Максим Анисимович Кронгауз:
Язык и коммуникация: новые тенденции.
Лекция

Лекция

Что важнее — язык или коммуникация? Я не скажу, что думал так всегда, но в данном случае я, безусловно, выступаю с точки зрения коммуникации. В подтверждение этой позиции приведу простые примеры. Бывают ситуации, когда люди теряют свой язык, точнее, возможность общаться на нём. Это либо физическая неполноценность, либо религиозные обеты, либо просто потеря собеседника на своём родном языке, например, эмиграция. В этих ситуациях всегда происходит своеобразная компенсация, всегда возникает новый язык или знаковая система. То, на чём можно общаться. Так что потеря языка — вещь весьма болезненная, но преодолимая, а вот потребность человека в коммуникации, по-видимому, относится к нашим основным потребностям.

Сразу скажу, что подобная точка зрения, то есть предпочтение коммуникации языку, противостоит, в том числе, и точке зрения пуристов. Когда мы говорим о том, что в языке что-то недопустимо, что «кофе» не должно быть среднего рода, «звонить» нельзя в настоящем времени ударять на первом слоге, это все, конечно, правильно. С одной стороны. С другой стороны, если вдруг большая часть носителей начинает так говорить, мне кажется, лингвист должен на это реагировать. Простой способ реагирования — менять или сдвигать норму, делать допустимым то, как говорит большая часть носителей русского языка. Конечно, замечательно, что образованный человек знает: «кофе» — мужского рода. И говорит «чёрный кофе», а если кто-то сказал «чёрное кофе», этот человек необразованный и его надо презирать. Это всё верно (с определённой позиции). Но в речи образованных людей я часто встречал фразы типа «Где же кофе? Вот оно». И я не начинаю презирать этого человека. Некоторые языковые механизмы действительно навязывают нам этот средний род.

Итак, скажу банальную вещь — главное, чтобы происходила коммуникация. А регулируем мы язык так, как нам удобно. Я всегда вспоминаю эпизод из старого фильма, пересказанный в лекции известным, ныне покойным лингвистом, в котором участвуют академик и его домработница. Академик регулярно попрекал её за то, что она говорила «ложит». В какой-то момент она ему сказала: «Ну, знаю я, что правильно будет «класть», но мне жить с теми людьми, которые «ложат». Здесь замечательно сформулирован приоритет коммуникации над языком. Ради простоты и естественности коммуникации можно и нужно нарушать языковую норму. А академик потерпит. Или, обобщая: есть высшие ценности — язык, культура, но если меняются условия коммуникации или жизни, мы вносим в язык и культуру определённые изменения.

Теперь перейду к теме. Действительно, вокруг нас меняется всё. Меняется и коммуникация, её условия, что в свою очередь влияет на язык. Приведу простейший пример: в сегодняшнем письменном языке, прежде всего, в Интернете, в SMS, появилось много сокращений. Это обусловлено тем, что, во-первых, просто ограничен объём знаков для SMS, во-вторых, скорость набирания на телефоне или клавиатуре компьютера медленнее, чем речь. Чтобы компенсировать этот недостаток письменной речи, производится больше сокращений. Это очень простой пример того, как условия коммуникации влияют на язык.

Сегодня происходят огромные изменения, которые мы вроде бы и видим, но не замечаем. Так происходит с жизнью вокруг нас. Маленькое отступление о функции учёного. Если говорить о лингвистике, то очень трудно изучать современное состояние родного языка. Таких специалистов много, но в массе своей мы видим, к сожалению, довольно средние, а порой даже бессмысленные работы. Гораздо проще и интереснее изучать древнее состояние языка или чужие, особенно экзотические, языки. О них никто ничего не знает. И лектор, делая доклад, всегда сообщает что-то новое. Может быть, это неверное новое, но проверить его всё равно никто не может. Это всё равно передача информации. Когда же выступает лектор и рассказывает вам о состоянии современного русского языка, то это как рассказывать о футболе или о воспитании детей. Все и так об этом знают. В чём же тогда функция лингвиста? В том, чтобы находить обобщения, связи и тенденции.

О тенденциях я и буду сегодня говорить. И о том, к чему приводят или не приводят тенденции. Лингвист владеет материалом, видит определённые тенденции, но предсказать всё равно ничего не может. Главная проблема в том, что мы не знаем, будет ли существующая тенденция доведена до конца или нет. Например, известно, что в русском языке постепенно исчезает склонение числительных. Про это все говорят. Довольно естественно, если мы делаем прогноз на какой-то длинный период, сказать, что через 100 лет мы не будем склонять числительные. Но все не так просто, ведь эта тенденция существует уже давно. Уж точно более полувека. Более полувека числительные так и продолжают плохо склоняться. Это типичный пример тенденции, которая не доходит до конца. И так происходит с большинством тенденций. Сразу предупреждаю, что, скорее всего, ничто из того, о чём я расскажу, не будет доведено до конца.

В истории человечества есть две формы существования языка и соответствующие им две формы коммуникации. Это устная и письменная коммуникация. Письменная вторична по отношению к устной и появилась позже. С помощью письма можно передавать информацию через пространство и время. Устная речь мгновенна, потому плохо сохранна (по крайней мере, до изобретения записывающих устройств) и не передаётся на далёкие расстояния. А такая нужда постоянно возникает.

