Вадим Маркович Розин:
Онтологические, направляющие и организационные схематизмы мышления

Введение

Великий Кант ввёл понятия схематизма рассудка и схемы, чтобы объяснить, как априорные категории и понятия соотносятся с предметами, данными в опыте. Он пишет: «Это формальное и чистое условие чувственности, которым рассудочное понятие ограничивается в своём применении, мы будем называть схемой этого рассудочного понятия, а способ, которым рассудок обращается с этими схемами, — схематизмом чистого рассудка… Следовательно, схемы чистых понятий суть истинные и единственные условия, способные дать этим понятиям отношение к объектам, стало быть значение, и потому в конце концов категории не могут иметь никакого другого применения, кроме эмпирического, так как они служат лишь для того, чтобы посредством оснований а priori необходимого единства (ради необходимого объединения всего сознания в первоначальной апперцепции) подчинить явления общим правилам синтеза и таким образом сделать их пригодными для полного соединения в опыте» [4; с. 222, 226].

С точки зрения Канта, именно схемы придают категориям и понятиям значение, но при этом роль схем и схематизмов невелика: «схема есть, собственно, лишь феномен или чувственное понятие предмета, находящееся в соответствии с категорией», имеющей независимое от всякой схемы и гораздо более широкое значение [4; с. 226–227]. И хотя без схем мышление, по Канту, не может состояться, поскольку построить синтетическое суждение и получить в нём новое знание можно только при соотнесении априорных представлений с предметами опыта, собственно логической характеристикой схемы не обладают, то есть к мышлению они прямо не относятся [4; с. 227].

В современной методологии нередко можно услышать утверждения (я их слышал, например, из уст Г. П. Щедровицкого и С. В. Попова) о том, что именно схемы, а не знания и понятия являются основными познавательными инструментами не только методологии, но и всех современных общественных и гуманитарных дисциплин. Но что это такое — схемы? Это не знания, хотя могут быть использованы для получения знаний (но каких?). Схемы сами по себе не являются объектами, однако часто задают объекты; именно в этом случае мы говорим об «онтологических схемах». Схемы — это и не понятия, хотя нередко именно со схем начинается жизнь понятий. Без схем современное мышление не могло бы состоятся, но после того, как оно «встает на ноги», исследователи вполне могут обходиться без схем. Почему? На любой такой вопрос удовлетворительного ответа нет.

Для анализа и осмысления схем и схематизмов мышления в качестве эмпирического материала я возьму два случая использования схем: один донаучный (в диалоге Платона «Пир»), другой — ближе к научному (в работе Галилея «Беседы и математические доказательства…»).

Схемы как источник получения знаний. Онтологическая схематизация

Отнологическая функция схем наиболее очевидна. В «Пире» (диалог формально посвящён прославлению бога любви) мы находим несколько схем.

Во-первых, это схема двух Афродит. Один из участников диалога говорит, что нужно различать двух разных Эротов, соответствующих двум Афродитам — простонародной и возвышенной ¹.

Во-вторых, схема андрогина и его метаморфоз. Другой участник диалога рассказывает, как мужчины и женщины ищут свою половину, поскольку они произошли от единого андрогинного существа, давно рассеченного Зевсом ².

В-третьих, схема, описывающая путь людей («эзотериков»), которые разрешаются в любви духовным бременем ³.

Наконец, схема, в которой любви приписываются такие качества, как гармония, рассудительность, мудрость, даже стремление к бессмертию ⁴.

Почему перечисленные здесь образования я отношу к схемам? Во-первых, они в тексте Платона не выводятся, а сами являются источниками рассуждений о любви и получения о ней знаний. Во-вторых, каждое такое образование представляет собой некую целостность в отношении последующих рассуждений. Действительно, рассказывая историю с андрогином, Аристофан получает знание, что возлюбленным присуще стремление к поиску своей половины. Деление Афродит на вульгарную и возвышенную позволяет приписать любви мужчины к прекрасному юноше достоинства, а мужчине к женщине только низменную страсть. Той же цели приписывания любви необычных (если сравнивать с распространённым пониманием любви) качеств — совершенствования личности, работы над собой, стремления к бессмертию, служат рассуждения по поводу людей, разрешающихся в любви духовным бременем. Таким образом, с помощью схем Платон получает различные знания о любви.

