Ничто не даётся людям так тяжело, как правда о самих себе. В своё время люди были глубоко потрясены и возмущены открытием Коперника. Они не хотели допустить, что (их) Земля — центр мироздания, а его периферия, всего лишь одна из многих затерявшихся во Вселенной планет. Точно так же они реагировали на учение Дарвина. Утверждение, что человек произошёл (от обезьяны), они восприняли как недопустимое оскорбление. В этом же ряду находится социология Зиновьева, которая поставила людей перед необходимостью признать ещё одну неприятную правду — правду об обществе. В самом общем виде её можно сформулировать так: всё то, что люди громогласно отвергают как мерзость — эгоизм, ложь, бездушие, подсиживание, карьеризм, и так далее, на самом деле является одной из норм их жизни в качестве социальных индивидов, естественным следствием законов социальности. Эту истину, которая полностью переворачивает все привычные представления об обществе и лишает человека последних иллюзий о себе, люди готовы принять ещё меньше, чем истины Коперника и Дарвина. Она особенно раздражает своей очевидностью. И потому отрицается с порога. После Коперника у людей оставалось то утешение, что, по крайней мере, на самой Земле они занимают исключительно привилегированное положение. После Дарвина они могли сказать: зато мы создали надприродное, разумно организованное пространство совместной жизни. Зиновьев со своей социомеханикой лишает человека последних объективных оснований для самомнения и гордости. Отсюда и отношение к нему. Сторонников Коперника сжигали. Учение Дарвина запрещали. С Зиновьевым поступают намного хуже — его замалчивают. IАлександр Александрович Зиновьев родился в 1922 году в Костромской области в многодетной крестьянской семье. По окончании школы он в 1939 году поступил в московский ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории — основной гуманитарный ВУЗ университетского типа в те годы), из которого он был исключён без права поступления в другие ВУЗы страны за выступления против культа Сталина. Вскоре он был арестован, бежал, скрывался от органов госбезопасности. От дальнейших неприятностей его спасла служба в армии, куда он ушёл в 1940 году и прослужил до 1946 года. А. А. Зиновьев участвовал в Великой Отечественной войне в качестве боевого лётчика и закончил её в 1945 году в Берлине. В 1960 году А. А. Зиновьев защитил докторскую диссертацию, вскоре после этого он получил звание профессора и стал заведовать кафедрой логики в Московском университете. В рамках философии А. А. Зиновьев занимался самой трудной и строгой её частью — логикой. Он применяет средства логики к анализу языка науки, разрабатывает собственную логическую теорию. Результаты его логических исследований опубликованы в следующих книгах: «Философские проблемы многозначной логики» (1960); «Логика высказываний и теория вывода» (1962); «Основы научной теории научных знаний» (1967); «Комплексная логика» (1970); «Логика науки» (1972), «Логическая физика» (1972); Логика — строго профессионализированная область знания, и о ней могут компетентно судить только узкие специалисты. Поскольку я к таковым не принадлежу, то ограничусь констатацией того, что А. А. Зиновьев в логике и методологии науки достиг успехов, высоко оценённых в профессиональной среде и получивших международное признание. Из шести его монографий тех лет пять тут же (с перерывом в один-два года) были переведены на английский или немецкий, а «Комплексная логика» сразу на оба языка, и изданы на Западе — явление исключительное как в те годы, так и в наши дни. Я лично знаю многих активно работающих, имеющих имя отечественных и зарубежных профессоров в области логики, которые считают себя учениками Зиновьева и гордятся этим. В 1976 году произошло событие, обозначившее новое направление интеллектуальных усилий А. А. Зиновьева и круто изменившее его жизнь. Он неожиданно для всех выступил с книгой «Зияющие высоты», представлявшей собой выполненное в художественной форме критическое исследование некоторых сторон советского социального строя; все понимали, что за жизнью и нравами вымышленного Ибанска подразумевалось совсем невымышленное общество. Она была опубликована «там», на Западе. Этот факт решающим образом предопределил восприятие книги. На неё стали смотреть сквозь призму эпохального противостояния коммунистической и антикоммунистической идеологий. А. А. Зиновьеву отвели роль антикоммуниста, со всеми вытекающими в те годы последствиями: он был исключён (причем единогласно) из партии, выгнан с работы, выслан из страны, лишён гражданства, всех научных степеней, званий, наград, в том числе военных. Вокруг него была создана атмосфера замалчивания. Всё было организовано так, как будто вообще