Вадим Маркович Розин:
Техника и социальность

В последние годы растёт количество работ (как научных, так и обращённых к широкой общественности), посвящённых осмыслению техники, её влиянию на современную жизнь, анализу кризиса техногенной цивилизации, поиска путей его преодоления. Если в 1960–1970-х годах практическое отношение в этой области ограничивалось прогнозированием научно-технического развития, то на рубеже XXI века можно уже говорить о становлении настоящей новой практики, включающей в себя институты оценки техники и различные проекты, ориентированные на выработку нового понимания и отношения к технике [6].

Хотя пионером в этой области, пишет Д. Эфременко, были Соединённые Штаты Америки, где в 1972 году было создано «Бюро по оценке технике при Конгрессе США», которое достаточно эффективно работало вплоть до 1995 года (и было закрыто республиканцами по политическим мотивам), начиная с 1990-х годов лидирующие позиции в оценке техники, безусловно, занимает Германия. В 1999 году в 15 странах Западной Европы функционировали 573 исследовательских организации, занимающиеся оценкой техники. Из них 360 организации являются немецкими… Необходимо также отметить, что по сравнению с 1991 года количество организаций по оценке технике в Германии удвоилось, а количество ТА-проектов (то есть проектов оценки техники) — почти удвоилось. Впрочем, эта тенденция является характерной и для других стран Европейского Союза…» [6, стр. 40–48, 52–53]. Ещё один показатель возросшего интереса к общим проблемам и осмыслению техники — увеличение в университетах Европы и США спецкурсов, посвящённых различным темам философии техники.

С моей точки зрения, исследование такого сложного явления, которым является техника, размещается в пространстве двух координат: познания сущности техники, включающего построение понятия техники (техники как идеального объекта), и анализа дискурсов и концепций техники. Вторая координата отражает план коммуникации, споров о технике и её сущности. Одновременно понятно, что споры о технике имеют прямое отношение к её познанию, но анализ разных дискурсов и концепций позволяет получить многомерное представление о технике, и при построении нового понятия снять характеристики техники, полученные другими исследователями, в различных направлениях философии и науки.

Как можно было понять из моих размышлений в предыдущих работах (см. например, книгу «Философия техники» [12]), в понятие и сущность техники я включаю понимание и концептуализацию техники. Но это означает, что техника как объект изучения философии техники — совершенно особое образование: хотя эмпирически она дана нам в качестве конструкций и внешне напоминает объекты естественных и технических наук, в философском изучении техника является скорее объектом гуманитарного познания. В философии техники последняя не может рассматриваться только аналогично объектам первой природы, как не включённая в человеческое существование, не влияющая на бытие человека (правда, сегодня подобный подход не проходит и относительно объектов первой природы). В технике человек встречается сам с собой, со своими замыслами и идеями, но такими, которые выступают в форме отчуждённой технической реальности. В настоящее время в отношении к технике приходится решать не только проблемы эффективности или надёжности, но и такие, как судьба техники, смысл техники, сосуществование с техникой, освобождение от технической обусловленности и т. п. То есть вопросы сугубо гуманитарные и философские. При этом возникает довольно сложная проблема: если техника (сущность техники) включает в себя понимание и концептуализацию техники, которые менялись в каждой культуре, и, кроме того, должна быть рассмотрена как особая техническая реальность, то, в каком тогда смысле можно говорить о существовании техники. Понятно, когда мы говорим о физическом существовании техники, но в данном случае речь идёт не об этом. Тогда, что значит существование техники не только в качестве физического, природного, хотя и искусственного явления (вот этот конкретный механизм, машина, орудие), а в качестве понимания техники, как технической среды, технической реальности и так далее?

С точки зрения Нормана Вига большинство дебатов о природе технологии концентрируются вокруг трёх концепций — «инструменталистской», концепции «автономной технологии» и «социально-детерминистической» концепции. Инструментализм, показывает Н. Виг, предполагает, что технология есть просто средство достижения целей; всякое технологическое новшество спроектировано таким образом, чтобы решить определённую проблему или служить специфической человеческой цели. Далее могут возникнуть лишь следующие вопросы: является ли первоначальная цель социально приемлемой, может ли проект быть технически выполнимым, используется ли изобретение для намеченных целей [17, с. 12]. Следует отметить, что, несмотря на широкое распространение этой точки зрения, особенно среди техников и инженеров, она в настоящее время встречает все более серьёзную критику.

Технологический детерминизм, или концепция автономной технологии рассматривает технологию как самоуправляющуюся силу. Это значит, что технология развивается в соответствии со своей логикой и больше формирует человеческое развитие, чем служит человеческим целям [17, с. 15]. Надо сказать, что концепция «автономной технологии» является сегодня достаточно популярной. И думаю, вот почему: по сути, она основывается на естественнонаучном подходе, обещающем выявление законов технологического функционирования или эволюции. В свою очередь, возможность выявить законы технологии, как думают сторонники этой точки зрения, является условием эффективного (опять же понимаемого в инженерной идеологии) воздействия на саму технологию. Даже, признавая наличие внешних социальных факторов, влияющих на технологию, сторонники этого подхода приписывают технологической эволюции имманентные законы.

