Эрик Хоффер:
Истинноверующий. Мысли о природе массовых движений.
Часть IV. Начало и конец.
Глава 18. Хорошие и плохие массовые движения

Непривлекательность и бесплодность активной фазы

117

В этой книге рассматривается главным образом активная фаза массовых движений, во время которой в движении доминирует истинноверующий.

Именно в этой фазе массовых движений всех типов обычно проявляются те общие черты, которые мы пытались описать. Теперь видно, что как бы ни была благородна первоначальная цель движения, каким бы благотворным ни выглядел конечный результат движения, активная фаза его отталкивает нас, как неприятность, если не зло.

Фанатик, олицетворяющий эту фазу движения, обычно весьма непривлекательный тип.

Он жесток, мнителен, ханжа, спорщик, мелочен и груб. Он часто приносит в жертву своему «священному делу» родственников и друзей. Абсолютное единство и готовность к самопожертвованию, придающие активному движению непреодолимую энергию, позволяющие ему браться за невозможное, обычно достигаются ценой гибели многого из того, что так ценно и так радует в отдельной человеческой личности. Добрым движение быть не может, какой бы возвышенной ни была вера, как бы достойна ни была цель движения, если его активная фаза тянется слишком долго, в особенности если она продолжается и после того, как движение полностью овладело властью. Массовые движения, которые мы считаем более или менее благотворными — Реформация, Пуританская, Французская и Американская революции и многие из национальных движений за последние сто лет, — имели сравнительно короткую активную фазу, хотя и носили в разной степени отпечаток фанатизма. Вождь массового движения, приносящий пользу своему народу и всему человечеству, умеет не только поднять движение, но знает подобно Ганди, как и когда закончить его активную фазу.

Там, где массовое движение в течение поколений сохраняет формы, созданные в период его активной фазы (как, например, у воинствующей церкви в течение Средних веков), или где ортодоксальность движения не уменьшается благодаря все новому и новому пополнению фанатических новообращённых (как в случае ислама ¹), — там наступают застой и тёмные времена. Где бы мы ни находили периоды подлинного творчества, связанные с массовыми движениями, — это, почти везде и всегда, — перед активной фазой движений или, чаще всего, после неё. Когда активная фаза движения не слишком длина и в течение её не было чрезмерных кровопусканий и разрушений, её окончание, особенно неожиданное, часто освобождает силы для творческого взрыва. Это происходит в случаях и когда движение кончается триумфом (например, восстание за независимость Голландии), и когда оно кончается поражением (например, Пуританская революция). Причины любого культурного возрождения, которое может возникнуть вслед за массовым движением, кроются не в идеях и внутреннем пыле движения, а, скорее, во внезапном смягчении общей дисциплины и в освобождении личности от удушающей атмосферы слепой веры, презрения к собственному «я» и настоящему. Страстное стремление заполнить образовавшуюся после «священного дела» пустоту подчас становится творческим импульсом ².

Активная фаза движения сама по себе бесплодна. Троцкий знал, что «периоды высокого напряжения социальных страстей оставляют мало места для созерцаний и размышлений. Всем музам — даже плебейской музе журнализма, несмотря на крепкие ноги, — во время революции трудно ходить» ³.

С другой стороны, Наполеон ⁴ и Гитлер были подавлены убогостью произведений литературы и искусства в годы их героических эпох и требовали шедевров, соответствующих великим делам своего времени. Они не имели ни малейшего представления о том, что атмосфера массового движения калечит и душит творческие таланты. Милтон, который ещё в 1640 году был многообещающим поэтом — уже носил в кармане первый вариант своего «Потерянного Рая», — потратил 20 бесплодных лет на писание памфлетов, потому что был по горло погружён в «море шума и споров до хрипоты» ⁵, которым и была Пуританская революция. Когда революция закончилась, а сам Милтон попал в немилость, он написал «Потерянный Рай», «Возвращённый Рай» и «Самсон-борец».

118

Активное массовое движение по-разному глубоко мешает творческому процессу.

