Анатолий Альфредович Пископпель:
Теория конфликта и организационно-конфликтный подход

Введение

Описывая в своё время социальный конфликт как борьбу за ценности, власть и ресурсы, в которой целями противников являются нейтрализация, нанесение ущерба и уничтожение соперника, Л. Козер, один из пионеров концепции «позитивно-функционального конфликта», настаивал, что «социальный конфликт отнюдь не представляет собой только «негативный» фактор, ведущий к разрыву и распаду; он может выполнять ряд определяющих функций в группах и межличностных отношениях» (Козер 2000, с. 32). В частности, он может служить не ослаблению, а усилению адаптации и приспособляемости конкретных социальных отношений или групп, и так далее.

Естественно, что подобные идеи о позитивных функциях конфликта в некотором объемлющем социальном целом он развивал и обсуждал, исходя из представления о конфликте как определённом социокультурном событии. Это представление о конфликте «самом по себе» охватывало широкий спектр конкретных явлений, где на одном полюсе расположились «полностью институционализированные», то есть регулируемые, а на другом «абсолютные» конфликты, «цель которых состоит не во взаимном урегулировании, а в тотальном истреблении противника» ². Фактически здесь конфликтом оказалась любая форма социального взаимодействия, основанная на противодействии его субъектов. Л. Козер был здесь далеко не одинок — с таким представлением солидарно по сути дела подавляющее большинство конфликтологов, особенно на Западе, где конфликт традиционно противопоставляется общественному консенсусу.

В качестве примера «институционализированного» конфликта Л. Козер указывает на институт дуэли. Пример этот представляется весьма показательным, поскольку демонстрирует, при всей своей формальной «правильности», дефициентность такого понятия конфликта, особенно применительно к кругу проблем функциональности и содержательности социальных конфликтов.

Дуэль являлась определённым, культурно значимым (субкультурным) способом разрешения морально-нравственных противоречий между представителями дворянского сословия (как правило, восстановления «чести и достоинства» — уважения и самоуважения) ². В этом своём качестве дуэль выполняла, несомненно, конструктивную роль в деле воспроизведения дворянина (образа дворянина) как представителя военно-служивого сословия. Она культивировала такие сословные (и, следовательно, общественные) ценности и полезные качества, как дворянскую честь, верность данному слову (присяге), мужество, владение оружием. Можно указать на многочисленные связи института дуэли со всем средневековым культурным универсумом (мировоззрением) — рыцарскими турнирами, идеей «Божьего суда» и так далее. Характерно также, что закат института дуэли — это одновременно и закат самого дворянства как такого сословия ³

Дуэль, как институционализированную форму «выяснять отношения» естественно сопоставить с формой неинституционализированной — «дракой». В отличие от дуэли, драка, как правило, спонтанное, нерегламентированное и неуместное поведение, опасное как для участников, так и для окружающих людей, результаты которого непредсказуемы и сами по себе ничего не означают (не символизируют). Именно для драки справедливы те психологические характеристики конфликтного поведения, которые связывают его с базовыми инстинктами агрессии и враждебности, садистскими наклонностями и жестокостью.

Другими словами, сугубая асоциальность (внекультурность) и, следовательно, опасность этой формы физического противодействия связана с тем, что его событийная сторона всецело определяется только индивидуальными особенностями людей, принимающих в ней участие, и ничем более. Если аффективное содержание дуэли всецело подчинено и организовано культурно-значимым образом (ритуализовано), то драка, наоборот, выступает как выражение и внешняя форма человеческой аффективности.

По своей сути драка отличается от дуэли, прежде всего тем, что это — «игра без правил», где каждый сам себе устанавливает правила и сам же решает, следовать им или нет. Отсюда спонтанность, ситуативность и незавершённость подобного противоборства самого по себе (это — уличный конфликт, который прерывается, но никогда сам по себе не завершается, предел ему кладут, чаще всего, внешние обстоятельства).

«Дуэль» и «драка» — разные, но генетически родственные формы поединка (физического противодействия) между людьми, реальным результатом которого является победа «сильного» противника. Если принимать во внимание только физическую (биомеханическую) сторону взаимодействия, полностью отвлекаясь от социокультурной, то они могут быть практически неотличимы друг от друга. Но вряд ли это механическое основание достаточно, чтобы рассматривать их в качестве разных форм социального конфликта. Причём, дуэль (при всей её исторической ограниченности) заведомо является функциональным, а драка дисфункциональным явлением и если возводить их к конфликту как родовому понятию, то тезис о том, что конфликты могут быть не только «негативными», но и «позитивными» факторами социальной жизни, потеряет какой либо сущностный смысл.