Нужно сделать ещё одно замечание, связанное с возникновением письма. Глаголы со значением «писать» в разных языках, как правило, этимологически восходят к двум идеям. Первая — это идея царапанья, вторая — идея нанесения краски на поверхность. Понятно, с чем это связано. Это два традиционных способа изображения знаков. Сегодня ситуация изменилась. Мы всё чаще имеем дело с текстом на экране компьютера, а его мы не пишем — в том самом исконном смысле. Мы нажимаем на клавиши, и происходит некое чудо — на экране возникают буквы. Сегодня, если мы говорим о письменной речи, точнее говорить не о том, как это сделано, а о том, как это воспринимается. Естественно, это противопоставление по двум признакам (производство речи и её восприятие) происходит всегда. Пишем или произносим — слышим или видим. Это основные противопоставления. Сегодня на первый план выходит именно противопоставление восприятия. В этом отношении сегодня точнее говорить именно о визуальной (а не письменной) речи.

Сегодня, с появлением Интернета, появлением огромной новой сферы коммуникации, можно утверждать, что появился некий промежуточный тип коммуникации, который в каком-то смысле является письменным (визуальным), а в каком-то — устным. По способу восприятия — это, безусловно, визуальная речь, то есть воспринимается глазами. Так же и по некоторым другим характеристикам. Например, мы можем делать длительные паузы во время разговора, что недопустимо во время устной беседы. Диалог нас подхлестывает к мгновенным репликам. Итак, технически это письменная речь. А вот с точки зрения структуры используемого языка — безусловно, устная.

Оговорюсь, что речь идёт о разговорных жанрах Интернета. Понятно, что на сайте Президента России будет присутствовать обычная письменная речь. Я говорю о таких речевых сферах, как форумы, чаты, ICQ, блоги, комментарии к блогам и так далее. Я выделяю именно этот фрагмент Интернета. Если рассматривать эту речь с точки зрения её структуры, она гораздо ближе к устной. Это касается и конструкций, и некоторых формальных приёмов. Здесь важно отметить, что общение из устной сферы вообще перемещается в Интернет. Мы очень часто делаем письменно то, что раньше делали устно. Некоторые проблемы, которые раньше решались с помощью телефонного звонка, теперь решаются с помощью переписки. При том, что она занимает куда больше времени. У этого есть свои основания. Такое поведение считается более вежливым. Так мы не беспокоим собеседника. Он может вообще не ответить на письмо. На устное обращение не ответить сложнее. Таким образом, часть нашего общения переместилась в эту «письменную» по технике исполнения и восприятия фазу.

Если мы начинаем больше или активнее общаться письменно в Интернете, мы понимаем, что эта речь чем-то нехороша. У обоих видов общения есть свои достоинства и недостатки. Достоинства письменной речи я уже назвал — она хорошо хранится и передаётся на далёкие расстояния. Кроме того, она более нормативна. Поскольку она сохраняется, её можно анализировать. Но у устной речи тоже есть огромные достоинства. И многие лингвисты предпочитают изучать именно её. Она первична исторически. Да и на синхронном уровне письменная речь — это скорее запись устной. Устная речь гораздо быстрее письменной. Когда мы сталкиваемся с иностранным языком, у нас возникают проблемы именно с восприятием устной речи. Мы не успеваем её проанализировать. Но для родной речи скорость, безусловно, достоинство. И, наконец, она гораздо богаче письменной. Громкость, интонации, особые выделения голосом. Есть много словечек, которые невозможно записать. Междометия типа «Хм», «А», «Э» и так далее. Даже так называемое «экание» выполняет определённые функции. Всё это богатство устной речи. С её помощью можно многое передать. Иногда письменная фраза вызывает обиду, а потом выясняется, что в ней содержалась ирония, но в письменной форме читатель её не уловил.

Так вот, если большая часть коммуникации переходит в область письма, неизбежно возникает вопрос обогащения этой речи. Мы начинаем общаться в режиме, близком к режиму устной речи. В «реальном времени». Неизбежно должно происходить обогащение письменной речи, чтобы мы могли передать то, что нельзя передать стандартной письменной речью. Самый просто пример — это смайлики. Сначала возникли очень простые, состоящие из скобки и двоеточия:»):» и «(:». Чему соответствует такие смайлики? Например, они демонстрируют иронию. Как будто в скобках написано «шутка». В принципе, они могут выполнять разные функции. Могут передавать настроение. Это, кстати, не обязательно содержится в устной речи. В разговоре по телефону нам довольно трудно передать настроение. А в обычном разговоре мы передаём его с помощью мимики. С момента появления смайликов они развиваются. Сейчас мы имеем целые наборы рожиц, среди которых мы выбираем подходящую и автоматически вставляем в текст.

Таким образом происходит развитие формальных средств. Резкое обогащение формального языка. Правда, при очень сильном обогащении средства, как ни странно, перестают работать. Форм не должно быть слишком много, иначе их трудно и использовать, и интерпретировать. Вот пример из личного опыта. Я в одной таблице смайликов увидел зелёную рожу, которая ещё и меняет цвет. В подписи написано, что это зависть. Рожа мне настолько понравилась, что я её немедленно вставил в текст. Мой собеседник, конечно, не понял, что я имел в виду. Догадаться по такой рожице, что это чувство зависти, нормальный человек не может. Он должен для этого изучить язык смайликов, запомнить всю таблицу. Понимание же скобок и двоеточий было элементарным. Лингвисты в этом случае говорят об иконических знаках, когда по форме видно, что имеется в виду. Сегодня смайлики слишком разнообразны, чтобы их использовать. Тем не менее, всё равно процесс идёт. Смайлики в разных видах уже так или иначе обогатили письменный язык.