Ещё один важный признак схем: они могут быть стать объектами оперирования. Схемы можно анализировать, на основе одних схем создавать другие и тому подобное. Пока будем считать, что схема — это самостоятельный предмет, выступающий одновременно как представление (или изображение) другого предмета. Понятно, что схема может быть использована и в функции модели (как известно, модель — это объект, употребляемый вместо другого объекта), но схема всё же не совпадает с моделью. Для схемы существенна именно предметность: схема и сама самостоятельный предмет и представляет другой предмет, это, так сказать, предмет в квадрате. В качестве первого предмета (корня) схема выступает как источник знаний, в качестве второго (самого квадрата) позволяет переносить знания с одного предмета на другой.

Чтобы понять, как Платон получает на схемах новые знания, рассмотрим рассуждение об андрогинах. Сначала рассказывается сама история, как Зевс рассек андрогинов пополам. Затем половинки андрогинов отождествляются с мужчинами и женщинами или с разными мужчинами. Наконец, влюблённым мужчинам и женщинам приписывается стремление к поиску своей половины, поскольку их происхождение от андрогинов требует воссоединение целого. Кант тотчас бы уцепился, например, за категории «часть-целое», «любовь» и «пол», чтобы сказать, что это априорные начала, применение которых к реальным объектам (людям) и потребовало схемы андрогина. Платон рассуждал бы иначе: с помощью «правдоподобной» истории об андрогине душа вспоминает совершенную идею любви.

А я, естественно, вижу этом в рассуждении своё. Откуда, спрашивается, Платон извлекает новое знание о любви? Он не может изучать (созерцать) объект, ведь «платонической любви» в культуре ещё не было, а обычное понимание любви было прямо противоположно платоновскому. Новое знание Платон получает именно из схемы. Очевидно, он её так и создаёт, чтобы получить такое знание. Но относит Платон это знание, предварительно модифицировав его (здесь и потребовалось отождествление), не к схеме, а к объекту рассуждения — к любви. Но на каких основаниях, ведь объекта ещё нет?

Платон бы возразил: как это нет объекта, а идея любви? Её творец создал одновременно с Космосом. Но я не Платон, и для меня к моменту создания «Пира» платонической любви ещё не было. Платон полагает (современный инженер сказал бы — проектирует) новое представление о любви и именно для этого ему нужна схема. Она задаёт, а не описывает новый объект; полученные на схеме знания приписываются этому объекту, конституируя его. То же можно утверждать и относительно других платоновских схем.

Рассмотрим теперь второй пример — схемы в «Беседах» Галилея. Исследования В. Зубова показывают, что в основании всех поисков Галилея, позволивших ему получить новые знания о движении (свободном падении тела), лежит заимствованная им у логика Николая Орема «схема треугольника скоростей». В этой схеме один катет изображает время, а другой — максимальную скорость, достигнутую при свободном падении тела (прямые внутри треугольника, параллельные этой максимальной скорости — это мгновенные скорости в определённый момент времени падения). На оремовской схеме Галилей получает исходное знание о том, что скорость падающего тела увеличивается равномерно, которое он кладёт в основание всех дальнейших доказательств ⁵. Далее, отталкиваясь от той же схемы, Галилей получает ещё два знания: что все тела должны падать с одинаковой скоростью независимо от их веса и что вес тела расходуется не на поддержание движения, а только на его приращение по обоим пунктам Аристотель утверждал обратное). Наконец, ещё одно знание («Если тело, выйдя из состояния покоя, падает равномерно ускоренно, то расстояния, проходимые им за определённые промежутки времени, относятся между собой, как квадраты времени») Галилей получает, доказывая геометрическим путём равенство треугольника скоростей «прямоугольнику скоростей», то есть равенство равноускоренного движения равномерному движению со средней скоростью падения [2; с. 311–315].

