Теоретическая социологияВ этой книге с самого начала речь пойдёт о социальных явлениях. Но в первой части мы будем рассматривать правила и средства их познания. Причём не любые, а только такие, о которых полезно знать исследователю-одиночке (скажем — теоретику), обладающему лишь своим природным мозгом, некоторым образованием, общедоступной печатной информацией и возможностью самому наблюдать В этом очерке сообщается, разумеется, не вся методология теоретических исследований социальных явлений, а лишь минимум из неё, необходимый для более или менее адекватного понимания последующего изложения. Должен предупредить читателя, что излагаемые в этом очерке методологические мысли не являются общепринятыми, так что я не могу порекомендовать никакие другие сочинения по логике и методологии науки, кроме моих работ, упомянутых в предисловии. Состояние социальных исследованийСоциальные объекты (явления, предметы, феномены) суть объединения людей и люди как члены этих объединений. О социальных объектах думают, говорят, пишут и читают фактически все нормальные взрослые люди. Причём даже самая примитивная мысль человека о каком-то социальном объекте есть либо его собственное открытие, либо заимствована у других людей, сделавших это открытие. Так что всякий человек — в Говоря о социальных исследованиях, я буду иметь в виду всю сферу думания о социальных объектах, а не только профессиональные исследования. Оказавшись в числе исследователей социальных объектов в таком широком смысле слова, я был поражён следующим фактом. Коммунистический социальный строй просуществовал в Советском Союзе и других европейских странах несколько десятков лет, изучением его занималось огромное множество специалистов, а за все эти годы о нём не было напечатано ни строчки, заслуживающей звания науки. Это можно вроде бы объяснить тем, что советские правители и идеологи препятствовали поиску и правде о реальном социальном строе страны. Но многие советологи на Западе насочиняли тонны всякого вздора о реальном коммунизме, в котором найти зерно истины ещё труднее, чем найти жемчужину в куче навоза. А сколько разоблачительных страниц насочиняли советские диссиденты, и ни одно слово в них не соответствует критериям научного понимания реальности. А уж они-то вроде бы должны были стремиться к истине! И уж совсем не укладывается в рамки здравого смысла тот факт, что все известные мне теории и концепции западного общества оказались так же далёкими от реальности социального строя западных стран, как сочинения советских авторов — от советской реальности. А ведь западные авторы вроде бы не испытывали ограничений свободы творчества, какие имели место в коммунистических странах для их коллег. В чем, спрашивается, тут дело? Особенность социальных объектов состоит прежде всего в том, что люди сами суть объекты такого рода, постоянно живут среди них и в них, постоянно имеют с ними дело. Они должны уметь жить в качестве социальных объектов и в их среде. Для этого они должны В наше время положение в этом отношении приняло поистине гротескные формы и катастрофические размеры. Интеллектуальный аспект человечества оказался не в меньшей мере загаженным словесным мусором и помоями, чем природная среда продуктами и отходами современной промышленности. Чуть ли не каждый мало-мальски образованный человек считает себя специалистом в понимании явлений своего общества только на том основании, что он имеет Люди верят президентам, министрам, королям, знаменитым актёрам и даже спортсменам больше, чем профессионалам в исследовании социальных явлений, хотя эти высокопоставленные личности и знаменитости обычно несут несусветный вздор, а он больше соответствует обывательским представлениям, чем суждения профессионалов. Последним верят тогда, когда они занимают высокое положение, признаются и поощряются власть имущими и погружают свои профессиональные достижения в трясину обывательского сознания и идеологии. (Таково первое серьёзное препятствие на пути научного познания социальных явлений.) Для самосохранения человеческих объединений, для упорядочивания совместной жизни больших масс людей и для управления ими жизненно важно то, что и как люди думают о социальных явлениях. Суждения о последних неизмеримо сильнее затрагивают интересы различных категорий людей, чем суждения о других явлениях бытия. Потому эта сфера изначально находилась и находится теперь под неусыпным контролем идеологии, включая идеологию религиозную. Идеология характеризуется определённой целью относительно человеческих объединений и определёнными средствами её достижения. Её цель — формирование сознания людей в соответствии с требованиями самосохранения объединения и манипулирование поведением людей путём воздействия на их сознание, а не познание реальности. Она использует данные познания и опирается на них, но лишь как средство. Она отбирает в них то, что отвечает её цели, и подвергает такой обработке, какая требуется для более эффективного воздействия на умы и чувства людей в желаемом духе. В результате создаваемая идеологией картина социальных явлений оказывается искажённым отражением реальности или вообще вымыслом. Идеология навязывается членам человеческих объединений и так или иначе препятствует познанию социальных явлений. Эта роль идеологии была очевидна в коммунистических странах, в которых имела место канонизированная государственная идеология. Если бы марксизм был научным пониманием коммунизма, он должен был бы утверждать неизбежность и в коммунистическом обществе социального и экономического неравенства, необходимость государства и денег, неизбежность классов и других явлений, считавшихся язвами капитализма, и тогда он не имел бы массового успеха. И в западных странах, и в современной России, которые считаются неидеологическими, на самом деле засилье идеологии не только не уступает таковому в Советском Союзе, но значительно превосходит его. Конечно, идеология в них имеет другие формы и средства воздействия на людей. Однако и в них она выполняет функцию оболванивания людей. В частности, она прививает людям идеализированные представления о западном социальном строе и всячески очерняет коммунистический строй. Вот так и получилось, что защитники коммунизма создавали ненаучную картину коммунистического общества, раздувая то, что они считали его достоинствами, и затушевывая то, что считалось недостатками «антагонистических» обществ, а критики коммунизма создавали и ныне создают тоже ненаучную картину коммунизма, изображая его как воплощение зла и умалчивая о его достоинствах или искажая их. То же самое имело место в отношении социального строя западных стран (западнизма) и имеет место теперь, причём в гораздо более изощрённых формах и в более грандиозных масштабах. Как на Западе, так и в Советском Союзе научное понимание западнизма было исключено. В настоящее время идеологическое очернение коммунизма и приукрашивание западнизма приняло неслыханные ранее размеры как на Западе, так и в бывших коммунистических странах. Так что теперь о научном понимании как коммунизма, так и западнизма и речи быть не может. (Таково второе серьёзное препятствие на пути научного понимания социальных явлений. И третье препятствие на пути научного познания социальных объектов гигантская армия людей, профессионально занятых в сфере науки.) Дело в том, что надо различать науку как сферу жизнедеятельности множества людей, добывающих себе жизненные блага и добивающихся жизненного успеха (известности, степеней, званий, наград) за счёт профессионального изучения социальных объектов, и научный подход к этим объектам. Лишь для ничтожной части этих профессионалов научное познание есть самоцель. Научный подход к социальным объектам составляет лишь ничтожную долю в колоссальной продукции сферы профессиональных социальных исследований. Остановлюсь кратко на том, в каком виде мне представились социальные исследования, когда я проявил более или менее устойчивый интерес к ним как исследователь, а не просто из праздного любопытства, причём как исследователь с «поворотом мозгов», радикально отличающимся от такового у профессионалов, занятых в этой сфере, добывающих в ней для себя хлеб насущный и добивающихся в ней жизненного успеха. Социальные объекты суть эмпирические (опытные, видимые, наблюдаемые) объекты. В исследовании их затруднен и ограничен, а в основном вообще исключён лабораторный эксперимент в том виде, в каком он применяется в естествознании. Исследователи добывали сведения о социальных явлениях путём личных наблюдений, знакомства с источниками, в которых были зафиксированы результаты наблюдений других исследователей и очевидцев событий, знакомства со разного рода документами и свидетельствами. Главными орудиями исследования были средства наблюдения фактов и логические средства — сравнение, отбор, обобщение, абстрагирование, классификация, определения понятий, умозаключения, гипотезы и так далее. Причём эти логические средства были в том виде и ассортименте, в каком они были описаны в сочинениях по логике и методологии науки и стали известны исследователям. А это был довольно бедный логический аппарат, который сам по себе ограничивал возможности осмысления эмпирического материала, доступного исследователям. В XIX веке был разработан и получил широкую известность диалектический метод (диалектика). Но его постигла печальная участь. Гегель, который сделал самый значительный вклад в диалектику, мистифицировал её в большей мере, чем кто-либо другой. Он ограничил число законов диалектики несколькими, перечисление которых и стало основным содержанием текстов на эту тему. Маркс взял диалектику на вооружение в своих сочинениях и несколько рационализировал её. Но он не дал её систематического построения, ограничившись отдельными разрозненными замечаниями. Энгельс придал диалектике вид учения о всеобщих законах бытия, распространив её на сферы, где она была лишена смысла (даже на математику), и оторвав её от сферы социальных явлений, где она была бы на своём месте. Обычным примером закона единства и борьбы противоположностей стали отношения плюса и минуса в математике и отношения пролетариата и буржуазии в социологии. В таком понимании из этого закона (как и из прочих) испарился всякий научный смысл. Преодолев гегелевскую идеалистическую мистификацию законов диалектики, марксизм принёс с собой материалистическую вульгаризацию их. Последователи Маркса и Энгельса связали диалектику прежде всего с идеологией и политикой, изобразив её как оружие пролетариата, как «алгебру революции». В странах победившего коммунизма диалектика в предельно упрощённом виде стала составной частью государственной идеологии. Нет ничего удивительного в том, что диалектика стала предметом насмешек. Одно из величайших достижений в истории человеческого интеллекта фактически было извращено и опошлено, во всяком случае — было исключено из арсенала орудий научного познания социальных явлений. Пренебрежение к диалектике в современных социальных исследованиях не имеет никакого разумного оправдания. В реальной жизни очевидным образом происходит всё то, о чём говорили диалектики. Социальные объекты возникают исторически и со временем изменяются, причём иногда так, что превращаются в свою противоположность. Они многосторонни, обладают одновременно различными свойствами, порою — противоположными. Они взаимосвязаны. Причины и следствия меняются ролями. Одни и те же причины порождают противоположные следствия. Развитие социальных объектов происходит путём дифференциации их свойств и обособления этих свойств в качестве особых свойств различных объектов, происходит раздвоение единого. Всему есть своя мера, нарушение которой ведёт к разрушению объектов или к возникновению нового качества. Короче говоря, диалектики прошлого обратили внимание на реальные явления жизни и эволюции социальных объектов, а современные исследователи этих объектов, боясь упрёков в почтении к диалектике как идеологической доктрине, игнорируют это или не используют на уровне методологии научного познания, отрезая тем самым для себя возможность такого познания. В XX веке к рассмотренным выше методам добавились методы «конкретной» («эмпирической») социологии — сбор и обработка статистических данных о явлениях, имеющих злободневный интерес, а также опрос определённым образом отобранных людей по заранее разработанным анкетам (вопросникам) и обработка результатов этих опросов. Во второй половине века эти эмпирические методы захватили почти безраздельное господство в сфере социальных исследований, оттеснив на задний план теоретические (логические) методы традиционной социологии. Не буду оспаривать пользу эмпирических методов для решения частных задач. Но было бы ошибочно, на мой взгляд, преувеличивать их достаточность и надёжность. Их результаты зависят от субъективного произвола исследователей и опрашиваемых, от случайностей, от априорных установок и предвзятых убеждений, от пропагандистских целей и политической ситуации. Эмпирическими данными до такой степени переполнены все сообщения средств массовой информации и профессиональная литература, что можно констатировать своего рода террор эмпиризма. Числа, величины, проценты, свидетельства отобранных граждан, отсортированные факты, и так далее — это все кажется на первый взгляд бесспорным и убедительным. А между тем ничто так не искажает реальность, как манипулирование этими «бесспорными» величинами и фактами. Эмпирические методы социальных исследований стали не столько методами научного познания, сколько методами пропаганды и идеологического оболванивания масс. Конечно, ни в какой другой сфере исследования исследуемые объекты не рассказывают о себе сами, как это имеет место с социальными объектами. Но трудно сказать, чего больше от таких помощников исследователя — пользы или вреда. Многие ли письменные свидетельства прошлого заслуживают доверия? Многие ли из них адекватны сущности исторических событий? Люди впадают в заблуждения, подвержены всяким влияниям, способны к обману. Люди могут думать одно, а делать другое. Их настроения и мнения меняются. Так что даже в тех случаях, когда требуется выяснить, что именно люди думают о Электроны, атомы, хромосомы, молекулы, животные и прочие объекты, не обладающие разумом, молчат, но они по крайней мере не врут, не клевещут, не хвастаются и не обладают прочими пороками, свойственными разумным существам. Для построения целостной теории коммунизма, западнизма и того типа человеческих объединений, какие стали формироваться после Второй мировой войны, методы «конкретной» социологии не годились очевидным образом. Обращаться к массам людей с вопросами о том, что они думают по поводу проблем, в которых сами опрашивающие не смыслят ничего, по меньшей мере нелепо. Однако в одном отношении «конкретная» социология сделала колоссальный шаг вперёд по сравнению с по преимуществу теоретической социологией предшественников. Заключается этот шаг в разработке и применении количественных методов. В сфере социальных исследований величинам социальных объектов и их измерениям не придавалось почти никакого значения вплоть до возникновения «конкретной» социологии. Если исследователям и приходилось обращать внимание на количественный аспект изучаемых явлений, то они довольствовались самыми примитивными сведениями, какие могли почерпнуть из исторических источников, или сравнительными оценками вроде «больше», «меньше», «увеличилось», «уменьшилось», «в два раза», «во много раз», и так далее. После Второй мировой войны положение резко изменилось. Началась буквально оргия величин. Теперь редко речи и публикации на социальные темы обходятся без ссылок на статистические данные, на величины, полученные в результате социологических опросов, на результаты математических вычислений, причём даже с использованием современной интеллектуальной техники. Социологические работы с использованием математического аппарата, требующего специальной подготовки, стали обычными. Можно сказать, началась эпоха количественного взгляда на социальные явления. Это, конечно, не случайно. Наше время — время социальных явлений огромного масштаба. Измерение и вычисление их величин приобрело первостепенное практическое значение. Около шести миллиардов человек на планете, огромное множество стран и народов, сотни тысяч больших и миллионы малых объединений людей, миллионы предприятий и организаций, гигантские страны и блоки стран, исчисляемые астрономически огромными величинами ресурсы, затраты, продукты производства… Одним словом, за что ни возьмешься, имеешь дело с тысячами, миллионами, миллиардами. Можно сказать, что величины обрели качественный смысл. В этом буйстве и торжестве величин есть один аспект, который мы не можем обойти вниманием, если хотим удержаться на научном уровне или подняться на него. Заключается он в следующем. Бесспорно, публикуемые количественные данные имеют значение для научного понимания социальных объектов такого рода, какие интересуют нас здесь. Более того, без них не обойдешься. Но эти данные так или иначе отбираются специалистами и препарируются. Их можно интерпретировать самым различным образом. Изобилие величин стало не столько средством достижения истины, сколько средством её сокрытия. Этими величинами исследователь может воспользоваться в интересах истины лишь в том случае, если он заранее имеет ориентировочное представление о том, где эта истина лежит и в чём примерно она заключается, то есть лишь как подкреплением и развитием результатов познания, добытых каким-то иным путём. Из этих количественных данных самих по себе невозможно извлечь научную социальную теорию, отвечающую требованиям логики и методологии науки. Они могут быть использованы для построения и развития такой теории, для верификации (проверки) её отдельных положений. Но что именно измерять и вычислять, как и с какой целью, это зависит от теоретических средств, а не наоборот. Теоретический подход к социальным объектам имеет иную ориентацию, чем эмпирически-практический, доминирующий в современной сфере социальных исследований. Например, с помощью методов «конкретной» социологии можно установить шансы того или иного кандидата стать президентом страны, но абсолютно невозможно выяснить фактический статус самой должности президента в той или иной системе власти. Можно установить уровень безработицы и предсказать её эволюцию на несколько лет вперёд, но невозможно выяснить реальные причины этого феномена. И отношение к количественному аспекту исследования иное. Те количественные данные, которые необходимы для построения такой теории, либо отсутствуют совсем, либо не публикуются, либо требуются большие усилия, чтобы их выуживать из океана ненужной информации. Из комбинации рассмотренных выше явлений сложился своеобразный способ сочинительства и разговоров в сфере социальных явлений, который я называю интеллигентски-обывательским способом мышления. Для него характерны такие черты. Не стремление к ясности и к истине, а стремление произвести нужное впечатление на слушателей или читателей, создать видимость знаний, ума, глубины мысли, оригинальности, и так далее. Сказать много, но хаотично и тенденциозно. Блеснуть эрудицией. Ссылаться на известные авторитеты прошлого и настоящего. Профессионально извращать позицию противников. Уклоняться от риска. Манипулировать множеством словесных штампов выгодным для себя способом. Из множества частных истин конструировать суммарную и результатную ложь. Прятать ложь в массе отдельных истин, подобно тому, как сравнительно умные преступники прячут преступления в массе по отдельности непреступных поступков. Короче говоря, принимать участие в словесных спектаклях на тех ролях, какие удаётся захватить в жизненных ситуациях. Этот способ мышления в наше время высокого уровня образованности, средств информации и общения стал характерным для состояния умов в сфере социальных проблем. Научный подходНо в чём заключается научный подход к социальным явлениям? В наше время расцвета науки и её колоссальной роли в жизни человечества найти человека, который был бы против такого подхода и который считал бы свои суждения ненаучными, вряд ли возможно. Важно, как именно понимается этот подход и как он реализуется фактически. Слово «наука», как и вообще вся терминология сферы социальных исследований и разговоров, неоднозначно. Этим словом называют всякую более или менее систематизированную совокупность знаний, на овладение которыми нужно профессиональное обучение. В этом смысле в число наук попадают и алхимия, и астрология, и теология, и советология, и кремлинология, и кулинария… Наукой называют также совокупность знаний, которая характеризуется определёнными целями и определённым подходом к изучаемым явлениям, определённым способом мышления и исследования. Буду такой подход к исследуемым явлениям называть научным. Я вижу задачу логической социологии в том, чтобы разработать такой подход в применении к социальным явлениям. В этой части книги я хочу охарактеризовать самые фундаментальные черты научного подхода к исследуемым явлениям (можно сказать — научного «поворота мозгов»). Читатель не должен при этом рассчитывать на то, что я буду преподносить ему Научный подход есть особый способ мышления и познания реальности, качественно отличный от обывательского и идеологического. Он больше нужен в профессиональной науке и чаще тут встречается. Но нет запретов на выработку и применение его и для людей, не имеющих степеней и званий и не зарабатывающих на жизнь путём сочинения научных статей и книг. Научный подход не есть нечто одинаковое для всех людей и для всех ситуаций познания. Он может иметь различные степени развитости, различные степени чёткости, различные степени «растворённости» (концентрации) в общем объёме мышления и познания. Обычные, средненормальные люди так или иначе овладевают какими-то элементами научного подхода или даже сами открывают их, не отдавая себе в этом отчёта. И даже выдающиеся мастера научного подхода так или иначе покидают позицию научного подхода и отдаются во власть обывательского и идеологического способа мышления. Так, один из самых выдающихся умов в истории человечества — Маркс — создал в общем и целом величайшую в истории нерелигиозную идеологию, а не науку, хотя стремился к научному пониманию общества и был убеждён в том, что создал именно таковое. Сколько лет марксизм превозносился как самая что ни на есть подлинная наука об обществе! Сколько миллионов людей было в этом убеждено и все ещё убеждено! Точно так же обстоит дело с западной сферой социальной мысли, в которой на самом деле доля научного подхода не превышает таковую в марксизме. Научный подход, повторяю, образует не одна или несколько общепонятных и общедоступных идей, а сложная совокупность средств, принципов, правил и так далее познания. Некоторые из них, самые простые, доступны широкому кругу более или менее образованных людей. Для овладения другими нужны годы специального образования и опыт исследовательской работы. Третьими могут овладеть лишь немногие интеллектуально одарённые исключительные личности. В общей словесной форме принципы научного подхода к исследуемым объектам выглядят очень простыми и бесспорными. К их числу относится прежде всего принцип субъективной беспристрастности, то есть познание объектов такими, какими они являются сами по себе, независимо от симпатий и антипатий исследователя к ним и не считаясь с тем, служат результаты исследования интересам Позиция исследователя, руководствующегося принципами научного подхода к социальным явлениям, подобна позиции исследователя, наблюдающего муравейник. Заметив, например, разделение муравьев на различные категории, исследователь не становится защитником интересов одних из них, не разражается гневом по поводу Требование беспристрастности в отношении объектов неживой и живой дочеловеческой природы очевидно. Да и то порою исследователи не могут избавиться от своих симпатий и антипатий по отношению к объектам, с которыми имеют дело. А в сфере социальных объектов отношение исследователей к личностям, массам, движениям, партиям, классам, социальным системам и так далее накладывает свою печать на то, что они говорят и пишут о них. Тут субъективизм и тенденциозность суть обычное дело. Устанавливаются оценочные штампы. Например, считается, что демократия это хорошо, а диктатура — плохо, что коллективизация в России была злом, сталинизм был преступлением, советский период был черным провалом русской истории, Запад есть средоточие всех добродетелей, Советский Союз был империей зла. Попробуйте проанализировать с этой точки зрения то, что сообщается в средствах массовой информации на социальные темы, и вы вряд ли обнаружите беспристрастные (нетенденциозные) суждения. При ознакомлении советских людей с марксизмом всегда сообщали, что Маркс и Энгельс перешли на позиции пролетариата, и считали это признаком научности, а учения «буржуазных» мыслителей считали ненаучными уже на том основании, что они были на позиции буржуазии. А между тем именно классовая позиция Маркса была одной из причин, сбивших его с научного подхода к обществу и к социальной эволюции на идеологический. Научный подход, далее, означает то, что исследователь в познании объектов исходит из наблюдения реально существующих объектов, а не из априорных (предвзятых) представлений, мнений, предрассудков. Социальные объекты суть эмпирические, то есть наблюдаемые людьми посредством их природных органов чувств и усиливающих их приспособлений объекты. Если таких объектов нет в реальности, то не может быть никакой науки о них. Измышления о несуществующих эмпирически объектах наукой не являются. Это вроде бы очевидно. Но фактически этот принцип постоянно нарушается и даже умышленно игнорируется не только на уровне обывательского мышления, но и в сфере профессиональной науки. Ещё совсем недавно, например, считалось широко признанным убеждение, будто наука о «полном коммунизме» («научный коммунизм») возникла уже в прошлом веке, хотя этого полного коммунизма не было якобы даже в Советском Союзе. При этом исходили не из фактически данной советской реальности, а из утверждений людей, никогда не живших в реальном коммунистическом обществе, причём высказывавших свои суждения о коммунизме, когда его ещё не было в реальности даже в виде первой его стадии, называвшейся социализмом. А многие мыслители шли в этом направлении ещё дальше. Они полагали (думают так до сих пор), будто советский коммунизм был построен неправильно, поскольку согласно Марксу он должен был выглядеть совсем иначе. С точки зрения научного подхода к реальному коммунизму надо поступать как раз наоборот, а именно — брать за исходное то, как в реальности сложился социальный строй в Советском Союзе в силу его конкретных исторических условий и объективных социальных закономерностей, и смотреть, насколько созданная Марксом воображаемая картина будущего для него общества соответствует этой реальности. Неправильной тут является не реальность, а априорная теоретическая концепция, применяемая к ней. Точно такая же ситуация сложилась и в отношении к современному социальному строю западных стран. Общепринято считать его капиталистическим с экономической точки зрения и демократическим с политической точки зрения. Причем капитализм и демократия описываются так, как это сложилось в XIX веке и в первой половине XX века в западной идеологии. И до сих пор тысячи специалистов упорно жуют и пережевывают эти ставшие бессмысленными представления, игнорируя тот очевидный факт, что социальный строй западных стран радикальным образом изменился, что во второй половине нашего века в этом отношении на Западе произошёл качественный перелом. И даже самые умные и трезвые западные теоретики говорят об отклонении нынешней экономической и политической системы Запада от некоего правильного капитализма и некоей правильной демократии. Научный подход означает, что исследователь познает то, что существует, возможно, невозможно, необходимо, случайно, закономерно и так далее, независимо от того, познает это исследователь или нет, а не выдумывает то, что должно быть или чего не должно быть по его мнению. Позиция долженствования не есть позиция научная. Социальные объекты суть объекты исторические, то есть возникают в Надо различать два вида подхода к социальным явлениям как к историческим — два вида историзма. Один из них можно видеть в истории как особой сфере науки. Её основная установка — выяснение того, что конкретно происходило в таких-то районах планеты в такое-то конкретное время, а также выяснение того, как конкретно возникали, существовали и погибали конкретные социальные объекты. И в современности предмет внимания историков — конкретные события, личности, даты. Второй вид историзма можно видеть в социологических концепциях, так или иначе учитывающих исторический характер социальных объектов, а также рассматривающих эти объекты с точки зрения их эволюции во времени. Тут не конкретное пространство и время принимается во внимание, а обобщённые пространственно-временные характеристики объектов того или иного рода. О социологических концепциях я уже говорил. Что касается конкретных исторических исследований, то тут положение не лучше, чем в социологии. Не берусь судить, в какой мере прошлая история человечества сфальсифицирована умышленно, в силу неумения специалистов и идеологического давления. Думаю, что в достаточно большой мере, чтобы не принимать её свидетельства как надёжные. История же современная (происходящая на наших глазах), охватывающая все самые важные явления социальной жизни человечества нашего века, сфальсифицирована и фальсифицируется с таким размахом и настолько изощрённо, что искать тут Важно, как понимаются сами эти правила, каков их ассортимент, насколько они соответствуют потребностям познания. Если, например, вы хотите строго определять понятия, но не знаете различий между определениями и утверждениями, а из видов определений знакомы только с самыми примитивными определениями путём указания родовых и видовых признаков объектов, то вашему намерению грош цена. А попробовав найти в логических сочинениях полезные советы на этот счёт, вы убедитесь, что хорошо разработанной, общепринятой и пригодной для неспециалистов в логике теории такого рода не существует. Так обстоит дело и с прочими разделами логики и методологии науки. Её состояние фактически не соответствует задаче обеспечения научного подхода к социальным проблемам современности. В моей логической социологии я стремился хотя бы в Научный подход к социальным объектам в каком-то смысле есть развитие на профессиональном уровне того явления в интеллектуальной деятельности людей, которое часто называют здравым смыслом, народной мудростью и ясновидением. Здравый смысл (в моём понимании) есть способность человека, которая основывается, во-первых, на знании некоторых очевидных эмпирических фактов и на интуитивном понимании некоторых простейших социальных законов и, во-вторых, на интуитивном следовании некоторым простейшим законам логики. Это выражается в изречениях народной мудрости, например «Своя рубашка ближе к телу», «Избави меня, Боже, от моих друзей, а от врагов я избавлюсь сам», «Наши недостатки суть продолжение наших достоинств», «Как аукнется, так и откликнется», и так далее. Здравый смысл противостоит тому явлению в человеческом интеллекте, из которого развивается профессиональное идеологическое мышление. Результаты научного исследования эмпирических объектов фиксируются в знаниях об этих объектах. Эти знания можно рассматривать в трёх аспектах языковых средств, объективного содержания и способов получения. Они суть аспекты единого феномена. Тем не менее они различны. В первом из них мы абстрагируем правила образования терминологии науки и правила оперирования языковыми конструкциями как особыми объектами, отличными от объектов, к которым они относятся. Этими правилами занимается логика в традиционном смысле (формальная логика), — правилами построения определений понятий и суждений и правилами умозаключений. Во втором аспекте речь идёт об обобщённом описании эмпирических объектов, к которым относятся языковые образования. Этим занимается онтология в традиционном смысле — наука о познаваемом эмпирическом мире. И в третьем аспекте имеются в виду действия исследователей, предпринимаемые ими с целью получения суждений об объектах. Обобщённым описанием этих действий занимается гносеология, она же эпистемология, или учение о методах познания в традиционном смысле. Как они это делают — это другой вопрос. Ниже я изложу ряд соображений об этих трёх аспектах, которые совершенно необходимы для понимания социологических рассуждений автора. ЯзыкНаши взаимоотношения с миром, в котором мы живём, опосредованы языком. Это опосредование играет для нас гораздо более серьёзную роль, чем это принято думать. Здесь мало сказать, что эта роль большая или даже огромная, — слова «большая» и «огромная» в данном случае ровным счётом ничего не говорят о качестве играемой роли, которая количественно может быть и незначительной. Мы, люди, обладаем определёнными свойствами, сложившимися в результате длительной социально-биологической эволюции. Мы живём в определённых исторически данных условиях. И потому мы из поколения в поколение вынуждаемся выделять в окружающем нас мире лишь определённые явления, вынуждаемся выделять их определёнными, доступными нам способами, вынуждаемся отражаемые нами явления фиксировать в определённых средствах языка. Мы оперируем этими средствами, не отдавая себе отчёта в их происхождении и их логических свойствах. Мы узнаем при этом в мире лишь то, что позволяют нам эти средства и к чему они нас принуждают. До поры до времени они вполне достаточны для нашей ориентации в мире, для фиксирования нашего жизненного опыта и результатов познания. Но в познании возникают ситуации, когда оперирование привычными языковыми средствами становится серьёзным препятствием на пути к пониманию явлений природы и общества, ведёт к заблуждениям и путанице. Чтобы выбраться из таких затруднений, требуется специальное изучение и усовершенствование имеющихся языковых средств, а также изобретение новых. Логическое усовершенствование языка до известной степени освобождает человека от той негативной власти, какую имеет над его сознанием плохое состояние языка. Но оно навязывает человеку позитивную власть языка в том смысле, что обнаруживает границы возможного и неизбежного. Общеизвестно различие обычного и научного языка. Первый считается естественным, поскольку он является продуктом многовекового творчества всего народа, говорящего на том или ином конкретном языке. Второй считается искусственным, поскольку он является продуктом творчества сравнительно небольшого числа специалистов в течение сравнительно короткого периода времени. Взаимоотношения обычного и научного языков многообразны. Я хочу здесь остановиться только на некоторых вопросах в связи с этим, имеющих интерес с точки зрения цели книги. Научный язык базируется на обычном языке и не может существовать без него в качестве языка. Уничтожение обычного языка привело бы к уничтожению и языка науки — последний стал бы непонятным. Граница между обычным и научным языками в некоторой мере относительна, исторически условна. Часть терминов и высказываний из научного языка переходит в обычный. Современный обычный язык даже среднеобразованных людей переполнен терминами, утверждениями и идеями, заимствованными из психологии, медицины, социологии, физики