не существовало такого человека. Можно ли было придумать более наглядное доказательство правдивости «Зияющих высот?» И тем не менее есть ли достаточно оснований автора этой книги считать антикоммунистом, имея в виду, что под коммунизмом понимается реально существовавший в Советском Союзе социальный строй? Я думаю, что это так же неверно, как неверно было бы, например. Гоголя как автора «Мертвых душ» считать русофобом. В данном случае, на мой взгляд, более прав близко знавший в те годы А. А. Зиновьева и изображённую им среду социолог Б. А. Грушин, когда он в одной из злых (по отношению к Зиновьеву) газетных публикаций сказал, что действительными борцами с коммунизмом и советской властью были такие люди, как профессор Ю. А. Замошкин и его друзья, а не Зиновьев, который в их кругу был человеком случайным и чужеродным. Именно об этом, по сути дела, и все «Зияющие высоты», где являющаяся предметом сатиры «передовая» интеллигенция Ибанска духовно вся устремлена на Запад и в среде которой поднимается тост за то, «чтобы Ибанск последовал этому примеру», в то время как противостоящий ей Болтун (одна из многих авторских ипостасей) говорит, что не мыслит себе жизни вне Ибанска. Грех или лавры (кому как нравится) антикоммуниста присуждены А. А. Зиновьеву по ошибке. Справедливость требует признать, что сам он никогда, ни раньше, ни теперь не соглашался и не соглашается с такой оценкой своей личности и позиции. Но тем не менее репрессиям как антикоммуниста и антисоветчика подвергли именно его и, если это случилось за чужие грехи, то их следует признать вдвойне несправедливыми. С 1978 года начинается эмигрантская жизнь А. А. Зиновьева, которая продлилась 21 год. Все эти годы он жил в Мюнхене, занимаясь научным и литературным трудом, не имея постоянного места работы и источника существования. В 1980 году выходит его научный труд «Коммунизм как реальность», излагавший основы разработанной им теории реального коммунизма и охарактеризованный известным социологом и советологом Раймоном Ароном как единственная действительно научная работа о советском обществе. Одновременно с этим появляется огромное количество научных и публицистических статей, докладов, интервью, излагающих, уточняющих и развивающих его теоретические и социальные позиции; они лишь отчасти опубликованы в сборниках «Без иллюзий» (1979); «Мы и Запад» (1981); «Ни свободы, ни равенства, ни братства» (1983). Особо следует отметить его научно-литературные произведения, замечательную серию социологических романов и повестей того периода: «Светлое будущее» (1978), «В преддверии рая» (1979); «Жёлтый дом» в Следует заметить, что глубокие писатели всегда тяготели к серьёзной социальной теории. И тогда, когда её не находили в готовом виде, они пытались сами восполнить этот пробел, чтобы создать полноценные произведения. Типичные примеры этого: философско-историческая концепция Л. Н. Толстого в IV томе «Войны и мира», концепция свободы («Легенда о великом инквизиторе») в «Братьях Карамазовых» Ф. М. Достоевского, эссе о творчестве Н. Г. Чернышевского в «Даре» В. Д. Набокова. Во всех этих случаях теоретические части искусственно вкраплены, по сути дела, просто приложены к художественным текстам и могут быть изъяты без особого ущерба для последних. А. А. Зиновьев органически соединяет одно с другим, его социологические романы принадлежат одновременно и к области науки, и к области художественной литературы. В результате этого ему удаётся, с одной стороны, интегрировать в социологическую теорию человеческий, индивидуально-личностный аспект жизнедеятельности, а с другой — изобразить индивидуальные человеческие типы, отношения между ними с учётом их глубокой социальной обусловленности. Социологический роман знаменательное явление культуры, требующее специального изучения. После 1985 года начинается новый период в творчестве А. А. Зиновьева. На горбачёвскую перестройку он откликнулся тем, что расширил исследовательскую тематику, обратившись к изучению современного Запада, и одновременно с этим изменил акценты и тональность в описании и оценке советского коммунизма. Свой талант социального сатирика он теперь направил в сторону Запада, а при анализе советского опыта в его трудах стало доминировать заинтересованное понимание. Всё началось с того, что А. А. Зиновьев с самого начала обозначил своё резко отрицательное отношение к перестройке, которую он тут же окрестил катастройкой. Следует обратить внимание: он сделал это тогда, когда и в Советском Союзе, и во всём мире перестройка воспринималась как эпоха гуманистического обновления социализма, когда многие учёные, писатели, философы, деятели культуры, журналисты, прочие известные люди через бесчисленные средства массовой