1. Оно разжигает страсти и тем самым отводит энергию от творческой работы — страстное участие в массовом движении для творчества подобно беспутному образу жизни.
2. Творческую работу подчиняет целям движения — литература, искусство, наука становятся или пропагандой, или обязаны служить узко практическим целям. Истинноверующий писатель, художник или учёный творит не для того, чтобы выразить самого себя, или чтобы спасти свою душу, или открыть новую истину и красоту; его задача, как он её сам понимает, — предостерегать, советовать, уговаривать, прославлять или осуждать.
3. Творческая энергия уходит и туда, где массовое движение открывает широкое поле для деятельности (война, колонизация, индустриализация).
4. Фанатичное состояние ума само по себе душит все виды творческой работы; презрение фанатика к настоящему не позволяет видеть все сложности и неповторимости жизни; всё, что волнует творческую фантазию, фанатику кажется обыкновенным или вредным. «Наши писатели должны шагать в сомкнутых рядах, тот, кто сходит с дороги и рвет цветы, — дезертир». Эти слова Константина Симонова, как эхо, отражают мысли и подлинные слова фанатиков всех веков. В IV веке после Р. X. раввин Иаков говорил: «Тот, кто по дороге к цели… прерывает изучение Торы, чтобы сказать: «как это дерево прекрасно!» или «как изумительно это запаханное поле!» — тот виноват перед своей душой» ⁶.

Святой Бернар Клервоский целыми днями ходил по берегу Женевского озера и не замечал его. В своей книге «Тонкость искусства» Давид Юм рассказывает о монахе, «из окна кельи которого открывался живописный вид, и который поэтому поставил условие своим глазам — никогда не смотреть в ту сторону». Слепота фанатика, с одной стороны, — источник силы (он не замечает препятствий), но, с другой стороны, — причина его умственной бесплодности и эмоциональной серости.

Фанатик уверен, что все знает, поэтому не способен на новое. В основе его взглядов лежит убеждение, что жизнь и вселенная укладываются в простую формулу, ему известную. Поэтому у фанатика не бывает таких благотворных моментов, когда человек как бы останавливается, чтобы оглядеться вокруг, когда ум его как бы погружается в некий химический раствор, в котором получает способность к новым реакциям, новым соединениям и начинаниям.

119

Если случается, что активное массовое движение проявляет оригинальную особенность, то особенность эта обычно — в размерах движения и в применении методов. А принципы, методы, техника, etc — всё, что применяет и чем пользуется массовое движение, являются продуктом творения вне среды движения. Все активные массовые движения не стесняются подражать и напоминают поэтому, по нашему мнению, японцев. В области пропаганды, например, даже нацисты и коммунисты больше подражают, чем создают оригинальное: каждый торгует «священным делом» своего сорта точно так же, как капиталист рекламирует и продаёт какой-нибудь сорт мыла или папирос ⁷.

То многое, что поражает нас в новых методах нацистов и коммунистов, вытекает из факта, что они управляют (или стараются управлять) своими обширными по территории империями точно так же, как Форд или Дюпон управляют своими промышленными империями. Очень может быть, что успехи коммунистического эксперимента будут всегда зависеть от свободного творчества вне коммунистического мира. Когда бессовестные люди в Кремле говорят о длительном сосуществовании капитализма с коммунизмом, они будто предлагают капитализму некую концессию; а на самом деле, случись так, что за пределами коммунистической орбиты не стало бы свободных обществ, то им, коммунистам, возможно, пришлось бы установить их там особым указом.

Некоторые факторы, определяющие продолжительность активной фазы

120

Массовое движение с конкретной ограниченной целью, вероятно, будет иметь и более короткую активную фазу, чем движение с туманной и неясной целью. Туманная цель необходима, видимо, для развития в движении хронического экстремизма. Оливер Кромвель говорил: «Человек никогда так далеко не заходит, как тогда, когда он не знает, куда идёт» ⁸. Когда массовое движение поднимается для освобождения народа от тирании — либо от собственной, либо чужой, или чтобы дать отпор агрессору, или для обновления отсталого общества, — концом движения тогда, естественно, будет окончание борьбы или завершение реорганизации общества. С другой стороны, когда конечной целью является идеальное общество, в котором все едины и самоотверженны, — будь то Град Божий, или коммунистический рай на земле, или гитлеровское государство воинов, — активная фаза становится бесконечной. Там, где единство и самопожертвование требуются для нормального функционирования общества, повседневная жизнь, вероятно, будет «религиофицирова-на» (обыкновенные дела будут превращены в «священное дело») или милитаризована.

