Геннадий Герценович Копылов:
Пространственные представления в СМД-методологии: постановка проблемы и анализ карты как инструмента «схватывания» пространства

I

В рамках прикладной методологической работы часто приходится иметь дело с разработками, связанными с построением различных территориальных программ, систем территориального управления, систем транспорта и так далее (или с формированием средств и методов такого рода работ). Однако подобные разработки сталкиваются со значительными трудностями. Они связаны, на мой взгляд, прежде всего с тем, что СМД-представления, которыми мы пользуемся, обсуждая и осуществляя программирование или проектирование различных территориально-локализованных систем, не дают нам возможности учитывать и «брать» в мышлении вполне очевидные и здравомысленные ограничения, возникающие, например, из-за наличия местных ресурсов, их доступности, пространственной распределённости управляемых единиц, etc. Тогда программы и проекты (в лучшем случае) являются комбинацией теоретико-методологических фрагментов, организованных в соответствии с логикой разворачивания понятий, и ситуативно-здравомысленных фрагментов, вынужденно обходящихся без фиксированной логики и системы средств и методов анализа (в худшем случае все доступные нам методологические ухищрения приводят к появлению бессмысленно-яйцеголовой, не привязанной к ситуации конструкции).

Собственно, в этом нет ничего удивительного: СМД-представления и схемы с самого начала строились без какой бы то ни было «привязки» к пространству. Иными словами, корпус СМД-представлений в том виде, в каком он существует, не даёт средств, позволяющих мыслить пространство (а вместе с этим любые территориально-локализованные образования).

В этой статье я начну с анализа — достаточно краткого — основных схем и понятий СМД-подхода, с тем чтобы продемонстрировать невозможность в этих рамках обсуждать и мыслить пространственную локализацию; затем приведу несколько примеров, показывающих необходимость привлечения пространственных представлений для решения ряда частных проблем. Вторая часть статьи посвящена попытке «деятельностной разборки» такого общепринятого инструмента анализа пространства, как карта, чтобы выявить возможности и парадоксы «пространственно-географического» подхода к обозначенной теме.

Сначала — два предварительных замечания. Первое касается употребления терминов «пространство», «территория», «материал» в контексте нашей проблемы локализации деятельности. Пока я буду считать, что эти термины относятся к одному категориальному ряду, и пользоваться ими почти как синонимами. С одной стороны, с точки зрения здравого смысла это вполне оправдано: только если мы сможем описать локализацию МД на определённом материале, вещи, мы будем иметь возможность описать её локализацию в пространстве, на территории (атрибутом вещи является протяжённость). С другой стороны, такое требование синонимичности сразу же обнажает всю глубину непроработанности проблемы локализации МД.

Второе замечание касается соотношения СМД-подхода и схем СМД-методологии в контексте указанной проблемы. Критика будет относиться в первую очередь к известным схемам (схемы акта деятельности, схемы экологической ситуации и так далее), так как оказалось, что использовать их для разрешения перечисленных задач невозможно. Проблематизация же СМД-подхода в данном контексте есть дело значительно более трудное, и, главное, пока не ясно, насколько необходимое.

II

В процессе формирования СМ-, СД-, СМД-подхода были тщательно устранены любые возможные отнесения полученных в их рамках представлений к протяжённым объектам (к вещам — в схоластической традиции).

Действительно, возьмём представление о мышлении. В рамках СМД-методологии оно понимается универсально, не прикреплено к телу-носителю (или вещи-носителю). «Человечки», впервые введённые в методологический обиход в середине 1960-х годов В. А. Лефевром и понимаемые им сначала как «обладатели» (вполне материальные) табло сознания [1], очень быстро трансформировались в знаки позиции, то есть в знаки вне материальных систем, конфигурирующих средства, методы, знания, etc. Локализовать мышление на каком-либо вещном носителе оказывается в рамках этих представлений очень сложно. Это же относится и к любым процессам, генетически связанным с мышлением — к управлению, программированию, мысли-коммуникации, etc. И обратно: воспользоваться этими представлениями для описания материальной (территориальной) локализации чего-либо невозможно.

