Философия техники: история и современность.
Часть I. Общие основания философии техники.
Глава 1. Философствующие инженеры и первые философы техники

В этой главе мы рассмотрим первых представителей философии техники с момента её зарождения: прежде всего в Германии и России в конце XIX — начале XX века. В их работах уже содержалась в зачаточной форме вся будущая проблематика философии техники. Естественно, что мы можем рассмотреть лишь главных её представителей.

Ещё в 1903 году русский инженер и философ техники П. К. Энгельмейер, делая доклад — библиографический очерк «философии техники» [105, с. 198–200] — Политехническому обществу, попытался представить зарождение этой новой отрасли философской науки. «Современную нам эпоху недаром называют технической: машинная техника распространяет своё влияние далеко за пределы промышленности и воздействие её сказывается чуть ли не на всех сторонах современной жизни культурных государств… И вот: мыслители и учёные разнообразных сфер начинают изучать этот, доселе не вполне ещё оценённый фактор. И здесь по мере изучения открываются все новые и новые умозрительные горизонты. Тем не менее, всё, что до сих пор сделано, можно назвать только расчисткой места для будущего здания, которое можно пока, за недостатком более подходящего слова, назвать философией техники» [105, с. 198, 200]. В этом очерке Энгельмейер собрал множество работ, так или иначе касающихся различных сторон этой проблематики. Однако среди них можно выделить две линии: первая идёт от философствующих инженеров (это — Э. Гартиг, Фр. Рело и А. Ридлер), вторая — от философов — Э. Капп, А. Эспинас, Ф. Бон. Были, конечно, и другие, но эти исследователи, по мнению самого Энгельмейера, главные.

1. Философствующие инженеры

Философствующие инженеры, которых Энгельмейер называет в качестве своих непосредственных предшественников, правда, избегали говорить прямо о философии техники, но, «не покидая инженерной профессии, они тоже стали задумываться над тем, что такое техника» [107, с. 154].

Эрнст Гартиг (1836–1900) — известный технолог, многолетний член Германского Патентамта; окончил Дрезденский политехникум, где был оставлен в 1862 году ассистентом, а затем (1865 год) профессором механической технологии; первый ректор Дрезденской высшей технической школы (1890 год) [17, с. 402; 117]. Гартиг «отстаивал надобность в логической чистке тех понятий и отношений между ними, которые возникли в технике чисто эмпирическим путём» [106, с. 101]. При этом он ратовал за создание новой науки «технологики», направленной на логическую разработку технического материала, что, видимо, явилось результатом его размышлений над патентной деятельностью.

Если обычная логика признает только одну форму подчинения по степени общности и отвлечённости, то «технологика» наряду с этим признает и другую форму. «По мнению Гартига мы имеем одно из таких своеобразных технологических подчинений между понятием данного способа производства и понятием тех орудий, которые служат для осуществления этого способа. Таким образом, по Гартигу, понятие кузнечной ковки является высшим и подчиняющим по отношению к понятиям молоток, наковальня, горн» [106, с. 102]. П. К. Энгельмейер считает такое «технологическое подчинение» в сущности телеологическим. Фактически Гартиг явился продолжателем идей И. Бекманна и И. Поппе об общей технологии, поэтому здесь надо сказать несколько слов и о них.

Иоганн Бекманн (1739–1811) считается признанным основоположником новой технологической науки и общей технологии (Allgemeine Technologie). С 1759 по 1762 годы он учился в Гёттингенском университете, в 1756–1765 годы — учитель математики, физики и естественной истории в Санкт-Петербурге, с 1766 года — экстраординарный профессор философии, а с 1777 года — ординарный профессор экономии Гёттингенского университета. Бекманн рассматривал технологию прежде всего как самостоятельную науку, область исследования которой — материально-техническая сторона процесса производства, отделяя технологию от камералистики (науки об управлении государственными доходами) и науки о хозяйстве. С развитием промышленности возникает множество цехов, фабрик и мануфактур и ещё большее число их работ, инструментов, материалов и товаров. Чтобы их понять, необходимо много вспомогательных наук, количество которых всё возрастает. И для изучения всего этого многообразия есть только два источника: действие ремесленника и книги, в которых эти искусства уже описаны. Бекманн пытается систематизировать различные работы цехов и фабрик на научной основе, чтобы облегчить их изучение. В 1777 году он выпускает книгу «Введение в технологию или о знании цехов, фабрик и мануфактур…» [118]. В этой книге он даёт определение технологии как науки, которая учит переработке естественных предметов или знаниям ремесла. Технология, по Бекманну, даёт систематическое упорядочение и фундаментальное введение, а также научное основание этим действиям и знаниям, необходимым для дальнейшего развития производства. Бекманн, наконец, ставит проблему «переработать технологическую терминологию философски или систематически» [117, s. 97]. К этой проблеме он специально обращается в своём «Наброске общей технологии» [119], в котором он стремится сравнить различные виды работ через отношения цель-средство, для чего необходимо составить список всевозможных намерений, которые преследуют ремесленники при осуществлении различных работ, и рядом с ним список всех средств, с помощью которых они каждую из этих работ выполняют [128].

Учеником Бекманна, развивавшим его идеи и учение, был Иоганн Генрих Мориц Поппе (1776–1854), сперва часовщик, затем преподаватель физики и математики в гимназии, с 1818 года — профессор Тюбингенского университета. В 1821 году он опубликовал свой главный труд «Руководство к общей технологии» [128; 60], работал над вопросами истории техники [17, с. 210–211]. В этой книге Поппе даёт следующее определение технологии. Технология, или наука о ремёслах, имеет предметом описание и объяснение производств, инструментов, машин и орудий, употребляемых при обработке грубых материалов в разных ремесленных заведениях, фабриках и заводах. Она указывает устройство всех заводов и машин, объясняет их образ действия, исчисляет разные инструменты и их употребление при различных производствах, показывает из какого материала то или иное изделие приготовлено и так далее. Частная технология рассматривает каждое техническое ремесло отдельно. Общая же технология рассматривает различные производства в технических ремёслах по их одинаковому назначению.

Франц Рело (1829–1905) был не только учёным, но и практиком: его отец был основателем первой фабрики машин в Германии (оба его деда тоже были техниками), и Франц работал на заводе отца учеником. В 1850–1854 годы он слушал лекции в Политехническом институте в Карлсруэ, где в это время преподавал Фердинанд Редтенбахер, а также в университетах Бонна и Берлина. В 1854–1856 годы Рело работает инженером на Кёльнской фабрике машин. Ещё в 1854 году он издаёт в соавторстве с Моллем работу «Конструирование в машиностроении» [127]. В 1856 году Рело был приглашён на должность профессора механико-технического отделения Цюрихского политехникума, где впервые начал читать курс кинематики машин. В 1864 году он перешёл на кафедру машиностроения в Берлинский ремесленный институт (основанный в 1821 году). Этот институт в 1866 году был преобразован в Ремесленную академию, директором которой Ф. Рело был с 1867 по 1879 годы. В 1879 году на базе Ремесленной и Строительной академии была создана Берлинская высшая техническая школа, ректором которой Рело был в 1890–1891 годы. Всё это время он продолжает читать свой курс. Результатом лекционной и исследовательской работы стал фундаментальный труд «Теоретическая кинематика» (первый том вышел в 1875 году [131]). Рело был также членом жюри на международных выставках в Париже, Вене, Филадельфии, Сиднее и Мельбурне. Плодом и обобщением его практической работы явился объёмный труд «Конструктор», впервые изданный в 1861 году. Он в течение почти тридцати лет считался образцовой работой по конструированию машин [66].

