Фридрих Август фон Хайек:
Индивидуализм и экономический порядок.
Глава 9. Экономический расчёт при социализме III: конкурентное «решение»

1

Две главы в обсуждении экономической теории социализма можно отныне считать закрытыми. Первая связана с убеждением, что социализм полностью обойдётся без расчёта в единицах ценности и заменит его неким видом расчёта in natura, выраженным в единицах энергии или какой-то другой физической величины. Несмотря на то, что такая точка зрения пока не исчезла и её все ещё разделяют некоторые учёные-естествоиспытатели и инженеры, она определённо оставлена экономистами. Вторая закрытая глава касается предложений, чтобы цены устанавливались с помощью расчетов, выполняемых планирующей властью с применением методов математической экономики, вместо того, чтобы их определяла конкуренция. По поводу этого предложения Парето (которого, что любопытно, иногда цитируют как сторонника подобного взгляда) уже сказал, по-видимому, последнее слово. Показав, как можно использовать систему уравнений для объяснения того, чем определяются цены на рынке, он добавляет:

«Здесь можно заметить, что такое определение никоим образом не имеет целью прийти к численному расчёту цен. Давайте сделаем наиболее благоприятное для подобного расчёта допущение, давайте предположим, что мы победили все трудности сбора данных по этой проблеме и что мы знаем ophelimites (полезности [фр.] — Прим. пер.) всех различных предметов потребления для каждого индивида и все условия производства всех товаров, и так далее. Это уже само по себе абсурдно. Но этого ещё недостаточно, чтобы сделать решение проблемы возможным. Мы уже видели, что при 100 лицах и 700 товарах будет 70 699 условий (фактически огромное количество обстоятельств, пока не принятых во внимание, ещё увеличат их число); мы должны будем, следовательно, решить систему из 70 699 уравнений. Практически это превышает возможности алгебраического анализа, что тем более верно, если представить себе баснословное число уравнений, нужное при населении в сорок миллионов и нескольких тысячах товаров. Тогда роли поменялись бы: не математика политической экономии, а политическая экономия помогала бы математике. Другими словами, если бы можно было действительно знать все эти уравнения, то единственный доступный человеку способ решить их — это наблюдать практическое решение, которое даёт рынок» ¹¹⁰.

В данной статье мы займёмся главным образом третьим этапом дискуссии, центральный пункт которого был точно определён профессором Ланге и доктором Дикинсоном при разработке предложений, касающихся конкурентного социализма. Поскольку, однако, значение результатов прошлых обсуждений часто бывает представлено так, что это становится очень похоже на извращение истины, и поскольку как минимум одна из двух книг, которые будут рассматриваться, не совсем свободна от подобной тенденции, необходимо, по-видимому, сделать несколько предварительных замечаний о реальном значении прошлых разработок.

Первый момент связан с характером первоначальной критики, направленной против более примитивных концепций функционирования социалистической экономики, имевших хождение примерно до 1920 года. Распространённая тогда идея (и все ещё поддерживаемая, например, Отто Нейратом) хорошо выражена Энгельсом в его «Анти-Дюринге», когда он говорит, что люди будут устанавливать общественный план производства «очень просто, не прибегая к услугам прославленной «ценности»..». Именно в противовес этому общему убеждению Н. Г. Пирсон, Людвиг фон Мизес и другие указывали, что, если социалистическое общество хочет действовать рационально, его расчёты должны будут направляться теми же формальными законами, которые применимы к капиталистическому обществу. Представляется необходимым специально подчеркнуть, что именно такое возражение выдвигали критики социалистических планов, поскольку профессор Ланге и особенно его издатель ¹¹¹ склонны, видимо, полагать, что демонстрация применимости формальных принципов экономической теории к социалистической экономике обеспечивает ответ критикам. Дело в том, что никогда и никто, кроме социалистов, не отрицал, что эти формальные принципы следует применять к социалистическому обществу. Вопрос, поднимавшийся Мизесом и другими, заключался не в том, следует ли их применять, а в том, можно ли их применять на практике в отсутствие рынка. Поэтому когда Ланге и другие цитируют Парето и Бароне, показавших, что ценности в социалистическом обществе будут, в сущности, зависеть от тех же факторов, что и в конкурентном обществе, то это бьёт полностью мимо цели. Это, конечно же, было продемонстрировано много раньше, в частности, фон Визером. Но никто из этих авторов не пытался показать, что ценностные величины, на которые должно опираться социалистическое общество, если хочет действовать рационально, поддаются определению. И Парето, как мы видели, недвусмысленно отрицал, что их можно установить с помощью вычислений.

Представляется таким образом, что в этом пункте критика более ранних социалистических схем оказалась столь успешной, что их защитники, за редким исключением ¹¹², сочли необходимым присвоить аргументацию своих оппонентов и были вынуждены сконструировать совершенно новые схемы, о которых никто прежде не думал. Против более старой идеи, предполагавшей возможность рационального планирования без расчётов в единицах ценности, можно было справедливо возражать, что это невозможно логически. Новые предложения, сконструированные для определения ценностей путём некоего процесса, отличного от конкуренции, основанной на частной собственности, поднимают проблему другого рода. Но уж точно несправедливо говорить, как делает Ланге, что поскольку критики выдвигают возражения иного типа против новых схем, разработанных в ответ на первоначальную критику, они «уступили в главном вопросе» и «отступили на вторую линию обороны» ¹¹³. Не есть ли это скорее прикрытие собственного отступления с помощью создания путаницы в рассматриваемом вопросе?

Есть второй момент, по которому данная Ланге характеристика нынешнего состояния полемики вводит в серьёзное заблуждение. Его читатель вряд ли сможет избавиться от впечатления, что идея того, что ценности нужно и можно определять с помощью методов математической экономики, то есть путём решения миллионов уравнений, есть зловредное изобретение критиков с целью высмеять усилия современных социалистических авторов. Факт, который не может быть неизвестен Ланге, состоит, конечно, в том, что этот способ не раз всерьёз предлагали социалистические авторы в качестве решения трудностей — и среди прочих доктор Дикинсон, сейчас, однако, явно берущий назад свои прежние предложения ¹¹⁴.