То же самое можно сказать в отношении схемы акта деятельности и схемы воспроизводства деятельности. Именно они безразличны к пространству (и времени): на первой из них один раз в свёрнутом виде, другой — в развёрнутом — символически изображена упомянутая позиция, а все остальные элементы этих схем взяты в таких категориях, которые исключают приписывание им атрибута протяжённости (например, материал «берётся» в оппозиции «форма — материал», а не в оппозициях «материал — душа» или «материал — идея»). Фактически это же относится и к схеме мыследеятельности. Следовательно, и эти три схемы бесполезны для описания пространственной локализации.

Развиваемому тезису на первый взгляд противоречит то, что термином «пространство» СМД-подход пользуется весьма активно. Однако при этом имеется в виду пространство работы (в том числе мышления), уже обустроенное (верстак, арсенал, доска, тематические топы), где важно разместить мысль, понимание, действие, а не добраться до вещи, ресурса, знания. Иными словами, СМД-подход не рассматривает преодолеваемое пространство. (Иначе в рамках СМД-подхода быть не может — ведь мышление и деятельность не персонифицированы и даже не локализованы!).

Рассмотрим ещё три примера. Схема оргтехнического отношения является эпистемологической по своему характеру, и только неряшливостью «игрового мышления» можно объяснить то, что «оргтехнический обвод» иногда отождествляется с пространством действий руководителя, с «подведомственной ему территорией». Мало того, я рискнул бы сказать, что понятие «регион» (как мыслительное, эпистемическое, программируемое в своих процессах идеальное образование — «регион не есть территория») стало обсуждаться в СМД-методологии как раз ввиду невозможности обсуждения понятия «территория».

Известная схема экологической ситуации [2] отличается тем, что в ней предпринята попытка — в форме зарисовки — помыслить материал деятельности (пространство) вещно: две фигурки, оказывающие воздействие на материал — не две позиции (позиция может быть у них и одна!), а именно фигурки, расположенные рядом (в смысле сопряжения последствий). Тем самым материалу деятельности приписываются свойство протяжённости и даже некоторая метрика. Однако данная схема уникальна как с точки зрения не проработанности, так и с точки зрения возможностей её проблематизации; фактически её невозможно считать схемой, построенной в рамках СМД-подхода.

В чрезвычайно интересной статье о границах проектирования [3] А. Раппапорт в рамках своей темы рассматривает понятие границы как таковой; эта тема, как представляется, примыкает к теме «пространство». Однако уже первый анализ этой статьи показывает, что А. Раппапорт в ходе своего рассуждения постоянно меняет действительность анализа понятия «граница» (в частности, «граница проектирования»). Это подтверждает мой тезис о том, что действительность рассмотрения «территориальных границ», «границ В (физическом, организационном) пространстве» в рамках СМД-подхода не сформирована.

Я попытался показать (пока на примерах), что СМД-подход вынужденно пасует — ввиду нехватки и не разработанности средств — перед любой проблемой, связанной с локализацией мыследеятельности на определённом материале (или на определённой территории, или в определённом пространстве — мы ведь пока даже не знаем, насколько можно отождествить или различить эти понятия). Каковы же эти проблемы? Один из примеров был приведён выше: методологические разработки, связанные с территориальными программами и территориальным управлением. Не имея требующихся средств мышления «про территории», мы не можем обсуждать ни типологизацию территорий по реализуемым на них (в их границах — а что это такое?) типам власти или управления, ни проблемы экономики, связанные с ограниченной скоростью распространения инноваций (то есть инфляцию), ни движение товаров и денег (очень, кстати, интересно, как в СМД-подходе можно обсуждать «движение»), ни адекватно подходить к экологическим проблемам (например, правильно пользоваться схемой экологической ситуации), ни обсуждать проблемы транспорта, ресурсов, отдалённости и так далее. Число этих первых пришедших на ум примеров можно умножать без труда.

Приведённые соображения, изложенные весьма конспективно, претендуют лишь на обозначение контуров проблемной области. Одной из тем, которые необходимо разворачивать при систематической разработке этого круга проблем, является анализ тех средств мышления и понимания пространства, которыми пользуются иные дисциплины. Наиболее распространённым (знаковым) средством такого рода является карта. Анализу карты как сложного знаково-знаниевого инструмента «схватывания» пространства и будет посвящена вторая часть статьи.