информации в состоянии всеобщей эйфории приветствовали перестройку, когда миллионы людей пришли в состояние радостного возбуждения — ходили на митинги, спорили, строили планы, лихорадочно Его позиция, если её выразить предельно кратко, состояла в следующем. Кризис, в котором оказался к середине восьмидесятых годов Советский Союз, есть специфический кризис коммунистической системы, кризис управления. Он требует своих особых средств разрешения. Рыночная реформа и либерализация для этих целей не подходят, они являются сугубо западными методами и могут привести лишь к краху советского социального строя, а вместе с ним и к краху страны. Чтобы обосновать эту свою позицию, он, с одной стороны, провёл исследование эволюции социальной системы современного Запада. Его результаты опубликованы в изданных теперь уже в Москве работах «Запад» (1995) и «Глобальный человейник» (1997). Первая из них написана в форме научного эссе, а вторая представляет собой социологический роман и удачно автором предисловия и редактором Л. И. Грековым была названа «зияющими высотами» капитализма (западнизма). И для существа дела, и для биографии А. А. Зиновьева показательно, что его работы, критически анализирующие советский коммунизм, впервые появились на Западе, а работы, посвящённые исследованию Запада, — в России. С другой стороны, А. А. Зиновьев стал показывать скрытые угрозы и неадекватность методов перестройки, выявляя одновременно с этим огромный для истории России, по его мнению ничем не заменимый потенциал коммунистической системы. Об этом — его многочисленные работы этих лет: «Горбачевизм» (1988), «Катастройка» (1988), «Смута» (1994), «Русский эксперимент» (1994). А. А. Зиновьев свою позицию также активно заявлял в многочисленных научных и публицистических статьях, интервью, выступлениях на радио и телевидении, которые лишь отчасти собраны в сборнике «Посткоммунистическая Россия» (М., 1996). Перестройка, Такова биография А. А. Зиновьева в её самом общем, событийном аспекте (хочу обратить внимание, что речь идёт именно об общих контурах его биографии, так как многие факты, аспекты жизни, труды остались за скобкой, плохо изучены, и об общих контурах его деятельности как учёного и отчасти писателя, в своих заметках я не касаюсь его поэзии, драматургии, изобразительного искусства). Что касается её внутреннего, психологического, личностного аспекта, то он отражён в литературных произведениях автора, в которых под тем или иным именем, часто под многими, он выводит самого себя, а также в очень выразительных художественных автопортретах. Иногда об этом он высказывается в интервью, побуждаемый вопросами собеседника. Отмечу только некоторые его суждения о самом себе. Самое броское и часто повторяемое из них; «Я сам есть суверенное государство из одного человека». Все видят эпатирующую дерзость этого утверждения, но не замечают его полемической заострённости против упрощённого толкования суждения, согласно которому нельзя жить в обществе и быть независимым от него. Можно, говорит А. А. Зиновьев. А в своей социологии он даже доказывает, что только обретя такую независимость человек становится Человеком. Речь идёт не о независимости пренебрегающего общественными условностями циника, или все себе подчиняющего хозяина жизни, или спрятавшегося в свой уютный изолированный мирок мещанина, или увлечённого собиранием бабочек чудика, и так далее. Его независимость есть независимость бунтаря, который не хочет признавать над собой ничьей власти и меньше всего власть общественного мнения, и независимость идеалиста, который заново, по своим образцам перепроектировал мир и живёт по его канонам, по которым, собственно, никто другой и не может жить, так как это — его мир, его выдумка; поэтому, между прочим, утверждение А. А. Зиновьева можно обернуть и сказать, что в его государстве есть только один гражданин — он сам. Зиновьев называет себя человеком из Утопии, имея в виду и советскую реальность с её жестокостями, и советскую идеологию с её высокими гуманистическими ценностями. Он умеет их соединить таким образом, что второе не является лицемерным прикрытием первого. Зиновьев лучше, чем кто-либо другой, понимает, что утопия коммунистической идеологии имела мало общего с реализовавшейся утопией советской действительности. Но если общество нельзя переделать в духе утопии, то это вовсе не означает, что и отдельный индивид не может сделать этого в отношении своей жизни. Ещё Зиновьев называет себя искусственным созданием, результатом эксперимента, который он всю жизнь совершает над самим собой. Такой человек, как он, считает Зиновьев, не может сложиться естественным образом. А в одном из романов («Глобальном человейнике») он появляется в образе инопланетянина. В «Зияющих высотах» он, помимо Болтуна, является ещё Крикуном, Шизофреником, Неврастеником, Уклонистом, Учителем. Зиновьев — парадоксалист и большой острослов. Все эти самоаттестации можно было бы считать шуткой, если бы мы не узнали вдруг от него (в «Русском эксперименте»), что он вообще не умеет шутить. И я ему склонен верить. Дело в том, что банальность жизни, на которую натыкаются высокие стремления, что и составляет основу комикса, шутки, он рассматривает как её самую серьёзную и существенную характеристику. Он не умеет шутить в том смысле, что для него нет ничего более серьёзного, чем шутка. В его шутках нет ничего шутливого. Например, все мы думали, а многие до настоящего времени думают, что в «Зияющих высотах» он шутил, высмеивал, сатирически изобличал. А сам Зиновьев считает, что это самое серьёзное, более того — научное, хотя и выполненное в художественной форме, исследование советского общества. Здесь, может быть, уместна аналогия с С. Паркинсоном, «Законы Паркинсона» которого IIКнига А. А. Зиновьева «На пути к сверхобществу» в систематической форме излагает оригинальную социологическую теорию автора. Она является итоговой по отношению ко всем его предшествующим исследованиям в этой области. Зиновьевым впервые рассмотрены методологические и логические основы его социологии, окончательно оформляется категориальный аппарат, позволяющий охватить ход истории в целом, обобщённо суммируются, уточняются и развиваются теория реального коммунизма, теория западнизма, современные тенденции развития человечества. Изложить взгляды Зиновьева популярней и короче, чем это сделал он сам в данной книге, невозможно. Его текст является предельно ясным, точным и популярным (кстати, одно из требований отстаиваемого им научного подхода и состоит в том, чтобы «сделать тексты осмысленными сами по себе, вычитывать в них то, и только то, что в них содержится без всяких интерпретаций и примысливаний» (Здесь и далее цитируется настоящее издание, кроме случаев, оговорённых особо. — Прим. ред.); он популярен в том же смысле, в каком можно считать популярной, например, таблицу умножения. Одновременно с этим он настолько краток, экономичен и лишён беллетристичности, что в этом отношении, на мой взгляд, достигнут максимум возможного. Поэтому, представляя книгу читателю, я ограничусь некоторыми идеями, с моей точки зрения наиболее неожиданными и потому особенно важными для осуществления того «поворота мозгов», которого требует и на который нацеливает социология Зиновьева. Начнём с самого понятия «поворот мозгов». Ещё в «Зияющих высотах» высказана мысль, что социальные законы порождают тенденцию к одноплановой ориентации сознания и «возникают своего рода силовые линии, разворачивающие мозги людей в одном и том же направлении» (Зияющие высоты, т. 1. — М., 1990, с. 34). Для научного взгляда на социальную жизнь необходимо вырваться из этого силового поля. Чтобы понять социальные законы, надо взглянуть на них со стороны, не изнутри, а извне, не жить в них и ими, а подойти к ним так, как если бы человек от них не зависел. Нужно освободить свой взгляд от давления авторитетов, общепринятых мнений, модных идей, различных идолов, словесных ухищрений, предназначенных для обмана и самообмана, страха, стыда, советов благоразумия и многого другого, чтобы научиться прямо смотреть на социальную действительность, увидеть её в подлинном (неприукрашенном) виде. Прежде всего необходимо вырваться из сетей «интеллигентски-обывательского способа мышления», который стремление к ясности и истине подменяет желанием произвести впечатление, создать видимость знания. Надо встать на позиции того наивного мальчика из сказки Андерсена, который не знал придворного этикета и сказал то, что все скрывали, что король — голый. Устраиваться в обществе и понимать его — разные, даже противоположные виды деятельности. Если для первого нужно быть внутри общества, жить конкретным интересом, уметь защитить себя, стремиться к лучшей позиции и так далее, то для второго, напротив, требуется вырваться вовне, занять такую независимую позицию, словно ты не член данного общества, а инопланетянин, с любопытством разглядывающий это странное скопление странных существ. Известно, что человек видит то, что он хочет видеть. Научный подход, напротив, состоит в том, чтобы освободить взгляд от этого привходящего и искажающего «хочет», чтобы «хотеть» то, что видишь. Такую смену диспозиции по отношению к социальной действительности, такое изменение точки её обзора Зиновьев называет научным «поворотом мозгов» и в своей логической социологии он формулирует те принципы, которые для этого необходимы. Один из этих принципов состоит в экспликации понятий — особой, им же самим