Вадим Маркович Розин:
Экономика с культурологической точки зрения

Меняются ли представления об экономике под влиянием культурологических и социальных исследований? Однозначно ответить трудно, но, безусловно, появляются работы, заставляющие задуматься над сущностью этой вроде бы ясной и тщательно исследованной сферы. В подтверждение сказанного можно назвать несколько моментов: постепенное разведение терминов «экономика» и «хозяйство», а также усиление интереса к изучению последнего; возвращение к анализу фундаментальных понятий экономики, например таких, как собственность; развитие исследований и разработок, сочетающих экономические и хозяйственные аспекты.

Так, в Германии интенсивно развивается дисциплина, название которой в переводе звучит примерно следующим образом — «Учение о хозяйственной деятельности предприятий». Её появление было стимулировано не столько проблемами эффективного управления, сколько попытками реагировать на негативные социальные и экологические последствия современного индустриального производства. В отличие от оптимизации деятельности предприятий, учёт негативных социально-экологических последствий заставляет менять цели и характер производства, влечёт за собой изменение представлений о самой хозяйственно-экономической деятельности. В частности, становится понятно, что экономика и хозяйство — хотя и взаимосвязанные, но всё-таки разные вещи; что, по сравнению с экономическими, хозяйственные процессы и механизмы практически не изучены, но без понимания последних многие современные проблемы, в том числе глобальные, не могут быть успешно разрешены. Кстати, подтверждается интуиция русского и немецкого языков, в которых, в отличие от английской языковой традиции, термины «экономика» и «хозяйство» не совпадают.

Что же показывают современные культурологические и социальные исследования экономики? Прежде всего то, что не существует одной экономики, к которой мы привыкли, изучая капиталистическое общество и отношения. Наряду с «капиталистической экономикой», например, до сих пор действует так называемая «даровая экономика» (термин принадлежит К. Поланьи). Даровая экономика наряду с редистрибутивной и рыночной экономикой представляет, по мнению Поланьи, три стадии экономического развития человечества. Первая характерна для догосударственных обществ, в которых обмен выполняет прежде всего социальные, а не экономические функции. Вторая — для феодальных государств и бюрократических империй, для любого общества, где власть господствует над собственностью и где носитель власти поставлен в выигрышные условия, когда дело идёт об обмене. Рыночная экономика развивается там, где отношения обеих сторон равноправны и безличны.

«Однако нетрудно заметить, что перед нами не столько сменяющие друг друга стадии, сколько сосуществующие типы. Система ценностей даровой экономики по-прежнему играет значительную роль в нашей жизни. Так, статус жены-домохозяйки выше статуса домашней прислуги именно потому, что жена чистит даром ту картошку, которую домашняя прислуга чистит за деньги. По той же самой причине социальный статус бесплатной жены выше статуса платной проститутки» [Латынина, 1995, с. 19]. В таком случае возникают вопросы, существует ли рыночная экономика вообще? Если да, то возникла она как альтернатива или как продолжение экономики дара, взятки и грабежа?

Действительно, на заре становления человеческого общества в архаической культуре то, что мы называем, например, торговлей, для людей архаической культуры имело другой смысл — дар, жертва, установление родственных связей. А такой особенный вид обмена, как торговля, хотя и известен во многих архаических обществах, занимает там незначительное место, так что его правильнее было бы назвать «антиобменом», поскольку гораздо больше, чем обмен товарами, распространён обмен подарками. Из социальных институтов, связанных с последним, более всего известны кула на Тробриандских островах и потлач североамериканских индейцев.

Жители Тробриандских островов образовывали многочисленные союзы, чтобы обмениваться украшениями, сделанными из раковин. Украшения эти бывали двух родов: шейные ожерелья из красных раковин и ручные ожерелья из белых. Союзы связывали цепочкой даров жителей достаточно отдалённых островов и побуждали островитян отправляться за даром в далёкие путешествия. Путешествия снаряжались регулярно.