2

Третий этап полемики начался недавно с предложения решить проблемы определения ценностей путём возврата к конкуренции. Когда пять лет назад автор настоящей работы пытался оценить значение подобных попыток ¹¹⁵, приходилось полагаться на то, что могло быть собрано из устных дискуссий между экономистами-социалистами, поскольку тогда не было в наличии никакого систематического изложения теоретических основ конкурентного социализма. Пробел восполнен теперь двумя книгами, которые нам предстоит рассмотреть. Первая содержит перепечатку очерка Ланге, впервые опубликованного в 1936 и 1937 годах вместе с более ранней статьёй покойного профессора Тейлора (датированной 1928 годом) и предисловием издателя, Б. Э. Липпинкота. В дополнение к совершенно ненужному пересказу аргументации Ланге в более грубых выражениях, Липпинкот своими неумеренными похвалами по адресу этой аргументации и выдвигаемыми в её поддержку экстравагантными заявлениями ¹¹⁶ крайне способствует появлению у читателя предубеждения против научной, по сути, работы, которая за этим следует. Хотя работа написана в живом стиле и ограничивается общей характеристикой предмета, в ней предпринята серьёзная попытка преодоления некоторых основных трудностей в данной области. <з>Вышедшая позднее книга Г. Д. Дикинсона представляет собой гораздо более полный обзор, предлагающий, в сущности, то же самое решение. ¹¹⁷ Бесспорно, это выдающаяся книга, хорошо выстроенная, внятная и чёткая, и за ней должна быстро закрепиться репутация образцового труда по данному предмету. Экономисту её чтение действительно доставляет редкое удовольствие чувствовать, что недавние достижения экономической теории не прошли даром и даже помогли умерить политические разногласия, сведя их к вопросам, которые можно разумно обсуждать. Вероятно, сам доктор Дикинсон согласился бы, что имеет общие с несоциалистическими экономистами теоретические воззрения — и фактически многое от них почерпнул; что в своих наиболее важных выводах о желательной экономической политике социалистического общества он гораздо сильнее отличается от большинства своих коллег-социалистов, нежели от «ортодоксальных» экономистов. Это, вместе с непредубеждённостью, с какой автор принимает и рассматривает аргументы своих оппонентов, делает обсуждение его взглядов истинным удовольствием. Если социалисты вслед за экономистами будут готовы принять его книгу как новейшую общую трактовку экономической теории социализма с социалистической точки зрения, это может дать основание для гораздо более плодотворной дальнейшей дискуссии.

Как уже отмечалось, главные общие черты предложенного двумя авторами решения в сущности совпадают. Оба они полагаются в какой-то степени на конкурентный механизм для определения относительных цен. Однако оба они отказываются позволить рынку прямо определять цены и вместо того предлагают систему установления цен центральной властью, где состояние рынка конкретного товара, то есть соотношение спроса и предложения, просто служило бы для властей показателем того, следует ли предписанные цены повышать или понижать. Ни один из авторов не объясняет, почему он отказывается пойти до конца и полностью восстановить механизм цен. Однако поскольку я согласен (хотя, вероятно, по иным причинам), что это было бы неосуществимо в социалистическом обществе, мы можем отложить пока этот вопрос и считать не требующим доказательств, что там конкуренция не может играть точно такую же роль, как в обществе, основанном на частной собственности, и что, в частности, пропорции, по которым участники станут обмениваться товарами на рынке, должны будут декретироваться властями.

Мы оставим подробности предложенной организации для дальнейшего обсуждения и сначала рассмотрим общее значение этого решения в трёх аспектах. Во-первых, мы спросим, насколько социалистическая система такого рода всё-таки соответствует надеждам, возлагавшимся на замену хаоса конкуренции плановой социалистической системой; во-вторых, насколько предлагаемый механизм является ответом на главную трудность; и, наконец, насколько он применим.

С первым и наиболее общим вопросом можно разобраться достаточно быстро, хотя он весьма важен, если иметь намерение видеть новые предложения в правильном свете. Это просто напоминание о том, сколько первоначальных претензий на превосходство планирования над конкуренцией отбрасывается, если плановое общество теперь должно в большой мере полагаться на конкуренцию в управлении своими отраслями. Вплоть до недавнего времени, по крайней мере, планирование и конкуренция обычно считались противоположностями, и это бесспорно все ещё верно в отношении почти всех сторонников планирования, кроме немногих экономистов из их числа. Я опасаюсь, что схемы Ланге и Дикинсона горько разочаруют всех тех сторонников научного планирования, которые, по недавнему высказыванию Б. М. С. Блэккета, верят, что «цель планирования прежде всего в преодолении результатов конкуренции» ¹¹⁸. Разочарование было бы ещё сильнее, если бы действительно оказалось возможным уменьшить элемент произвольной власти в конкурентной социалистической системе настолько, насколько надеется Дикинсон, считающий, что его «либертарианский социализм» «может впервые в человеческой истории утвердить действенный индивидуализм» ¹¹⁹. К сожалению, как мы увидим, вряд ли это так.

3

Следующий общий вопрос, который нам надлежит рассмотреть, это насколько предложенный метод централизованного установления цен, позволяя отдельным фирмам и потребителям приспосабливать свой спрос и предложение к данным ценам, может решать проблему, которую, по общему признанию, нельзя решить математическими расчётами. Боюсь, что здесь мне будет чрезвычайно трудно понять, на каком основании делается подобное заявление. И Ланге и Дикинсон утверждают, что даже если бы исходная система цен была бы выбрана совершенно произвольно, то методом проб и ошибок можно постепенно приблизиться к правильной системе ¹²⁰. Это как если бы предположили, что с системой уравнений, которая слишком сложна для её обсчета за разумное время и в которой значения всех неизвестных постоянно меняются, можно было бы эффективно справиться, произвольно подставляя пробные значения и продолжая поиск, пока не отыщется правильное решение. Или, употребив иную метафору, различие между такой системой регламентированных цен и системой цен, определяемых рынком, представляется таким же, как разница между атакующей армией, где каждое подразделение и каждый человек могут двигаться только по специальной команде и на точное расстояние, указанное штабом, и армией, где каждое подразделение и каждый человек могут воспользоваться любой предоставившейся благоприятной возможностью. Безусловно, логически возможно представить себе руководящий орган коллективной экономики, который не только «вездесущ и всеведущ», каким видит его Дикинсон ¹²¹, но также всемогущ и который поэтому будет в состоянии без задержек менять каждую цену ровно настолько, насколько это нужно. Однако когда задумываешься о реальном аппарате, осуществляющем приспособления такого рода, начинаешь недоумевать, действительно ли кто-либо готов полагать, что в рамках практически возможного такая система когда-нибудь хотя бы отдалённо сможет приблизиться к эффективности системы, где требуемые изменения осуществляются за счёт спонтанных действий непосредственно заинтересованных лиц.