Примером концепции автономной технологии выступает концепция «техноценоза». «По мнению Г. К. Кулагина и З. А. Эльтековой, техноценозы как сообщества технологий и техники складываются, формируются в техносфере эволюционно, по мере сопряжения технологий между собой и обрастания элементами, расширяющими сферу их применения. Сложившийся техноценоз обладает свойствами устойчивости. Это означает, что, во-первых, в рамках техноценоза воспроизводится условие его существования, во-вторых, угнетаются и отвергаются новшества, подрывающие его существование, в-третьих, принимаются только те новшества, которые укрепляют жизнеспособность данного ценоза в нынешнем виде, без изменений» [16, с. 119]. Б. Кудрин не только утверждает, что техническая реальность стала всеобщей, но что её сущность представляет собой естественный процесс, где «вне желания человека техническое порождается техническим» [8, с. 31]. «Нынешнее поколение технического (а последующие — в ещё большей степени), — пишет Б. Кудрин, — существует лишь как частичка какого-то, зафиксированного во времени, техноценоза, неизмеримо большая часть которого создана до рождения живущих, и вложенная иерархия которых и образует техносферу планеты… глобальный эволюционизм технического диктует появление другого технического так, что каждая из единиц технически живого и технетического как особь переделывает окружающее в направлении, благоприятном для себя… Технетика как бы исключает человека из рассмотрения: если завод построен и работает, то структура установленного оборудования находится в пределах, задаваемых параметрами гиперболического Н-распределения… Нынешнее бытие есть бытие техническое (технетическое). В горизонте жизненного мира техническая реальность уже воспринимается как реальное сущее. Окружающая человека среда обитания есть превращённая природа, техносфера наложилась на биосферу и трасформировала её» [8, с. 6, 17, 36].

Наконец, многие из тех, кто исследует технику, отмечает Н. Виг, и, прежде всего историки и социологи, отстаивают позицию, которая может быть названа социально-детерминистическим, или контекстуальным подходом. Этот взгляд предполагает, что технология не является нейтральным инструментом для решения проблем, но она есть выражение социальных, политических и культурных ценностей. В технологии воплощаются не только технические суждения, но более широкие социальные ценности и интересы тех, кто её проектирует и использует [17, с. 14]. К этой концепции можно отнести, например, работы Х. Сколимовски. Три центральные идеи Сколимовски — техника представляет собой феномен, порождающий трансформацию реальности, предполагает новое понимание, как самой реальности, так и знания и, по сути, является составляющей и детерминантом социальной реальности — представляются мне крайне важными. Другое дело, что неясен механизм всего этого. Впрочем, этот механизм не прояснён и в других социально-детерминистических концепциях. В книге Д. Ефременко мы находим много примеров этих концепций со столь же интересными, как и у Сколимовски, утверждениями, с которыми хотелось бы согласиться, но которые требуют раскрытия механизма связи техники с социальными реалиями. Вот три примера.

Иное обоснование технике, пишет Ефременко, «дает Л. Мамфорд, который в своей книге «Техника и цивилизация» (а затем в книге «Миф машины») разрабатывал идею о том, что различные виды техники могут быть сведены к социокультурным изобретениям, что техника отражает в своём развитии социальные механизмы, культурные представления и организационные принципы» [6, с. 108]. В 1982 году на годичном заседании Союза немецких инженеров прозвучала следующая мысль: «Когда принимается определённая общественная цель и доказывается, что для её достижения необходима определённая техника, то такая техника также будет принята». Техника при этом интерпретируется не просто как прикладная наука, но как ориентированная на деятельность полноценная система знаний, эквивалентная другим подобным системам. Развитие техники рассматривается уже не как эволюционное или квазиэволюционное, но скорее как социальная конструкция или социальное формирование техники» [6, с. 111].

«К числу очевидных преимуществ экстерналистских версий оценки техники относится стремление анализировать развитие техники и связанную с ними социальную динамику как единый целостный процесс. Это позволяет — по крайней мере в идеале — перейти от реактивной оценки последствий к конструктивному сопровождению основных стадий технического развития… (Но, как правильно замечает Д. Ефременко) Радикальная экстерналистская позиция может привести к замещению «технического детерминизма» «социальным детерминизмом», который означает редукцию технического развития к деятельности социальных акторов, а исследование процессов техногенеза — к расшифровке и интерпретации социальной семантики технического проекта» [6, с. 122–123].

Поклонники и энтузиасты техники нередко выстраивают и такой дискурс: выделяют один или два признака техники, истолковывают эти признаки в качестве техники как таковой и затем обнаруживают технику буквально везде — в природе, в космосе, в человеке. Более того, этот ход позволяет им утверждать, что «все является искусственным», «космос — живой», «вселенная построена для человека», а последний, эволюционируя, рано или поздно превратится в великолепное техническое устройство, превосходящее по своим возможностям всё, что сегодня можно помыслить. Вот несколько характерных примеров.

«Живая природа — развивает И. Б. Литенецкий в наши дни идеи первого российского философа техники П. Энгельмейера, — гениальный конструктор, инженер, технолог, великий зодчий и строитель. Миллионы лет она отрабатывала и совершенствовала свои творения… Чего только нет в её «патентном бюро»! Гидравлический привод? Пожалуйста, у паука. Пневматический отбойный молоток? Вот он у земляной осы… Предсказатель штормов? У медузы. Запахоанализатор, способный различать 500 тысяч запахов? У обыкновенной дворняжки» [9, с. 5].