III

В современной географии существуют и конкурируют несколько ответов на вопрос о сущности карты. Для одних исследователей карта — это образ пространства, для других — модель, для третьих — просто некоторый блок специфической информации; западные картографы предпочитают полагать карту средством коммуникации [4]. Это, по-видимому, связано с размыванием традиции использования карт и картографирования. Но тем важнее понимать, что такое карта по понятию. Тогда мы всегда сможем фиксировать «исходную точку» использования карт и, например, целенаправленно программировать картографические работы в новых;областях.

Первый вопрос, на который следует ответить: чем задаётся специфика карты как таковой — особой знаковой формой или особой функцией в употребляющей карту системе МД (которую ещё надо задать)? В рамках СМД-подхода следует выбрать второй вариант ответа. Вместе с тем категориально мы можем отнести карту к (сложным) знакам или, помещая её внутрь системы МД, рассматривать её как сложную знаковую организованность: проанализировав её функции, мы сможем также прийти к необходимости наличия легенды, масштаба и так далее; но эти признаки будут получены в результате указанного анализа.

Мы должны, таким образом, зафиксировать тот процесс в МД, который «обслуживает» карта, а также ту систему МД, в которой этот процесс существует. При этом напомню, что сейчас формы употребления карты весьма разнообразны, и нам придётся реконструировать ту систему МД, которая использовала карту «первоначально». При этом речь идёт не об историческом анализе и не о выделении реально существовавшей практики, а о создании исходной абстракции той системы МД, где впервые возникает необходимость в карте и из которой по определённой логике можно развернуть все последующие формы употребления карт.

На наш взгляд, генетически первым процессом, для обслуживания которого возникла протокарта, был процесс понимания (в отличие, например, от геометрических чертежей, функция которых заключалась в организации процесса мышления). Карта организовывала процесс коммуникации (понимание относится к коммуникационным процессам). Но понимание чего организует карта? Прежде и раньше всего — понимание пути и своего места на этом пути. При этом фиксируется последовательность ориентиров для достижения определённого места. О протокарте, используемой исключительно в этой функции, мы можем говорить как о плане. Здесь, в этой точке генетического анализа, пока ещё слиты два смысла понятия «план», которые существуют в настоящее время. Второй из них — план как намеченная последовательность действий для достижения цели — возник при особой рефлексивной перефункционализации этой организованности, при переброске её в другой МД-процесс: с помощью плана (во втором смысле) организуется не понимание, а действие. План в первом смысле достаточно понимать.

Следующим шагом в нашей псевдоистории является переход к таким знаковым организованностям, которые служат для понимания не пути, а пространства — пространства жизни и деятельности. Проанализируем этот переход более подробно.

Всякое пространство задаётся своей топикой и метрикой, причём второе не является обязательным (пространства с метрикой образуют класс так называемых метрических пространств). Топика — это совокупность мест, которые задаются сначала функционально (для того, кто живёт и действует в этом пространстве), например «убежище», «жилье», «святое место», «охотничье угодье» и «связывающие» эти места пути: из какого места в какое место можно пройти, а из какого в какое — нельзя. Так задающая пространство жизни и деятельности организованность также не является пока картой, это тоже план, поскольку он организует пространство жизни определённого сообщества в определённых структурах жизнедеятельности: такой план не может использоваться не по назначению и «посторонними». Карта же является образованием, которое можно «вырывать» из контекста, где она возникла как план — контекста организации понимания при коллективной коммуникации, и использовать ещё в нескольких функциях. Как я постараюсь показать ниже, «универсальность» карты обусловлена двумя обстоятельствами — наличием масштаба и условных обозначений. Рассмотрим их по очереди.

