Александр Иванович Неклесса:
Мечта и катастрофа: смена прописей мира

Нам предстоит размышлять о тревоге нашего времени. Мы должны понять наше время: это нужно, хотя бы для того, чтобы говорить на соответствующем ему языке. Тем не менее, нам следует ориентироваться не столько на самые яркие проявления нынешней эпохи, сколько на внутренний динамизм диалектики этой тревоги…

Поль Рикер.

Глобальная революция

Глобальная революция на сегодняшний день достаточно затёртый термин: ярлык, инициированный в своё время Первым докладом Римского клуба ¹, успел за прошедшие с 1991 года 15 лет обветшать, если не «пожелтеть», но, по моему разумению, в своей взрывной сущности глобальной социальной революции так до конца и не раскрытый.

Изменения, происходившие как в российском, так и в мировом сообществе, слишком часто описывались с сенсационной, спекулятивной точки зрения (преимущественно как новации во внешнеполитической либо технической сфере) и почти исключительно в конъюнктурном обрамлении сиюминутных обстоятельств. Причём, практически обязательно, с противопоставлением новой ситуации прежнему несовершенному порядку вещей. Иначе говоря, внимание фиксировалось скорее на ярких образах и деталях, на бросавшихся в глаза признаках новизны, нежели на постижении её сути и генезиса. Новизны, воплощаемой в жизнь безликими «кротами истории» — могучими движителями социальной природы.

Между тем, в России с началом перестройки, в критический момент национальной истории, под эгидой официального оптимизма и лозунга «иного не дано» фактически вне mainstream’а публичной дискуссии, да и профессионального анализа оказалась реальная палитра переживаемого обществом момента истины — трансформационные хитросплетения, сложности и препоны. Страна, однако же, быстро соприкоснулась с ними, причём достаточно болезненным образом, синхронно введя в русло открытой дискуссии, теперь уже надолго, прежде глухо звучавшие, а то и сознательно замалчивавшиеся, если прямо не подавлявшиеся, негативные обертоны.

Прошло несколько лет, и социополитические сценарии уже яростно обсуждались в диапазоне от «свершившегося вхождения в мировую цивилизацию» до «образования корпорации ликвидаторов Великой России». Ретроспективно дискуссии подчеркнули — правда, скорее в публицистичном, нежели аналитическом ключе, а, главное, задним числом, то реальное многообразие путей в будущее, которое открывалось перед страной на рубеже 80-х и 90-х годов XX века.

Оглядываясь назад, можно констатировать: в те годы на авансцену выходила генерация людей, эклектичная по составу, по предмету своей деятельности, но которую, в целом, можно было охарактеризовать как прообраз российского постиндустриального класса. Эта социальная страта, уже тогда изломанная и частично коррумпированная, достаточно быстро нащупала путь к рычагам власти, однако взять её в руки так и не сумела, а сдала другой группе элиты, основой деятельности которой стала «трофейная экономика» и разнообразные схемы перераспределения природной ренты.

В результате после двух десятилетий социальных потрясений у России-РФ — нового государства, с совершенно иным геополитическим контуром и геоэкономической картографией — так и не сложились национальная корпорация и гражданское общество, что, конечно же, не исключает определённых замыслов и политических интриг правящего слоя. По-прежнему слышны разговоры об экономических и административных реформах, о выборочных «национальных проектах», удвоении ВВП, борьбе с инфляцией, повышении зарплат бюджетникам, что, однако же, не приводит ни к сокращению высокого уровня смертности, ни к ликвидации резкого разрыва в уровнях доходов населения, ни к росту его социальной активности. Вместе с тем параллельно с прежней практикой и ментальностью в стране возникает каркас нового социального организма.

Сегодня в среднесрочной перспективе становится вероятным разделение страны на:

1. Государственность-А, являющуюся островом транснационального архипелага, предоставляя её руководителям право на присутствие в элитном кругу. Подобное государство-корпорация (в геоэкономическом понимании термина), строится из совокупности систем управления десятка олигархических картелей, прежде всего в сфере газо- и петроэкономики и систем их обслуживания (но также на других производственных и ресурсных основаниях), соединённых в социально-политическую связность под зонтиком новой национальной управленческой конструкции.
2. Государственность-Б — социальную, административную, обеспечивающую функционирование привычных, общенациональных, однако уходящих в прошлое, ветшающих институтов и увядающих ветвей власти.