«Кула никогда не сопровождалась взаимным немедленным обменом. Напротив, порядок в цепочке обменов был строго фиксирован и однонаправлен, так что, например, А дарил красное ожерелье В, В дарил его С, С дарил его D, и только D, Е или F дарил его А. Порядок обмена белыми ожерельями шёл в обратном направлении. Размер дара, как нетрудно догадаться, зависел от положения наиболее ценимых ожерелий в невидимой сети обмена, раскинувшейся по островам. Многие из этих ожерелий были знамениты, временные владельцы хвастались ими на церемониях, но долго владеть ими было нельзя — это означало вызвать зависть и нарушить правила человеческого общежития. Жители Тробриандских островов, прекрасные мореходы, хорошо знали, что такое торговля. Более того, отправляясь в церемониальное плавание, они иногда забирали с собой товары для продажи, но никогда не вступали в торговые отношения с теми, с кем были связаны церемониальными узами. Обмен подарками для тробриандцев не имел ничего общего с беззаботным радушием дикарей, не знающих частной собственности и торговли. Это был высокоспециализированный институт, не уступающий своей сложностью и тонкостью связей кредитным операциям флорентийских банкиров. Но в иерархии бытия обмен подарками стоял гораздо выше обмена товарами. Обменивающий товар приобретал товар же. Партнёр по куле приобретал нечто более важное — славу и дружбу. Кула превращала потенциальных врагов в друзей, в товарищей по обмену. Основное качество товара — его безличность. Основное свойство дара — его личный характер. Дар, в отличие от товара, является способом поддержания социальных отношений. Внимательный читатель может заметить, что подпольная советская экономика, действующая по принципу «ты — мне, мы — ему, он — тебе», во многом походила на кулу. И там, и там речь шла не только, а может быть, и не столько о приобретении товаров, сколько о приобретении сети друзей. Представляется чрезвычайно замечательным, что ответом на неорганичную социалистическую экономику явился не «капиталистический» обмен, а гораздо более архаичный тип обмена, имевший своей целью, помимо обмена вещами, создание сети, в рамках которой был возможен обмен» [Латынина, 1995, с. 22].

Другой способ обмена и распределения богатства (потлач) — публичная раздача и истребление материальных вещей у североамериканских индейцев. Раздавая богатство, индеец доказывал, что он владеет большим богатством. При этом он одновременно демонстрировал, что владеет знанием и церемониями предков, так как богатство раздавалось участникам церемонии в строгом соответствии с рангами. Некоторые варианты потлача в описании изумлённых европейцев выглядели «торговлей наоборот». У индейцев квакиютль частью церемонии становилась «продажа» весьма ценимых медных пластин или тазов в обмен на хлопковые коврики, игравшие роль денег. Вождь-владелец таза раззадоривал покупателя, уверяя, что тот недостоин владеть тазом. Иногда после того, как цена за таз становилась запредельной, он мог разбить его. Но если вождь соглашался на обмен, покупатель с торжеством восклицал, что вождь слишком презирает их, поскольку считает, что у его клана не найдётся нужного количества ковриков за таз, и с торжеством добавлял ещё несколько ковриков.

«Точкой отсчёта в такой торговле была не стоимость товара, а достоинство продавца и покупателя. Продавался не товар, а качества, в нашем представлении, нематериальные: достоинство, зависимость и дружба. И что самое интересное, эти качества действительно можно было оценить и продать» [Латынина 1995, с. 24].

Думаю, Ю. Латынина не совсем права, утверждая, будто примитивные народы хорошо знают, что такое торговля. В нашем понимании торговля — это рыночный обмен произведёнными товарами, причём последние, именно как товары, должны быть отчуждены от своих производителей. Владелец, пишет К. Маркс в «Капитале», «стремится отчуждать свой товар в обмен на другие, в потребительной стоимости которых он нуждается. Все товары не имеют потребительной стоимости для своих владельцев и представляют потребительную стоимость для своих невладельцев. Следовательно, они должны постоянно перемещаться из рук в руки» [Маркс, 1932, с. 42].