Во всяком случае формы, образовавшиеся во время активной фазы движения, будут закреплены. Яков Буркхард и Эрнест Ренан были, вероятно, одними из очень немногих, кто во второй, полной надежд, половине XIX века чувствовал зловещие признаки в приближавшемся земном рае. Буркхард предвидел милитаризованное общество: «У меня предчувствие, хотя и звучащее весьма глупо, но никак не покидающее меня: военное государство станет одной гигантской фабрикой… Логично, что тогда наступит определённый контролируемый период несчастий, все и вся будут разбиты на ранги и одеты в форменную одежду, день будет начинаться и кончаться под звуки барабана» ⁹. Ренан смотрел гораздо глубже: он чувствовал, что на Запад надвигается новая религия — социализм, а так как социализм — это религия без Бога, то он приведёт к «религиофикации» политики и экономики. Он боялся и возрождения католицизма как реакции против новой религии: «Бросает в дрожь. Может быть, в этот самый момент как раз создаётся религия будущего, а мы в этом не участвуем!

Легкая вера имеет глубокие корни. Социализм с помощью католицизма может возродить новое Средневековье — с варварами, церквами, с затмением свободы и индивидуальности, одним словом, — с затмением цивилизации» ¹⁰.

121

Всё-таки можно, пожалуй, усмотреть некоторую надежду в факте, что большинство попыток осуществления идеального общества, когда затянувшееся активное массовое движение породило безобразия и насилие, было произведено в широких масштабах при разноплеменном населении. Так было в случае распространения христианства и ислама, в случае французской, русской и нацистской революций.

Подающие надежды кибуцы в маленьком Израиле и успешная социализация в небольших скандинавских странах свидетельствуют, пожалуй, что если попытка осуществить идеальное общество будет предпринята малой нацией с более или менее однородным населением, то она может завершиться успехом — в атмосфере, свободной от лихорадочности и принуждения. Тот факт, что малая нация боится разбазаривать свой драгоценный человеческий материал, что она настоятельно нуждается во внутренней гармонии и единстве для самозащиты от внешнего врага и, наконец, то обстоятельство, что малый народ чувствует себя одной семьёй, — всё это может создать готовность для совершенного полного сотрудничества, не прибегая к какой-либо «религиофикации» или милитаризации.

Для Запада, наверное, было бы очень хорошо, если бы разработка крайних социальных экспериментов была целиком предоставлена малым государствам с однородным культурным населением. Метод экспериментальных цехов, практикуемый в крупном массовом производстве, пожалуй, нашёл бы тогда применение и в осуществлении социального прогресса. Приготовление малыми нациями чертежа счастливого будущего для Запада было бы только продолжением традиции. Малые государства Среднего Востока, Греции, Италии дали нам и нашу религию, и основные элементы нашей культуры и цивилизации.

Существует ещё и другая связь между состоянием масс, характером активного массового движения и его продолжительностью. Японцы, русские и немцы, у которых активные массовые движения продолжаются до бесконечности, без оппозиции, были приучены к покорности или к железной дисциплине за несколько поколений до появления в их странах этих движений. Ленин осознавал все огромные преимущества, которые давала ему покорность русских масс: «Как можно сравнивать, — восклицал он, — западноевропейские массы с нашим народом — терпеливым и привыкшим к нужде?» ¹¹ Всякий, кто читал, что сказала о немцах мадам де Сталь более ста лет тому назад, не может не понять, какой идеальный материал представляют они для бесконечных массовых движений: «Немцы, — говорила она, — удивительно покорны. Они пользуются философскими рассуждениями, чтобы доказать самую нефилософскую вещь на свете: преклонение перед силой и страх, превращающий преклонение в восхищение» ¹².

Утверждать с уверенностью, что в стране традиционной свободы невозможно появление какого-нибудь Гитлера или Сталина, невозможно.

Единственно, что можно с некоторой долей уверенности утверждать, это то, что в традиционно свободной стране Гитлеру или Сталину было бы не слишком трудно достичь власти, но крайне трудно эту власть долго удерживать. Всякое заметное улучшение экономических условий почти несомненно возродило бы традицию свободы, которая в свою очередь является традицией восстания. В России, как показано в разделе 45, личности, выступающей против Сталина, не с кем себя отождествлять и её способность сопротивляться насилию равна нулю. В традиционно свободной стране личность, восстающая против насилия, не чувствует себя одинокой либо изолированным человеческим атомом, а одним из членов могучей расы — расы своих революционных предков.

