Эрвин Ласло:
Век бифуркации.
Часть I. ('')уть к обрыву.
Глава 3. О корнях и ответственности

Однажды в середине марта 1944 года венгерский юмористический журнал для детей «Лудаш Матти» («Матти, гусиный пастушок») вышел на два дня раньше обычного. Будучи в свои 11 лет заядлым любителем этого журнала, я с восторгом увидел его на витринах будапештских книжных киосков и купил свежий номер. Как обычно, я торопливо, с жадным интересом прочитал всю подборку рассказов и анекдотов, но был озабочен крупно напечатанным заголовком, не имевшим отношения ни к одному из опубликованных в номере материалов. Помню, что я показал загадочный заголовок своим родителям и спросил у них, что это значит. Родители обеспокоенно переглянулись, но ответа я так и не получил. Заголовок, отчётливо видимый на витринах всех газетных киосков города, гласил: «Положитесь на Матти — скоро поворот!»

В ту же ночь гитлеровская армия вступила на территорию Венгрии через австрийскую границу и к полуночи покатилась по улицам венгерской столицы. К двум часам дня небольшие кремового цвета машины нацистской тайной полиции (Гестапо) начали останавливаться у особняков и подъездов домов влиятельных венгров — либо евреев, либо известных своими антинацистскими взглядами левого толка. Через некоторое время гестаповцы возвращались к своим машинам озадаченные и с пустыми руками. Несмотря на заверения осведомителей, многие из тех, кого разыскивало Гестапо, успели скрыться ночью. Те, кто видел заголовок в «Лудаш Матти», знали о грядущем крутом «повороте» и, положившись на «Лудаш Матти», подготовились к событиям.

Разумеется, готовиться к крутому повороту можно по-разному.

Если ваше имя внесено в список тех, кого в первую очередь разыскивает Гестапо, то лучше всего скрыться. Если вы участвуете в гонке, то при заходе в поворот лучше всего притормозить, а выйдя из него, нажать до отказа на акселератор. А если вы находитесь перед глубокой бифуркацией в обществе, то единственный способ принять ситуацию такой, какова она есть на самом деле, — это собрать всё своё мужество и приготовиться к тому, чтобы произвести реальные изменения.

Нацизм возник в эпоху критической нестабильности в Веймарской республике, и возникшая бифуркация едва не привела к созданию рейха «арийских сверхчеловеков». Если бы не своевременные действия со стороны союзников и бесчисленные акты мужества и прозорливость тех, кого переехала нацистская военная машина, но кто ни на минуту не прекращал борьбы, «Тысячелетний Рейх» вполне мог бы установиться и просуществовать если не тысячу лет, то по крайней мере несколько десятков лет, наполненных террором.

Первая половина 40-х годов XX столетия имела решающее значение; она бросила вызов всем, кто ценил гуманизм и цивилизацию. К счастью, этот вызов был мгновенно распознан, и ответные эффективные действия самого решительного свойства были предприняты без промедления. Враг был отчётливо виден, и средства борьбы с ним были столь же очевидны. Иная критическая эпоха сложилась в 1990-е годы: она охватила все народы и все общества. Но враг на этот раз не виден отчётливо, и средства, к которым следовало бы прибегнуть, чтобы довести борьбу с ним до успешного завершения, отнюдь не очевидны. Этот вопрос заслуживает более детального рассмотрения.

Корни

Почему мы приближаемся к крутому повороту — глобальной бифуркации? В ком или в чём причина неустойчивости нашего состояния? Где враг?