Если на плане указаны расстояния (например, в днях пути) между какими-то местами вдоль дорог, это ещё не будет заданием метрики пространства. Она считается заданной, если можно определить расстояние между двумя любыми местами. В этом смысле метрика в пространстве жизнедеятельности может вообще не существовать: какие-то дороги могут оказаться в принципе закрытыми, по каким-то возможно только одностороннее движение, какие-то места могут существовать для одних членов общества и не существовать для других (так, на советских туристских схемах секретные объекты были вынуты, и пространство вокруг них «стянуто»), некоторые места или дороги могут закрываться в зависимости от разных условий, etc. Сама задача построения метрического пространства могла возникнуть, по-видимому, достаточно поздно — только с развитием некаботажного мореплавания, когда появилась необходимость понимания пространства без дорог. Но нужная метрика пространства могла быть взята только извне и в этом смысле должна была быть универсальной, накладывающейся поверх пространства жизнедеятельности. Евклидова метрика для этого вполне годилась. Привнесение же понятия геометрического подобия позволило ввести определённый масштаб карты.

Появление евклидовой метрики и масштаба впервые дало возможность употреблять карту не внутри процесса понимания, а в процессе мышления, то есть как модель. Следует отметить, что модельность карты не является исходным категориальным отнесением, а возникает вторично и является одной из функций карты. Благодаря процедуре картографического проецирования и масштабирования, карта может рассматриваться как модель только при решении задач определения по карте расстояний на земле, площадей участков (и всего круга производных задач). При этом важны два обстоятельства. Во-первых, поскольку процедура проецирования «сплющивает» земную поверхность до поверхности геоида (вертикальный масштаб отсутствует), то об отношении моделирования при измерениях по карте можно говорить лишь весьма условно: отношение моделирования, строго говоря, отсутствует (это не относится к измерениям по карте без рельефа). Во-вторых, знак (а карта есть сложный знак) не может быть моделью: моделью может быть материал знака, в данном случае — карта как материал: измерения производятся по карте как по листу бумаги. Итак, модельным моментом обладает не сама карта, а картографическая (топографическая) основа.

При использовании плана для организации понимания пространства собственной (данного сообщества) жизнедеятельности и хозяйствования условные обозначения были общезнаемыми. Необходимая коммуникация велась «поверх» плана с приговариваниями по его поводу. Неофиты выучивали не условные обозначения, а сам план. При разворачивании же кооперативных структур деятельности, когда карту стали использовать как самостоятельную организованность и потребовалось умение её читать, возникла необходимость в системе условных знаков, в легенде. Неофиты должны были выучивать эти знаки (символы) и тем самым научались читать любую карту.

Этому процессу способствовало и то, что карту — в отличие от собственно плана — использовали «посторонние», «лишние» для данной системы жизнедеятельности лица: купцы, мореплаватели, завоеватели, фискальная власть. Каждую из этих групп лиц «интересовало» в каждой хозяйственной единице одно и то же: сборщиков налогов — количество недоимок, жителей и дворов; военных деятелей — рельеф местности, наличие укреплений и естественных преград и так далее. Пространство на картах утратило индивидуальность (уникальность) и гомогенизировалось. Благодаря этому удалось создать компактный алфавит условных обозначений, который задавал определённую действительность понимания любого пространства.

Таким образом, в этом пункте карта связана с реальностью отношениями кодирования и символизации. Но это парадоксальным образом противоречит модельному моменту, присутствующему в карте. Действительно, знак (символ) можно читать и понимать — и только; к нему нельзя применять познавательные процедуры, как к модели; существование языка делает модельность невозможной. Простейший пример: если нам надо сосчитать трёх коров и мы выкладываем по их числу камешки, то эта куча из трёх камней является моделью совокупности коров: мы можем камешки сосчитать, разбить на две совокупности и так далее — проделывать с ними процедуры, которые можем затем отнести к коровам. Если же вместо трёх коров мы пользуемся символом «3», то подобные процедуры невозможны и отношения модельности нет.

Выше я уже пытался решить этот парадокс, утверждая, что модельный характер карты ограничен материалом знака, картографической основой, а система условных знаков находится с реальным пространством в отношении кодирования.

Итак, специфика карты заключается в том, что её можно использовать и в функции модели (как знание), и в функции знака (символа). Покажу далее, что карта парадоксально стягивает на себе и другие возможные функции.