Для архаического или примитивного человека произведённый им предмет (оружие, ткань, продукт питания, добытая со дна океана красивая раковина и прочее), напротив, никогда не отчуждены от человека их создавшего, и даже племени, поскольку в архаическом понимании отдельный человек и племя — одно целое. Учтём также, что с точки зрения человека архаической или примитивной культуры, в предметах живут души и духи, — родственные в тех предметах, которые принадлежат данному племени (созданы в нём) и неродственные, часто опасные, в тех, которые принадлежат чужим племенам [Розин, 2001]. Поэтому торговля в понимании архаического и примитивного человека имеет совсем другой смысл: это собственно не обмен, а или установление родственной связи на уровне духов-тотемов («торговля» с другими племенами), или её подтверждение внутри племени (раздача вождём «своих» богатств; на самом же деле они исходно принадлежат всему племени), а иногда и утверждение невозможности самого обмена, поскольку родственные тотемные духи не приемлют неродственных (приведённый выше пример потлача, когда вождь после долгих манипуляций разбивает произведённый продукт). В рамках подобной культурологической реконструкции можно утверждать, что торговли в нашем понимании у архаических и примитивных обществ нет вообще. Когда же она возникает?

Судя по современным культурологическим исследованиям — только в культуре древних царств (в Египте, Шумере, Индии, Китае, Америке). Культурно-историческая реконструкция показывает, что именно в этот период складывается разделение труда (разделение социальных функций) и основанные на нём системы управления (их Л. Мамфорд назвал мегамашинами). Более того, можно предположить, что общества, не перешедшие к разделению труда, не научившиеся создавать мегамашины, просто погибали, точнее, их порабощали другие народы, где указанные два момента стали реальностью. Осознать новую социальную реальность человек культуры древних царств смог в доступной для него форме — мифологической. Последняя предполагала такой способ понимания социальной действительности, как взаимоотношение людей с богами.

Приглядимся к богам древнего Египта, Шумера, Вавилона, Индии и Китая по моей классификации они относятся к «культуре древних царств»). Главная их особенность в том, что они управляют любым человеком, даже царём (фараоном). Другая особенность — каждая профессия и специальность имели своего бога-покровителя. Наконец, ещё одно важное свойство языческих богов — они всегда действуют совместно с человеком. Сеет ли он зерно в поле, строит ли свой дом, зачинает ли ребёнка — вместе с ним всегда действуют соответствующие боги, которые направляют человека и помогают ему. Можно предположить, что боги — это мифологическое осознание (конституирование) новой социальной реальности — разделения труда и систем управления (власти). Соответственно, отношения человека с богами выражали в мифологической форме участие человека в разделении труда и в системах управления и власти.

Точно так же появление хозяйства в масштабе царства было, на мой взгляд, обусловлено процессами формирования мегамашин и разделения труда. Действительно, пока не были созданы армия, большие коллективы, работающие под надзором тысяч писцов и надсмотрщиков, проблемы, возникавшие в управлении, в царском дворе, храмах, в производстве, при распределении продуктов труда и питания, разрешались традиционно и не требовали специальной организации. С появлением разделения труда, хозяйственная деятельность стала совершенно необходимой, ведь, скажем, накормить и одеть десятки тысяч не работающих в поле и домашнем хозяйстве людей (чтобы они эффективно управляли, отправляли культ, воевали) традиционным способом невозможно. В этом случае нужны производство, обеспечивающее не только самого производителя, но и многих других людей, а также распределение продуктов труда, исходя из потребностей целого и его частей, а не самого производителя. Именно хозяйственная деятельность разрешает все эти проблемы.

