|
В предшествующей лекции мы рассмотрели с вами те затруднения, которые встали на нашем пути при попытках собрать из простейших структурных образований сложные структуры мышления. Вы понимаете, что речь шла о том, чтобы собрать в таких структурных схемах именно процессы мышления. Анализируя эти затруднения, мы пришли к основному и кардинальному выводу, что неверной была сама попытка представить отношение замещения, схемы сопоставлений или преобразования объектов как изображения операций как таковых. Скорее, более правильно рассматривать всё это как продукты мыслительных операций, а строение и структуру операций искать в чём то ином — и вообще задавать их Я начну с указания на роль задач и движений в них, которые отчётливо выявились при анализе текста Аристарха Самосского. Оказалось, что процесс рассуждения содержит по меньшей мере три разнонаправленных движения. Мы изображали их связь в виде последовательности В тексте Аристарха Самосского все эти движения выступают совершенно отчётливо. Для того, чтобы решить задачу, ему нужно связать друг с другом неизвестные, или искомые, величины и величины уже известные. Искомыми, как я вам рассказывал, являются расстояния «Земля — Солнце» и «Земля — Луна» и их отношения. Известными для Аристарха являются угловые расстояния в различных позициях. Суть мыслительной работы и решения задачи состоит в том, чтобы связать между собой искомые и известные величины одной цепочкой формальных соотношений. Но эту цепочку нужно ещё построить. И Аристарх начинает особым образом рассуждать. Смысл этого рассуждения примерно таков: искомые величины можно было бы определить, если бы мы знали такие-то и такие-то другие величины. Это утверждение опирается на анализ тригонометрико-геометрической структуры чертежей. Но потом выясняется, что те величины, на основании которых мы могли бы определить искомые, тоже нам неизвестны. Начинается следующих цикл примерно такого же движения: мы могли бы определить эти величины, если бы знали такие-то и такие-то другие. Путём этого движения Аристарх выстраивает в один последовательный ряд те величины, которые ему нужно определить, чтобы решить задачу. А вместе с тем он — и это составляет суть этой части мыслительного процесса — выстраивает в ряд задачи своей работы и таким образом определяет характер и последовательность тех отдельных актов мышления, которые он потом должен будет осуществить. Схематически это можно представить так: задача k — задача i — … — задача 2 — задача 1 Это движение и составляет первую существенную часть его мыслительного процесса. Это замечание позволяет более точно определить смысл самого движения в задачах. Благодаря ему нам удастся построить такую цепочку отношений и представить как лежащее в одной системе то, что раньше для людей в одной системе не лежало. В частности, все вы слышали о таком образовании как «квадрант». Это образование позволяет рассматривать в одной системе углы, их угловые меры и отрезки с их линейными мерами. Таким образом, мы вводим особое средство, которое позволяет нам построить цепочку отношений, в которой все известные и искомые окажутся лежащими в одной системе. Эту систему надо ещё построить. Предполагать, что она уже была задана заранее в качестве одной системы, было бы ошибкой. Движение в задачах выступает в качестве средства для построения подобных систем. Таким образом, пытаясь разложить наш процесс на операции, мы обнаружили целый ряд пунктов, для которых у нас просто нет соответствующих понятий. И теперь я начинаю перечислять те пункты, для которых у нас не оказалось соответствующих, адекватных понятий. Первым пунктом оказывается движение в задачах. Если вы меня сейчас начнёте спрашивать, что представляет собой это движение в задачах, в чём его смысл, то я смогу ответить только одно — что это проблема и именно это надо исследовать. Единственное, что мне удаётся сделать — это поставить саму проблему в некоторой системе и таким образом задать назначение, или функцию, этого движения в задачах. Когда меня спрашивают, существует ли здесь сведение, то я прежде всего хочу уточнить само понятие сведения, и только на базе этого перейти к более точной характеристике того, что здесь происходит. В частности, только таким путём я смогу развести два принципиально разных процесса: с одной стороны, переход от одних задач к другим, можно сказать, — перевод или переведение задачи 1 в задачу 2 и далее в задачу 3… и в задачу k, а с другой стороны, составление самой цепочки, или последовательности, отношений, каждое из которых является ответом на ту или иную из этой серии задач. Двигаясь от одной задачи к другой, мы в конце концов должны перейти к разрешимой задаче. Но при этом мы очень часто переходим к задаче ещё нерешённой. И поэтому мы