Мы вернёмся позже, когда будем рассматривать предложенное институциональное устройство, к вопросу, как механизм такого рода будет, скорее всего, действовать на практике. Тем не менее, поскольку речь идёт об общем вопросе, трудно подавить подозрение, что эти конкретные предложения родились из чрезмерной поглощённости проблемами чистой теории устойчивого равновесия. Если бы в реальном мире мы имели дело с почти постоянными данными, то есть если бы проблема состояла в том, чтобы найти систему цен, которую можно было оставлять более или менее неизменной на длительные периоды, тогда рассматриваемые предложения не были бы безрассудными. С заданными и не меняющимися данными действительно можно было бы методом проб и ошибок приблизиться к такому состоянию равновесия. Но далеко не так обстоит дело в реальном мире, где постоянное изменение — это правило. Будет ли когда-нибудь достигнуто что-либо близкое — и насколько — к желанному равновесию, полностью зависит от скорости, с какой могут происходить приспособления. Практическая проблема состоит не в том, приведёт ли в конце концов какой-то конкретный метод к гипотетическому равновесию, а в том, какой метод обеспечит более быстрое и полное приспособление к ежедневно меняющимся условиям в разных местах и различных отраслях. Насколько была бы велика в этом отношении разница между методом, когда участники рынка по ходу договариваются о ценах, и методом, когда цены декретируются сверху, есть, конечно, вопрос фактической оценки. Но мне трудно поверить, чтобы кто-нибудь усомнился, что в данном отношении второй метод был бы действительно несравненно хуже.

По поводу третьего общего вопроса я также убеждён, что поглощённость понятиями чистой экономической теории ввела в серьёзное заблуждение обоих наших авторов. В данном случае, очевидно, именно понятие совершенной конкуренции заставило их упустить из вида очень важную сферу, к которой их метод, по-видимому, просто неприменим. Когда мы имеем дело с рынком вполне стандартизованного товара, то, по крайней мере, можно представить, что все цены следовало бы декретировать заранее сверху на определённый период. Совершенно иное положение, однако, в отношении товаров, не поддающихся стандартизации, особенно производимых сегодня по индивидуальным заказам, возможно, после участия в тендерах. К этой категории принадлежит большая часть продукции «отраслей тяжёлой промышленности», которые, конечно, были бы социализированы в первую очередь. Большая часть оборудования, зданий и судов, многие виды другой продукции вряд ли вообще производятся на рынок иначе, кроме как по специальным контрактам. Это не означает, что на рынке не может быть интенсивной конкуренции за продукцию таких отраслей, хотя она может не быть «совершенной конкуренцией» чистой теории. Дело просто в том, что в них идентичные продукты редко производятся дважды за короткий период. И круг производителей, конкурирующих как альтернативные поставщики любого продукта, будет различным почти в каждом отдельном случае, так же как и круг потенциальных покупателей, конкурирующих за услуги конкретного завода, будет разниться от недели к неделе. Из чего же следует исходить во всех подобных случаях при назначении цен на продукцию с тем, чтобы «уравновесить спрос и предложение?» Если цены должны здесь назначаться центральной властью, их придётся устанавливать в каждом отдельном случае и на основе изучения ей расчетов всех потенциальных поставщиков и всех потенциальных покупателей. Вряд ли надо указывать на многочисленные сложности, которые будут возникать в зависимости от того, когда устанавливаются цены — до или после принятия перспективным покупателем решения о конкретном экземпляре нужного ему оборудования или здания. По-видимому, прежде чем поступить на рассмотрение к перспективному покупателю, оценки производителя должны будут одобряться властью. Не ясно ли, что во всех таких случаях, если только действующая власть не возьмёт на себя всё функции предпринимателя (то есть если только предложенная система не оставлена и не заменена полным централизованным управлением), процесс установления цен стал бы в высшей мере громоздким и превратился бы в причину бесконечных отсрочек или в чистую формальность?

4

Все высказанные соображения остаются, по-видимому, в силе, какая бы конкретная форма организации ни была избрана. Однако прежде чем мы двинемся дальше, необходимо чуть подробнее остановиться на конкретном аппарате отраслевого контроля, предлагаемом обоими авторами. Наброски организации, которые они дают, довольно схожи, хотя в этом отношении Ланге предоставляет несколько больше информации, чем Дикинсон, по большинству проблем экономической организации отсылающий нас к работам Уэббов и Г. Д. Г. Коула ¹²².

Оба автора рассматривают социалистическую систему, где выбор занятий осуществлялся бы свободно и регулировался только ценовым механизмом (то есть систему наёмного труда) и где потребители также были бы свободны тратить свои доходы по собственному усмотрению. Очевидно, оба автора хотят к тому же, чтобы цены на потребительские товары устанавливались обычным рыночным путём (хотя Дикинсон, по-видимому, не вполне определился по этому вопросу) ¹²³, а также предоставить заинтересованным сторонам определять заработную плату путём переговоров ¹²⁴. Оба также согласны, что по разным причинам не вся промышленность должна быть социализирована, но что, кроме социализированного, должен остаться и частный сектор, состоящий из мелких предприятий, работающих, в сущности, по капиталистическим принципам. Мне трудно согласиться с их убеждением, что существование такого частного сектора параллельно с социализированным не создаст особых проблем. Однако, поскольку в рамках настоящей статьи сложно было бы достаточно подробно разобрать эту проблему, в данном обсуждении мы не станем принимать во внимание существование частного сектора, предположив, что вся промышленность социализирована.

Определение всех цен, помимо цен на потребительские товары и заработной платы, есть главная задача центрального экономического органа — Центрального Управления Планирования, по Ланге, или Высшего Экономического Совета, по Дикинсону. (Следуя Дикинсону, мы будем далее упоминать этот орган как ВЭС.)

Что касается способа объявления и изменения отдельных цен, мы находим больше информации, хотя никак не достаточно, у Ланге, тогда как Дикинсон глубже погружается в вопрос о том, какими соображениями должен будет руководствоваться ВЭС при установлении цен. Оба вопроса чрезвычайно важны и их надо рассматривать раздельно.

Согласно Ланге, ВЭС должен был бы выпускать время от времени то, что, следуя профессору Тейлору, он называет «реестрами факторной оценки», то есть исчерпывающие списки цен на все средства производства (за исключением рабочей силы) ¹²⁵. Эти цены должны были бы служить единственной основой для всех сделок между различными предприятиями и для всех расчетов всех отраслей и заводов в период их действия, а менеджеры должны были бы трактовать их как постоянные ¹²⁶. О чём, однако, не сказали ни Ланге, ни Дикинсон, так это на какой период цены подлежат фиксации. Здесь одна из самых серьёзных неясностей у обоих авторов, пробел в их изложении, заставляющий почти усомниться, вправду ли они пытались представить свою систему в действии. Должны ли цены фиксироваться заранее на определённый период или они должны меняться, когда бы то ни показалось желательным? Ф. М. Тейлор, видимо, предлагал первый вариант, когда писал, что правильность конкретных цен выявится в конце «производственного периода» ¹²⁷. Ланге оставляет такое же впечатление, по крайней мере, однажды, когда говорит, что «любая цена, отличающаяся от равновесной, выявила бы в конце расчётного периода избыток или недостаток товара, к которому она относится» ¹²⁸. Но в другом случае он говорит, что «корректировка таких цен происходила бы постоянно» ¹²⁹. Дикинсон же ограничивается утверждением, что «путем последовательной аппроксимации» в конечном итоге «набор цен может быть установлен в согласии с принципами редкости и замещения» и «небольших корректировок будет достаточно, чтобы удерживать систему в равновесии, кроме случаев крупных технических нововведений или сильных сдвигов во вкусах потребителей» ¹³⁰. Можно ли лучше проиллюстрировать несостоятельность в понимании истинной функции механизма цен, обусловленную нынешней поглощённостью состоянием устойчивого равновесия?

