Гуманитарная инноватика. Интервью Алексея Тупицына

Инновации живут в сознании людей. Гуманитарные технологии (производство новых смыслов) — это инновационная отрасль. Повышение общественного интереса к гуманитарным технологиям — это индикатор того, что в обществе существует инновационный спрос. Впрочем, это вполне может быть мифом: далеко не все люди, рассуждающие об «инновационном менеджменте», например, могут чётко сформулировать понятие «инновация». В поисках концептуальной определённости журнал «Со-Общение» обратился к Алексею Тупицыну, директору консалтинговой компании «Решение» и эксперту Школы культурной политики.

Вопрос: Давайте начнём с вопроса, который обычно открывает все «установочно-проблемные» интервью — с вопроса об определениях. Что такое «инновация»?

Алексей Тупицын: Мы сейчас пользуемся таким рабочим определением: инновация — это новый способ думать и делать. Причём в этом определении важны оба слова — и «думать», и «делать». Появление нового способа деятельности предполагает, что в мышлении человека это действие уже проделано. Всякая инновация начинается с нового взгляда, с допущения новой возможности.

Здесь можно сразу провести несколько границ. Например, отделить ту часть общества, которая допускает возможность нового, от той, которая всячески этому сопротивляется. Дальше можно просто взять большой исторический материал и попробовать показать, как в разные времена в разных государствах эта граница — между допущением и недопущением нового — сдвигается.

Вопрос: Вы можете как-нибудь соотнести понятия «инновация», «развитие», «прогресс»? У меня была такая простая и понятная мне самой мысль, что развитие всегда подразумевает появление и внедрение инноваций.

Алексей Тупицын: Если понимать под развитием приобретение чем-либо или кем-либо нового качества, то да, конечно. Как правило, это новое качество возникает в конкретной точке среды, а дальше она распространяется по принципу волны. Инновация — это механизм развития. А прогресс — это понятие, которое внешние наблюдатели используют для того, чтобы подчеркнуть, что с объектом происходят некоторые поступательные изменения.

Например, в кризисные моменты, когда общество ищет новые варианты развития, значительно расширяется поле свободы, что и делает инновации возможными. А потом, когда выход из кризиса найден, поле свободы сужается, и общество, которое было инновационным, через несколько лет становится традиционным — до следующего кризиса.

Где здесь связь с гуманитарными технологиями? Сама идея гуманитарных технологий, на мой взгляд, — это попытка отрефлектировать «естественные процессы», протекающие в обществе, и перевести их в «инженерный план». Научиться с этим работать, научиться искусственно менять эту границу, показывая, что то, что мы давно привыкли считать естественным, на самом деле сложилось на основе исторической практики и может изменяться в соответствии с нашими задачами. Инновационная деятельность нуждается в «гуманитарном обеспечении» — в первую очередь, из-за известного феномена сопротивления инновациям, который сопровождает человечество на всём протяжении его истории.

Вопрос: Феномен сопротивления инновациям существует до сих пор?

Алексей Тупицын: Да, конечно. Более того, сейчас, наверное, он ещё ярче выражен, чем раньше. Представьте себе: люди инвестируют в какую-то технологию, а потом появляется новая технология, более эффективная, может быть, построенная на других принципах. И все ваши вложения делаются просто ненужными. Поэтому Ваше первое желание — хотя бы придержать эту инновацию до тех пор, пока вы не «отбили» свои вложения. Почему, например, до сих пор не входят в массовую практику передовые методы лечения? Если размышлять в этом направлении, то очень интересен рынок продуктов питания. Там сейчас формируется так называемый «сектор здорового питания». Те, кто занимается продвижением этих продуктов, расскажут вам массу историй: начиная с того, что на это очень трудно получить лицензирование и финансирование, и заканчивая просто тем, что они не могут размещать свои продукты в магазинах. Нужно выстраивать свою собственную сбытовую сеть либо позиционировать это как очень дорогой товар, делать его модным и тем самым входить в противоречие со своей исходной концепцией — «дешёвые и здоровые продукты для всех». По всей видимости, другого пути пока нет.

Вопрос: Выше была озвучена, скажем так, «позиция инвестора» — не инвестировать в инновационную технологию, чтобы не потерять уже вложенные деньги. А «позиция потребителя»? Людям постоянно предлагают «новые продукты», и им это нравится. Как Вы думаете, сколько раз в российской рекламе встречается слово «новый»? Чаще, чем любое другое определение. И вот люди выбрасывают старые пылесосы и покупают себе новые.

Алексей Тупицын: Давайте порассуждаем. Я считаю, что главной инновацией для потребителя является отказ от приобретения тех или иных товаров, продуктов, услуг. Например, проведение сорокадневного поста есть гигантская инновация для всего общества. В этот момент выясняется, что большая часть продуктов питания людям не нужна, более того, — она им вредит. И в этот момент вы как бы берёте паузу, и, отказываясь от потребления, проверяете, что вам действительно нужно. И вы отстраиваетесь от навязанного вам, от «наведённого» рекламными сюжетами. Это первое.

