Сергей Эдуардович Зуев: Сетевые структуры в жизни общества.
Интервью

Вопрос: Давайте попробуем задать рамки нашей беседы. «Сетевые сообщества» — что это и чем они отличаются от «несетевых сообществ?»

Сергей Зуев: Существует три базовых типа социальной координации, три типа организации человеческого взаимодействия, социальной политики в широком смысле этого слова. Это иерархические, рыночные и сетевые системы. Каждая из них существует исторически, с момента возникновения тех сложных социальных процессов, которые регулируют отношения между людьми и группами. В ходе истории эти процессы были отрефлектированы и выведены в определённые модели.

Три основных типа социальной координации основаны на различных принципах. Иерархия — на принципе контроля, рыночная координация — на принципе поиска баланса, сетевые системы — на принципе горизонтальной коммуникации. Каждый из этих типов социальной координации в определённый период может доминировать в социальной системе. Например, концепция гражданского общества вызывает к жизни именно сетевые типы организации. Эта концепция подразумевает право меньшинств на участие в социальных коммуникациях, что труднодостижимо в иерархических структурах. Безусловно, все эти типы социальной координации существуют не в чистом виде, а только во взаимодействии и взаимопроникновении.

Вопрос: Когда появляются или начинают доминировать сетевые структуры?

Сергей Зуев: Необходимость в сетевых структурах возникает в тот момент, когда становится нужен дополнительный социальный ресурс. Когда существующая социальная стратификация и общественная конфигурация несоразмерны политическим или культурным задачам, которые стоят перед обществом. И напротив, в жизни общества бывают периоды, когда существующую структуру нужно нормативно зафиксировать — тогда сетевые структуры «уходят на второй план».

Ещё один важный момент, сопряжённый с понятием «сети», связан с окончанием «Холодной войны». Когда история мира обсуждалась в терминах экономического противостояния Востока и Запада, в массовом сознании существовало представление о двух экономических системах: экономике рыночной и экономике социалистической. Мир социальной координации представал в двух ипостасях. Потом появилась точка зрения, что этой биполярностью все не исчерпывается. Есть ещё как минимум один тип экономического устройства, который называют неформальной экономикой.

Неформальная экономика процветает во многих странах Юго-Восточной Азии и Восточной Европы. Экономическая деятельность протекает в «кружках доверия», на основе того, что люди знают друг друга и по каким-либо причинам доверяют друг другу. Иногда это «экономика на грани выживания» — в особенности, в Юго-Восточной Азии. Там действуют совсем иные механизмы кредитования и модели товарно-денежных отношений. Сюда же можно отнести экономические сообщества, основанные на национальном или конфессиональном принципе: «исламская экономика», микроэкономические сообщества в мегаполисах и так далее.

Эта экономика тоже близка к понятию сети, которое мы на предыдущем шаге определили как один из принципов социальной координации. С окончанием Холодной войны стало ясно, что наряду с теми двумя ресурсами, которые так долго определяли жизнеустройство европейской культуры — деньги и власть — мы можем (вслед за Юргеном Хабермасом) говорить о третьем ресурсе. Это ресурс общественного доверия. Кстати, так называемая «серая экономика» тоже держится именно на этом принципе.

В той мере, в какой факт существования сетевой координации начинает рассматриваться не как маргинальное проявление того или иного типа социальной организации или экономической модели, а как нечто автономное, мы говорим о появлении третьего ресурса. Многие реалии сегодняшнего дня имеют сетевую природу. Примеры сетевых экономик? Можно привести пример политики Китая на российском Дальнем Востоке. Это так называемая «ползучая аннексия» — стратегия экономических зон, которые строятся и осваиваются китайцами-эмигрантами. Там тоже работает принцип доверия внутри сообщества.

Целый ряд привычных нам вещей в экономической, социальной и культурной жизни сейчас переживает эволюцию. Меняется структура управления государством — я говорю о децентрализации. Институты меняют свои очертания. Однако наступление «эпохи сетей» не означает, что исчезают системы, основанные на других принципах. Расширение масштаба неформальной экономики во многом связано с дефициентностью государственного управления. Но дело не только в этом.

Вопрос: Есть ещё какой-либо фактор?