Хотя Дикинсон почти не даёт информации о механизме осуществления изменений в ценах, он гораздо более полно, чем Ланге, рассматривает соображения, на которых ВЭС должен был бы основывать свои решения. В отличие от Ланге, Дикинсона не устраивает, чтобы ВЭС просто наблюдал за рынком и корректировал цены, когда появляется избыток спроса или предложения, пытаясь путём экспериментирования выявить новый равновесный уровень. Он, скорее, хочет, чтобы ВЭС пользовался статистически установленными графиками спроса-предложения как руководством при определении равновесных цен. Здесь явно слышен отголосок его прежней веры в возможность решения всей проблемы через систему математических уравнений. Но хотя он и оставил сейчас эту идею (не потому, что считает её невозможной, поскольку он по-прежнему убеждён, что её можно было бы осуществить, просто решив «систему из двух или трёх тысяч уравнений» ¹³¹, но потому, что понимает, что «сами данные, которые надо было бы вводить в аппарат уравнений, непрерывно меняются»), он все ещё верит, что статистическое определение графиков спроса было бы полезным вспомогательным средством, если не заменителем, для метода проб и ошибок и что вполне стоило бы попытаться установить числовые значения констант (sic!) в вальрасианской системе равновесия.

5

Каким бы ни был метод установления цен ВЭС и, в частности, какими бы ни были периоды, в которые и на которые объявляются цены, два момента почти не вызывают сомнений: изменения будут происходить позднее, нежели это было бы при определении цен участниками рынка, а дифференциация в ценах на товары, обусловленная различиями в качестве и обстоятельствах времени и места, будет меньше. В то время как при реальной конкуренции ценовые изменения происходят, когда непосредственно заинтересованные стороны узнают, что условия стали иными, ВЭС сможет действовать только после того, как стороны отчитались, отчёты проверены, противоречия устранены и так далее. Новые цены войдут в силу только после извещения всех заинтересованных сторон, то есть либо заранее должна будет устанавливаться дата введения в силу новых цен, либо учёт должен будет включать сложную систему постоянного оповещения каждого руководителя производства о новых ценах, на которых он будет обязан основывать свои расчёты. Поскольку на самом деле каждый менеджер должен был бы постоянно получать информацию о гораздо большем количестве цен, чем число фактически используемых им товаров (по крайней мере, на все возможные субституты), была бы необходима своего рода периодическая публикация полных перечней всех цен. Ясно, что, хотя экономическая эффективность требует изменения цен с наибольшей возможной скоростью, практическая осуществимость таких изменений ограничит их на деле интервалами изрядной длины.

Представляется очевидным, что процесс установления цен будет ограничиваться назначением единообразных цен на целые классы товаров и поэтому различия, основанные на особых обстоятельствах времени, места и качества, не будут находить в этих ценах никакого отражения. Без какого-то подобного упрощения число различных товаров, на которые пришлось бы устанавливать отдельные цены, практически достигало бы бесконечности. Однако это означает, что у руководителей производства не будет никакого стимула и даже реальной возможности пользоваться уникальными благоприятными обстоятельствами, особыми договорённостями и всеми мелкими преимуществами, предоставляемыми специфическими местными условиями, поскольку все это не могло бы входить в их расчёты. Это означало бы также — ограничимся только ещё одной иллюстрацией неизбежных последствий, — что не будет никакой практической возможности пойти на дополнительные затраты для быстрого устранения неожиданно возникшего дефицита, поскольку локальная или временная нехватка товара не могла бы отражаться на ценах, пока в дело не вступала бы государственная машина.

В силу обеих этих причин — потому, что цены должны были бы устанавливаться на определённый период, и потому, что они должны были бы устанавливаться как единые для целых категорий товаров — огромное множество цен в подобной системе бульшую часть времени существенно отличалось бы от цен в свободной системе. Это очень важно для функционирования рассматриваемой схемы. Ланге упирает на тот факт, что цены действуют просто как «показатели условий, на которых предлагаются альтернативы» ¹³², и что эта «параметрическая функция цен» ¹³³, благодаря которой они направляют действия отдельных менеджеров, не будучи прямо определяемы ими, полностью сохранится при предложенной системе установления цен. Как он подчёркивает, «окончательность расчёта цен имеет силу, однако, только если все расхождения между спросом и предложением товара учтены при соответствующем изменении цены». По этой причине «рационирование должно быть исключено» и «правило производить по минимальным средним издержкам не имеет никакого смысла, если цены не отражают относительную редкость производственных факторов» ¹³⁴. Иными словами, цены обеспечат основу для рационального учёта, только если они таковы, что по действующим ценам каждый всегда может продавать или покупать столько, сколько хочет, или что каждый волен покупать так дёшево либо продавать так дорого, насколько это возможно при наличии готового пойти на это партнёра. Если я не могу купить дополнительное количество какого-либо фактора, когда он имеет для меня ценность, превосходящую его цену, или если я не могу продать вещь, когда она представляет для меня меньшую ценность, чем то, что кто-то ещё готов за неё заплатить, тогда цены перестают быть показателями альтернативных возможностей.

Значение этого станет нам яснее после рассмотрения деятельности руководителей социалистических отраслей. Но прежде чем мы обратимся к ней, нам надо разобраться, кто эти люди и какие функции на них возлагаются.

6

Ещё один вопрос, где оба автора отличаются прискорбной неопределённостью, это вопрос о том, каким образом мыслится ими производственная единица под самостоятельным управлением и какие факторы будут определять её размер и выбор её руководства. Ланге, по-видимому, представляет организацию различных отраслей в форме общенациональных трестов, хотя этот важный вопрос затронут мимоходом лишь однажды, когда в качестве примера упоминается Национальный Угольный Трест ¹³⁵. Нигде не рассматривается наиболее важный и прямо относящийся к делу вопрос, что представляет собой отдельная отрасль, но он, видимо, допускает, что всевозможные «руководители производства» будут обладать монопольным контролем над выпускаемыми конкретными товарами. В общем, Ланге употребляет выражение «руководители производства» чрезмерно расплывчато ¹³⁶, не разъясняя, имеются ли в виду директора целой «отрасли» или отдельной производственной единицы. Однако в решающих моментах ¹³⁷ 28 он начинает различать заводских менеджеров и руководителей целой отрасли — без какого-либо внятного оговаривания их функций. Дикинсон отличается ещё большей неопределённостью, когда говорит об экономической деятельности, которая «децентрализована и осуществляется большим числом отдельных органов коллективной экономики», каковые будут иметь «номинально свой собственный капитал и свой собственный баланс и будут управляться во многом как отдельные предприятия при капитализме» ¹³⁸.