Первый обвиняемый, который приходит в голову, — это технология. Современная технология стала мощной силой, формирующей и наши общества, и наши жизни. Традиционно отождествляемая с теми вещами, которые производятся на заводах и фабриках, технология ныне рассматривается как сложная система, состоящая из людей, организаций, структур ролей, баз знаний и практических навыков, а также материальных компонентов. Технологическая система представляет собой комбинацию социальных систем и материальных артефактов, направленную на изготовление предметов потребления и других предметов, предназначенных для изготовления новых предметов с единственной целью — их потребления (или использования в секторе услуг). Но сколь ни мощна и сложна такая технология, всё же она не стала независимой и автономной. Она связана с остальной частью общества, и «контроль» за ней осуществляется извне. Жизненно важную среду технологии-системы образует некоторое число влиятельных людей и властных институтов, принимающих решения относительно того, что исследовать, разрабатывать и производить, и большое число обычных людей, выбирающих нужное из большого числа предметов, предлагаемых на рынке.

Было бы чудовищным упрощением возлагать вину за предстоящие нам нестабильности на технологию. Благодаря часто неожиданным поворотам событий, а также удачным или неудачным побочным эффектам, технология делает именно то, что от неё ожидают лица, принимающие решения, и потребители. Люди жаждут более быстрых транспортных средств и большей личной свободы движения — технология даёт им автомашину. Люди жаждут обрести больше энергии, чтобы водить автомашины и пользоваться бесчисленными устройствами, которые так много для них значат: технология даёт им электростанции и столь необходимые баррели нефти и тонны угля. Люди жаждали большой продолжительности жизни, снижения детской смертности — медицинская технология смогла удовлетворить и эти их запросы.

То, что автомашины приводят к загрязнению городской среды, возникновению пробок на дорогах и отравлению воздуха в больших городах; что тепловые электростанции, работающие на нефти или угле, загрязняют атмосферу, а атомные реакторы, работающие на делении атомов урана, угрожают жизни целых городов; и что глобальное снижение уровня смертности приведёт к демографическому взрыву, — этого никто не требовал и не предвидел. Для мальчишки с новым молотком в руке, говорил Марк Твен, все вокруг выглядит как гвоздь. В своём ребяческом энтузиазме, получая в свои руки все новые и новые молотки, один лучше другого, мы работали ими налево и направо, вверху и внизу, создав при этом немало новых вещей, но заодно разбив и несколько старых. Возникшие проблемы было бы неверно приписывать недостаткам нашего молотка — они возникли вследствие того, что мы принимали за гвозди вещи, которые не следовало трогать.

Те, кто формирует мнения и принимает решения, не слишком далеко ушли в своём развитии от маленького мальчика с молотком в руке: они всё ещё разделяют глубокую веру в мощь технологии. Ведущие фигуры в правительстве и в деловых кругах смотрят на технологию как на ключ к национальному росту и росту корпораций. В конце 1980-х годов только на исследования и разработки в области технологии они расходовали ежегодно 300 миллиардов долларов. В центре их внимания находились электроника, робототехника и информационные науки, а также ядерные технологии, аэронавтика, новые материалы и широкий спектр генетических, химических и биологических технологий.

Львиную долю субсидий получили технологии, связанные с изготовлением оружия и боеприпасов, а также вспомогательные технологии военного цикла: по оценкам экспертов, эти субсидни составили 100 миллиардов долларов в год, то есть треть всех мировых затрат на технологии. Ничем не ограниченное постукивание всё более совершенными молотками было главным фактором, превратившим современную технологию в то, чем она является ныне, — в источник роскоши, комфорта, равно как и всего самого необходимого, а также умопомрачительного количества отходов и загрязнения окружающей среды. Новые технологии на основе энергоёмких исследований и разработок дестабилизировали социальные и экономические системы и вывели окружающую среду на опасный рубеж шаткого равновесия. Но энергоёмкие исследования и разработки за редкими исключениями заимствовали свои базы данных у науки. Может быть, наука и несёт в конечном счёте ответственность за все наши проблемы?

