие». При этом говорить о существенных интеллектуальных трансформациях просто несерьёзно. Однако, относясь к обсуждаемой проблеме действительно философски, нельзя не заметить, что объективные основания для оптимизма всё же существуют. Бесспорно, все мы — люди ограниченные (и человечество в целом тоже). Но вид «гомо сапиенс» замечателен тем, что может сознательно передвигать границы своего мира и его познания с помощью сознательного конструирования искусственных языков с заранее заданными свойствами.

На каждом этапе своего развития человеческие (в частности лингвистические) возможности принципиально ограниченны, но всегда существует возможность снять любые конкретные ограничения, «передвинув их в другое место». Это важное обстоятельство означает потенциальную бесконечность развития философии, то есть потенциальную бесконечность её существенных интеллектуальных трансформаций. На уровне искусственных языков философия принципиально не завершена, открыта для качественно новых идей и творчества систем. Если на уровне естественного языка «в Античности почти все уже было сделано», то на уровне языка искусственного «в Античности не было сделано почти ничего». Это значит, что в принципе перед философами открыто огромное (потенциально бесконечное) поле их профессиональной деятельности. Однако любители мудрости как класс этого не осознают.

(Справедливости ради следует признать, что некоторые из философов понимают сказанное выше в полной мере, но они не представляют собой «подавляющее большинство» и поэтому от них можно абстрагироваться, рассуждая о любителях мудрости как о классе.) Для философов как класса характерно состояние тревожности, обусловленное смутным ощущением того, что они зашли в тупик, выйти из которого не могут. По нашему мнению, это ощущение их не обманывает. В большинстве философы действительно дошли до предела своих возможностей, обусловленного традиционной парадигмой философствования. Если не считать логику, то старая парадигма философствования по-прежнему доминирует (в метафизике, этике, эстетике, философии права, etc).

Подавляющим большинством людей как в России, так и за рубежом философия считается чисто гуманитарной дисциплиной. Что значит словосочетание «чисто гуманитарная дисциплина?» Изучение словоупотребления показывает, что необходимым элементом значения указанного словосочетания является отсутствие связи с математикой. Чисто гуманитарный характер исследования означает воздержание от использования математических методов и искусственных языков, запрет на использование математических понятий «множество», «функция», «алгебра» и, следовательно, запрет на научное исследование тех аспектов гуманитарных систем, для адекватного отражения которых упомянутые понятия необходимы.

Человек, для которого словосочетание «чистый гуманитарий» является «диагнозом» его «нездорового психологического состояния», представляет собой существо, внутренне глубоко ограниченное почти непреодолимыми психологическими барьерами. Как правило, эти барьеры («комплексы неполноценности») обусловлены серьёзными психологическими травмами, полученными в средней школе. Для «чистого гуманитария» — этого психологически ограниченного («закомплексованного») существа характерна явная (демонстрируемая иногда даже с гордостью и чувством собственного превосходства) или тщательно скрытая неприязнь (иногда даже лютая ненависть) к математике и ко всему, что с ней связано. В обсуждаемых здесь науках «чистые гуманитарии» представляют собой подавляющее большинство.

Поэтому шансы на успех (в смысле широкого признания и предоставления поддержки, в частности финансовой) у тех, кто стремится к адекватной математизации теории права, философии права и философии, вообще весьма невелики, если не сказать сильнее.

Так, например, РГНФ (Российский гуманитарный научный фонд) в принципе не рассматривает заявки на гранты в поддержку гуманитарных исследований, использующих искусственные языки и математические методы. Согласно договору с РФФИ о разделении труда (сфер влияния), РГНФ имеет дело только с «чисто гуманитарными» исследованиями. Согласно договору, «гуманитары», использующие математику, должны обращаться в РФФИ (Российский фонд фундаментальных исследований), то есть не в собственно гуманитарный фонд.

В этом отношении американские научные фонды ничем не отличаются от российских. Так, например, американский фонд, предоставляющий небольшие гранты для поддержки гуманитарных исследований в России, Украине и в других странах СНГ, из принципа отказывается поддерживать гуманитарные исследования, использующие математику. В чём состоит тот принцип, на который ссылается упомянутый американский фонд, мотивируя отказ? В том, что согласно уставу фонда он имеет право поддерживать только «чисто гуманитарные» исследования.

Во многих странах все без исключения собственно философские научные журналы ведут себя точно так же, как и указанные фонды для поддержки гуманитарных исследований. Эти издания рассматривают и публикуют только «чисто гуманитарные» философские работы. Рукописи, необходимо содержащие элементы логико-математического языка, таблицы, графики, формулы, формальные доказательства и вообще какое-либо использование математических методов, не рассматриваются в принципе. Иногда этот принцип скрывается, маскируется «дипломатическими» средствами. Например, некая, рекламирующая себя в качестве совершенно свободной от мировоззренческо-методологической цензуры редколлегия журнала обращается к потенциальным авторам с просьбой «по возможности избегать» или же «сводить к минимуму» всё, что отклоняется от чисто гуманитарной парадигмы. Но в реальной жизни (на практике) эта предупреждающая информация для авторов журнала означает категорический запрет такого рода отклонений от традиции.

И всё же существует объективная необходимость (для прогресса человечества в целом) и принципиальная возможность таких интеллектуальных трансформаций доминирующей в наше время парадигмы философствования, которые ведут к созданию математической философии. Здесь (в отличие от Б. Рассела ⁹⁸) под словосочетанием «математическая философия» подразумевается не философия математики — исследование собственно философских оснований математики, а математика философии — исследование собственно математических оснований философии. Иначе говоря, математика философии — процесс и результат приложения (систематического использования) методов математики для плодотворного развития философии.

И. Кант искренне верил, что математика в философии (логике, этике, метафизике) абсолютно неуместна и бесполезна. В настоящее время очевидно, что в отношении логики он ошибся. Но в данном разделе обосновывается, что он ошибся и в отношении философии права, этики и метафизики. Поскольку не один только И. Кант, а подавляющее большинство философов верило и верит, что математическая этика и метафизика невозможны, постольку самым лучшим аргументом в пользу возможности развития математической этики и метафизики был бы конкретный пример её построения.

Ниже осуществляется построение такого примера. Роль примера играет дискретная математическая модель некой единой основы метафизических систем Декарта, Спинозы, Лейбница, Гегеля и других. Упомянутая единая основа перечисленных метафизических систем моделируется ниже неким конечным, но открытым (потенциально бесконечным) списком уравнений двузначной алгебры формальной этики. Двузначная алгебра этики — дискретная математическая модель структурно-функционального аспекта ригористической морали (или морали ригоризма).