Царские писцы и жрецы начинают улучшать производство (вносить в него новшества, организовывать его), по-новому распределять продукты труда, стараясь обеспечивать ими все социальные институты и сферы общества, следить, чтобы производство функционировало эффективно и бесперебойно. Чтобы отчасти почувствовать атмосферу хозяйственной жизни того времени, послушаем жизнеописание, высеченное в гробнице царского зодчего (построенной в эпоху Старого царства), в котором он рассказывает о своей молодости, когда помогал старшему брату (в расшифровке Ю. Перепёлкина).

«Когда был (я) позади брата (моего) (то есть сопровождал брата), управителя работ, был (я) с писчей дощечкой его (то есть носил его письменный прибор, на котором разводил чернила). И назначили его наставником, что для строителей, (и) был (я) с тростью его (то есть носил за ним трость — она в древним Египте олицетворяла власть). И назначили его управителем строителей, (и) был (я) третьим (то есть ближайшим помощником) его. И назначили его плотником царевым (и) строителем, (и я) властвовал для него (над) городом (то есть управлял принадлежавшей тому деревней?) (и) творил (я) для него вещь всякую (то есть все) в нём гораздо. И назначили его другом единственным (высокий придворный чин), плотником царевым (и) строителем в обоих домах (то есть в обеих половинах государства), (и я) считал для него имущество его всякое; больше было вещей (то есть имущества) в доме (то есть хозяйстве) его против дома сановника всякого. И назначили его управителем работ, и (я) повторял слово его всякое (то есть передавал все его распоряжения) в (том) сообразно тому, за что жаловал он (то есть так, что он жаловал исполнителя). Считал же (я) для него вещи (то есть имущество) в доме (то есть хозяйстве), что от собственности его, (в) продолжении 20 лет. Никогда не бил (я) человека какого-нибудь там так, чтобы объявился он мёртвым под пальцами (моими). Никогда не порабощал (я) людей каких-либо там» [Перепёлкин, 1966, с. 27–28].

Нужно учесть, что производство в широком смысле — это не только изготовление вещей и орудий, но и сфера управления, и военное дело (его продукты — военная добыча и дань, а также уверенность, защищённость жителей страны) и, так сказать, «духовное производство», позволявшее общаться с богами и получать от них помощь. И это только один аспект хозяйства — искусственный, поскольку он предполагает в человеке, во-первых, целеполагание, а во-вторых, способность планирования и принятия решений. Примером первого является целевая установка на создание в царствах древнего мира ирригационных сооружений (каналов, плотин), второго — заготовки запасов зерна на случай засухи или неурожая.

Необходимость хозяйственной деятельности диктуется также быстрым развитием в древнем мире торговли. Разделение труда и объединение в одном царстве различных номов и провинций с разными условиями и традициями земледелия и ремесла, а следовательно, производящих разную продукцию, способствует развитию внутренней торговли. Это в свою очередь заставляет планировать производство и увеличивать производительность, по-новому распределять произведённый продукт, то есть создавать хозяйство.

Естественный аспект древнего хозяйства связан с тем, что можно назвать экономикой культуры древних царств. Чтобы понять, что это такое, сравним для примера хозяйственную деятельность Старого и Среднего царств в Египте. В первом случае — это прежде всего властные решения чиновников фараона в сфере производства и распределения, во втором, когда сложились разные самостоятельные субъекты (царь, жрецы, знать), хозяйственная деятельность опосредуется, с одной стороны, договорами и соглашениями, которые заключаются между данными субъектами, с другой — особым пониманием собственности и имущества (эти два момента и образуют суть древней экономики).

Учтём одно обстоятельство. Для человека культуры древних царств, хотя он и обменивает свой продукт на рынке или оставляет наследство, имущество или товар в определённом смысле неотчуждаемы, поскольку являются продолжением самого человека (например, термины «собственный» и «собственность» в Египте обозначаются тем же знаком «д. т.», что и «плоть», «туловище» [Перепёлкин, 1966]. Имущество и продукт, созданный человеком, не только обусловливали его существование, а следовательно, и жизнь, но и обладали душой, тесно связанной с человеком или богами, участвовавшими вместе с человеком в их создании. Приведём два примера.