Согласно классическим взглядам на науку, она есть не что иное, как поиск знания; наука нейтральна по отношению к тем последствиям, которые она вызывает. В дальнейшем подобный взгляд на науку подвергся критическому пересмотру, особенно после создания атомной бомбы и возникновения генной инженерии. Достаточно вспомнить дело Оппенгеймера, чтобы понять всю сложность затрагиваемого круга вопросов, а заодно и то, насколько правильна позиция тех врачей, генетиков, теоретиков и экспериментаторов, которые ставят этические вопросы в отношении всей научной деятельности — от фундаментального исследования до последующих разработок и сообщения результатов.

Поскольку наука питает технологию, а технология поставила нас в невыносимое положение, именно наука представляется тем злодеем, который толкает нас к мировой бифуркации. Но наука не создаёт невыносимые ситуации умышленно. Учёные — не злые гении, вознамерившиеся уничтожить мир. Они могли действовать безответственно, провозглашая свою нейтральную роль в обществе, но они не действовали в одиночку. Общество принимало знание, которое производили учёные, и использовало его в своих целях. Системы образования распространяли научное знание и интерпретировали его в свете доминирующего в современном обществе рационализма; правительства и деловые круги использовали научное знание для удовлетворения собственных нужд и потребностей. В потреблении научного знания принимают участие все члены общества, не только учёные и просветители, правительственные и деловые круги, но и рядовые граждане, усердные потребители побочных продуктов научного знания и технологического «ноу-хау».

Ответственность

Когда мы начинаем размышлять над сказанным выше, выясняется, что реальная проблема состоит не в поиске виновных за уже содеянное, а в том, чтобы взять на себя ответственность за исправление допущенных ошибок. Наш век сформировали многие действующие лица и многие факторы; не меньшее число факторов сформируют следующий век. Наука и технология, образование, даже искусство и религия сыграли определённую роль в формировании наших ценностей и убеждений, и в последнее десятилетие XX столетия их влияние окажется более сильным, чем когда-либо.

Но с начала Нового времени главными факторами, определяющими то, как мы мыслим и действуем, стали науки во всём их многообразии. Не все из нас учёные. Большинство из нас не знают, что именно утверждают те или иные научные теории; но то, как нас воспитывали, как мы смотрим на мир и что мы при этом видим, проникнуто влиянием рационализма современной науки. То, что у большинства современных людей доминирует левое полушарие и они мыслят линейно, в терминах причин и следствий, в значительной мере обусловлено влиянием особой формы рационализма, которая, почти полностью исчезнув с передовых рубежей современных наук, глубоко укоренилась в сознании нашего века. Последствия этого многочисленны. К их числу относится та форма прагматизма, которая отказывается заглядывать глубже поверхности вещей, за рамки того, что мы видим и осязаем, покупаем и продаём и в конечном счёте выбрасываем. Такой прагматизм оставляет нас в неведении относительно последствий, отдалённых во времени и пространстве, и лишает чувства ответственности. Такая позиция приводит к локальной эффективности и глобальным проблемам, к кратковременным преимуществам и долговременным кризисам.

Будучи мощным действующим началом эволюции, современная наука представляет собой не только силу, которая сделала наш век тем, что он есть. Как ни странно это может показаться на первый взгляд, искусство было и продолжает оставаться столь же мощным действующим началом. Не все из нас люди искусства или учёные, и тем не менее искусство весьма тонко влияет на то, как мы воспринимаем окружающий мир, как мы думаем и как относимся друг к другу.

Ведь искусство в конечном счёте не ограничивается музеями, картинными галереями и концертными залами; искусство окружает нас со всех сторон: оно таится в архитектуре домов, в которых мы живём и работаем, в форме продуктов, которые мы потребляем, в мелодиях, которые мы напеваем, в романах, которые мы читаем, в трагедиях и комедиях, которые мы смотрим по телевидению и на киноэкранах. Наше чувство прекрасного и наши повседневные желания и идеалы постоянно формируются восприятиями, выступающими на первый план в «чистом» и «прикладном» искусстве.