В последнее время появились и другие средства. Приведу два примера. Первый — зачёркивание текста. Вообще-то возможность зачёркивания всегда существовала в письменной речи. Это значило, что человек уничтожает часть своего текста. Зачеркивали обычно так, чтобы нельзя было прочесть. Либо переписывали набело. Но интернет-зачёркивание обозначает не текст, который должен быть уничтожен. Текст, который хотят уничтожить, просто стирают. Зачёркивают как раз то, что имеют в виду. А затем как бы произносят вслух другое (незачёркнутое). Возникает игра и новое измерение текста. Наряду с тем, что говорится, появляется то, о чём автор думает. Возможно, это только одна из функций зачёркивания. Мы видим, что здесь письменная речь оказывается богаче устной, потому что в процессе говорения я не транслирую то, что я действительно думаю в момент речи. Я могу проговорится сознательно, но это уже довольно тонкая игра. Здесь же это такой простой приём. Ещё один способ — это описание поведения. Как правило, это берётся в звёздочки. Например, *смущается* или *хмурится*. Это очень похоже на авторские ремарки в театральной пьесе, своего рода самооценка, тоже придающая новое измерение тексту.

Есть ещё много разных приёмов. Активно используется регистр, то есть прописные и строчные буквы. Причём многие считают, что прописные буквы — это просто аналог громкости. Разные шрифты и так далее. Эти примеры показывают, что коммуникация ставит задачу обогащения его письменной формы языка. Кому-то будет непонятно, что это за русское слово lytdybr. А ведь даже известен его автор. Здесь мы, кстати, видим ещё одно значимое свойство Интернета. Тексты там сохраняются. Кто-то придумал некое слово. Очень трудно проследить, кто именно. Мы только про некоторые литературные слова знаем, кто их ввёл, как правило, если это очень известный человек. В Интернете же тексты сохраняются, и при желании можно проследить употребление нового слова вплоть до его возникновения, то есть до автора. Так вот, это слово впервые упомянул тартуский филолог Роман Лейбов в своём блоге. Так он назвал свою запись, написав это слово латиницей. Возникнуть это слово могло только в компьютерную эпоху, потому что до неё такого механизма просто не существовало. Он набрал слово «дневник» в латинской раскладке, как бы перепутав регистр, затем его транслитерировали обратно в кириллицу, и получилось «лытдыбр». Теперь оно распространено среди блогеров. А сам приём стал довольно использоваться при образовании ников, интернет-псевдонимов. Например, Федя может назваться Atlz. Такие бессмысленные сочетания букв время от времени встречаются в русских текстах именно как результат приёма «Перепутать регистр».

Наконец, если попытаться расширить и посмотреть не только в Интернете, можно вспомнить рассказ Пелевина, в котором один из героев назвал себя Йцукен. Он залез на порно-сайт и набрал такие буквы в качестве ника. Русское слово «йцукен» не очень известно, но оно соответствует латинскому qwerty. Это первые буквы второй строчки. И эта клавиатура стандартно называется qwerty, потому что есть другие виды клавиатуры, например, французская (azerty). Интересно, что это слово постепенно завоёвывает себе некое пространство в русском мире. Один из дизайнерских магазинов Артемия Лебедева называется «Йцукенъ». Мы видим, что словечек таких очень мало, но приём начинает работать. Причём надо сказать, что его будущее не очень определённо, потому что сейчас существуют программы, которые автоматически переводят в нужный регистр. На нашем домашнем компьютере мы постоянно боремся с женой. Я категорически против этой программы, а жена, наоборот, её очень любит. Так что уже сегодня на компьютере с такой программой lytdybr возникнуть не мог. Это явление существовало всего около десяти лет. Но оно породило некий механизм и несколько словечек.

Теперь ещё одна вещь. В русском языке ещё в советское время существовало множество аббревиатур. Но, как я уже сказал, в интернет-языке и языке SMS образование аббревиатур получило новый толчок и стимул. Стали возникать другие аббревиатуры. Среди самых известных можно назвать «IMHO», что означает «In My Humble Opinion» — по моему скромному мнению. Оно существует и в русском варианте и записывается как «ИМХО». Это просто транслитерация. Есть и другие английские аббревиатуры, которые часто используются в русских текстах. Я бы назвал «LOL», что значит «очень смешно». И ещё «AKA» — «Also Known As». Она тоже записывается русскими буквами, что свидетельствует о её адаптации. Я нашёл выражение «Анка АКА пулемётчица», то есть «Анка, называемая пулемётчицей».

Это явление существовало и до Интернета. Достаточно вспомнить английскую аббревиатуру ASAP — As Soon As Possible. Но в русском подобного рода аббревиатуры были не приняты. Посмотрим на стандартные русские аббревиатуры: СССР, ТАСС, КОЛХОЗ, ВУЗ. Это имена, то есть группы существительных. А рассмотренные английские аббревиатуры составляют целые выражения. И в русском Интернете происходит сейчас зарождение именно таких аббревиатур. Приведу несколько менее известных примеров: ЕВПОЧЯ, ЕМНИП. Первая — «Если вы понимаете, о чём я», вторая — «Если мне не изменяет память». Или СЗОТ — «Сорри за офф-топ». Мне больше всего нравится ТТТ — «Тьфу-тьфу-тьфу». Заметьте, что основная масса слов связана с репликой-реакцией. Это оценка некоторого текста или поста. Гораздо более популярны матерные аббревиатуры: ХЗ, КГ/АМ. Не буду их расшифровывать, кто знает, тот знает. Тоже оценочные. В русском языке аналогов почти не было. Мне удалось найти только один. Это знаменитая аббревиатура ЕБЖ — аббревиатура Льва Толстого — «Если будем (буду) жив(ы)». Толстой часто заканчивал этим письма. Мы видим, что это такое явление для узкого круга. Как, кстати, и сейчас. Все эти слова зарождаются в очень узком кругу. И только потом части из них удаётся прорваться в более широкие сферы. Так, Lytdybr вышел за пределы блогосферы, и встречается, например, в СМИ.