Франц Рело имел также сильную склонность к гуманитарному познанию [17, с. 303, 305]. Его «Теоретическая кинематика» содержит специальную главу по истории машин, историческими сведениями и общими методологическими замечаниями насыщены введение и отдельные параграфы этого трактата, например, там, где речь идёт о формулировке понятий «машина», «механизм» и тому подобных, об анализе и синтезе механизмов и в особенности о предмете кинематики машин и вообще прикладной механики. Рело относит последние к наукам создавания, научной технике: «Я называю её наукой и не думаю, чтобы это было слишком большой претензией с моей стороны; если угодно, называйте её наукой второго и третьего порядка; она пользуется в своей области исследования научным методом и мало-помалу завоёвывает свою самостоятельность, которая сделала необходимым её обособление» [131, S. 1].

Франц Рело увлекался также искусством. Результатом пересечения его гуманитарных и технических интересов явилась, можно сказать, поистине философская (фактически по философии техники, хотя он так её не квалифицировал) работа «Техника и культура», вышедшая в 1884 году. Это была лекция, прочитанная им перед нижне-австрийским промышленным обществом в Вене 14 ноября 1884 года. Его взгляд на синтез двух субкультур — гуманитарной и технической — достаточно определённо выражен им самим: «Искусство и научная техника не исключают друг друга. Требуются только усилия, чтобы удовлетворить обоим, большая стойкость и духовное углубление в тонкие эстетические законы, чтобы отразить напор разрушительных влияний машины» [67, с. 13]. Энгельмейер не случайно называет Рело «техником философской складки» [107, с. 32].

Франц Рело задаётся тремя основными вопросами, которые, как мы увидим, не в меньшей мере занимали и П. К. Энгельмейера. Во-первых, это вопрос «какое собственно положение занимает техника наших дней в общей работе над задачей культуры». Рело подчёркивает, что этот вопрос не сводится лишь к социальной, политической и экономической значимости техники, нам более или менее ясной. Во-вторых, он ставит вопрос о главных чертах метода, которому следует техника для достижения своих целей, то есть того, который должен лежать в основе изобретательской деятельности. Это особенно важно, подчёркивает он, в плане законоположений о патентах и не только для техников, но и для юристов и администраторов. В-третьих, это вопрос о техническом преподавании.

Первый вопрос рассматривается Рело на основе историко-культурологического анализа. В результате он формирует два метода — манганизм и натуризм, — характеризующих соответственно европейскую научную и традиционалистскую культуры. Понятие «манганизм» образовано от древнегреческого названия «manganon», то есть механизм магов, которое давалось всякому искусственному приспособлению, устройству, с помощью которого могло производиться что-нибудь необыкновенное, всему, что было умно и искусно придумано, вызывая уважение и страх у неразумных. В частности, так называлась метательная военная машина, вместе с которой это слово перешло в Средние века (mangano у итальянцев, mangan у французов). Кстати, изобретённые в XVII веке большие машины для катания и глажения белья получили такое же название в силу большого внешнего сходства с громоздкими метательными машинами. Это слово затем перешло в другие языки, например, в немецкий где Mangel означает каток для глажения белья. Так вот, манганизм, по Рело, — такое использование сил природы, когда добыто знание их законов и умение этими силами управлять. Противоположностью манганизму является натуризм, когда от сил природы лишь обороняются, таинственно и безотчётно подслушивая у неё кое-какие рецепты. Этими двумя понятиями Рело обозначает два направления в современном культурном развитии, разделяя с их помощью манганистические и натуристические культурные нации и народы.

По мнению Рело, суть манганизма в культурном расцвете европейской цивилизации (куда он включает и Америку) проявляется не в отдельных искусствах, не в христианстве и не в вещественных изобретениях, а в прогрессе, в мышлении. Рело провозглашает, что «господство на земле принадлежит манганистическим нациям», а «те нации, которые не захотят перейти к манганизму, должны заранее примириться с постепенным своим подчинением или исчезновением» [67, с. 10]. Рело иллюстрирует это утверждение конкретными историческими примерами. По его мнению, Япония — это пример сознательного и целенаправленного перехода от натуризма к манганизму. (И мы сегодня являемся свидетелями того, что он оказался прав, видя необычайный культурно-технологический подъём этой страны). Такой переход — это трудная работа, которая состоит в первую очередь в учении. Таким образом, Рело чётко противопоставил современную западную техническую культуру, которой принадлежит будущее по крайней мере XX век) и натуристическую восточную культуру, вытесняемую или, можно сказать, уже вытесненную первой на периферию истории человечества. Однако сегодня на рубеже XX и XXI веков можно сказать, что будущее принадлежит скорее синтезу этих двух культурных традиций, если, конечно, брать не экстремальные случаи, а образ мышления и действования. Наиболее наглядно это выявили экологическая проблема и проблема ведения войны новейшими техническими средствами. Они показали, что все в этом мире самым тесным образом взаимосвязано: Восток и Запад, Человек, Природа и техника. XX век продемонстрировал, с одной стороны, опасности технической цивилизации для существования человечества, а с другой — невозможность современному человеку выжить вне мира техники.

И не случайно эта проблематика находилась в центре дискуссий философов и историков техники, а также философствующих инженеров в первые десятилетия нашего века. Достаточно просмотреть основные разделы, выделенные немецким философом техники Манфредом Шретером в обзоре, опубликованном в журнале Союза немецких инженеров в 1933 году, чтобы понять насколько актуально звучат сегодня поднятые уже в те годы проблемы. Обзор называется «Культурные вопросы техники», а разделы соответственно — «техника и история», «техника и наука», «техника и хозяйство», «техника и человек» [132]. Разве не те же самые проблемы волнуют нас сегодня?

Можно назвать большое число книг и статей, опубликованных, например, в 1920–1930-е годы в журнале Союза немецких дипломированных инженеров «Культура и техника», редактором которого был немецкий инженер и философ техники Карл Вайе (см. его книгу «Культура и техника. Вклад в философию техники», опубликованную в 1935 году [134]).

Достаточно упомянуть лишь несколько работ по проблеме «техника и культура» первого десятилетия нашего столетия, чтобы понять насколько был широк разброс мнений в понимании феномена техники [135]. В книге «Техника и культура» Эдуарда фон Майера 1906 года техника представлена в самом широком смысле как присутствующая везде, в любой деятельности. Фактически техника понимается им как организация, а любой человек как техник [127]. В противоположность Эдуарду фон Майеру автор другой книги, «Техника как культурная сила в социальной и духовной связи», опубликованной в том же 1906 году, Ульрих Вендт, понимает технику в гораздо более узком смысле [135], а именно, как деятельность сознательного духа по преобразованию сырого материала для целей культуры, сознательное преобразование материи определённой формы. Для него техника — это лишь одна из форм духовной деятельности человека. Вендт сужает сущность технического до ремесленной и сельскохозяйственной работы. Техника изначально присуща историческому человеку. Именно техника и только она позволила освободиться прикованному Прометею. Человечество поставлено перед задачей установления связей между двумя вечными силами — Природой и Духом. По мнению Вендта, в этом и состоит задача техники.

Оба автора, и Майер, и Вендт, анализируют феномен техники в историко-культурном аспекте. К ним можно прибавить ещё одну работу того же времени — труд известного немецкого философа техники Фридриха Дессауэра «Техническая культура» [122], равно как и многие другие более поздние работы. Однако, как нам представляется, важно было рассмотреть истоки этой дискуссии, содержащиеся в докладе Рело «Культура и техника». Статья эта, вышедшая в конце XIX века, была широко известна немецким и русским инженерам и оказала огромное инициирующее влияние на все последующие дискуссии по этому вопросу.