и других областей науки и техники. Научные открытия и технические изобретения вторгаются в обычную жизнь людей, в литературу, в прессу, в телевидение и в кино вместе с их особыми языковыми средствами. С другой стороны, средства обычного языка используются в науке для введения специальных терминов науки и разъяснения их смысла, а на первых порах вообще образуют основу для формулирования и развития новых научных идей и открытий. Короче говоря, в наше время сложился своего рода второй уровень обычного (вненаучного) языка, по богатству понятий и мыслей в огромной степени превосходящий обычный язык в традиционном смысле. Но отнюдь не превосходящий его с точки зрения уровня логической культуры. Понятия и утверждения науки, попадая в сферу обычного языка, трансформируются в нём по смыслу до такой степени, что лишь их чисто графическая или звуковая форма напоминает об их первоисточнике. В сфере социальных исследований сложилось такое положение, что лишь отдельные фрагменты её языка и лишь частично удовлетворяют критериям логики и методологии науки. А основная масса слов живёт и функционирует по правилам дологического, внелогического и псевдологического мышления. Это особенно сильно ощущается в теоретической социологии, где именно логические средства должны играть главную роль. А тут вы не найдёте буквально ни одного термина, который можно было бы признать логически правильно обработанным. Тут вы можете насчитать десятки различных определений «капитализма», «рынка», «демократий», «государства», «культуры», «идеологии» и прочих основных понятий. Тысячи специалистов манипулируют словами как особыми объектами, не отдавая отчёта в их предметном смысле. Они обучаются манипулировать ими применительно к определённым контекстам и ситуациям по принятым в их среде правилам, мало что общего имеющим с интересами познания. Размышляя на темы о реальном коммунизме и западнизме, а также о происходящем эволюционном переломе, я пришёл к выводу, что для научного понимания этих феноменов необходимо прежде всего осуществить логическую обработку языка социальных исследований. Причём эта обработка должна охватить не отдельно взятые понятия, а весь их комплекс. Результатом её должна явиться не сумма разрозненных фрагментов, а целостная теория (система, концепция), построенная в соответствии с правилами логики и методологии науки. Мыслители прошлого, создававшие теоретические системы, подвергались насмешке напрасно. Они чувствовали, что научный подход к социальным явлениям может быть практически реализован именно в форме всеобъемлющих теоретических систем. Иное дело — «техническая» реализация верной идеи. Она зависит от многих факторов, в том числе — от состояния самой логики… Ниже я изложу мои соображения об определении и экспликации понятий. ОпределенияОпределить объект — значит определить обозначающее его языковое выражение. Последнее называется понятием. Определить объект и определить понятие об объекте — это одно и то же. Общеизвестны определения путём указания родовых (общих) и видовых (специфических, отличительных) признаков. Например, «Ромбом называется (ромб есть) четырёхугольник, у которого все стороны равны». В социальных исследованиях приходится иметь дело с объектами, в отношении которых родо-видовые определения совершенно недостаточны. Тут требуется более совершенная и сложная техника определения понятий. И исследователи фактически пошли этим путём, не отдавая себе в этом отчёта и смешивая неявные определения слов с утверждениями об объектах, обозначаемых вводимыми в употребление словами. Я анализировал с этой точки зрения многие известные общие социологические концепции и нашёл, что все они, будучи в основном феноменами в сфере определения понятий, претендуют на статус совокупностей утверждений об эмпирически данных объектах, относительно которых вроде бы не должно быть сомнений в смысле их обозначения (названия). А между тем тут имеет место существенное различие. Утверждения об эмпирических объектах имеют значения истинности (ложны, истинны, неопределённы, и так далее), а определения не имеют. Они ни истины, ни ложны. Они характеризуются иными признаками. Они суть решения исследователя называть какими-то словами выделенные им объекты. Они характеризуются тем, соблюдены или нет правила определения смысла терминологии, насколько они полны и насколько чётко выражены с точки зрения правил рассуждений (выводов), насколько удачно выбраны объекты для исследования той или иной проблемы. Между определениями и утверждениями имеет место логическая связь. В общем виде она такова: если принимается определение, согласно которому определяемый объект А имеет признак В, то тем самым принимается как аксиома утверждение, что А имеет признак В. Например, если принято определение «Ромб есть четырёхугольник, у которого все стороны равны», то это равносильно принятию аксиом «Ромб есть четырёхугольник» и «У ромба все стороны равны». Таким путём из определений можно выводить чисто логически следствия. Или, например, если вы в определении понятия «общество» включили в качестве одного из определяющих признаков наличие в человеческом объединении государственной власти, то из этого следует, что всякое общество имеет государственную власть, и если в объединении нет такой власти, то объединение не есть общество. Надо различать определения объектов и перечисление их различных функций, форм и состояний. В определении объекта указываются только такие признаки, которые сохраняются при всех обстоятельствах, пока существует объект. Функции же, формы и состояния объекта могут меняться и разнообразиться. В практике словоупотребления определяющие признаки объектов и такие, которые по идее в определениях не должны фигурировать, не различаются. Это — один из источников неопределённости и многосмысленности терминологии. В определения объектов стремятся втиснуть всё, что известно об этих объектах. А так как у разных авторов знания различны, то каждый считает своё понятие об объекте единственно правильным, а прочие — неправильными. Или происходит мысленное умножение объекта, говорится о его качественном изменении, и так далее. В результате простые проблемы запутываются и становятся неразрешимыми. При рассмотрении сложных социальных объектов, состоящих из многих различных объектов, приходится давать определения объекту в целом и его компонентам. При этом должно быть построено одно сложное определение, расчленённое на ряд частичных определений, а не просто некоторое число разрозненных определений. В этом сложном определении между его частичными определениями и определением в целом должна иметь место логическая связь. Объект в целом должен быть определён через его составные части, а части в отношении друг к другу и к целому. В логике этот тип определения не описан должным образом. В дальнейшем нам с такими определениями придётся иметь дело неоднократно. Забегая вперёд, упомяну здесь об определении общества и его социальной организации совместно с определениями основных компонентов этой организации — государства, экономики и других. Если брать элементы этого сложного комплекса по отдельности и изолированно друг от друга, они превращаются в предмет бесконечного словоблудия. А будучи взяты именно как элементы единого комплекса, они оказываются сравнительно простыми для понимания. Приведу ещё один приём, который также я ввёл в логическую социологию и неоднократно использовал (он пригодится и в дальнейшем). При теоретическом исследовании объектов некоторого данного типа мы вправе выбрать для наблюдения их наиболее развитые и чётко выраженные экземпляры. Рассматривая их, мы стремимся найти самое абстрактное их определение идём от конкретного к абстрактному. При этом мы руководствуемся таким принципом. Самые абстрактные признаки объектов, включаемые в их исходное определение, суть признаки, определяющие их качество. Они сохраняются, пока существуют объекты. Они образуют «нижнюю» эволюционную границу объектов. Найдя такое исходное определение, мы восходим от него к высшему уровню развития объектов — идём от абстрактного к конкретному. При этом мы прослеживаем реальное развитие потенций объектов, изначально заложенных в их определённом выше качестве. В процессе развития абстрактные признаки в конце концов достигают уровня, на котором они воплощаются в особые структурные компоненты объектов, — реализуются в виде, близком к абстрактному «чистому» виду. Это и позволяет в конкретных наблюдаемых объектах найти их абстрактные основы и проследить процесс их развития от их исторического и логического начала до качественного «потолка», предела. Главным в определениях с точки зрения их роли в познании социальных объектов является не нахождение слова для обозначения выбранного объекта, а процесс выбора объекта и выделения его признаков, которые указываются в определяющей части определения. От того, какие именно объекты исследователь выбирает и какие именно признаки в них выделяет, зависит успех исследования в целом. Тут имеет место свобода выбора. Но она ограничена интересами, возможностями и предполагаемыми результатами исследования. Выбор слова для сокращения того, что говорится в определяющей части определения (то есть для краткого обозначения объекта, выделенного определением), кажется делом полного произвола исследователя. Но и тут есть свои ограничения. Они вынуждают прибегать к особой логической операции — к экспликации понятия. Экспликация понятийОдно из требований логики и методологии науки — определённость и однозначность терминологии. А если вы обратитесь к сочинениям на социальные темы, то первое, что вы заметите, это игнорирование этого требования. Все основные понятия (без исключения!) здесь являются многосмысленными, расплывчатыми, неустойчивыми или вообще утратили всякий смысл, превратившись в идеологически-пропагандистские фетиши. Просмотрите хотя бы небольшую часть только профессиональных (то есть совсем не худших) сочинений на социальные темы, и вы найдёте десятки различных значений слов «общество», «государство», «демократия», «капитализм», «коммунизм», «идеология», «культура» и так далее. Люди вроде бы употребляют одни и те же слова и говорят об одном и том же, но на самом деле они говорят на разных языках, лишь частично совпадающих, причём манипулируют словообразными феноменами, как правило лишёнными вразумительного смысла. Такое состояние терминологии не есть лишь результат того, что люди не договорились относительно словоупотребления. Дело тут гораздо серьёзнее. Имеется множество причин, делающих такое состояние неизбежным. Назову некоторые из них. Различаются явления, которые ранее не различались. Обращается внимание на различные аспекты одних и тех же явлений. Происходят изменения объектов внимания. Многие люди размышляют о социальных явлениях и высказываются о них, а у всех у них различный уровень понимания и различные интересы. Люди употребляют одни и те же слова в различных контекстах и с различной целью. Многие умышленно замутняют смысл терминов. К тому же логическая обработка терминологии требует особых профессиональных приёмов и навыков, которыми почти никто не владеет. Просмотрите из любопытства справочники, в которых даются определения социальной терминологии. Приглядитесь к ним внимательнее. И даже без специального образования вы можете заметить их логическое убожество. А ведь эти определения создаются знатоками! Так что же на этот счёт творится в головах у прочих? Бороться против этой многозначности и неопределённости слов путём апелляции к требованиям логики и призывов к однозначности и определённости слов — дело абсолютно безнадёжное. Никакой международный орган, наделённый чрезвычайными языковыми полномочиями, не способен навести тут порядок, отвечающий правилам логики. Сколько в мире печаталось и печатается разного рода словарей и справочно-учебной литературы, которые стремятся к определённости и однозначности терминологии, а положение в мировой языковой практике нисколько не меняется в этом отношении к лучшему. Скорее наоборот, ибо объём говоримых и печатаемых текстов на социальные темы возрос сравнительно с прошлым веком в тысячи раз и продолжает возрастать, а степень логической их культуры сократилась почти что до нуля. Возможно ли преодолеть трудности, связанные с неопределённостью и многосмысленностью языковых выражений, которые стали обычным состоянием сферы социального мышления и говорения? В науке для этой цели была изобретена особая логическая операция — экспликация языковых выражений. Суть этой операции заключается в том, что вместо языковых выражении, характеризующихся упомянутыми неопределённостью и многосмысленностью, исследователь для своих строго определённых целей вводит своего рода заместителей или дубликаты этих выражений. Он определяет эти дубликаты достаточно строго и однозначно, явным образом выражает их логическую структуру. И в рамках своего исследования он оперирует такого рода дубликатами или заместителями выражений, циркулирующих в языке, можно сказать — оперирует экспликатами привычных слов. Обычно в таких случаях говорят об уточнении смысла терминологии. Но тут мало отмечать аспект уточнения, ибо экспликация к уточнению не сводится. К тому же уточнение есть некоторое усовершенствование наличных языковых средств, тогда как в случае экспликации имеет место нечто более серьёзное: фиксируется полная непригодность данных выражений и вводятся дубликаты, заместители для них. Задача экспликации состоит не в том, чтобы перечислить, в каких различных смыслах (значениях) употребляется то или иное языковое выражение, и не в том, чтобы выбрать одно Например, когда я вводил термин «коммунизм» как экспликат этого слова в широком разговорном языке, мне многие читатели советовали изобрести другое слово, поскольку каждый понимает коммунизм по-своему. Но я всё же настаивал именно на этом слове, поскольку оно ориентировало внимание именно на тот объект, который меня интересовал и моё понимание которого, отличное от обывательских и идеологических представлений, я хотел изложить. Экспликация стремится ориентировать внимание читателя на те объекты, о которых читатель уже имеет некоторые представления, но она при этом стремится придать такой поворот мозгам читателя, какой необходим (по убеждению автора) для научного понимания этих объектов. Главным в этой операции является именно поворот мозгов, который стоит за определением слов, а не сами эти определения, как таковые. Так что ошибочно рассматривать экспликаты слов просто как одно из употреблений многосмысленных слов в дополнение к уже имеющимся смыслам. В случае экспликации понятий читателю сообщается новый способ понимания объекта, о котором у читателя уже накоплена В текстах на социальные темы, включая относящиеся к сфере науки, специальные термины употребляются, как правило, в логически плохо обработанном или совсем необработанном виде. Чтобы эти тексты приобрели какую-то осмысленность, они нуждаются в дополнительных истолкованиях (в интерпретациях) и примысливаниях (в частности — в том, что называют чтением между строк). Задача экспликации состоит в том, чтобы исключить такого рода интерпретации и примысливания, которые различны у различных людей, неустойчивы, многосмысленны, изменчивы. Одно из требований научного подхода к изучаемым объектам сделать тексты осмысленными сами по себе, вычитывать в них то, и только то, что в них содержится без всяких интерпретаций и примысливаний. На практике добиться этого почти невозможно или возможно лишь в ничтожной мере. Для этого требуется хорошо разработанная логическая теория, которой нет, требуется специальное образование, которое никто не получает, и требуются гигантские усилия. Достаточно сказать, что если бы даже было возможно осуществить полностью логическую экспликацию текстов, то получились бы тексты, в десятки и даже сотни раз превосходящие по объёму эксплицируемые тексты. Оперирование ими было бы невозможно. А если учесть интеллектуальное убожество подавляющего большинства таких текстов, то вообще, как говорится, игра не стоит свеч. И ко всему прочему люди, производящие такие тексты, не заинтересованы в логической ясности и определённости, — они имеют цели, мало общего имеющие со стремлением к научной истине. Логические умозаключенияПодавляющее большинство рассуждений, претендующих на то, чтобы считаться логичными, таковыми на самом деле не являются. Они являются псевдологичными, логичнообразными или в лучшем случае лишь частично логичными. Логичными являются рассуждения (умозаключения), совершаемые по особым логическим правилам. Относительно природы этих правил в логике до сих пор нет ясности. Возьмём для примера умозаключение по одному из правил силлогизма, которое является наиболее широко известным. В общей форме оно имеет такой вид: «Если все предметы, называемые словом А (относящиеся к классу А), имеют признак В и предмет С называется словом А (относится к классу А, есть А), то предмет С имеет признак В». Обычно это правило иллюстрируют таким примером: «Все люди смертны, Сократ человек, значит, Сократ смертей». Почему это правило имеет силу? На этот счёт философы насочиняли тома всякой чепухи. Согласно моей логической теории это правило есть часть определения языковых знаков «Все», «имеет признак» и «относится к классу» (или «есть»). Возьмём другой пример. Общепринято, что эмпирическое тело не может одновременно находиться в разных местах. Почему? Обычно говорят: таков закон природы. Но природа тут ни при чём. Это утверждение есть следствие из определения языкового выражения «разные места». Попробуйте определить, какие места в пространстве считаются разными! Тут возможны два варианта. Первый. Места А и В являются (называется) разными, если для любого эмпирического тела