Сергей Зуев: Сетевые сообщества начинают развиваться и делать себя более заметными в тот момент, когда возникает «заказ» на иной тип государственного устройства. Это своего рода самоорганизация общества, которое пытается в такой форме оценить ситуацию и сформировать некое техническое задание на иной тип государственного управления. А если поверить тезисам ряда исследователей о том, что современное государство — это постоянно обучающееся государство, то существование сетей — это условие его обучения, условие диалога. Если ты хочешь с кем-то говорить, приходится постоянно создавать себе оппонента. Концепт гражданского общества — это попытка организации постоянной коммуникации между государственными и общественными структурами, процесс постоянного возобновления общественного договора.

Вопрос: Когда Вы говорите о развитии концепта гражданского общества, Вы в первую очередь относитесь к европейскому опыту?

Сергей Зуев: Одним из фирменных знаков Европейского Сообщества, создания такого рода общественно-государственной коммуникации стал концепт «культурных регионов». Это некоторая форма, войдя в которую и идентифицируя себя с неким культурным регионом, те или иные группы получают возможность влиять на процессы, происходящие на территории Европы, а если точнее — Европейского Союза. В этом смысле концепт культурных регионов, который родился в Маастрихте — это инструментарий укрепления сетевых сообществ в Европе. Сетевых сообществ, полезных с точки зрения наднациональной бюрократии. Сетевых сообществ, которые существуют поверх административных и государственных границ и в этом смысле выражают интересы не отдельных стран, а каких-то других субъектов. Конечно, это выгодно наднациональной бюрократии, которой нужно как-то ограничивать эгоизм отдельных государств. И отсюда понятно, почему общеевропейские институты — Совет Европы или Комиссия Евросоюза — на протяжении 1970–1990-х годов поддерживали культурные сети Европы.

Вопрос: Давайте вернёмся к вопросу о сущности сетевых сообществ и о типе связей, существующих внутри них. Проиллюстрируйте это, если возможно, примером из российской практики. Мы много говорили о гражданском обществе, и в этом контексте ещё более интересно услышать что-нибудь о России. В России гражданское общество развито в меньшей степени, чем в европейских странах. Определяет ли это какой-то иной вектор развития сетевых сообществ в России?

Сергей Зуев: Какое интересное словосочетание — «российские сетевые сообщества».

Вопрос: Мы говорили о «российской практике».

Сергей Зуев: Да, но это опредление прозвучало неявно. «Российские» эти сообщества или «не российские?» Наверное, в этом и скрывается большинство проблем. С формальной точки зрения, в России сейчас многие социальные образования можно назвать сетевыми сообществами.

Вопрос: Например?

Сергей Зуев: Ну хотя бы сообщество азербайджанцев, организовавших в Москве торговлю фруктами. Различные исламские сообщества в Приволжском федеральном округе, да и не только там. Различные профессиональные ассоциации, которые сейчас начинают становиться на ноги… Вот ещё один пример. Я работаю на факультете менеджмента в сфере культуры. Скоро состоится уже четвёртый выпуск, и сейчас активно обсуждается возможность создания некоей профессиональной ассоциации. Проблема заключается в том, что, несмотря на наличие значительного числа такого рода анклавов, они продолжают оставаться герметичными, достаточно закрытыми и труднодоступными для внешнего окружения. Это «сообщества для себя», они не «российские».

Вопрос: В силу своей закрытости?

Сергей Зуев: Если мы будем говорить о сетевых обществах, о сетевом принципе организации общества, каждая из этих групп должна оставаться достаточно прозрачной для других, демонстрировать некоторые основания, ценности, позиции и вступать в некую общественно-политическую коммуникацию. И ровно в той мере, в какой эта коммуникация присутствует, возможна реализация того, что называется концептом гражданского общества, построенного на ресурсах коммуникации и взаимного доверия — уже не внутри этих сообществ, а между ними.

Основная характеристика российской ситуации в последнее десятилетие: есть публичные субъекты, которые могут быть идентифицированы по своим интересам и целям, но нет публичного пространства, в котором они могли бы существовать. Публичные технологии разного рода строятся, в основном, под какие-то краткосрочные прагматические цели — выборы, например, или продвижение товара.

Вопрос: Но если это продвижение становится возможным, значит, есть пространство, в котором этот процесс происходит? Или ценность публичного пространства для публичных субъектов зависит от наличия конкретной задачи, которая иначе не решается?

Сергей Зуев: Чтобы такое публичное пространство проявилось, недостаточно технологического мастерства. Нужен ещё некоторый концепт или система концептов, которые делают этот диалог между различными группами осмысленным. Нужно, чтобы им было о чём разговаривать. Взаимное видение должно быть чем-то мотивировано. В широком смысле этого слова — культурном, социальном, экономическом. А пока — если говорить очень грубо — более выгодной стратегией является непрозрачность. Формирование своего, замкнутого мира и решение всех вопросов внутри него.