Алоиз Ридлер (1850–1936) — крупный немецкий инженер, как его характеризует Энгельмейер, «столп машиностроения», возглавлял лабораторию научного испытания автомобилей, был во главе Берлинского политехникума [107, с. 33]. Остановимся на двух его работах, в которых излагаются его взгляды на техническое образование и в связи с этим рассматриваются более общие вопросы, вплотную примыкающие к проблемам философии техники: «Германские высшие технические заведения и запросы XX столетия» и «Цели высших технических школ», опубликованные на рубеже XX века. Точку зрения Ридлера Энгельмейер кратко сформулировал следующим образом: «Инженеру надо преподавать в школе глубокую умственную культуру» [107, c. 33].

В первой статье А. Ридлер выделяет специальный раздел «Культурные заслуги и влияние техники», в которой для нашей темы представляют интерес подразделы: 1) «Является ли техника культурным фактором?» и 2) «Значение техники для естественных наук». Вторая статья посвящена в основном вопросам организации инженерного образования.

1. А. Ридлер прежде всего подчёркивает глубокий исторический характер современной техники, хотя на неё часто и смотрят как на дитя нового времени: «Её история начинается с первыми культурными стремлениями человека и проходит через всё культурное развитие, начиная от каменных орудий прародителей до новейших инженерных сооружений; она является крупной частью истории человеческой культуры и по своему значению и содержанию может померяться с историей любой науки» [68, с. 12].
2. Отмечая большое значение техники для развития естественных наук, А. Ридлер сетует, что все заслуги в современном культурном развитии обычно приписываются «теоретическим естественным наукам», а не технике. Роль же самой техники сводится лишь к использованию «наличных естественно-исторических знаний», что неверно. Теоретические знания опережают прогресс в технике только в отдельных отраслях естествознания. Чаще «исполнительная техника» сама создаёт и использует основы научных знаний ещё до того, как становится возможной их теоретическая формулировка. В качестве примера он приводит паровую машину, как исключительно «результат инженерного гения». Она была создана и усовершенствована инженерами задолго до создания теории теплоты. Кроме того, многие чисто научные отрасли (сопротивление материалов, теория упругости и так далее) были созданы в основном усилиями инженеров. Ридлер резко возражает против трактовки результатов оценки техники как простого расширения первоначального опыта. Напротив, считает он, развитие техники требует непременного умственного труда, как учёных, так и инженеров. В основе техники лежит «творческий разум». Причём «умственная деятельность инженеров расширяет и сами естественные науки». И всё же технику следует считать «не созидательницей науки, но её мощной сотрудницей» [68, с. 14].
3. Однако главная забота А. Ридлера — рациональная организация инженерного образования. Этой цели в конечном счёте подчинены все остальные гуманитарные изыскания. По мнению Ридлера, задача высшей технической школы заключается не в том, чтобы готовить только химиков, электриков, машиностроителей и так далее, то есть таких специалистов, которые никогда бы не покидали своей тесно ограниченной области, но чтобы давать инженеру многостороннее образование, представляя ему возможность проникать и в соседние области. В качестве руководителей хозяйственного труда, связанного с социальными и государственными установлениями, инженеры нуждаются сверх специальных познаний ещё и в глубоком объёме образования. Хорошее образование — это такое, которое управляет, то есть глядит вперёд и своевременно выясняет задачи, выдвигаемые как современностью, так и будущим, а не заставляет себя только тянуть и толкать вперёд без крайней нужды! Для решения этой задачи, как считает Ридлер, требуется реформа инженерного образования. Но чтобы она была успешной, важно учитывать специфику инженерной деятельности и мышления и вытекающую из неё особенность инженерного образования в отличие от университетского. «Технические задачи требуют иного отношения к себе, чем чисто математические. Весь комплекс условий надо брать таким, каким природа даёт его, а не таким, каким он подходил бы для точного решения. Если он не даёт возможности решения, следует изменить его сознательно в известных или приблизительно оцениваемых пределах ошибки. Из-за слишком высокой оценки точных решений начинающий не понимает необходимости только приблизительно оценивать; он не понимает, что оценивание гораздо труднее, чем «точное» вычисление с «пренебрежением» неудобными условиями. Оценить — значит принимать во внимание границы познания и вероятности и сообразно с этим сознательно изменять основы вычисления. В этом заключается дело, здесь лежит трудность» [69, с. 133].

Ещё одна особенность инженерного мышления — «умение применять знание в частном случае и при многочисленности практических условий». «Техническое учение само должно вступать на путь исследования ради результата там, где имеющихся знаний недостаточно; там, где результаты достижимы только в области технических приложений, где необходимы особенные средства исследования в связи с практическим применением и так далее. Это громадное и важное поле для таких исследований и применений, при которых приходится принимать во внимание все практические условия.

Познание природы должно возвыситься до полного и цельного воззрения на все процессы природы в их совокупности. Самое основательное знание частностей недостаточно для творческой технической деятельности: все причины и действия должны быть видимы, и, так сказать, почувствованы, как общий процесс, должны быть соединены в наглядную и полную картину» [69, с. 136]. В последних словах сформулирован также ещё один важный принцип инженерного мышления — принцип наглядности. Ридлер предупреждает от доминирующей в науке переоценки аналитических методов. По его мнению, зло коренится в «лишённой реальных представлений общности, излишестве отвлечённых методов». Поэтому так важно для инженера «обучение видеть» и «изобразить в чертеже или наброске», развитие «способности созерцания» [69, с. 137].

Исходя из всех этих соображений, по мысли Ридлера, и должно строиться инженерное образование, цель которого «выработать научно образованных и общеобразованных практических инженеров» [69, с. 147]. А. Ридлер подчёркивает важную роль соединения техники не только с наукой, но и с искусством (прежде оно соединялось лишь с ремеслом). Именно в этом случае она сможет называть себя «со справедливой гордостью» «техне, то есть искусство, умение и творческое применение» [69, с. 148]. Это фактически призыв возвращаться к древнегреческому «techne», в котором всякое ремесло органически соединялось с искусством, на новой основе научной техники. А. Ридлер предлагает ввести как общеобразовательный предмет в высших технических школах «историю инженерного дела», «но не как хронологию, а как историю культуры и культурных средств» [69, с. 154].

Исходя из всего вышеизложенного, Ридлер следующим образом формулирует назначение высших технических школ: не только следовать за прогрессом, но и идти впереди, указывая дорогу; играть для техники руководящую роль; сделаться центром воспитания для производительного творчества; служить вместе научному, практическому и хозяйственному воспитанию [69, с. 32].

2. Первые философы техники

Эрнст Капп (1808–1896) был первым, кто совершил смелый шаг — в заголовке своей работы он соединил вместе два ранее казавшиеся несовместимыми понятия «философия» и «техника». В центре его книги «Основные направления философии техники» [126] лежит принцип «органопроекции»: человек во всех своих созданиях бессознательно воспроизводит свои органы и сам познает себя, исходя из этих искусственных созданий. По мнению П. К. Энгельмейера, этот принцип Каппа не выдерживает критики. «В самом деле лишь ограниченное число доисторических орудий, вроде молотка и топора, можно, пожалуй, рассматривать как проекции наших конечностей. Но уже для стрелы принцип Каппа становится под знак вопроса; а колесо доисторической повозки уже не имеет прототипа в животном организме, а потому принцип проектирования органов к машине уже совсем неприложим. Капп насильно, чисто диалектически, распространяет свой принцип на машину; но здесь его аргументация до крайности слаба. Он говорит, например: «Хотя общая форма паровой машины мало, даже совсем не похожа на человеческое тело, но отдельные органы похожи». Какие? Капп благоразумно умалчивает, ибо одно упоминание о цилиндре с поршнем, о коленчатом вале, вращающемся в подшипнике, отрицает проектирование органов как принцип создания механизмов» [107, с. 120]. В своей книге «Технический итог XIX века» Энгельмейер высказывается ещё более резко, считая, что одна десятая часть книги Э. Каппа имеет цену, называет её хотя и исторической единицей, но отрицательной [108, с. 99–100]. Сегодня отношение философов техники к идеям Э. Каппа иное. Особенно в связи с развитием идей философской антропологии и многими отрицательными последствиями, связанными с современной техникой, которые во времена Энгельмейера не были ещё столь очевидными.

