Андрей Ильич Фурсов:
Какая элита нужна России?
Лекция

Тема, заявленная здесь, — «Какая элита нужна России?» Ответ на вопрос понятен: нужна честная, национально ориентированная и так далее. Но дело в том, что есть элита? В немецкой философии есть два понятия, они универсальны, но немцы первыми их противопоставили: должное и сущее.

Я как историк всё-таки буду говорить не о должном, а о сущем, о том, что возможно. Потому что эволюция крупных, сложных систем необратима. Есть некий коридор, и пока существует система, скажем, вот та, которую я называю Русской системой, есть некий коридор возможностей. Когда я буду говорить об элите, я буду иметь в виду не только властную элиту, не только властную верхушку, но примерно 10–15 процентов населения, которые находятся наверху социальной пирамиды. Когда мы говорим о том, какая элита возможна в России, давайте посмотрим на историю России, на тот коридор возможностей, который существовал. Я думаю, что есть несколько детерминант, которые обуславливают развитие нашей верхушки. Я не беру, кстати, нынешний момент как некий такой типичный момент развития нашей верхушки и доминирующих групп, потому что нынешняя ситуация, это по сути дела процесс распада советского общества и нынешняя наша верхушка, нынешние доминирующие группы, это пока что результат затянувшегося процесса разложения советского общества. Он не репрезентативен. Это не есть нечто новое. Это — разложение старого.

И в связи с этим я бы хотел взглянуть на некоторые параметры формирования наших доминирующих групп. Первая группа факторов, это внутренние факторы. Что я имею в виду здесь? Дело в том, что традиционно в России был очень небольшой, очень невысокий уровень прибавочного продукта. И это обуславливало следующее явление. Во-первых, наши доминирующие группы были всегда довольно бедны. Считающееся модельной группой дворянство на пике своего развития, в золотой век, между 1779 и 1861 годами, для того чтобы вести социально приемлемый образ жизни, должно было иметь сто душ или их денежный эквивалент. Только 20 процентов дворянства имели такой эквивалент, причём половина из них жили в долг. И жили в долг таким образом, что в 1861 году, когда Александр II отменил крепостное право, 66 процентов крепостных уже были заложены государству, и именно поэтому их можно было освободить. Так вот, 20 процентов доминирующих групп в России — это те, кого можно называть действительно доминирующими группами.

Низкий уровень прибавочного продукта обусловил ещё одну вещь. В России никогда не было денег для значительных бюрократий, поэтому на помещиков, на дворян всегда возлагалось несение ещё и некоторых государственных функций. Картина царской России как бюрократической абсолютно неверна. Мы были недобюрократизированной страной. Поэтому, кстати, и Советский Союз был недобюрократизированной страной, по сравнению с теми же Соединёнными Штатами Америки. Для того чтобы в России появились классы западного, или, как сказал бы Александр Зиновьев, западоидного типа, будь то феодалы или буржуазия, доминирующие группы в России должны были начать отчуждать, выражаясь для простоты и сокращения времени марксистским языком, отчуждать у населения не только прибавочный продукт, но и часть необходимого продукта. В связи с этим одной из главных задач русской власти всегда было ограничение экономических аппетитов доминирующих групп. В этом плане власть всегда вела себя очень жёстко, и не потому, что любила народ, власть к народу всегда относилась наплевательски, и народ ей платил тем же. Но и власть, и народ имели один общий интерес: не позволить олигархизацию власти и не дать возможность доминирующим группам слишком сильно вторгаться в сферу необходимого продукта.

Всего два раза в истории русская власть нарушила это фундаментальное правило русских доминирующих групп. Первый раз — после александровских реформ, и всё закончилось 1905–1917 годами, когда система себя скорректировала. Второй раз — с конца 1980-х годов и до нашего времени. Верхушка, которую мы имеем сейчас, сформировалась на основе нарушения этого правила русской власти, по которому верх — центро-верх государства — не должен эксплуатировать население, не должен грабить вместе с доминирующими группами, а должен ограничивать их в этом плане.

То есть, первая характеристика элиты (в нормальном состоянии русской истории, будь то советской или российской) — это довольно бедные группы, у которых есть некий лимит на эксплуатацию населения. Второй аспект, который обусловливал развитие доминирующих групп в России, это автосубъектный характер власти: власть выступает как единственный субъект и не позволяет никакую иную субъектность. Поэтому в России никогда не было системной элиты. Как только элита пыталась оформиться в некую систему, власть её подсекала. Так было при Иване IV, так было и позже.