Вопрос из зала: А ХВ — Христос воскрес?

Максим Кронгауз: Это восходит к совершенно другой системе, которая существовала в старославянском языке. Над аббревиатурой пишется так называемое титло — специальный значок. Сокращения под титлом обозначают особые сакральные слова или выражения. Сходное явление имеет место в иудаизме, где запрещено использовать имя Бога. Но это совершенно другой языковой механизм. В нашем случае аббревиатуры — формулы и выражения — появляются в интернет-языке и не имеют сакрального характера. Их возникновение вызвано влиянием английского языка, но отчасти и новыми условиями коммуникации, экономией времени и средств, а также игровой стихией.

Ещё один пример из коммуникации в Интернете, довольно смешной, но тоже очень важный. Они вообще все смешные, ведь Интернет — это такой полигон для разных игр, в том числе, и для языковых. Этот феномен я бы назвал «британские учёные установили»… Мы сталкиваемся с тем, что интернет-среда способствует мгновенному распространению слов, моды. Мы знаем много таких примеров. Слово «превед», которое тоже вышло за пределы Интернета. И другие выражения, например, «Йа криведко». Пока не устоялись специальные термины для этого механизма. Есть слово «мем», например. Некоторые называют это «медиа-вирусом». В общем, «британские учёные установили» — это такой медиа-вирус. С этим словосочетанием связано большое количество заметок, которые начинаются словами «Британские учёные установили», а дальше следует какая-нибудь глупость. Возникает впечатление, что британские учёные — полные идиоты. Я сам знаю некоторых британских учёных. И они не идиоты. И я не думаю, что процент глупцов среди британских учёных по сравнению с другими настолько велик. Если набрать словосочетание «Британские учёные» в Яндексе и взять первые пять упоминаний, то два из этих пяти — это отсылки на сайты, посвящённые британским учёным в этой идиотической роли. Ещё две ссылки — это очень специфические энциклопедии Lurkmore и Абсурдопедия. И ещё — один блог Линор Горалик, запись в котором посвящена британским учёным (ТМ), причём автор специально оговаривает, что речь идёт о медийном феномене, и что не надо принимать это на счёт британских учёных. Я перечислю несколько замечательных достижений британских учёных, взятых из Абсурдопедии с отсылками к реальным статьям. Британские учёные выяснили, что люди начинают лгать с шестимесячного возраста; опровергли давно сложившийся стереотип, что мыши любят сыр; выяснили, что девять из десяти лондонских божьих коровок болеют грибковым венерическим заболеванием; придумали нелипнущую жвачку; разработали вакцину от всех болезней; доказали шотландское происхождение Михаила Юрьевича Лермонтова; разработали идеальный сэндвич; скрестили кролика с человеком и — в качестве кульминации — установили, что британские учёные самые умные. Повторяю, что это все реальные статьи из раздела новостей. Кроме того, самое знаменитое их открытие состоит в том, что большинство водителей, нарушающих правила дорожного движения, являются латентными гомосексуалистами. Правда, самое знаменитое открытие — всего лишь шутка. Это выяснилось не сразу и довольно долго обсуждалось всерьёз. Потому что для британских учёных это, в общем-то, рядовое открытие.

Если начать разбираться с «британскими учёными», то видно, что не все так просто. Существуют определённые натяжки. Основная чушь сосредоточена в формулировке, причём неожиданная чушь. Человек, который прочтёт, что Лермонтов — шотландец, думает, что это бред. На самом деле, эта одна из давних гипотез происхождения его фамилии. Вакцина ото всех болезней оказывается вакциной от различных видов гриппа. Даже факт, что они скрестили кролика с человеком (хотя речь идёт «всего-то» о генной инженерии), не слишком выделяется среди других научных фактов. Например, на Тайване вырастили трёх светящихся зелёных свиней. А японские учёные скрестили свинью со шпинатом. Но никто не думает плохо об учёных из Японии или Тайваня. Достаётся именно британцам. Конечно, перед нами механизм анекдота. Мы имеем дело с классическим британским нонсенсом, который вырос на русской почве. Феномен «британских учёных» существует именно в русском языке. Другие искажения тоже понятны. Например, если в исследовании принимали участие английские и американские учёные, в статье остаются только британские и так далее. Я провёл очень маленькое лингвистическое исследование, которое подтвердило и даже ярко высветило феномен медиа-вируса британских учёных. В русском языке прилагательные «английский» и «британский» используются почти как синонимы. За тем исключением, когда нам надо специально противопоставить английское, например, шотландскому. И прилагательное «английский» используется немного чаще, чем «британский». Вот что показывает статистика Яндекса. Словосочетание «английские писатели» встречается на 5 млн станиц, а «британские писатели» всего лишь на 3 млн «Английские актёры» — на 5 млн, а «британские» — на 4 млн «Английские» и «британские» «певцы» и «врачи» равным образом встречаются в Интернете. Но вот «британских учёных» — целых 9 млн, а английских — всего 6 млн. Понятно, что здесь «английские учёные» — это нормальные учёные. А всплеск «британских учёных» возникает именно за счёт медиа-вируса. Этот механизм похож на возникновение анекдота или просто на фольклоризацию некоего персонажа. Но замечательно, что фольклор и анекдот всегда являлись исключительно устными жанрами. Фольклорные механизмы реализуются в интернет-среде. Это тоже показывает близость интернет-коммуникации к устному жанру.