описанной и сознательно применённой в социологии логической процедуре, имеющей целью добиться определённости и однозначности терминологии в социальном познании. Все основные описывающие социальную реальность понятия, такие, как «общество», «государство», «экономика», «власть», «культура» и так далее, являются многозначными, расплывчатыми. Существуют десятки и сотни их определений. Уже по одной только этой причине, не говоря о всех других, рассуждения с употреблением этих понятий оказываются приблизительными, а то и вовсе ложными. Экспликация состоит не в том, чтобы перечислить все значения и выбрать Самым известным и до настоящего времени обескураживающим многих (прежде всего среди марксистов) примером этого логического приёма является введение Зиновьевым термина «коммунизм» как экспликата этого слова в обыденной речи, когда он стал называть коммунизмом реальный социальный строй, классической (наиболее развитой) формой которого была советская система. В тридцатые годы И. В. Сталин объявил, что в СССР построен социализм. Тем самым он соединил понятие социализма с реальностью советского общества. На первый взгляд он сделал то же самое, что и Зиновьев (в данном случае от различия между социализмом и коммунизмом можно отвлечься, тем более что сам Зиновьев считает это различие бессмысленным). Но только на первый взгляд. В действительности здесь наблюдается диаметрально противоположный ход мыслей, показывающий различие между идеологией и наукой. Сталин полагал, что коммунизм (на его первой фазе) осуществился в Советском Союзе и тем самым распорядился именовать социальную реальность СССР коммунизмом и смотреть на неё сквозь призму уже существующих представлений о коммунизме. Так возникает идеология о самом счастливом обществе. Зиновьев говорит нечто совершенно иное: то, что осуществилось в Советском Союзе, и есть коммунизм, и другого коммунизма нет. Тем самым он ориентирует на то, чтобы строить теорию коммунизма как социальную теорию советского общественного опыта, вместо того чтобы смотреть на этот опыт сквозь розово-утопические очки выдуманного коммунизма. Другой, тоже очень показательный пример экспликации связан с понятием общества. Это слово, которое в разговорном языке имеет много смыслов, он употребляет как термин, обозначающий определённую стадию (этап, форму) социальной жизни людей со своими строгими признаками (наличие государства как формы политической власти, экономики как формы хозяйствования, идеологии как формы коллективного менталитета и так далее). Такая экспликация очень важна для того, чтобы правильно понять историчность человеческой жизни и строго обозначить ту смену её качественных состояний, которая происходит на наших глазах. Центральным в социологических взглядах Зиновьева является, пожалуй, идея законов социальности. Объектом его изучения (социальными объектами) являются люди и их объединения; при этом люди рассматриваются не во всём многообразии их свойств, каковых очень много, а только в тех проявлениях, которые вытекают из факта их принадлежности к социальным объединениям. Такое ограничение объекта исследования является, разумеется, идеализацией, ибо в реальности ни таких чистых социальных индивидов, ни их объединений не существует; живые люди характеризуются не только тем, что они являются членами объединений, у них есть масса других, биологических, психологических и иных, свойств. Но это — вполне законная и совершенно необходимая идеализация. Социальные индивиды и их объединения в этом отношении не менее реальны, чем точки, линии и фигуры в геометрии. Жизнь индивидов, поскольку они принадлежат человеческому объединению и действуют в его рамках, как и жизнь самого объединения, представляющего собой множество индивидов, протекает по строгим законам. Прежде всего (это самый важный и необходимый признак) возникает разделение множества людей на «мозг» и «тело», на начальников, управляющих, и подчинённых, управляемых. Происходит разделение функций, возникают органы для их выполнения, отношения между ними регулируются законом взаимной адекватности. Имеет место также дальнейшее, все нарастающее усложнение жизни объединения, охватывающее как вертикаль, так и горизонталь отношений. Объединения людей приобретают особое качество и называются человейниками, если они:
Термин «человейник» вызывает ассоциацию с муравейником. Это — больше чем ассоциация, она сыграла решающую роль в выборе термина, ибо, по мнению автора, стада и стаи животных в эволюционной классификации предшествуют человейникам; в «Зияющих высотах», например, фигурируют два трактата — трактат об обществе и трактат о крысах, которые удивительным образом совпадают. В этом смысле теорию Зиновьева можно было бы назвать не только социомеханикой, но ещё и социозоологией. Поскольку людей в человейнике много и они вынуждены вступать в отношения друг с другом просто Действовать в своих интересах внутри человейника и в интересах своего человейника в отношениях с другими человейниками — такова основа социальности. Так как люди в социальном поведении действуют сознательно, то законы экзистенциального эгоизма выступают в виде законов рационального расчёта. Речь идёт, если говорить кратко, об осознанном эгоистическом интересе. В качестве иллюстрации социальных законов Зиновьев часто ссылается на такой пример: если человеку предложить на выбор две работы, из которых одна оплачивается выше, чем другая, то при всех прочих равных условиях он непременно выберет ту, за которую платят больше. Это правило есть следствие законов социальности и действует с такой же неотвратимостью, с какой, например, выпавший из руки предмет падает на землю. В реальности, конечно, не бывает лабораторных условий, предполагаемых этим правилом; помимо величины платы, есть масса других факторов, которые учитываются индивидами при выборе работы и очень часто они выбирают менее оплачиваемую работу. Но это не отменяет само правило в его непререкаемости. Правило не говорит о том, что человек всегда выбирает работу с более высокой платой. Оно говорит о том, что такой выбор неотвратимо совершается только при определённых условиях, а именно при равенстве всех других факторов, влияющих на выбор, или отсутствии таких факторов. Это правило можно было бы разбить на следующие два: если индивид предпочитает менее оплачиваемую работу более оплачиваемой, то это он делает не потому, что она является менее оплачиваемой; если индивид предпочитает более оплачиваемую работу менее оплачиваемой, то это он может делать только по той причине, что она является более оплачиваемой. В данном случае механизм действия социального закона является таким же, как и механизм действия любого естественнонаучного закона, например, тело сохраняет равномерное прямолинейное движение, если на него не действует никакое сопротивление; однако известно, что сопротивление есть всегда и в этом смысле никакое эмпирическое тело равномерно не движется. Законы социальности не следует путать с нормами морали, права и другими сознательно задаваемыми регулятивами поведения. Последние выработаны людьми как средства защиты от законов социальности, от самих себя. Разумеется, эффективность этой защиты является относительной, ибо мораль и связанная с ней совокупность разнообразных правил может лишь в В человейнике Зиновьев различает три аспекта:
Это различие (наряду с различием между «мозгом» и «телом» человейника) является своего рода несущей конструкцией его теории. Первый аспект охватывает действия людей и формы их организации, направленные на обеспечение средств существования, создание материальной культуры. «Во втором аспекте люди совершают поступки в зависимости от того, что их много, что их интересы не совпадают, и они вынуждены с этим считаться». Третий аспект охватывает то, что касается сознания (психики, менталитета) человека. Это — аспекты человейника, но не его части; они всегда существуют в единстве, хотя характер единства может быть различным и колебаться от слияния до достаточно чётко дифференцированного, почти автономного функционирования. Зиновьев высказывается против того, чтобы в рамках социологической теории выдвигать Переход от общества к сверхобществу является, по мнению Зиновьева, основной тенденцией развития Человейника в XX веке. Этот переход протекал в двух эволюционных линиях и в ожесточённой борьбе общества, представлявших эти линии. Обе эти линии сложились в рамках западноевропейской цивилизации, которая уникальна (и в этом смысле отлична от других цивилизаций) в том отношении, что она способна к смене собственных качественных состояний; «она убивает сама себя и делает это на пути баснословного прогресса». Одна линия была представлена человейниками коммунистического типа и наиболее цельно воплотилась в Советском Союзе, её особенность состояла в том, что она опиралась по преимуществу на коммунальный аспект жизнедеятельности. Вторая линия, именуемая в книге западнистской, воплотилась в наиболее «чистом» виде в США, странах Западной Европы, в ней преимущественное развитие получил деловой аспект жизнедеятельности человейника. «Западный и коммунистический миры стали «точками роста» в эволюции человечества. Между ними шла непримиримая борьба за роль лидеров мирового эволюционного процесса и за мировую гегемонию. Эта борьба образовала основное содержание социальной жизни человечества в XX веке, особенно во второй его половине». В этой борьбе победил Запад, выиграв «Холодную войну» против Советского