«Под воздействием технического прогресса, — пишет А. Бондарь, — биовид Homo sapiens в третьем тысячелетии неизбежно эволюционирует в новый вид человека под названием «Homo kubernetike organon» (человек киборг)… это не зомби, а реальный живой человек, жизнь которого обеспечивается кибернетическими органами, позволяющими ему выйти на качественно новый социальный уровень самосознания» [2, с. 204, 210].

В концепции трансгуманизма — движения, быстро набирающего силу и последователей во всём мире — мы читаем: «Постчеловек (posthuman) — это потомок человека, модифицированный до такой степени, что уже не является человеком. Многие трасгуманисты хотят стать постлюдьми… Постлюди могут оказаться полностью искусственными созданиями (основанными на искусственном интеллекте) или результатом большого числа изменений и улучшений биологии человека или трансчеловека. Некоторые постлюди могут даже найти для себя полезным отказаться от собственного тела и жить в качестве информационных структур в гигантских сверхбыстрых компьютерных сетях» [3, с. 5–6].

Обсуждая, так называемый, антропный принцип (АП), в соответствие с которым «Вселенная такова, какой мы её наблюдаем, потому, что существует человек», Вадим Казютинский пишет, что сильный АП (Вселенная должна быть такой, чтобы в ней на некотором этапе эволюции допускалось существование наблюдателей), «действительно способен вызвать телеологические ассоциации… Целесообразность, обнаруживаемая нами в живой и неживой природе, была интерпретирована как проявление «разумного замысла», подчинённого неким трансцендентальным сознательным целям. Этот замысел проявляется в законах природы и соответствующих фундаментальных константах. По словам Ф. Хойла: «Для теолога антропные свойства выглядят подтверждением веры в Творца, спроектировавшего мир так, чтобы удовлетворить в точности нашим требованиям» [7, с. 363].

Разберём основания, на основе которых строятся эти положения и прогнозы. Почему утверждается, что многие органы животных и других биологических организмов представляют собой технику? Потому, что под техникой понимается, прежде всего, техническая функция, во вторую очередь целесообразное на вид устройство. Тогда, да, например, сердце похоже на насос и выполняет его функцию. Но сердце похоже на насос, если только мы на этот орган смотрим сквозь призму насоса, а техническая функция его — это определённый способ научного объяснения, а именно технически обусловленный. В тоже время, если учитывать весь объём современных знаний, то ясно, что сердце как биологический орган выполняет самые разные функции, формировалось не в связи с замыслом инженера-Творца, а в процессе биологической эволюции и борьбы видов за существование. Другое дело, что требует объяснение сходство одной из функций сердца с технической функцией насоса, но кто сказал, что такое объяснение возможно только на путях техницистской редукции?

Однако должен признаться, в последнее время я сам утверждаю, что на нашей планете почти всё стало техникой, не исключая человека, который является техникой, поскольку он обслуживает технику и обеспечивает свою жизнь исключительно с помощью техники. Действительно, техника как артефакт сегодня воспринимается не только наравне с первой природой, но даже как реальность более естественная и непосредственная, чем явления первой природы. Отдадим себе отчёт: с явлениями первой природы современный человек фактически уже дела не имеет. Вся наша среда искусственная (температура, освещение, условия проживания и т. п.), пища тоже; явления же первой природы интересуют нас или как сырье, то есть опять как момент техники, или как экологические условия, параметры которых мы должны поддерживать для жизни человека, а, следовательно, это тоже продукт нашей деятельности, или как эстетический феномен (пейзаж и прочее), то есть и в данном случае мы имеет дело, как говорил К. Маркс, с «природой, сделанной нами». Действие и присутствие техники, начиная с ХХ столетия, воспринимается как основная реальность, реальность по преимуществу, и хотя техника сделана человеком, именно она в настоящее время выступает в сознании обычного человека как «естественное», а первая природа — скорее как «искусственное», поскольку её явления в одних случаях нужно использовать по назначению, а в других сохранять.

Но техника — не только артефакт, она является «опосредованием». Многие философы техники пишут, что техника есть посредник между человеком и природой. Однако более важно, что техника есть посредник, точнее опосредование, то есть окольный путь и создание средств, между техническим замыслом и его реализацией. Вспомним хотя бы историю с изобретением самолёта. Замысел полёта человека сложился задолго до того, как удалось построить первый аэроплан. В древней Греции был создан миф об Икаре, который подобно ремесленнику сделал из перьев и воска крылья, чтобы летать и, действительно, полетел. Но не реально, а в пространстве мифа, то есть в воображении. Причём, чтобы подчеркнуть отличие замысла от реальности, невозможность его реализации, авторы мифа предусмотрели печальный конец.

Позднее, в эпоху Возрождения Леонардо да Винчи создал проект машины, которая должна была летать, махая крыльями, как птица. «На протяжении всей своей жизни, — пишет К. В. Фролов, — Леонардо работал над созданием летательных машин тяжелее воздуха. Для этого он тщательно изучает полёт птиц, каким образом они взлетают и совершают посадку, анатомию их летательных органов, кинематику и динамику их полёта. Далее он переходит к изучению того, что сегодня мы называем бионикой: движения крыла и хвоста у птиц, влияние расположения центра тяжести птицы на механику полета». Леонардо проектирует различные летательные аппараты, в частности махолеты. В дошедших до нас эскизах и чертежах Леонардо содержатся разработанные им различные конструкции крыльев, двигательные механизмы, механизмы управления» [14, с. 38–39].