Скажу ещё о нескольких тенденциях в довольно узкой коммуникации «носитель языка — лингвист». Они общаются обычно редко. И если встречаются, носитель задаёт лингвисту один вопрос. «Как правильно?» ещё раз повторю, что такая коммуникация встречается редко, но лингвиста заменяют (или представляют) его работы, то есть словари и грамматики. Сегодня такая коммуникация почти исчезла. Как поступает сегодняшний носитель языка? Он вводит разные написания слов в Яндексе и выбирает в качестве правильного то, которое чаще встречается.

Я провёл несколько экспериментов с конкурирующими написаниями. Так, в процессе набора названия столицы Эстонии Яндекс даёт подсказки и на Таллин и на Таллин. Далее выдаётся такая статистика: для Таллина он выдаёт 5 млн страниц, для Таллина — 7 млн. Раньше конкуренция написаний встречалась в основном для имён собственных. Но сегодня вариативность в письменном языке — вещь очень актуальная. Раньше мы сталкивались с вариативностью почти исключительно в устной речи, то есть пишется одинаково, а произносится по-разному, например, ударения в словах «творог», «портфель». Сегодня письменная вариативность — вещь абсолютно реальная. Письменное общение стало живым. И если раньше письменная речь доходила до читателя, проходя через корректора и редактора и становясь образцовой, то теперь такого нет. И проблема выбора написания стала очень важной.

Приведу ещё несколько примеров. Как правильно писать слово «шоппинг?» С одним «п» или с двумя? Как отвечают на этот вопрос лингвисты и Яндекс? Лингвисты — это для нас словари. Единственное место, где удалось обнаружить слово, — это «Новый русский орфографический словарь». То есть формально оно уже есть в русском языке и пишется с одним «п». А Яндекс ведёт себя так. Во-первых, когда я набираю «шопинг», он даёт подсказку: «Может быть, вы искали шоппинг?» И выдаёт 11 млн на «шопинг». А на «шоппинг» — 112 млн. Мы видим, как расходятся норма и реальное употребление. И лингвисты вынуждены с этим считаться. Потому что обычный человек не станет искать словарь, а наберётт слово в поисковике.

Сегодня принципиально изменилась коммуникация «носитель языка — лингвист» и трудно рассчитывать на то, что люди будут узнавать норму у лингвиста, например, через словарь. Скорее спросят у поисковой системы. Более того, Яндекс и другие компьютерные средства довольно активно влияют на нашу грамотность. Яндекс выдаёт подсказки разной степени агрессивности. Иногда, даже если я набираю слово правильно, он выдаёт такую подсказку: «В исходном запросе, возможно, есть опечатка. Результат поиска для»… — и дальше предлагает статистику для «правильного» (с его точки зрения) написания. Понятно, что такие средства влияют на грамотность, причём в большей степени, чем словари и грамматики.

Итак, мы столкнулись с новой ситуацией, когда общение частично перенеслось в письменную сферу. Письменный язык становится таким же спонтанным, как и устная речь. Раньше почти не было неконтролируемой письменной речи. Да, были письма, но они, как правило, не были публичными. Аналогом того, о чём я сегодня говорил, могут служить некоторые очень маленькие локальные коммуникационные сферы. Например, перебрасывание записками в классе, писание на партах. Но это были точечные акты. Сегодня письменная речь становится полноценной формой существования языка, что приводит, с одной стороны, к обогащению этой речи, с другой — к появлению новых механизмов, некоторые из которых локальны, а некоторые будут иметь довольно обширные последствия. Мы должны быть к этому готовы. Спасибо.

Обсуждение лекции

Борис Долгин: Вопреки вашим словам, что многие тенденции могут не реализоваться в полной мере, я бы всё-таки хотел спросить, какие, на ваш взгляд, тенденции скорее реализуются. Связанные и с изменением функции письменной речи, носителей и так далее. Не произойдёт ли каких-нибудь изменений, например, с нормой, связанной с переносом? Или ещё чего-нибудь?

Максим Кронгауз: Я говорил о реализации тенденций вот в каком смысле. Тенденция, доведённая до конца. Вообще говоря, все тенденции, о которых я сегодня говорил, реализованы. Но только частично, а не на 100 процентов. Стопроцентная реализация привела бы к тому, что мы бы перестали общаться устно. Ходили бы с коммуникаторами на руках и посылали друг другу SMS. Или писали комментарии к блогам. Этого не произойдёт, конечно. Но тенденция так или иначе реализуется, существуя наряду с другими. Что касается переноса, то я не совсем понимаю вопрос, поскольку в узусе его просто нет. Он очень резко упростился в газетах, журналах. Если мы возьмём тексты тех жанров, о которых я говорил, там о переносе не думает никто. И этой проблемы вообще нет.

Борис Долгин: Не повлияет ли это, скажем, на ослабление переноса и за рамками этих жанров?

Максим Кронгауз: Я думаю, что перенос уже сильно ослаб. Мы не удивляемся, когда переносится одна буква, когда перенос не совпадает со слоговым или морфемным делением. Дойдем ли мы до переноса одной согласной? Наверное, это можно обнаружить, если переносить слова вручную. Но обычно используется программа переноса. За нас либо переносят, либо нет. А мы вообще ничего не делаем.