И то, что мы не стали бесчувственными роботами, лишёнными разума компьютерами под влиянием нашей концепции научной рациональности, в немалой мере обусловлено постоянным присутствием искусства в повседневной жизни.

Религия — третья не менее важная сила, формирующая умонастроение нашего века. Было бы неверно считать религию сводом предрассудков, которые должны быть окончательно преодолены нашей научной ментальностью, или единственным путеводным лучом нынешнего времени. Религия — не вытесненная и не доминирующая компонента современности; это живая и неотъемлемая составная часть нынешнего времени вместе с наукой и искусством. Наше чувство высшего смысла и значения, наше восприятие истинно важного и ценного и даже наше чувство священного, столь сильное во всех старых обществах, и то, что мы не чувствуем себя окончательно потерянными даже сегодня, — всё это переплавляется и всему этому придают форму системы верований великих мировых религий. Мы можем не принадлежать ни к одному из вероучений, не посещать церковь, синагогу или буддийский храм, и тем не менее мы разделяем христианские, иудаистские, мусульманские, индуистские, буддистские, даосистские, конфуцианские или какие-то иные религиозные, мистические или мифические ценности и мировоззрения.

И, наконец, последнее по порядку, но отнюдь не по значению, замечание. Наш век сформирован институтами и методами образования. Образование само по себе не есть источник восприятий, ценностей, знания и типов поведения; оно лишь передаёт их. Но даже в роли посредника образование оказало сильное влияние на мышление и образ действий в наш век и в настоящее время. Дело в том, что образовательные системы, независимо от того, насколько они широки, являются ограниченными каналами передачи. Они не могут передавать все ценности и верования, и поэтому то, что они отбирают для передачи, обретает особое значение. Стремясь познать вещи, мы расчленяем их, слишком высоко ценим специализацию, не чувствуем ответственности перед грядущими поколениями, считаем себя отличными от других наций и даже ощущаем некое превосходство над ними, полагаем, будто мы отделены, отрезаны от природы — всё это последствия того, как нас учили в школе и как формировалась наша личность под воздействием неформального и непрестанного образования в последующей жизни.

Наука и искусство, религия и образование сыграли решающую роль в формировании современности, и они также будут играть решающую роль в формировании будущего века. И если они хотят быть на высоте своей эпохальной ответственности, наука и религия, равно как искусство и образование, должны осознать свою роль и не забывать о своей социальной значимости. В этом отношении им ещё далеко до зрелости.

Возьмём науку. Хотя после взрыва первых атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки у учёных и появились проблески социального сознания, внимание представительного большинства современного научного сообщества по-прежнему было сосредоточено на тех областях, которые либо хорошо финансировались, либо имели узкий, эзотерический интерес. Если не считать областей, основательно подпитываемых научно-исследовательскими грантами, например, областей, связанных с изучением рака или СПИДа, а также с тем, что в смягчённой форме принято называть «национальной обороной», учёные следуют только своим весьма специфическим интуициям и дистанцируются от насущных забот общества. В университетах и академиях преподавание наук и научные исследования поделены множеством перегородок на отдельные дисциплины безотносительно к тому, имеют ли последние отношение к чему-либо во внешнем мире. Большинство учёных далеки от забот рядовых граждан и потеряли контакт даже с теми своими коллегами, которые работают в других областях. Учёные превратились в гипертрофированных специалистов, работающих в башнях из слоновой кости, возведённых на благодатной почве престижных институтов и университетов.

Не лучшая ситуация сложилась и в искусстве. Современные деятели искусства оторвались от действительности в ещё большей мере, чем учёные. Во многих артистических кругах лозунг искусства ради искусства стал священной догмой, которой не склонны поступаться даже под угрозой изоляции.