Первый пример. Анализируя широко употреблявшееся в Старом царстве понятие «д. т.», обозначающее с добавлениями других слов принадлежность людей, животных, селений, зданий, заведений и так далее, Перепёлкин пишет следующее. «Итак, мы видим, что в пирамидах с помощью слова «д. т» выражались не только принадлежность телесная и по родству, но и принадлежность в силу владения. Мы видели также, что надписи частных лиц пользовались «д. т.» для обозначения принадлежности по праву собственности — примеров того было приведено великое множество — и вместе с тем употребляли то же слово, когда хотели выразить принадлежность в силу родства, личной связи, предназначения, пользования, посвящения» [Перепёлкин, 1966, с. 118–119].

Второй пример. Античная архаическая ваза не только создана с помощью богини Афины Эрганы, но и сама — одушевлённое существо, говорящее от своего имени (например, «владельческая» надпись на черном килике с Родоса: «Я — килик Корака», или другая знаменитая надпись: «Я — Нестора благопитейный кубок»). Н. Брагинская показывает, что сосуды — чуть ли не самая подходящая вещь для одушевления. Известно, что индейские женщины считали вылепленную посуду «живой», живым существом: «сосуд — это образ женщины, и женщина мыслится сосудом, а женские божества почитаются в виде сосудов… Части сосуда — вазы, кувшина, чаши — на разных языках согласно именуются туловом, ножкой, ручкой, горлом, шейкой, плечами, ушками, устьем, «устами») и так далее. И это не кальки» [Брагинская, 1980, с. 52, 73–83]. Поэтому, чтобы отсоединить имущество или произведённый продукт от себя, недостаточно его обменять на другие, эквивалентные с точки зрения затраченного труда и времени. Необходимо также умилостивить, во-первых, своих богов, принеся им жертвы, во-вторых, членов общины, к которой человек принадлежит, в-третьих, чужих богов и общину, чтобы они приняли чужое имущество и продукт в своё владение.

Все эти моменты можно проиллюстрировать, например, на материале вавилонской культуры.

«Данное обстоятельство самым непосредственным образом сказывалось в сфере экономики, во многом определяя функционирование механизма древнего обмена… покупатель должен был дать прежнему владельцу три вида компенсации за уступленный объект. Прежде всего, он платил сразу или по частям «цену покупки» (nig-sa), как правило, зерном или медью… Затем покупатель давал «приплату» (nig-giri или is-gana-nig-ki-gar — «то, что кладут на землю»), исчисляемую в тех же «деньгах», что и «цена покупки», то есть зерном или металлами. В текстах из Фары эта «приплата» бывает равна цене и даже больше ее… «Приплата» была одновременно и обязательна, и добровольна. Обязательна потому, что одна только чистая «цена» вещи не могла удовлетворить продавца: вещи в обыденном сознании рассматривались как неоценимые, несводимые к какому-либо эквиваленту. Добровольна потому, что размеры её устанавливал покупатель (возможно, согласуя с продавцом), исходя из своей оценки степени привязанности продавца к своему добру, силы собственного желания приобрести данный объект и, вероятно, желания показать свою щедрость и продемонстрировать своё величие. Этим последним желанием объясняется третий вид выплат — «подарки» (nig-ba, дословно «то, что дано»). В отличие от «цены» и «приплаты», «подарки» обычно представляли собой не зерно или металлы, а дорогие вещи (одежды, оружие и тому подобное), съестные припасы и напитки… Лучший «подарок» получал основной продавец, другие подарки — его ближайшее окружение (соседи и родичи, которые могли являться совладельцами), а также писец и должностные лица, скреплявшие сделку; угощение устраивалось для всех участников сделки, включая свидетелей… Человек… не столько владел вещами как добром, предназначенным для обычного пользования и потребления, сколько над ними властвовал как надо всем, что составляло его личность. И при обмене эти вещи выступали скорее не объектами покупки, а объектами «покорения», «завоевания»; отсюда и непомерная щедрость (своеобразный поединок между продавцом и покупателем)» [Клочков, 1983, с. 52–53].