Этот аспект генерализованного содержания понятия конфликта можно ещё более проблематизировать, если расширить круг рассмотрения до любого вида физического спортивного единоборства (типа борьбы, бокса, тенниса, и так далее), которые тоже естественным образом окажутся «институциональными» конфликтами, а затем и вообще до любого спортивного противоборства включая игры в шахматы, бильярд, карты и домино.

Собственно говоря, те последователи генерализованного представления конфликта, которые следуют его внутренней логике, так и делают. Более того, они вынуждены переносить его и на все виды «духовного» противодействия и числить по разряду конфликтов и базарную перебранку, и научную дискуссию, экономику конкурентных рынков, конкурсы и тендеры, политическое демократическое соперничество и состязательность обвинения и защиты в судебном процессе.

Тем самым уже на подобном примере становится вполне очевидным, что в зависимости от содержания понятия конфликта и соответственно его эмпирического объёма по-разному будет ставиться и решаться вопрос о функциональной значимости конфликтных событий и их «содержательности». В одном случае никаких особых аргументов в пользу того, что конфликты способны выполнять позитивную, конструктивную функцию вообще не потребуется (в силу заведомой очевидности принадлежности событий, относимых к конфликтам, к социально позитивным, функциональным явлениям), а в других потребуется развернуть теоретически фундированную систему доказательств. Но ведь зато и результат подобного рода функциональной интерпретации конфликтов окажется различным — банальным в первом, и теоретически значимым во втором случае.

Оргдеятельностный подход к первичному конфликту

Каждый непосредственный, только «случающийся» конфликт представляет собой ситуативно складывающуюся, открытую динамическую систему. Эмпирическая «судьба» этой динамической системы (продолжительность, напряжённость, исход) может быть любой. Она зависит от множества условий конкретного взаимодействия — сторон-субъектов, предмета, содержания, ресурсов, среды, обстоятельств «места и времени», и так далее. Эти различия в судьбе неявно отражены и выражены в разнообразных классификациях конфликтов как эмпирических явлений (см. например, Бойко и Ковалев 1983).

Широкое эмпирическое разнообразие черт и особенностей конфликтных явлений заставляет многих присоединяться к мнению Р. Дарендорфа, что «общее объяснение структурной подоплёки всех социальных конфликтов невозможно». Казалось бы из подобного представления следует, что раз общей теории конфликта быть не может, то следовательно надо переосмыслить само представление о месте теории в системах социокультурного знания и действия ⁴. Однако это не помешало тому же Р. Дарендорфу давать оценки типа: «теория конфликта все ещё находится в зачаточном состоянии», писать работы «О теории социального конфликта», и так далее, и предъявлять требования к разработке такой «научной теории». Другими словами, само осознание проблемы не оказывает существенного влияния на попытки построение теории конфликта по образцу естественнонаучных теорий.

Но продуктивно ли подобное механическое воспроизведение пусть и оправдавшего себя в истории науки образца в иной сфере, или существуют и другие возможности?

Одна из возможностей связана с разработкой в рамках СМД-методологии понятия «подхода» как особой логико-эпистемологической единицы организации мышления и деятельности (мыследеятельности) ⁵. Такое преобразование широко распространённого термина с неопределённым содержанием в методологическое понятие связано с тем ограничением, что теория, как способ организация знаний, который сложился в постгалилеевской науке нового времени, всегда предполагает существование гомогенизированного, однородно построенного и противопоставленного человеческой деятельности объекта. И если оказывается, что построить гомогенизированный объект невозможно, или невозможно противопоставить его деятельности (объективировать) как таковой, то и теория о таком «неклассическом» объекте в принципе невозможна. Но ведь теория как способ организации знания — не самоцель и, в конечном счёте, есть лишь определённый способ передачи опыта нашей деятельности из одной ситуации в другую. Причём способ, выработанный в рамках познавательной деятельности и созвучный лишь натуралистической мыследеятельностной позиции в ней.

Оформить понятие подхода как особого способа работы и описания Гетерогенных объектов — это значит представить его как иную форму передачи опыта нашей деятельности. Согласно развиваемой в СМД-методологии идее подхода он рассматривается в качестве формы организации разных средств мыследеятельности за счёт объединения схематизма объекта с «привязанными» к нему процедурами (которые, собственно, и свёрнуты в объектном схематизме) и соответствующих тактик и стратегий композиции и декомпозиции алгоритмов работы. Здесь объектный схематизм подхода от объекта теории отличается прежде всего тем, что является лишь способом организации деятельности, функциональным, а не субстанциональным образованием ⁶.