Исходное знание Галилей получает примерно так же, как Платон. Он доказывает, что предположение о равномерном приращении скорости падающего тела является наиболее естественным и соответствующем природе изучаемого явления. Другими словами, схема треугольника скоростей построена так, чтобы приписать падающему телу данное соотношение.

По-другому получаются второе и третье знания. Почему, рассуждает Галилей (смотри нашу реконструкцию [7]), нельзя считать, что вес тела тратится на поддержание его постоянной скорости? А потому, что в этом случае нельзя объяснить ускорение тела при падении, ведь тогда пришлось бы считать, что по мере падения и вес тела постоянно возрастает. Почему все тела падают с одинаковой скоростью независимо от их веса? А потому, что в треугольник скоростей входят только два параметра — скорость тела и пройдённое время, а вес не входит, следовательно, от веса тела скорость не зависит. Новые знания здесь получаются в связи с оремовской схемой. В данном случае она помогает организовать соответствующие рассуждения.

Наконец, четвёртое знание получается при отождествлении оремовской схемы с определённой геометрической фигурой. На основе полученного в геометрии знания о равенстве фигур далее создаётся новое знание о свободном падении — в два этапа: сначала в геометрии, затем в механике, но и там и там объекты задаются с помощью схемы треугольника скоростей.

Итак, если Платон в обосновании своих знаний апеллирует к идеям, то Галилей — к устройству природы как «написанной на языке математики» ⁶.

Коммуникационный контекст. «Направляющий» схематизм мышления

Что же мы выяснили? [6] Онтологические схемы используются для получения новых знаний, они задают объекты, к которым данные знания относятся (соответственно можно говорить об онтологическом схематизме мышления), но сами схемы, вероятно, не являются исходными началами мышления. Чтобы понять, как они возникают в мышлении, реконструируем основные шаги реализации исходного замысла Платона и Галилея.

Почему Платона не устраивало обычное понимание любви? Прежде всего потому, что она понималась как состояние, вызываемое богами и поэтому не зависящее от воли человека. Платон же считал, что одно из главных достоинств философа (как и вообще человека) — как раз сознательное участие в собственной судьбе (концепция «epimelia» — буквально «заботы о себе»). Кроме того, обычно любовь понималась как страсть, охватывающая человека, когда боги любви входили в него, исключающая разумное поведение. Платон, напротив, призывал человека следовать не страстям, а действовать разумно.

Зная Платона, нетрудно предположить, что когда он утвердился в новом понимании любви (это не страсть, а разумное чувство, оно предполагает совершенствование человека и ведёт его к бессмертию), то стал излагать своё новое видение окружающим. Слушатели наверняка возражали Платону, указывая различные затруднения (проблемы), возникающие, если принять новое понимание. Так, они могли показать Платону, что он рассуждает противоречиво: любовь — это страсть, а Платон приписывает любви разум, следовательно, любовь — это не страсть. Кроме того, могли возразить слушатели, цели любви — телесное наслаждение и деторождение, почему же Платон ничего об этом не говорит. И уж совсем непонятно, зачем пристегивать любовь к таким серьёзным делам, как работа над собой или «стремление блаженно закончить свои дни» (то есть достигнуть бессмертия). Наконец, разве любовь дело рук человека, а не богов?

В ответ Платон начинает сложную работу (вместе со своими оппонентами). С одной стороны, он выстраивает «логическую аргументацию», с другой — чтобы облегчить понимание (точнее, сделать его впервые возможным), изобретает схемы, вводящие слушателей в новую для них реальность. Так, Платон вспоминает о существовании в народной мифологии разных богинь любви и настаивает на принципиальном делении Эрота на два разных типа. Весьма тонко Платон выводит любовь из-под действия богов. Сочиняя историю про андрогинов, он санкционирует новое понимание любви актом самого Зевса и задаёт естественный процесс (стремление рассеченных половинок к соединению), относимый только к компетенции человека. Поистине гениальной находкой Платона является аналогия плода, вынашиваемого женщиной, с духовным плодом, то есть работой человека над собой в направлении разумной жизни и совершенствования.

