Найалл Фергюсон: Мир без сверхдержавы

Отказ от глобальной гегемонии

Критикам глобального господства Америки следовало бы на время замолчать и подумать об альтернативе. Если Соединённые Штаты Америки утратят свою роль сверхдержавы, кто их заменит? Не Европа, не Китай, не исламский мир и не Организация Объединённых Наций. К сожалению, альтернативой однополюсному миру представляется отнюдь не «многополюсная» утопия, но кошмарная анархия новых «тёмных столетий».

Как бы то ни было, самой трудной задачей президента США Джорджа Буша-младшего в период недавней предвыборной кампании было убедить американских избирателей в том, что его политика в Ираке оказалась успешной. Трудной потому, что, хотя Саддам Хусейн и был свергнут, свидетельства того, что он представлял серьёзную и неотвратимую угрозу США или их союзникам, не выглядели убедительными. К власти в Багдаде было приведено новое правительство, но вооружённые формирования продолжают действовать в таких повстанческих центрах, как Эн-Наджаф, а террористические акции не идут на спад ни в столице, ни в других городах. Число погибших американцев перевалило за тысячу. Общие затраты на операцию составили, по всей видимости, не менее 100 миллиардов долларов. Аргументы же сторонников теории заговора, по мнению которых вторжение в Ирак имело своей основной целью сдерживание цен на нефть, оказались совершенно несостоятельными. Бензин никогда ещё не был таким дорогим. Поэтому не приходится удивляться тому, что, по мнению половины американцев, войну вовсе не стоило начинать.

По этим причинам есть все основания в ближайшее время ожидать пересмотра принципов превентивности и политики односторонности, столь характерных для внешней политики администрации Буша. Военная сила больше не будет использоваться для насильственной смены режимов ни на Ближнем Востоке, ни где-либо ещё. Главари военных режимов, обладающих бооьшими военными арсеналами, чем были у Саддама Хусейна, и более тесно, чем он, связанные с террористами, могут теперь вздохнуть с облегчением. Никто больше всерьёз не разрабатывает новых планов их разгрома. Джон Керри обещал быть президентом, обладающим достаточным кредитом доверия, чтобы вернуть наших союзников на нашу сторону, склонить их к тому, чтобы разделить с американцами финансовое бремя, сократив его для американских налогоплательщиков, и уменьшить риск для американских солдат. Именно это, считает он, поможет довести дело до конца и вернуть американских солдат домой. В то же время его противник, Джордж Буш, к концу кампании странным образом перестал упоминать об «Оси зла» (Ирак, Иран и Северная Корея), хотя и успел сразиться только с одним из элементов этой оси. Для многих критиков администрации Буша — как внутри страны, так и за рубежом, — эта новая трезвость в американской внешней политике безусловно служит свидетельством перемен к лучшему. Можно предположить, что ничто так не обрадует Майкла Мура, как вывод всех американских войск с Ближнего Востока и предоставление Ираку, да и королевскому дому Саудов, возможности самим разбираться со своими делами. Можно предположить, что никто не будет доволен так, как германский канцлер Герхард Шрёдер, если янки уберутся восвояси.

Есть, правда, одна проблема с этим энтузиазмом по поводу американского отказа от глобальной гегемонии: а что последует за подобными событиями? Если Соединённые Штаты Америки — как этого желают, по-видимому, всё больше и больше людей — и впрямь сократят масштабы своего военного присутствия за границей, что тогда? Только самый наивный исследователь международных отношений способен поверить, что в таком случае человечество успокоится и сможет наслаждаться новым золотым веком вечного мира.

Мы склонны считать, что власть, как и природа, не терпит пустоты. Как свидетельствует история мировой политики, кто-то всегда выступает гегемоном или стремится стать таковым. Сегодня им являются Соединённые Штаты Америки, столетие назад на их месте была Великобритания. Ещё раньше — Франция, Испания и другие державы. Знаменитый германский историк XIX века Леопольд фон Ранке, один из лучших знатоков искусства управления государством, рассматривал европейскую историю эпохи модернити как непрекращающуюся борьбу за господство, равновесие сил в которой достигалось только чередой повторяющихся конфликтов.