Наконец, в конце XIX — начале ХХ столетия инженеры вышли на идеи и расчёты подъёмной силы крыла, винта и мотора, что и позволило создать первые летающие аппараты. Иначе говоря, чтобы реализовать технический замысел (например, летать), необходимо сначала создать определённое техническое устройство (крылья, махолет, самолёт). То есть, как опосредование техника связывает между собой замысел и реализацию и предполагает создание технического устройства, обеспечивающего эту реализацию.

С точки зрения понятия «опосредование», техникой являются многие вещи, которые мы обычно техникой не считаем, например, счёт, сознательное создание армии, суда, науки, выведение новых видов растений или новых пород домашних животных. Действительно, когда, например, сложились идея и образцы армии или суда, что произошло в культуре древних царств и Античности, стало возможным сознательно их создавать. Армия (суд) — это артефакты, обеспечивающие реальную социальную жизнь, их создание предполагает организацию и обеспечение (то есть создание технического изделия), прежде чем их строить, должно быть принято соответствующее решение (технический замысел).

Ещё один пример нетрадиционного понимания техники — создание Аристотелем того, что мы сегодня называем правилами логики. Явно, это было сознательным делом и потребовало долгих усилий. «Что же касается учения об умозаключениях, — пишет Аристотель в «Софистических опровержениях», — то мы не нашли ничего такого, что было бы сказано до нас, а должны были сами создать его с большой затратой сил» [1, с. 593]. То есть налицо был технический замысел, но сложился он, судя по всему, ещё в платоновской Академии. Аристотелевские правила логики, безусловно, артефакт, в корне изменивший способы построения знаний и обусловивший формирование античной науки и права. Нет сомнения, что правила логики сознательно создавались Аристотелем, и их система представляет собой сложное построение (произведение), в нашей интерпретации — техническое изделие.

Сознательное выведение культурных растений (пшеница, ячмень, лен, яблони, цитрусовые и прочее), а так же домашних животных (лошадей, коров, коз, собак, кошек) тоже должно быть отнесено к технической деятельности. Культурные растения и домашние животные — настоящие технические изделия. Например, чистые породы собак мы сегодня выводим, блокируя возможность случайного спаривания, при этом кинологи добиваются, чтобы выведенные породы отвечали нужным человеку функциональным требованиям. Наших собак мы кормим специальной пищей (подобно тому как заправляем автомобиль нужной маркой бензина), следя, чтобы они не съели на улице что-нибудь не то. Мы специально учим своих любимцев и управляем ими с помощью команд и поводка. Наконец, так же как и на автомобиль в больших городах на собаку заводится документ (паспорт), где указаны все необходимые технические характеристики нашего «любимого изделия» (порода, родословная, имя, прививки, адрес хозяина). Возможное возражение: «но ведь собака — это животное, мы их заводим, чтобы они нас или мы их любили, часто собаки нас не слушаются» — не очень серьёзное. Автомобиль тоже — не только изделие, но и организованная нами первая природа, любим мы его часто не меньше, чем свою собаку, и не всегда мы справляемся с управлением автомобилем, отсюда поломки и аварии.

Но тогда любой специалист — это тоже техническое изделие? Безусловно, специалисты не растут как грибы в лесу, их нужно создать (обучить и подготовить), и, естественно, они определяют функционирование производства и реальную жизнь в нашей техногенной цивилизации, то есть это артефакты. Каждый специалист как техническое изделие должен соответствовать своему назначению, иметь нужные для дела способности. Одно из необходимых требований к специалисту — они должны быть управляемыми. Наконец, как и всякая другая техника специалист нуждается в обслуживании (ему должны быть созданы условия для его работы, идти зарплата, он имеет право на лечение).

Наконец, а разве обычный человек не является всего лишь техникой? Уже с детства он должен научиться есть ложкой и вилкой, держать ручку, зашнуровывать ботинки и так далее, что предполагает превращение наших органов в технические устройства. Даже, чтобы правильно бить ногой мяч, мы должны научиться превращать нашу ногу в подобие молотка; животные этого делать не могут.

Так что же, автор тоже присоединяется к тезису, что «буквально всё есть техника»? И да и нет. Нужно учесть, что человек является не только техникой, но также и «общественным животным», и латентной или полноценной личностью. Во всех этих качествах он ведёт себя уже не как техника, а именно, как человек. В эпохи кризиса культуры (а мы, очевидно, находимся в этом периоде) действия и поступки человека часто принципиально нетехничны, они обусловлены общением с другими людьми и экзистенциальными манифестациями самой личности. Применительно к современности подобную ситуацию обсуждает С. Неретина: «… при глубинном исчерпании всех способов познания мира субъект разумения (как субъект познания) доходит до полного своего отрицания; прижатый к стене собственного безумия он побуждается к выходу за собственные пределы, «в ничто»… обнаруживает новые возможности бытия нового мира («мира впервые», в терминологии В. С. Библера) и соответственно нового субъекта, который и является носителем другого разума, другой логики» [10, с. 44–45]. Можно вспомнить и Хайдеггера, утверждавшего в статье «Вопрос о технике», что для того, чтобы человек снова стал свободным в отношении техники, он должен кардинально перемениться: «опомнившись, снова ощутить широту своего сущностного пространства» [15].