С имеет силу следующее: если тело С находится в одном из мест А и В, то оно не находится в другом. Из такого определения очевидным образом следует рассматриваемое утверждение. Второй вариант есть ослабление первого: вместо любого тела С (вместо всех эмпирических тел) говорится лишь о некоторых телах. В первом варианте предполагается, что разные места не пересекаются (не имеют общих «точек»), во втором допускается, что разные места пересекаются. Для второго варианта рассматриваемое утверждение неверно. Одним словом, логические правила умозаключений (правила логических умозаключений) суть части определений языковых выражений (логических операторов и терминов) или следствия из таких определений. Обычно они остаются неявными и фрагментарными, люди пользуются ими безотчётно и по привычке, причём фактически очень редко. Если вы попробуете чётко выявить (эксплицировать) логическую структуру рассуждений на социальные темы полностью, вы обнаружите, что более 99 процентов текстов строится совсем не по правилам логических умозаключений, а размер эксплицитных текстов будет в десятки раз превосходить эксплицируемые тексты. Обычные рассуждения создают видимость логичности за счёт примеров, привычных словесных ассоциаций, неявных допущений, словесных штампов и других совсем не логически бесспорных средств. Правила логики являются общими для любых наук, в которых для них есть условия и надобность. Они не образуют специфическую дедуктивную основу социальных исследований. Последнюю образуют определения языковых выражений, обозначающих социальные объекты, и утверждения об этих объектах. Поскольку результаты социальных исследований фиксируются в языке и сами исследования осуществляются в языке, к ним относятся и правила логики. К рассмотренным выше логическим правилам следует добавить совокупность определений и утверждений, образующих логическую онтологию. Логическая онтологияПриведу далеко не полный список понятий, с помощью которых строятся знания об эмпирических объектах и описывается в логически обобщённом виде содержание этих знаний (то есть то, о чём в них говорится): предмет (объект), признак (свойство, черта, характеристика), отношение, раньше, позже, одновременно, временной интервал, момент, дальше, ближе, на том же расстоянии, между, внутри, структура, состояние, существование, изменение, переход, процесс, ряд, развитие, деградация, простое, сложное, часть, целое, система, качество, количество, возможность, необходимость, случайность, связь, причина, следствие, тождество, и так далее. Все эти понятия необходимы для описания знаний о социальных объектах как объектах эмпирических. Многие из этих понятий Эмпирические и абстрактные предметыФиксируя эмпирические предметы в языковых выражениях, мы вольно или невольно осуществляем абстракции, то есть принимаем во внимание одни признаки предметов и игнорируем другие. В большинстве практически важных случаев мы предполагаем, что предметы обладают и другими признаками, и воспринимаем выделенные и зафиксированные в языке их признаки лишь как своего рода метки. Но очень часто мы относимся к отражённым в языке предметам так, будто они обладают лишь известными нам признаками и не обладают другими. Такого рода уродами, чудовищами или, наоборот, совершенствами нам представляются чуть ли не все явления нашей общественной жизни, глубоко затрагивающие интересы людей, — правительства, партии, массовые движения, идолы политики и культуры, оппозиции, экономики, свобода, диктатура, демократия и так далее. Власть языка порою оказывается здесь настолько мощной, что отражённый в языке кусочек реальности кажется гораздо более реальным, чем сама реальность во всём её объёме, со всеми её позитивными и негативными свойствами. Если, например, в языковых выражениях вроде «демократические свободы», «народовластие», «равенство», «личная инициатива» отражены некие положительные (с точки зрения некоторой категории людей) свойства данного общественного устройства, то обозначаемые этими выражениями общественные феномены рассматриваются исключительно как абсолютные социальные добродетели. Тот факт, что с этими добродетелями в реальности неизбежно связано Язык позволяет нам создавать термины таких предметов, которые в принципе не могут существовать эмпирически, — абстрактных предметов. Примером таких абстрактных предметов могут служить «материальные точки» в физике — допущения физических тел, не имеющих пространственных размеров. К той же категории абстрактных предметов относятся разного рода «духовные» существа, не обладающие телом, абсолютно проницаемые для других тел и сами способные проникнуть через любое материальное препятствие. Индивид и множество (класс)Объекты (предметы) могут рассматриваться с точки зрения сходных признаков (свойств), то есть как представители множеств (логических классов) объектов с такими признаками, и с точки зрения их индивидуальности (неповторимости, уникальности). Это — разные аспекты познания, а их обычно смешивают или по крайней мере не различают. В первом аспекте у объектов выделяются отдельные признаки, которые могут быть у других и более объектов, а во втором выделяется совокупность признаков, какая присуща только одному объекту, и никакому другому объекту в мире вообще, или предполагается наличие у объекта такой совокупности признаков. Имеются средства такой индивидуализации объектов. Это обычно указание на пространственно-временные характеристики и отличительные признаки, заведомо неповторимые. Возьмём, например. Октябрьскую революцию 1917 года в России. Она есть представитель множества (класса) революций, что фиксируется словом «революция». Её индивидуальность фиксируется словами «Россия» и «Октябрь 1917 года». Революций в истории человечества было много, а Октябрьская революция 1917 года в России всего одна, и другой индивидуальный объект, который может быть назван этими словами, никогда не был и не будет. То, что сказано выше, входит в определение самих понятий. И это надо помнить при рассмотрении социальных объектов. Игнорирование имеющего здесь место различия ориентации внимания является широко распространённой логической ошибкой и умышленным идеологическим приёмом запутывания проблем. Обычно берут социальное явление как индивидуальное, то есть как неповторимое, и подгоняют его под какую-то (подходящую) общую схему, то есть переключают внимание на признаки, присущие множествам объектов. В результате сущность явления, связанная именно с его индивидуальностью, испаряется, её затемняют общими разговорами. Таким путём, например, создали идеологически ложную картину сталинизма, рассматривая его с точки зрения его сходства с гитлеризмом, создали идеологически ложную картину социально-политической системы посткоммунистической России, рассматривая её по аналогии с некоторыми признаками западных стран. Выделение сходных (общих) признаков у различных объектов есть одно из наиболее важных средств познания этих объектов. Но это — лишь одно из средств, причём ограниченное определёнными правилами. В социальных исследованиях приходится иметь дело зачастую с индивидуальными (уникальными, неповторимыми) объектами. Например, в мире существует только один неповторимый западный мир, существовал только один советский коммунизм, существует только одно человечество и так далее. Абстрактные допущения о возможности аналогичных явлений на других планетах не отменяют необходимости при исследовании упомянутых явлений прибегать к средствам познания, ориентированным именно на их уникальность, а не ограничиваться ни к чему не обязывающими общими разговорами. Атомарный объектАтомарным (или элементарным) объектом для данной сферы исследования (для данной предметной области) является такой объект, который не расчленяется на другие (частичные) объекты, а все прочие объекты этой сферы рассматриваются как объединения атомарных. Атомарность тут относительна. За пределами данной сферы атомарный объект может рассматриваться как сложный. В сфере социальных исследований атомарным объектом является отдельно взятый человек, причём взятый исключительно как член объединений людей, то есть как существо социальное. В биологии человек рассматривается как сложный объект. Атомарность относительна также в том смысле, что сложные объекты, состоящие из атомарных, рассматриваются в зависимости от свойств атомарных. При этом выделение тех или иных объектов как атомарных и их свойств в этом качестве зависит от того, какие сложные объекты предстоит исследовать. Тут зависимость двусторонняя. Например, в социальном исследовании нам даны как эмпирические факты объединения именно людей, и мы, естественно, берём людей в качестве социальных атомов, выделяя в них свойства, необходимые для понимания объединений людей. Состояние, изменение, событиеКогда речь идёт о состоянии объекта, предполагается некоторый временной интервал, и внимание ориентируется на то, что можно сказать об объекте в этом интервале. Изменение объекта фиксируется путём сопоставления его состояний в различные временные интервалы, следующие один за другим. Если эти состояния различны, то говорят об изменении объекта. Частные случаи изменения — возникновение и исчезновение объектов. Слово «событие» употребляется как обозначение возникновения, изменения (смены состояний) и исчезновения объектов (например, произошла революция, началась война, разразился кризис, рухнула социальная система и так далее). События именно происходят, случаются. Они происходят в Переходное состояниеВ случае с эмпирическими предметами между этими двумя состояниями имеет место ещё третье состояние — переходное. Это состояние характеризуется тем, что в это время невозможно установить, существует предмет (уже или еще) или нет, обладает он некоторым свойством или нет, находится в данном месте или нет и так далее. Таким образом, в случае изменений приходится иметь дело не с двумя состояниями, а с тремя — с двумя определёнными (или статичными) и одним неопределённым, переходным. Этот факт послужил одним из источников идей неклассической (многозначной) логики. В рассуждениях об общественных событиях и процессах принимать во внимание особенности переходных состояний точно так же в высшей степени важно. Не все утверждения, правомерные в отношении статичных состояний, правомерны в отношении переходных. В частности, многие утверждения, истинные в отношении советского общества в брежневский период, лишены смысла в отношении сталинского периода. Нелепо, например, говорить о нарушении неких норм советской жизни в сталинское время, если эти нормы ещё не сложились, если они ещё были в процессе формирования. Неопределённости в суждениях о переходных состояниях возникают не только Например, процесс десталинизации страны в Советском Союзе не был кратковременным мероприятием хрущёвского руководства. Он начался задолго до смерти Сталина, растянулся на многие годы, происходил во всех сферах жизни общества и во всех районах страны. Если мы точно определим, что такое сталинизм как специфическое явление в советской истории и во всей советской жизни, в отличие от того состояния советского общества, которое стало нормой для него в результате десталинизации, то мы столкнёмся с затруднениями в применении суждений, имеющих безусловную силу в отношении классически-сталинского периода и в отношении, допустим, брежневского периода, к некоторым годам незадолго до смерти Сталина и после его смерти. Многие явления сталинизма утратили силу во многих учреждениях, сферах жизни и районах страны ещё до смерти Сталина, многие же продолжали существовать даже после доклада Хрущёва. Потому в этот период возникали постоянно бесперспективные дискуссии, например, по проблеме, преодолён сталинизм («ошибки периода культа личности») или нет. Необходимость, возможность, случайностьПонятия необходимости, возможности и случайности относятся к событиям. Между ними имеют место чисто формальные (знаковые) отношения. Например, событие считается возможным, если, и только если не является необходимым то, что оно не происходит; событие считается случайным, если, и только если оно не является необходимым. В онтологическом аспекте устанавливается то, когда именно события могут считаться необходимыми, возможными и случайными. Например, событие считается необходимым относительно данных условий, если событие такого рода происходит всегда, когда имеются эти условия: событие считается случайным относительно данных условий, если возможно, что оно не происходит при этих условиях. В логической онтологии может быть разработана система таких утверждений, позволяющих вполне осмысленно оперировать рассматриваемыми понятиями. Обращаю внимание на то, что рассматриваемые понятия применимы на онтологическом уровне лишь к объектам как представителям множеств (классов) однородных объектов. Они имеют смысл лишь при определённых условиях. Событие может быть необходимым (или случайным) относительно одних условий и случайным (соответственно — необходимым) относительно других условий. Оценка событий как необходимых, возможных и случайных ничего ещё не говорит о роли этих событий в тех или иных ситуациях. Например, событие может быть случайным в некоторых условиях, но сыграть решающую роль в отношении другого события в связи с совокупностью обстоятельств, породивших это другое событие. Приезд Ленина в Россию в 1917 году был случайным событием относительно условий, породивших революционную ситуацию. Но это событие в совокупности обстоятельств, породивших Октябрьскую революцию, сыграло решающую роль. Аналогично избрание Горбачёва на пост главы КПСС было случайным событием относительно соответствующих процедур организации КПСС, но это событие сыграло решающую роль в советской контрреволюции после 1985 года в совокупности с прочими событиями, породившими её. Подлинность и кажимостьСоциальные объекты состоят из людей. Люди выполняют В результате признаки социальных объектов разделяются на две группы. К первой из них относятся такие признаки объектов (то есть людей), которые характеризуют их независимо от их стремления выглядеть для других выгодно для себя. Ко второй группе относятся признаки, характеризующие социальные объекты в том виде, в каком они стремятся себя показать другим. Для первых признаков будем употреблять слово «подлинность» (или «сущность»), для вторых — «видимость» или «кажимость» (часто употребляется слово «явление» в смысле именно кажимости). Подлинность и видимость далеко не всегда совпадают. Видимость выставляется напоказ и преувеличивается, а подлинность затушевывается, маскируется, скрывается и даже отрицается как реальность. В наше время способности и возможности людей придавать социальным явлениям видимость, не соответствующую их подлинности (сущности), достигли высокого уровня. Все люди в той или иной мере обучаются этому. Этим занимаются многочисленные специалисты, специальные учреждения, средства массовой информации, политики, дипломаты, деятели культуры. Если принимать за чистую монету бесконечные речи партийных вождей, парламентариев, президентов и прочих личностей, фигурирующих на сцене истории, то можно подумать, будто они ночи не спят, думая о благе народов. Но главным в их спектаклях является не стремление решать проблемы наилучшим образом в интересах тех, кого они касаются непосредственно, а стремление решать наилучшим для себя образом проблемы своего положения в ситуации, когда они вынуждены проявлять заботу о других. В наше время аспект видимости в большом числе (если не в большинстве) жизненно важных случаев приобрёл такие масштабы, формы и значение, что оттеснил аспект сущности на задний план, взял над ним верх и сам стал выглядеть как сущность объектов. Произошло своего рода эволюционное оборачивание. Наиболее высоко развитые человеческие объединения стали превращаться в сборище социальных актёров. В паре «Быть или слыть» вторая установка стала играть более важную роль для людей. Дураки стали выглядеть как мудрецы, моральные уроды — как образцы добродетелей, преступники — как опора законности. Безобразие — как красота. Мощнейшая система воспитания, образования и идеологического оболванивания создали вымышленный мир кажимостей, занявший в жизни людей более важное место, чем мир сущностей. Содержание и формаИзвестно, что власть в одних западных странах, считаемых демократическими, является монархической, а в других — республиканской. Это — виды демократической власти. Возьмём монархическую власть. Она имеет место в некоторых западных странах, которые считаются капиталистическими, и в странах с феодальным социальным строем. Но можно ли считать капитализм и феодализм видами монархии? Тут возникает затруднение. Очевидно, здесь мы сталкиваемся с отношением между признаками объектов, отличным от отношения между общими признаками и частными. В диалектике для этого отношения была выработана пара понятий «содержание» и «форма». В нашем примере монархическая и республиканская власть суть формы государственной власти. Пара понятий «сущность» и «кажимость» фиксирует отношение между объектами и познающими их субъектами, а пара понятий «содержание» и «форма» — отношение между различными признаками одних и тех же объектов. При этом исследователь различает в самом объекте то, что характеризует объект как ответ на вопрос «Что имеет место реально (или что происходит)?», и то, что характеризует тот же объект как ответ на вопрос «Как (в каком виде) это «что» существует (или происходит)?» Различие содержания и формы социальных объектов относительно, но не произвольно. Порою оно принимает такие размеры, что даже профессиональные исследователи в своих сочинениях удваивают одни и те же объекты. Например, многие западные авторы, критикующие западную систему власти, утверждают, будто она не