Очень хорошо об этом написал старший Врангель, отец Чёрного барона, в своей замечательной книжке «От крепостного права до большевиков». Он там чётко пишет о русской власти и русской элите конца XIX и начала ХХ века, характеризует две черты этой элиты: первая — олигархизация власти, это когда власть превращается в олигарха, и вторая — это отсутствие социальной стратегии, отсутствие преемственности. И здесь, я думаю, Врангель зафиксировал одну очень и очень важную вещь. В русской истории, в отличие от западной, по крайней мере, начиная с XVI века, нет преемственности доминирующих групп. Каждая новая доминирующая группа, которая приходит на место старой, скажем, дворянство вместо боярства, дореформенные чиновники конца XIX на место дворянства, советская номенклатура… — демонстрирует очень низкий уровень преемственности. В этом плане, кстати, постсоветская верхушка, пожалуй, обнаружила один из самых высоких уровней преемственности по сравнению с предыдущим периодом. Не только, скажем, по комсомольской линии, но и по номенклатурной.

Это то, что касается внутренних факторов, которые обуславливают, какая вообще верхушка, какие доминирующие группы здесь возможны. Они возможны как небогатые, с минимумом собственности. И вторая составляющая — это верхушки, которые появляются в результате разрыва, а не преемственности.

Есть внешние факторы, которые тоже детерминируют развитие доминирующих групп в России. Дело в том, что до того как Россия действительно стала элементом мировой системы в экономическом плане, политически она была включена в мировую систему. По сути дела, это началось с XVI века. Но экономическое включение произошло в середине XIX века.

Так вот, с тех пор, за последние 150 лет, у России было всего две модели функционирования в мировой системе.

Первая модель — сырьевая, её можно условно назвать моделью Александра II, потому что она стартовала с его реформ. Сырьевая модель означает, что Россия становится поставщиком сырья на мировой рынок, включается в него как элемент капиталистической системы и функционирует как зависимый, в финансовом плане зависимый, сырьевой придаток. Причём, это уже настолько сформировалось в XIX веке, что в 1884 году прошла Берлинская конференция, о которой у нас, в общем-то, мало знают, и России в 1884 году прислали чёрную метку. Потому что Берлинская конференция 1884 года постановила: те страны, которые сами не могут эффективно использовать свои природные ресурсы, должны открыться Западу. Речь шла как бы о странах Африки. Но Африка уже была подконтрольна, и на самом деле это была черная метка России. И это очень напоминает попытки нынешних транснациональных корпораций добраться до наших энергетических ресурсов. Сырьевая модель в России объективно ведёт к тому, что русская верхушка, русская доминирующая группа пытается стать или становится частью мировой верхушки в качестве такого зависимого, шестерочного элемента. Социальная цена этого, как показала первая сырьевая модель начала ХХ века, — революция, распад и гражданская война.

Вторая модель включения в мировую систему — это модель «красной империи», то, что было в СССР с 1930-х по конец 1970-х годов. В этом случае Россия выступает уже не в качестве элемента системы, она может выступать только в качестве антисистемы, системного антикапитализма. То есть здесь Россия уже не часть мировой системы, она выступает как антисистема. Эта модель подверглась эрозии уже в конце 70-х годов. Начало этому было положено в середине 50-х, когда египетский лидер Гамаль Абдель Насер убедил Хрущёва, что нужно рушить, ломать об колено реакционные арабские режимы и необходимо поэтому выбрасывать по дешёвке нефть в огромных количествах. Но режимов сломали всего два, это Ирак (1958 год) и Ливия (1969 год). Зато цены на нефть обрушили очень сильно. И в результате, например, немецко-японское чудо очень тесно связано с советским обрушением цен на нефть в 1950–1960-х годах. Скажем, если Германия и Япония в 1955 году удовлетворяли свои энергетические потребность за счёт нефти на 7%, то в 1970 году — уже на 77%. Это стало результатом того, что Кремль решил крушить реакционные арабские режимы. Дальше мы подсели на нефтяную иглу, и началась мутация нашей ВПКовской модели в нечто другое, что и закончилось в конце 1980-х годов крушением Советского Союза и восстановлением модели Александра II в фарсовом горбачёвско-ельцинском издании.

Здесь вырисовывается параметр следующий: при финансово-сырьевой модели включения в систему наша верхушка может претендовать на то, чтобы быть частью мировой элиты, по крайней мере, её, выражаясь простым языком, «шестерочным» элементом. При ВПКовской модели — это антиэлита, контрэлита.

Теперь о двух внешних факторах, которые определяют нынешнюю ситуацию. Дело в том, что люди вообще привыкли жить в комфорте не только материально, но и интеллектуально. Очень приятно жить в мире, когда ты видишь какие-то хорошо знакомые вещи. Мы смотрим, допустим, на политическую карту мира, где обозначено, например, государство Заир. На самом деле никакого государства Заир уже нет. Мы привыкли рассматривать государство только в его ипостаси, в которой оно существует уже лет 100. Это «нация-государство». На самом деле за последние 15–20–25 лет с государством происходят очень серьёзные изменения. Вместо «нации-государства» в мире появляется то, что я называю «корпорация-государство».