Соответственно, домашнее животное — это не только техника, но и биологическое животное, и существо, с которым мы общаемся. В первой своей ипостаси оно нас воспринимает как членов биологического сообщества (стаи, популяции), во второй — именно как людей. То есть нужно помнить, что для решения ряда задач необходимо двойное рассмотрение человека, домашних животных, различных социальных образований. С одной стороны, они являются техникой, с другой — нетехникой. Кстати, возникновение в культуре новообразований происходит посредством нетехнического.

Вопрос о постчеловеке, киборгах и прочих технических сверхчеловеках, на мой взгляд, тоже не бином Ньютона. Разве, когда человек начинает носить очки или ему поставили искусственный клапан в сердце (пусть даже мы возводим эти технические возможности в энную степень), человек становится иным и поднимается на следующую ступень развития? Уверен, что нет. Мозг — это не мышление и психика, хотя их материальный субстрат, а скорость обработки информации не даёт автоматически новых идей.

Более сложный вопрос об антропном принципе. Действительно, просто удивительно, насколько, например, наша земля (возьмём такой частный случай) оказалась приспособленной для появления жизни. Она расположена и не слишком близко от Солнца и не слишком далеко. В первом случае у нас было бы очень жарко, как на Венере, и жизнь, поэтому, была бы невозможна, во втором — как на Плутоне, вечный холод и лед, тем более, белковая жизнь не возникла бы никогда. Наше солнце не слишком молодое и не слишком старое, в обоих противоположных случаях жизнь была бы невозможна. Наша планета окружена атмосферой и магнитным полем, которое надёжно защищает жизнь от ультрафиолета и губительных космических лучей. Мы расположены в идеальном спокойном месте галактики. И так далее и тому подобное. Чем больше размышляешь на этот счёт, тем более убеждаешься — Земля уникальное место для возникновения жизни. Такое ощущение, что Вселенная создана именно для нас, как будто это специально спроектированная пробирка и лаборатория для жизни. Если бы, например, я был верующим, то именно на основе данных современной астрономии, вероятно, пришел бы к выводу о творении жизни на земле, причём Вселенная была задумана Богом как материнское лоно земной жизни.

Хотя я в Бога не верю, должен признать, что есть известное противоречие между грандиозностью Вселенной, процессами, имеющими в ней место, масштаб и характер которых поражают воображение, и ролью во Вселенной человека. Возьмём, например, феномен разбегания галактик или гигантские выбросы, истечения, поглощения материи и энергии, наблюдаемые в сверхновых, чёрных дырах или квазарах. Фантастическое по масштабу явление. И на фоне этого кратковременность и ничтожность человеческого бытия. Как все это совместить? Неужели мы исчезнем навсегда, если в нас попадёт какой-нибудь астероид или же мы исчезнем во время очередного схлопывания галактик?

Существует ещё одно затруднение. Наше знание о Вселенной всё время меняется. В древнем мире Вселенная понималась совсем иначе, чем сейчас, в Средние века это языческое понимание было отвергнуто, в новое время человек раскритиковал и христианское понимание, начиная со второй половины XIX века наши представления о Вселенной меняются чуть ли не каждые 50 лет. Например, создание радиолокационных станций предопределило открытие квазаров. При том развитии техники и технологии, которое мы сегодня наблюдаем, наши представления о Вселенной в ближайшие несколько веков, вероятно, изменятся кардинально ещё не один раз. Однако ведь меняются и методы познания, само познание.

К тому же, кто сказал, что Солнечная система, Галактика или Вселенная — это только физические объекты? Может быть, они одновременно и какие-то другие организмы, скажем, витальные, сакральные? Дело в том, что физический план не отрицает другие планы. Например, психика и мышление не сводятся к физиологии и мозгу, но те — одно из необходимых условий и наших ощущений, и мышления. Было бы странным на основании того, что мозг является субстратом мышления и других психических процессов, отрицать наличие последних или редуцировать психику к мозгу. Кстати, мозг только один из субстратов психики, не менее существенны и другие — знаки, деятельность, общение. Возможно, так и во Вселенной: есть и физический план и нефизические. Вопрос в другом, что мы должны считать основным при решении определённых задач. Например, я хочу понять место человека во Вселенной, причём так, чтобы воодушевить его. Что в таком случае я должен положить в основании мысли — физическую реальность или нефизическую?

Один из возможных сценариев напрашивается сразу. Когда-то человек вышел из природы. Теперь он переделывает её. Правда, пока неумело, часто себе во вред. Но, будем надеяться, человек научится и будет изменять природу, учитывая, что он сам органический её элемент. Рано или поздно, пусть через тысячу лет, хотя, похоже, значительно скорее, человек полностью изменит облик и строение Земли. Рассуждая в том же ключе, можно предположить, что на этом человечество не остановится: оно начнёт переделывать под себя сначала солнечную систему, затем галактику, наконец, наступит очередь Вселенной. Итогом этих титанических усилий, которые растянутся на миллионы и миллиарды лет, будет превращение Вселенной в живое существо — природу и человечество одновременно.

Мыслим и другой, не менее интересный сценарий. Трудно предположить, что человечество на таком большом пути (миллионы и миллиарды лет) сохранит свою цель, что оно не изменится кардинально, так что задача переделки Вселенной ещё будет интересовать его. Кроме того, как я уже говорил, ещё много раз изменится наше представление о Вселенной. Ещё бы я добавил, что мы, возможно, ещё долго не сможем понять природу Вселенной. То есть перед нами нечто, какое-то образование, может быть, органическое, но не живое, может быть, это какая-то форма жизни, возможно, что-то ещё, что нам пока в силу нашей неразвитости просто не приходит в голову. В этом случае разумнее действовать осторожно, по принципу установления «контакта», что-то вроде того, как действовали герои «Соляриса». Но вернёмся к обсуждению природы техники.