Второе: всё, что вы говорите про пылесосы, возможно только по одной простой причине. Мы крайне невнимательны. Я имею в виду внимание в очень простом психологическом смысле. По большому счёту нам всё равно, что мы едим, во что мы одеваемся, в какой среде мы живём. И мы очень часто не улавливаем, как эта окружающая обстановка постепенно превращается в нашу внутреннюю среду, и мы перестаём замечать, что вот эти окружающие предметы нас и делают. Мне кажется, любой психотерапевт согласится, что утеряна способность концентрации внимания человека на себе. Когда пропадает внимание и внутренняя собранность, люди попадают в зону «наведённых» потребностей и желаний. В этом смысле потребителя как человека, который сознательно делает выбор и понимает, почему он этот выбор делает, нет. Мне кажется, что настоящий потребитель начинается с возвращения внимания человека к самому себе и к своей жизни.

Вопрос: Я задам вопрос на понимание. Инновационное общество — это общество, в котором потребители становятся всё более требовательными?

Алексей Тупицын: Если в обществе действительно появятся сознательные потребители, это общество будет инновационным.

Вопрос: Если воспользоваться сформулированным выше определением, в инновационном обществе живут люди, которые не закрывают для себя новые возможности думать и делать?

Алексей Тупицын: Да. Если бы я сейчас делал инновационный журнал, направленный на то, чтобы показывать людям новые способы думать и делать, я бы назвал такой журнал либо «Испытатель», либо «Путешественник». Подчеркнув тем самым, что эта категория людей готова «совершать путешествия» и что-то испытывать, переживать.

Если этот тип деятельности станет массовым, он, собственно, и составит ядро инновационного общества. Характеристикой инновационного человека является установка на то, что в английском языке называется «experience». Но тут есть одна ловушка, потому что современное общество научилось притворяться и подсовывать человеку нечто старое, называя это новым опытом. Например, традиционный туризм — это тоже форма получения нового опыта, но специальным образом препарированного. В этом путешествии вы не встретитесь ни с чем, что выходит за пределы, поставленные туроператором. В психотерапии вы ходите на технологизированные курсы и не получаете никакого нового опыта за пределами тех границ, которые вам обозначил тренер. В итоге выясняется, что отделить «инновационное» от «не инновационного» очень трудно.

Вопрос: Но даже традиционный туризм может стать для кого-то субъективной инновацией в масштабах его собственного мышления, его собственной жизни. А для кого-то может и не стать. Это субъективное измерение инноватики?

Алексей Тупицын: Да, я согласен с этим. Даже просто идя по улице, можно увидеть нечто, что перевернёт вашу жизнь и даст вам новый способ думать и делать. В этом смысле мне очень нравится фраза кого-то из средневековых писателей: «Шанс начать новую жизнь даётся человеку ежеминутно, но он до конца жизни им не пользуется». Здесь можно вести речь о некой инновационной установке — установке человека на получение нового опыта — неважно где. И в этом смысле эта установка точно также формирует свой рынок или псевдорынок.

Вопрос: При каких условиях инновационный тип поведения может стать массовым?

Алексей Тупицын: Мы начали углубляться в характеристики инновационного общества и вышли на ментальные и психологические особенности. Но у этой темы есть ещё другое измерение, которое связано с коллективностью. Поскольку люди всё-таки существа социальные, невозможны массовые случаи осуществления инновационного поведения на уровне отдельного человека, если вся конструкция общества этому не способствует. Возникает вопрос: какие макросоциальные феномены провоцируют инновационную деятельность? В первую очередь — это большие социальные программы.

В СССР было реализовано несколько больших программ: программа по электрификации, программа по созданию атомного оружия, космическая программа. Это вызывало к жизни инновационную энергию людей и коллективов. Сейчас между разными странами и группами людей идёт борьба за то, кто будет формировать эти большие управляющие программы.

Вопрос: Эти управляющие программы задают рамку развития общества?

Алексей Тупицын: Да. Именно поэтому мы можем вести разговор в терминах знаковых управляющих систем. Сейчас эмпирически просматриваются две знаковые управляющие системы, каждая из которых пытается стать рамкой для инновационного общества. Одну из них освоили и продвигают американцы, она связана с концепцией безопасности, в том числе военной безопасности. В 60-е годы большое количество инноваций появилось в рамках военной программы, финансируемой Администрацией США. И сейчас много инноваций производится в военном секторе, но сегодня понятие «безопасности» расширяется, захватывая не только военные аспекты, но и безопасность человеческой жизни вообще. В этом смысле понятие безопасности является управляющим по отношению к инновационной активности лабораторий и учёных, вынужденных работать в этой области.