Влияние экономической науки на исследования в мировой политике, похоже, лишь подтверждает представление об истории как о конкуренции соперничающих между собой государств. В своём вышедшем в 1987 году бестселлере «Взлеты и падения великих держав: экономические изменения и военные конфликты-1500–2000 годы» историк Пол Кеннеди из Йельского университета пришёл к выводу, что, подобно всем империям прошлого, Соединённые Штаты Америки и Советский Союз неизбежно придут в упадок, надорвав свои силы. На их место, утверждал Кеннеди, встанут растущие Китай и Япония, не стеснённые грузом имперских военных обязательств.

Политолог Джон Миршаймер из Чикагского университета в книге «Трагедия политики великодержавности» дополнил проведённый Полом Кеннеди анализ. Не надорвавшись, отражая натиск Германии и Японии, США, по его мнению, должны быть готовы к возвышению новых конкурентов. «Наиболее опасную потенциальную угрозу Соединённым Штатам Америки, — отмечал он, — в начале XXI века представляет собой растущий Китай, и поэтому США глубоко заинтересованы в существенном замедлении темпов экономического развития Китая в ближайшее время». И Китай — не единственный соперник для Соединённых Штатов. По мнению Миршаймера, Европейский Союз также имеет возможность стать «грозным соперником».

Мощь и сила, говоря иными словами, не являются естественной монополией; борьба за владычество вечна и всеобща. Однополюсность, о которой многие заговорили после краха Советского Союза, не может быть продолжительной — хотя бы по той простой причине, что история не терпит гипердержав. Рано или поздно появятся соперники, и мы вновь вернёмся к многополюсному миру великих держав. И даже если США сделают из своего иракского опыта вывод о необходимости отказа от имперских притязаний, другая страна или группа государств предпримут попытку претендовать на гегемонию.

Но что если все эти почтенные учёные ошибаются? Что если мир действительно вступает в период отсутствия гегемона? Что если на смену балансу сил придёт отсутствие силы? Подобные ситуации известны истории. Хотя летописцев прошлого, как правило, занимали деяния великих — будь то цивилизации, империи или национальные государства, — периоды мирового безвластия не остались без их внимания. К сожалению, примеры испытания мира периодами вакуума власти (или, если угодно, аполярности) вряд ли могут воодушевлять. Все, кто с нетерпением ждёт упадка американской гегемонии, должны иметь в виду, что наиболее вероятной альтернативой господству США может стать не многополюсный мир соперничающих между собой великих держав, а мир, в котором вообще не существует гегемона. Аполярность способна обернуться анархией новых «тёмных столетий»: упадком империй и религиозным фанатизмом, грабежами и разрушениями в отдалённых регионах планеты, экономической стагнацией и отступлением цивилизации в немногочисленные укреплённые анклавы.

Претенденты на трон

Почему в начале XXI века может возникнуть вакуум власти? Представить себе причины этого не слишком трудно.

Глиняные ноги американского колосса — каким бы значимым ни казалось превосходство США в экономике, военной мощи и «мягком» культурном влиянии, Америка страдает по крайне мере от трёх структурных дефицитов, уже сегодня ограничивающих эффективность и долговременность её квазиимпериалистической роли. Первый — это растущая зависимость страны от иностранного капитала, с помощью которого финансируется чрезмерное частное и государственное потребление. Трудно назвать хоть одну империю прошлого, которая просуществовала продолжительное время после того, как оказалась зависима от зарубежных займов. Второй дефицит относится к численности вооружённых сил; Соединённые Штаты являются чистым «импортёром» населения и потому не могут подкрепить свои гегемонистские устремления подлинной колонизацией. В то же время их сравнительно небольшая, не основанная на воинской повинности армия чрезмерно распылена в связи с продолжающимися интервенциями в Афганистане и Ираке. И наконец, особенно важно то, что США страдают от явления, которое следовало бы назвать «дефицитом приоритетов». Их республиканские институты и политические традиции затрудняют достижение консенсуса относительно долгосрочных проектов «строительства наций». За некоторыми исключениями, вмешательство Соединённых Штатов в дела иных стран на протяжении всего XX века было весьма непродолжительным. Американские войска задержались в Западной Германии, Японии и Южной Корее более чем на 50 лет; но ничего подобного нельзя сказать ни о Филиппинах, ни о Доминиканской Республике, ни о Гаити, ни о Вьетнаме, а тем более — о Ливане и Сомали. Последние опросы общественного мнения указывают, что сегодня американский электорат ещё менее готов жертвовать кровью и жизнями в дальних странах, чем это было во время войны во Вьетнаме.