Кто бы ни были эти руководители производства, их главная функция, по-видимому, заключается в принятии решений, сколько и как производить на основе цен, установленных ВЭС (а также цен на потребительские товары и ставок заработной платы, определяемых рынком). Они будут получать инструкции от ВЭС, что производить надо при самых низких из возможных средних издержках ¹³⁹ и расширять производство на своих заводах, до тех пор пока предельные издержки не сравняются с ценой ¹⁴⁰. Согласно Ланге, руководители отраслей (в отличие от менеджеров отдельных предприятий) имели бы также дополнительную задачу — следить, чтобы объём оборудования в отрасли в целом корректировался бы таким образом, что «предельные издержки, понесённые отраслью» при производстве объёма продукции, который «может быть продан, или «учтен», по цене, равной предельным издержкам», оказывались бы наименьшими из всех возможных ¹⁴¹.

В связи с этим возникает одна специальная проблема, которую, к сожалению, мы не имеем возможности обсудить, поскольку здесь начинаются вопросы такой сложности, что для их рассмотрения потребовалась бы отдельная статья. Речь идёт о случае снижающихся предельных издержек, когда, согласно обоим авторам, социалистические отрасли действовали бы иначе, чем капиталистические, расширяя производство, пока цена не становилась бы равной не средним, а предельным издержкам. Хотя используемая аргументация обладает некоторой видимостью правдоподобия, вряд ли даже можно сказать, что проблема адекватно поставлена в обеих книгах, не говоря уже об убедительности выводов. Однако всё, что из-за ограниченности места мы можем себе здесь позволить, это поставить под серьёзный вопрос утверждение доктора Дикинсона, что «при современных технических условиях случаи снижающихся издержек гораздо более распространены, чем случаи возрастающих издержек» — заявление, которое в контексте, где оно сделано, явно относится к предельным издержкам ¹⁴².

Мы ограничимся рассмотрением лишь одного вопроса, вытекающего из этой части предложенной схемы, — вопроса о том, как ВЭС обеспечит реальное претворение в жизнь того принципа, что цены должны быть равны самым низким предельным издержкам, по которым можно произвести соответствующее количество продукции. Возникающий здесь вопрос касается не «просто» лояльности или компетентности социалистических менеджеров. В целях нашей аргументации можно принять за исходный пункт, что они будут и уметь и стремиться производить так же дёшево, как средний капиталистический предприниматель. Проблема возникает из-за отсутствия одной из наиболее важных сил, в подлинно конкурентной экономике ведущей к снижению издержек до минимально возможного уровня, — а именно ценовой конкуренции. При обсуждении проблем такого рода, как и в большей части современных дискуссий по экономической теории, этот вопрос часто трактуется так, как если бы кривые издержек были объективно данными фактами. При этом забывается, что наиболее дешёвый при существующих условиях метод предпринимателю надо открывать и переоткрывать заново, зачастую изо дня в день; а также что, несмотря на сильные стимулы, далеко не всегда наилучший способ открывает обязательно авторитетный предприниматель, руководитель уже существующего завода. В конкурентном обществе силой, вызывающей снижение цены до самого низкого уровня издержек, с какими можно произвести количество продукции, на которое при таких издержках найдутся покупатели, является возможность для каждого, кому известен более дешёвый метод, пойти на риск и привлечь потребителей, установив цену ниже, чем другие производители. Однако этот путь исключён, если цены устанавливаются властью. Любое усовершенствование, любое приспособление технологии производства к изменившимся условиям будет зависеть от чьей-то способности убедить ВЭС в том, что данный товар можно производить дешевле и что, следовательно, цену следует понизить. Поскольку у человека с новой идеей не будет возможности заявить о себе, снизив цену, то новую идею нельзя будет доказать экспериментально, если только он не убедит ВЭС, что его метод производства данного изделия дешевле. Или, другими словами, каждый расчёт аутсайдера, уверенного, что он способен на большее, должен будет изучаться и одобряться властями, которым в таком случае придётся брать на себя всё функции предпринимателя.

7

Давайте кратко рассмотрим несколько проблем, возникающих в связи с отношениями между «социалистическими руководителями производства» (будь то завод или отрасль) и ВЭС. Задача менеджера, как мы видели, — управлять производством так, чтобы его предельные издержки были настолько низкими, насколько возможно, и равнялись цене. Как он должен достигать этого и как установить факт его успеха?

Он должен принимать цены как данные. Это превращает его в то, что недавно получило название чистого «корректировщика физических объёмов» (quantity adjuster), то есть его решения будут касаться только объёмов производственных факторов и комбинации, в какой он станет их сочетать. Однако, поскольку у него нет никаких средств стимулировать своих поставщиков продавать больше (или стимулировать своих покупателей покупать больше), чем они готовы при предписанной цене, он зачастую будет просто не в состоянии выполнить полученные инструкции. В любом случае, если бы он не мог получить больше требуемых материалов по предписанной цене, единственный способ для него, например, расширить производство так, чтобы уравнять издержки с ценой, состоял бы в том, чтобы использовать субституты более низкого качества или применить другие неэкономичные методы. Когда он не сможет продавать по предписанной цене, то до тех пор, пока она не снижена приказом, ему придётся сдерживать производство, тогда как при истинной конкуренции он стал бы снижать цены.

Другая серьёзная трудность, возникающая из-за периодических пересмотров цен по приказу, — это проблема ожиданий будущей динамики цен. Ланге как-то слишком смело разрубает этот гордиев узел, настаивая, что «в целях учёта цены следует трактовать как постоянные, как это делают предприниматели на конкурентном рынке» (!). Означает ли это, что менеджеры, даже зная наверняка, что конкретная цена должна будет повыситься или понизиться, должны действовать так, как если бы они этого не знали? Конечно же, такого не будет. Но если они будут вправе реагировать на ожидаемые ценовые сдвиги предвосхищающими их действиями, будет ли им разрешено пользоваться административными отсрочками при пересмотрах цен? Кто должен нести ответственность за потери, вызванные несвоевременными или неверными изменениями цен?