Из этой цитаты можно понять, что экономика — это такой аспект хозяйственной деятельности, в котором проявляются естественные ограничения культуры как формы социальной жизни (организма). Действительно, в современной западной культуре, например, земля свободно покупается и продаётся, а на злостных неплательщиков подают в суд. В культуре древних царств (кстати, как иногда и в современной России) земля в обычном смысле не продавалась, а долги нередко прощались. «Связь между землёй и владельцем (индивидуальным или коллективным) была очень сильна.

Во II тысячелетии до Новой эры и позднее на периферии Месопотамии собственность на землю оставалась исключительным правом коллектива общины; отчуждение земли за пределы общины или круга кровно связанных родственников было невозможно. Приобрести земельный участок в таких случаях можно было только одним путем: стать членом данной общины или семьи; отсюда невероятное распространение «приёмов в братья», «усыновлений» и так далее… С идеей «принципиальной» неотчуждаемости наследственного надела земли или дома, по-видимому, был связан и институт misarum. В первой половине II тысячелетия до Новой эры, как и в более древнюю эпоху, некоторые месопотамские правители время от времени объявляли «Справедливость» (мшиарум) — то есть издавали особые указы, по которым прощались определённые долги и проданные (очевидно при крайних обстоятельствах) земли, сады и дома безвозмездно возвращались прежним владельцам [Клочков, 1983, с. 50–51].

Понятно, что мишарум, приём в братья или усыновление нужно отнести к актам хозяйственной деятельности (поскольку облечённые компетенцией лица должны были принять соответствующее решение), но те же акты можно считать относящимися к древней экономике; с их помощью хозяйственная деятельность опосредовалась реалистическими социальными соображениями. Подобно тому, как в стоимость товара входила сакральная связь владельца с этой вещью, в стоимость земли входили её связи с её владельцем и общиной, что в случае мишарум позволяло земле, домам и садам даже возвращаться к своим владельцам.

Процесс отчуждения товара от своих производителей пошёл ещё в античной культуре, когда сформировалось понятие собственности как нрава владения. В Риме собственность понимается как власть производителя над вещами: «Для владения в юридическом смысле была необходима ноля обладать вещью самостоятельно, не признавая над собой власти другого лица, воля относиться к вещи как своей» [Новицкий, 1993, с. 76]. Тем не менее, и в Античности, и в Средние века, и в эпоху Возрождения, когда человек производил вещи, он не считал, что самостоятельно творит их. Творцом выступал Бог, мастер только подражал ему, выявляя (проявляя) в материале уже существующие в божественной «номенклатуре» формы и сущности. Более того, так как в Средние века считалось, что Бог не только создал вещи, но и пребывает в них, сообщая им жизнь, каждая вещь в средневековой культуре понималась одновременно как субъект. Вещь-субъект ещё не могла свободно пуститься во все тяжкие рыночных отношений, она была ещё достаточно крепко связана как с Богом, так и с человеком, который помог ей обрести собственный «голос».

Однако в эпоху Возрождения, когда человек заимствует божественные прерогативы, он начинает думать, что сам творит вещи. Как писал гуманист М. Фичино, человек может создать сами «светила, если бы имел орудия и небесный материал». В знаменитой статье Дж. Пикоделла Мирандолы «Речь о достоинстве человека» утверждалось ни больше ни меньше, что человек находится в центре мира, на месте средневекового Бога и что он по собственному желанию может уподобиться, если и не самому Творцу, то уж во всяком случае херувимам (ангелам), чтобы стать столь же прекрасным и совершенным, как они.