Борис Долгин: Теряется навык?

Максим Кронгауз: Да, конечно.

Григорий Чудновский: Нельзя ли с помощью научного лингвистического анализа попытаться проанализировать недавнее интервью, данное послом России в Украине Виктором Черномырдиным и то, что из этого вышло? На предмет его характеристики украинской политической действительности. Когда он говорил «собачатся». Как раз это и вызвало всплеск. Я имею в виду, что мы видели только его печатное слово. Нельзя ли считать, что такие люди, как Черномырдин в этом эпизоде, как те, кто говорит «мочить в сортире», являются установителями нового нормативного языка публичного и международного характера? Может, это обелит британцев, которые все идиоты? Что это вообще за сюжет с точки зрения лингвистики?

Максим Кронгауз: Мой ответ будет включать три пункта. Являются ли первые лица государства законодателями моды? В СССР, безусловно, являлись. Мы можем привести примеры выражений и особенностей языка, которые транслировались. Вслед за Хрущёвым у высоких чиновников возникла традиция произносить слова с суффиксом «изм» как «изьм». Речь Горбачёва тоже влияла на окружающих. За ним начали повторять слова и особенности произношения. Он, например, ввёл слово «консенсус» и выражение «процесс пошёл». Причём ушли они почти сразу после ухода Горбачёва. Второй пункт, касающийся сегодняшнего политического дискурса. Он очень сильно изменился за последние годы. Сегодня в нём есть довольно любопытные противоречия. Скажу вкратце. Владимир Путин как образец внёс сильные изменения в политический дискурс. Но и сам дискурс за эти годы изменился. Высказывание Путина «мочить в сортире» стало всем известным именно на фоне грамотной и довольно спокойной речи Путина. Дальше последовал ряд известных высказываний про обрезание, уши от осла. И сегодня его резкие высказывания уже не воспринимаются как контрастные к основной массе. Его образ сильного и жёсткого правителя стал воспроизводиться политиками нижних рангов. В России эта манера говорить транслируется и распространяется. Некоторые стали воспроизводить и поведенческие особенности Путина. Вы наблюдали Дмитрия Медведева в предвыборный период? Отчасти копировалась даже походка. Не знаю, специально или нет. Сегодня во многом под влиянием Путина политический дискурс изменился. Манеры стали гораздо жёстче, грубее. Сегодня вбрасывание жаргонизмов, сленга, грубой лексики является скорее нормой. И Черномырдин, который был в своё время вершиной порождения политических афоризмов, уже не смотрится как что-то особенное. Все так говорят. Другое дело, что Черномырдин никого не повторяет. Он такой и был. Третий пункт. Черномырдин для меня — речевой парадокс. С одной стороны, он косноязычен, с другой — он порождает действительно потрясающие афоризмы. «Хотели как лучше, получилось как всегда» — вошло в сокровищницу высказываний на русском языке. Так что он, наверное, просто яркий представитель народного языка, тип народного трибуна, который говорит плохо, но порождает яркие высказывания.

Григорий Глазков: Мой основной вопрос о культуре языка. Существует ли для вас как для лингвиста такое понятие? Имеет ли оно смысл? Каков взгляд лингвиста на культуру языка? И существует ли для вас развитие и деградация речи?

Максим Кронгауз: Для меня как для лингвиста эти понятия скорее не имеют смысла. Я готов вступать в коммуникацию с человеком, который их использует, и интерпретировать их неким образом, но сам я их не использую. Я сам предпочитаю говорить о понятиях нормы и нормативной речи. Что касается культуры речи, то это очень советское понятие. Лингвисты ведь тоже очень разнообразные личности с разной степенью консервативности. Таких примеров, как «звОнит», много. Например, сейчас подавляющее большинство людей путает «одевать» и «надевать». Норма ведь выполняет и некоторую социальную функцию. Она задаёт стратификацию общества. Люди, которые ратуют за нормативный язык, которые ужасаются переходу «кофе» в средний род и так далее, — эти люди, как мне кажется, и получают удовольствие от того факта, что существует неправильная речь. Есть кто-то ниже их. Например, человек говорит «ихний». Кто он? Он ничтожество по сравнению с тем, кто говорит «их!» Для меня же важнее коммуникация. Люди, которые в речи поправляют незнакомого собеседника, чрезвычайно затрудняют коммуникацию. Лучше принять чужую речь, чем выступать в роли нормализатора. Есть важный термин «переключение регистра». Образованный культурный человек — это не тот, кто владеет одним регистром, литературным языком, а тот, кто умеет переключаться в разных ситуациях на разные коды, подъязыки.

Борис Долгин: А с какого возраста надо переставать поправлять?

Максим Кронгауз: Детей можно поправлять и до смерти.

(Аплодисменты)

Вопрос из зала: Кого вы называете культурным человеком? Какой у вас критерий: переключение регистров или ещё и понятие вкуса?

Максим Кронгауз: Понятие вкуса, мне кажется, не связано с культурой. Культура — это некий набор ограничений, прежде всего. Грубый пример. Советский период. Понятно, что интеллигентный человек всегда обращался к незнакомому на «вы». Но если интеллигент случайно владел автомобилем, и тот ломался по дороге, и подъезжал грузовик, с шофёром грузовика было правильно говорить на «ты». Вы можете сохранять свою идентичность. Но ведь можно, не теряя идентичности, переходить на другой язык. Ещё пример из Игоря Губермана. Он был арестован и ехал по этапу в лагерь. К нему был расположен какой-то уголовник, который сказал примерно следующее: «Хороший ты парень. Но не говори «спасибо» — убьют». Это крайний пример. Можно сохранять идентичность и говорить «спасибо». Но тогда убьют. А можно посчитать, что вежливость в этом сообществе немного другая.