Всё это, впрочем, вполне вписывается в стремительно меняющееся поствестфальское мироустройство, основанное на новых принципах обеспечения социальной динамики и глобальной безопасности.

Социальное управление

Искусство социального действия интенсивно осмыслялось и развивалось все эти годы независимо от полноты осмысления возникающей реальности. Люди, побуждаемые необходимостью жить и эффективно действовать в стремительно меняющихся условиях, активным образом соучаствовали в трансформационных процессах. Порождая, в частности, новое поколение высоких социальных технологий, включавших системы управления, основанные на таких инновационных принципах и подходах, как деятельность в условиях неопределённости, потоковые модели социума, концепции фазового пространства и контролируемого хаоса, рефлексивный и матричный методы проектирования, etc.

Реформация человечества как системы связана не только с процессами глобализации. Мы вступаем в нестабильный мир, в котором обитает множество субъектов действия, различным образом понимающих и реализующих смысл своего бытия. Усложнение образа социального мира на пороге XXI в. отчасти напоминает пересмотр картины мира физического, который произошёл в начале ХХ столетия и был отмечен рождением теории относительности, а также квантовой физики.

Антропологическая галактика перестаёт восприниматься как уверенной рукою расчерченная на клеточки шахматная доска, где одна устойчивая мозаика порядка время от времени сменяет другую. Постепенно завоёвывает признание заметно иной взгляд на планетарное сообщество, как на субстанцию энергийную, многофакторную, чрезвычайно подвижную, подчас турбулентную. В социальном проектировании утверждается принцип самоорганизованной критичности, согласно которому поведение сложной и сверхсложной системы — такой, скажем, как погода, финансы или траектория современного общества, — связано с её предельными состояниями и вероятностью лавинообразных следствий.

Одно из свойств приоткрывающейся Вселенной — растущая неопределённость, нелинейность, когда вероятность событий плохо предсказуема, равно как и их масштаб, поскольку грандиозные последствия в усложняющемся мире в принципе может вызвать даже небольшое изменение отдельного параметра.

Таким образом, сила действия все более определяется его своевременностью и уместностью. В итоге результат всё меньше зависит от затраченных усилий и в возрастающей степени определяется когерентностью активности субъекта с направлением силовых линий многолюдной системы, в свою очередь фокусируемых внешним аттрактором — этой своеобразной «моделью поведения». Кроме того, мы не можем полноценно реализовывать желаемый статус системы, не только игнорируя её целостность и полноту, но также без учёта динамики и положения относительно других социальных связностей.

Иными словами, наши представления о порядке есть форма редукции истинного положения вещей, а попытки долгосрочного планирования в мире многочисленных подвижных объектов — весьма уязвимы. Новые технологии нацелены на управление объектами и событиями в условиях возрастающей неопределённости и плохо предсказуемой их трансформации при высокой роли антропологического фактора.

Если сказать ещё короче, то речь идёт о развитии возможностей управления сложными системами в условиях, приближённых к хаосу. В подобных обстоятельствах сверхгибкие антропологические системы оказываются конкурентоспособными по отношению к сложившимся ранее социоструктурам. Наконец, генезис инновационных технологий познания и действия тесно связан с судьбой институтов и персонажей, которые их создают.

Новый интеллектуальный класс

Главная пружина перемен — новый постиндустриальный класс, причём речь идёт не столько о его предтечах и агентах (хотя и о них тоже), сколько о созидателях и движителях совершающихся трансформаций. А заодно и о глубинных мотивациях происходящего/производимого глобального сдвига.

В современном мире происходит радикальное повышение «роли личности в истории», стремительно возрастает значение деятельного и амбициозного человека. «Господин воздуха», человек-предприятие (manterpriser), становится в наши дни все более влиятельным актором на планете, как в роли конструктора, так и деструктора. Сгущая и деятельно формируя пространства социальной топографии, он очерчивает горизонты будущего театра действий, который в одном из наиболее важных аспектов можно охарактеризовать как «власть без государства».