блока. Вопрос о том, является ли эта победа окончательной, автор в целом пока ещё оставляет открытым, хотя и признает, что Россия из игры выбыла и деградировала до уровня колониальной демократии. Неизвестно, становится ли благодаря этому переход к сверхобществу более ускоренным, но зато совершенно ясно, что он оказывается более плоским, рискованным и трагичным. Сверхобщество — не будущее, а в значительной мере уже настоящее. Оно складывается после Второй мировой войны и уже не просто сосуществует с обществами, а начинает играть доминирующую роль. Что такое сверхобщество? Оно, как и все другие понятия социологии Зиновьева, является очень строгим, содержит много признаков, охватывающих все аспекты, уровни, формы жизнедеятельности человейника. Об этом — вся книга. Чтобы дать хотя бы приблизительное представление читателю, я ограничусь несколькими признаками, дающими представление о мироустройстве на стадии сверхобщества. Развитие истории переходит из естественно-исторической фазы в планово-управляемую. Сама эволюция становится сознательным актом, её можно планировать наподобие того, как планируется Наоборот, мера объективности и предопределённости эволюционного процесса, его жесткости увеличивается подобно тому, например, как человек с компасом меньше будет отклоняться от направления, ведущего к цели. На стадии сверхобщества складывается единый, глобальный человейник, в отличие от предыдущих стадий, которые представляли собой множество человеческих объединений, миры человейников, и прежде всего в отличие от стадии общества, представленного сотнями обществ, стянутых в ряд цивилизаций. По мнению Зиновьева, в настоящее время исчезли условия для возникновения новых цивилизаций, а те, что сохранились, в том числе западноевропейская, обречены на исчезновение. Они не соответствуют современным условиям жизни в масштабе человечества. «В наше время во всех аспектах человеческой жизни уже не осталось никаких возможностей для автономной эволюции человеческих объединений в течение длительного времени». Сверхобщество, с точки зрения Зиновьева, устанавливается как господство Запада. Этот процесс протекает на основе и в соответствии с законами социальности, в силу которых другие (незападные) народы и страны будут занимать подчинённое и периферийное положение. Данное выше изложение социологии Зиновьева является общим и выборочным. Это — вводные замечания, чтобы заинтересовать читателя. Сама же эта социология требует внимательного, неспешного, вдумчивого чтения и изучения. Ведь помимо того, что Зиновьев по-своему интерпретирует едва ли не все используемые им общеупотребительные понятия государства, идеологии, власти, общества, экономики, морали, цивилизации и так далее, он ещё вводит много новых понятий и терминов типа социальной комбинаторики, исторической паники, феодов, одноклеточных — многоклеточных социальных объединений, и так далее. Подводя итог, следует заметить, что Зиновьев развивает свою оригинальную концептуальную схему типа тех, которые предлагали Маркс, Конт, Дюркгейм, Вебер, Тойнби, Сорокин, и тем самым стимулирует совсем затухающие исследования и дискуссии по теории общества. Он идет, однако, дальше и предлагает теорию, которая соединяет точность социологического (в узком, эмпирическом смысле слова) знания и широту философско-исторических обобщений, заявляя тем самым претензию на науку об обществе. IIIЗиновьев пишет: «Всеобщая враждебность к научной истине в отношении социальных явлений есть один из самых поразительных (для меня) феноменов нашего времени, сопоставимый с аналогичной враждебностью к науке вообще в эпоху средневекового мракобесия». Эта враждебность в рамках логики автора вполне закономерна и, честно признаться, не должна была бы его удивлять; она является простым следствием законов социальности, по которым живут люди. Возникает вопрос: оправдана ли претензия автора на научный подход, если, разумеется, отбросить предположение, что он является инопланетянином. Ведь он сам есть социальный индивид и, как таковой, ограничен в понимании мира как своим личным интересом, так и интересом своего человейника. Не сталкиваемся ли мы здесь с парадоксом лжеца, которому нельзя верить даже тогда, когда он утверждает, что он лжет? Один из персонажей «Зияющих высот» говорит Болтуну: «Не выпендривайся. Ты такое же дерьмо, как мы». Вопрос: «Почему это не так?» А. А. Зиновьев понимает обозначенную трудность, и в его работах мы находим ответ, который, по крайней мере, в формально-логическом плане позволяет её обойти. Но, я думаю, этот ответ имеет и фактическую убедительность. Он сводится к двум пунктам. Во-первых, в совокупности многообразных социальных позиций (ролей), задающих траектории поведения индивидов в