Рассмотрим вопрос о соотношении карты и схемы. В географических дисциплинах под схемой понимают «карту с определёнными недостатками». В методологической же традиции под схемой понимается особое изображение логики разворачивания мышления об определённом объекте, существующей в определённой действительности анализа (при заданных целях исследования и заданных средствах идеализации). Схемы, как правило, существуют внутри определённого научного (теоретического) предмета и служат для организации профессионального мышления. Таким образом, карты, организующие процессы понимания (не мышления!), не являются схемами, однако их можно особым образом использовать в функции схем, если читать карту не «горизонтально», а «вертикально», анализируя комплекс явлений, процессов и организованностей, составляющих содержание той или иной тематической карты. (Скажем, блок климатических карт составляют карты радиационного баланса и турбулентного теплообмена, средних температур, давления воздуха, осадков, типологии климатических поясов и областей и так далее; по этому набору прочитывается схема мышления «про» атмосферные процессы, основанная на анализе энергетического баланса атмосферы и баланса массы воды).

Здесь необходимы два замечания. Во-первых, так прочитываемые схемы являются схемами состава: взаимосвязь явлений и процессов (генетическая либо функциональная) в них не показана, а вопрос о взаимосвязи и создании собственно схем схватывания объектов в той или иной действительности не ставится или обходится за счёт карт типологического районирования. Во-вторых, содержание карты задаётся не только определённой теоретической действительностью, но и практическими традициями. Трудно, например, ответить на вопрос: карта осадков потребовалась для обслуживания сельского хозяйства или «осадки» являются необходимым элементом в идеальной схеме анализа климата внутри предмета атмосферной физики или климатологии? Поэтому для использования карты как схемы объекта необходим специальный анализ.

Итак, в этом пункте карта может быть организованностью внутри определённой идеальной мыслительной действительности, связанной с реальностью отношением идеализации. При этом момент идеализации заключён не в самой карте, а в содержании её легенды.

На табло индивидуального сознания карта существует в виде образа. В этом смысле она связана с реальным пространством отношением визуализации. Образное существование карты организует не процессы и понимании (где карта выступает как сложный знак), не процессы в мышлении (где карта выступает как знание — как модель и/или как схема), а процессы на табло сознания — возникновение гештальтов, поиск аналогий, etc. Образное существование карты противоречит существованию карты как формы знания: так, проблема генерализации заключается в установлении приёмов и норм построения такой знаковой формы, которая смогла бы выполнять обе указанные функции. Различные преобразования карты (анаморфирование, замена одного типа знаков другим, выделение фона и аномалий, карты корреляций, etc) также лежат в этой действительности существования карты.

Включённая в деятельность проектирования карта несёт функцию макета, или, более точно, пространства макетирования. В процессе работы проектировщику необходимо «спроецировать» мыслительное пространство проектирования, в котором существует проектируемая система деятельности, на евклидово пространство («разместить объект проектирования»); удерживать в мышлении евклидово пространство и помогает макет, в функции которого может выступать карта.

Итак, мы видим несколько функций карт, проявляющихся при их использовании в разных процессах МД. Базисной функцией карты является организация понимания, и здесь карта выступает как сложный знак, связанный с реальностью отношением кодирования или символизации. Текст понимания строится по-разному в разных системах МД, куда включена карта. Карта может рассматриваться как знание и организовывать мышление, причём её картографическая основа связана с реальностью отношением моделирования, а содержание легенды — отношением идеализации. Организуя процессы индивидуального сознания, карта является образом — организованностью, включённой в процесс визуализации. Внутри проектирования карта несёт функцию макета, организует пространство макетирования. Карта есть знаково-знаниевая организованность, парадоксально стягивающая на себе все эти функции и реализующая все указанные отношения.

Эта парадоксальность, по-видимому, как раз и указывает на недостаточность средств анализа пространства, существующих в рамках СМД-подхода (и даже на недостаточность средств понимания инструментов анализа пространства, существующих в других предметных областях). Надеюсь, что эти парадоксы стимулируют «позитивные методологические разработки» по указанной теме; они, однако, уже выходят за рамки представленной статьи.