Вопрос: Это определение можно отнести и к бизнес-сообществу?

Сергей Зуев: Безусловно. Мы можем говорить о мегасетевых обществах, которые делают возможной, мотивируют эту самую коммуникацию — в том числе и со стороны таких больших субъектов, как бизнес-сообщество. Оно в достаточной степени замкнуто. Общепринятой формой разгерметизации бизнес-пространства является, к примеру, обсуждение вопроса о социальной ответственности бизнеса. Насколько я знаю, сейчас есть одно-два места, где этот вопрос содержательно и интенсивно обсуждается. Но ведь этого очень мало. Это такой тезис поверх тематики — «вообще об общественном устройстве».

Вообще идеология сетей, сетевые формы взаимодействия становятся актуальными, как я уже говорил, при наличии ряда условий. В этом смысле — нужны ли они нам сейчас? С одной стороны, есть тяга к самоорганизации тех или иных людей и групп — но есть ещё вопрос межгруппового взаимодействия. Эти два процесса должны быть сбалансированы, иначе мы получим секты, а не сети.

Вопрос: Когда мы говорим о сетевых сообществах в их европейском понимании, разговор будет неотделим от проблематики коммуникации этой сети с другими субъектами в том пространстве, в котором она существует?

Сергей Зуев: Несомненно. С одной стороны, есть концепт культурных регионов, с другой — рамочный концепт общей Европы. И «общая Европа» возможна только на этих основаниях. Это зависимые процессы. Нечто является сетевым сообществом не только потому, что внутри выстроен определённый тип отношений не иерархического или нерыночного типа, но и потому, что это сообщество имеет связи с другими субъектами.

Я добавил бы ещё один пример. Мне приходилось, как организатору, работать с рядом европейских сетей. Их расцвет в области культурной политики приходится где-то на конец 1980-х годов. В то время появляются международные сети, организованные по профессиональному признаку, в том числе довольно экзотичные — существовала, например, сеть фабрик, превращённых в культурные центры. Сети быстро развивались в конце 1970-х и 80-е годы, причём активно поддерживались из финансовых источников Совета Европы. Затем внезапно началось общее замедление процесса. Сети достигли некой критической величины, и на определённом этапе все это начало приобретать стагнационные очертания.

Моя версия состоит в том, что эти сетевые сообщества, основанные на профессиональном принципе, наткнулись на ту проблему, которую мы с Вами только что обсудили. Дело в том, что членство в них организовано по гомогенному принципу. Только музеи. Или только люди, занимающиеся интерпретацией культурного наследия. Да, они могут говорить внутри, между собой, однако это не обеспечивается движением самой сети. Но предположим, что есть своего рода инфо-пространство, публичная инфраструктура, которой можно воспользоваться. На следующем шаге это означает реорганизацию самого тела этих сетевых сообществ — в том смысле, что сетью должны называться не люди или организации, занимающиеся одним и тем же делом, а сообщества, в которых присутствуют различные члены (бизнесмены, политики, культурные деятели) и которые объединяются по другим принципам. Сам повод «сетевания» нужно как-то сдвигать, в противном случае энергетика движения быстро исчерпывается.

Вопрос: Итак, для эффективного функционирования сетей нужна инфраструктура?

Сергей Зуев: Да, нужен объединяющий концепт. Инфраструктура коммуникаций в нетехнологическом смысле, высвобождение возможности себя идентифицировать.

Вопрос: В этом контексте перспективы сетевых сообществ в России кажутся довольно мрачными — возможно, в силу недостаточной развитости инфраструктуры?

Сергей Зуев: Опять же, трудно говорить про перспективы сетевых сообществ. Они были, есть и будут. А вот сетевое общество Россия? Я бы сказал, что Россия исторически не сетевое общество. С другой стороны, Россия как-то отзывается, реагирует на процесс глобализации. И в этом смысле в лице своих представителей — отдельных сообществ или даже отдельных людей — она всё же пытается говорить вовне. В той мере, в которой присутствует этот фактор, мы и говорим как о публичном пространстве внутри России, так и о России как о публичном субъекте, демонстрирующем свои цели и интересы и входящем в глобальную сеть. Сознательное управление этими процессами базируется на возобновлении ресурса доверия, который соположен таким базовым ресурсам, как власть и деньги.