человейнике, есть такая позиция, которая предопределяет сторонне-объективный взгляд на социальную реальность. Это — позиция аутсайдера, человека, который отказался (не может, не хочет) принимать участие в «крысиных» гонках. В «Зияющих высотах» уже знакомый нам Болтун рассказывает о себе такую историю. В армейской столовой «интеллигентный по виду парень» взялся делить на восемь человек одну буханку хлеба. Он отрезал один большой кусок, второй чуть поменьше, остальные как попало. Затем он воткнул нож в самый большой кусок и распорядился: «Хватай». «Для меня, — продолжал Болтун, — наступил момент, один из самых важных в моей жизни. Или я подчиняюсь общим законам социального бытия и постараюсь схватить кусок по возможности побольше, или я иду против этих законов, то есть не участвую в борьбе… я взял тот кусок, который остался лежать на столе. Самый маленький. Эта доля секунды решила всю мою последующую жизнь. Я заставил себя уклониться от борьбы» (Зияющие высоты, т. 1. — М., 1990, с. 250). Во-вторых, деловой, а отчасти коммунальный и менталитетный аспекты деятельности социальных индивидов предполагают такие моменты, которые требуют объективных знаний, в результате чего производство научных знаний становится особой, необходимой для самосохранения общества социальной функцией. Разумеется, в ходе выполнения этой функции индивиды действуют вполне по законам расчётливого, осознанного эгоизма (кстати заметить, анализ нравов в научной среде стал одним из живых источников пессимистических социальных и антропологических обобщений Зиновьева) и поэтому здесь наряду со знаниями производится и огромная масса предрассудков. Но тем не менее знания тоже производятся. Оба обозначенных мной момента связаны между собой. Законы социальности предполагают в небольшом количестве индивидов, выключённых из борьбы, для которых сама эта выключённость оказывается своего рода социальной позицией. Это необходимо для эффективности социального организма. Типичный пример: безработица как условие эффективного хозяйствования в рамках рыночной экономики. Конкретные причины выпадения могут быть разными, одна из типичных и в рамках нашего рассуждения самых важных состоит в том, что механизм социальности вытесняет часто наиболее продвинутых, выделяющихся в сторону превышения нормы (так, например, в иных странах и в иные периоды процент безработных инженеров и профессоров может быть больше, чем доля безработных слесарей или посудомоек). Остракизм как изгнание наилучших не является специфическим фактом афинской демократии, он органичен всякой человеческой коммунальности, только проявляется в разных формах и масштабах; в последующей истории он осуществляется чаще всего в прикрытом виде. Занятия самих выпавших (изгнанных), как правило, определяются родом деятельности в той сфере, из которой их выдавили. К производству знаний более всего приспособлены те индивиды, которые выбиты из социальной борьбы, уклонились от неё в рамках науки: они занимаются наукой, потому что это их дело и чаще всего ни на что другое они не способны, и занимаются ей успешно, так как у них нет привходящих (социальных) интересов, искажающих истину. Для них умение понимать реальность лучше, чем другие, становится источником человеческой гордости и своего рода социальной позицией. В этом смысле вполне понятно, почему Зиновьев настойчиво подчёркивает, что он — исследователь и так отчаянно борется за собственный «государственный суверенитет», дающий ему возможность говорить правду, как он её понимает. IV«Дело не в том, чтобы открыть правду о себе. На это много ума не нужно. Дело в том, как после этого жить», — читаем мы в «Зияющих высотах» (т. 1, с. 296). Одна из парадоксальных особенностей социологии Зиновьева состоит в том, что она отвлекается от внутренней жизни человека, обходится без понятия личности, а в сознательном характере деятельности видит лишь фактор, усиливающий социальную детерминированность поведения. Тут-то и возникает вопрос, как же жить после этого? Куда девать идеалы? Ответ на него, который объективно вытекает из всей логической социологии, Зиновьев формулирует сам. Жизнь в идеале вовсе не лишена смысла. Она и есть истинно человеческая жизнь. Но возможна она за пределами социальности. Внутри человейника, но не по его правилам Она возможна как исключение, редкий случай и всегда как индивидуальный героизм. Где-то у Зиновьева есть фразы: когда хотят плюнуть на законы тяготения, тогда строят самолёты. Эту формулу можно считать типовой для его нравственной позиции. Вот цельное рассуждение А. А Зиновьева на эту тему: «У меня нет никакой позитивной программы социальных преобразований. Но не потому, что я не способен А. А. Гусейнов. |
|
Оглавление |
|
---|---|
|
|