В основе предлагаемой математической модели метафизики как системы лежит допущение (фундаментальная гипотеза), что, в сущности, метафизика есть формальная аксиология (учение о ценностях). В частности метафизика есть формальная этика (наука о добре и зле). Гипотетико-дедуктивный метод позволяет систематически исследовать множество логических следствий, вытекающих из указанной нетривиальной гипотезы. Одним из наиболее важных следствий является вывод о необходимости (при определённых условиях) восприятия метафизических суждений (=суждений о ценностях) как либо заведомо ложных, либо бессмысленных предложений. То, что такое восприятие существует, — факт. Он объясняется тем, что люди относятся к метафизическим ценностным) суждениям со связкой «есть» как к эмпирическим (со связкой «есть»). Такое отношение объясняется их убеждением, что слово «есть» имеет всегда один и тот же смысл, а именно, обозначает логическую связку. В этом случае восприятие метафизики как бреда сумасшедшего неизбежно.

Однако слово «есть» — омоним. Наряду с формально-логическим значением оно может иметь в естественном языке также формально-аксиологическое значение. В естественном языке слово «есть» может обозначать, а в метафизике действительно обозначает определённое выше отношение формально-аксиологической эквивалентности (обозначенное в искусственном языке символом «= + =») ценностных функций (=ценностных значений слов и словосочетаний естественного языка). С точки зрения исследуемой гипотезы, философские категории суть ценностные функции (в математическом смысле слова «функция»). Напомним, что областью допустимых значений переменных этих функций (в случае ригористической этики) служит двухэлементное множество {х (хорошо), n (плохо)}. Областью изменения значений этих функций служит то же самое множество. Для построения дискретной математической модели метафизики введём в язык алгебры двузначной (формальной) этики следующие символы.

• Пусть символ S (a) обозначает «сомнение (чье) а»,
• Т (а) — мышление (чье) а»,
• В (я) — воля к (чему) я»,
• С (а) — «совершенство (чего, кого, чье) а»,
• W (а) — «несовершенство (чего, кого, чье) а»,
• 0 (a) — «оптимальность (чего, кого, чья) а, действительное, реальное (что) а»,
• Д (а) — «действительность, реальность (чего, кого, чья) а»,
• Р (я) — «разумность (чего, кого, чья) а, разумное (что) а»,
• 1 (a) — «идеал, идеальное а»,
• Ж (я) — «должное (норма), обязательное (что) а»,
• Е (а) — «сущее, существующее (что) а»,
• Щ(я) — «необходимость, необходимое а»,
• Z (а) — «невозможность, невозможное а».

Ценностно-функциональный смысл этих унарных операций двузначной алгебры формальной этики определяется таблицей 3.

В алгебре двузначной этики отношение формально-этической эквивалентности определяется следующим образом. Любые морально-правовые формы (морально-правовые ценностные функции) а и b формально-этически эквивалентны (это обозначается символом «а = + = b»\ если и только если они принимают одинаковые морально-правовые значения (из множества {х, n}) при любой возможной комбинации морально-правовых значений переменных, входящих в эти формы. В естественном языке отношение «= + = » выражается словами «есть», «значит», и тому подобными, нередко заменяемыми тире. Но эти же самые слова используются в естественном языке для обозначения соответствующих логических связок и отношений. Поскольку логические и этические структуры не абсолютно тождественны, постольку слова «есть», «значит» (а также и тире) суть омонимы. Оперировать ими на стыке логики и этики нужно очень осторожно, оговаривая всякий раз то, в каком значении (формально-логическом или формально-этическом) используется слово «есть» (тире) в том или ином случае.

С помощью данных выше дефиниций можно получить следующие формально-этические уравнения (справа от каждого уравнения (после двоеточия) помещён его перевод на естественный язык; слово «есть» (тире) здесь используется для обозначения не логической связки, а отношения «= + = »):

31.

S (a) = + = B (a): сомнение (чье) а есть бытие (чье) а (Августин, Декарт).

32.

Т (а) = + = Б (а): мышление (чье) а есть бытие (чье) а (Декарт).

33.

Б (я) = + = С (я): бытие есть совершенство (Декарт, Спиноза).

34.

С (я) = + = Б (а): совершенство есть бытие (Декарт, Спиноза).

35.

N (a) = + = W (a): небытие есть несовершенство (Декарт, Спиноза).

36.

W (tf) = + = N (a): несовершенство есть небытие (Декарт, Спиноза).

37.

Б (а) = + = 0 (а): бытие есть оптимальность (Лейбниц).

38.

О (я) = + = Б (д): оптимальность есть бытие (Лейбниц).

39.

Д (а) = + = Р (д): действительность (бытие) есть разумность (Гегель).

40.

Р (а) = + = Д (д): разумность есть действительность (бытие) (Гегель).

41.

NP (a) = + = Nfl (tf): неразумность есть недействительность (Гегель).

42.

I (а) = + = Д (д): идеал (идеальное) есть реальность, реальное (Гегель).

43.

Д (я) = + = I (а): реальность, реальное есть идеал (идеальное) (Гегель).

44.

Ж (а) = + = Е (а): должное (норма) есть сущее (Гегель).

45.

Е (а) = + = Ж (я): сущее (существующее) есть должное, норма (Гегель).

46.

E (a) = + = U (a): сущее (существующее) есть необходимое (Гегель).

47.

Д (д) = + = Б (а) = + = и (а): действительность (бытие) есть необходимость (Гегель).

48.

И (а) = + = Д (а): необходимость есть действительность (Гегель).

49.

Ж (а) = + = и (я): должное (обязательное) есть необходимое (Лейбниц).

50.

И (я) = + = Ж (а): необходимое есть должное, обязательное (Лейбниц).

51.

Б (д) = + = ВМ (я): жизнь есть воля к власти, силе (мощи), могуществу (Ницше).

52.

Б (а) = + = IЭ (я): жизнь есть вечное возвращение (Ницше).

Приведённые метафизические сентенции хорошо известны в истории философии, но поразительно, что они могут быть очень легко получены в двузначной алгебре метафизики (= формальной этики) любым «чайником» (например «средним» студентом) в результате «вычисления» соответствующих ценностных таблиц. Вероятно, такого рода «цифровые технологии философствования» — важное дополнение «аналоговой философской традиции».

Значением словосочетания «цифровая философия» может быть метафора, указывающая на аналогию (сходство, подобие) между фотографией и философией. По (этой) аналогии резонно приступить к интеллектуальной трансформации философии путём замены (по крайней мере частичной) традиционной технологии философствования на цифровую (технологию) подобно тому, как это было сделано в фотографии. Общеизвестно, что метафоры не следует понимать буквально: метафорические выражения используются не в прямом, а в переносном смысле. Однако значением словосочетания «цифровая философия» может быть и не метафора, а понятие, которому можно дать достаточно точное определение.

Можно, например, «противостояние» традиционной и цифровой философии определить следующим образом. Традиционная метафизика — приближённое (огрублённое) выражение в естественном языке смутных (расплывчатых) аналогий между непрерывными ценностными функциями. Цифровая метафизика — точная фиксация на искусственном языке неких точно определённых тождеств (эквивалентностей) между дискретными ценностными функциями. Античные греческие философы этим не занимались. Подражая античному образцу, не занимались этим и их многочисленные истолкователи и критики, например Ф. Ницше. Практически все они (за очень редким исключением, как правило, плохо развитым) дисциплинированно следовали в русле традиционной (аналоговой) технологии философствования. Однако в принципе некоторые важные фрагменты классического философского наследия можно «оцифровать», построив адекватные дискретные математические модели этих фрагментов.