Художники творят в разреженной атмосфере студий, куда не дозволено проникать ни газетам, ни телевизионным программам, ни вестникам повседневной жизни. Историки искусства оценивают живопись, скульптуру, поэзию, драму, музыку, балет и другие области и виды искусства так, как будто те развивались исключительно по своим собственным законам, — законам, установленным гениальными художниками и изменяемым только другими столь же гениальными художниками. Теоретики искусства анализируют искусство как отношение между художественным «объектом» и индивидуальным «потребителем», а критики настолько поглощены техническими деталями и стилем, что редко нисходят до обсуждения того влияния, которое искусство оказывает на общество, и отношения искусства к реальности. Высокое искусство порвало узы, связывающие его с популярным искусством и, если не считать редких, но значительных исключений, предоставило последнему полное право решать вопросы социальной значимости.

Организованная религия столь же ннтровертирована, как и специализированные области современной науки и изолированные друг от друга области современного искусства. Церкви, храмы и синагоги больше озабочены тем, как сохранить собственную целостность и одолеть противоборствующие религиозные группировки, чем попечением о душе своих собратьев по вере.

Религиозные распри — явление, нередко встречающееся в истории, — а также местничество, регионализм всё ещё накладывают свой негативный отпечаток на практику главных религий. Как показал кризис в Персидском заливе, «священные войны» всё ещё могут вспыхивать между «правоверными» и «неверными». Узколобое соперничество — прекрасная питательная среда для разжигания вражды — порождает конфликты и насилие во многих частях земного шара.

Образование не виновато, если упускает из виду социальную значимость преподаваемых дисциплин. Его вина состоит в том, что оно серьёзно отстало в доведении до учащихся знании и идеи, создаваемых ведущими учёными, художниками и гуманистами современности. Существующие ныне учебные заведения действуют так, словно мир может быть чётко разделён на независимые и суверенные нации-государства — на «мою страну» и на остальной мир. Кроме того, наши учебные заведения, согласно категориям науки XIX века, делят системы знаний исходя из картины мира, разделённого на физическую реальность, мир живого и сферу человеческих целей и действий. Возникающее в результате деление культуры на научно-технологическую, социогуманитарую и гуманистически-духовную делает совершенно невозможным целостное мировоззрение. Погружённые в свои узкопрофессиональные проблемы, «специалисты» не могут проникнуться пониманием эпохальной роли науки, искусства, религии и образования. Наука и технология, равно как и искусство, образование и религия, не создавали умышленно невыносимую ситуацию, сложившуюся в настоящее время, и их не нужно винить за то затруднительное положение, в котором мы сейчас оказались. Но даже если вина лежит не на них, они должны нести ответственность за создавшееся положение.

Сообщества технологов, учёных, деятелей искусства, религиозные объединения и те, кто трудится на ниве просвещения, должны отринуть свои узкие интересы и приложить усилия ради построения нового, более гуманного и пригодного для жизни мира.

А что можно сказать сегодня о ведущих фигурах в правительстве и бизнесе? Неужели и они невиновны в сложившейся ситуации и не несут ответственности за то, что ведут за собой людей торжественным маршем к обрыву пропасти?

Аурелио Печчеи, итальянский промышленник и основатель Римского клуба, в своё время точно указал проблему, заявив, что именно сегодня, когда человечество находится в расцвете своих сил, ему недостаёт мудрости, чтобы найти этим силам достойное применение.

Эта проблема ощущается сегодня одинаково остро как в частном, так и в общественном секторах. Политики и сотрудники корпораций не знают, как должным образом воспользоваться силами и средствами, имеющимися в распоряжении корпораций и государства. Разумеется, принято считать, что должное использование государственных средств способствует упрочению национального статуса и роста благосостояния, а надлежащее использование средств корпорации должно приводить к расширению её деловой активности и увеличению доходности. Но в эпоху бифуркации происходят странные вещи. Если система, лежащая в основе государства или корпорации, не в состоянии обеспечить устойчивое развитие, её поддержание может лишь отсрочить распад и придать её действиям более насильственный характер.