В качестве возможной модели, ориентированной на особенности такого оргконфликтного подхода, была предложена организационно-деятельностная (ОД) модель первичного конфликта (см. Пископпель 1994, 2001, 2003). Предпосылкой разработки этой модели стало соображение, что при всех бытующих в конфликтологической литературе отсылках к амбивалентности конфликтов, описаниях их возможной или реальной позитивной функции (например, предотвращения «застоя» и «омертвления», стимулирования движения вперёд, объективирования источника разногласий, преодоления противоречий, адаптации, самоутверждения и испытания себя, и так далее) вся эта позитивность ищется и полагается в будущей ситуации. Исходный же смысл любого конфликта по отношению к текущей ситуации во всех теоретических представлениях о конфликтах всегда однозначно деструктивен (все так называемые «положительные» функции конфликта — лишь возможности, которые могут случиться или не случиться).

Именно это обстоятельство, наряду с противодействием как атрибутивной, фундаментальной характеристикой конфликтного взаимодействия, и определяет выбор исходной абстракции непосредственного, первичного конфликта. Вполне естественно на правах такой абстракции не могут выступать схемы, в которых конфликт исходно оказывается не деструктивным, а уже заведомо амбивалентным. Здесь любого рода амбивалентность должна следовать (или не следовать) из развития первичного конфликта, из той или иной его артификации (как иногда выражаются — из управления конфликтом).

Здесь непосредственный или первичный конфликт оказывается деструктивным противодействием. А для того чтобы придать ему большую определённость, он может быть противопоставлен противодействию конструктивному, то есть конкуренции (соревнованию). Но это задание первичного конфликта ещё чисто феноменально-типологическое, а не структурно-функциональное. Для полноценного введения понятия первичного конфликта как наиболее элементарного и вместе с тем всеобщего выражения социального взаимодействия этого типа следует указыва на такую же всеобщую «причину» (источник) его деструктивности.

В конфликтологической литературе описывается широкий круг эмпирических «причин» конфликтов. Везде, где обнаруживаются противоречия, их со- и противо-стояние или конституирует сам конфликт (государств, этносов, групп, индивидов, ценностей, целей, интересов, мнений, претензий, статусов, мотивов, и так далее), или выдаётся за причину того или иного конфликта ⁷. Очевидно, что на этом уровне нет никакого смысла искать причину конфликта как такового

— поскольку здесь причин оказывается столько, сколько самих конфликтов. При поиске же причин конфликта в рамках оргконфликтного подхода имеет смысл исходить из того, что это всегда события, те или иные действия, следовательно, и причины их как таковых также должны быть действенными. Именно такого рода действенная причина полагается в основание оргдеятельностной (ОД) модели первичного конфликта (см. Пископпель 1994, 2001, 2003).

Вступление субъектов во взаимодействие только проявляется друг для друга на поведенческом уровне, но очевидным образом не исчерпывает его и не сводится к нему, а означает становление, как уже отмечалось выше, определённой, многоуровневой динамической виртуальной системы. Причём характер её в первую очередь определяется той парадигматикой, которую каждая из сторон «по умолчанию» и независимо от степени осознания втягивает в общее пространство (ситуацию) на правах регулятора процессов поведения в реальном времени — то есть на поведенческом уровне фактически теми ожиданиями (экспектациями), в которых находит своё выражение представление о том, что может и должна (и, соответственно, чего не может, и не должна) взаимодействующая сторона делать.

Что происходит, с точки зрения ОД-модели, когда стороны взаимодействия вступают в него, обладая разными парадигматиками (регулятивами)? Если хотя бы одна из сторон, с точки зрения другой, осуществляет действия, которые не может и не должна осуществлять, то и возникает конфликт.

Для ОД-модели конфликта характерна презумпция, что эмпирической почвой (поводами) конфликтов может быть любая определённость общественной жизни. Это одновременно означает, что здесь сущность конфликта инвариантна подобным определённостям самим по себе и его смысл связывается не с предметным содержанием противодействия (то есть не с тем, по поводу чего оно возникает и разворачивается), а с формой его регуляции. Важность феномена регуляции отмечается практически в любых теориях и моделях конфликта, и основное отличие ОД-модели лишь в том, что с этим феноменом связывается сама сущность конфликтного взаимодействия, то есть он рассматривается в качестве единственно значимого для самого существования конфликта, в отличие от конкретных форм и условий его проявления.

В результате регуляционные отношения вносятся в рамки самого социального противодействия и рассматриваются как отношения между компонентами базального социально-парадигматического уровня (плана) любого действия и компонентами противопоставляемого ему социально-синтагматического уровня (плана), выступающего в качестве плана реализационного, исполнительного. «Причина» же конфликта связывается с парадигматическим планом социального взаимодействия. Полагается, что парадигматическая конгруэнтность (совместимость) исходных действий сторон предопределяет характер взаимодействия. Наличие парадигматической целостности, объединяющего начала у двух «взаимопересекающихся» действий — синоним конструктивности, а её отсутствие — деструктивности, то есть конфликта.