никогда не знаем, разрешима новая задача, к которой мы переходим, или нет. Поэтому мы продолжаем своё движение и переводим её в другую — разрешимую или уже решённую задачу. Так строятся длинные цепи задач. В дальнейшем именно из этого возникли проблемы теории алгоритмов: нужно было ответить на вопрос, а действительно ли в том или ином случае мы можем перейти и переходим к разрешимым задачам. Но само это направление исследования очень наивно по своим эпистемологическим исходным принципам. Ведь ответ на вопрос, может ли та или иная массовая проблема быть разрешена алгоритмически или, наоборот, не может быть разрешена, даётся лишь при определённом весьма ограниченном представлении самого решения. А откуда мы знаем, какие существуют способы и формы решений различных задач? Может быть, люди изощрятся и выдумают совсем новый способ решения, который мы сейчас не можем учесть в своих представлениях. Интересно, что Ляпунов в своей работе подходит совершенно иначе, чем Марков. Он считает, что всегда может быть найдена такая задача С, которая в конечном итоге даёт решение исходной задачи В. А будет ли она легче разрешимой или труднее разрешимой — это ведает один Господь Бог. Фактически мы всегда исходим из предположения, что задачи должны быть разрешимыми, что мы в конце концов сможем их решить. А если нам в силу тех или иных причин не удаётся этого сделать, то мы переводим практическую проблему в форму другой задачи и решаем эту последнюю. И так до тех пор, пока не получим решение. Если рассматривать это движение с точки зрения человека, осуществляющего его, то он, переходя от одной задачи к другой, всегда рассчитывает на то, что новая задача будет разрешимой, но вместе с тем он никогда не знает этого наверняка. Поэтому, характеризуя этот процесс со сторонней точки зрения, мы говорим о необходимости перехода от одних задач к другим, разрешимым. И мы можем так утверждать, по сути дела, всегда постфактум, ретроспективно, а человек, осуществляющий сам переход, всегда только надеется на это. Второй наиболее важный момент, который обнаружился в ходе нашей работы, — это различие средств и самого процесса решения. На исходных этапах, как вы помните, мы рассуждали так: есть некоторый текст, мы разбиваем его на последовательность единичек, находим структуру каждой единички, из этих структур собираем длинные цепи, и, когда мы это сделаем, то процесс рассуждения будет описан. Но, двигаясь этим путём, мы обнаружили — и об этом я подробно рассказывал на прошлой лекции, — что рассуждения напоминают строительство здания. Если ваше здание строится из кирпичей, в одном случае, а в другом случае — из больших блоков, то при одном и том же внешнем виде здания вы должны будете осуществить две совершенно разных работы. Точно так же и решение задачи: при одном и том же продукте оно будет существенно разным — в зависимости того, из чего вы складываете это решение: из отдельных «кирпичей» или из больших блоков — фрагментов оперативных систем. Но каждый блок, как мы уже обсуждали, Общий вывод таков: в зависимости от того, каким «строительным материалом» мы владеем, из каких блоков мы будем строить рассуждение, наш процесс будет принимать тот или иной вид. Таким образом, мы пришли к исключительно важному и принципиальному различению. Рядом с построенным нами решением (или текстом) должен быть ещё арсенал или резервуар, в котором находятся материал и средства нашей деятельности. Но таким образом мы приходим к двум новым группам проблем:
Третий наиболее важный результат заключался в том, что мы поняли, что сами операции ни в коем случае не могут быть представлены в виде переходов от одних знаний к другим знаниям. В процессе рассуждения обязательно участвуют объекты. В любом целостном рассуждении мы всегда преобразуем так или иначе те или иные объекты. Очень часто мы кроме того В-четвёртых, мы поняли, что нам не удаётся схватить принципы и способы организации или соединения отдельных операций в сложные цепи и структуры. Например, при анализе рассуждений Аристарха мы выяснили, что цель работы состоит в том, чтобы построить последовательную цепочку связей и переходов между рядом величин. Это была та система переходов и связок, о которой мы говорили в первом пункте. В определённом аспекте такая цепь соотношений является конечным продуктом нашей работы. Мы можем представить дело так, что в своём движении по задачам мы точно так же следуем вроде бы этой последовательности, или цепи, соотношений. Тогда, следуя принципу соответствия между подобными связками и задачами, мы можем построить два ряда:
Можно предположить, что процесс мышления заключается в том, что мы последовательно переходим от одной задачи к другой и как бы нанизываем их на один стержень. Но потом мы выяснили, что на следующем этапе каждое из соотношений, зафиксированных в задаче, надо ещё получить. Это тоже предполагает особый процесс мышления. По графической схеме он идёт
