Сергей Николаевич Градировский:
Государство-нация — опасный анахронизм?

Смена эпох — смена идентичностей

Современное мироустройство, основанное на Вестфальских договорённостях, трещит по швам. И тому, что идёт ему на смену, — новой форме политической идентичности — предстоит «схватить» феноменологию геокультуры пространств. Она будет вынуждена реагировать на вызовы, сомасштабные тем, что возникали на заре Нового времени.

Тогда, так же как и сегодня, происходило преобразование доминирующей политической идентичности: на смену империям с их реальными или символическими центрами приходила договорная система государств-наций. Наступала эпоха лелеемой гуманистами Современности. Современности, утверждаемой в горниле индустриальной революции. Совпадение этих двух исторических начал и породило распространённое представление, что с концом индустриальной эры в прошлое уйдёт и феномен государства-нации. Попытаемся разобраться, справедливо ли данное предположение.

Тоффлер и волны

Итак, существует точка зрения, что переход западного общества к постиндустриальной, информационной или когнитивной фазе развития мирового хозяйства несёт с собой помимо других изменений исчезновение государства-нации и тесно связанной с нацией демократии большинства. В наиболее популярной форме эту, в своё время революционную, идею высказал известный заокеанский футуролог Элвин Тоффлер в своей книге 1980 года «Третья волна».

Напомним, что, согласно Тоффлеру, Первая волна соответствует аграрному обществу, Вторая — индустриальному, а нарастающая на наших глазах Третья — информационному. Главная характеристика Третьей волны — информационной фазы развития человечества — бесконечная и ничем не ограничиваемая дифференциация — дифференциация жизненных стилей, форм семейного общежития, организации власти и институтов представительства. Это мир, в котором большинство отныне не доминирует над меньшинством, в частности, потому что само большинство раскалывается на разнообразные партикулярные группы. Происходит возвращение к своего рода «натуральному производству» и жизни для себя в «электронном коттедже», который как ведущая единица производства постепенно вытесняет завод.

Это «постиндустриальное одиночество», вызванное распадом институтов Второй волны, существует в рамках своего рода «мировой деревни» — социального макрокосма, пронизанного телекоммуникационной паутиной. Внутри (и за счёт) этой паутины возникает новое общество, требующее, соответственно, модернизированной конфигурации политической власти.

В отличие от аналитиков, предсказывающих переход власти — в силу тех же самых тенденций, на которые обращает внимание Тоффлер, — к ограниченному числу управленцев, руководителей транснациональных корпораций, или к некоему Мировому Правительству, организованному на базе одной из сверхдержав, автор «Третьей волны» предсказывает в будущем не «зловещую» концентрацию власти в одних руках, а напротив — её дисперсию и специализацию.

Следует отметить, что в работе «Третья волна» учёный обходит стороной существенный вопрос: как мир Третьей волны сможет взаимодействовать с мирами, продолжающими развиваться в рамках предыдущих волн (оттого, кстати, не находит в его работах достаточного отражения проблема миграции). В этом сравнительно раннем своём сочинении Тоффлер вообще абстрагируется от всех проблем, связанных с феноменом антропотока, совокупности идентификационных переходов между локализованными экономически и геополитически мирами. Однако эти довольно неприятные вопросы выдвигаются в центр его внимания в работах «Война и антивойна» (1993) и «Создавая новую цивилизацию» (1995), написанных в соавторстве с супругой Хейди, где знаменитый футуролог говорит о возможных политических взаимоотношениях между, по его выражению, мирами «мотыги, конвейера и компьютера».

Он признает, что, несмотря на утрату странами Третьей волны особой заинтересованности во взаимодействии с партнёрами Первой и Второй волн, поставляющих им быстро дешевеющие сырье и рабочую силу, полный разрыв между мирами маловероятен. «Невозможно остановить, — пишет Тоффлер, — загрязнение окружающей среды, болезни и иммиграцию в страны Третьей волны». Отсюда следует вывод: «Напряжённость между цивилизацией Третьей волны и двумя более ранними цивилизациями будет нарастать, и новая цивилизация может с успехом бороться за глобальную гегемонию так же, как это делали модернизаторы Второй волны по отношению к своим предшественникам — представителям Первой волны — несколько веков назад».

Свою точку зрения на основной конфликт современности Тоффлер открыто противопоставляет иной расхожей идеологеме: так, если Сэмюэл Хантингтон видит основную (и в обозримой перспективе неустранимую) проблему международной политики в различии онтологических платформ, то Тоффлер доказывает, что основных антагонистов наступающего столетия будет разделять уровень технологического развития. Исходя из этого, он, в отличие от автора «Столкновения цивилизаций», склоняется к выводу о неизбежности «нового империализма» — империализма Третьей волны. Что существенно, Тоффлер подвергает критике национализм как исключительно идеологию сопротивления мира Второй волны миру Третьей, как оружия века уходящего. Национализм для него вообще — идеология, целиком и полностью относящаяся к фазе индустриализма. Любые агрессивные действия передового, то есть постиндустриального, отряда человечества по отношению к стоящим на более низкой ступени развития общностям таким термином не маркируются.