Но, могли продолжать возражения слушатели Платона, разве женщина, способная только на страсть, в состоянии так любить? И они были правы, имея в виду греческую женщину того времени. Но Платон был последователен: согласившись с данным возражением, он меняет объект новой любви. Высшей формой любви является не любовь мужчины к женщине, а любовь мужчины к прекрасному юноше, кстати, юноша и более восприимчив к духовной работе, а также к дружбе и совершенствованию.

Но ведь однополая любовь осуждается в народе, продолжали настаивать некоторые спорщики. Народ заблуждается — парировал Платон, именно однополая любовь освящается Афродитой небесной. И так далее и тому подобное. Вновь и вновь слушатели возражали Платону, с каждым шагом его схемы становились все понятнее, а аргументация убедительней, пока все собрание не согласилось, что да, правильное понимание любви именно такое.

Но само это понимание стало другим по сравнению с исходным, «обросло» схемами и логической аргументацией. Иначе говоря, новые знания в буквальном смысле вырастают из исходных идей, укрепляются и конкретизируются в лоне коммуникации (непонимания, споров, поисков аргументов и схем, делающих понятными утверждения мыслящего).

Перейдём снова к Галилею и рассмотрим его четвёртое знание (см. выше). Оно было получено со всей строгостью и, казалось, не нуждалось ни в каком обосновании (в античной науке этого было достаточно). Но в формирующейся науке Нового времени сложилось новое требование — дополнительного обоснования полученных знаний в опыте, поскольку требовалось показать, что полученные знания описывают реальные процессы. В свою очередь это требование проистекало из установки использования научных знаний для овладения природными процессами (это было необходимым условием создания новой техники, включающей в качестве рабочих именно природные процессы).

Но во времена Галилея ни доказанное знание, ни исходное (о равномерном приращении скоростей) проверить было невозможно. Галилей решает проверить косвенное знание о том, что все тела падают с одинаковой скоростью. Но оппоненты доказывали, что наблюдения подтверждают мнение Аристотеля, и есть вообще случаи (очень лёгкие тела или очень маленькие), когда падающее тело движется равномерно, а не ускоренно.

Чтобы преодолеть данные возражения, Галилей, обращается к аристотелевскому положению о зависимости скорости тела от сопротивления среды, и, реализуя его, создаёт ещё одну дополнительную схему, описывающую взаимодействие падающего тела с воздухом. Галилей утверждает, что на падающее в воздухе тело действует выталкивающая архимедова сила и сила трения. Далее Галилей доказывает, что действие этих двух сил в ряде случаев приводит к замедлению падения вплоть до равномерного движения [2].

Но как же, возразили оппоненты, радостно потирая руки, быть в этом случае с исходной оремовской схемой? Тогда Галилей делает шаг, не менее решительный, чем в своё время Платон, заявивший, что высшая форма любви — это любовь мужчин к прекрасным юношам. Галилей вводит представление о падении тела в пустоте, считая, что это тот самый идеальный случай, когда полностью отсутствует сопротивление среды. Отметим важность этого шага: данное знание создаётся как необходимое условие объективации оремовской схемы при том, что нужно сохранить и вторую схему.

Однако оппоненты Галилея особо заметили, что он пока не достиг основной своей цели — не проверил полученные знания опытом. Размышляя, как всё-таки реализовать эту цель, Галилей показал, что, если бы тело падало медленно, то можно было бы не учитывать и архимедову силу, и силу трения (в этом случае они были бы малы и ими можно было пренебречь), то есть в этом случае свободное падение напоминало бы падение тела в пустоте. По сути, в этом пункте Галилей вводит третью схему.