Но каждый такой, «перпендикулярный», процесс имеет своё особое основание в объектах. И если мы возьмём всю цепь соотношений и рассуждений, то все объекты — основания каждого «перпендикулярного» процесса — тоже оказываются связанными друг с другом. Выяснилось также, что, получив всю эту цепь соотношений, мы затем ещё раз проходим её в особом движении. И если в задачах мы двигались справа налево, то есть от конца к началу, то в этом последнем движении мы идём в противоположном направлении — от начала к концу. Таким образом, в одном процессе решения задачи у нас оказываются соединёнными несколько разнородных движений. Они имеют разную направленность и Всего этого мы точно так же не обсуждали, задавая первую линейную схему процесса мысли. Очевидно также, что если в процессе мышления существует такое обилие разнонаправленных движений, то подходить к рассуждению в целом с понятием процесса как последовательности операций, линейно следующих друг за другом, совершенно бессмысленно. Кстати, здесь надо сказать, что это вообще один из основных парадоксов мышления и понимание его возникло уже сравнительно давно. Платон с удивлением констатировал, что очень трудно или даже просто невозможно подходить к мышлению с понятием времени. Эта проблема формулировалась им в несколько наивной, но вместе с тем очень глубокой форме; он спрашивал, например: «Когда два плюс два равняется четырём?» Ему приходилось ответить, что всегда. Затем обсуждался смысл слова «всегда» — после возникновения Земли или до (это уже в наших современных представлениях), и он вынужден был ответить, что «всегда» — это значит необходимо и безотносительно к тому, что происходило с Землёй. Идеи оказались вневременными сущностями. Таким образом, всё, что делает человек — еда, сон, политические занятия, — все вроде бы раскладывается во времени. А когда мы переходим к анализу мышления, то оно оказывается безвременным. Я не совсем понимаю, почему здесь не срабатывает понятие времени, но ясно чувствую, что это действительно так. Я пытался дать некоторый общий ответ. Когда мы переходим к анализу понятия структуры, то для его внутренних характеристик времени вообще не существует, оно не входит в набор характеризующих его признаков. Каждая структура дана нам мгновенно во всей совокупности своих элементов и систем. А если мы подходим к ней с понятием времени, то мы представляем её Наконец, в-пятых, выяснилось, что операции мышления отличны от того, что мы называем преобразованиями объектов. Но тогда оказалось, что мы совершенно не понимаем, по каким законам комбинируются операции. Мы даже не понимали, что образует основу всех этих связок — тождество объектов в схемах преобразований или нечто другое. С одной стороны, здесь происходит комбинирование, или, ещё точнее, сцепление, операций друг с другом как материальных кирпичиков, собирание их в последовательности, но с другой стороны, здесь происходит некоторое преобразование объектов и движение по структурам объектов, движение в некотором содержании. И этот второй план, очевидно, подчиняется совсем иным законам. Возникает вопрос, как соединить эти два плана анализа друг с другом и таким путём получить более полное и более общее представление о природе процессов мышления. Очевидно, мы сталкиваемся здесь с обычной проблемой конфигурирования. Но как её конкретно решить для данного случая — это большая проблема. В-шестых, мы выяснили, что двигаясь от изображений элементарных составляющих процесса мысли к его цельному представлению, мы получаем достаточно правдоподобные изображения только для одного простейшего процесса — процесса соотнесения общего формального знания с единичным объектом (этот вопрос подробно разобран в серии сообщений «О строении атрибутивного знания» (1958) (см. Г. П. Щедровицкий. Избранные труды. — М., 1995). На многих примерах можно показать, что подобная структура соотнесения функционирует чуть ли не в каждом процессе рассуждения. Но она, как это выясняется всё более и более, составляет лишь один момент в процессе рассуждения, к ней ни в коем случае нельзя сводить все его механизмы. Во всяком случае, к процессу соотнесения никак нельзя сводить процессы и механизмы построения формальных знаний. Такими были основные результаты анализа процессов рассуждения, проведённых нами в Это совершенно общий механизм всякой науки. Первые шаги её всегда заключаются не в том, чтобы дать ответ на Особенность этого движения состоит в том, что мы связываем проблемы друг с другом: все они возникают на базе введения наших исходных гипотез, каждый новый слой их обусловлен новым шагом детализации и