Современные лидеры отнюдь не стремятся вызвать коллапс нации или корпорации с помощью некой глобальной травмы. И тем не менее их усилия иногда приводят именно к таким результатам. Примером тому могут служить недавние события в Китае.

Несмотря на жёсткую позицию, занятую режимом Дэн Сяопина после студенческих демонстраций в июне 1989 года, оптимизм китайского населения оставался удивительно высоким. При сохранении доминирующей идеологии на рынке появилось больше продуктов, и крестьяне, то есть подавляющее большинство населения Китая, были особенно довольны: они не только стали лучше питаться, но начали богатеть. И ни крестьян, ни рабочих, ни бюрократов ничуть не заботило, куда приведёт политика, осуществляемая китайским руководством. Между тем политика руководства вела Китай прямо в противоположную сторону — к разорению и нищете, а не к процветанию. Долгосрочным итогом неизбежно должен был стать коллапс, а не стабильность. Чтобы увидеть это, вовсе не нужно прибегать к сложным системным моделям.

В материковом Китае 22 процента мирового населения сосредоточено на 7процентах земель, культивируемых во всём мире. Ясно, что земля в Китае эксплуатируется интенсивно. Крестьяне владеют собственными наделами и могут продавать свою продукцию на открытом рынке. Они выручают немного денег и, как и подобает хорошим бизнесменам, вкладывают большую часть выручки в своё предприятие. Они строят оранжереи — нехитрые сооружения из пластиковой плёнки, натянутой на каркас из бамбука или железа, — что позволяет им выращивать капусту и другие овощи на протяжении большей части года. Производя больше продукции, крестьяне получают большую прибыль. Но им необходимо иметь в хозяйстве больше рабочих рук, которых не может дать система «одна семья — один ребёнок». Младенцы женского пола оказываются нежелательными, когда супружеские пары пытают счастья во второй и третий раз. В настоящее время режим разрешает супружеским парам иметь больше детей, если супруги согласны уплачивать дополнительные налоги. У крестьян есть деньги, и им нужны дети, поэтому они идут на рождение детей и уплату налогов. Вскоре земли будут возделывать ещё больше людей, чем сейчас, и площадь интенсивно используемых земель расширится. Из недостаточно плодородных почв будет выжиматься ещё больше продукции.

Результат нетрудно предвидеть. Эрозия почвы, как отмечалось в главе 2, стала в Китае серьёзной проблемой; она полностью охватила треть используемых пастбищ. Вместе с тем загрязнение окружающей среды распространилось из городов на огромные сельские территории. Около 40 процентов сельскохозяйственных предприятий Китая стали источниками сильного загрязнения окружающей среды в этой некогда буколической стране. Растущая нехватка воды накладывает ограничения на возможности ирригации, а также на использование водных ресурсов для домашних нужд и в санитарных целях.

Несложно предсказать, что произойдёт, если земли будут возделывать ещё больше людей, которым придётся кормить ещё большее количество ртов и рождать ещё больше детей. Весьма правдоподобный сценарии разворачивается следующим образом. На протяжении какого-то времени кривая роста численности сельского населения круто взмывает вверх. Вслед за ней идут вверх и кривые темпов производства основных продуктов питания, но затем начинают взимать свою пошлину эрозия почвы, загрязнение окружающей среды и недостаточная ирригация.

Кривые производства продуктов питания устремляются вниз. Если существующие ныне (в действительности — минимальные) уровни потребления продуктов питания поддерживать на том же уровне, то кривая роста населения Китая повернёт вниз одновременно с кривыми производства продуктов. Но люди, которые ищут и не находят капусту на рынке, не просто уходят с пустыми руками, чтобы завтра снова прийти на рынок. Они ворчат и начинают голодать, а если недовольство продолжается достаточно долго, — восстают. Этот процесс хорошо знаком Китаю с его 5000-летней историей. Автократическое правление всегда перемежалось восстаниями угнетённых масс. Современный режим в Китае воспроизводит политику императоров и, как и предшествующие династии, роет себе могилу. Если учесть, что в Китае сейчас проживает около 1,1 миллиарда человек, то нетрудно понять, что грядущая катастрофа будет особенно тяжёлой и трагичной.