Старая Европа стареет всё больше. Тем, кому во снах видится ставший противовесом американской гипердержаве Европейский Союз, лучше и не просыпаться. Несмотря на впечатляющее расширение ЕС в этом году, не говоря уже о валютном союзе 12 входящих в него стран, демографические реалии обрекают Европейский Союз на сокращение его международного влияния. Снижение рождаемости и рост продолжительности жизни ведут к тому, что средний возраст жителей Западной Европы уже менее чем через полвека приблизится к 50-летней отметке. «Уровень зависимости» в Европе (то есть число граждан, не работающих по причине возраста, приходящееся на каждого занятого в производстве) станет опасно высоким. Старая Европа скоро станет в прямом смысле слова старой. К 2050 году каждый третий итальянец, испанец и грек будут старше 65 лет, даже если принимать во внимание продолжающуюся иммиграцию. И европейцы окажутся перед болезненным выбором: либо американизировать свою экономику, то есть допустить бооьшую иммиграцию и связанные с ней культурные перемены, либо превратить свои страны в закрытые, укреплённые сообщества пенсионеров. Пока же замедление институциональных реформ в ЕС означает, что отдельные европейские государства будут по-прежнему обладать значительной автономией в неэкономических вопросах, в частности во внешней политике и сфере обеспечения безопасности.

Грядущий экономический кризис в Китае. Оптимисты настаивают, что китайское «экономические чудо» последнего десятилетия не закончится, а темпы хозяйственного роста сохранятся на столь высоком уровне, что в течение 30–40 лет внутренний валовой продукт Китая превзойдёт американский. Однако не очевидно, что закономерности развития, справедливые для всех растущих экономик, изменятся только ради того, чтобы порадовать Пекин. Во-первых, никуда не исчезает фундаментальная несовместимость свободной рыночной экономики, всегда основывающейся на частной собственности и верховенстве закона, и коммунистической монополии на власть, порождающей коррупцию и затрудняющей формирование прозрачных налоговых, денежных и регулирующих институтов. Как свойственно и экономикам других «азиатских тигров», производство опережает внутреннее потребление (что делает экономику зависимой от экспорта) и в ещё большей степени — развитие национальной финансовой системы. На деле никто не знает реального масштаба скрытых проблем китайского банковского сектора. Тем западным банкам, которые скупают сейчас невозвращённые долги китайских предприятий, с тем чтобы закрепиться в экономике страны, следует помнить, что подобная стратегия однажды уже была опробована: сто лет назад, в эпоху политики «открытых дверей», американские и европейские фирмы ринулись в Китай лишь для того, чтобы потерять свои инвестиции в огне войн и революции. Тогда, как и сейчас, надежды на быстрое развитие Китая носили характер эйфории, особенно в США. Однако они не оправдались; разочароваться, быть может, придётся и теперь. Финансовый или банковский кризис в Китае может иметь страшные последствия, особенно если зарубежные инвесторы осознают, как сложно репатриировать принадлежащие им китайские активы. Напомню: когда иностранцы инвестируют напрямую в заводы, не пользуясь такими посредническими инструментами, как облигации, необходимость во внутреннем контроле над движением капитала отпадает. В самом деле, как можно вывезти из страны металлургический завод?