В чём же суть основных идей Э. Каппа? Основоположениями его философии техники являются «антропологический критерий» и «принцип органопроекции» [71].

Формулируя свой антропологический критерий, Э. Капп подчёркивает: каковы бы ни были предметы мышления, то, что мысль находит в результате всех своих исканий, всегда есть человек. Поэтому содержанием науки в исследовательском процессе вообще является ничто иное, как возвращающийся к себе человек. Капп считает, что именно в словах древнегреческого мыслителя Протагора — «Человек есть мера всех вещей» — был впервые сформулирован антропологический критерий и сформировано ядро человеческого знания и деятельности. Именно благодаря тому, что человек мыслит себя в природе и из природы, а не над ней и вне её, мышление человека становится согласованием его физиологической организации с космическими условиями.

Осмысливая понятие внешнего мира человека, Э. Капп замечает, что для него недостаточно слова «природа» в обычном понимании. К внешнему миру, окружающему человека, принадлежит также множество вещей, которые являются его созданием. Будучи искусственными произведениями в отличие от естественных продуктов (природа доставляет для них материал), они образуют содержание мира культуры. Э. Капп проводит чёткое разграничение «естественного» и «искусственного»: то, что вне человека, состоит из созданий природы и созданий человека.

Этот исходящий от человека внешний мир является, с точки зрения Каппа, реальным продолжением его организма, перенесением вовне, воплощением в материи, объективированием своих представлений, то есть части самого себя, нечто от своего собственного «Я». Это — отображение вовне, как в зеркале, внутреннего мира человека. Но созданный человеком искусственный мир становится затем средством самопознания в акте обратного перенесения отображения из внешнего мира во внутренний. В том числе таким образом человек познает процессы и законы своей бессознательной жизни. Короче говоря, «механизм», бессознательно созданный по органическому образцу, сам служит для объяснения и понимания «организма». В этом и состоит суть принципа органической проекции Эрнста Каппа. Мы специально взяли здесь слова «механизм» и «организм» в кавычки, поскольку Капп, как нам кажется, вкладывает в эти слова более общий смысл, чем это делается в прикладной механике и биологии. Он употребляет их скорее как синонимы «искусственного» и «естественного». (Видимо, этой условности данных понятий и не понял Энгельмейер, критикуя Каппа). Ещё более общий смысл Капп вкладывает в понятие «орудие», различая в нём внешнюю цель его создания, то есть форму, оформление употребляемого для этой цели материала (в бессознательном — инстинктивное действие). Обе эти цели встречаются и объединяются в целесообразности.

Капп отмечает, что человек бессознательно делает своё тело масштабом для природы. Так возникла, например, десятичная система счисления (десять пальцев рук). Однако принцип органопроекции легко объясняет только возникновение первых простейших орудий. При его применении к сложным орудиям и машинам, действительно, возникают проблемы. Хотя Капп и предупреждает, что органическая проекция может и не позволять распространять формальное сходство и что её ценность в преимущественном выражении основных связей и отношений организма, этим проблемы не снимаются. В качестве примера возьмём, вслед за Каппом, паровую машину. Форма её как целого не имеет ничего общего с человеком, схожи лишь отдельные органы. Но когда паровая машина начинает функционировать, например, в локомотиве, то сразу обнаруживается сходство её общего целесообразного механического действия с органическим единством жизни: питание, изнашивание частей, выделение отбросов и продуктов сгорания, остановка всех функций и смерть, если, скажем, разрушена важная часть машины, сходны с жизненными процессами животного. Капп подчёркивает, что это уже не бессознательное воспроизведение органических форм, а проекции, то есть вообще живого и действующего как организм существа. Именно эта своеобразно-демоническая видимость самостоятельной деятельности и поражает больше всего в паровой машине.

Далее Капп переходит от отдельных созданий техники к тем могучим культурным средствам, которые не укладываются в понятие аппаратов и имеют характер систем. Таковы, например, железные дороги и телеграф, покрывшие сетью весь земной шар. Первые, особенно при соединении рельсовых путей и пароходных линий в одно целое, являются отражением системы кровеносных сосудов в организме. Это коммуникационная артерия, по которой циркулируют продукты, необходимые для существования человечества. Второй естественно сравнить с нервной системой. Здесь, по мнению Каппа, органопроекция празднует свой триумф: сначала бессознательно совершающееся по органическому образцу построение, затем взаимное узнавание оригинала и отражения по закону аналогии) и, наконец, подобно искре вспыхивающее сознание совпадения между органом и орудием вплоть до тождества.

Кстати, косвенным подтверждением принципа органопроекции, понятого, конечно, не буквально, является развитие современной микроэлектроники, которая, перепробовав (бессознательно) всевозможные материалы, выбрала для интегральных схем в качестве наиболее оптимального материала кремний. Но именно его ещё раньше эволюция «выбрала» исходным материалом органических тел. Послойный синтез твердотельных интегральных структур, развитый в современной технологии производства микроэлектронных схем, также наиболее распространён в живой и неживой природе (например, рост кристаллов, годичный рост деревьев, образование кожи). Здесь «органопроекция» имеет тенденцию к отображению по крайней мере нижних уровней структуры биосинтеза. Причём технологические приёмы послойного синтеза эффективно (и бессознательно) применялись в первобытных технологиях, начиная с неолита, например, при производстве украшений, в полиграфии, при изготовлении корабельной брони [126].

Концепция органопроекции — первая попытка философской экспликации генезиса техники и её «антропных» начал. Попытки ответить на вопрос: что такое техника и каков её генезис — и в дальнейшем сохраняет свою эвристическую роль и составляет важный раздел в философии техники.

Альфред Эспинас в своей книге «Возникновение технологии», которая представляет собой сборник его работ, помещённых в разных философских журналах (начиная с 1890 года), формулирует понятие технологии. «Эспинас прямо заявляет, что говорит о полезных искусствах. Технологией он называет некоторое будущее учение об этих искусствах, которое выделит их основной характер исторически и потом даст возможность извлечь основные законы человеческой практики в некоторую «общую праксеологию». Таким путём составится новое учение о человеческой деятельности, которое станет рядом с учением о познании, столь многосторонне разработанным, и тем самым заполнит пробел, — отсутствие «философии действия» [107, с. 121].

А. Эспинас подчёркивает, что ни одно изобретение не может родиться в пустоте; человек может усовершенствовать свой способ действия, только видоизменяя средства, которыми он уже предварительно обладал. Не бессознательная практика, а лишь зрелые искусства порождают технологию. Каждое из таких искусств предполагает специальную технологию, а совокупность этих частных наук (то есть этих технологий) естественно образует общую, систематическую технологию. Вот эту-то общую технологию Эспинас и именует праксеологией, которая представляет собой науку о самых общих формах и самых высших принципах действия всех живых существ. Общая технология — это наука о совокупности практических правил искусства и техники, развивающихся в зрелых человеческих обществах на определённых ступенях развития цивилизации.