Таким образом, в ОД-модели первичного конфликта, так же как и в других моделях, в основе конфликта лежит противоречие, но отнюдь не «всего чего угодно со всем чем угодно» (как иногда, по сути дела, эмпирически классифицируют «конфликты»), а только парадигматик совместного действия у сторон взаимодействия. Ибо именно соответствие (совпадение) парадигматик обеспечивает возможность того, чтобы стороны играли в одну и ту же «игру», находились в одном и том же пространстве взаимодействия. Что же касается противоречий между другими определённостями взаимодействующих сторон, то они выступают здесь лишь в качестве условий взаимодействия (то есть условий в равной мере как конфликтных, так и бесконфликтных его форм) ⁸.

Артификация первичного конфликта

Существует ⁸ и широко распространена стандартная, линейная схема развития конфликтных отношений, представляющая обобщённую (идеализованную) процессуальную структуру конфликта в виде последовательности ряда стадий или фаз, таких как:

• возникновение конфликтной ситуации;
• осознание ситуации как конфликтной хотя бы одним из её участников;
• конфликтного поведения или взаимодействия;
• выхода или разрешения конфликта.

Симптоматично, что при всём разнообразии существующих истолкований содержания понятия «конфликт», способов изучения конфликтных явлений, методологических средств их выделения и описания и предлагаемых теоретических модельных представлений, — в том, что касается динамики развития конфликтов, существует почти полное единодушие.

Можно задаться вопросом, — каков источник происхождения этой динамической схемы, что она изображает и для чего нужна? Она явно не теоретического свойства, в силу многообразия существующих теорий и теоретических моделей, но и на эмпирически оправданную гипотезу о квазиестественном «законе» развития конфликтных отношений она претендовать явно не может. Эмпирическое разнообразие прецедентов конфликтной динамики далеко превосходит разнообразие самих теоретических моделей. Таким образом, есть все основания полагать, что по сути дела эта схема содержит нормативное ядро и выражает не столько сущее в динамике конфликтных отношений, сколько должное в них, а модальность «должного» непосредственным образом указывает на присутствие здесь оргдеятельностного начала.

Другими словами, эта схема ориентирована не столько на теоретическое изображение конфликта как внедеятельностного внешнего объекта в рамках научной теории, сколько на роль объектной схемы оргконфликтного подхода и является по сути дела инструментальной схемой. Как таковая она может быть средством построения конфликтного взаимодействия, средством овладения имени то есть должна быть отнесена не столько к внешнему объекту «самому по себе», сколько использована для построения деятельности определённого типа в качестве его латентной программы. Однако эта непроизвольная ориентация выражена в стандартной схеме непоследовательным образом. Она представляет в первом приближении процессуальную структуру первичного, естественного (стихийного) конфликта не вполне корректно. А значит, для того чтобы претендовать на роль объектной схемы оргконфликтного подхода как такового нуждается в переосмыслении и преобразовании.

Мы уже отмечали, что в тех случаях, когда конфликт отождествляется с противодействием как таковым, разделение конфликтов на конструктивные и деструктивные связывается не с текущей, а c будущей ситуацией. Фактически с особенностями фазы или стадии «выхода» из него, «разрешения» конфликта, то есть с четвёртой фазой или стадией стандартной схемы конфликта, сменяющей стадию конфликтного поведения (открытой борьбы, реального противоборства). Другими словами, с характером превращения/преобразования текущей-деструктивной ситуации в будущую-конструктивную.

В качестве основных стратегий исхода обычно фигурируют: а) уклонение от участия в конфликте (признание поражения и прекращение одной из сторон противодействия), б) продолжение открытой борьбы с неопределённым результатом и в) торг (переговоры). Причём, уклонение от борьбы или продолжение открытой борьбы считаются, хотя и по разным основаниям, дефициентными способами преодоления конфликта и основной упор делается на третьей стратегии — стратегии ведения переговоров ⁹.

Ещё Л. А. Козер отмечал, что если одни социальные процессы по самой своей сути являются конечными, то другие, такие как конфликты, не имеют в самих себе определённого завершения (см. Козер 2000). Выше, когда речь шла о противопоставлении уличного конфликта (драки) и дуэли, то уже отмечались его спонтанность, ситуативность и незавершённость. Это, по сути дела, характеристики любого конфликта как такового. Условия завершения могут определяться по ходу течения самого конфликта пассивным (естественным) или активным (искусственным) образом.