Антон (МГИМО): Вы говорили о смайликах и о том, что со временем они перестали выполнять первоначальную функцию. Но интересно посмотреть, как они редуцируются. Кроме того, сравнительно недавно в нашей русской речи засели японские смайлики. Они очень сильно отличаются от западноевропейских и могли появиться только в иероглифической культуре. Они куда сложнее двухэлементных западных и куда живописнее. Они изображают процессы в действии. Их активно используют наши соотечественники, потому что с их помощью можно выразить то, что западноевропейскими уже не выразишь.

Максим Кронгауз: Это очень правильно. К разным системам прилагаются разные наборы смайликов. Когда мы используем простую, для её восприятия не нужно ничего специально учить. Я сразу понимаю, что значит скобка. А когда вы мне, человеку незнакомому с этой системой, пошлёте японский смайлик, я не сумею прочесть ваше сообщение. В этом опасность. Обогащение, безусловно, происходит. Но чрезмерное обогащение приводит к тому, что широкие массы не могут ими пользоваться. Изучать сложные системы трудно.

Наталья Самовер: Почему вы считаете феномен британских учёных по происхождению Интернетным? По-моему, это общемедийное явление, которое отражает некоторые явления, существующие в реальности. Феномен абсурда в естественнонаучных исследованиях — это факт, который коренится в реальности и транслируется всеми медиа, а не только Интернетом.

Максим Кронгауз: Абсурдность исследований — это факт, особенно сейчас, когда надо получать гранты и давать псевдонаучные формулировки. Но я говорил о языковом феномене. Так же абсурдны формулировки у русских, американских и других учёных. Языковым медиа-вирусом стали именно британские.

Наталья Самовер: Они стали медиа-вирусом только в Интернете?

Максим Кронгауз: Сейчас трудно провести чёткую границу между Интернетом и печатными СМИ. Они появились именно в Интернете, потому что среда там куда более приспособлена для медиа-вирусов. Если бы не было такой среды, не было бы и такой распространённости. Интернет делает явление популярным и быстро его распространяет. Пару идиотских формулировок британских учёных подхватил кто-то ещё. И дальше пошла цепная реакция. Почему фраза «йа криведко» стала такой популярной? Есть среда, и есть механизм распространения, специфичные для Интернета или для устного общения, вспомните так называемое сарафанное радио. Для Интернета вообще характерны черты именно устной коммуникации. Лингвисты, кстати, подобные «медиа-вирусы» называют речевыми клише, например, цитаты из известных произведений и кинофильмов. Была фраза «И мёртвые с косами стоят». Абсолютно бессмысленная, которая очень часто цитировалась. Так что вообще подобное явление не уникально. Но Интернет — очень благодатная среда для него.

Сергей: Вы сосредоточились на изменениях, связанных с лексикой. Меня интересуют изменения, связанные с грамматикой, пунктуацией, порядком слов в предложении.

Максим Кронгауз: Во-первых, охватить все сразу нельзя. Во-вторых, это жанр публичной лекции. Можно анализировать изменения грамматики, синтаксиса, но они куда менее интересны и ярки. Я показал не только изменения в лексике, но и новые механизмы подобных изменений. Появление механизма интереснее и важнее появления отдельного слова.

Кроме того, изменения грамматики и синтаксиса гораздо меньше связаны с влиянием внешних по отношению к языку условий и жанров коммуникации. Это скорее внутреннее развитие языка. Назову самые известные примеры. Унификация падежного управления. Предлог «о» вытесняет другие предлоги. Путаница падежей, особенно у прилагательных. Это имеет место и хорошо описано. Но, на мой взгляд, это представляет меньший публичный интерес. И это почти не обусловлено внешними условиями. Есть ещё один интересный момент — изменение этикета и вежливости. Эти изменения связаны с внешними условиями, но это отдельная большая тема.

Алексей (РГГУ): Сейчас есть популярный концепт «албанский язык». Вы сказали о «превед» и «йа криведко», классифицировав их как мемы. Но есть высказывания, где мемов нет, а все слова человек пишет с сознательным искажением написания. С чем это связано? И связано ли это с техническими опциями? Какова семантика такого написания помимо очевидной иронии?

Максим Кронгауз: Это очень интересное явление. Но я сегодня сразу обещал не говорить о том, о чём уже писал или говорил. А про искажение орфографии у меня есть статья, опубликованная в «Новом мире». «Албанский язык» — явление крайне любопытное, но мода на него уже резко пошла на спад. Здесь мы видим, что язык является самостабилизирующейся системой. В тот момент, когда все поняли, что искажённые тексты затрудняют коммуникацию, искажения резко уменьшились. И сегодня грамотные пользователи Интернета пишут грамотно, но допускают неверное написание нескольких слов. Это выполняет традиционную функцию жаргонизма «свой — чужой». Есть и просто неграмотность, которая сохраняется. И это правильно, потому что Интернет сегодня — массовая коммуникация. А массовой письменной коммуникации не было никогда. В СССР люди писали сочинения. И больше никогда не брали ручку в руку.

Борис Долгин: А личные письма?

Максим Кронгауз: Их писали только образованные люди. Это не было массовым. А сегодня блог люди ведут чуть ли не каждый день. Это другой уровень. Ведь когда начали говорить об умирании эпистолярного жанра? В XX веке, задолго до Интернета.