По мысли Эспинаса, технология обнимает три рода проблем, в зависимости от трёх точек зрения, с которых можно рассматривать технику. Во-первых, можно производить аналитическое описание ремёсел в том виде, в каком они существуют в данный момент и в данном обществе, определяя их разнообразные виды, и затем сводить их с помощью систематической классификации к немногим типам. Это соответствует статической точке зрения на технику, в результате чего сформировалась морфология технологии. Во-вторых, можно исследовать, при каких условиях и в силу каких законов устанавливается каждая группа правил, каким причинам они обязаны своей практической деятельностью. Это динамическая точка зрения на технику, результатом которой является физиология технологии. Наконец, в-третьих, комбинация динамической и статической точек зрения даёт возможность изучать зарождение, апогей и упадок каждого из этих органов в данном обществе или даже эволюцию всей техники человечества, начиная от самых простых форм и кончая самыми сложными, в чередовании традиций и изобретений, которое составляет ритм этой эволюции.

По мнению Эспинаса, технология в области действия занимает место логики в области знания, так как последняя рассматривает и классифицирует различные науки, устанавливает их условия или законы и воспроизводит их развитие и историю, а сами науки суть такие же социальные явления, как и искусства (только мы сегодня сказали бы вместо логики науковедение). Поскольку предмет исследования Эспинаса — история технологии, то это одновременно означает и историю философии действия, то есть наблюдение за тем, как философия действия следует за развитием индустрии и техники. (Основные категории действия — желать, опасаться, начинать, кончать, пробовать, достигать, терпеть неудачу). В отличие от неё история самой техники должна показать, как возникшие из техники доктрины влияли обратно на искусства и породили более совершенные формы практики [71].

Анализируя тексты древнегреческих авторов, Эспинас демонстрирует важные изменения в эллинской культуре VII–V веков до новой эры, связанные с появлением искусства (тесно слитого в это время с техникой): «Понятие об искусстве… начинает появляться вместе с понятием о совокупности передаваемых правил. Отношение человека и божества меняются; вместо того, чтобы пассивно покоряться решениям Юпитера или пользоваться ими без усилий, человек располагает известными средствами, чтобы улучшить своё положение, и отчасти сотрудничает с богами в их благодеяниях. Но на этом и останавливается его могущество: он не создаёт искусства, он сам ничего не изобретает. Это утверждает Гезиод, хотя он и приписывает человеческой инициативе большую роль, чем Гомер» [107, с. 137]. Законы устанавливает не человек, а боги, но их повеления уже не основаны на произволе. Боги, полубоги и герои обучают людей началам искусств. Практические навыки (техне) определены и предписаны богами и потому являются божественными законами. Но они не считаются сверхъестественными. Напротив, именно в силу своего божественного происхождения они образуют часть нашей природы и природы вообще. Они как бы вечны и никогда не изменялись. «И так с самого начала и совершенно определённо отмечена основная черта философии действия: индивидуальное практическое сознание не имеет закона в самом себе» [71, с. 145]. Законы и обычаи, как выражение божественной воли, не представлялись принуждением, но помощью и поддержкой, инструментом. И хотя практическое предписание было ясно, исход самого события (действия) оставался неизвестным. Надо было лишь как можно более точно придерживаться этих предписаний.

Результат своего анализа Эспинас заключает следующим образом: «Итак, вся техника этой эпохи имела один и тот же характер. Она была религиозной, традиционной и местной».

Весь этот период Эспинас обозначает как физико-теологическую технологию. В следующий за ним период, характеризующийся сменой традиционалистского режима олигархии тиранией, техника становится утилитарной, искусственной и светской, сознательной, искусственной фабрикацией, «техникой орудия». «Человек, изобретатель искусств, осознает роль мышления и опыта в изобретении: роль богов уменьшается. Благодаря разделению труда и специализации работников, технические приёмы улучшаются, и улучшения не только не вызывают осуждения, но и являются предметом восхищения» [71, с. 166].

Третий философ, которого можно назвать в качестве основоположника философии техники — это последователь Канта Ф. Бон.

Фред Бон в 1898 году издал своё концептуально-аналитическое исследование «О долге и добре» [120], из названия которого было бы трудно установить её связь с нашей темой, если бы слова «философия техники» не были бы внесены в заголовок одной из глав этой книги. В предисловии, ссылаясь на Канта, он выдвигает в качестве главной задачи философии анализ и точную формулировку понятий, которые употребляются в обыденном языке, выступает против «поверхностного способа, которым из идентичности слов заключают об идентичности значений или предполагают эту идентичность само собой разумеющейся» [120, с. 2]. При этом он подчёркивает, что «метод концептуального анализа с целью выяснить содержание понятий и установить его недвусмысленным образом и оберечь его в будущем от некорректного употребления является столь же древним, как и сама философия» [120, с. 2–3]. Уже Сократ, «отец философии», использовал его в своём знаменитом «маевтическом» искусстве задавать вопросы. Аналогичную задачу ставит перед собой и Фред Бон с целью анализа понятий «долг» и «добро».

В термине «долг» (долженствование) Бон выделяет два значения: долг категорический и долг гипотетический. Эти две разновидности мы можем, в полном согласии с Боном, назвать долгом нравственным и долгом техническим. К познанию первого ведёт, по Бону, вопрос: «Что я должен делать?» Здесь спрашивающий интересуется общим направлением своей деятельности, своего поведения. Ответом на этот вопрос будет, по Бону, некоторое приказание, заповедь или завет, а смысл такого завета раскрывается следующими предложениями: «Ты должен делать то, что тебе приказывают», или: «Ты должен делать то, что служит к удовлетворению интереса того, кто приказывает». Совокупность всех таких приказаний, по Бону, относится к «философии нормики», которая отличается от этики только несколько большим объёмом, но которая вся тоже построена на «категорическом императиве» [106, с. 104]. Второе значение понятия «долг» является гипотетическим, или техническим. Здесь речь идёт уже не об общей нормировке поступка, а об указании средства или пути к достижению цели. Ответом в этом случае будет уже не приказ, а завет или совет, который может быть или выполнен, или не выполнен по желанию вопрошающего. В этом и заключается, по мнению Ф. Бона, компетенция философии техники. Глава, посвящённая данной теме, называется у него «О вопросе «Что я должен делать, чтобы?» (философия техники)».

Вопрос «Что я должен делать?» никогда не возникает совершенно изолированно от предшествующих объяснений цели, которую этот долг обусловливает, или последствий этой цели. Типичный пример такой постановки вопроса: «Что я должен делать, чтобы эта машина действовала?» На такого рода вопросы невозможно ответить с помощью одной какой-либо науки. Часто это не под силу и технике в целом. И хотя «наш век часто употребляется с эпитетом «технический», «мало кто имеет представление о том, что такое техника» [120, с. 61]. Ф. Бон пытается выяснить сущность техники и технического.

Среди крупнейших мыслителей нового времени царит, по его мнению, неясность, рассматривать ли науку или технику как определённую дисциплину, расположена ли между ними ещё какая-то область, как квалифицировать так называемые «нормативные» науки и так далее. Ясно одно, что техника невозможна без лежащей в её основе науки. Чтобы выяснить суть технического и развести технику и науку, Ф. Бон анализирует структуру научного и технического высказывания. Первое может быть выражено в общем виде следующим образом: «Если «a», то «b»; второе — «Если хочешь (получить) «b», то должен вызвать «a». «То, что в науке выступает как условие и обусловленное, как причина и действие, в технике принимает вид средства и цели» [120, с. 63].