И далее он утверждает, что скатывание тела по наклонной плоскости является частным случаем падения тела (четвёртая схема). Доказав это, Галилей изготавливает гладкую наклонную плоскость и проводит решающий опыт.

Итак, мы видим опять, что новые знания (в данном случае — естественнонаучные) получаются на схемах (или в связи со схемами) и в контексте коммуникации, причём и сами схемы, кроме исходной, создаются в этом контексте. Естественно, я не отрицаю использование в этом процессе и правил логики, и научных доказательств, однако объединяет и организует всё движение мысли именно схемы.

Теперь исключительно важный вопрос: какую роль схемы играют в коммуникации? Очевидно, что они используются не только для задания объектов. Здесь более важна другая их функция — создание особой реальности, то есть системы событий, позволяющих направить внимание и понимание слушателей (оппонентов), помогающих им принять новые представления, понять аргументацию, двигаться вместе с автором новой мысли и тому подобное. В дальнейшем схемы, выполняющие такие функции, я буду называть «направляющими».

Значение и употребление направляющих схем. Организационный схематизм мышления

Направляющие схемы существуют в особом контексте. Его структура задаётся следующими элементами: наличие новой мысли и коммуникации по её поводу, различие позиций участников коммуникации, стремление «ведущего» диалог (например, Платона или Галилея) так повлиять на своих слушателей, чтобы они поняли и приняли новую реальность (видение, знание, представление). Направляющие схемы не создаются заранее, а выращиваются в процессе мышления-коммуникации. В этом же процессе выращиваются (изобретаются), усложняются и укрепляются (в смысле обоснования) как новые знания, так и новые объектные представления, частично заданные по материалу в тех же схемах (онтологических). В итоге по продукту часто совершенно невозможно различить, какой вклад дали онтологические схематизации и объектные построения, а какой коммуникация.

Например, на первый взгляд аристотелевский органон («Аналитики», «Метафизика» и конкретные античные науки) — это единое онтологическое построение. Но реконструкция показывает, что первоначально Аристотель построил только систему правил, позволяющих рассуждать без противоречий и других затруднений. Правила Аристотеля, включающие в себя схемы силлогизмов («Первая Аналитика») и требования к доказательствам знаний («Вторая Аналитика») — это пример организационных схем. Особенность их в том, что на их основе и с их помощью осуществляется и регулируется деятельность человека. Следовательно, необходимое условие формирования и применения организационных схем — осознание и конституирование деятельностного плана ⁷.

Но применение аристотелевских правил вызвало непонимание и споры. Чтобы преодолеть эти проблемы, Аристотель изобретает категории, позволяющие применять правила к конкретному материалу. (С нашей точки зрения категории представляют собой онтологические и направляющие схемы, как правило, выполненные на одном материале.) Но критикам не было понятно, чем аристотелевская система лучше, и почему исходные её начала, принимаемые без доказательств, предпочтительней каких-нибудь других. Разрешая очередную проблему, Аристотель вынужден был, во-первых, иерархически упорядочить все начала, подчинив их самыми первым (чтобы вопросы оставались лишь о них), во-вторых, замкнуть все построение, лишив критиков возможности продолжать атаку на основания системы. Аристотель стал утверждать, что самые первые начала — это Единое, Небо и Божество, которые философ (в данном случае сам Аристотель) «созерцает» и «мыслит». При этом Божество, по Аристотелю, тоже занималось постижением, но уже самого себя: как пишет Аристотель в «Метафизике», оно «мыслит (созерцает) мышление». Истолковав таким образом природу Божества и философа, Аристотель укрепился в мысли, что ему удалось полностью обосновать свою систему (такое построение я и называю «замыканием»).