Например, популярно мнение, что вся философия Ницше сводится к трём основным тесно связанным идеям: воля к власти; вечное возвращение; сверхчеловек ⁹⁹. Ницше пришёл к этим идеям в результате длительных и очень мучительных духовных исканий. Его интеллектуальные трансформации завершились в сумасшедшем доме. На наш взгляд, платить такую цену за упомянутые три идеи расточительно. По крайней мере, в рамках построенной выше дискретной математической модели первые две «судьбоносные для XX века гениальные идеи мудрого страдальца Ницше, бывшие загадкой для выдающихся умов XX века» ¹⁰⁰, адекватно представлены в виде уравнений 51 и 52. В рамках алгебры формальной этики эти уравнения могут быть получены «продвинутым» учеником старших классов общеобразовательной школы или «средним студентом» первокурсником («в порядке самостоятельного упражнения») путём «вычисления» соответствующих ценностных таблиц примерно за одну минуту (причем без какой бы то ни было спешки и опасности попасть в дом сумасшедших). А сколько времени и прочих ресурсов потратил на это Ницше? За открытие этих истин он заплатил всей своей жизнью.

На основании сказанного можно сделать вывод, что интеллектуальная трансформация философии от её традиционной (аналоговой) формы к цифровой резко повышает качество (чёткость, точность), скорость и эффективность процесса философствования, снижает его мучительность и трудоёмкость, то есть даёт значительную экономию ресурсов. При этом резко уменьшается сложность и трудность изучения, преподавания и развития философии. Философское знание «уплотняется» новыми технологиями его обработки и тем самым открываются принципиально новые возможности его развития. В частности, существенные интеллектуальные трансформации в философии права, происходящие в связи с построением дискретных математических моделей естественного права как системы, создают отсутствующую до сих пор возможность систематического мониторинга процесса законодательства путём его тестирования на предмет согласованности результатов законодательной работы с соответствующими аспектами системы естественного права.

3.2. Проблема достижения согласия и накопления знаний в социальных науках

Бег на месте

Нарастающий в последнее время вал социальных исследований не может скрыть печального факта. При строгом «гамбургском счете» социальные науки не развиваются поступательно, но, скорее, ходят кругами либо вовсе топчутся на месте. Распознать это круговращение и топтание можно при сравнении с очевидным поступательным движением в других сферах научного познания: в естественных, математических и технических науках (пусть сейчас не всегда таким быстрым и очевидным, как в предыдущие три-четыре столетия). Простейший способ выявления принципиального различия — сравнение учебных пособий и справочников. Там, где в естественных, математических и технических дисциплинах приводятся накопленные знания, требующие усвоения, в социальных приводятся точки зрения и концепции либо противостоящие, либо вовсе игнорирующие друг друга.

Для распознания и анализа этого кардинального различия недавно появилось средство — концепция «науки быстрых открытий» как часть «глобальной теории интеллектуального изменения» Рэндалла Коллинза. Коллинз трактует новоевропейскую научную революцию XVI — XVII веков. как становление «науки быстрых открытий» в результате «скрещивания» философской, естественнонаучной и математической сетей и принципиальной смены социального механизма интеллектуальной конкуренции ¹⁰¹. Прежний механизм (до Галилея, Декарта и Ньютона) определялся так называемым законом малых чисел: по каждой крупной проблеме в интеллектуальном сообществе вызревали 3–6 различимых позиций, которые воспроизводились в поколениях (при слиянии слабейших и разделении сильных) ¹⁰².

Механизм «быстрых открытий»

Наука «быстрых открытий» появилась в результате прорыва вначале в математике, затем в механике, астрономии, оптике и так далее, когда на смену закона малых чисел пришёл принцип консенсуса и накопления знаний.

Производство положительного знания в математике с XVI века и в естествознании с XVII века означает сокращение числа позиций до одной по каждому значимому вопросу. Появляется «машинерия быстрых открытий» — манипулирование формулами в математике, экспериментальная техника, использование приборов в естествознании. Открытия получают статус открытий именно потому, что они проверяются и перепроверяются другими исследователями. Новое поколение учёных предпочитает согласиться с доминирующей, отвечающей текущим критериям достоверности позицией и, основываясь на ней, продвигаться дальше, а не цепляться за старые споры, «втискиваясь» в новые (а чаще всего — в обновлённые старые) 3–6 возможных позиций, как это происходит до сих пор в философии, в социальных и гуманитарных науках. Таким образом, в математике и естествознании достигается научный консенсус об открытиях (доказана ли теорема, происходит ли определённый естественный феномен при заданных экспериментальных условиях) и появляется быстро сдвигающийся передовой фронт исследований. Фатален ли «закон малых чисел» в социальных науках?

Теперь поставим вопрос принципиальной значимости. Возможны ли в социальных науках «быстрые открытия», достижение научного консенсуса относительно эмпирических результатов и их теоретических интерпретаций, смещающийся фронт научных исследований, накопление надёжных, воспроизводимых, положительных знаний?

Следует отметить, что при действительных крупных успехах многих социальных наук в XX веке, особенно экономики, истории, социологии, антропологии, политологии, психологии, статус положительного знания может быть присвоен лишь некоторым эмпирическим открытиям (результатам экспериментов, обобщений данных, надёжно подтверждённым фактам). Придание статуса положительного знания практически каждому теоретическому суждению в социальных науках (кроме самых общих и банальных), как правило, остро оспаривается самими же теоретиками, особенно принадлежащими другим школам. Сказанное означает, что социальные науки в своём теоретическом аспекте так и не вырвались за рамки действия «закона малых чисел».

Следует отметить, что направленность на получение положительных теоретических знаний в социальных науках вовсе не означает стремления «подогнать» их под образцы точных наук. Скорее такая направленность соответствует общим принципам рационального познания и самому понятию науки как деятельности по получению надёжных знаний, а не разнообразия произвольных мнений.

Непризнанное накопление знаний в социологии

Р. Коллинз в более поздней чисто методологической работе утверждает наличие в социологии отдельных фрагментов накопления знаний, которое тем не менее не является общепризнанным ¹⁰³. Он выделяет (А) «специализированное накопление» внутри отдельных исследовательских сообществ, не признаваемое вовне, (В) «непризнанное или утерянное накопление», происходящее при игнорировании научным сообществом прошлых результатов вследствие смещения интересов и выхода из моды прошлых понятий, задач и достижений и, наконец, (С) «непризнанное, пересекающее границы специальностей интегрированное накопление» (unrecognized cross-specialty integrated cumulation), под которым понимаются результаты, полученные в различных сообществах, оформленные в различных понятиях, имеющие при этом сущностное сходство, которое, однако, не воспринимается как таковое.