С этой проблемой тесно связан другой вопрос, на который мы не получаем ответа. Оба наших автора говорят о «предельных издержках» так, как будто они не зависят от периода, на который менеджер может планировать. Ясно, что зачастую действительные издержки зависят, помимо всего прочего, от своевременности закупок. Никак нельзя сказать, что издержки в любой период зависят только от цен данного периода. Они точно так же зависят и от того, правильным ли было их предвидение в прошлом, и от того, какими ожидаются будущие цены. Даже в течение очень короткого периода издержки будут зависеть от воздействия текущих решений на будущую производительность. Экономично ли безжалостно эксплуатировать оборудование и пренебрегать его ремонтом, идти на серьёзную перестройку в связи с произошедшим изменением в спросе или продолжать вести дело, насколько возможно, при существующей организации — фактически почти каждое решение о том, как производить, зависит в настоящий момент, по крайней мере частично, от въдения будущего. Однако, хотя у менеджера явно должны быть какие-то представления по этим вопросам, на него вряд ли можно возлагать ответственность за правильное предвидение будущих изменений, если эти изменения полностью зависят от решения властей.

Успех отдельного менеджера тем не менее будет зависеть в значительной мере не только от действий планирующей власти. Ему придётся также убеждать ту же власть, что он сделал всё возможное. Все его расчёты должны будут либо заранее, либо, что более вероятно, задним числом проверяться и одобряться властями. Это не будет механическая проверка, направленная на выяснение, действительно ли его издержки соответствуют тому, что он говорит. Она должна будет установить, были ли они самыми низкими из всех возможных. Это означает, что при контроле будет учитываться не только то, что он реально сделал, но и то, что он мог бы и должен бы был сделать. С точки зрения менеджера будет намного важнее, чтобы он всегда мог доказать, что в свете имевшегося у него знания реально принятое решение было верным, а не чтобы он оказался прав в конечном счете.

Это приводит нас к общему вопросу об ответственности менеджеров. Дикинсон ясно видит, что «ответственность на практике означает финансовую ответственность» и что если руководитель «не несёт ответственности ни за убытки, ни за прибыль, он будет испытывать искушение пускаться во всякого рода рискованные эксперименты, рассчитывая, что чисто случайно один из них окажется успешным» ¹⁴³. Проблема менеджеров, не имеющих своей собственности, сложна. Дикинсон надеется решить её с помощью системы бонусов. Этого действительно может быть достаточно, чтобы помешать менеджерам идти на слишком большой риск. Но не состоит ли проблема в прямо противоположном — что менеджеры будут бояться рисковать, если в случае неудачи кто-то другой будет потом решать, оправданы ли были их рискованные действия? Как указывает сам Дикинсон, принцип должен быть таков: «… хотя прибыль необязательно является признаком успеха, несение потерь есть признак неудачи» ¹⁴⁴. Нужно ли говорить что-либо ещё о последствиях подобной системы для всей деятельности, сопряжённой с риском? Трудно представить, как при таких условиях любая необходимая спекулятивная деятельность, сопряжённая с несением риска, могла бы быть предоставлена инициативе менеджеров. Однако альтернативой этому является возврат к системе строго централизованного планирования, для ухода от которой и была разработана вся предлагаемая схема.

8

Всё это оказывается ещё более верно, если обратиться к проблеме новых капиталовложений, то есть к целому комплексу вопросов, связанных с изменением размеров (а значит, и капитала) производственных единиц, независимо от того, происходят ли при этом чистые изменения в общем объёме капитала или нет. По существу эту проблему можно разделить на две части — решения о распределении имеющегося запаса капитала и решения о темпе накопления капитала. Правда, опасно разводить их слишком далеко, поскольку решение о том, сколько нужно сберечь, — это неизбежно также и решение о том, какие потребности в капитале нужно удовлетворить, а какие нет. Оба наших автора согласны, что для решения проблемы распределения капитала между отраслями и заводами процентный механизм следовало бы, насколько это возможно, сохранить, но что решения о том, сколько сберегать и инвестировать, по необходимости должны будут приниматься властями ¹⁴⁵.

Однако, каким бы сильным ни было желание положиться на процентный механизм в деле распределения капитала, вполне очевидно, что рынок капитала никак не может быть свободным рынком. По Ланге, норма процента также «просто определяется тем условием, что спрос на капитал равен имеющемуся предложению» ¹⁴⁶. С другой стороны, доктор Дикинсон прилагает большие усилия, чтобы показать, как ВЭС на основе альтернативных планов деятельности, составленных разными предприятиями, построит график совокупного спроса на капитал, позволяющий ему определить норму процента, при которой спрос на капитал будет равен предложению. Изобретательность и поразительную веру в осуществимость даже самых сложных построений, которые обнаруживает здесь Дикинсон, можно проиллюстрировать, приведя его утверждение, что иногда «будет необходимо устанавливать предварительную норму процента, позволяя затем различным органам коллективной экономики заново перезаключить друг с другом контракты на основе этой предварительной нормы и определяя таким способом окончательный график их спроса на капитал» ¹⁴⁷.

Все это тем не менее не преодолевает главной трудности. Если в самом деле было бы возможно принять за чистую монету заявления всех менеджеров и всех претендентов на эти посты, сколько капитала они смогут выгодно использовать при различных нормах процента, что-то вроде такой схемы могло бы показаться выполнимым. Не лишним будет, однако, повторить, что планирующую власть нельзя представлять «просто в виде супербанка, ссужающего имеющиеся у него фонды лицам, предлагающим наивысшую цену. Ведь фонды будут ссужаться лицам, не имеющим никакой своей собственности. Следовательно, власть брала бы на себя весь риск и не имела бы возможности претендовать на какую-то определённую сумму денег, как это делает банк. Она просто имела бы права собственности на все реальные ресурсы. Её решения не могут также ограничиваться перераспределением свободного капитала в форме денег или, возможно, земли. Ей пришлось бы также решать, оставлять ли конкретный завод или часть оборудования и дальше предпринимателю, использовавшему их в прошлом, поверив ему на слово, или их следует передать другому, обещающему от них более высокий доход».

Этот отрывок взят из очерка, в котором я рассматривал пять лет назад «возможность реальной конкуренции при социализме» ¹⁴⁸. В то время такие системы обсуждались в слишком общих чертах и можно было надеяться найти ответ, когда появится систематическое изложение новых идей. Крайне печально не найти никакого ответа на эти проблемы в двух рассматриваемых книгах. Хотя там не раз делаются заявления о том, насколько благотворным был бы во многих отношениях контроль над инвестиционной деятельностью, но нет и намёка на способ его осуществления и характер распределения ответственности между планирующей властью и руководителями «конкурирующих» промышленных единиц. Такие заявления, например, как то, что «хотя руководители социалистической отрасли будут следовать при принятии некоторых решений указаниям планирующей власти, отсюда не вытекает, что у них вовсе не будет выбора» ¹⁴⁹, никак не спасают положения. Достаточно ясно лишь то, что планирующая власть сможет регулировать и направлять капиталовложения, только будучи в состоянии проверять и повторять расчёты предпринимателя.