Далее критики обратили внимание Аристотеля на то, что в практике мышления — полный хаос: по поводу каждой области бытия получены в рассуждениях наряду с правильными (истинными) знаниями — знания ложные, непонятные, вообще фантастические. Для разбора этих завалов Аристотелю пришлось создать ещё серию онтологических и направляющих схем. Например, он показал, как на основе категорий и эмпирического материала, включающего предварительно отобранные правильные знания из определённой области бытия, создавать понятия (они представляли собой онтологические схемы, которые одновременно использовались и качестве направляющих). Или другое важное изобретение: как, сводя неизвестные случаи к уже разобранным и упорядоченным (кстати, тоже на основе схем), получать новые истинные знания.

Итак, речь идёт о реконструкции процесса формирования античных наук. Органон Аристотеля сложился в сложном коммуникационном процессе и поэтому не является единым построением, его образует множество онтологических и направляющих схем, выращенных на разных этапах этого процесса ⁸.

Рассмотрим направляющие схемы подробнее. Типы коммуникаций, естественно, бывают разные, соответственно этим типам различаются и направляющие схемы. Один случай, когда «ведущий», подобно Платону, приглашает слушателей последовать за ним в новый мир (работы над собой и духовной любви). Другой — когда «ведущий» навязывает слушателям представления, которые они не хотят принимать (например, Сократ заставлял людей признать своё невежество и неразумность, что, понятно, многим не нравилось). В качестве третьего случая можно взять образовательную ситуацию; здесь педагог сознательно пытается передать учащемуся новые представления, причём в специальной процедуре научения. Ещё один случай — юридическая коммуникация (например, следователь пытается склонить подозреваемого сознаться в правонарушении) ⁹. Особым типом коммуникации является автокоммуникация, то есть беседа и диалог с самим собой. Здесь мышление и его коммуникационный контекст сливаются в одно целое, поэтому особенно трудно различать онтологические и направляющие схемы.

В каждом из указанных случаев направляющие схемы выполняют разные функции. Но во всех случаях направляющая схема, в отличие от онтологической, задаёт не объект, а определённую реальность, войдя в которую, слушатель (оппонент) должен начать двигаться в направлении, желательном для «ведущего». При этом сдвигается (по-новому понимает и видит) не только слушатель, но и «ведущий»; в этом смысле они осуществляют совместное движение и приходят вовсе не туда, куда намечали прийти вначале.

Кстати, именно желание Платона направить понимание читателей в «Пире» в нужном направлении заставляет его отказаться от привычных способов изложения знаний. Чтобы усыпить бдительность читателей и лишить их критического запала, Платон, во-первых, вкладывает новые знания о любви в уста участников диалога (с них как бы меньше спрос), во-вторых, придаёт диалогу внешне несерьёзный характер. Вспомним, с чего он начинается. Собираются для беседы участники диалога и говорят, что хорошо бы сегодня не напиваться и взять в качестве темы беседы прославление бога любви. Затем начинается беседа, где каждый, беря слово, или предлагает относиться к его речам не столь уж серьёзно или вообще делает вид, что рассказывает почти сказку. Естественно, что в такой обстановке читатель расслабляется, забывает возражать, легко проглатывает невидимый крючок.

Другими словами, направлять могут не только схемы, но и жанр, и даже язык произведения, поэтому вполне можно говорить о «схематизме произведения» и «языковых схематизмах». В этом отношении особенно показательны работы Хайдеггера. Собственно новых знаний в них вы почти не найдёте, это отмечают многие комментаторы [10]. Какой же цели они служат? Прежде всего, воздействовать на сознание слушателей, чтобы начали мыслить по-новому.

Возьмём для примера его известную статью «Вопрос о технике». Что в ней есть? Критика традиционного инструментального понимания техники (как средства для решения определённых задач), демонстрация того, что в современном мире природа и человек включены в «поставляющие» технологические цепочки, размышления о судьбе техники и возможности вернуться к античному пониманию «технэ», включавшего в себя, по мнению Хайдеггера, эстетическую позицию. На вопрос, что же такое техника (аналогично в других работах — что такое бытие, мышление, вещь и так далее), ответа нет. Зато постоянным рефреном идут утверждения о том, что техника (мышление, бытие) — это не то, что мы думаем, что мы её не мыслим (сравни в отношении мышления: самое существенное, повторяет Хайдеггер, что «мы ещё не мыслим» [11]), что сущность техники в ином и так далее. И конечно, все пронизано языковым творчеством. Например, в статье «О технике» вводится выражение «постав» (Gestel), вокруг которого разворачиваются размышления о технике.