В качестве примеров специализированного накопления (А) Коллинз приводит результаты, полученные в таких социологических движениях (традициях, сообществах, соответствующих парадигмах) как миросистемный анализ (А. Г Франк, И. Валлерстайн, К. Чейз-Данн, Дж. Арриги, Дж. Абу-Луход и другие), анализ социальных революций как государственного распада (Б. Мур, Т. Скочпол, Дж. Гольдстоун), военно-центрированная теория государства (В. Макнил, М. Манн, Ч. Тилли, Б. Доунинг), теория массовой мобилизации (Р. Дарендорф, Ч. Тилли), так называемая элементарная теория, экспериментально демонстрирующая преимущества и недостатки позиций в различных сетях обмена (Д. Уиллер, Б. Андерсон, Б. Марковски), теория состояний ожидания, фиксирующая зависимость поведения и оценки индивидов от групповых определений индивидуального статуса (Дж. Жматка, Дж. Скворец, Дж. Бергер, Д. Вагнер и другие). В каждом случае происходит явное накопление результатов, но они известны и признаны только в рамках соответствующего научного сообщества. Остальные школы склонны отвергать значимость такого накопления результатов или же попросту игнорировать их.

Примерами непризнанного или утерянного накопления знаний (В) в социологии являются исследования типов организационного контроля, проводимые в 1920–1960 годах, и близкие к ним исследования неформальных групп в организациях (Г. Саймон, Дж. Марч, А. Стинчкомб, А. Этциони). В программе «нового институционализма» (У. Пауэлл и П. Димаджио) по существу произошёл возврат к схемам организационного контроля, особенно в версии «нормативного контроля» (Этциони) и школы человеческих отношений, но без признания того, что воспроизведены давние результаты. Подобным же образом в школе «рационального выбора» при изучении средств и искусственно создаваемых нанимателями условий, управляющих поведением наёмных работников (Дж. Коулман), произошёл фактический (но не признанный) возврат к схемам организационного контроля в классической теории управления. Почти забытыми остались и богатые результаты исследования малых групп, полученные в 1930–1950 годах (Аш, Шериф, Дж. Хоманс). Коллинз отмечает следующий парадокс: главной причиной такого забвения часто служит именно признанный успех исследований. То, что считается изученным, перестаёт волновать, исследователи обращаются к новым темам, контекстам, понятиям, а прежние достижения вскоре начинают восприниматься как «старая шляпа» — знак отсталости и ретроградства.

Самыми любопытными являются непризнанные результаты, пересекающие границы специальностей (С). Под эту рубрику, по Коллинзу, подходит прежде всего открытие феномена социальных сетей, механизмов их действия и закономерностей развития. Сетевые явления были по отдельности обнаружены в социологии религии (Р. Старк, В. Бэйнбридж), в изучении социальных движений (Д. Сноу, Л. Цуркер, Ш. Экланд-Олсон, Д. Макадам), в исследованиях массовой мобилизации (Ч. Тилли), в анализе форм конфликтной динамики в зависимости от сетевых позиций, занимаемых сторонами (Д. Блэк). Удивительно то, что даже вполне самосознательное профессиональное сообщество «Международная сеть анализа социальных сетей» (International Network for Social Network Analysis, INSNA) не проводит такого рода обобщений, но вместо этого стремится к развитию все более рафинированных техник сетевого анализа, пренебрегая результатами, полученными в других научных сообществах без применения таких изощрённых методов.

Коллинз выделяет следующие главные препятствия для признания накопления результатов в социологии (причем многое явно применимо и к остальным социальным наукам):

1. Сами специализированные исследовательские сообщества становятся барьерами, поскольку вследствие своей профессиональной мотивации члены таких сообществ склонны не признавать накопления результатов в конкурирующих сообществах даже тогда, когда чужие результаты по существу совпадают с собственными.
2. Социальные исследователи больше реагируют на теоретические «бирки», служащие своего рода символическими знаменами отдельных научных сообществ, склонны отвергать все результаты, ассоциирующиеся с отвергаемыми теориями (особенно метатеориями), вместо того, чтобы сосредоточиться на анализе лучшим образом подкреплённых обобщений, относительно автономных от теоретических интерпретаций.
3. Имеется излишняя фиксация на методах и местных стандартах методологии; в реальности же идеально точных методов не бывает; именно сходство результатов, полученных разными методами, является самым ценным, однако оно остаётся непризнанным из-за «фетишизма методов».
4. В каждой исследовательской области в социальных науках предпочтение отдаётся переднему фронту, прокладыванию новых троп, заявлению новых понятий и концепций при том, что прошлые результаты, даже признанные достоверными, со временем начинают игнорироваться, а затем и забываться.

Ситуация представляется сложной, но отнюдь не безнадёжной. Попробуем разобраться во внутренних критериях положительного знания, в глубинных причинах выбора исследовательских стратегий и на этой основе очертим возможности, необходимые условия и ресурсы для того, чтобы социальное познание смогло, наконец, вырваться из-под действия «закона малых чисел» и, если не превратиться в «науку быстрых открытий», то по крайней мере встать на путь надёжного накопления положительных (как эмпирических, так и теоретических) знаний.

Критерии положительного знания

Под положительным знанием будем понимать суждение (совокупность суждений), которое:

• надёжно подкреплено эмпирически (принцип корреспондентности);
• согласуется с ранее принятыми теориями (принцип когерентности);
• используется в последующих исследованиях в качестве основания (принцип превращения в основание);
• принимается большинством специалистов либо доля принимающих это положение быстро растёт при смене поколений (принцип монотонного роста согласия, или просто принцип согласия);
• фиксируется в профессиональных учебных пособиях не как частное мнение, но в качестве достигнутого, практически общепринятого знания (принцип образовательной трансляции).

Рассмотрим выделенные критерии а — д с целью выявления главных слабых сторон социального познания. Критерии а, б носят традиционный логико-методологический характер, г, д — относятся скорее к социологии науки.

Наиболее любопытен критерий в — «использование суждения в последующих исследованиях в качестве основания», поскольку здесь пересекаются «территории» методологии и социологии науки. Почему же в одних ситуациях учёные стремятся опровергнуть (или хуже — игнорировать) некоторое теоретическое суждение, заявляя собственную альтернативную позицию, а в других — они более склонны взять такое суждение в качестве основания и продвигать дальше исследовательский фронт? Почему в одном случае чье-то теоретическое суждение воспринимается как препятствие, а в другом — как трамплин к собственным новым свершениям?

Представляется, что в корне данного различия лежат три тесно взаимосвязанных фактора:

1. Воспроизводимость эмпирических фактов, подкрепляющих теоретическое суждение.
2. Готовность исследователей проверять эту воспроизводимость.
3. Эффективность применения подкреплённых теоретических положений в планировании и проведении новых исследований.

Сравним психологию личности и экспериментальную когнитивную психологию. По всем трём вышеуказанным факторам последняя существенно успешнее, что и объясняет достаточно массивный корпус накопленного не только эмпирического, но и теоретического знания в психологии восприятия, внимания и памяти в сравнении с продолжающимся теоретическим хаосом в психологии личности. Данное сравнение подсказывает ещё более глубокие причины различий: чем в большей мере обобщённый эмпирический и теоретический результат может быть отвлечён от пространственно-временной и прочей специфики подкрепляющих его эмпирических фактов, тем больше сила вышеуказанных факторов 1–3, а соответственно тем больше вероятность выскользнуть из тенет «закона малых чисел» и прорваться к получению и накоплению положительных знаний.