Представляется, что здесь оба автора неосознанно вернулись к прежней вере в превосходство централизованно управляемой системы над конкурентной и тешат себя надеждой, что «вездесущий, всеведущий орган коллективной экономики» ¹⁵⁰ будет обладать по меньшей мере таким же объёмом знания, как частные предприниматели, и, следовательно, будет в состоянии принимать хотя бы такие же решения, если не лучше, какие принимают предприниматели сейчас. Как я пытался показать по другому поводу, главное достоинство реальной конкуренции в том, что благодаря ей используется разделённое между многими лицами знание, которое, если бы его необходимо было использовать в условиях централизованно управляемой экономики, должно было бы включаться в общий план ¹⁵¹. Мне кажется, что предполагать автоматическое наличие всего такого знания у планирующей власти — значит упускать главное. Не вполне ясно, допускает ли Ланге, что планирующая власть будет обладать всей этой информацией, когда говорит, что «администраторы социалистической экономики будут иметь (или не иметь) в точности те же самые знания о производственных функциях, какие имеют (или не имеют) капиталистические предприниматели» ¹⁵². Если выражение «администраторы социалистической экономики» означает здесь просто всех менеджеров производственных единиц вместе с руководителями центральной организации, то такое заявление, конечно, можно с готовностью принять, но оно никоим образом не решает проблему. Но если оно подразумевает, что все это знание может быть эффективно использовано планирующей властью при составлении плана, то оно совершенно голословно и основывается, по-видимому, на «ошибке сложения».

(«Ошибка сложения» — одна из разновидностей логических ошибок, выделенных Аристоателем. Хрестоматийным примером является высказывание: «Все углы треугольника равны 180 градусам». Оно может пониматься двояко — либо как утверждение, что сумма всех углов треугольника равна 180 градусам (и тогда оно истинно), либо как утверждение, что всякий угол треугольника равен 180 градусам (и тогда оно ложно). По мнению Хайека, Ланге впал именно в такого рода ошибку. Верно, что при социализме все экономические агенты будут знать о производственных функциях столько же, сколько и при капитализме. Однако неверно, что при социализме каждый или хотя бы какой-то агент (скажем, центральное плановое бюро) будет обладать всем этим совокупным знанием о производственных функциях. — Прим. ред.) ¹⁵³

В целом оба исследования не дают, в сущности, новой информации по этому важному со всех точек зрения вопросу об управлении новыми капиталовложениями и обо всём, что с этим сопряжено. Проблема остаётся там же, где она была пять лет назад. По этому поводу я могу лишь ограничиться повторением того, что писал тогда: «Решение об объёме капитала, доверяемого отдельному предпринимателю, и сопряжённое с этим решение о размере отдельной фирмы под контролем одного лица на самом деле есть решения о наиболее предпочтительной комбинации ресурсов. И именно на центральной власти будет лежать решение, следует ли расширить один завод, расположенный в каком-то месте, а не другой, расположенный где-то ещё. Всё это предполагает планирование со стороны центральной власти почти в таком же масштабе, как если бы она фактически управляла этим предприятием. Хотя, по всей вероятности, индивидуальный предприниматель получит какие-то определённые контрактные полномочия по управлению вверенным ему заводом, все новые капиталовложения будут неизбежно регулироваться централизованно. Такое разделение в распоряжении ресурсами просто имело бы тогда следствием, что ни предприниматель, ни центральная власть реально были бы не в состоянии осуществлять планирование и что было бы невозможно определить ответственность за ошибки. Предполагать, что можно создать условия полной конкуренции, не заставляя тех, кто отвечают за принятие решений, платить за свои ошибки — чистейшая иллюзия. В лучшем случае это будет системой квазиконкуренции, где реально ответственным лицом будет не предприниматель, а одобряющий его решения чиновник и где поэтому в связи с проявлениями инициативы и определением ответственности возникнут все те трудности, которые обыкновенно порождает бюрократия» ¹⁵⁵

9

Вопрос, насколько социалистическая система может избегнуть расширенного централизованного управления экономической деятельностью, чрезвычайно важен и помимо его связи с экономической эффективностью. От этого прежде всего зависит, сколько личной и политической свободы можно сохранить в такой системе. Оба автора убедительно показывают, что сознают опасности для личной свободы, сопряжённые с централизованно планируемой системой, и, по-видимому, разработали свой конкурентный социализм отчасти для предупреждения такой опасности. Доктор Дикинсон даже идёт на то, чтобы сказать, что «капиталистическое планирование может существовать только на основе фашизма» и что в руках безответственного руководства даже социалистическое планирование «могло бы сделаться величайшей тиранией, которую когда-либо видел мир» ¹⁵⁶. Однако и он и Ланге убеждены, что их конкурентный социализм избегнет такой опасности.

Так, если бы конкурентный социализм мог действительно полагаться в управлении производством на результаты выбора потребителей, как они отражаются в структуре цен, и если бы случаи, когда власть должна будет решать, что производить и как, стали скорее исключением, чем правилом, такое утверждение было бы во многом справедливо. Но как всё обстоит на самом деле? Мы уже видели, что при сохранении контроля над капиталовложениями центральная власть получает в свои руки широкие полномочия по управлению производством — поистине настолько широкие, что их было бы трудно описать, не сделав наше обсуждение неоправданно длинным. Но к ним ещё нужно прибавить дополнительное количество властных элементов, изрядный и далеко не полный список которых приводит сам Дикинсон ¹⁵⁷ 47. В нём есть, во-первых, «распределение ресурсов между настоящим и будущим потреблением», которое, как мы уже видели, всегда сопряжено с решением о том, какие конкретные потребности будут удовлетворяться и какие нет. Есть, во-вторых, потребность в решениях властей о «распределении ресурсов между общественным и индивидуальным потреблением», что ввиду значительного расширения «сектора общественного потребления», которое он предвидит, означает выведение ещё одной очень крупной части ресурсов из-под контроля ценового механизма и подчинение её чисто авторитарным решениям. Дикинсон явно добавляет к этому только «выбор между работой и досугом» и «территориальное планирование и установление цен на землю». Однако в других пунктах его изложения возникают новые проблемы, в отношении которых он хочет эффективного планирования для корректировки результатов рынка. Но хотя он (и ещё больше Ланге) часто намекает на возможность «корректировки» результатов ценового механизма с помощью благоразумного вмешательства, эта часть программы нигде чётко не прописана.

