Фрэнсис Фукуяма:
Фабрики Доверия.
Интервью

Фрэнсис Фукуяма приобрёл широкую известность в 1992 году после того, как была опубликована его работа «Конец истории» (The End of History and the Last Man), в которой Фукуяма доказывал, что после краха СССР у идеологии либерализма не осталось соперников. Фукуяма прогнозировал скорое завершение идеологической эволюции человечества, утверждение западной либеральной демократии как окончательной и единственной формы правления. В российской интеллектуальной среде репутация Фукуямы всё ещё связана с этой книгой, а сам автор воспринимается как ультралиберал и проповедник американского господства над миром. Однако по ту сторону границы о «Конце истории» думают и говорят гораздо меньше, чем о более поздних работах Фукуямы. В книге «Доверие: социальная эффективность и создание процветания» (1995) он разбирает культурные основы американского и японского капитализма, а в книге «Наше постчеловеческое будущее» (2002) — политические и социальные последствия распространения биотехнологий. В последней крупной работе «Государственное устройство: управление и мировой порядок в XXI веке» (2004) Фукуяма обратился к проблеме реальной эффективности политических институтов, отталкиваясь от опыта «слабых» государств, неспособных реализовать программы модернизации.

20–21 января 2006 года в Санкт-Петербурге прошла конференция Глобальной сети развития «Общественные институты и развитие: на стыке глобальных перемен». Фрэнсис Фукуяма выступил на ней с докладом «Пределы институциональных преобразований», обосновав невозможность существования оптимальной политической системы. Эффективность политических институтов, их способность обеспечить общественную стабильность и экономическое развитие — не абстрактные категории; они могут быть поняты только в контексте неформальных правил и культурных традиций, в соответствии с которыми они действуют. Стабильность политических институтов и ясно очерченные права собственности — два главных условия воспроизводства доверия в обществе. Поэтому, по мнению Фукуямы, политика радикальных институциональных преобразований нередко оказывается ошибочной: успешно провести экономическую реформу можно и в условиях несовершенных институтов. После выступления корреспондент журнала «Эксперт» встретился с Фрэнсисом Фукуямой и расспросил его о формальных и неформальных правилах игры, о логике развития постсоветского пространства и о глобальных вызовах, связанных с процессами модернизации.

Первоначальное накопление капитала

Вопрос: Опыт западных демократий свидетельствует, что главные основания для социального и политического порядка лежат не в сфере Конституции, а в сфере культуры. В одной из своих книг вы назвали эти основания социальным капиталом, или доверием. Именно доверие и сети, которые складываются на его основе, обеспечивают кооперацию между членами общества. Но каково происхождение социального капитала? Как он может появиться, например, в России, где доверие сегодня в большом дефиците? Есть подозрение, что для преодоления этого дефицита потребуются сотни лет.

Фрэнсис Фукуяма: Я не столь пессимистичен. Наследие коммунизма, конечно, до сих пор разрушительно сказывается на социальном капитале. Теория марксизма-ленинизма связывает всё, что происходит в обществе, с коммунистической партией и централизованным механизмом государства. Все горизонтальные связи, даже в семье, должны восходить к партии и государству. Прошло 70 лет, и результаты налицо: атомизация общества, атомизация связей между людьми. Но мне кажется, что часть этих связей имеет естественную природу: например, семья и дружба выжили даже в условиях коммунизма. Я также думаю, что социальный капитал будет со временем формироваться за счёт действия институтов рынка и верховенства закона. Если формальные правила работают, то возникает стабильная основа для совместного действия с другими людьми и для того, чтобы доверять другим, даже если вы их не знаете. Поэтому самое главное, что нужно сделать сейчас, — закрепить как можно более чёткие правила игры, что само по себе будет генерировать регулярность поведения, стабильные ожидания и, как следствие, доверие в обществе.