Сценарий развития Китая — лишь один из бесчисленных примеров близорукости общественного и частного секторов, которые стремятся максимизировать кратковременные преимущества, идя на риск катастрофы в отдалённом будущем. В сельской местности и в городах, в сельском хозяйстве и в промышленности наши социально-экономические системы действуют ныне в опасной близости к порогам стабильности. Эти пороги могут быстро оказаться превзойдёнными, и тогда системы внезапно коллапсируют.

Проблема заключается в том, что никто — ни в общественном, ни в частном секторах — не желает учитывать долгосрочные издержки из опасения потерять краткосрочные прибыли. Современные лидеры растрачивают долгосрочную стабильность во имя достижения краткосрочных преимуществ. Что толку, считают политики, в достижении преимуществ по истечении срока пребывания на выборной должности, если преемник может обратить вспять политику, которая обеспечивает достижение преимуществ? Планируемый цикл в правительстве — от выборов до выборов. Припертые к стене бизнесмены скорее всего сошлются в своё оправдание на высказывание лорда Кейнса: в долгосрочной перспективе мы все умрём. Однако уместно напомнить, что перемены ускоряются, а время сокращается; «долгосрочная» перспектива вполне может реализоваться ещё при нашей жизни, и уж заведомо при жизни наших детей. И никто не станет велеречиво распространяться о том, будто к тому времени все наши дети (равно как и наши нации и корпорации) отойдут в мир иной.

Наступило время, когда бизнесменам не меньше, чем политикам, необходимо учитывать фактор ситуации человека при принятии повседневных решений. Люди бизнеса знают, что биполярный мир военной и экономической власти уступает место многогранному миру со многими соперничающими действующими лицами; что глобальный экономический рост замедляется; что количество и качество информации возрастает и множатся разного рода сюрпризы и неопределённости. Бизнесмены подозревают, что все эти признаки свидетельствуют об окончании периода экстенсивного, количественного роста в послевоенные годы и о наступлении периода интенсивного качественного развития. Им необходимо лишь иметь в виду, что качественное развитие в отличие от количественного роста порождает фундаментальные изменения в той системе, в которой оно происходит.

Экстенсивный рост может происходить путём аккреции — накопления всё большего и большего количества одного и того же, тогда как интенсивное развитие носит не кумулятивный, а трансформационный характер.

Система, в которой происходит интенсивное развитие, рано или поздно неизбежно претерпевает бифуркацию.

Нестабильность и, следовательно, грядущая бифуркация наших социально-экономических систем имеет глубокие корни. Лидерство современных обществ не может свести на нет или обратить вспять историческую тенденцию, но в его силах сделать бифуркацию, к которой оно ведёт, менее неожиданной и болезненной.

Такое развитие событий было бы весьма достойной целью. Как говорил Платон, все люди ищут бессмертия в своих деяниях и свершениях. Политики и бизнесмены не меньше, чем учёные, деятели искусства, религиозные деятели и те, кто работает на ниве просвещения, жаждут остаться в памяти людей благодаря тому вкладу, который им удастся внести в прогресс человечества. В конечном счёте такой вклад, по-видимому, является единственным основанием для претензий на бессмертие и для чувства удовлетворённости своей профессиональной деятельностью. Если бы нынешние лидеры могли учесть в своих повседневных решениях более широкий контекст человеческой ситуации, то они могли бы оглянуться на свою карьеру и сказать: «Я внёс свою долю в подготовку человечества к новому, позитивному будущему p. Иначе лидеры не могут быть уверены в том, что им удалось совершить нечто большее, нежели отсрочить грядущую бифуркацию и сделать более затруднительным предсказание того дня, когда она наступит.