Если рассматривать статью Хайдеггера с привычной позиции — как изложение нового представления о технике, — то полученный результат не впечатляет. Но попробуем взглянуть на неё иначе: как на работу, направляющую понимание и сознание читателя. Создавая центральную схему («постава»), Хайдеггер, с одной стороны, лишает технократов иллюзии, что можно решить проблемы нашей техногенной цивилизации чисто техническим путём, не меняя кардинально самого человека и его отношение к природе (ведь в поставляющее производство оказались вовлечены и природа и человек), во-вторых, заново задаёт вопрос о технике, делая невозможным старое её понимание10. Тем самым, Хайдеггер переориентирует нашу мысль, направляет её на поиск иного мышления о технике. Направляет не только с помощью схем, но и сложного необычного языка, в который приходиться постоянно вдумываться (но одновременно мы продумываем суть дела).

Логико-семиотическое и психологическое истолкование схем

Попробуем ¹⁰ с этих двух позиций ещё раз взглянуть на природу схем. Во-первых, поставим вопрос о том, как на схемах получаются новые знания. Приходится предположить, что это происходит за счёт отождествления с помощью схем двух совершенно разных предметных областей и затем приписывания видоизменённых знаний из одной области объектам другой.

Действительно, рассмотрим, например, как Платон получает знание о том, влюблённые склонны искать свою половину. Он придумывает историю об андрогинах и затем, отождествляя мужчин и женщин с половинками андрогинов, приписывает влюблённым людям стремление к поиску своей половины. До Платона никому в голову не приходило отождествлять сферу любви со сферой естественных процессов, характеризующихся стремление её единиц к воссоединению в одно целое.

А что делает Галилей? Он с помощью оремовского треугольника получает возможность отождествить параметры процесса свободного падения тел (скорость и время) с геометрическими параметрами и за счёт этого приписать свободному падению математические соотношения. Следует отметить, что в обоих случаях для отождествления должны были сложиться определённые условия: в первом уверенность, что человек должен подчиняться воле богов (Зевса), во втором — что природные процессы подчиняются математическим закономерностям. Но в общем случае отождествление может быть и произвольным, его оправдывают задним числом. Впрочем, Платону и Галилею (или их последователям) также приходится обосновывать сделанные отождествления. Различие лишь в одном: Платон и Галилей делают это в определённой «системе» (первый в практике любви, второй в научной практике), а при произвольном отождествлении обоснование не предполагает каких-то специальных требований.

С семиотической точки зрения указанные на схемах отождествления и приписывание знаний объектам другой области обеспечиваются механизмами замещения и означения, которые в отличие, например, от замещений и означений в сфере атрибутивных знаний, которые в своё время проанализировал Г. П. Щедровицкий, могут быть достаточно сложными. Как правило, в данном случае необходимым условием замещения и означения является предварительное построение системных представлений, о которых ещё в 1960-х годах писал Владимир Лефевр. Конкретные условия отождествления — уверенность, что люди должны подчиняться воле богов, а процессы природы математическим закономерностям, — и есть пример таких системных представлений.

Итак, онтологические схемы — это своеобразный конфигуратор, связывающий разные предметные области в новую область знаний, это средство, позволяющее транслировать, модифицируя, знания из одной области в другую. В принципе, схемы нужны до тех пор, пока в этих новых областях не осуществляется рефлексия и не создаются новые специфические понятия. Однако можно показать, что в этих новых понятиях происходит снятие соответствующих схем. Другими словами, схемы в скрытом виде продолжают жить в понятиях.