Пассивное завершение связано с истощением необходимых ресурсов с одной или обеих сторон. Это своего рода механическое завершение конфликта, когда либо одна сторона в результате истощения прекращает свои действия (противодействие), в то время как другая ещё способна действовать, либо обе стороны оказываются истощёнными и дезактивированными ¹⁰. В тех случаях когда ресурсы оказываются практически неистощимыми или возобнавляемыми с обеих сторон, то и конфликт пассивным образом незавершаем.

Активное завершение конфликта также возможно как в одностороннем, так и двустороннем порядке. В одностороннем порядке активное завершение конфликта отличается от пассивного тем, что одна из сторон прекращает противодействие в результате принятия решения, на основе отрицательной прогностической оценки соотношения затраты/выгода от продолжения противодействия. Другими словами, в одностороннем порядке конфликт завершается действием одной из сторон (то, что обычно и называют признанием поражения). Активное завершение конфликта в двустороннем порядке возможно только через взаимодействие по поводу конфликта — то есть переговоры.

Переговоры — четвёртая фаза (наряду с другими вариантами выхода) в стандартной схеме. Это, как правило, прекращение самого непосредственного противодействия и перевод его в коммуникационно-мыслительный план, план открытого обсуждения участниками своих разногласий и усилий «прямого» согласования своих интересов. Скажем, Р. Фишер и У. Юри характеризуют гарвардский метод «принципиальных переговоров» как состоящий в том, «чтобы решать проблемы на основе их качественных свойств, то есть исходя из сути дела, а не торговаться по поводу того, на что может пойти или нет каждая из сторон. Этот метод предполагает, что вы стремитесь найти взаимную выгоду там, где только возможно, а там где ваши интересы не совпадают, следует настаивать на таком результате, который был бы обоснован какими-то справедливыми нормами независимо от воли каждой из сторон». (Фишер и Юри 1992, с. 19) ¹¹.

А это означает, что стандартная схема конфликта, с включённым в неё переговорным процессом, фактически оказывается нелинейной, дефициентной самой себе, поскольку в её же рамках вольно или невольно происходит изменение самой изображаемой системы (схематизируемого объекта). Неявно, наряду с «горизонтальной», появляется «вертикальная» составляющая — конфликтное взаимодействие на этом пути обретает второе измерение, связанное с его артификацией ¹². Более того, это означает неявное наличие в хронотопе конфликта, по крайней мере, двух топов — непосредственно-конфликтного и коммуникационно-мыслительного (пространства переговорного процесса).

За счёт существования этого последнего топа первичный конфликт (вернее, непосредственное противодействие) в этом случае «замораживается» (на его продолжение накладывается мораторий), а исходная конфликтная ситуация преобразуется в другую (переговорную) ситуацию. Иными словами, оно преобразуется в другое взаимодействие — во взаимодействие по поводу первичного конфликта, который оказывается ассимилированным и включённым (рефлексивно, а его результаты непосредственно) в новый процесс и фактически в новую систему.

Вторая фаза в стандартной динамической схеме развития конфликта — это «осознание ситуации как конфликтной хотя бы одним из её участников», которая, при «естественном» (стихийном) его развитии, непосредственно переходит в третью фазу «конфликтного поведения или взаимодействия». Но вполне возможно и другое течение событий, когда вместо третьей фазы осуществляется перевод апперципируемого практического взаимодействия (мыследействования) в коммуникационно-мыслительный план, минуя эту третью фазу — то есть до того, как стороны конфликта получат реальный практический опыт конфликтного противоборства и «прочувствуют» его негативные последствия на себе.

Другими словами, переговоры могут быть не только четвёртой, но и третьей фазой конфликтного процесса. Тем самым «вертикальная» составляющая как возможность «поднятия» первичного конфликта на другой уровень, должна быть в явном виде внесена в эту схему и после второй фазы.

Для этого необходимо, с одной стороны, чтобы не одна, а обе противодействующие стороны сознавали, что они находятся в ситуации конфликта, то есть обладали соответствующими конфликтологическими знаниями и компетентностями, позволяющими идентифицировать ситуацию. А, с другой, необходимо, чтобы оба соучастника относились бы к конфликтному противодействию как деструктивному явлению и решили бы вступить в переговоры, чтобы его избежать. Только в этом случае возможно переведение этой ситуации из непосредственной в метаконфликтую, то есть из конфликтного взаимодействия во взаимодействие по поводу конфликта, а самого непосредственно конфликтного поведения, собственно противоборства, — в форму мыслимого (мыслительного) содержания коммуникации ¹³.

Таким образом, вторую фазу стандартной схемы можно интерпретировать двояким образом и различать в ней познавательно-констатирующее и программно-действенное содержание в отношении сложившейся конфликтной ситуации.