Пришествие нового влиятельного субъекта обозначило изменение приложения сил социального действия — движущих сил истории, введя в сферу социальной практики динамичные общественные конструкции, разнообразные деятельные формы антропологических организованностей. Не об организациях и тем более не об «учреждениях» в современном понимании здесь идёт речь, поскольку привычный образ «организации» в новой среде оказывается чересчур громоздким, не вполне уместным, неадекватным описанию нелинейной природы новых социоорганизмов, их тяготеющей к турбулентности, критической сложности. Именно инновационные гибкие и сверхгибкие организованности, которые не представляют собой ни учреждений, ни организаций в прежнем смысле этих понятий, являются источниками новой социальной среды, образчиками и проводниками (пост) современной оргкультуры, тем, что я называю, в частности, «амбициозными корпорациями», распылёнными словно споры на просторах от Нового Севера до Глубокого Юга. Определяются подобные структуры и как «астероидные группы». К данному поколению социоконструкций вообще можно прилагать массу языковых новообразований — это открытое поле действия: простор для лексических набегов и театр семантических войн.

Новый интеллектуальный класс — энергичное и яркое племя, явившее миру калейдоскоп своих прозрений и миражей где-то на пороге 70-х годов XX века ². (Оставим пока за скобкой прагматичную и гротескную тень его предтечи — джиласовский «новый класс», да и всю противоречивую тему «марксизма без пролетариата».) Энергии социального переустройства породили массу впечатляющих явлений — в тот период, прежде всего в американской культуре, — феномены и тренды, которые ныне во многом определяют ландшафт общества не только США, но также Европы, Евразии…

Деятельное сословие, даже если не было до поры предметом бурных дискуссий (хотя, пожалуй, было: вспомним, к примеру, полемику, связанную с темами «революции менеджеров» или «восстания элит», а ныне политологическую эквилибристику, разворачивающуюся вокруг «разноцветных революций»), то теперь время полноценного обсуждения соответствующей проблематики за пределами замкнутых профессиональных групп, равно как и нового прочтения всей многообразной темы глобальной социальной революции, явно не за горами.

При этом, параллельно — и вопреки — процессам массовизации мировой среды, факторы сугубо антропологические, обретая всё большую эффективность по мере усложнения социокосмоса, начинают конкурировать/взаимодействовать с факторами социальными. Человек-суверен, расстающийся с психологией «подданного» и «гражданина», действующий как транснациональный персонаж (вкупе с порождаемыми им антропологическими констелляциями), как существо автономное, а в пределе и суверенное по отношению к сложившимся структурам земной власти, — умножающийся и одновременно уникальный результат новейшей истории.

Так что именно о социальной, а не о постиндустриальной или информационной революции идёт речь, о борьбе за ценности и архитектуру новой эпохи, о Революции с большой буквы, с грандиозными целями, оригинальными предметными полями, деятельными субъектами и творцами перемен.

Наконец, ещё один насущный вопрос. Каким лицом новый класс повернётся к России? Ведь и для нашей страны этот класс не является абстрактной гипотезой. Он активный субъект и деятельный персонаж всего меняющегося мира. И он стремится к власти. Его конфликт с мировоззренческими, политическими, экономическими, культурными представлениями уходящей эпохи предопределён генетикой истории и потому неизбежен. Как неизбежно столкновение со структурами, защищающими прежние представления. Вспыхнувшие на постсоветском пространстве «майданы», возможно, лишь отблески грядущих пожарищ глобальной социальной революции.

Сопротивление старого мира, энергичные действия его защитников и институтов способны растянуть, заглушить либо, напротив, обострить, подогреть разгорающийся конфликт. Как показывает история России, предпочтение в стране традиционно отдавалось подавлению и уничтожению конкурента. Но если право на историю обосновывается лишь былыми заслугами, просторами и богатствами, а элита определяется не по признаку своего качества, а по близости к власти и материальным ресурсам, живя соответствующими интересами, значит, в правящем классе напрочь отсутствует понимание необходимости для государства иметь миссию, равно как личности — предназначение. Тогда этот строй не имеет исторической перспективы, и под политикой он, скорее всего, понимает искусство хитросплетённой интриги. Обеспечит ли подобный строй мысли и политической культуры достойную будущность страны?

Прежняя Россия живёт под дамокловым мечом, хотя сроки можно растягивать, как пружину или гармошку, но не беспредельно, а вплоть до кровавой раны в лоб. И социально активной личности предстоит выбрать свою сторону баррикад в грядущем или уже идущем сражении.