Вопрос: Когда мы говорим о социальном капитале и доверии, мы подразумеваем прежде всего те ценности, сети, структуры, которые складываются на базе среднего класса. Отчасти именно поэтому проблема доверия для России так важна сейчас: средний класс только формируется, и он ещё слаб. Не может ли получиться так, что место среднего класса займёт бюрократия, как это уже бывало раньше, и сложится совсем иной тип доверия, чем тот, о котором вы пишете?

Фрэнсис Фукуяма: Да, роль среднего класса в формировании социального капитала нации действительно важна, даже критична; я имею в виду средний класс, выделенный отчасти по образовательным критериям, но главное — по критерию собственности. Если вы владеете некой собственностью, если у вас есть не только машина, но и собственный дом, а также другие активы, например ценные бумаги, то ставки для вас резко возрастают. Ваше отношение к имуществу и ваше поведение серьёзно меняется. Собственность требует внимания: вы хотите защитить её от тех, кто способен её отнять, вы хотите сохранить её полезные свойства, а значит, стремитесь повысить свою осведомлённость в экономических и политических вопросах. Вот что создаёт основания и стимулы для политического участия. Именно поэтому я говорил о необходимости установления ясных правил игры. Если право собственности чётко очерчено и созданы возможности для владения ей, баланс сил смещается от бюрократии в пользу тех, кто занят в частном секторе. И в этом случае нет нужды работать на государство, чтобы получать и сохранять собственность.

Вопрос: Если подытожить, то получается, как говорил ваш коллега — политолог Стивен Фиш, «демократия создаёт демократов, а не наоборот».

Фрэнсис Фукуяма: Я во многом согласен с этим утверждением. Но поскольку институты всегда погружены в культурный контекст, то, что сработало в одном обществе в определённый момент, может не сработать в обществе с другой социальной структурой и другой историей. Реальные условия, в которых действуют институты, скрыты от внешних наблюдателей и людей, не вовлечённых в процесс функционирования политической системы. Поэтому одна из задач — это инвестиции в локальное экономическое и политическое знание, экспертиза того, как реально работают институты в данном контексте. Это главное условие успешной модернизации.

Вопрос: Ещё одна проблема заключается в том, кто может быть агентом этих изменений. Будет ли это государство?

Фрэнсис Фукуяма: Это действительно сложный вопрос. 1990-е годы были временем коллапса российского государства, краха политического и экономического порядка. Путин отреагировал на этот кризис политикой восстановления государства. Он попытался восстановить основы государственной власти, что было совершенно необходимо. Но самые большие опасения сегодня связаны как раз с тем, что Путин может пойти слишком далеко в этом направлении, воссоздавая централизованное государство, неподконтрольное закону, не связанное разделением властей и не желающее делиться полномочиями. Такое государство действительно не станет инициировать изменения, о которых мы говорим. Но я не думаю, что в этой истории можно ставить точку. Борьба по поводу природы и пределов власти в России будет продолжаться. Молодые российские граждане ждут от государства совсем не того, чего ждали их родители, и формирование другого типа политической системы — лишь вопрос времени.

Механизмы кооперации

Вопрос: Интересно, насколько вписывается в эти процессы внешняя политика российского правительства. Как вы оцениваете нынешние действия России на пространстве СНГ? Какая модель поведения более соответствует задачам внутренней модернизации?

Фрэнсис Фукуяма: Я думаю, вопрос не столько в том, какая политика выгоднее для России, сколько в том, в каких внешнеполитических условиях ей придётся существовать. Очевидно, что Россия стремится получить больший контроль над постсоветским пространством, чем хотелось бы многим членам СНГ. Ухудшение отношений с Украиной в последние два года — лучшее тому свидетельство. Украинцы провоцируют это ухудшение, поскольку хотят вести политику, независимую от России, а российское правительство интерпретирует их поведение как результат манипуляций извне. Но мне кажется, что это не так: Украина, Грузия и другие государства действительно хотели бы получить определённую автономию. Боюсь, что России придётся к этому привыкнуть — я не вижу способа снова вдохнуть жизнь в эту старую систему. Безусловно, Россия будет по-прежнему играть доминирующую роль в регионе по экономическим, военным и другим причинам, но это должно происходить в рамках более гибкой и свободной политической структуры. Впрочем, такая структура может быть создана и на базе нынешнего СНГ.