122

Личность вождя, вероятно, — решающий фактор для характера и сроков массового движения. Такие исключительные вожди, как Линкольн и Ганди, не только старались обуздать вредные стороны массового движения, но были готовы покончить с ним, когда цель движения была более или менее достигнута. Они из тех немногих, у кого «власть развила величие и щедрость души» ¹³.

Средневековый ум Сталина, его природная мстительность и жестокость стали главными факторами, удлинившими активный период коммунистического движения. Гадать, конечно, бесполезно, что сталось бы с русской революцией, проживи Ленин ещё лет 10–20. Кажется, что в нём не было того варварства души, которое так очевидно у Гитлера и Сталина, — варварства, делающего, по словам Гераклита, наши глаза и уши «недобрыми свидетелями человеческих поступков». Сталин подготавливает своих возможных преемников, похожих на него, и те же щи уготованы русскому народу, видимо, на десятилетия.

Со смертью Кромвеля закончилась Пуританская революция, но со смертью Робеспьера кончилась только активная фаза Французской революции.

Умри Гитлер в середине 1930-х годов, нацизм, вероятно, претерпел бы под руководством какого-нибудь Геринга коренную перемену и можно было бы предупредить Вторую мировую войну. Но памятник на могиле основателя нацистской религии Гитлера был бы, пожалуй, большим злом, чем все ужасы, вся кровь, все разрушения гитлеровской войны.

123

Формы начала массового движения тоже могут отразиться на сроке активной фазы движения и на том, чем эта фаза кончится. Реформация, Пуританская, Американская и Французская революции, а также многие национальные восстания завершились после сравнительно короткой активной фазы социальными порядками с сильно возросшей личной свободой и тем самым оправдали надежды и чаяния первых дней движений. Все они начались с открытого вызова устаревшей власти и завершились её свержением. Чем ярче был этот начальный вызов и чем ярче осталась память о нём в народе, тем вероятнее, что движение приведёт к личной свободе. Во время подъёма христианства такого яркого вызова не было.

Христианство не началось со свержения короля или иерархии, разрушения государства или церкви. Мученики в христианстве были, но не было людей, размахивающих кулаками перед носом надменных властей, бросая им вызов перед лицом всего мира ¹⁴.

Этим, пожалуй, и объясняется, что авторитарный порядок, установленный христианством, длится вот уже пятнадцать столетий без каких-либо попыток изменить его.

Эмансипация христианского духа в эпоху Ренессанса в Италии была вдохновлена не историей раннего христианства, а заразительным примером духа личной независимости и даже духа вызова личности в греко-римском прошлом. Драматизм личного вызова отсутствовал и при зарождении ислама, и японской коллективности, — даже теперь ни в одном из них нет и признаков настоящей свободы личности. Немецкий национализм в отличие от национализма большинства западных стран тоже начал не с яркого выступления против существовавшей власти. Немецкий национализм с самого начала был взят под крылышко прусской армии ¹⁵.

В Германии семена свободы личности таятся не в её национализме, а в её протестантизме. Реформация, Американская, Французская и русская революции, а также большинство национальных движений начались грандиозной увертюрой личного вызова, и память о нём ярка и поныне. Основываясь на этом, можно надеяться, что когда-нибудь и в России утвердится свобода личности.

Полезные массовые движения

124

В глазах истинноверующего люди вне «священного дела» не имеют твёрдого характера и потому могут быть лёгкой добычей верующих. С другой стороны, истинно-верующие всяких оттенков, хотя и смертельно друг друга ненавидят и готовы вцепиться друг другу в горло, признают силу друг друга и ощущают взаимное искреннее уважение. Гитлер смотрел на большевиков как на равных себе и приказывал бывших коммунистов немедленно принимать в нацистскую партию. Сталин, в свою очередь, смотрел на нацистов и японцев как на единственно достойных уважения.

Даже религиозные фанатики и воинствующие безбожники относятся друг к другу с уважением. Достоевский вкладывает в уста епископа Тихона следующие слова: «Крайний атеизм достоин уважения больше, чем светское безразличие… Совершеннейший атеист стоит на предпоследней ступеньке к совершеннейшей вере… Безразличный же человек никакой веры не имеет, кроме страха поганого» ¹⁶.