Чтобы продолжить намеченное рассуждение о возможных преобразованиях исходной стандартной схемы, мы вместо смыслового понятия осознания будем использовать более определённое оргдеятельностное понятие рефлексии. Соответственно два выделенных выше содержания осознания (познавательно-констатирующее и программно-действенное) будут передаваться с помощью различения ретроспективной (R_re) и проспективной (R_pro) рефлексии (Щедровицкий 1974, 2004) ¹⁴. Таким образом, перейдут ли стороны конфликтной ситуации в фазу непосредственного противодействия (конфликтного поведения) или к переговорам (способным в итоге преобразовать сложившуюся конфликтную ситуацию в ситуации конкуренции или сотрудничества), зависит от R_pro-рефлексии ¹⁵.

Вторая фаза стандартной схемы после такого переозначения, примет вид выхода в рефлексию (рефлексивную позицию), смысл которой состоит в сознательном присвоении опыта свершившегося события (ретроспективный аспект) и определении исходя из этого опыта контуров события будущего (проспективный аспект) ¹⁶.

Вернёмся к рассмотренной выше четвёртой фазе стандартной схемы в виде выхода из конфликта через переговоры. Вполне очевидно, что такой выход не может быть непосредственным продолжением самого практического противодействия, а требует осознания бесперспективности такого прямого противодействия и совместного принятия решения сторонами конфликта о переходе к переговорам. Тем самым сама четвёртая фаза включает в неявном виде два различных процесса — тот, что мы обозначили выше как рефлексивный выход, и собственно переговорный процесс. В рамках этого рефлексивного выхода R_re-рефлексия оценивает опыт реального противодействия, а R_pro-рефлексия переводит прямое противодействие в переговорный процесс. «Работа» этого рефлексивного механизма ничем не отличается от его работы в качестве второй фазы стандартной схемы ¹⁷, а значит есть все основания «разделить» четвёртую фазу по крайней мере на две — рефлексивного выхода и реального выхода с его альтернативными стратегиями (собственно переговорный процесс, капитуляция одной из сторон, продолжение конфликтного противодействия).

Нетрудно заметить, что механизм рефлексивного выхода играет двойную роль. Во-первых, маркирует и расчленяет единый процесс на вполне определённые составляющие, придаёт ему ту или иную (искусственную) организацию. Во-вторых, выполняет роль своего рода «переключателя», направляющего дальнейшее течение процесса в то или иное русло.

Тем самым, введение в стандартную схему фаз рефлексивного выхода выступает как способ и результат её превращения из квазиестественной в оргдеятельностную. Если довести этот принцип до логического конца, то фазы рефлексивного выхода с оргдеятельностной точки зрения должны выступать в качестве основных разделительных, и вместе с тем соединительных, звеньев конфликта как процесса. Они же, естественно, должны отмечать и начало и конец этого процесса. Таким образом стандартная, четырёх фазная линейная схема развития конфликтных отношений за счёт этой процедуры превращается по крайней мере в семи-фазную:

1. Предконфликтный рефлексивный выход.
2. возникновение конфликтной ситуации; Первый внутриконфликтный рефлексивный выход.
3. Конфликтное поведения (взаимодействие).
4. Второй внутриконфликтный рефлексивный выход.
5. Выход или разрешение конфликта.
6. Постконфликтный рефлексивный выход.

Достаточно очевидно, что подобное преобразование стандартной схемы порождает в хронотопе конфликта ещё один топ, — пространство рефлексивных состояний, — соединяющий топ непосредственного противодействия с коммуникационно-мыслительным пространством переговорного процесса. Тем самым такая схема представляет сам процесс конфликта в виде «движения» в каждом их подобных пространств (топов) в соответствии с «логикой» их внутренней организации и возможных переходов между ними ¹⁸.

Хотя мы, на первый взгляд, ввели в схему «предконфликтный» и «постконфликтный» рефлексивные выходы из чисто логических (формальных) соображений, это далеко не так — у них есть вполне определённая содержательная интерпретация. Это ведь своего рода имманентные пограничные маркеры самого конфликта, способные выделять его как особое социокультурное явление актуально в результате самоопределения, а не задним числом в чисто познавательном залоге. Причём, выделяют они его с помощью R_pro-предконфликтной и R_re-постконфликтной рефлексии: один раз, как только прогнозно-программное содержание, а другой раз как ещё и реальное бытие, оказавшееся к этому первичному содержанию в определённом (рефлектируемом) отношении.

«Предконфликтный» и «постконфликтный» рефлексивные выходы отличаются лишь по отношению к конкретному событию-конфликту и в отличие от первого и второго внутренних являются выходами внешними ¹⁹.