Как благо техника всегда понимается культуросообразно и эта сообразность задаётся картинами мира. Но следует отметить, что во всех культурах, кроме нового времени техника не составляла интимной сущности данной культуры. Да, человек на основе техники мог склонить духов или богов, или Творца помочь ему, без этого заметим, он не мог бы выжить, не говоря уже о богатстве и процветании. Но эта помощь, то есть, с нашей точки зрения, технический эффект, не совпадала с основными целями культуры. И вот почему. До изобретения естественных наук и инженерии возможность обнаруживать эффекты природы и управлять природными процессами были ограничены техническим опытом человека, который основывался на методе проб и ошибок. Культура же, представляющая собой социальный организм (культуры складываются, проходят цикл жизни и развития, а по истечении времени умирают, уступая место следующим культурам), не может строиться на таком ненадёжном источнике. Представления о духах, богах, сущем и Творце были достаточны, чтобы возникли и развивались соответствующие культуры (архаическая, древних царств, античная и средневековая), но недостаточны, чтобы на регулярной основе обнаруживать новые природные процессы и эффекты и овладевать ими, превращая их в средства человеческой деятельности.

Совершенно другая картина складывается в культуре нового времени. Пройдя период переосмысления в Средние века, природа стала пониматься как источник скрытых сил и энергий, которыми человек может овладеть, если только в новой науке он выявит устройство (законы) природы. В результате на рубеже ХVI-ХVII веков формируется своеобразный социальный проект — создание новых наук и овладение силами природы с целью преодоления кризиса и установления в мире нового порядка, обеспечивающего человеку почти божественное могущество. Действительно, обратим внимание на характер схем новой науки и инженерии, намеченных Бэконом. В совокупности они составляли своеобразный социальный проект, поскольку эти идеи ещё не были реализованы и не было ясным, удастся ли практически это сделать, то есть с помощью новой науки заставить природу работать на человека. По сути, такой социальный проект мало чем отличался, например, от проекта создания социализма, сформулированного в «Манифесте Коммунистической партии». Только в случае коммунистического движения проект оказался нереализуемым (что, правда, выяснилось не сразу, а после 70 лет жёстких социальных экспериментов в нашей и не только в нашей стране), а в рассматриваемом случае удалось создать и новую науку о природе (естествознание) и новую практику (инженерную), опирающуюся на естествознание. Первый образец новой науки, как известно, создал Галилей, а новой практики — Гюйгенс.

Важно, что в XVI–XVII веках техника концептуализируется как условие социальности культуры нового времени; наиболее чётко это выразили Галилей и Ф. Бэкон, утверждая, что новые науки и искусства — необходимое условие могущества, благосостояния и гражданского общества. В «Новом органоне», обсуждая, в чём заключается различие между развитыми и «дикими» народами, Ф. Бэкон пишет, что оно происходит «не от почвы и не от климата, а прежде всего от наук» и искусств [2, с. 191–192]. Теперь социальная жизнь всё больше стала пониматься, как изучение законов природы (при этом и сам человек и общество тоже понимались как природные явления), обнаружение её практических эффектов, создание в инженерии механизмов и машин, реализующих законы природы, удовлетворение на основе достижений естественных наук и инженерии растущих потребностей человека. Просвещение не только развивает это новое мировоззрение, но и создаёт условия для распространения его в жизнь. Известно, что объединённые вокруг «Энциклопедии» передовые мыслители хотели осуществить начертанный Ф. Бэконом план «великого восстановления наук», связывающий социальный прогресс с прогрессом научным; исходными идеями для всех просветителей стали понятия природы и воспитания; последнее должно было подготовить нового просвещённого, а, по сути, естественнонаучно и технически ориентированного человека [3].

«Просветители XVIII века, — пишет А. П. Огурцов, — довели до конца подход к миру как к машине, созданной Богом. Природа мыслится как машина, а её законы постижимы благодаря техническим средствам… понятие «естественного закона» становится фундаментальным не только для естествознания, но и для складывающейся общественной науки, прежде всего для концепций естественного права и учения о морали» [6, с. 45].

«Уже в проекте Талейрана (1784–1838) образование рассматривается как «власть, ибо оно охватывает целую систему различных функций, неизменно направленных к совершенствованию политического строя и к общему благу»… Образование построенное на принципах Разума, делает человека «счастливым и полезным»… Даже Кондорсэ, отстаивавший свободу слова и автономность образовательных учреждений от государственной власти, видел цель образования в том, чтобы «открыть всему человечеству способы удовлетворить свои потребности, обеспечить своё благосостояние, познать и использовать свои права, понять и выполнить свои обязанности» [6, с. 59–60].