Проблемы с воспроизводимостью результатов в социальных и тем более в исторических науках тесно связаны с практической невозможностью задать искусственные экспериментальные условия и с соответствующей жёсткой привязанностью исследования к своему материалу. Социальные исследователи почти никогда не стремятся воспроизвести чужие результаты.

Это связано с крайне большими методическими, организационными (а зачастую и финансовыми) трудностями, при том что честь первооткрывателя уже принадлежит другому. Гораздо легче, почётнее и перспективнее спланировать и провести собственное инновационное исследование. Ясно, что при таком положении дел непризнание и забвение результатов становятся неизбежными. Что же может изменить ситуацию?

Кумуляционистская стратегия

Рассмотрим, в каком направлении должна строиться деятельность воображаемого сообщества «кумуляционистов» — тех социальных исследователей, которые сохраняют надежду на получение и накопление положительных знаний и стремятся соответствующим образом изменить социально-познавательную ситуацию.

Во-первых, исследовательские методы, процедуры получения и интерпретации результатов должны быть максимально отделены от материала. Это достигается проверкой методов на разнородном материале, обобщением, концептуализацией, преодолевающей разнородность реального материала, а также операционализацией, конструктивизацией самих методов и процедур. В идеале эмпирический материал должен расписываться как конфигурация значений некоторого набора универсальных характеристик, причём каждой такой характеристике должно быть сопоставлено несколько надёжных тестовых процедур — аналогов измерительных приборов в естествознании.

Действительно, почему относительно легко воспроизводятся эксперименты в физике, химии, физиологии, генетике? Потому что физик, например, знает, что при столкновении с материалом механики он будет иметь дело с массами, силами, расстояниями, скоростями, ускорениями и так далее, в случае электродинамики — с проводниками, силой тока, напряжением, в случае оптики — с лучами, свойствами отражения и преломления, и так далее, причём в каждом случае имеется арсенал надёжных приборов для измерения соответствующих величин. Нельзя сказать, что в социальных науках ничего подобного нет и быть не может. Неплохо известны характеристики ситуаций взаимодействия, конфликтов, малых групп, социальных движений, социальных страт, социальных институтов, организаций, разного типа поселений, рынков, государств и другие. Если вместо измерительных приборов здесь будут использоваться надёжные тестовые процедуры, то вполне можно надеяться на резкое расширение круга воспроизводимых результатов. Такова методико-техническая сторона облегчения воспроизводимости.

Во-вторых, параллельно с облегчением воспроизводимости чужих результатов должны повышаться стандарты эмпирических исследований: прежде чем провести собственное исследование необходимо проверить результаты предшественника. Вначале это должно стать признаком блестящих, безупречно выполненных работ, а потом превратиться в общую норму. Здесь речь идёт о социально-нормативной стороне саморегуляции деятельности научного сообщества.

В-третьих, следует начать работу над самым важным: формированием накапливающегося арсенала проверенных теоретических положений (законов), которые выгоднее использовать, чем отвергать или игнорировать. Следует отметить, что здесь совмещаются внутренняя — содержательная сторона научных исследований и внешняя — социально-мотивационная.

Итак, почему физик не тратит сил на то, чтобы оспаривать закон сохранения энергии или закон Ома, а просто использует их в решении своих задач? Почему социолог, напротив, скорее склонен критиковать известные положения, пренебрегать прошлыми результатами (например, в изучении малых групп, социальных сетей, солидарности, организационного контроля, см. выше), а не использовать их в своей работе?

Ответ таков: в естествознании эмпирически подкреплённые теоретические положения (законы) легко встраиваются в программу исследования, их использование позволяет с высокой степенью надёжности судить о неизвестных значениях одних переменных по известным значениям других переменных. Это делается преимущественно с помощью математической формализации законов и манипулирования формулами. Какой же аналог можно использовать для тех положений социальной теории, которые не формализуются в виде алгебраических или иных формул?

К этому вопросу мы ещё вернёмся, а сейчас рассмотрим проблему возможности и методологии использования законов в социальном познании, проблему наличия хотя бы претендентов на роль такого рода законов.

Номологический подход к изучению истории и культуры В качестве методологической основы возьмём два наиболее конструктивных результата, которые нам оставила в наследство линия логического позитивизма: номологическую схему объяснения исторических явлений Карла Гемпеля ¹⁰⁴ и концепцию научных исследовательских программ Имре Лакатоса ¹⁰⁵. Поскольку соответствующие тексты стали доступны отечественному читателю, укажем только на те моменты, которые будут важны для последующего изложения.

По Гемпелю, явления истории так же доступны научному объяснению и предсказанию, как и явления других областей эмпирической науки (астрономии, механики, химии, биологии и так далее). Корректное научное объяснение некоего явления-следствия, по Г емпелю, должно быть представлено как дедуцирование суждений о классе таких явлений-следствий из формулировок релевантных универсальных законов (или универсальных гипотез) и суждений о наличных начальных условиях ¹⁰⁶.

Антрополог Роберт Карнейро убедительно показал, что в реальной науке объяснять и предсказывать следует не индивидуальные («уникальные и неповторимые») события, а лишь классы явлений ¹⁰⁷. Нет ни смысла, ни возможности научно объяснить, в какой день и час, кто именно и как нанёс ножевые раны Цезарю, что именно и как изображено на фресках Микеланджело. В первом случае речь должна идти об условиях государственных кризисов и попыток переворотов, в том числе в форме убийства верховного правителя, во втором — об условиях развития художественного творчества, выбора направления, стиля и тематики в связи с социальным заказом, идейными и художественными течениями в формативный для автора и текущий периоды и так далее.

Номологическое исследование (анализ) означает изучение эмпирических явлений с целью их объяснения и/или предсказания на основе законов (номос) — тех самых универсальных или охватывающих законов (covering laws), по поводу которых столько поломано копий в период расцвета аналитической философии истории в англоязычном мире 1950–1970 годов ¹⁰⁸.

Модель Лакатоса органично сочетается с номологической схемой Гемпеля. Каждое звено в цепочке сменяющих друг друга теорий (стержне исследовательской программы) содержит адекватное в определённых рамках номологическое объяснение, причём формулировки гипотез или законов, по Гемпелю, тождественны теоретическим суждениям (в том числе аксиомам «ядра» программы или следствиям из них), по Лакатосу.

Логика исследовательской программы позволяет эффективно работать с аномалиями — противоречиями между эмпирическими гипотезами и релевантными фактами, поэтому любые затруднения, с которыми сталкивается программа, не разрушают её, но, напротив, служат стимулами для дальнейшего развития.

Метод построения и проверки теорий в исторической макросоциологии Для объяснения социальных и исторических явлений предложен специальный метод, разработанный на основе синтеза методологий Г емпеля и Лакатоса, а также на основе обобщения логической структуры наиболее плодотворных исследований в области исторической макросоциологии (охватывающей теоретический план социальной антропологии, исторической социологии, геополитики) последних десятилетий — прежде всего работ Р. Карнейро, P. Коллинза, А. Стинчкомба и Т. Скочпол ¹⁰⁹.