Фрагментация исламской цивилизации. Учитывая, что уровень рождаемости в мусульманских обществах более чем вдвое превышает средний по Европе, в ближайшие годы давление со стороны исламских стран Северной Африки и Ближнего Востока на Европу и Соединённые Штаты Америки усилится. Если, например, к 2050 году (как, предполагая неизменными уровни рождаемости, предсказывают эксперты ООН) Йемен превзойдёт Россию по численности населения, должна будет либо коренным образом улучшиться экономическая ситуация на Ближнем Востоке, либо существенно вырасти эмиграция из арабских стран в стареющую Европу. Но постепенная колонизация европейских городов мусульманами — наиболее заметная в таких местах, как французский Марсель, где выходцы из Северной Африки заселили все пригороды, — не обязательно предвещает появление новой и грозной «Еврабии». На деле мусульманский мир расколот как никогда, и не только по линии традиционных противоречий между суннитами и шиитами. Линия раскола проходит также между теми мусульманами, кто пытается найти способ мирного сосуществования с Западом (этот импульс воплощён в стремлении турецкого правительства ввести свою страну в Европейский Союз), и теми, кого привлекает революционный исламский большевизм ренегатов вроде лидера «Аль-Каеды» Усамы бен Ладена. От Марокко до Пакистана опросы указывают на устойчивые антиамериканские настроения, но не на единство мнений. В Европе только немногие мусульмане открыто выражают симпатии к террористическим организациям; так, основная масса молодых иммигрантов в Англии явно предпочитают джихаду ассимиляцию. Нам пока далеко до двухполюсного столкновения цивилизаций и ещё дальше — до появления нового Халифата, который стал бы серьёзной геополитической угрозой для США и их союзников.

Подытожим: каждый из потенциальных гегемонов XXI века — Соединённые Штаты Америки, Европа и Китай — похоже, несут в себе зародыши упадка, а Ислам остаётся распылённой силой в мировой политике, не обладающей ресурсами сверхдержавы.

Во мраке и разобщённости

Представим себе, что при наихудшем варианте развития событий предпринятая американскими неоконсерваторами попытка вмешательства в Ирак оканчивается неудачей, а проект демократизации Ближнего Востока под дулами пушек завершается бесславным выводом войск и переходом от имперской политики к деколонизации менее чем через два года после вторжения. Предположим также, что ни одна из набирающих силы стран-соперниц не пытается заполнить вакуум, который в результате образуется не только в Ираке, но и, вполне вероятно, в Афганистане, на Балканах и на Гаити. Каким будет тогда наше аполярное будущее? Ответ на этот вопрос непрост, поскольку история знает слишком мало периодов, когда на роль глобального или, по крайней мере, регионального гегемона не имелось бы явного претендента. В новейшей истории наиболее близким аналогом могут служить 1920-е годы, когда Соединённые Штаты Америки отвергли вильсоновские идеи глобальной демократии и системы коллективной безопасности, построенные вокруг Лиги наций. Существовал также и непродолжительный вакуум власти в Центральной и Восточной Европе, последовавший за крушением Романовской, Габсбургской, Гогенцоллерновской и Османской империй. Однако тогда старые европейские империи быстро прибрали к рукам лакомые куски оттоманского режима на Ближнем Востоке. Большевикам в России к 1922 году удалось вновь собрать бывшую царскую империю. А к 1936 году полным ходом осуществлялся германский реванш.

Поэтому, чтобы выявить период реальной и длительной аполярности, нужно заглянуть намного дальше в глубь истории — в IX и X столетия. В тот период пик могущества обломков Римской империи — Рима и Византии — уже остался далеко позади. На Западе власть была поделена между папами и наследниками Карла Великого, поделившими его недолговечную империю согласно Верденскому договору 843 года. Вплоть до коронации Оттона I в 962 году не появилось ни одного солидного претендента на императорский трон, да и сам новый император был лишь одним из германских принцев с притязаниями (так никогда и не осуществившимися) на роль правителя Италии.

Византия же увязла в то время в подавлении восстания булгар в своих северных провинциях. К 900 году халифат Аббасидов, основанный в 750 году Абу-Аббасом, также миновал вершину своего подъёма, а к середине X века он находился в глубоком упадке. В Китае императорская власть переживала тяжёлые времена, вызванные переходом власти от династии Тан к династии Сун. Обе эти империи имели блистательные столицы — Багдад и Чаньань, но ни одна из них уже не претендовала на дальнейшую территориальную экспансию.