Именно «внешние» рефлексивные выходы в исходно непрерывных процессах деятельности и жизнедеятельности выделяют те или иные их события/ситуации как таковые. Они являются средствами артификации, овладения собственной деятельностью/жизнедеятельностью — маркируют те или иные события/ситуации и позволяют «переключать (ся)» с одних на другие. R_re-рефлексия завершает и аккумулирует опыт предыдущего события/ситуации (в пределе, всех предыдущих), а R_pro-рефлексия предопределяет последующие (в пределе, все последующие).

В частности, это означает, что если в рамках предконфликтного рефлексивного выхода R_re-рефлексия оценивает предыдущее событие/ситуацию как предконфликтные, то R_pro-рефлексия в качестве «переключателя» либо «дает добро» на дальнейшее развитие конфликта, либо позволяет «выйти» из предконфликтной ситуации непосредственно в переговорное пространство. Это означает: миновать первую фазу «возникновения конфликтной ситуации», «обойти» первичный конфликт (непосредственное противодействие) как таковой ²⁰. Именно этот тип рефлексии «ответственен» за организацию инициативных, сознательно планируемых конфликтов как средств достижение тех или иных целей мысле- и жизне-деятельности.

Каков смысл подобного преобразования стандартной схемы и во что она в результате преобразована? В частности, осмысленно ли утверждать, что она более адекватно представляет конфликт как таковой? Хотя последнее суждение, на наш взгляд, и оправдано, но основной её смысл всё-таки в другом. Мы старались перестроить процессуальную схему конфликта как объекта (теории) в объектную схему (подхода), позволяющую участникам конфликта овладевать этим видом противодействия. Другими словами, превратить её из частично познавательно ориентированной — в схему самоорганизации деятельности конфликтного типа за счёт последовательного введения в неё рефлексивно-управляющих актов.

Для таких схем справедлив известный теоретико-деятельностный принцип: она будет достаточно точно изображать некоторое событие, если будет использована как внутреннее средство его (само) организации. И в этом выражается отличие бытия социокультурных объектов от бытия объектов натуральных, и, в частности, установок оргконфликтного подхода от теории конфликта.

Коммуникационно-мыслительный план конфликта

Для традиционного общества ²⁰, с его регулярно-замкнутым образом жизни, идеал (идеальное состояние человеческого общежития) явлен во всей своей полноте уже в самом начале истории. Вся последующая история рассматривается здесь как история искажений и уклонений от этого явленного идеала, то есть как вечное возвращение к этому идеалу. Конфликты здесь являются сугубо негативными явлениями, проявлением отклонений, искажения традиционного образа жизни. Содержательный смысл у конфликтов, их функциональность может появиться только в обществе, ориентированном на развитие, в котором история рассматривается как перманентный процесс ценностного выбора и самоопределения, как инновационный процесс.

В его рамках такая действительность как социальные изменения — складывание новых отношений и продуцирование, освоение новых реальностей — перманентно выводят за уже сложившиеся пределы, то есть делают социальное пространство открытым. Именно к этой действительности апеллируют энтузиасты позитивно-функциональной интерпретации конфликтных явлений. Для них именно конфликты, во-первых, размыкают те или иные отжившие свой век социальные пространства, а во-вторых, позволяют обнаружить и осознать те новые противоречия, которые стимулируют социальное развитие. И то, что так «по факту» зачастую происходит, не может быть подвергнуто сомнению. Вопрос лишь в том все ли, и если не все, то какие процессы социальных изменений проходят через конфликты (конфликтную стадию) в их непосредственно практическом выражении?

Ответ на него зависит от наших взглядов на соотношения естественного (стихийного) и искусственного (целенаправленного) начал в социальной Действительности. Обратимся, например, к различениям процессов социальных изменений на основе соотношения в них естественного/искусственного начал, принятым в СМД-методологии. В её рамках противопоставляется по крайней мере четыре культурно-исторических типа социальных изменений, это: естественная эволюция, искусственное развёртывание, естественно-искусственное развитие и искусственно-естественное становление. Не обсуждая «вес» и «место» каждого из такого типа процессов в реальной социальной жизнедеятельности, тем более, что на разных этапах истории социальных общностей оно может быть различным, в общем виде можно утверждать, что позитивно-функциональный смысл у конфликтных явлений может появиться у социальных изменений лишь эволюционного типа. Только в отношении этой категории процессов социальных изменений первичные конфликты способны выполнять позитивную функцию преодоления социальной рутины и обнажения тех или иных противоречий.