Ф. Бон предупреждает от неверного представления о том, будто бы отдельной технической специальности всегда соответствует одна наука (например, электротехнике — только теория электричества). Напротив, никогда невозможно было бы построить паровую машину лишь на основе знания теории теплоты; можно точно знать все законы индукции, но не быть в состоянии сконструировать динамомашину. Другими словами, невозможно на основе высказываний какой-либо одной науки построить техническое высказывание. Для этого необходимо собрать отдельные высказывания многих наук и связать их друг с другом. Ф. Бон здесь интересует чисто концептуальный аспект: исследование того, какие высказывания науки превращаются в технические высказывания.

Он отмечает, что не все научные высказывания в форме «Если «a», то «b» представимы в виде технического высказывания. «Если хочешь (получить) «b», должен вызвать «a». Ф. Бон подчёркивает сложность технических задач, сущность которых заключается в выборе средств (телеологическом рассмотрении).

Ф. Бон выделяет три проблемы, над которыми работает техника: прежде всего это поиск средства, если дана цель; во-вторых, это задача так присоединить к данному процессу другой процесс, чтобы была достигнута данная цель, а также установить связь между средством и целью; третья проблема заключается в том, чтобы для данного средства найти цель (то есть возбудить потребность), достижение которой само оказывается побочным следствием некоторого другого ряда целей, и выбрать соответствующий ей ряд целей [120, с. 79]. Этот ряд целей представляет собой цепь следующих друг за другом событий, причём каждый отдельный пункт данной цепи является средним пунктом большей его части. Данная цепь должна быть рассмотрена, однако, не как линейная последовательность, а как пространственная ткань из многократно и беспорядочно переплетённых целей.

Бон различает технику в узком и широком смысле. Техника в узком смысле — это покоящаяся на высказываниях физики и химии промышленная или инженерная техника. Расширение этого понятия происходит, если двигаться от техники неорганической, основанной на точных науках, к органической технике (земледелие, скотоводство, врачевание и так далее) и от техники естественных наук к технике наук о духе (политике, педагогике и так далее). При этом он выделяет общий признак всякой техники — указатель средства для достижения данной цели [120, с. 81]. Короче говоря, по Бону, любая целенаправленная деятельность имеет свою технику.

Ф. Бон касается также очень важного вопроса разграничения понятий «техника» и «практика». Он отмечает, что наука часто противопоставляется технике как теоретическая область практической, что неверно. По его мнению, наука и техника совместно строят здание теории и как таковые противостоят практике. Практика — это любая профессиональная деятельность, в то время как техника даёт лишь руководство к осуществлению этой деятельности. Причём техника отличается от науки главным образом лишь иной формой высказываний и другой организацией материала. С его точки зрения, рабочий, монтёр, чертёжник, конструктор, преподаватель школы и исследователь составляют в промышленной технике один непрерывный ряд. Трудности в разграничении сфер науки, техники и практики заключены в том, что эти три ступени бывают обыкновенно многократно переплетены в одной и той же персоне. Очень интересно, чем Ф. Бон завершает своё исследование.

«Восходя по пути обобщений, Бон находит, что вся совокупность технических мероприятий имеет целью удовлетворять потребности человека. Потребность ставит известную цель; но если мы внимательно всмотримся в дело, то увидим, что одна цель является лишь средством к достижению другой цели. Восходя по этому ряду превращения целей в средства к достижению целей высших, мы доходим до положения, что все наши дела устремляются в одну конечную точку, а эта цель всех целей есть счастье. И таким образом, высшею технической целью является достижение счастья, и все вопросы — «что я должен делать, чтобы?» сбегаются в один вопрос: «что я должен делать, чтобы быть счастливым?» [107, с. 124]. Ответ на этот вопрос, с точки зрения Ф. Бона, является самым важным, а все другие технические вопросы имеют лишь второстепенное значение, поскольку во всякой деятельности ведущим осознается желание счастья. Этот вопрос он рассматривает в специальной главе, названной «философия эвдемизма». Однако и эта цель подчиняется у него наивысшей и всеобщей цели — идее добра, составляющей предмет философии этики.

Такая устремлённость технической задачи к достижению человеческого счастья в сочетании с идеей добра является в наши дни очень и очень актуальной для преодоления узкого техницизма, ориентирующего техническую деятельность на самоподдержание, самооправдание и внутреннее функционирование, ведущее в конечном счёте к саморазрушению технической цивилизации. Но это, конечно, не значит, что надо немедленно отказаться от техники и вернуться к «натуризму» по терминологии Франца Рело). Напротив, по убеждению Ф. Бона, «тот, кто рассматривает счастье как общую и высшую цель стремлений, должен также провести исследование ведущих к этой цели средств, как высших и главных во всех технических задачах» [120, с. 94], то есть встать на путь технический.

3. Распространение технических знаний в России в XIX — начале XX века как предпосылка развития философии техники в России

Возникновение инженерного образования

Проблемам распространения технических знаний в России стало уделяться значительное внимание со времён Петра Великого. Техническому образованию в России положили начало Инженерная (1700 год) и Математико-навигатская школы (1701 год): «Пётр I заставил изучать инженерное дело не только в Морской Академии, но и в полковых школах и даже в духовных семинариях» [48, с. 90]. Однако преподавание научных дисциплин в этих заведениях было ещё весьма элементарным и примитивным с современной точки зрения. В то же время профессия инженера усложнялась и практика предъявляла новые требования к подготовке квалифицированных инженерных кадров. Горнозаводское дело одним из первых ощутило нужду в специальных горных школах.

В России таким техническим учебным заведением стало учреждённое в 1773 году Горное училище — детище крупного организатора горного дела и высшего образования в России Михаила Фёдоровича Соймонова. Учебный курс этого училища был рассчитан на 4 года, но одарённые и хорошо подготовленные студенты могли окончить его раньше, «непонятным» же (если они «впредь к наукам прилежным себя не сделают», то на их содержание казённые деньги больше тратиться не будут) давался лишь унтер-офицерский чин. Учебные пособия зачастую приходилось переводить самим студентам, в типографии училища печатались и собственные сочинения. Первоначально они использовались лишь для внутренних нужд училища, но Соймонов полагал, что «такого рода книги переводятся в пользу заводов» и дал указание рассылать их по нескольку экземпляров на заводы [28].

Однако теоретическая подготовка в подобных технических училищах всё ещё значительно отставала от уровня развития науки (они были в большей мере практически ориентированными). Методика преподавания в них носила характер скорее ремесленного ученичества: инженеры-практики объясняли отдельным студентам или небольшим группам студентов, как нужно возводить тот или иной тип сооружений или машин, как осуществлять практически тот или иной вид инженерной деятельности. Новые теоретические сведения сообщались лишь по ходу таких объяснений, учебные пособия носили описательный характер.

Лишь после основания Гаспаром Монжем в 1794 году Парижской политехнической школы, которая с самого начала своего основания ориентировалась на высокую теоретическую подготовку студентов, ситуация в инженерном образовании меняется (в том числе и в России). По образцу этой школы строились многие инженерные учебные заведения Германии, Испании, Швеции, США. В России по её образцу в 1809 году был создан Институт корпуса инженеров путей сообщения, начальником которого был назначен ученик Монжа испанец А. А. Бетанкур. Правда, в отличие от Парижской политехнической школы в Институте корпуса инженеров путей сообщения последний год, по предложению Бетанкура, «чтобы при самом выходе из института воспитанники его были знакомы с основными началами наук и практическими их приложениями к инженерному искусству», — выпускники «должны посвятить исключительно практике» [17, с. 118]. Этот институт оказал значительное влияние на развитие инженерной деятельности в России.