является подлинной демократией или является нарушением последней. А между тем «подлинная» демократия, о которой они говорят, есть содержание реальной демократии, а то, что они считают отступлением от неё, есть реальная и закономерная форма её существования. Взаимоотношения содержания и формы разнообразны. Одно и то же содержание может выражаться в разных формах, — объекты могут быть сходны по содержанию и различны по форме. Объекты могут быть сходны по форме, но различны по содержанию, — одна и та же форма может выражать различное содержание. Отношение содержания и формы характеризуется степенью соответствия. Эта степень заключена в пределах от полного несоответствия до полного соответствия. Со временем она меняется. Может форма отставать от содержания. Может, наоборот, содержание отставать от формы. Имеет силу социальный закон тенденции к установлению их адекватности, то есть более или менее нормальной степени соответствия. В процессе жизни объекта возможно доминирование того или другого компонента пары над другим. Форма может устаревать. Старая форма «сбрасывается», уступая место новой, соответствующей новому содержанию. Качество и количествоВо всяком социальном объекте можно обнаружить качественный и количественный аспект — качество и количество. Качество объекта (в моём словоупотреблении) образует совокупность его структурных компонентов с их свойствами и взаимоотношениями, благодаря которым этот объект сохраняется и без которых он существовать не может. Количество образует все то в объекте, что может быть подсчитано, измерено, вычислено и зафиксировано в величинах. Даже отдельно взятый человек имеет социальную структуру — управляющий орган (мозг) и управляемое им тело. Количественно он характеризуется величиной «один». Способности его могут быть измерены (например, интеллектуальный уровень). Средства измерения изобретаются людьми. И работа эта есть явление сравнительно новое. Даже понятие «один» получило точное определение лишь в конце прошлого и начале нашего века (в основаниях математики, в формальной арифметике). Качество и количество объекта суть именно аспекты единого целого. Они существуют не наряду друг с другом. Один без другого вообще не существует. Между ними имеют место разнообразные отношения. Одно дело, например, организация системы власти из нескольких десятков или сотен человек, и другое дело — из нескольких десятков и сотен тысяч, а то и миллионов человек. В реальной практике жизни эта зависимость постоянно игнорируется с соответствующими негативными последствиями. Когда советские реформаторы после 1985 года начали перестраивать советское общество по западному образцу, идеологи перестройки, изучавшие диалектику годами, полностью игнорировали рассматриваемую банальную истину, ссылаясь на образцы социальной организации, например, в Швеции и Швейцарии. Эту истину игнорировали и западные идеологи, поощрявшие и превозносившие советскую перестройку. Но они это делали умышленно, вполне отдавая себе отчёт в том, что эта перестройка приведёт страну к краху и деградации. Отношение качества и количества характеризуется степенью соответствия. Есть определённые границы, в которых колеблется нормальная для самосохранения объекта степень соответствия, именуемая в диалектике мерой. Выход за её пределы ведёт либо к разрушению объекта, либо к качественным изменениям. Например, увеличение числа членов группы сверх некоторого максимума ведёт к тому, что-либо группа разделяется на две, либо сокращается число членов (излишние исключаются), либо в группе образуются подгруппы со своими руководящими лицами. Если число членов группы недостаточно для выполнения её функций, группа либо ликвидируется, либо увеличивается численно, либо изменяет статус (например, сокращается объём выполняемых ей дел). С такого рода операциями люди имеют дело постоянно в практике своей жизни, не задумываясь над тем, что поступают в соответствии с одним из социальных законов, который заметили диалектики. Отношение качества и количества не ограничивается утверждением диалектики, согласно которому количественные изменения ведут к качественным. Не все качественные изменения суть результат количественных. В человеческих объединениях постоянно происходят качественные изменения в рамках тех же количественных характеристик (например, переструктурирование). И количественные изменения не всегда ведут к качественным. В науке и в практике жизни людей известны так называемые допороговые изменения, не влияющие на качественное состояние объектов. И даже в случаях, когда количественные изменения ведут к качественным, первые суть лишь одно из условий вторых, причём порою не главное. С другой стороны, количественный аспект зависит от качественного. Например, размеры объединений людей зависят от организации, от типа управления, от квалификации членов объединения, от целей, и так далее. Так что не только количественные изменения ведут к качественным, но и качественные ведут к количественным. Причём одни и те же количественные изменения в различных условиях ведут к различным качественным, а одни и те же качественные — к различным количественным. Так что диалектический «закон» перехода количественных изменений в качественные не есть всеобщий закон бытия. Это вообще не закон. Это есть лишь отдельное явление эмпирической реальности, замеченное философами прошлого, но не разработанное должным образом. Количество фиксируется в языке в величинах. Величины разделяются на абсолютные и относительные. Первые выражаются в числах, вторые — в отношениях чисел (в процентах, степенях). С точки зрения научного подхода те или иные величины сами по себе не имеют смысла. Они имеют таковой лишь в связи с качественной характеристикой объектов и целями их исследования. В теоретическом исследовании, о котором идёт речь в этой книге, измерение и вычисление величин играет роль подсобную. Причём интересы такой ориентации исследования настолько расходятся с интересами «конкретной» («эмпирической») социологии, что данные второй не имеют для первой почти никакого полезного значения, а зачастую просто вводят в заблуждение. Социальные связиСфера социальных явлений включает в себя огромное разнообразие видов эмпирических связей объектов, которое лишь в ничтожной мере привлекло внимание логики и методологии науки, да и то косвенно и без использования идей и аппарата современной логики. Чаще всего говорят о причинно-следственных связях. Но что такое причина и следствие? Никакой очевидности тут нет. И тем более нет некоего единственно правильного и общепринятого определения этих явлений. Известно несколько десятков различных определений. Не буду заниматься их логическим анализом. Возьму лишь то, что обще большинству из них: признание того, что следствие во времени следует за причиной, и того, что причина так или иначе участвует в порождении следствия. По самим условиям социальной сферы методы выявления причинно-следственных связей применимы далеко не всегда и не так уж надёжны. А в случае сложных исторических событий, представляющих собой совпадение и переплетение многих миллионов и миллиардов событий в пространстве и времени, понятие причинно-следственных отношений вообще теряет смысл. В таких случаях имеет место переплетение бесчисленных причинно-следственных рядов. Одни из этих рядов не зависят друг от друга, другие сходятся, третьи расходятся, четвёртые затухают, пятые зарождаются и так далее. Индивидуальное историческое совпадение их в некотором пространственно-временном объёме само не есть причинно-следственный ряд, подобный входящим в него рядам, и не есть ни причина В теоретических социальных исследованиях причинно-следственные связи занимают ничтожно мало места. Основное внимание уделяется связям структурным, функциональным и генетическим, компоненты которых являются сосуществующими в пространстве и времени. И даже в тех случаях, когда компоненты связей возникают во временной последовательности, основное внимание исследователей сосредоточивается на их последующем сосуществовании. Понятия причины и следствия лишены смысла в применении к их отношениям. Например, какими бы ни были отношения государства и экономики во времени и При всех разнообразиях эмпирических связей общим для них являются контакты эмпирических объектов, в которых происходит передача одними из них другим вещества или энергии. При этом одни отдают что-то, а другие это «что-то» усваивают (присваивают). Более сложные случаи — обмен. Контакты бывают непосредственными и опосредованными (через третьи объекты), одноактными, спорадически повторяющимися и регулярными. Более сложные случаи — разделение целого на части с сохранением связи частей и объединение объектов в целое с сохранением их различия. Специфика социальных связей (чаще употребляют выражение «социальные отношения») заключается в том, что в контакты вступают люди и объединения людей и связи их образуются, существуют и проявляются в сознательных действиях одних из людей и их объединений по отношению к другим. В этих контактах одни из компонентов связи отдают другим, а другие получают от них что-то, что необходимо и полезно для их существования. Одни отдают это значит, что у них это отнимают силой или ставят в такие условия, что они вынуждаются отдавать «добровольно». Возможна и бывает заинтересованность в отдаче при этом отдающие Объективные законыНаучное исследование ориентируется на открытие законов объектов или объективных законов. Слово «закон» многозначно. В конкретных науках и в методологии науки говорят о законах науки (или научных законах), имея в виду определённого типа суждения об исследуемых объектах. Законами объектов называют то, о чём говорится в таких суждениях. Речь идёт об одном и том же, только в первом случае — о языковых выражениях, фиксирующих законы объектов, а во втором случае — о том, что фиксируют эти выражения. Научными законами (законами объектов) называют обобщения результатов наблюдений и экспериментов, которым приписывают какую-то особо важную роль в науке. С логической точки зрения суждения такого рода суть общие суждения фактов. К числу таких суждений относится, например, утверждение о том, что в демократических странах имеет место разделение власти на законодательную и исполнительную. Это — суждение о наблюдаемом факте, аналогичное по его логическому статусу суждению «Нормальная собака имеет четыре ноги». Кстати сказать, социологическая наука в основном состоит из суждений такого логического типа. Научными законами (суждениями законов) называют также суждения, явно или неявно предполагающие определённые условия, при которых они всегда истинны. Я в дальнейшем буду иметь в виду только их, говоря об объективных законах. В языковой практике условия законов обычно не учитываются совсем или подразумеваются как нечто само собой разумеющееся и всегда имеющее место. Это порождает путаницу, бессмысленные споры, идейные «перевороты» и даже умышленные спекуляции, когда обнаруживается важность явного учёта условий в случаях их несоблюдения и изменения. Порою такие ситуации принимают грандиозные размеры, вовлекая большое число людей и растягиваясь на много десятилетий и даже на века. Например, спекуляции такого рода в физике приняли поистине эпохальные и глобальные размеры, по уровню мракобесия не уступая мистификациям Средневековья. А в сфере социальных явлений на этот счёт творится нечто невообразимое. Чтобы некоторое суждение (совокупность суждений) А приобрело статус научного закона, необходимо условие В установить (подобрать специально!) таким образом, чтобы А было истинно всегда при наличии условия В. Если при наличии условий В возможны случаи, когда А ложно, то А не может рассматриваться как закон, отвергается в качестве закона. В практике познания условия В устанавливаются всегда лишь частично и приблизительно. В ряде случаев они вообще являются воображаемыми, невозможными в реальности. В таких случаях суждения «А при условии В» вообще не верифицируются (не подтверждаются и не отвергаются) путём сопоставления с эмпирической реальностью. Их ценность устанавливается косвенно, то есть тем, что с их помощью получаются выводы, которые соответствуют или не соответствуют реальности. Они принимаются как аксиомы или на основе логических рассуждений, в которых А выводится из Надо различать общие черты (признаки) различных явлений и законы этих явлений. Для обнаружения общего необходимо сравнение по крайней мере двух различных явлений. Для выявления закона нужны логические операции иного рода. Закон может быть открыт путём изучения одного экземпляра явлений данного рода. Для этого нужен логически сложный анализ эмпирической ситуации, включающий отвлечение от множества обстоятельств, выделение непосредственно незаметного явления в «чистом виде», своего рода очищение закона от скрывающих его оболочек. Закон находится как логический предел такого процесса, причём не как нечто наблюдаемое, а как результат логических операций. Законы эмпирических объектов вообще нельзя наблюдать так же, как наблюдаются сами эти объекты. Законы не следует также смешивать с причинно-следственными отношениями, с необходимостью, сущностью, содержанием и другими явлениями бытия, фиксируемыми логическими и философскими понятиями. У всех у них различные функции в фиксировании результатов познания, они выражают различные аспекты познания, различно ориентируют внимание исследователей. Однако как в языковой практике, так и в сочинениях профессионалов, которые по идее должны были бы тут наводить порядок, царит на этот счёт невообразимый хаос. Законы эмпирических объектов (законы бытия) не зависят от воли и желаний людей и вообще от чьей-либо воли. Если есть объекты, к которым они относятся, и есть необходимые условия, то они имеют силу, никто и ничто в мире не может отменить их действие. Можно ослабить их действие, скрыть, придать форму, создающие видимость их «отмены». Но они всё равно остаются. Они именно такими и открываются исследователями, чтобы быть универсальными в отношении соответствующих объектов при соответствующих условиях. Надо различать законы, как таковые, фиксируемые в абстрактной форме (скажем, абстрактные законы), и их конкретные проявления в частных случаях. Условия закона в реальности и в исследовании её никогда не выполняются полностью, а порою не выполняются вообще. Одновременно действует множество законов, которые воздействуют на форму проявления друг друга и даже действуют порою в противоположных направлениях. Потому кажется, будто законы потеряли силу или их не было вообще. В реальности законы действуют как скрытые механизмы явлений и как более или менее явные тенденции. Надо различать законы и следствия действия законов — закономерные явления. Люди, например, давно заметили регулярность смены времени суток и закрепили это знание в суждениях, выражающих уверенность в том, что на смену дня обязательно придёт ночь, а на смену ночи — день. Но это не значит, будто они открыли закон природы, вследствие которого происходит смена дня и ночи. Обычно эмпирические законы в том смысле, как мы рассмотрели выше, и закономерные явления не различают и в качестве суждений законов рассматривают обобщения наблюдаемых фактов, подкрепляемые многократными повторениями и не сталкивающиеся с противоречащими фактами. В практике познания такого рода «законы» часто опровергаются, и по сему поводу устраиваются сенсации, кричат о «революциях» в науке, о ломке «устаревших» представлений. С логической точки зрения, однако, в таких случаях лишь выясняется ограниченность простой неполной индукции и логическая ошибка необоснованности обобщения. Объективные законы суть законы эмпирических объектов, но сами они эмпирическими объектами не являются. Они сами по себе не возникают, не изменяются и не исчезают. Это не значит, что они вечны и неизменны. Просто по самому смыслу понятий к ним нельзя применять понятия возникновения, изменения, исчезновения, неизменности, вечности. Они не имеют независимости от объектов существования. Об их существовании мы судим не путём их непосредственного наблюдения (их невозможно видеть, слышать, трогать руками), а по их проявлениям в ситуациях с эмпирическими объектами. Они открываются на основе наблюдений эмпирических фактов, но открываются благодаря особого рода интеллектуальным операциям. Сфера действия рассматриваемых законов ограничена множеством эмпирических объектов определённого вида. Никаких всеобщих законов бытия, имеющих силу в отношении любых (всех) эмпирических объектов, не существует хотя бы уже потому, что условия законов для объектов различных видов логически несовместимы в некое единое условие. Возможно, конечно, сформулировать утверждения, имеющие силу для всех эмпирических объектов. Но они (с логической точки зрения) будут либо логически ложными (противоречивыми), либо частями неявного определения понятия «эмпирический объект». Этому определению можно придать форму системы аксиом. Выводимые в этой системе утверждения истинны по определению понятий. Они не являются эмпирическими законами. Их можно назвать дефинитивными законами. Они не открываются в изучаемых эмпирических объектах. Субъективные и объективные факторыСоциальные объекты суть объекты эмпирические. Значит, на них распространяется всё то, что говорилось в предшествующем разделе об объективных законах. Но они обладают свойствами, отличающими их от всех прочих эмпирических объектов, а именно — они обладают интеллектом, волей, способностью ставить цели и добиваться их осуществления, способностью планировать свои действия и предвидеть их результаты, короче говоря обладают тем, что называют субъективными факторами. Наличие этих факторов порождает трудности в отношении признания объективных социальных законов, аналогичных