Детальному изложению познавательных средств и процедур данного метода посвящена специальная работа ¹¹⁰, поэтому здесь обозначим только главные этапы метода с минимальными пояснениями.

Этап 1. «Проблематизация»:

Постановка проблемы и реструктурация теоретического поля.

Этап 2. «Предметизация»:

Фиксация экспланандумов — объясняемых переменных и класса явлений-следствий. Здесь как раз строятся те шкалы-переменные, динамика и полюса которых подлежат теоретическому объяснению.

Этап 3. «Исходная теоретизация»:

Формирование и операционализация переменных-экспланансов. Здесь речь идёт о шкалах-факторах, изменения значений которых гипотетически считаются причинами динамики переменных-экспланандумов.

Этап 4. «Логико-эвристический анализ»:

Перегруппировка и логический анализ случаев, концептуальная адаптация и выявление релевантных переменных-экспланансов. Здесь строятся таблицы «случаи/переменные», особое внимание уделяется сходствам и различиям случаев с максимальными и минимальными значениями переменной-экспланандума, применяется ряд логических методов и средств, начиная от классических индуктивных методов Бэкона — Милля и до таких изощрённых аппаратов, как булева алгебра в версии Ч. Рэгина и тренд-графы — структуры сложных причинных связей, по Дункану — Стинчкомбу.

Этап 5. «Содержательный анализ»:

Выбор и детальное исследование отдельных случаев. Выявление механизма взаимосвязи переменных, построение содержательной концепции и соответствующее уточнение универсальной гипотезы. Здесь предварительные теоретические результаты, полученные на этапе 4, применяются к детальному анализу ярких и хорошо изученных исторических случаев, что позволяет лучше соотнести теоретические конструкты с эмпирическими реалиями и проникнуть в суть причинных механизмов.

Этап 6. «Преодоление первичных аномалий»:

Сбор, систематизация и обобщение аномалий. Поиск «мест» вероятных ошибок на основе принципа экономии мышления. Внесение необходимых корректив и возврат к соответствующим этапам для новых проверок.

Этап 7. «Численный анализ»:

Шкалирование переменных, сбор и структурирование численных данных. Выявление силы причинных связей. Численное уточнение универсальной гипотезы.

Этап 8. «Преодоление вторичных аномалий»:

Работы этапа 6 в применении к численно выраженным теоретическим положениям.

Этап 9. «Завершающая теоретизация и прагматизация»:

Экспликация и формализация численной теории. Разработка методов и средств решения основных классов познавательных и практических задач с помощью качественной и численной теорий. Синтез теорий и постановка проблем нового уровня.

Схемы Гемпеля и Лакатоса, пожалуй, с наибольшей эффективностью используются в достаточно широком спектре социальных наук, по сравнению с реальным применением других разработок логики и методологии науки. Однако каждый раз речь идёт о частных линиях исследований, тем более о частных науках и дисциплинах. В предлагаемой стратегии, названной номологическим синтезом, конструктивные подходы Гемпеля и Лакатоса расширяются на всю область социально-исторического познания.

Что это означает? В пестрой мешанине (чтобы не сказать — зыбкой трясине) парадигм, концепций, моделей, подходов, комментариев и комментариев на комментарии теперь высвечивается ясная и твёрдая цель — получение достоверных теоретических положений (научных законов), имеющих двоякое обоснование. Во-первых, через цепь опосредований каждое такое положение должно быть эмпирически подкреплено (принцип корреспондентности), во-вторых, каждое такое положение не должно противоречить ранее установленным теоретическим положениям — законам, относящимся к тому же фрагменту реальности, а желательна согласованность с ними (принцип когерентности).

В данной перспективе появляется чёткий критерий для оценки всей накопленной совокупности философских и научных представлений о социальной и исторической действительности: что и каким именно образом способствует получению сети достоверных теоретических законов, причинно объясняющих явления этой действительности?

Следует отметить, что речь не шла ни о дисциплинарном, ни о концептуальном, ни даже о предметном единстве. Хорошо известно, что каждый фрагмент действительности (особенно социально-исторической и культурной) имеет разные грани — предметы, изучаемые разными дисциплинами с помощью различных концептуальных и категориальных орудий. Популярное предубеждение в духе Томаса Куна о принципиальной несводимости друг к другу парадигм и теорий, о непереводимости соответствующих кодов, etc имеет тот дурной эффект, что плодотворнейшая работа по сближению между собой достоверных результатов, полученных в разных традициях и дисциплинах, уже длительное время почти не ведётся. Исследователи отгородились друг от друга перегородками кафедр, лабораторий, профессиональных ассоциаций и журналов. Дифференциация интеллектуального труда достигла таких крайних степеней, что с неизбежностью должен начаться широкий процесс синтеза.

Тут и возникает закономерный вопрос: а есть ли, собственно, что синтезировать?

Социальные и исторические законы

Теоретическое объяснение не может строиться на пустом месте. Но имеются ли накопленные наукой знания о законах, определяющих динамику социальных и исторических явлений? Приверженцы «победоносной» линии Дильтея, в том числе нынешние постмодернисты, с удовольствием твердят об отсутствии таких законов, о провале или смехотворности любых попыток их выявления.

Ситуация действительно сложна, но не так безнадёжна, как её нам рисуют.

Перечислим только некоторые из многих десятков предлагаемых формулировок законов в социальном познании XX века, используя уже проведённую Р. Карнейро и Р. Коллинзом большую работу по концептуальному сопоставлению и систематизации теоретических положений. Приведём формулировки законов без обсуждения их обоснованности, которая и должна проверяться методом теоретической истории через выявление и преодоление аномалий.

Некоторые законы микроуровня (об индивидах) Постулаты Мида — Коллинза об основах мотивации индивидуального поведения и сущности межличностных конфликтов:

I.

Каждый индивид конструирует свою собственную субъективную реальность.

II.

Индивидуальное познание конструируется из социальных коммуникаций.

III.

Индивиды существенно влияют (have power over) на субъективную реальность друг друга (из I и II).

IV.

Каждый индивид пытается максимизировать свой субъективный статус до того уровня, который позволяется ресурсами, доступными для него и для тех, с кем он контактирует.

V.

Каждый индивид высоко оценивает то, в чём он лучше всего преуспевает, и старается делать это и общаться по поводу этого как можно больше.

VI.

Каждый индивид ищет те социальные контакты, которые дают ему наибольший субъективный статус, избегает тех, в которых он получает наименьший статус (из III, IV и V).

VII.

Там, где ресурсы индивидов различаются, в социальные контакты включается неравная сила оказания влияния на определение субъективной реальности.

VIII.

Ситуации, в которых используется такая неравная сила и где нет возможности немедленного ухода (отступления), имплицитно включают конфликт ¹¹¹. Некоторые законы мезоуровня (о группах и сообществах) Постулаты Мида — Коллинза о биосоциальной и эмоциональной основе человеческого общения:

IX.