На пути к нации как к моральному принципу

Таким образом, Тоффлер настаивает на постепенном исчезновении государства-нации как института, порождённого Второй волной. Вопрос, какая новая солидарность вытеснит в будущем национальную, он оставляет открытым, заявляя только, что «нам придётся изобрести новые политические формы или «вместилища», чтобы установить подобие порядка в этом мире — мире, в котором государство-нация по многим причинам становится опасным анахронизмом».

Но ведь как только мы предположим, что единой планетарной власти во главе с Мировым Правительством не возникнет и мир останется разделённым — пускай, по каким-то новым границам, — то нам тогда следует поразмыслить над тем, какие же идентификационные критерии будут положены в основу этих границ. Иначе говоря, каким может оказаться политическое разделение Новой эры? Или между какими единицами международных отношений состоится мирообразующая договорённость?

Поиск ответов на эти вопросы приводит к тому, что представление о национальном, всецело уходящем в прошлое в ситуации очередной цивилизационной трансформации и исчезающем без возврата, кажется несколько наивным.

Национальное и национализм, уже сегодня претерпевающие серьёзную модификацию вместе с остальными общественными институтами, тем не менее пока не утратили своего значения в качестве рамок политической интеграции. Но чтобы оценить вероятный вектор трансформации национального, сперва следует разобраться в самом феномене нации, отделив в нём аспекты поверхностные — и тем самым преходящие — от аспектов глубинных, фундаментальных.

Мы полагаем, что первое — именно более поверхностный аспект — может быть отнесено к нации как общественному институту, призванному интегрировать общество в эпоху индустриализма, а второе — к нации как моральному принципу, глубинной установке политической морали, сохраняющей своё значение и при переходе от Второй волны к Третьей (фазовый переход) и, возможно, в период Третьей волны (новой фазы господства).

Постнациональное и конец индустриализма

Нация не как этническая, а как гражданская общность представляет собой явление, имеющее две стороны — ценностную и социологическую. Это не только конкретный (и в этом смысле, разумеется, имеющий свой конкретный срок существования) институт организации власти и населения, но и набор определённых ценностных установок. Эти последние также актуализируются в определённый исторический период и, вероятно, в другую эпоху утратят свою релевантность.

Таким образом, нация как конкретный институт, возникший в конкретную эпоху, в значительной степени для того, чтобы снять противоречия между центром новой социальной системы (городом) и её аграрной периферией (деревней), действительно будет видоизменяться. Очевидно, что только в этом — узком — смысле нация с вышеупомянутым фазовым переходом претерпит существенную системную трансформацию, в том числе в плане расширения её границ и включения в свой состав новых народов, культур и территорий.

Однако сама по себе такая трансформация вовсе не обязательно затронет онтологические основания нации как социального института, обеспечивающего солидарность людей в плане защиты ими своей свободы. Поэтому, признав справедливость знаменитой фразы Эрнста Геллнера о том, что «национализм создал нацию», подразумевающей, что национализм как идеология предшествовал возникновению нации как политического института, можно сказать, что национализм переживет нацию. То есть система определённых ценностных установок переживет конкретную общность, развивающуюся в заданных этими установками рамках.

Но если национализм продолжит «плодоносить», в смысле порождать политические институты, востребованные культурой Третьей волны, то какими окажутся эти новые формы солидарности, станут ли их современники маркировать их как «национальное» или «постнациональное» — нам неизвестно.

Вполне вероятно, что смена доминирующего уклада будет означать конец гегемонии индустриализма. Но вопрос, какой окажется доминирующая в мире форма политической солидарности, остаётся открытым. Другими словами, насколько постиндустриальное есть одновременно и постнациональное, мы не знаем.

«Дети Чугунных Богов» против «Детей Солнца»

Итак, о чём же всё-таки идёт речь при досужих разговорах о конце «национального?» О том, что нации, границы национального при переходе к новому мироустройству расширяются, сужаются, трансформируются, короче, видоизменяются?

Или же о том, что в нынешнюю эпоху «элиты» эмансипируются от массы, в силу чего последние оказываются предоставлены самим себе, теряя всякое влияние на проводимую этими элитами политику? О том, что «недоразвитым» сообществам, принадлежащим к второсортным мирам, следует отказаться от политической да и просто личной свободы в пользу благожелательной гегемонии «детей Солнца» из парадиза Третьей волны? Или о том, что нам предстоит найти новые формы сотрудничества и взаимодействия, перейдя на общий для стран Севера и Юга язык геокультурного мироустройства?

Иначе говоря, идёт ли речь о расширении рамок национальной солидарности или о её разрушении, об увеличении или сокращении свободы в мире, о дальнейшем шаге истории или о её уже обещанном «конце?» Так где же пределы, временные, пространственные, моральные, ключевого института современности — нации?