Слабость прежних империй позволила укрепиться новым, более мелким образованиям. Когда хазары в 740 году приняли иудаизм, их каганат заполнил властный вакуум на территории между Чёрным и Каспийским морями. В Киеве, далеко за пределами досягаемости Византии, княжна Ольга в 957 году перешла в православное христианство, положив начало будущей Российской империи. Сельджуки, предшественники османских турок, основали Румский султанат после утраты аббасидами контроля над Малой Азией. В Африке существовала своя мини-империя в Гане; в Центральной Америке — цивилизация майя. Связи между этими сообществами были либо минимальными, либо отсутствовали вовсе. Данная ситуация была прямой противоположностью глобализации. То был мир разобщённых, интравертных цивилизаций.

Одной из особенностей этой эпохи было то, что в условиях отсутствия мощных светских государств религиозные вопросы приводили к серьёзным потрясениям. Религиозные институты нередко задавали политические установки. В VIII и IX веках Византию подрывало движение иконоборцев. К XI веку Папа почувствовал себя настолько сильным, что решился нанести поражение императору Священной Римской империи Генриху IV в споре о том, за кем из них должно оставаться право назначать епископов. Новые монашеские ордена обрели значительную власть в христианских землях, в особенности орден клюнийцев — первый, которому удалось централизовать монашескую организацию. В мусульманском мире реальная власть находилась в руках улемов (духовенства). Не удивительно, что этот период завершился кровавыми священными войнами, известными под названием крестовых походов, первый из которых был организован европейскими христианами в 1095 году.

Однако за тем, что могло казаться «столкновением цивилизаций», на деле скрывалась уязвимость аполярного мира для военных рейдов, предпринимавшихся более «отсталыми» народами против городских центров. Викинги неоднократно грабили западно-европейские города в IX веке — в качестве всего лишь двух примеров достаточно привести Нанта в 842 году и Севильи в 844 году. Один франкский летописец с ужасом описывал «нескончаемый поток викингов», устремляющихся на юг. Константинополь в 860 году также был разграблен в результате похода русичей — племён, составивших затем ядро будущей России. Это «яростное и дикое племя не знало сострадания, — сетовал византийский патриарх, — подобно ревущему морю, они разрушали все, не щадя никого». Такими были реалии эпохи анархии.

Не удивительно поэтому, что будущее виделось за небольшими, способными себя защитить политическими образованиями — такими, как Венецианская республика, типичный пример города-государства, проводившего собственную внешнюю политику уже к 840 году, или созданное в Англии в 886 году королевство Альфреда Великого, которое считают первым в европейской истории образованием, напоминающим национальное государство.

Поражение сверхдержав

Может ли аполярность ввергнуть сегодня мир в период, подобный эпохе короля Альфреда? Может, но отличия будут важными и тревожными.

Разумеется, можно себе представить, что устоявшиеся мировые центры власти — Соединённые Штаты Америки, Европа и Китай — замкнутся в своих собственных региональных сферах влияния. Но как быть с растущими претензиями на самостоятельность, о которых заявляют международные организации, созданные под американским руководством после Второй мировой войны? ООН, Международный валютный фонд, Всемирный банк и Всемирная торговая организация (ранее — Генеральное соглашение по тарифам и торговле) — каждая из этих организаций видит себя в каком-то смысле представителем «международного сообщества». Так ли уж отличаются их стремления к управлению на глобальном уровне от духа «тёмных столетий?»

Претензии на универсализм были неотъемлемой частью риторики и той эпохи. Каждая империя мечтала о власти над всем миром; их правители, не подозревая иногда о существовании других цивилизаций, могли даже верить в реальность таковой. На самом же деле, однако, не было ни всемирного христианства, ни всеобъемлющей Поднебесной империи. Реальностью была политическая фрагментация. И это справедливо и для настоящего времени. Определяющей чертой современной эпохи является сдвиг власти не вверх, к наднациональным институтам, а вниз. С утратой монополии государства на осуществление насилия и его способности контролировать коммуникационные сети человечество вступило в период, характеризующийся дезинтеграцией не в меньшей степени, чем интеграцией.

Если свободное движение информации и средств производства увеличивает возможности транснациональных корпораций и неправительственных организаций (а также и религиозных культов любого толка), то свободный обмен технологиями разрушения усиливает криминальные организации и террористические группы. Складывается впечатление, что эти группы теперь способны действовать где им захочется — от Гамбурга до сектора Газа. В противоположность этому мандат международного сообщества отнюдь не глобален. На деле он всё более ограничивается несколькими «стратегическими» городами — вроде Кабула или Приштины. Одним словом, именно негосударственные агенты, включающие как «монахов», так и «викингов» наших дней, обладают реальной глобальной властью.