Все истинноверующие нашего времени, будь то коммунисты, нацисты, фашисты, японские националисты или католики, многословно рассуждали (коммунисты продолжают делать это до сих пор) об упадке и декадентстве западных демократий. Смысл всех их разговоров по этому поводу заключается в том, что при демократии народ, мол, слишком мягок, слишком любит удовольствия и слишком любит себя, чтобы умирать за родину, Бога или за «священное дело». Вот это отсутствие готовности умирать, говорят нам, и есть признак внутреннего гниения — моральное и биологическое разложение. Демократии, дескать, состарились, развратились, пришли в упадок. И соревноваться с мужественным союзом верующих, которым предстоит унаследовать землю, демократии не в силах.

Хотя в этих декларациях имеется зерно здравого смысла, но бессмыслицы гораздо больше. Готовность к объединённому действию и к самопожертвованию, как показано в разделе 43, — характерная черта массового движения. Демократическая нация в нормальное время — это объединение в рамках принятых законов более или менее свободных личностей. Когда их существованию угрожает опасность и требуются всеобщее объединение и дух крайнего самопожертвования, демократическая нация сама превращается в нечто вроде воинствующей церкви или революционной партии.

Этот процесс «религио-фикации», часто весьма трудный и медленный, грубых изменений в жизнь не вносит. Истинноверующие хотя и твердят о «декадентстве» западных держав, но знают, что «декадентство» это не органическое разложение. По утверждению тех же нацистов, Германия 1920-х годов была «декадентской», а в 1930-е годы — вполне мужественной: десятилетие, конечно, слишком краткое время для больших биологических или даже культурных изменений в многомиллионном населении.

Но верно то, что способность быстро организовать массовое движение в такое время, как при Гитлере, имеет большое значение для жизни нации.

Владение искусством «религиофикации» является необходимым качеством для демократического вождя, даже если им никогда не придётся пользоваться. Вот почему, пожалуй, правда, что крайняя интеллектуальная разборчивость или излишняя деловая практичность делают человека неподходящим для роли национального вождя. Ко всему прочему, в нормальной жизни демократической нации проявляются известные качества, которые могут помочь во время кризиса процессу «религиофикации» и потому являются элементом потенциального национального мужества. Степень этого потенциального мужества нации является как бы резервом её возможностей. Слова Гераклита — «для человечества не было бы лучше, если бы все его желания сбывались» — применимы как к нациям, так и к отдельным людям. Когда нация перестаёт страстно стремиться к чему-либо или когда цель её стремлений становится конкретной и ограниченной, потенциал её мужества падает. Только цель, которую можно всегда улучшать, сохраняет потенциал национального мужества даже тогда, когда желания нации всё время исполняются.

При этом цель не обязательно должна быть слишком возвышенной. Низменный идеал всё время растущего стандарта жизни сохранил американскую нацию довольно мужественной.

Английский идеал собственника земли и французский — рантье — конкретны и ограничены.

Эта определённость национальных идеалов, пожалуй, связана с уменьшением энергии обеих наций. В Америке, России и Германии идеалы неопределённые и неограниченные.

125

Как было сказано в разделе 1, массовые движения часто бывают фактором пробуждения и обновления закостенелых обществ. Утверждать, конечно, нельзя, что только массовые движения являются мощным орудием для возрождения, но всё же очень похоже, что в таких крупных и разнородных социальных телах, как Россия, Индия, Китай, арабский мир и даже Испания, процесс пробуждения зависит от присутствия в них некоего широкого энтузиазма, который может породить и поддерживать, пожалуй, только массовое движение. Если обновление должно быть проведено немедленно, то массовые движения могут быть необходимыми и в небольших однородных обществах; поэтому неспособность вызвать к жизни вполне определённое массовое движение может стать крупным недостатком общественного организма. Одна из крупнейших бед Китая за последнее столетие заключалась в том, что его массовые движения (Тайпинское восстание и революция Сун Ятсена) быстро выдыхались или были скоро подавлены. Китай не смог создать себе своего Сталина, Ганди или хотя бы Ататюрка, которые смогли бы поддерживать массовые движения достаточно долго, чтобы крутые реформы пустили корни.