Вторая знаковая управляющая система, которая сформировалась в основном в Европе, — инженерная экология. Охрана, защита, обустройство, новое освоение окружающей среды является той большой программой, в рамках которой возникает огромное количество инновационных решений. Часто это решение связано с тем, что вводятся новые экологические стандарты. Например, стандарт шума, который могут производить самолёты, опускаясь на аэродром. С 1 апреля российским самолётам будет отказано в посадках в некоторых аэропортах Европы. В тактическом плане это очень плохо, потому что мы можем потерять рынок, а в стратегическом плане это заставляет нас искать принципиально новые или улучшать старые типы самолётов, толкает нас на производство следующей волны инноваций. Последовательное задание экологических стандартов, на самом деле, может очень серьёзно изменить всю промышленность, науку, систему образования так далее. На сегодняшний день это две знаковые управляющие системы пытаются быть рамками в инновационном обществе.

Вопрос: Обе эти системы: «безопасность» и «инженерная экология» — продукты западной культуры. А что происходит в России?

Алексей Тупицын: В России происходит масштабная перестройка всей хозяйственной экономической системы. У этой перестройки есть несколько аспектов.

Первый аспект связан с тем, что старая промышленность — так называемые индустриальные виды деятельности — уже не приносят большой прибыли. А с другой стороны, в силу отсутствия этой «инженерно-экологической рамки» они не стали квазирынком для новых технологий.

Например, если бы нефте- или газодобывающие компании ставили перед собой задачи минимизации издержек, повышения производительности труда, повышения доли продукции с высокой добавленной стоимостью так далее, то они бы были вынуждены вкладываться в научно-исследовательские проекты. Но, к сожалению, этого не происходит, потому что себестоимость добычи, в общем-то, достаточно низкая, а цена её достаточно высокая, и им вполне хватает той прибыли, которую они получают. Поэтому добывающие отрасли в стране не стали заказчиками на инновационную деятельность. Возможно, при длительном спаде цен на энергоносители, впервые появится заказ на разработку большого количества новых технологий освоения. Но этого может и не случиться.

Есть ещё второй аспект: российская наука никогда не сталкивалась с необходимостью зарабатывать деньги. Планы работ учёных никем, кроме самих учёных, не корректировались. Я спрашивал многих людей, как происходит планирование исследовательской деятельности. Типичный ответ: каждый учёный пишет свои предложения, потом они сводятся и пишется единое предложение от института или от кафедры. Нет никакого внешнего корректора, который сопоставил бы желание учёного с нуждами государства, промышленности, предприятия. Если кто-то заинтересован в разработках определённого рода, он будет вынужден навязывать институту эту тему и платить за неё, причём часто гораздо больше, чем обходится содержание всего института. При чётком понимании того, что учёные будут сопротивляться, потому что эта тема им навязана, она не лежит в русле их собственного движения. А на следующем шаге это приводит к очень простой вещи — мы занимаемся настолько непонятными вещами, что не можем кооперироваться с другими странами в рамках масштабных международных проектов, скажем, строительства большого оптического телескопа, освоения океана и т.п.

Третий аспект заключается в том, что нет людей, которые бы взяли на себя задачу связывать промышленность, политику, учёных так далее, то есть заниматься тем, что мы сейчас называем инновационным менеджментом. По всей видимости, мышление этих людей должно быть очень специфично. В своё время нам на физтехе рассказывали, как мыслит выпускник физтеха: он на один «рабочий стол» может положить физические процессы, организационную структуру, знания о материалах и знания о том, в каком городе эти материалы производят. И именно так создаётся, например, атомная бомба. Человек, который создаёт атомную промышленность, вынужден понимать не только физику процессов, но и механику, политику так далее. Как известно, таких людей вообще немного. Кстати, один из ярких примеров — это Берия, поскольку в СССР инновационные разработки курировались МВД.

Но есть ещё четвёртый аспект, очень важный момент — если мы говорим про Россию. Развитие невозможно без наличия образа будущего. Дело в том, что элиты, и в большей части контрэлиты современной Европы и Азии, очень заинтересованы в кооперации с Россией, с тем, чтобы она создавала новый образ будущего. Отсутствие этого образа — ключевая проблема современности. Они считают, что Россия, во-первых, может такой образ создать, а во-вторых, может им «заразить» другие страны. И они хотят нам помогать, но тем самым они очень часто выталкивают нас в маргинальную позицию и заставляют, если принять их логику, конфликтовать с ведущими странами.

Вопрос: Почему именно Россия, на их взгляд, может создать образ будущего?

Алексей Тупицын: Во-первых, один раз это уже удалось. А во-вторых, кажется, больше некому. Другие государства либо слишком сытые, либо слишком заняты внутренними проблемами.

Вопрос: Допустим, Америке тоже удалось один раз создать представление о новом обществе. Сейчас, наверное, эта мечта уже не обладает такой притягательностью, но в первой половине ХХ века это казалось бесспорным.

Алексей Тупицын: Может быть, хотя бы я с этим поспорил. Потому что есть ощущение, что американская мечта для иностранца — это негативная мечта. Грубо говоря, мы не можем реализоваться там, где мы живём, поэтому мы поедем в другую страну. Я не знаю, есть ли там, в Америке, то указание остальному миру, как надо жить, которое было в советской России…