Только не путайте это с корпоративным государством, а ля Муссолини. «Корпорация-государство» — это государственное образование, в котором доминирующие группы решают перевести стрелки на чисто экономические факторы и отбрасывают всё, что связано с национальными и социальными факторами. То есть, происходит денационализация государства и его десоциализация. «Корпорация-государство» — это административный аппарат, который стремится свести к минимуму издержки по содержанию территории и её населения. От отсечения от общественного пирога больших групп населения, до, вообще, их аннигиляции. Допустим, миллион в год уходит, и это решает целый ряд экономических проблем.

Формирование «корпорации-государства» идёт во всём мире, его блокируют только два фактора. Первое, в тех странах, где сохраняется гражданское общество, этот процесс идёт медленнее. В тех странах, где до сих пор есть традиционный религиозный институт, этот процесс тоже идёт медленнее. Где этого нет, процесс идёт довольно быстро. Где он идёт быстро? — Латинская Америка, Африка и бывшие социалистические страны. Естественно, «корпорации-государству» значительно труднее формироваться там, где есть большая территория, значительное культурное наследие и большая масса населения. Вообще, «корпорация-государство» и его отношения с «нацией-государством» очень похожи на то, что Фабр (ФАБР, Жан-Анри, французский энтомолог. — Прим. ред.) написал в «Жизни насекомых» про осу-наездника. Оса-наездник — это оса, которая откладывает яйца сквозь хитиновый покров любого насекомого, там начинает развиваться личинка, питаясь вот этим насекомым. И она питается им ровно столько, сколько нужно для того, чтобы сформироваться в новую взрослую осу. Только тогда насекомое-донор умирает. Вот и «корпорация-государство» использует «нацию-государство» как некий объект для утилизации. Собственно, что такое глобализация? Глобализация — это и есть сеть вот этих «корпораций-государств», которые контактируют между собой, отсекая всех остальных от общественного пирога.

Если посмотреть на то, что происходит на том же Западе, скажем, с середины 1970-х годов, то здесь нужно отметить очень важную веху — это доклад «Кризис демократии», написанный по заказу Трёхсторонней комиссии. Там все очень чётко было расписано. К сожалению, этот документ до сих пор ещё не переведён на русский язык. Он очень откровенный. Собственно, там и идёт речь о том, как отсекать основную массу населения от общественного пирога. Это очень важный внешний фактор, который тоже детерминирует, задаёт некий коридор возможностей для любой элиты, оперирующей в современном мире. И отсюда возникают противоречия для практически всех доминирующих групп, кроме групп, входящих в определённое ядро. Дело в том, что капитализм как система основан не только на эксплуатации рабочих буржуазией, но и на эксплуатации капиталом ядра капитала периферии или полупериферии. И в этом плане нынешние российские доминирующие группы оказались в противоречивой ситуации.

С краткосрочной точки зрения, современная глобальная система их очень устраивает. Но в среднесрочной перспективе, учитывая некие кризисные тенденции, эта верхушка, безусловно, станет одним из объектов эксплуатации, перекачивания средств, как это произошло, например, в своё время с буржуазией Аргентины. Или со средним классом Латинской Америки, который в 1980-е годы просто смели благодаря реформам Международного валютного фонда. В этом плане наша верхушка тоже оказывается в очень сложном положении. Среднесрочные интересы не совпадают с краткосрочными.

Реальна ли эволюционная трансформация элиты в сторону служения национальным интересам и национальным чаяниям России. Это зависит от обстоятельств. Дело в том, что мы сейчас проедаем советское прошлое. В русской истории уже были два момента, когда прошлое было проедено и пришлось делать выбор. Первый такой момент наступил в 1564 году, когда было проедено то, что Москва прихватила после ухода Орды. После её ухода Москва активно осваивала русские земли. И к 1550 году оказалось, что осваивать больше нечего. Все проедено. Именно тогда один умный монах написал Ивану IV сказку, или, выражаясь современным языком, аналитическую записку, где предложил царю перестать раздавать земли в поместья, а посадить детей боярских, то есть дворян, на продовольственный паек. К слову, как это сделали в Японии с самураями в XVII веке. Ивану IV эта идея очень понравилась, но он не осмелился. В русской истории, кстати, эта идея была осуществлена в 1920 году, когда была создана номенклатура доминирующей группы, сидевшая на пайке. Из ситуации 1564 года было два выхода. Был, так сказать, путь создания сословной дворянской монархии, он был очень длинный, неэкономный для русских условий, с низким уровнем прибавочного продукта. И другой, революционный, выход с помощью опричнины. Что такое опричнина? — Это и есть эмбрион самодержавия. И вот на этой развилке произошла трансформация верхушки. Возникла посредством опричнины принципиально новая верхушка, которая задала вектор развития русской истории вплоть до Советского Союза.