У всех животных есть автоматические эмоциональные (гормональные, нервные, выражаемые в позах и жестах) ответы на определённые жесты и звуки со стороны других животных.

X.

Базовые социальные связи среди животных состоят во взаимном подавании сигналов тревоги, сигналов признания и принятия, сигналов сексуального возбуждения, сигналов антагонизма, сигналов побуждения к игре и асимметрических сигналов угрозы и «почтительности» (признания чужого главенства).

XI.

Человеческие существа являются животными, а человеческие социальные связи фундаментальным образом основаны на автоматически вызываемых эмоциональных ответах (из IX и X).

XII.

Человеческие существа имеют способность к символизации (с обращением к невидимому прошлому, будущему или к абстрактным понятиям, представляющим сочетания многих различных опытов) с помощью обозначающих все это образов и/или звуков. (N. B. Способность к символизации не эквивалентна способности издавать определённые звуки.)

XIII.

Принцип мультимодальности Цикуреля. Все человеческие коммуникации происходят в нескольких модальностях (например, в визуальной, звуковой, эмоциональной) одновременно.

XIV.

Принцип указательности Гарфинкеля. Социальные взаимодействия могут вестись гладко в той степени, в которой взаимно принимаемым скрытым смыслам не требуется быть выраженными в явной словесной форме (из XIII) (Ibid. Р. 153).

Закон социальной плотности Дюркгейма — Коллинза: «Чем дольше люди соприсутствуют физически и чем больше они фокусируют внимание на стереотипные жесты и звуки, тем более реальными и само собой разумеющимися являются смыслы тех символов, о которых эти люди думают во время этого опыта» (Ibid. Р. 155).

Обобщение Коллинзом зависимости характера ритуалов от социальной организации власти и ресурсов: «Идеалы приверженности (loyality) и моральности отражают социальную единицу, к помощи которой должен прибегать индивид для обеспечения своей физической безопасности и поддержки» (Ibid. Р. 369).

«Чем в большей мере принудительная сила и материальные ресурсы размещены в семье или домохозяйстве, тем скорее религиозные церемонии будут иметь место дома и прославлять приверженность семье, духов или богов, отождествляемых с данным домохозяйством, причём церемонии и сверх-естественные санкции утверждают власть главы семьи.

Чем больше силы и материальных ресурсов сосредоточено в специально сформированных ассоциациях (будь то команды воинов или монастыри), тем скорее церемонии будут проходить в рамках такой ассоциации с обращением к богам и идеалам, отождествляемым с ней, и усилением приверженности данной группе и её лидерам.

Чем больше власти и материальных ресурсов размещено диффузно и отдалённо в космополитическом сообществе, тем скорее церемонии будут проходить в рамках специально созданных организаций, принимающих членов вне зависимости от их происхождения и прошлого, с обращением к богам и идеалам, которые считаются универсально доступными всем людям и представляющими идеал нравственного поведения для каждого» (Ibid).

Закон ритуального наказания, по Дюркгейму: «Чем сильнее ритуальные связи в группе, тем в большей мере нарушения ритуальных процедур встречаются взрывами гнева и ритуализованным наказанием» (Ibid. Р. 155).

Закон факторов роста самоубийств, по Дюркгейму: «Чем большее развитие в сообществе получил индивидуализм и чем слабее связи групповой солидарности, тем больше в этом сообществе будет самоубийств» ¹¹².

Некоторые динамические законы макроуровня (о взаимодействии и кратковременных изменениях обществ и исторических систем) Принцип роста цивилизаций, по Тойнби: «При повторении цикла вызов — успешный ответ — новый вызов, при способности творческого меньшинства давать новые ответы на все новые вызовы, при наличии «ухода — возврата» и мимесисе (здесь — массовом подражании новым ответам) непременно будет происходить рост цивилизации» ¹¹³.

Принцип упадка цивилизаций, по Тойнби: «При превращении творческого меньшинства в доминирующее меньшинство, при утрате им способности давать новые ответы на новые вызовы, при соответствующем прекращении цикла вызов — ответ — мимесис, при росте оппозиционного внутреннего и внешнего пролетариата непременно произойдёт упадок цивилизации» (Там же. С. 293–483).

Причинные факторы социальных революций, по Скочпол: «При сочетании внешнего геополитического напряжения, фискального кризиса, внутри-элитного конфликта, ослабления силовых структур государства и наличии центров мобилизации низовых движений непременно должна произойти социальная революция, одним из вероятных результатов которой будет государственный распад» ¹¹⁴.

Пять законов геополитической динамики Коллинза:

1. «Преимущество в размерах и ресурсах благоприятствует территориальной экспансии; при приблизительно равном соотношении прочих факторов более крупные, более населённые и более богатые ресурсами государства расширяются военным путём за счёт более мелких и бедных государств» ¹¹⁵.
2. «Геопозиционное или окраинное преимущество благоприятствует территориальной экспансии: государства, имеющие врагов на меньшем количестве фронтов, расширяются за счёт государств, имеющих врагов на большем количестве границ» (Там же. С. 238).
3. «Государства, расположенные в центре географического региона, имеют тенденцию с течением времени дробиться на более мелкие единицы» (Там же).
4. «Кумулятивные процессы приводят к периодическому долговременному упрощению [геополитической ситуации] с массивными гонками вооружения и решающими войнами между немногими противниками» (Там же. С. 239).
5. «Чрезмерное расширение приводит к ресурсному напряжению и государственной дезинтеграции» (Там же. С. 241).

Принципы социальной эволюции

Закон культурной эволюции Лесли Уайта: «При прочих равных условиях культура развивается по мере того, как увеличивается количество энергии, потребляемое в год на душу населения, либо по мере роста эффективности орудий труда, при помощи которых используется энергия» ¹¹⁶

Закон эволюционного потенциала Элмана Сервиса: «Чем более специализирована и приспособлена форма в данной эволюционной стадии, тем меньше её потенциал для прохождения в следующую стадию» ¹¹⁷.

Закон зависимости количества организационных черт от численности населения, по Карнейро: ⅔ N = p, где N — количество организационных черт общества (вычисляемое по строгой достаточно объективной методике), р — численность населения этого общества, ⅔ — экспонента, указывающая на скорость, с которой во зр астает число организационных черт общества при росте его населения ¹¹⁸. Данный закон был получен Карнейро индуктивно на основе вычисления показателей по 40 доиндустриальным обществам.

Закон порядка появления культурных черт, по Карнейро: «Степень регулярности относительного порядка появления любых двух черт (в любом отдельном обществе) прямо пропорциональна эволюционному расстоянию между ними: чем больше эволюционная дистанция, тем больше данная регулярность» (Ibid. Р. 251). Следует отметить, что эволюционная дистанция между двумя чертами измерялась Карнейро на основе подсчёта количества обществ (из совокупности 100 обществ), в которых присутствует каждая черта. Эта разница и есть показатель дистанции. Например, наличие «специализированных религиозных специалистов» (жрецов, священников) фиксируется в 94 обществах из 100, а наличие кодекса законов — только в 8 из 100.