Ведь фактически обнажение необходимости в такого рода изменениях происходит здесь традиционным способом «проб и ошибок», когда субъекты социального действия непосредственно-практически «упираются» в невозможность осуществления той или иной деятельности. А именно: когда R_re-рефлексия оценивает непосредственно-практическое продолжение той или иной деятельности как бесперспективное, а R_pro-рефлексия вынуждена переводить содержание этой деятельности в коммуникационно-мыслительный план поиска ответа на вопрос «что в ней должно быть изменено» для дальнейшего успешного осуществления деятельности в новых социальных условиях. Этот перевод обеспечивает подключение мышления, артифицирующего естественный процесс «проб и ошибок». Тем самым конфликт может выступать в роли механизма преобразования «качества» социальных изменений, их перевода из эволюционного плана (естественные изменения) в план социального развития (естественно-искусственные изменения).

Это означает, что функциональность (содержательность) конфликта как непосредственного противодействия напрямую связана с работой рефлексивного механизма, способного переводить конфликтогенную ситуацию в коммуникационно-мыслительный план, в план переговоров.

Выше уже отмечалось, что с точки зрения ОД-модели конфликта смысловым ядром переговорного процесса является артификация либо первичного, непосредственного противодействия, либо его возможности. Чем более конфликтологически оспособлены стороны взаимодействия, чем более разносторонней их опыт (то есть уровень рефлексии) и средства его ассимиляции, тем больше шансов на то, что они выйдут в «пространство» парадигматического дискурса до того, как возникнет собственно противоборство «без правил». И наоборот, чем «девственнее» они в этом отношении, тем более вероятен выход в это пространство лишь после отрицательного опыта непосредственного противоборства.

Вполне очевидно, что сам по себе выход в метаконфликтное пространство не гарантирует автоматического разрешения конфликта. С одной стороны, само коммуникационно-мыслительное поле может стать ареной конфликтного противодействия (но уже чисто интеллектуального) и потребовать выхода в мета-метаконфликтное пространство, новой рефлексивной возгонки для своего разрешения ²¹. А, с другой стороны, всегда остаётся опасность и возможность с любого уровня метаконфликтного взаимодействия вновь «провалиться» на уровень первичного конфликта, то есть продолжить или начать непосредственное противодействие.

Во многом подобные метаморфозы зависят от того, является ли конфликт «закрытым» или «открытым» в отношении интересов, преследуемых его сторонами и средств их удовлетворения. Другими словами, готовы ли стороны обсуждать свои и взаимные интересы и средства в процессе коммуникации, или хотя бы одна из сторон предпочитает, чтобы другая сторона лишь догадывалась о них и готова использовать эту неопределённость в своих целях.

У переговоров два исхода: или стороны «договорятся» между собой и их взаимодействие приобретет новую форму, или «не договорятся» и первичный конфликт будет «разморожен». Но даже в этом, втором случае, это не будет прямое продолжение первичного конфликта, поскольку в нём так или иначе будет задействован опыт рефлексии и переговоров.

Любые успешные переговоры венчает договор, в соответствии с которым и осуществляется дальнейшее, уже взаимосогласованное регулирование взаимодействия конфликтовавших сторон. Изменение формы взаимодействия напрямую связано с преобразованием парадигматик взаимодействующих сторон (с изменением самих «правил игры»). Чисто конструктивная переработка исходных «правил», открывающая возможность перевода конфликтных отношений в отношения сотрудничества или конкуренции (а в этом вся суть переговорного процесса), приобретает права новой парадигматики в результате её легитимации сторонами взаимодействия.

Если конфликтная ситуация возникает по тем или иным причинам в хорошо освоенном, (в культурно-нормативном смысле) социальном пространстве, то основным направлением преобразования конфликтующих парадигматик является их сведение к социально гарантированным, общественно значимым формам или уподобление им. В тех же случаях, когда такая ситуация складывается в неосвоенных областях социальной жизни, на своего рода «ничейной» территории, и такое сведение невозможно, необходимо оригинальное парадигматическое конструирование.

Естественно, что большая часть эмпирических конфликтов располагается между двумя такими полюсами и их разрешение опирается как на элементы апелляции к принципам, правилам и культурным нормам (парадигматике) организации «подобных» взаимодействий, так и на собственно креативные, ситуативные элементы, связанные с особенностями конкретного взаимодействия «здесь и теперь».

То есть такой договор в динамической системе конфликта выполняет парадигматическую функцию в отношении продолжающегося взаимодействия, а релятивизация, преобразование и легитимация парадигматики и определяют содержательную сторону переговорного процесса.

Парадигматический план социального взаимодействие — это план долженствования, в котором обретают конкретный операционально-действенный смысл ценности правильного (правила) и тем самым справедливого в этой сфере ²². А любой договор только тогда гарантирует реальное преобразование конфликта в конструктивные виды взаимодействия, когда обе стороны рассматривают требования, которым они обязуются подчинить свою будущую активность как справедливые.