Вторая развилка — это 1929 год. К 1929 году было проедено то, что оставалось от самодержавия: задохнулась промышленность, система была крайне коррумпированной. Имелось два варианта. Либо сырьевая ориентация дальше, угроза утраты суверенитета — либо решительные действия по слому хребта ленинской верхушке, с её деньгами в западных банках, с её ориентацией на контакты с Западом, и создание принципиально новой верхушки. Группа Сталина сделала тот выбор, который обеспечил суверенитет стране, модернизацию экономики и промышленности. В результате чего мы выиграли войну, первыми вышли в космос и так далее. К 1986 году, когда США обрушили цены на нефть, было проедено советское прошлое. Здесь у номенклатуры тоже было два варианта. Номенклатура могла затянуть пояса потуже и вернуться на уровень потребления начала- середины 1960-х годов или превратить себя из статусной группы, из квазикласса в класс, обрести собственность и постараться интегрироваться в мировую систему. Был сделан выбор. Началась перестройка.

Ведь если перестройку очистить от риторики о демократии, гласности и так далее, то что такое перестройка? Это была схватка советского среднего класса и номенклатуры. Номенклатуры как квазикласса. Потому что номенклатура как квазикласс и советский средний класс оформились в брежневский период. Противоречия между ними носили латентный характер, пока были деньги от нефти, они были скрыты, и общий тон брежневской эпохи был мирным. Если вы помните, был такой фильм «Операция Ы», где принцип брежневской эпохи гениально сформулировал алкоголик-дебошир, которого перевоспитывал студент Шурик. Алкоголик говорит: «Студент, сейчас время другое. К людям надо мягше, а на вопросы смотреть ширше». И в этом состоял принцип социального мира. Но когда рухнули цены на нефть, встал вопрос: кто кого — номенклатура или средний класс? Номенклатура, с помощью иностранного капитала и криминалитета (великая криминальная революция 1988–1998 годов) сломала хребет советскому среднему классу и сотворила с ним то, что когда-то выразил Пастернак: «История не в том, что мы носили, а в том, как нас пускали нагишом». Если в 1989 году численность людей, которые жили за чертой бедности в Восточной Европе, включая европейскую часть СССР, была 14 миллионов человек, то в 1996 году, через семь лет, — таких оказалось уже 169 миллионов. То есть был совершён значительно более крупный погром среднего класса, чем даже в Латинской Америке. Произошло масштабное перемещение средств от среднего класса к верхушке.

И вот к 2007 году оказалось проеденным почти все советское и постсоветское наследство. Наша верхушка оказалась перед тем же выбором, перед которым советская номенклатура оказалась в 1986 году. И вот ответ на вопрос, реальна ли эволюционная трансформация элиты в сторону служения национальным интересам? Я думаю, нет. Этого можно добиться только революционной трансформацией. Это не значит, что придёт какая-то другая элита. Хотя она может прийти. Но, скорее всего, мне кажется, все пойдёт по варианту 1929 года, когда, повторяю, одна из групп, номенклатура сталинская, у которой не было счетов в западных банках, пустила кровь остальной части верхушки, связанной с Западом. Я думаю, что в современных условиях, скорее всего, будет востребован революционный вариант, учитывая все те параметры, о которых я говорил, потому что, повторяю, эволюция сложных и крупных систем необратима. Притом варианты могут быть разные… Думаю, если и возможны изменения, то а-ля 1929 год, с возникновением того, что можно назвать неоопричниной. Если нет, то альтернатива, на мой взгляд, одна. Это распад страны, это утрата верхушкой своего даже нынешнего полунезависимого положения в мировой системе… Спасибо.

Вопрос: А что Вы имеете в виду под советским средним классом?

Андрей Фурсов: Учителей, врачей, офицеров, высокооплачиваемых рабочих, научных работников.

Вопрос: Вы думаете, был конфликт между номенклатурой и ими?

Андрей Фурсов: Конфликт был, не прямой. Но в ситуации, когда рухнули цены на нефть, средний класс оказался единственным источником, который можно было пустить под ножи и ограбить. Вот о чём речь.

Вопрос: Рабочий класс разве сюда не попадал?

Андрей Фурсов: Верхушка рабочего класса — безусловно. Вот крестьянство — в меньшей степени. Я ещё одну вещь скажу. Впервые для меня ростки этого конфликта обнажились в творчестве Стругацких. Дело в том, что Стругацкие всё-таки были очень чуткие авторы, и у них в середине 1960-х годов произошёл перелом. Была у них такая вещь — «Возвращение, или Полдень XII века». На этом светлые Стругацкие заканчиваются. Они очень хорошо почувствовали социальный перелом в середине 1960-х годов.