В общем случае в мышлении можно выделить два основных полярных процесса: образование замкнутых предметных областей (деятельности, знаний и тому подобных) и процесс схематизации, постоянно конфигурирующий разные предметные области. Первый процесс получил своё осознание и технологию ещё в античной философии (именно этой цели служит органон Аристотеля); далее он каждый раз уточнялся и видоизменялся применительно ко времени и ситуации. Поэтому, когда Кант пишет, что его»задача в своей основе вполне совпадает с задачей Аристотеля» [4; c. 174–175], он вполне адекватно отражает суть дела. Второй же процесс практически не осознан до сих пор (работа Канта в данном случае является исключением) и совершенно не оснащён технологически. Только в рамках одного из направлений современной методологии (в Московском методологическом кружке) появляется интерес к осмыслению схем и схематизации. Но пока я говорил только об онтологических схемах.

Направляющие схемы, как я уже отмечал, по материалу часто совпадают с онтологическими (то есть оба типа схем могут быть выполнены в одном семиотическом материале), но по функции и строению они отличаются от онтологических. Направляющие схемы задают не объект, а реальность, в которую вовлекаются участники мыслительного процесса (о понятии реальность см. [8; 9]). Участники вынуждены проживать события этой реальности, в результате чего меняется состояние их сознания (главным образом изменяются условия понимания). Но поскольку речь идёт о мышлении, одна из функций которого — получение новых знаний, то в мышлении направляющие схемы работают в связи и по поводу онтологических. Направляющие схемы создают для мышления необходимые условия, прежде всего коммуникационные. Как я старался показать, процессы мышления и коммуникация — это две стороны одного целого. Понимание (но больше непонимание) играют в мышлении не меньшую роль, чем, скажем, воображение или следование логике. Если получение новых знаний невозможно без онтологических схем, то мыслительная коммуникация невозможна без направляющих схем.

С психологической точки зрения схемы несколько по-разному истолковываются в зависимости от позиции мыслящего. Творцы схем (например, Платон, или Аристотель, или Г. Щедровицкий) в зависимости от типа схем воспринимают их, во-первых, или как объектные представления, или события определённой реальности, или описание деятельности; во-вторых, как нечто, позволяющее творцу реализоваться. Вспомним реконструкцию творческого пути Платона, Галилея и Аристотеля: они реализовали свои представления, решили мучавшие их проблемы, добились принятия своих идей, только мысля и порождая схемы.

В методологии, где творчество часто редуцируется к деятельности, этот процесс получил не совсем адекватное обозначение как «самоорганизация сознания». Методологи утверждают, что в исходной своей функции схемы выступают как формы самоорганизации сознания мыслящего. Например, методологические схемы получаются в результате рефлексии работы методолога, конфигурируя и организуя содержания и смыслы его сознания. В общем же случае, мне кажется, лучше говорить просто о реализации в мышлении и процессах схематизации различных планов личности мыслящего. При этом мы сталкиваемся с настоящей тайной мышления: совершенно невозможно рационально объяснить и описать, как происходит эта реализация, как, изобретая схемы и рассуждая, человек обретает новое видение и понимание действительности. Можно, конечно, редуцировать мышление и творческий процесс к семиотическому процессу или деятельности (в методологии так и поступают), но эта процедура не свободна от критики.

Для пользователей (оппонентов, читателей и так далее) схемы выступают, с одной стороны, как объектные представления, события реальности, описание деятельности, с другой — как основной способ (условие) понимания и осмысления. В этой второй функции схемы позволяют реализоваться личности, но иначе, чем для их творцов. Действительно, в отличие от творцов схем пользователи ограничены условиями понимания и применения схем, какие при этом планы их личности ещё могут реализоваться (как говорил Аристотель «по совпадению») дело случая.

Закончить статью я хотел бы, ещё раз подчеркнув единство мышления и коммуникации, а также дополнительность в мышлении процессов формирования обособленных предметных областей и процессов схематизации, конфигурирующих эти разные сферы.