Александр Смирнов: Вы сказали о взаимном влиянии письменной и устной форм языка. Но язык — это ведь не только способ коммуникации, но и способ мышления. Что вы можете сказать о тенденциях, которые вы описали? Влияют ли они на мышление? Ведь диалог раньше был возможен между двумя-тремя людьми. А в Интернете диалог может быть между тысячами людей, оставаясь в то же время диалогом. Влияет ли это на мышление?

Максим Кронгауз: Влияет очень по-разному. Исследование такого влияния только начинается. Что касается тех фактов, о которых я говорил, то могу, например, упомянуть вариативность. Допустимость и толерантность к вариативности — вещь очень важная. В Интернете она выше, чем вне его. В Интернете вы очень часто общаетесь с людьми, которые пишут иначе, чем вы, говорят иначе, чем вы, придерживаются других взглядов. В жизни этого удаётся избегать. Так что в каком-то смысле это способствует толерантности. Теперь о способности говорить и говорить письменно. До Интернета большая часть русскоговорящих была «немой» в письменном отношении. С одной стороны, человек, который впервые входит в Интернет, говорит: «О ужас! Здесь же абсолютно безграмотно разговаривают». Очень низкий средний уровень грамотности, потому что такие массы никогда не были вовлечены в процесс письменного общения. Таким образом, средний уровень упал. Но уровень всего народа, если говорить о культуре речи, сильно вырос. Все учатся говорить письменно.

Борис Долгин: Я бы хотел спросить о поведении лингвистов. Вы показали, как в качестве центров нормотворчества, наряду с традиционными институтами, начинают выступать совершенно новые — статистическая норма в поисковиках, подсказки там же или в специальных программах. Как на всё это реагируют лингвисты в смысле своего отношения к норме, в смысле попыток трансформировать норму, которые подчас бывали направлены и на удаление от узуса, чтобы сделать правила более формальными, строгими и последовательными?

Максим Кронгауз: Здесь есть два очень интересных аспекта. Первое — это восприятие того, что происходит, лингвистами. И попытка как-то в этом участвовать. И второе — это восприятие лингвиста людьми. Вы спросили о первом. Должен, к сожалению, сказать, что лингвисты растерялись. Они не успевают за этими процессами. Лингвисты старшего поколения часто встают на позицию отрицания — «такого слова нет в языке, и мы не будем о нём говорить». На мой взгляд, позиция крайне невыгодная. Эта позиция разрывает лингвиста и говорящих на русском языке. Другая позиция состоит в том, чтобы попытаться как-то руководить этим процессом. Позиция тоже, к сожалению, не очень удачная. Здесь я перехожу к тому, как лингвиста воспринимают люди. Есть такое слово, которое я не очень люблю. Амбивалентно. Так вот лингвиста воспринимают амбивалентно. Я сам нередко попадал в эту ситуацию. С одной стороны, спрашивают: «А как правильно?» Предположим, я говорю: «Правильно так». А мне говорят: «А я так не буду говорить. Ты лингвист, профессор, это твоё дело. А мы будем говорить так». Либо я говорю: «Можно так и так». И мне отвечают: «Ну что же ты? Профессор, а так отвечаешь!» С одной стороны, есть такая анекдотическая фигура учёного, не имеющего отношения к народу. Он знает норму, но слушать его советов никто не хочет. Единственная возможность лингвиста приблизиться к народу — это попытаться учесть те изменения, которые происходят, и внедриться, например, в компьютерные системы. Только через новые технологии можно влиять на носителей языка.

Дмитрий: Произойдёт ли слияние высокого русского языка с языком Интернета, когда подрастет поколение молодых людей, отчасти воспитанных на интернет-жаргоне? Войдут ли слова из языка Интернета в повседневный обиход взрослых людей? Ведь людям, использующим «албанский язык», сейчас нет и двадцати.

Максим Кронгауз: Ситуация не такая простая. Автор «албанского языка» гораздо старше. Язык «падонков» создавал, в частности, Дмитрий Соколовский. Это люди за 35–40 лет. И вполне образованные интеллигентные люди с удовольствием пользуются этим языком. Другое дело, что они осознают своё участие в некой игре, то есть, входя в Интернет, переключают регистр. Что касается важных психологических изменений, то это, пожалуй, как раз утеря молодыми людьми умения переключать регистр. Это связано не только с Интернетом, но и со сленгом вообще. Сленг существовал всегда. Но раньше дети очень чётко умели переключать регистр. И, приходя домой, говорили не на том языке, на котором общались во дворе. Сегодня это почти ушло. Не совсем, конечно, но ушло. Жаргонизмы встречаются в речи политиков, образованных людей. Этой границы почти нет. В будущем произойдёт слияние. То, что вы называете высоким языком, просто уйдёт на обочину. Я знаю многих людей, которые восхищаются языком эмигрантов первой волны и их детей. Но как только ты начинаешь общаться с этими людьми (эмигрантами) на актуальные темы, их языка просто не хватает. Такой законсервированный язык, который называют высоким, на самом деле непригоден для описания живых процессов. Так что то, чем мы недовольны как загрязнением и порчей языка, не есть порча, а, скорее, адаптация языка к нашей жизни. Это неизбежные процессы, которые происходят и будут происходить.

Борис Долгин: Один из вопросов был о том, как жизнь адаптируется к языку.

Максим Кронгауз: Это вопрос куда более сложный. Конечно, язык служит не только для описания жизни, но и для конструирования её. Но это отдельная тема, которую сейчас просто смешно начинать.