в рассмотренном выше смысле законам объектов неживой и живой дочеловеческой (неразумной) природы. В самом деле, о каких независимых от воли и сознания людей законах может идти речь, если социальные объекты суть существа, наделённые волей и сознанием? Взгляд на субъективные факторы как на играющие решающую роль в историческом процессе и в организации человеческих объединений был доминирующим в истории социальной мысли и остаётся таковым в современном западном мире. Он поощряется западной идеологией, пропагандой и культурой. Описаниями сознательных и волевых действий людей, организаций, учреждений, властей заполнены бесчисленные газеты, журналы, книги. Ими полны телевизионные передачи и фильмы. За безработицу, инфляцию, кризисы, войны и прочие язвы современности винят политиков, предпринимателей, партии и конкретных людей. Субъективные факторы до сих пор понимаются как нечто такое, что не подвержено действию объективных законов, и противопоставляются факторам объективным, которые считаются независимыми от воли и сознания людей. И для этого есть основания. В чём заключаются объективные факторы? Люди появляются на свет в условиях, которые достаются им в готовом виде от предшествующей истории и которые они уже не в силах переделать. Эти условия даны им как реальность, независящая от их сознания и воли. В человеческой жизни принимает участие большое число явлений, неподконтрольных их воле. Возникают непредвиденные следствия даже сознательной деятельности. Людей много, их цели разнообразны и зачастую противоположны. Суммарный результат их деятельности далеко не всегда совпадает с тем, к чему стремятся отдельные участники объединений. Люди совершают ошибки в своих расчётах. Возможности предвидеть ход событий ограничены. Думая о ближайших результатах своих действий, люди не задумываются над более отдалёнными их последствиями. Плюс к тому — неосознанные и животнообразные действия. И даже в тех случаях, когда последствия действий можно предвидеть, люди часто не считаются с ними, поскольку их частные интересы в момент совершения действий оказываются сильнее разумных предвидений. Наше время даёт на этот счёт устрашающие примеры, которые общеизвестны. К числу объективных факторов относятся свойства явлений природы, образующих среду существования людей и играющих в их истории и социальной организации роль несомненную. На мой взгляд, различие субъективных и объективных факторов есть бесспорный факт, но противопоставление их в плане объективных социальных законов лишено смысла. Эти законы суть законы именно сознательной и волевой жизнедеятельности людей и их объединений. Они В истории социальных исследований объективные социальные законы, как правило, не замечались, не осознавались в качестве таковых или отрицались совсем. Сравнительно немногие исследователи говорили об их существовании и Социальные законыСоциальные законы отличаются от законов неживой и живой дочеловеческой природы прежде всего объектами, к которым они относятся. Они суть законы человеческих объединений, структурирования этих объединений, функционирования и взаимоотношений их частей, поведения людей как членов этих объединений и так далее, короче говоря — законы социальных объектов. Особенность социальных законов, далее, состоит в том, в каком смысле они объективны. Тут мало признать объективность в том смысле, в каком мы признаем объективность законов и вообще явлений неживой и до-человеческой живой природы, то есть в смысле признания их существования вне сознания исследователей, независимо от воли и сознания исследователей. Проблема тут заключается в том, что социальные законы суть законы сознательной и волевой деятельности людей, но они при этом не зависят от сознания и воли людей. Кажется, будто одно исключает другое, будто тут имеет место логическое противоречие. На самом деле тут никакого противоречия нет. Здесь надо различать два различных явления, а именно — отдельно взятые действия людей как эмпирические объекты и законы таких действий. Отдельно взятые социальные действия людей являются сознательно-волевыми, но законы этих действий таковыми не являются. Отдельные действия суть эмпирические явления, которые можно наблюдать непосредственно. Законы же их так наблюдать невозможно. Для обнаружения их, повторяю, нужна особая работа ума, особые познавательные операции. Применяя эти операции, исследователь должен сами сознание и волю людей рассматривать как объективные свойства особого рода эмпирических объектов, а именно — людей как вполне материальных существ, обладающих такими признаками, как сознание и воля. И эти признаки находятся вне сознания исследователя, не зависят в этом смысле от сознания и воли исследователя. С точки зрения логических свойств нет принципиальной разницы между суждениями о законах физической, химической, биологической и так далее природы и суждениями о социальных законах. Классическим примером первых может служить закон механики: «Тело сохраняет состояние покоя или равномерного прямолинейного движения до тех пор, пока внешние силы не выведут его из этого состояния». Логическая структура его в явном виде такова: «Если на тело не действуют никакие внешние силы (условие А), то оно будет сохранять состояние покоя или прямолинейного равномерного движения (В)». Наблюдать ситуацию, фиксируемую в В, невозможно. Можно наблюдать только бесчисленные факты перемещения тел, причём с ускорением, с замедлением, по различным траекториям, с меняющимися траекториями и скоростями. Никто также не наблюдал то, о чём говорится в А, ибо на тела обычно действуют В реальности такие условия выбора вряд ли могут встретиться. В реальности людям приходится выбирать из вариантов, различающихся по многим признакам, выбирать под давлением разного рода обстоятельств, а не только из расчёта на абстрактно лучший вариант. К тому же люди совершают ошибки в оценке ситуаций. Объективность социальных законов вовсе не означает, будто люди не могут совершать поступки, не считаясь с ними. Как раз наоборот, люди их обычно вообще не знают и постоянно игнорируют их, поступая так, как будто никаких таких законов нет. Но люди столь же часто игнорируют законы природы, отчего последние не перестают существовать. Если, например, люди сеют пшеницу на покрытой льдом каменистой почве, о них не скажешь, что они считаются с законами природ?,! Они наказываются за своё пренебрежение к законам природы (за их нарушение!). Аналогично они наказываются за своё пренебрежение к социальным законам. Нарушение законов бытия не есть их отмена или изменение. Это — поведение, по тем или иным причинам не считающееся с ними. Возьмём такой простой пример для пояснения. Пусть некоторое множество людей решило создать группу с целью совместных действий, для которых требуется именно много людей. Это решение их сознательное и волевое. Но чтобы группа могла достаточно долго функционировать как единое целое и справиться с задачей, в ней должен быть руководитель или даже руководящая группа, причём руководитель должен быть достаточно компетентен (адекватен делу), как и прочие члены группы. И эти требования суть объективные законы организации и успеха дела. Они суть независящие от сознания и воли людей факторы их сознательно-волевой деятельности. Люди не в состоянии отменить эти факторы по своему произволу, как они не в состоянии отменить закон тяготения. Люди изобрели летательные аппараты, позволяющие преодолевать силу тяготения. Но это не означает, будто сила тяготения перестала действовать. Так и в сфере социальных явлений. Приняв решение назначить руководителем группы некомпетентного дурака и распределив обязанности членов группы, не считаясь с их квалификацией, люди тем самым не отменили упомянутый выше закон группировки и адекватности людей занимаемым должностям. Они создали группу, подобную летательному аппарату, построенному без учёта закона тяготения. Вся история человечества полна бесчисленных примеров нарушения законов организации государственности и экономики и негативных последствий нарушений. Это даёт основания теоретикам, идеологам и обывателям вообще отвергать социальные законы. Они представляют эти законы в виде неумолимых механизмов, которые действуют явно в каждом отдельном случае, и люди не могут их игнорировать. На самом деле люди, игнорируя (и в этом, и только в этом смысле нарушая) одни социальные законы, действуют в силу В реальности одновременно действуют различные законы, так что каждый из них проявляется именно через массу отклонений и нарушений, как и законы природы. Если бы было возможно наблюдать механизмы природных законов изнутри их сферы, как мы это делаем в отношении социальных законов, мы увидели бы картину, аналогичную той, какую видим в общественной жизни. Если полностью выявить логическую структуру суждений и всего процесса открытия социальных законов, то можно установить, что тут имеет место предельное для данной ситуации исследования абстрагирование. Дальнейшее абстрагирование означает выход за эти пределы и утрату специфики интересующего исследователя объекта. Это — не предел обобщения, а предел отвлечения от эмпирических явлений. И обратный путь к реальности тут есть не прямое применение общих суждений к частным ситуациям, а процесс конкретизации абстрактных суждений путём включения в логические рассуждения Число социальных законов не ограничено логически. Их открытие ограничено способностями и потребностями исследователей. Все типы законов, которые можно видеть в естественных науках, в принципе могут быть открыты и в сфере социальных явлений. Это обусловлено тем, что типы законов характеризуются способами их открытия исследователями, которые (способы) изобретаются самими исследователями в соответствии с правилами логики и методологии науки. Рассмотрим ещё один пример с целью пояснения сказанного. Возможности человеческого объединения удовлетворять потребности своих членов неравномерны. Возникает несколько уровней таких возможностей и соответственно потребностей. Чтобы обеспечить удовлетворение потребностей некоторого числа людей на высшем уровне, нужно при всех прочих постоянных условиях (отвлекаясь от них) заставить трудиться и жить на более низком уровне в несколько раз больше людей. Конкретная величина должна быть измерена или вычислена в зависимости от типа объединения и его конкретных свойств. Причём с увеличением числа людей, претендующих на высший уровень удовлетворения потребностей, растёт и число людей, вынужденных довольствоваться более низким уровнем, и растёт в большей степени, чем рост первых. Характер роста упомянутых величин опять-таки можно измерить и вычислить. Так что обещание коммунистов обеспечить всех по потребности есть утопия, если его понимать буквально. Социальные законы действуют не в одиночку, не изолированно друг от друга, а всегда в Социальные законы суть самые глубокие механизмы социальных явлений. Авторы сочинений на социальные темы так или иначе говорят о язвах общества и ищут тех, кто виновен в них. Одни при этом называют в качестве источника зол диктаторов и тиранов, другие — капиталистов и феодалов, третьи партии и организации вроде партий нацистов, партий коммунистов, органов государственной безопасности, четвёртые — экономический и технологический прогресс, пятые — чрезмерный рост населения, шестые — идеологию, седьмые биологические законы, и никто не называет такой источник зол и таких тиранов человечества, какими являются объективные социальные законы. От этих зол и тиранов человечество не избавится никогда и ни при каких обстоятельствах. Меняя условия своей жизни, люди избавляются от одних тиранов такого рода, но с необходимостью попадают во власть других, порою — ещё более жестоких. В мире никогда не было, нет и не будет идеального общества всеобщего благоденствия не по произволу Законы диалектикиВыше я сказал, что никаких всеобщих объективных законов, имеющих силу для всех эмпирических объектов (всеобщих законов бытия), не существует. А между тем именно на создание такого учения о всеобщих законах бытия претендует диалектика, по крайней мере в том виде, какой она приобрела в советской философии. Остановимся на этой теме специально, поскольку диалектический подход к социальным явлениям есть, на мой взгляд, необходимое условие построения научной теории социальных явлений. Надо различать диалектический подход к изучаемым явлениям и диалектику как учение о законах бытия. Первый уместен не всегда, а лишь в отношении объектов определённого рода и лишь с определённой целью. Иногда он необходим для научного познания, но не обязателен во всех случаях познания. Когда его навязывают в качестве обязательного, он превращается в идеологическую чепуху. Но к тем же результатам ведёт его запрет или игнорирование в случаях, когда он на месте и необходим. Что касается диалектики как учения о законах бытия, то надо различать то, какой вид это учение имеет в сочинениях мыслителей прошлого и их последователей, и то, как такое учение может быть построено в рамках логики и методологии науки, то есть вне идеологии. Во втором случае правомерно лишь следующее. Замечая факты возникновения, изменения, связей, эволюции и так далее эмпирических явлений (факты объективной диалектики), мы вправе ввести соответствующие понятия и осуществить обобщения в рамках этих явлений, а не для всего бытия вообще. Например, наблюдая факты единства и борьбы противоположностей, мы вправе определить, что это такое, ввести соответствующие обозначения и произвести Аналогично обстоит дело с прочими чрезмерными обобщениями диалектики. Сказанное не есть словесная казуистика. Диалектика как учение есть языковая конструкция, и, как таковая, она должна строиться в соответствии с правилами логики. И прежде всего она должна быть логически непротиворечивой. Пренебрежение к логическому аспекту было и остаётся характерным для всех сочинений на тему о диалектике. Это — один из отличительных признаков идеологии: сочетание псевдологичности с фактической антилогичностью. Логическая обработка понятий и утверждений, отражающих диалектику бытия, устанавливает сферу применимости и уместности диалектики как учения, удовлетворяющего критериям научности. Диалектика как учение очевидным образом лишена смысла в математике и вообще в так называемых точных науках, в которых объекты создаются определениями понятий, но вполне правомерна в сфере эмпирических наук, объекты которых существуют независимо от исследователя и его понятий. Но даже в этой сфере далеко не всегда есть надобность в диалектике и условия для её применения. Условия применимости диалектики оказались ограниченными самими её понятиями, а надобность в ней — характером исследуемых объектов. Сфера социальных исследований является такой, да и то в ограниченном смысле. Рассмотрим такой пример. По опыту знаем, что в объединении людей, рассчитанном на длительное существование и деятельность в качестве единого целого, должен образоваться управляющий орган из одного или нескольких членов объединения. Он должен взять на себя функции, аналогичные функциям мозга отдельно взятого человека. На долю прочих членов объединения выпадают функции управляемого тела. Если это не будет сделано, объединение будет нежизнеспособным, будет плохо функционировать и распадется. Выражаясь языком диалектики, тут происходит раздвоение единого: члены объединения разделяются на руководителей (управляющих), воплощающих в себе «мозг» объединения, и руководимых (управляемых), воплощающих в себе управляемое «мозгом» «тело» объединения. Первые сохраняют тело, вторые мозг. Но в объединении происходит их разделение и воплощение в его различных частях. Эти части противоположны — одна управляет, другая управляется. Их функции и интересы в этом отношении противоположны. Вместе с тем они образуют единство. Одна часть нуждается в другой. Лишь в единстве они могут существовать как целое. И лишь в целом они оказываются противоположностями. Анализируя такого рода сравнительно простые ситуации, я установил для себя следующее. То, что философы в весьма туманной (именно философской!) форме обобщают под именем законов диалектики, отчасти может быть понято как неявные определения понятий и логические следствия из этих определений (то есть как дефинитивные законы, по моей терминологии), а в другой части как законы эмпирической комбинаторики. Поскольку я ограничивался сферой социальных объектов, я эти законы для себя назвал законами социальной комбинаторики. В простых случаях действие законов социальной комбинаторики настолько очевидно, что людям в голову не приходит мысль, что тут вообще действуют Вот если поговорить о целых обществах, эпохах, цивилизациях, человечестве, и так далее — это другое дело! Это масштабно и престижно. А между тем именно «маленькие» законы социальной комбинаторики делают основную работу по организации и эволюции человеческих объединений. Они имеют силу и в отношении «больших» социальных явлений. Только здесь они дают о себе знать более или менее заметным образом в переломные эпохи, когда «философские пушки диалектики» кажутся уместными и даже очевидными. Не случайно поэтому в революционный XIX век многие выдающиеся умы были диалектическими, и диалектика завладела умами нескольких поколений, жаждавших преобразований социального строя своих стран и веривших в их прогрессивность. Не случайно также то, что в нашу эпоху великого перелома в истории человечества страх перед тем, что приходит на смену настоящему, порождает ненависть к диалектическому «повороту мозгов», ориентирующемуся на истину, какую бы дурную весть она ни приносила. Эволюция социальных объектовФилософская диалектика содержит учение о законах эволюции. Эти законы суть следующие:
Первый из них определяет некую первопричину или первоисточник изменений объектов. Очевидно, что в некоторых случаях борьба противоположностей (в частности, борьба антагонистических классов) порождает Добавлю к сказанному ещё следующее. Возникновение нового качества в эволюции социального объекта есть возникновение нового, более высокого уровня в его социальной структуре. В дальнейшем этот аспект социальной эволюции будет рассматриваться как один из наиболее важных. В философской диалектике возникновение нового качества рассматривается как качественный скачок, как перерыв непрерывного. Что из себя на самом деле представляет этот скачок, перерыв непрерывного процесса? На самом деле это есть процесс, происходящий в протяжённом временном интервале, а не нечто абсолютно внезапное, не требующее времени. Всякое изменение эмпирических объектов происходит во времени, то есть в течение временного интервала, превышающего некоторую минимальную величину. В истории человечества такие «скачки» растягиваются порою на многие десятилетия и столетия. Впечатление вневременного скачка создаётся по многим причинам. Исследователи обычно игнорируют в таких случаях фактор времени или отодвигают его на задний план, обращают внимание на конечный результат процесса и качественное отличие его от предшествовавшего состояния. Когда процесс завершается, промежуточные и частичные состояния, события и перемены исчезают в прошлое, и образуется как бы разрыв, создающий впечатление внезапности перемен. Сравнительно со временем существования объектов в рамках устойчивого качества время на переход в новое качество обычно невелико, выглядит как исторический миг. Элементы нового качества вызревают в рамках привычной среды, и люди не воспринимают их как приближение нового качества. Когда они осознают это, процесс уже в основных чертах завершается, перелом остаётся позади. А порою люди, страшась нового, активно не хотят замечать его приближение, выдавая нежелаемое за несуществующее. Именно такую ситуацию переживаем мы сейчас. Чувствуя и подозревая, что формирующееся в человечестве качественно новое состояние несёт с собой огромным массам людей нечто устрашающее, люди прилагают усилия к тому, чтобы не осознавать его, надеясь, будто тем самым могут предотвратить его. Но, увы, они уже опоздали: мы уже живём в «миг» истории, в котором новое качество стремительно складывается, и уже вряд ли кто в состоянии остановить этот процесс «скачка». Эволюция социальных объектов включает в себя, как я уже сказал, возникновение качественно новых, более высоких уровней организации. При этом имеет силу закон «снятия» или диалектического отрицания. Заключается он в следующем. Возникновение более высокого уровня организации социального объекта означает, что некоторые явления более низкого уровня исчезают («отрицаются»), а некоторые сохраняются в новом состоянии в «снятом» виде, то есть в виде, «очищенном» от их исторических форм, преобразованном применительно к новым условиям и «подчинённом» явлениям нового состояния. В таком «снятом» виде сохраняются те явления предшествующего состояния, без которых новый уровень невозможен. Отбрасываются те явления, которые препятствуют переходу на новый уровень. Так осуществляется историческая преемственность состояния и непрерывность процесса. Одновременно происходит перерыв непрерывности путём отбрасывания старого. В эволюционном процессе бывает, что несколько таких снятий (отрицаний) следуют во времени друг за другом в одном социальном объёме. В этой связи я ввожу понятие эволюционного расстояния: это — число снятий между двумя состояниями объектов во времени. Вполне логично принять такое утверждение как аксиому: чем больше (меньше) эволюционное расстояние между двумя объектами, тем меньше (больше) влияние законов предшествующего на последующий. Действие этого закона в случае больших эволюционных расстояний очевидно. Например, при рассмотрении социальных явлений мало кто считается с законами биологических клеток, молекул, атомов, электронов. Но при этом многие пытаются свести социальные явления к явлениям высокоразвитых живых организмов (социальная биология). При возникновении более высокого уровня организации возникают новые явления, каких не было на предшествующем уровне, — совершается эволюционный шаг вперёд (или вверх). Но за это приходится «платить», то есть отказаться от В наше время действие этого закона очевидным образом можно наблюдать в грандиозных масштабах в процессах, происходящих в бывшем коммунистическом и в западном мире. В эволюции социальных объектов имеют место два аспекта — внешний и внутренний. В первом из них объекты эволюционируют как части более сложных объектов и под влиянием внешних факторов, а во втором — как автономные явления в силу внутренних закономерностей. Для характеристики второго аспекта употребляется понятие «развитие». Развитие объекта (в моём словоупотреблении) есть раскрытие или развёртывание его внутренних изначальных потенций. Эти потенции могут быть незначительными или значительными. Но не бесконечными. Они имеют потолок, исчерпываются. В большинстве случаев объекты сравнительно быстро достигают потолка, изначально предопределённого заложенными в них потенциями. И если они не погибают и не деградируют, они консервируются в одном состоянии «навечно». Лишь некоторые имели и имеют значительные потенции развития. Но, повторяю, и для них есть потолок. Если социальный объект разрушается внешними силами, но сохраняются образовывавшие его люди и условия их выживания, то из остатков объекта в случае надобности возникает новый объект, максимально близкий по социальному качеству к разрушенному. Происходит это в силу законов регенерации, о которых я упоминал мельком выше: люди восстанавливают то, чему обучены, что способны делать. Эволюция социальных объектов есть процесс многомерный. В особенности это касается больших человеческих масс. В одной и той же массе людей одновременно происходят разнообразные эволюционные процессы, идущие в разных измерениях, в разных направлениях, порою — противоположных, по разным путям. Они переплетаются, взаимодействуют, препятствуют или способствуют друг другу, порою обособляются, обрываются. Наблюдатели видят их совокупное проявление и совокупные результаты. Они пытаются втиснуть их в некую одномерную и упрощённую схему. Так возникали и возникают многочисленные исторические, социологические и философские концепции эволюции человечества, отмечающие отдельные стороны процесса и абсолютизирующие их. А получить из совокупности этих концепций картину многомерной эволюции человечества в такой же мере возможно, в какой возможно из тысячи мышей сложить одного слона. Эволюция больших человеческих масс не есть процесс, одинаковый для всех их частей, происходящий с одинаковой скоростью и равномерно распределённый. Её можно представить себе в виде трясины, из которой вырастают и переплетаются побеги социальной жизни. Они как бы устремляются вверх, к Солнцу. В этой трясине живой социальной материи образуются участки, которые становятся своего рода «точками роста». За ними тянутся и другие части этой материи. Проходит время, совершаются бесчисленные драматические события, прежде чем значительные куски социальной материи вовлекаются в процесс роста. И нужны столетия, чтобы значительная масса человечества вовлеклась в этот процесс Эволюционный процесс имеет определённую направленность. Она не есть результат некоего свободного выбора. Она определяется в результате ожесточённой борьбы различных сил в течение десятилетий и веков. В этой борьбе бывают периоды, играющие решающую роль в определении направления эволюции, — переломные эпохи. Если направление эволюции в основных чертах уже определилось, то вступают в силу объективные социальные законы, делающие степень предопределённости исторического процесса довольно высокой, порою близкой к фатальному максимуму. Эволюция социальных объектов происходит в конкретных исторических условиях. Многое, имеющее место в этом процессе, безвозвратно исчезает в прошлое. Но не все. Что-то остаётся в структуре и в свойствах сложившихся объектов, причём остаётся насовсем. Это «что-то» образует качество объектов. История объекта воспроизводится в жизни объекта в «сокращённом» и «очищенном» от исторических форм и случайностей виде. История объекта как бы сжимается в его качество. Это, как мы увидим в дальнейшем, важно иметь в виду при прогнозировании будущего социальных объектов Логическая методологияСоциальные объекты суть объекты эмпирические. К ним применимы общие методы эмпирических исследований. Но они обладают чертами, отличающими их от других эмпирических объектов. Естественно, что тут имеются свои особенности в отношении способов исследования. Ниже я рассмотрю эти особенности лишь с точки зрения теоретического исследования, то есть особенности чисто логических приёмов, для которых не нужно никаких лабораторий и приборов, достаточно лишь мозга и органов чувств отдельного исследователя. Для исследователя-теоретика не нужны и методы «конкретной» социологии, ибо то, что они могут дать ему, может быть известно, стать известным или выяснено чисто логически и без них. Например, ему не надо ломать голову над тем, кто именно будет выбран президентом США, ибо он и без этого заранее знает, что кто-то будет выбран, и кто бы ни был выбран, социальный строй США и тип политической системы от этого не изменится. Исследователь-теоретик должен принять как аксиому, что самые глубокие тайны значительных социальных явлений не спрятаны В принципе любая достаточно обширная и разнообразная информация об этих объектах содержит в себе материал, необходимый и достаточный для научного подхода к ним. Работа исследователя-теоретика не есть механически-канцелярская рутина вроде той, какую выполняют бесчисленные специалисты в «конкретной» социологии. Это — работа творческая. Она включает в себя пробы наугад, ошибочные пути, пересмотр многих мыслимых вариантов, удачу, случайности, отказ от вроде бы найденных решений, и так далее. Ему приходится манипулировать в сознании с большим числом объектов и понятий, чтобы получить логически последовательную и согласованную в деталях картину сложной и изменчивой реальности. С этой точки зрения его работа наполняет работу дирижёра большого оркестра. Только он, в отличие от дирижёра, имеет дело не с послушными и поддающимися обучению людьми, а с неподвластными его воле объектами. В работе исследователя-теоретика далеко не все поддаётся организации, упорядочиванию. Но всё же имеются некоторые приёмы и правила, облегчающие его поиски истины. Сейчас я сделаю несколько пояснений на этот счёт, чтобы читатель составил предварительное представление о характере приёмов логической методологии. Средства познания и познаваемоеИсследуемые объекты обладают какими-то признаками. И применяемые исследователем средства тоже обладают своими признаками. С помощью этих средств исследователь отражает признаки познаваемых объектов, создаёт их субъективные образы. Но признаки наших познавательных средств не являются отражениями (образами) признаков познаваемых объектов. Кажется, это должно быть очевидно. Например, тот факт, что наши суждения об объектах состоят из понятий и логических операторов, обусловлен свойствами употребляемых нами знаков, а не свойствами обозначаемых ими объектов. Свойства микроскопа, с помощью которого мы разглядываем бактерии, не являются образами свойств бактерий. Но в практике познания всегда имела место и до сих пор имеет место чудовищная путаница на этот счёт. Далеко не всегда можно строго различить, что идёт от средств познания и что от познаваемых объектов. Объективизация субъективного и субъективизация объективного суть обычные явления даже в рамках науки, не говоря уж о том, что творится вне её. Классическим примером на этот счёт может служить ситуация в современной физике. Объективизация субъективных средств измерения пространственно-временных характеристик и отношений физических объектов, какую тут можно видеть на высшем уровне науки, ничуть не уступает мракобесию прошлого, порождённого невежеством. Наиболее значительный вклад в путаницу, о которой идёт речь, внесли некоторые философы, замутнив своим логически безграмотным словоблудием довольно простые проблемы. В сфере социальных исследований чёткое различие того, что познается, и того, какими средствами это «что» познается, особенно важно по той причине, что тут, как я уже отмечал, затруднены и даже вообще невозможны лабораторные эксперименты и специально организованные опытные наблюдения, какие используются в естествознании. Тут их заменяют средства мысленного эксперимента (абстракции, допущения, рассуждения) и логическая обработка эмпирических данных. А возможности манипулирования объектами в мыслях и в их словесном выражении являются почти неограниченными. Тут людей не могут остановить никакие материальные преграды (ничего не стоит допустить, будто их нет) и никакие правила логики и методологии науки, в особенности если эти правила им не известны, их игнорирование никак не наказывается или если перед ними стоят цели, ради которых они готовы на умышленную фальсификацию реальности. С другой стороны, сами социальные объекты зачастую таковы по самой своей природе, что описание их такими, какими они являются на самом деле, то есть независимо от применяемых нами средств их познания, просто невозможно без фиксирования самих этих средств в их описании. Тут ситуация сходна с той, какая имеет место в ряде физических исследований, когда приборы становятся элементом характеристики самих объектов. Так что если мы хотим познать социальные объекты такими, какими они являются независимо от применяемых нами средств познания, мы должны не просто отвлекаться от этих средств, а должны достаточно чётко представлять себе, какими именно средствами мы вынуждены при этом оперировать и каковы свойства самих этих средств. Трудность тут заключается в том, что средства познания в конкретном исследовании некоторого социального объекта выражаются (фиксируются) в том же языке, что и получаемые с их помощью знания об объекте. Они различаются лишь по роли в едином тексте, а это далеко не всегда заметно. Те, кто плохо знаком с логическими средствами познания, вообще не замечают тут принципиальное различие. Возьмём такой простой (и упрощённый) пример. В утверждении «Ищущий работу человек отдаёт предпочтение такому месту, где, при прочих равных условиях, больше платят» слиты воедино фиксирование средств познания, относящихся к исследователю, и результата познания, относящегося к познаваемому объекту. Различие, о котором идёт речь, заметнее в тексте, содержащем допущение «Допустим, что имеется два или более места работы, которые, с точки зрения ищущего работу, одинаковы во всём, кроме оплаты», во-вторых, утверждения относительно людей, ищущих работу и, в-третьих, умозаключения, в результате которых получается вывод о том, что ищущий работу человек предпочтёт то место, где больше платят. Но и в этом случае требуется известный навык в оперировании логическими средствами. В более сложных случаях исследователям приходится иметь дело с многочисленными операциями, которые обычно не выражаются явно и даже не осознаются, приходится вести исследование по многим линиям и на разных уровнях. Различение того, что познается, и того, как познается, оказывается не по силам даже искушённым исследователям. Обнаружение социальных объектовЭмпирические объекты обнаруживаются с помощью органов чувств. Но это не значит, что органов чувств всегда достаточно для этого. Зачастую нужны приборы, усиливающие органы чувств, и сложные интеллектуальные операции, обрабатывающие данные наблюдений и экспериментов. В отношении социальных объектов это особенно важно иметь в виду. Эти объекты, как правило, не выражены явно, разбросаны в пространстве и времени, перепутаны с другими объектами, находятся в стадии становления или в переходных ситуациях, умышленно скрываются. Возникают многочисленные социальные объекты, которые играют важную роль в жизни людей, порою — решающую, но существование которых даже умышленно отрицается. Зачастую требуются трудоёмкие исследования, чтобы обнаружить их и привести факты, подтверждающие их существование. Да и эти факты не убеждают, если Порою существование Здесь нужно наблюдать множество людей, множество их действий, связи этих действий. Социальный объект существует эмпирически не как одноактная совокупность действий некоторого множества людей, а как периодически совершающаяся совокупность таких действий, как периодическое самовоспроизводство с сохранением основных черт, определяющих характер этого объекта. Возьмём в качестве поясняющего примера отделение банка. Чтобы оно появилось, нужно решение Одним словом, этот объект существует не как некое застывшее и неподвижное состояние слитных в одно пространственно ограниченное целое частичек (вроде дома, дерева, камня), а как жизнедеятельность большого числа передвигающихся в пространстве и времени людей, которые совершают многочисленные поступки, жизненные линии которых лишь иногда пересекаются в одной «точке», именуемой таким-то отделением банка. Эта «точка притяжения» множества людей и образует особый социальный объект. Гораздо сложнее дело обстоит с такими объектами, как экономика, система власти, классы, партии, идеология, общество, цивилизация, и так далее. Если в естественных науках для обнаружения объектов зачастую требуются сложнейшие приборы (как, например, для открытия атомов, электронов, хромосом, генов), то в сфере социальных объектов для этого порою требуются сложнейшие логические операции и преодоление разного рода предрассудков и запретов. Порою все элементы объекта по отдельности бывают известны и очевидны, но то, что они образуют некий