Вопрос: Как вы думаете, при каких условиях США и ЕС будут согласны признать Россию ведущей политической силой в регионе, гарантом его стабильности и безопасности?

Фрэнсис Фукуяма: Я не уверен, что здесь можно говорить о каких-то однозначных условиях. Запад понимает, что у России есть свои экономические интересы. Никто не говорит, например, что в газовом конфликте Украина на сто процентов права: цена не была рациональной, и её нужно было скорректировать. Основная проблема в механизме корректировки, в том, что подобные вопросы должны решаться через кооперацию и переговоры, а не путём диктата. Речь идёт именно об этом, а не о том, чтобы Россия отказалась от своих интересов, легитимность которых никто не подвергает сомнению.

Снова о «конце истории»

Вопрос: Рост исламского фундаментализма и многочисленные конфликты с участием этнических меньшинств, похоже, свидетельствуют о кризисе политики мультикультурализма, длительное время проводимой странами Запада. Что может прийти на смену этой политике?

Фрэнсис Фукуяма: Всё зависит от того, о какой версии мультикультурализма вы говорите. К примеру, в Голландии и до некоторой степени в Британии под словом «мультикультурализм» скрывалось нежелание ассимилировать представителей меньшинств в жизнь большинства: пусть у вас будет своя религия, свои школы, своё сообщество, и мы оставим вас в покое, если вы оставите в покое нас. И этот вариант мультикультурализма не работает, поскольку он означает разобщённость, порождает насилие. Этой модели нужно положить конец, необходимо наконец заняться проблемой культурной ассимиляции. Меньшинства, проживающие в стране, должны согласиться с некоторыми базовыми ценностями, чтобы стать частью нации. И поэтому я считаю очень важным, что Россия в течение многих лет следовала именно такой политике. Были и случаи насильственной русификации, однако у русских есть большой опыт сосуществования с мусульманскими сообществами, члены которых говорили на общенациональном языке и принимали российское подданство на общих со всеми условиях. Как Россия, так и Советский Союз проделали в этом смысле хорошую работу, и это гораздо более привлекательный вариант, чем просто сказать: у вас своя община, вот и делайте в ней всё, что хотите.

Впрочем, полный отказ от принципов мультикультурализма чреват тем, что политика невмешательства может смениться политикой насильственного вмешательства. Крайне опасно, что угрозы, исходящие от радикального ислама, рассматриваются многими как чисто военные угрозы. Реакция на эти проблемы должна быть прежде всего политической, а не военной. Можно выследить самых опасных террористов, уничтожить их или захватить, но это не решает главную проблему — как завоевать доверие и добиться признания остальных.

Вопрос: Ваш тезис о «конце истории» был сформулирован под впечатлением от двух последних волн демократизации, которые прокатились по Латинской Америке, Африке, Восточной Европе. Но сегодня, кажется, наступает своего рода реакция: здесь и уже упомянутый радикальный ислам, и националистические движения в Европе, и откаты к авторитаризму на постсоветском пространстве, а также в других частях света. Повлияли ли эти события на вашу точку зрения?

Фрэнсис Фукуяма: Вопрос о «конце истории» в действительности был вопросом о том, куда мы движемся в ходе модернизации и общественного прогресса, и я до сих пор уверен, что либеральная демократия — единственная жизнеспособная форма модернизации. Каковы альтернативы? Исламская теократия? Государство, где не может существовать современная наука, государство, неспособное создать капитализм? Но я согласен, что борьба продолжается, и я всегда говорил, что «конец истории» — что-то вроде гипотезы, а не свершившийся факт.

Вопрос: Почему бы тогда не предположить, что история — не линейный процесс, а циклическое противостояние авторитарного начала и демократического?

Фрэнсис Фукуяма: Возможно, что и так.