Ортега-и-Гассет считает неспособность страны породить массовое движение неким этнологическим дефектом. Он говорит о своей родной Испании, что её «этнологический рассудок всегда был атрофирован и никогда не имел нормального развития» ¹⁷.

Пожалуй, для страны куда выгоднее, если её власть начинает проявлять признаки хронической неспособности и её свергает могучий массовый переворот (даже со значительными потерями в людях и богатствах), чем когда эта власть рассыпается сама по себе. Настоящее народное восстание часто бывает укрепляющим, обновляющим и объединяющим средством. Там, где власти разрешается умирать медленной смертью, часто наблюдаются застой и гниение, может быть, неизлечимое гниение. А так как в подъёме массового движения решающую роль обычно играют «люди слова» ¹⁸, то, очевидно, наличие образованного меньшинства необходимо для поддержания энергии в общественном организме. Конечно, нельзя, чтобы «люди слова» были близкими союзниками власть имущих. Длительный социальный застой Востока — результат многих причин, но одна из самых серьёзных, несомненно, та, что в течение столетий на Востоке было мало образованных людей, причём почти все они входили в правительства — были чиновниками или священниками.

О революционных последствиях работы западных колониальных держав по просвещению уже говорилось ¹⁹. Спрашивается: если Индия смогла дать Ганди и Неру, то было ли это результатом редких элементов индийской культуры или следствием долгого пребывания в Индии англичан? Иностранное влияние, по-видимому, — преобладающий фактор в процессе общественного возрождения.

Еврейское и христианское влияния сказались при пробуждении арабского мира в эпоху Магомета. В пробуждении Европы от застоя и спячки Средних веков мы находим чужеземное греко-римское и арабское влияния. Западные влияния ощутимы в пробуждении России, Японии и некоторых азиатских стран. Надо отметить, что иностранные влияния проявляются не прямо, а косвенно. Общественный организм встряхивает от застоя не подражание иностранным модам, внешним манерам, манере говорить, образу мышления или поведения. Чужеземное влияние сказывается главным образом в создании образованного меньшинства или, если такое меньшинство уже имелось, в его отчуждении от существующего порядка. Именно это меньшинство и выполняет работу возрождения, создавая массовое движение. Иными словами, иностранное влияние — только первое звено в цепи ряда процессов, последним звеном которой обычно бывает массовое движение, встряхивающее общественный организм от застоя. В случае с Арабским миром иностранное влияние сказалось в том, что «человек слова» Магомет отошёл от существовавшего в Мекке строя. Магомет дал ход массовому движению (исламу), которое на время встряхнуло и объединило арабов. В эпоху Ренессанса иностранное влияние — греко-римское и арабское — способствовало появлению новых «людей слова», не связанных с церковью, а многих бывших «людей слова» отгородило от преобладавшего католического влияния.

Последовавшее массовое движение Реформации вывело Европу из её оцепенения. В России европейское влияние (включая и марксизм) лишило Романовых преданности интеллигенции — большевистская революция до сих пор обновляет обширную Московскую империю. В Японии иностранное влияние сказалось не на «людях слова», а на редкой группе «людей действия», куда входил и император Мейджи.

Эти практичные «люди действия» оказались дальновиднее другого «человека действия», Петра Великого: они преуспели в том, в чём он провалился. Они понимали, что только введение иностранных обычаев и заграничных порядков Японию не расшевелит, не поможет ей наверстать за десятилетия то, что было упущено за столетия; они поняли, что для такой огромной задачи необходимо искусство «религиофикации». Они зародили одно из наиболее преуспевших массовых движений нашего времени.

Зло от этого движения достаточно описано в этой книге, но всё-таки сомнительно, чтобы какое-нибудь другое средство могло осуществить феноменальное дело обновления, имевшее место в Японии. В Турции иностранное влияние сказалось на «человеке слова» Ататюрке, — и последним звеном в цепи было массовое движение.

Д. Б. С. Хэлдейн считает фанатизм одним из четырёх самых важных изобретений за период между 3000 годом до Р. Х. и 1400 годом после Р. Х. ²⁰ Изобретение это иудейско-христианское. И кажется странным, что, получив душевную болезнь, мир приобрёл и волшебный инструмент для воскрешения из мёртвых целых обществ и наций.