единый объект, остаётся неявным. И требуются особые интеллектуальные операции, чтобы открыть скрытое единство в очевидных фактах. Главный познавательный инструмент в социальных исследованиях — логические приёмы познания. Мысленный экспериментВ сфере социальных исследований затруднен и, как правило, вообще исключён лабораторный эксперимент в том виде, в каком он применяется в других эмпирических (опытных) науках. Его место тут занимает мысленный эксперимент. Он осуществляется как совокупность абстракций, допущений, операций с понятиями и суждениями. Для них имеются особые правила, которые определяют пределы абстракций и допущений, порядок рассмотрения объектов, способы введения понятий, характер умозаключений и так далее. Приведу несколько примеров. Нельзя отвлекаться от признаков объектов, которые указываются в определениях объектов, так как без этих признаков они не могут существовать. Нельзя допускать соединение объектов, признаки которых логически исключают друг друга, так как такие соединения невозможны логически, а значит, и эмпирически. Нельзя принимать допущения, противоречащие социальным законам объектов. Если вы посмотрите с этой точки зрения на сочинения и разговоры на социальные темы, вы вряд ли найдёте хотя бы одно, в котором такого рода правила не нарушались бы. С этой точки зрения все сочинения о будущем человечества логически абсурдны, так как в них допускаются объекты с логически несовместимыми признаками, а признаки, без которых объекты невозможны, исключаются из рассуждений. Мысленный эксперимент принимает разнообразные формы. Это, например, извлечение объектов из связи с другими, помещение их в связи с другими, расчленение на части и объединение частей в целое, упрощение, осреднение и так далее. Часто требуется приём рассмотрения объектов в «чистом» (то есть в идеализированном) виде. При этом происходит отвлечение от всех признаков и связей объектов, за исключением тех, которые фигурируют в определениях их понятий. Частным случаем выделения объекта в «чистом» виде является выбор в реальности для исследования такого экземпляра из объектов данного рода, который наиболее близок к абстрактному («чистому») образцу. Такие экземпляры считаются классическими. Например, для изучения капитализма Маркс выбрал в качестве такого образца его состояние в Англии тех лет, а Токвилль рассматривал США как образец демократии. Добавлю к этому то, что советский социальный строй мог служить классическим образцом реального коммунизма. В Советском Союзе коммунистическую социальную организацию можно было наблюдать почти как в лабораторных условиях. Компонентами логической методологии являются правила последовательности рассмотрения сложных объектов. В истории науки были предложены методы перехода от простого к сложному (Декарт), гипотетико-дедуктивный метод (Милль), метод восхождения от абстрактного к конкретному (Гегель, Маркс) и другие. Скажу кратко о них. От простого к сложномуТребование переходить от простого к сложному при рассмотрении В моей логической социологии оно, однако, приобретает вид работающего методологического приёма. Суть его в двух словах такова. При исследовании сложных человеческих объединений необходимо выделить (найти) простейшие объекты (своего рода социальные атомы), путём комбинаций которых и эволюции этих комбинаций образуются прочие интересующие нас объекты. Грубо говоря, все сложное в мире есть нагромождение, комбинирование, взаимодействие простого. Отношение простого и сложного имеет место в определённых рамках. Образование сложных объектов из простых происходит по определённым объективным законам — по законам социальной комбинаторики. На эту тему мы будем неоднократно говорить в дальнейшем. От гипотез к реальностиГипотезы, используемые в исследовании социальных объектов, можно разделить на формально-эвристические и содержательно-эмпирические. Вот несколько примеров первых: все в социальном мире есть результат нагромождения простых явлений; можно логически вычислить все возможные объекты определённого рода, исходя из определений их простейших форм; люди не способны создать социальные объекты, которые невозможны или невычислимы логически; реальные социальные объекты суть лишь реализации логически мыслимых возможностей в тех или иных конкретных ситуациях; все социальные объекты измеримы и выразимы в величинах; для любых логически допустимых комбинаций величин объектов в принципе возможно изобретение правил вычисления их суммарного эффекта, достаточно близкого к реальности. Такие гипотезы влияют на то, как исследователь будет строить своё исследование. Но они не входят в содержание социологических теорий, получающихся в результате исследований конкретных социальных объектов. Гипотезы второго типа суть допущения относительно исследуемых объектов. Такие допущения либо вообще невозможно проверить сами по себе, либо противоречат эмпирическим фактам. Принятие их оправдывается тем, что благодаря им становится возможной дедукция в данной области науки и получаются нужные следствия. Эти допущения в своей основе суть абстракция, то есть решения не принимать во внимание Например, в научном исследовании некоторого общества следует допустить, что оно разделяется на стандартные социальные ячейки, имеющие стандартную структуру; что граждане отдают все свои силы обществу через такую ячейку и через неё получают все жизненные блага; что социальное положение человека адекватно его вкладу в общество; что вознаграждение производится в соответствии с трудовым вкладом индивида и его социальным положением и так далее. Такое общество, разумеется, не существует в реальности. Но мы можем постепенно учитывать реальные обстоятельства, деформирующие наш идеальный, абстрактный образец, и выводить следствия, проверяемые реальными фактами. И судьба наших исходных допущений зависит от того, насколько выводимые из них и с их помощью следствия соответствуют реальности, насколько точно и полно построенная на основе таких допущений теория позволяет предвидеть будущие события. От абстрактного к конкретномуОдни и те же объекты выглядят различно, когда рассматриваются в связи с другими объектами и когда извлекаются из этой связи и рассматриваются в «чистом» (идеализированном, абстрактном, воображаемом) виде. Знания, которые исследователь получает в первом случае, назовём конкретными, а получаемые во втором случае — абстрактными. Когда эти знания разорваны, не образуют элементы единого процесса познания, они выглядят как логически несовместимые. Одно дело, например, абстрактные знания о капитализме, демократии, рынке, конкуренции, коммунизме, планировании, и так далее, и другое дело — конкретные знания об этих же самых явлениях в их реальности. В первом случае упомянутые явления рассматриваются в идеализированном виде даже в том случае, когда принимаются во внимание их существенные черты. Во втором случае эти же явления рассматриваются со всеми их достоинствами и недостатками, какие можно наблюдать в их конкретной реальности. И очень часто конкретные представления об объектах противопоставляются абстрактным представлениям о них так, как будто реальные объекты в их конкретном виде суть «неправильные» реализации неких «правильных» образцов. Считается, например, что реальная западная демократия и экономика есть нарушение некоей правильной демократии и экономики, что в Советском Союзе был неправильно построен некий правильный коммунизм. А между тем тут имеют место одни и те же объекты, только рассматриваемые различно, и при этом конкретные «неправильности» суть реальное проявление абстрактных «правильностей». Пусть перед исследователем стоит задача теоретического исследования социального объекта такого рода, как упомянутые выше. Он получает множество разнообразных сведений о нём из личного жизненного опыта и личных наблюдений, от других людей, из средств массовой информации, из книг, из лекций и так далее. Это — исходный пункт его исследования и постоянный источник информации. Его цель — не беспорядочное барахтанье в этом море информации о конкретном состоянии объекта, а нахождение определённого упорядоченного (систематизированного) его понимания. Это — конечный пункт его исследования и постоянный ориентир в блужданиях в море информации. Чтобы проделать этот путь, исследователь должен одновременно мысленно двигаться в двух аспектах, которые противоположно направлены, но неразрывно связаны и совместно ведут к одной цели. Первый из них — путь от конкретного к абстрактному, второй — от абстрактного к конкретному. Отношение этих путей не является таким, будто сначала совершается один, а затем другой. Дело тут не в последовательности, а в другом. Дело в том, что сложный процесс исследования состоит из множества более или менее целостных актов (блоков). В каждом акте имеют место оба рассматриваемых аспекта исследования. Они имеют место и в исследовании в целом. В первом аспекте исследователь, имея перед собой конкретную реальность, стремится найти в ней (выделить мысленно, абстрагировать) такие объекты и такую их упорядоченность, исследование которых даст возможность найти объяснение явлений реальности и построить целостное, логически связное описание этой реальности. Это осуществляется как совокупность проб. Не все они могут быть удачными. В конце концов одна может быть удачной. Причём удачность её устанавливается движением мысли во втором аспекте, исходящем из результатов исследования выбранных в первом аспекте объектов. В первом аспекте исследователь обеспечивает возможность введения определений абстрагированных объектов. Эти определения становятся явными или неявными аксиомами. В этом аспекте исследователь обеспечивает также возможность открытия законов исследуемых объектов. Во втором аспекте исследователь выясняет, как эти законы согласуются с конкретной реальностью. Это происходит как исследование, упорядоченное определёнными правилами методологии науки. Именно совокупность этих правил определяет процесс исследования в целом. Последний выглядит как движение мысли от абстрактного к конкретному. Первый аспект остаётся неявным, предполагаемым как нечто само собой разумеющееся, но в структуре полученного знания не фиксируемое. Представим себе простейшую познавательную ситуацию: нам нужно изучить объект А, который существует в связи с объектом В и испытывает его воздействие. Мы должны отвлечься от В. Но не просто игнорировать его, а мысленно допустить, будто В не действует на А, и рассмотреть А при этом допущении. Изучив А таким образом, мы получим некоторое знание Х об А. Следующим шагом нашего исследования пусть будет решение рассмотреть А при том условии, что на него действует В. При этом мы не просто получаем Обращаю внимание на две особенности получаемого таким способом знания. Первая особенность: мы получаем не два различных знания наряду друг с другом, а одно целостное, но внутренне расчленённое знание, между компонентами которого имеет место определённая логическая связь. Вторая особенность: фиксирование способа получения знания тут является частью знания, поскольку операции с объектами осуществляются как мысленные, а не реальные, и поскольку без этого утверждения об объекте лишены смысла. Фиксирование способа исследования объекта становится частью описания самого объекта. Более сложные случаи — рассматривается взаимное воздействие объектов друг на друга, принимается во внимание большое число объектов и так далее. При исследовании сложных объектов операции перехода от абстрактного к конкретному совершаются по многим линиям и в несколько этапов. Эти операции разнообразятся в зависимости от характера объектов, их связей и видов логических правил переходов. Процесс познания и изображения объекта оказывается многомерным и многоступенчатым движением мысли от предельно абстрактных оснований ко всё более конкретной картине объекта. Восхождение от абстрактного к конкретному предполагает логические операции — анализ и синтез, мысленный анализ объектов и синтез получаемых в анализе знаний. Знания, получаемые в анализе, являются абстрактными по отношению к тому знанию, которое получается в результате их синтеза. Последнее является конкретным по отношению к предыдущим. Конкретное (синтетическое) знание является не простой суммой абстрактных (аналитических) знаний, а новым знанием, получаемым из абстрактных посредством специально изобретённых для этого логических операций. Эти операции специально изобретаются такими, чтобы результат их применения удовлетворял критериям соответствия некоторой эмпирической реальности. Поясню эту ситуацию такой абстрактной схемой. Пусть дана ситуация, в которой участвуют три объекта А, В и С. В результате анализа выделяются две связи — связь А и В (обозначим её X) и связь А и С (обозначим её У). Исследование Х при условии отвлечения от У (её мысленно исключаем) даёт знание М. Исследование У при условии отвлечения от Х даёт знание N. Исследователь изобретает особые правила, с помощью которых из знаний М и N логически выводится знание О. Классический конкретный пример для этого — известное из школьных учебников правило параллелограмма сил в физике. Идеи метода восхождения от абстрактного к конкретному не получили признания в теоретической социологии. В «конкретной» социологии рассмотренные приёмы анализа и синтеза растворились в математических методах в отношении конкретных проблем. А в теоретической социологии по-прежнему доминирует примитивная схема: с одной стороны — конкретность, понимаемая как рассмотрение явлений реальности в том виде, в каком они предстают перед наблюдателем непосредственно в данных ему условиях («ползучий эмпиризм»), а с другой стороны — абстрактность, понимаемая как выдумывание беспредельно общих теоретических концепций путём скачка от эмпирических явлений к высотам абстракции. Работа ума, опосредующая эти логически разорванные крайности, выпадает как непосильная, ненужная и даже порою запретная. МоделиВ сочинениях на социальные темы часто употребляют слово «модель» в отношении абстрактного знания в рассмотренном выше смысле. Это словоупотребление в данном случае совершенно неуместно. С точки зрения логики и методологии науки модель есть имитация существующего или проектируемого объекта, создаваемая для решения Модель объекта не есть знание об объекте. Это средство получения знания об объекте. Абстрактное же знание, о котором говорилось выше, есть именно знание об объекте. И правила согласования абстрактного и конкретного знаний суть правила совсем иного рода, чем правила моделирования. Это суть правила, образующие в совокупности метод восхождения от абстрактного к конкретному. В наше время модели в явном или неявном виде широко применяются в социальных исследованиях, в особенности — знаковые (компьютерные). Но при всех обстоятельствах модели не заменяют социальные теории. ТеорииСлово «теория» многосмысленно. Теориями называют всякие более или менее общие и обширные совокупности понятий и утверждений, объединённых в некоторое связное целое. Я называю научной социальной теорией совокупность понятий и утверждений, которая удовлетворяет следующим требованиям:
В практическом исполнении эти требования могут быть выполнены лишь с той или иной степенью приближения к логическому идеалу, начиная от исходного стремления в чём-то следовать им и заканчивая строго математизированными конструкциями, какие встречаются в так называемых точных науках. Исследование и изложениеСистематизированное изложение знаний, получаемых в процессе исследования объектов, есть не просто запись итога познания, а важная часть исследования. В теоретических социальных исследованиях эта часть является наиболее важной, решающей. При этом должны быть чётко осознаны и отработаны средства исследования, доведена до логического конца их роль в познании. Конечно, имеются различия между тем, как исследователь фактически шёл к своим результатам, и тем, как он излагает эти результаты для других (для предания гласности). Эти различия очевидны. Нет надобности говорить о них. С точки зрения логической социологии основной принцип изложения знаний заключается в следующем: изложение есть запись (фиксирование) процесса исследования в форме, очищенной от превратностей конкретной деятельности исследователя и максимально приближённой к его логическим закономерностям. Можно сказать, что изложение есть экспликация логического аспекта исследования. Объектами нашего внимания являются человеческие объединения. Они многочисленны и разнообразны. Нужен В чём заключается операция экспликации, мы рассмотрели в первой части. Я осуществляю эту экспликацию в два этапа. На первом этапе я выделяю из множества человеческих объединений такие, которые буду называть человейниками. На втором этапе я выделяю из множества человейников такие, которые буду называть обществами. Человейники более низкого эволюционного уровня, чем общества, я буду называть предобществами (или дообществами), а более высокого уровня — сверхобществами. Разумеется, с терминологической точки зрения можно было бы поступить иначе, а именно — назвать обществами любые человеческие объединения, которые я называю человейниками, и различать типы обществ, дав им особые названия. Но суть дела от этого не меняется. Если читателю не нравится моё словоупотребление, он вправе переименовать все рассматриваемые здесь объекты на свой лад. Важно лишь то, чтобы каждый раз было однозначно определено, о чём именно идёт речь, и чтобы можно было достаточно чётко установить сущность происходящего перелома в социальной эволюции человечества, которая, на мой взгляд, заключается в переходе от эпохи обществ к эпохе сверхобществ. Именно переходный характер эпохи, в которую мы живём, делает особенно важным логико-методологический аспект её познания. |
|