«Государи по словам Руссо. — Прим. авт.) должны поощрять искусства и науки, в противном случае подданые «остались бы невежественными и бедными» [6, с. 95]

«Прогресс наук (пишет Кондорсэ в книге «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума». — Прим. авт.) обеспечивает прогресс промышленности, который сам затем ускоряет научные успехи, и это взаимное влияние, действие которого беспрестанно возобновляется, должно быть причислено к более деятельным, наиболее могущественным причинам совершенствования человеческого рода» [6, с. 250]. С прогрессом наук Кондорсэ связывает увеличение массы продуктов, уменьшение сырьевых и материальных затрат при выпуске продуктов промышленности, уменьшение доли тяжёлого труда, повышение целесообразности и рациональности потребления, рост народонаселения и в конечном итоге устранение вредных воздействий работ, привычек и климата, удлинение продолжительности человеческой жизни… В последней главе, посвящённой десятой эпохе, Кондорсэ намечает основные линии будущего прогресса человеческого разума и основанного на нём прогресса в социальной жизни человека: уничтожение неравенства между нациями, прогресс равенства между различными классами того же народа, социального равенства между людьми, наконец, действительное совершенствование человека» [6, с. 149, 151–152].

Для нашего современного уха и сознания все эти декларации и утверждения привычны, но они не были столь привычными для людей того времени. К тому же я хочу обратить внимание на момент вовсе не очевидный, а именно, что наше понимание социальности — благополучия, счастья, безопасности, свободы и прочее в эпоху Просвещения было тесно увязано с прогрессом естественных наук и основанной на них технике и промышленности.

Но известно, что, начиная со второй половины XIX века, всё больше обнаруживаются негативные последствия техники. Возникает вопрос, откуда они берутся, если, создавая технику, человек вроде бы не только познает интересующие его природные процессы, но и полностью ими овладевает? Во всяком случае, именно так думали последователи Галилея, Гюйгенса и Ньютона. Однако дело в том, что в естественной науке и инженерии человек осваивает только, так сказать, «рабочие процессы» природы, то есть те которые давали интересующий человека практический эффект. Однако оказалось, что реализация рабочих процессов запускала не только другие, уже непредусмотренные инженером природные процессы, а те следующие, но эта реализация влекла за собой существенные изменения в структуре человеческой деятельности и образе его жизни.

Например, экологически значимые последствия техники возникают по следующей причине. Создание технического изделия предполагает запуск и поддержание определённого природного рабочего процесса (например, сгорание в реактивном двигателе топлива и истекание продуктов горения через сопло с большой скоростью). Но этот природный процесс осуществляется не в вакууме или в космосе далеко от земли, а на земле. Наша же планета представляет собой не только природу «написанную на языке математики», но и экологический организм, где существование различных условий и форм жизни существенно зависит от параметров природной среды. Однако, запуск и поддержание природного процесса, реализованного в техническом изделии, как правило, изменяет ряд таких параметров; в данном примере сгорание и истекание топлива ведут к выбросу тепла и химических отходов сгорания, образованию звуковой волны и прочее. При этом, поскольку одни среды в экологическом планетарном организме связаны с другими, изменение параметров в одной среде влечёт за собой соответствующие изменения параметров в средах, примыкающих к данной. В результате возникает целая цепь изменений параметров среды.

Но почему развитие техники изменяет деятельность, а затем и образ жизни человека? В силу сдвига на средства и условия. Так, для запуска ракет, необходимо было создать специальные пусковые установки, двигатели, конструкции, материалы, топливо. В свою очередь, для их создания нужно было разработать другие конструкции и технические компоненты. Необходимое условие и того и другого — осуществление исследований, инженерных разработок, проведение экспериментов, лабораторных испытаний, строительство различных сооружений, организация служб и так далее. В результате создание ракет привело к развёртыванию системы деятельностей, а также сложнейшей инфраструктуры (были построены ракетодромы, где происходил запуск ракет и действовали различные службы обеспечения).

И это не все: в ХХ столетии происходит формирование замкнутой планетарной технической среды. Цепи изменений параметров природной среды, деятельности, инфраструктур и условий жизни человека замыкаются друг на друга, а также на природные материалы и человека. Действительно, в техногенной цивилизации и технических системах одни параметры природной среды, деятельности и инфраструктур выступают как условия (или средства) для других. При этом кажется, что единственными нетехническими элементами остаются природные сырьевые материалы (земля, минералы, уголь, нефть, газ, воздух, вода и так далее), а также человек. Но разве в рамках современной техники и технологии человек и природа не превратились в «постав», сами не стали ресурсами новой техники и производства? Но если это так, то неконтролируемое развитие техники и технологии, действительно, ведёт к непредсказуемой и опасной трансформации как нашей планеты, так и самого человека.

В целом сегодня приходится различать: «физическую реальность», законы которой описывают естественные науки (это то, что всегда называлось «первой природой»); «экологическую реальность», элементом которой является биологическая жизнь и человек, и «социальную реальность», к которой принадлежит человеческая деятельность, социальные системы, инфраструктуры и тому подобное (обычно именно это относят ко «второй и третьей природе»). В рамках так понимаемой, по сути, «планетарной природы» уже не действует формула, что «природа написана на языке математики». «Необходимым здесь, — пишет Д. Ефременко, — становится понимание технического развития как процесса изменения техники, сопряжённого с изменениями в природе и обществе. Суть этого понимания лаконично сформулирована Ж. Бодрийяром: «Люди и техника, потребности и вещи взаимно структурируют друг друга — к лучшему или худшему» [4, с. 72].

Каков же выход из сложившейся ситуации?