И что же остаётся? Упадок империй. Религиозное возрождение. Повсеместная анархия. Грядущее отступление в укреплённые города. Всё это — опыт «тёмных столетий», который миру, оставшемуся без гипердержавы, скоро придётся испытать вновь. Проблема, однако, состоит в том, что новое «тёмное столетие» окажется намного более опасным, чем то, что уже было пережито человечеством в IX веке. Мир населён почти в 20 раз плотнее, и потому конфликты между различными «племенами» неизбежно окажутся более частыми.

Технологии преобразовали производство, и теперь человеческие сообщества зависят не только от наличия пресной воды и хорошего урожая, но и от снабжения углеводородным топливом, запасы которого, как известно, конечны. Технологии усовершенствовали также и деструктивные возможности; сегодня можно не просто разграбить город, но и полностью уничтожить его. На протяжении двух десятков лет глобализация — интеграция мирового рынка товаров, трудовых ресурсов и капитала — способствовала росту уровня жизни людей повсюду в мире за исключением тех стран, которые сами изолировали себя от этого процесса тираническими режимами или гражданскими войнами. Поворот глобализации вспять, который может быть вызван наступлением новых «тёмных столетий», с неизбежностью приведёт к экономической стагнации и даже депрессии. В случае повторения событий 11 сентября 2001 года, скажем, в Хьюстоне или в Чикаго США несомненно предпримут дополнительные меры защиты и потому превратятся в менее открытое общество, не столь гостеприимное по отношению к иностранцам, собирающимся посетить страну в поисках работы, с частным визитом, или же для развития своего бизнеса. Между тем по мере того, как будут разрастаться мусульманские анклавы в Европе, инфильтрация исламских экстремистов в ЕС примет необратимый характер, и трансатлантические разногласия по проблемам Ближнего Востока дойдут до критической точки. Экономический кризис в Китае приведёт к краху коммунистической системы, высвобождая те же центробежные силы, которые подрывали мощь и прежних китайских империй. Западные инвесторы понесут убытки и сочтут, что более низкие прибыли дома предпочтительнее дефолта за рубежом.

Худшие последствия новых «тёмных столетий» проявятся на окраинах слабеющих великих держав. Богатейшие порты глобальной экономики — от Нью-Йорка до Роттердама и Шанхая — станут объектами нападений грабителей и пиратов. Террористам нетрудно будет разрушить режим свободного мореплавания, сделав своими мишенями нефтетанкеры, авианосцы и круизные лайнеры, в то время пока западные страны всецело сконцентрировались на укреплении безопасности своих аэропортов. Одновременно ограниченные ядерные войны могут опустошить целые регионы, начиная с Корейского полуострова и Кашмира вплоть до Ближнего Востока. В Латинской Америке безнадёжно бедные низы будут искать утешения в евангелическом христианстве, импортируемом религиозными организациями из США. В Африке великая чума СПИДа и малярии продолжит свою смертоносную работу. Немногочисленные авиакомпании, которым удастся избежать банкротства, просто отменят рейсы во многие города этих континентов. Кому придёт в голову ехать туда, покидая свои защищённые надёжной охраной убежища?

По всем этим причинам перспектива аполярного мира должна пугать нас намного сильнее, чем пугала она наследников Карла Великого. И в случае, если Соединённые Штаты Америки отойдут от глобальной гегемонии — а гегемония эта сегодня существует только в сознании самих американцев, уже уязвлённом мелкими поражениями на отделённых рубежах империи, — мы не станем свидетелями ни эры многополюсной гармонии, ни даже прежнего баланса сил, как бы ни пытались нас в этом убедить противники американского доминирования. Будьте осторожнее в своих пожеланиях. Многополюсность не станет альтернативой однополюсности. На смену последней придёт аполярность — глобальный вакуум власти. И от этого, не столь уж и нового, глобального беспорядка выиграют силы, намного более опасные, нежели соперничающие между собой великие державы.