Бетанкур разработал проект, в соответствии с которым были учреждены училища для подготовки среднего технического персонала: военно-строительная школа и школа кондукторов путей сообщения в Петербурге. Позже, в 1884 году, эта идея была развита и реализована выдающимся русским учёным, членом Санкт-Петербургской Академии наук И. А. Вышнеградским, по мысли которого техническое образование должно быть распространено на все ступени промышленной деятельности, высшие школы, готовящие инженеров, средние, готовящие техников (ближайших помощников инженеров), и училища для мастеров, фабричных и заводских рабочих [17, с. 361]. В конце XIX и особенно начале XX века в России возникает множество бесплатных воскресных и вечерних школ для рабочих и их детей при различных фабриках и заводах.

К концу XIX века научная подготовка инженеров, их специальное, именно высшее техническое образование становятся настоятельно необходимыми. К этому времени многие ремесленные, средние технические училища преобразуются в высшие технические школы и институты. К ним относятся, например, Технологический институт в Петербурге, созданный в 1862 году на основе школы мастеров (для низших сословий: крестьян, ремесленников, разночинцев); Санкт-Петербургский электротехнический институт, одно из первых высших учебных заведений чисто электротехнического профиля, образованный в 1891 году на базе Почтово-телеграфного училища (1886 год); Московское высшее техническое училище. Последнее было создано в 1868 году после реорганизации ремесленного учебного заведения (1830 год) с целью «доставлять учащимся в нём высшее образование по специальности механической и химической». Большое внимание в этих институтах стало уделяться именно теоретической подготовке будущих инженеров. «Чем ближе к концу столетия, тем всё большее число инженерных задач предварительно подвергается более или менее глубокому теоретическому исследованию. Начинают появляться и отрасли техники, которые были бы вообще не мыслимы, если бы предварительно не было выполнено исследование» [48, с. 108]. Видоизменялись и сами научные исследования, приспосабливаясь к нуждам развивающейся инженерной практики. Однако главный упор тогда делался в теоретической подготовке инженера на физику и математику.

Инженерные общества и журналы

Кроме учебных заведений распространение технических знаний ставили своей целью различные технические общества. Например, Русское техническое общество, образованное в 1866 году, в соответствии со своим уставом имело целью «содействовать развитию техники и технической промышленности в России» посредством:

• чтений, совещаний и публичных лекций о технических предметах;
• распространения теоретических и практических сведений посредством периодических и других изданий;
• содействия к распространению технического образования;
• предложения к разрешению технических вопросов, особенно интересующих отечественную промышленность с назначением премий и медалей за лучшее решение их;
• устройства выставок мануфактурных и заводских изделий;
• исследования заводских и фабричных материалов, изделий и особенно употребительных в России способов работы, как по собственному избранию общества, так и по запросам других обществ и частных лиц;
• учреждения технической библиотеки и химической лаборатории и технического музея;
• посредничества между техниками и лицами, нуждающимися в их услугах;
• содействия сбыту малоизвестных туземных произведений;
• ходатайства перед правительством о принятии мер, могущих иметь полезное влияние на развитие технической промышленности [40, с. 1–2].

С 1867 года это общество стало издавать свои труды «Записки Императорского русского технического общества». Оно имело несколько отделений в различных городах и районах страны. Кроме «Записок…» Русское техническое общество издавало с 1876 года «Труды постоянной Комиссии по техническому образованию», учреждённой в 1868 году, а затем особый журнал — «Техническое образование». В конце прошлого века издавался также журнал «Техник» — популярный журнал новостей по технике вообще. Его редактором и издателем с 1884 по 1889 годы был русский инженер и философ техники П. К. Энгельмейер. Издавалось, конечно, и множество других журналов, но особого упоминания заслуживает журнал «Технический сборник и вестник промышленности» — ежемесячный журнал открытий, изобретений, усовершенствований и вообще новостей по всем отраслям техники и промышленности.

В 1877 году в Москве при Московском высшем техническом училище было организовано Политехническое общество. Оно выпускало «Бюллетени», на основе которых и «Вестника общества технологов» в 1915 году был создан журнал «Вестник инженеров». В уставе Политехнического общества кроме всего прочего записано: «Связать последовательно выпуски Училища общим, основанным на вере и нравственности, трудом на поприще научной и практической деятельности, дать им возможность обмениваться приобретёнными сведениями, следить за успехами наук и промышленности и содействовать своими трудами развитию их в России», «способствовать успехам технического образования» [91, с. 5–7].

Было и специальное Общество распространения технических знаний. В его уставе, утверждённом 4 июня 1869 года, сказано, что целью Общества является — «содействовать усовершенствованию и распространению в России технических знаний вообще; преимущественно же усвоению усовершенствованных технических приёмов в тех отраслях отечественной промышленности и ремёсел, которые имеют более обширное практическое применение». Для достижения этих целей общество может: «а) учреждать технические школы и мастерские; б) устраивать библиотеки, выставки и музеи по части промышленности и ремёсел; в) издавать книги по разным отраслям технических знаний» [95].

Особого внимания заслуживает также Общество содействия успехам опытных наук и их практических применений при Императорском Московском университете и Императорском Московском техническом училище имени Х. С. Леденцова, которое существовало в Москве с 1909 по 1918 годы. Профессор императорского Московского технического училища Христофор Семёнович Леденцов оставил 100 000 рублей капитала на организацию этого общества по духовному завещанию, в котором значились следующие обязательные для него условия: «… содействие задачам Общества, выраженное в его уставе, распространяется на всех лиц, независимо от их пола, звания, учёной степени и национальности и выражается преимущественно в пособиях тем открытиям и изобретениям, которые при наименьшей затрате капитала могли бы принести возможно большую пользу для большинства населения, причём эти пособия должны содействовать осуществлению и проведению в жизнь упомянутых открытий и изобретений, а не следовать за ними в виде премий, субсидий, медалей и тому подобного». Далее в завещании сказано, что «Содействие Общества изобретателям желательно не столько в форме денежной помощи, сколько в организации возможно выгодного использования открытий и изобретений, на заранее письменно договорённых условиях, причём, во всяком случае, часть прибылей должна поступать в особый фонд Общества, предназначенный исключительно на осуществление и проведение в жизнь открытий и изобретений» [22, с. 10].

Опыт работы этого Общества может быть полезен и сегодня, особенно его идея — финансовая поддержка не готовых продуктов, а идей, могущих стать практически полезными. Это также поддержка талантливых учёных и изобретателей. Однако такое общество, по нашему мнению, может эффективно функционировать сегодня лишь на международной основе, что обеспечит действительно независимую экспертизу технических проектов. Кроме того, речь должна идти не столько о технической, сколько о социально-гуманитарной и экологической экспертизе этих проектов (с учётом социокультурных особенностей и общих черт различных стран).

Роль философии техники

Важную роль в распространении технических знаний играет философия техники. Ещё в 1898 году в брошюре «Технический итог XIX века» П. К. Энгельмейер следующим образом формулирует её задачи:

1. В любой человеческой активности, при всяком переходе от идеи к вещи, от цели к её достижению мы должны пройти через некоторую специальную технику. Но все эти техники имеют между собой много общего. Одна из задач философии техники как раз и состоит в том, чтобы выяснить, что же такое это общее?
2. В каких отношениях находится техника со всей культурой?
3. Соотношение техники с экономикой, наукой, искусством и правом.
4. Разработка вопросов технического творчества.

«Одним словом техника есть только одно из колёс в гигантских часах человеческой общественности. Внутреннее устройство этого колеса исследует технология, но она не в силах выйти за свои пределы и выяснить место, занимаемое этим колесом и его функцию в общем механизме. Эту задачу может выполнить только философия техники» [108, с. 101–103].