К сожалению, пока больше попыток ответить на вызовы нашего времени, не покидая лона техногенной цивилизации. Например, в своих воспоминаниях Тимофеев-Ресовский призывает разумно на основе научных исследований использовать возможности нашей планеты и биосферы, с тем, чтобы можно было прокормить миллиарды людей и не разрушить саму биосферу [13]. Одновременно, он не ставит под сомнение необходимость сложившегося хода развития человечества, когда его население катастрофически растёт, а лавинообразно нарастающие проблемы продолжают решаться в логике технократического дискурса.

И всё же, думаю, надежда существует. Во-первых, нарастание отрицательных и катастрофических последствий технологического развития рано или поздно (естественно, лучше, чтобы это произошло пораньше) заставит людей задуматься над причинами неблагополучия и попытаться изменить свой образ жизни. Во-вторых, элиты современной цивилизации (философы, учёные, политики, менеджеры, государственные деятели и другие) постепенно будут приходить к пониманию серьёзности ситуации и начнут искать новые формы поведения и способы решения задач.

Анализ показывает, что техника в широком понимании является сверхсложной органической системой. Хотя в неё встроены искусственные механизмы (например, формы осознания и системы социального воздействия), думать, что с их помощью можно управлять или просто контролируемо влиять на технологическое развитие было бы наивным. По сути, решение состояло бы в том, чтобы поменять наш тип цивилизации на другой, более осмысленный и безопасный. Но цивилизация не объект демиургических действий, да и где взять нужного демиурга? Проблематичными являются даже более простые усилия, например, направленные на преобразование отдельных социальных институтов.

Выход один — начать с себя, единственная надежда — на думающую личность. Рано или поздно кризис техногенной цивилизации станет всеобщим, игнорировать его уже не удастся в силу катастрофических последствий и техногенных разрушений. Здесь личность и скажет своё слово. Человеку, чтобы сначала выжить, а затем жить и развиваться нормально, придётся создать новую мораль, например, отказаться от всех проектов, угрожающих природе или культуре, научиться по-новому использовать технику и технологию не теряя над ней контроль), перестроить свои интересы и характер деятельности. Главным станет не рост благосостояния, комфорта, силы на основе техники и технологии, а безопасное развитие, контроль над собственными средствами, поиск необходимых условий и ограничений. В их число, судя по всему, войдёт контроль над рождаемостью, поддержание только тех стандартов потребления, которые обеспечивают здоровый образ жизни, разумное использование технических средств и изделий. Но конечно, усилия «снизу» от отдельного человека должны быть поддержаны усилиями «сверху» от государства и других институтов.

Безусловно, должно измениться и само понимание техники. Прежде всего, необходимо преодолеть натуралистическое, инструменталистское представление техники. Ему на смену должно прийти понимание техники, с одной стороны, как проявления сложных интеллектуальных и социокультурных процессов (познания и исследования, инженерной и проектировочной деятельности, развития технологий, сферы экономических и политических решений и так далее), с другой — как особой среды обитания человека, навязывающей ему средовые архетипы, ритмы функционирования, эстетические образы и тому подобное.

Необходимо осознать как природу техники, так и последствия технического развития и включить оба эти момента в саму идею и концепции техники. В свою очередь это означает, что будет дана оценка этих последствий. Вероятно, участие общественности в обсуждении и оценке современной техники является одной из предпосылок становления нового понимания техники и преодоления кризиса техногенной цивилизации. Но только одной. Не менее важны усилия в других направлениях: разведение техники и социальности, обсуждение новых типов социальности, необходимых для современного человека и на перспективу, анализ и минимизация негативных последствий научно-технического развития, критика технократического дискурса, смена традиционной научно-инженерной картины мира, реформы в сфере технического и гуманитарного образования, создание социальных институтов, ориентированных на новые типы социальности, и многое другое. Движение в этом направлении уже видно, хотя пока — это только тенденции, только отдельные ростки и очаги новой жизни, которые с трудом пробивают себе дорогу на фоне постава и активного развития структур техногенной цивилизации.

Новая техника, действительно, предполагает иную научно-инженерную картину мира. Такая картина уже не может строиться на идее свободного использования сил, энергий и материалов природы. Плодотворные для своего времени (эпохи Возрождения и XVI-XVII столетия) эти идеи помогли сформулировать замысел и образы инженерии. Но сегодня они уже не отвечают ситуации. Понятно, что отказаться от техники и технического развития просто невозможно. По сути, техническую основу имеет сама деятельность человека и культура. В то же время развитие техники и технической среды в ХХ столетии приняло угрожающий для жизни человека характер. С этим человек уже не может не считаться, несмотря на все блага, которые техника обещает. Вообще-то понятен и выход из создавшейся ситуации, хотя он, конечно, не прост.

Важно, чтобы все, от кого это зависит (философы, учёные, инженеры, политики, журналисты, и так далее), уяснили, что дело не в технике, а том типе социальности, который сложился в последние столетия. До тех пор пока мы будем думать, что техника — это главное, что основные социальные проблемы решаются на её основе, что благополучие человечества непосредственным образом связано с развитием современных технологий — мы будем и дальше способствовать углублению кризиса нашей цивилизации. Хотя в нашей техногенной цивилизации именно техника играет колоссальную роль, с точки зрения перспектив развития, нужно способствовать пониманию того, что это вещи разные. Сложившийся тип социальности нас больше не может удовлетворять, убеждение, что основные социальные проблемы можно решать на основе техники, всё больше становится деструктивным моментом. Любой социум и культура предполагают технику, но не определяются полностью последней.