Что имеют здесь в виду наши авторы, пожалуй, лучше всего проясняется из позиции Дикинсона по проблеме изменений заработной платы. «Если заработная плата в какой-либо отрасли, — пишет он, — слишком низка, то планирующий орган обязан скорректировать цены и объёмы продукции так, чтобы обеспечить во всех отраслях равную заработную плату за работу равной квалификации, ответственности и трудности» ¹⁵⁸. Очевидно, здесь не предполагается опираться на ценовой механизм и свободный выбор занятий. Далее мы узнаем, что, хотя «безработица в любой конкретной профессии даёт prima facie основание для понижения нормального уровня заработной платы» ¹⁵⁹, это неприемлемо «по социальным причинам, поскольку понижение заработной платы… вызывает недовольство, и по экономическим причинам, поскольку оно увековечивает неэкономичное распределение рабочей силы по различным профессиям». (Каким образом?) Следовательно, «по мере того как изобретения и организационные усовершенствования уменьшают количество труда, необходимое для удовлетворения человеческих потребностей, обществу надлежит брать на себя открытие новых потребностей с их последующим удовлетворением» ¹⁶⁰. «Мощный механизм пропаганды и рекламы, используемый общественными органами образования и просвещения вместо движимых погоней за прибылью торгашей и пособников частного предпринимательства, мог бы развернуть спрос в общественно полезном направлении, сохраняя в то же время субъективное впечатление [sic!] свободного выбора» ¹⁶¹.

Когда к этому и многим другим подобным замечаниям, где Дикинсон хочет, чтобы его ВЭС осуществлял патерналистское регулирование ¹⁶², мы добавим, что необходимо будет ещё координировать отечественное производство «в соответствии с общим планом по экспорту и импорту» ¹⁶³, поскольку свобода внешней торговли «несовместима с принципами коллективизма» ¹⁶⁴, становится очевидно, что не останется ровно никакой экономической деятельности, не управляемой более или менее прямо решениями властей. Фактически Дикинсон ясно представляет ситуацию, когда «в лице определённого планирующего органа государство берёт на себя ответственность относительно экономической деятельности в целом», и даже добавляет, что это разрушает поддерживаемую в капиталистическом обществе «иллюзию», что «распределением продукта управляют такие же безличные и неумолимые силы, как те, что управляют погодой» ¹⁶⁵. Это может означать только одно — что вместе с другими сторонниками планирования он сам думает, что в его системе производство будет в основном управляться сознательными решениями властей. Всё же, несмотря на столь широкое поле для произвольных решений властей в его системе, он уверен (как и Ланге), что она не выродится в авторитарный деспотизм.

Дикинсон лишь мимоходом упоминает аргумент критиков, что «даже если бы сторонник социалистического планирования захотел обеспечить свободу, он не смог бы достичь этого, оставаясь сторонником планирования», причём ответ Дикинсона заставляет усомниться, понял ли он вполне, на каких соображениях этот аргумент основан. Его ответ сводится просто к тому, что «план всегда можно изменить» ¹⁶⁶. Но речь идёт о другом. Трудность в том, что вообще для планирования в крупных масштабах требуется гораздо более широкое, чем обычно, согласие среди членов общества об относительной важности различных потребностей. В результате такое согласие придётся обеспечивать, а общую шкалу ценностей навязывать силой и пропагандой. Я доказываю это во всех подробностях в другой работе, и здесь нет места, чтобы заниматься этим снова. ¹⁶⁷ Тезис, который я там развил — что социализм обречён становиться тоталитарным, — сейчас, похоже, получает поддержку с самой неожиданной стороны. Таким, по крайней мере, представляется смысл утверждения Макса Истмена в его недавней книге о России: «Сталинизм есть социализм в том смысле, что он является его неизбежным, хотя и непредвиденным, политическим и культурным спутником» ¹⁶⁸.

В самом деле, хотя сам Дикинсон, видимо, этого не усматривает, в заключительных пассажах своей книги он делает заявление, означающее почти то же самое. Он пишет: «В социалистическом обществе различие, всегда искусственное, между экономикой и политикой будет преодолено; экономический и политический механизмы общества сольются в одно целое» ¹⁶⁹. Это, безусловно, именно та авторитарная доктрина, которую проповедовали нацисты и фашисты. Различие преодолевается, поскольку в плановой системе все экономические вопросы становятся политическими: это перестаёт быть вопросом максимально возможного согласования индивидуальных взглядов и потребностей и превращается в навязывание единой шкалы ценностей, «общественной цели» — предмета мечтаний социалистов со времён Сен-Симона. В этом отношении представляется, что построения авторитарных социалистов, от профессора Хогбена и Льюиса Мамфорда, которых Дикинсон упоминает для примера ¹⁷⁰, до Сталина и Гитлера, гораздо более реалистичны и последовательны, чем красивая и идиллическая картина «либертарианского социализма», в который верит Дикинсон.

10

Не может быть лучшего свидетельства интеллектуального качества двух рассматриваемых книг, чем то, что, написав о них столь подробно, сознаешь, что лишь слегка скользнул по поверхности поставленных в них проблем. Однако детальное их обсуждение явно превысило бы размеры журнальной статьи. Поскольку многие оставшиеся у читателя сомнения затрагивают вопросы, на которые эти две книги не отвечают, адекватный теме анализ потребовал бы другой, ещё более пространной книги, чем те, что обсуждались. Тем не менее есть также важные проблемы, разобранные в них достаточно подробно, особенно в книге Дикинсона, о которых мы едва смогли упомянуть. Я имею в виду не только проблему сочетания частного сектора с социализированным, что предлагают оба автора, но и такие значительные проблемы, как международные отношения социалистического общества или его денежная политика, чему Дикинсон посвящает очень краткий и в целом наименее удовлетворительный раздел.

При более подробном рассмотрении нужно было бы выделить многочисленные пассажи в аргументации обоих авторов, где явно слышны отголоски их прежних убеждений или просматриваются взгляды, представляющие чисто политический символ веры и поражающие курьёзной несовместимостью с остальной частью изложения. Это относится, например, к повторяющимся ссылкам Дикинсона на классовые конфликты и эксплуатацию или к его насмешкам над расточительством конкуренции ¹⁷¹. Это касается и большей части интересного раздела Ланге о «доводах экономиста в пользу социализма», где он использует аргументы, весомость которых представляется несколько сомнительной.

Всё это, однако, второстепенные моменты. В целом же книги настолько неортодоксальны с социалистической точки зрения, что заставляют задуматься, не осталось ли у их авторов слишком мало от традиционных побрякушек социалистической аргументации, чтобы сделать их предложения приемлемыми для социалистов, не являющихся экономистами. Их смелые попытки взглянуть в лицо некоторым реальным трудностям и полностью переформулировать социалистическую доктрину, чтобы ответить на них, заслуживают нашей благодарности и уважения. Пожалуй, вызывает сомнения, покажется ли предложенное решение таким уж осуществимым — даже социалистам. Тем, кто вместе с Дикинсоном желают утвердить «впервые в истории человечества действенный индивидуализм» ¹⁷², иной путь представится, вероятно, более обещающим.