Этот новый взгляд на человека, творящего самостоятельно, без участия Бога, способствует тому, что произведённые им вещи начинают восприниматься только как его личная собственность. А когда Г. Галилей и X. Гюйгенс показали, как реально в рамках инженерной деятельности можно создавать «новые природы», то есть механизмы и машины, действующие по законам природы, данный взгляд на вещи постепенно превращается в основной. Это в свою очередь способствует формированию убеждения, что произведённая (сотворённая) человеком вещь (товар), во-первых, находится в полной его власти (воле), во-вторых, создана именно для обмена на рынке. «Чтобы данные вещи, — пишет Маркс, — могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых обитает в этих вещах; таким образом, один товаровладелец лишь по воле другого, следовательно, каждый из них лишь при посредстве одного общего им обоим волевого акта, может присвоить себе чужой товар, отчуждая свой собственный. Следовательно, они должны признавать друг в друге частных собственников» [Маркс, 1932, с. 41].

Вернёмся теперь к началу статьи. Как же с культурологической точки зрения нужно понимать экономику?

Во-первых, действительно, как сложное образование из даровой, редистрибутивной, рыночной, предпринимательской (этот тип характерен для XX столетия), глобальной (складывается в настоящее время) «прослоек». Конечно, в конкретной хозяйственно-экономической ситуации и времени каждый из этих слоёв играет разную роль; как правило, какой-то один из них становится главным, задавая целое, обусловливая остальные, но и последние заявляют о себе и реализуют себя. Например, капитал «ни в коей мере не ограничивается количеством земли, заводов и денег в банке… он обязательно включает в себя репутацию, связи, образование, во все века являвшиеся наиболее неотчуждаемой формой собственности [Латынина, 1995, с. 28].

Во-вторых, в категориальном отношении экономика может быть истолкована как «естественное» образование, как ограничение хозяйственной деятельности со стороны культуры. Так в древнем мире культурные факторы (понимание вещей как неотчуждаемых от человека, отношение к обмену в плане жертвы и завоевания) влияют на цену товара. И в наше время стоимость и само понимание товара существенно зависят от культурных факторов. Известный японский экономист и социолог Т. Сакайя показывает, что стоимость современных изделий все более определяется знаниями и ценностями. Мода, реклама, субъективные предпочтения и ожидания, место в иерархии ценностей и тому подобные факторы культуры становятся главными при выборе товаров. В результате, по мнению Сакайи, мы должны быть готовы к жизни в мире, где новые разработки, технические новинки и товары, предполагающие неповторимые сочетания неповторимых функций, будут вводиться на непрерывной основе и тут же уступать место ещё более оригинальным изобретениям и товарам, так что созданная знанием стоимость превратится в товар «одноразового пользования» от которого после его употребления надлежит избавиться как можно скорее.

По сути, критика современного хозяйства, основанного на идеях научно-технического развития и прогресса, с культурологической точки зрения тоже является экономической в указанном смысле слова. «Мы производим то, в чём нет никакой нужды, что не соответствует никакой пользе, но производим это, и нужно использовать эту техническую возможность, нужно устремиться в этом направлении неумолимо и абсурдно. Так же используем продукт, в котором никто не нуждается, тем же самым абсурдным и непреклонным образом… Мы производим излишек, который прибавляется к благам, которые уже являются излишними. И именно в этой области наблюдается исключительное сознание новых благ. Так что даже само определение политической экономии перевёртывается» [Рачков, 1991, с. 184].

Подобного рода атака работает не только на уяснение сути происходящего в современном мире, но и на новое понимание самой экономики. Теперь становится понятно, что без учёта культурных ограничений и факторов, не изучая хозяйство на разных уровнях его существования (отдельного производства, системы производств, региона, страны, международной кооперации, планеты) построить эффективную экономику и справиться с глобальными проблемами невозможно.