Соответственно эволюционная дистанция между этими чертами весьма велика, что означает, что практически в любом обществе скорее появляются жрецы, а потом уже кодексы законов.

Закон зависимости интенсивности ритуалов от ожидаемой опасности, по Малиновскому: «Чем больше физическая опасность, тем больше вероятность совершения предварительных ритуалов солидарности» ¹¹⁹

Примеры законов макродинамики Тёрнера Закон популяционной динамики: Величина населения положительно зависит от уровня дифференциации между группами сотрудничества, социальными слоями и символическими системами, уровня политической консолидации, уровня контролируемой территории, вначале положительно, затем отрицательно — от уровня производства ¹²⁰.

Закон величины территории: Величина территории, занимаемой обществом, положительно зависит от величины населения, уровня производства, уровня политической консолидации, уровня централизации власти и уровня успешности во внешних конфликтах (Ibid. Р. 202).

Закон культурной дифференциации: Уровень культурной дифференциации (между ценностными стандартами, регулятивными системами и социальными категориями) положительно зависит от уровня структурной дифференциации, величины населения, величины занимаемой территории, вначале положительно, затем отрицательно — от неравенства в распределении значимых ресурсов среди населения (Ibid. Р. 212).

Примеры законов Снукса о динамических стратегиях Закон конкурентной интенсивности: «Человеческая деятельность, включающая выбор и следование каким-либо динамическим стратегиям, меняется соответственно интенсивности конкуренции за недостаточные ресурсы на каждом данном уровне технологии». Иными словами, чем острее дефицит ресурсов, тем активнее поиск новых стратегий, тем большее число более новых и более экспансивных стратегий, вероятно, будет использовано ¹²¹

Закон уменьшения стратегической отдачи: «Вложения в доминирующую динамическую стратегию в конце концов приведут к уменьшению отдачи (возвратности вложенных ресурсов — Н. Розов), что приведёт к замедлению, а в итоге — к прекращению социетальной динамики» (Ibid. Р. 202).

Закон социетального коллапса: «Любое общество, испытывающее значительный стратегический кризис из-за истощения доминирующей динамической стратегии и неспособное развить новую динамическую стратегию, будет разрушено» (Ibid. Р. 204).

На первый взгляд, представленные законы, сформулированные разными авторами и в разных традициях, говорят нам совсем о разных вещах и никак друг с другом не связаны. Особенно заметны разрывы между микро-, мезо- и макроуровнями. Индивиды заботятся о своём статусе и занимаются тем, что у них хорошо получается, в группах и сообществах устанавливается и поддерживается солидарность с помощью ритуалов и сакральных символов, общества воюют и конкурируют между собой, в социальной эволюции происходят циклы спадов и подъёмов, наблюдаются положительные и отрицательные зависимости одних макропараметров от других, истощаются старые и обретаются новые динамические стратегии.

Содержательные идеи и принципы, соединяющие данные уровни, изложены в другом месте ¹²². Достаточно очевидно, что многие из приведённых положений должны пройти долгий путь уточнений и проверок, прежде чем им будет присвоен статус настоящих научных законов. Тем не менее уже можно говорить о значительном заделе: есть что развивать и на что опираться.

На пути к «машинерии быстрых открытий» в социальных науках

Рассмотрим методическую сторону работы с гипотезами и законами в теоретическом социально-историческом познании. В начале данного раздела было указано на особую роль математической формализации и манипулирования формулами для становления и развития «науки быстрых открытий» в естествознании. Имея в виду приведённые выше положения, претендующие на роль законов социальной и исторической действительности, вернёмся к соответствующему вопросу: какой аналог можно использовать для тех положений социальной теории, которые не формализуются в виде алгебраических или иных формул?

Общая черта большинства приведённых выше теоретических положений — связь между переменными. Однако переменные здесь почти никогда не бывают абсолютными шкалами, а связи — линейными или иными простыми алгебраическими зависимостями. Строгая математическая экспликация и формализация, если и возможны, то в весьма узких рамках. Вероятно, наиболее удобным, наглядным, простым средством формализации социально-исторических закономерностей являются тренд-структуры — графы, вершины которых означают переменные (факторы, характеристики), а стрелки — положительные или отрицательные (или переключающиеся) связи между ними ¹²³.

Рассмотрим принципиальный способ использования тренд-структур в предполагаемой «машинерии быстрых открытий» в области социального и исторического познания.

Допустим, поставлена некая теоретическая проблема, в общем случае относящаяся к объяснению некоторого класса явлений. Согласно второму этапу метода (см. выше) фиксируется переменная-экспланандум (возможно, несколько экспланандумов для сложных явлений). Если на тренд-структуре экспланандум представить в виде вершины, то задача объяснения состоит в выявлении окружающих вершин, прямо или опосредованно воздействующих на вершину-экспланандум. Как и почему в этой ситуации должно быть выгодно использование ранее полученного теоретического знания?

Первыми претендентами на переменные-экспланансы (объясняющие факторы) должны стать те, что всегда или при определённых условиях действуют на экспланандум согласно ранее выявленным законам. Если таковых найти не удаётся, то всё равно внимание должно быть сосредоточено на переменных, которые, с одной стороны, явно взаимодействуют с экспланандумом, с другой — испытывают закономерное воздействие переменных следующего причинного слоя. Такая исследовательская стратегия программирует высокий интерес к наличию и надёжности ранее выявленных закономерностей, способствует стремлению к воспроизводству и проверке результатов, полученных предшественниками.

Гарантирует ли такой приём возникновение «машинерии быстрых открытий?» Нет, удобные средства использования прошлых результатов являются необходимым, но отнюдь не достаточным условием. Требуются ещё, как минимум, два условия:

1. Совокупность известных большинству социальных теоретиков переменных, снабженных операциональными и надёжными тестовыми методиками идентификации значений.
2. Резкое изменение мотивации исследователей в направлении построения объяснительных и предсказательных теорий.

Современная социология причины резкого изменения мотивации трактует следующим образом: необходимо эмоциональное потрясение, связанное с достижением особенно яркого успеха, присвоением исключительно высокого статуса авторам и самому подходу достижения такого рода результатов в сочетании с открытием ясных перспектив и доступных методов и средств для повторения такого успеха ¹²⁴. Наиболее яркий и убедительный успех в познании достигается при удавшемся предсказании (здесь можно вспомнить эффект предсказания появления кометы Галлеем). Соответственно прорыва в области социальных и исторических наук можно ожидать только после ряда удавшихся предсказаний, полученных на основе явно выраженных законов и надёжных методов идентификации начальных условий.

Такой прорыв непременно повлечёт за собой радикальную трансформацию всего массива теоретических и эмпирических результатов в данной сфере, его неуклонное превращение в систему надстраивающихся друг над другом положительных знаний, служащих основой для получения новых знаний. «Наука быстрых открытий» в социальном познании принципиально возможна и уже имеет для этого многие предпосылки. Рано или поздно здесь появятся свои Галилей, Декарт и Ньютон.