Пётр Климентьевич Энгельмейер (1855–1940) был первым философом техники в России. Его дед, выходец из Германии, изучал медицину в Петербурге и был в Вологде начальником медицинского управления и действительным статским советником, что обеспечило ему и его потомству служилое дворянство. Отец Энгельмейера имел поместье недалеко от Рязани, а мать, урождённая Таптыкова, была из мелкопоместной семьи. Энгельмейеры имели также небольшой дом в Москве. Пётр Энгельмейер окончил гимназию в Москве и посещал лицей в Ницце. Он владел немецким, французским, английским и итальянским языками. В 1874–1881 годах он учился в Императорском Московском техническом училище и по окончании его получил диплом инженера-механика. Он увлекался также различными другими областями техники (электротехникой, самолётостроением, автомобилизмом и так далее). Был редактором и издателем журнала «Техник», учителем механики в средней технической школе, в воскресной и вечерней школе для рабочих, инженером на машиностроительном заводе в Москве, служащим страхового общества «Россия» и так далее. Но его научная деятельность протекала полностью в различных инженерных обществах в Москве, прежде всего в Русском техническом и Политехническом обществах, а также в Обществе содействия успехам опытных наук и их практических применений имени Х. С. Леденцова и других. Перу Энгельмейера принадлежит около ста статей, брошюр и книг из них около 20 на немецком и французском языках).

П. К. Энгельмейер выступил с тремя докладами по философии техники и теории творчества на IV Международном философском Конгрессе в Болонье (Италия) в 1911 году. В одном из докладов он следующим образом определяет технику: «Сущность техники заключается не в фактическом выполнении намерения, но в возможности воздействия на материю… Природа не преследует никаких целей, в человеческом смысле этого слова. Природа автоматична. Явления природы между собой сцеплены так, что следуют друг за другом лишь в одном направлении: вода может течь только сверху вниз, разности потенциалов могут только выравниваться. Пусть, например, ряд А-В-С-Д-Е представляет собой такую природную цепь. Является фактически звено А, и за ним автоматически следуют остальные, ибо природа фактична. А человек, наоборот, гипотетичен, и в этом лежит его преимущество. Так, например, он желал, чтобы наступило явление Е, но не в состоянии его вызвать своею мускульной силой. Но он знает такую цепь А-В-С-Д-Е, в которой видит явление А, доступное для его мускульной силы. Тогда он вызывает явление А, цепь вступает в действие, и явление Е наступает. Вот в чём состоит сущность техники» [107, с. 85].

Четвёртый, последний выпуск своей «Философии техники», имеющий подзаголовок «Техницизм», П. К. Энгельмейер заключает следующими словами: «Вот в каком смысле человек есть существо техническое, то есть такое, которое живёт, имеет желания и их удовлетворяет в пределах возможностей, обусловленных жизнью личной, общественной и космической. Вот в каком смысле техницизм есть учение о техническом существе, то есть о человеке, — учение, показывающее, что необходимо и достаточно для того, чтобы человек стал таким? Каковы внутренние и внешние условия его жизни, то есть те цели и средства, в пределах которых человек действует? И, таким образом, техницизм делается учением о человеческой деятельности, а стало быть, и о человеческой жизни, поскольку она неразрывно связана с деятельностью. Вот что такое «Техницизм» [109, с. 143]. В этих словах Энгельмейер показывает тесную связь философии техники (техницизма) с теорией деятельности, которую он впоследствии называет «Активизм». «На этом пути философия техники разрастается в философию человеческой деятельности» [108, с. 106].

Одно из центральных мест в философии техники Энгельмейера занимает теория технического творчества, суть которой выражается в так называемом трехакте. «Творчество зарождается из желания (потребности, наклонности, аппетита) и выявляется в некоторой обстановке, которую оно изменяет сообразно с желанием. Стало быть, творчество выражается, в конце концов, в прямом воздействии на окружающую обстановку. Но тут замечается ещё и промежуточный момент: составление плана действия. В составлении плана действуют два агента, существенно различные, один бессознательный, вне-логический — это интуиция, другой сознательный, логический — это рассуждение. А выполнение плана на деле совершается за счёт третьего агента, телесного, двигательного, способного воздействовать на окружающую материю. Отсюда видно, что механизм творчества есть трехакт, которого три акта суть функции трёх вышесказанных агентов. Первый акт есть функция интуиции, второй — рассуждения, третий — организованного рефлекса. В первом акте под давлением первоначального желания составляется идея, которая ставит цель. Во втором акте рассуждение вырабатывает из идеи план действий. В третьем акте этот план приводится в исполнение» [21, с. 157–158].

Одной из главных задач философии техники, как мы уже отмечали, является гуманизация инженерной деятельности и инженерного образования. В 1912 году Энгельмейер на основе лекций кружку студентов Московского высшего технического училища выпускает книгу «Философия техники». После выхода этой книги многие инженеры, по свидетельству самого Энгельмейера, обращались к нему с вопросами: что представляет собой философия техники, кому она нужна и что даёт, каковы основные её задачи? В 1913 году во втором номере «Бюллетеней Политехнического общества» П. К. Энгельмейер опубликовал краткий ответ на эти вопросы. Отвечая на первый вопрос, он даёт предельно краткое определение: «Это будет новая наука, которая выяснит роль техники как фактора культуры» [103, с. 113]. В другой статье «Успехи философии техники», опубликованной в тех же Бюллетенях несколько позже, он выясняет, что проблема техники и культуры не может быть решена техническими науками, поскольку они остаются в границах техники. Для решения же этой проблемы необходим несколько отстранённый взгляд на технику, нужно выйти за эти границы и «пройтись по соседним областям науки, искусства, этики, права, политики и так далее и везде искать воздействия техники» [104, с. 351]. Философия техники как новая, только нарождающаяся наука о технике, выходит и за пределы технологии (в бекманновском смысле этого слова), которая представляет собой определённую ступень обобщения в технике. Так же, как и технология в своё время вышла за пределы элементарной техники, то есть ремесла. Являясь теорией культуры, философия техники выделяет технику в один уровень с теорией познания, этикой и эстетикой, и, наконец, она развивается в целое «техническое мировоззрение».

Таким образом, философия техники даёт более широкий, гуманитарный взгляд на технику. Однако и появление, и развитие самой философии техники (в частности философии техники П. К. Энгельмейера) было бы невозможно без гуманитарного движения в среде самих инженеров. В России того времени это видно прежде всего в деятельности и трудах Политехнического и Русского технического обществ, в которых большое внимание уделялось обсуждению общих идей в технике. Из многочисленных публикаций русских инженеров на гуманитарные темы приведём лишь один пример, на который указывает и сам Энгельмейер, — это работа инженера-технолога А. Павловского «Успехи техники и их влияние на цивилизацию», и в ней упомянем лишь один раздел — «Техника в связи с философией», из которого процитируем только одну фразу: «Мы знаем, как в начале нашего столетия расцвело естествознание и как оно повело в философии к обоснованию эволюционизма. Техника несомненно оплодотворит, со временем, философию не менее обильно. Философия познания облегчала первые шаги технике: пришло время, когда техника, с неизвестной до сих пор быстротой и силой расчищает пути других отраслей и знаний, с философией в их главе» [53].

Можно считать, что у Энгельмейера в то время был социальный заказ и понимающая и желающая понимать публика в среде русского инженерства. Поэтому и сегодня одной из главных практических задач философии техники остаётся формирование гуманитарного представления о технике и не только в инженерной среде, но и в обществе в целом. А решение этой задачи заключается в обязательном преподавании философии техники по крайней мере в высших технических учебных заведениях. В этом — один из путей гуманизации науки и техники через образование.