уточнения этих гипотез, существует определённая жёсткая зависимость решения одних от решения других и так далее. Можно сказать, что все эти проблемы образуют одно семейство, Итак, основной результат той работы, о которой я вам рассказывал, — новый круг возникших в ней проблем. Для того чтобы сформулировать этот круг проблем, нам пришлось проанализировать исходные абстракции, выделить всю ту систему допущений, которую мы принимали, вводя эти абстракции, подвергнуть эту систему допущений критике, соотнося её с какими-то другими представлениями об анализируемом объекте, а также с нашими логическими представлениями. В тот момент, когда мы сказали, что исходная схема процесса, Нельзя стать настоящим учёным, нельзя по-настоящему заниматься научным исследованием, если не научиться смотреть на свои понятия как на орудие и средства работы. Это не просто фраза, надо ещё научиться смотреть на них таким образом. Та процедура, которую я вам так подробно описывал, и есть один из примеров того, как вырабатывается и задаётся подобное отношение к собственным абстракциям, моделям объектов. Но вся описанная работа — лишь маленький кусочек в процессе построения научной теории. Итогом очень многих ходов такого рода, какие я описал, является система науки и, в частности, её теории. И это — работа, которую нам всю предстоит выполнить. Если мы возьмём для сравнения систему формальной логики — а она очень проста и, можно сказать, лежит на поверхности — то для этого понадобилось — я беру маленькие сроки — более 400 лет. Конечно, темпы развития науки непрерывно возрастают, но как и в какой мере? Во всяком случае ясно одно, что системы содержательно-генетической логики или теории мышления потребуют многих и многих лет. После этого мы сможем говорить о формальных системах этих теорий, о некоторых их собственных математиках, об оперативной символике и тому подобному. Сейчас у нас ещё нет такой системы общих формальных и достаточно согласованных друг с другом понятий и средств. Но мы движемся в иных принципах и идеях, нежели принципы и идеи традиционной логики. Поэтому я говорю, что на нынешнем этапе основной результат нашей работы — это круг новых проблем. Теперь нужно развёртывать их решения. Но как это делать? Здесь я хочу обратить ваше внимание на одну весьма существенную деталь. Можно было бы развёртывать эти новые проблемы на том же самом эмпирическом материале, в каком мы двигались раньше и на каком мы их получали. Конкретно, — постараться все извлечь из того же самого рассуждения Аристарха Самосского или других аналогичных ему. Но очень часто такой путь и метод работы оказываются мало продуктивными. Часто более эффективным оказывается обращение к другому эмпирическому материалу. Поэтому чаще всего, получив определённый круг проблем на определённом наборе эмпирического материала, нужно перейти к новому кругу эмпирического материала и с самого начала подобрать его так и таким образом, чтобы он был наиболее подходящим для решения именно тех проблем, которые нами сформулированы. Как правило, это должен быть материал, на котором бы стороны, необходимые для решения выделенных проблем, выступали отчётливее всего, а другие стороны, относящиеся к другим проблемам, были бы по возможности полностью элиминированы. Новый материал должен быть видом прежнего материала. Но вместе с тем он должен быть проще исходного с точки зрения каждой новой проблемы. Часто при решении этого вопроса мы пользуемся генетическим методом: строим историческую хронологию и, зафиксировав развитое явление, которое мы структурируем, идём затем к его истокам, к тому материалу, в котором, как мы предполагаем, оно возникло, выделяем его первые зародышевые корни и начинаем анализировать их в свете уже выделенного развитого, ставшего образования. Как правило, некоторые явления, которые интересовали нас в развитом образовании, здесь предстают в более простом и чистом виде — других, усложняющих дело сторон просто ещё нет. Все это существенно облегчает анализ. Такая система сопоставлений и переходов — от развитых форм к их зародышевым состояниям и от зародышевых состояний назад к развитым — является одним из методов набора материала и решения вставших проблем. На это обращал внимание К. Маркс. Он говорил, что ключ к анатомии обезьяны лежит в анатомии человека. Но с другой стороны, анализ обезьяны помогает нам выделить то, что специфически характеризует человека. Я рассказываю эти достаточно общие вещи, чтобы теперь перейти к оценке и объяснению нашего собственного движения. После цикла исследований, проведённых на материале рассуждения Аристарха Самосского, было очень выгодно перейти к другому, более простому материалу, на котором можно было бы решить возникшие проблемы. В этой связи мы обратились к анализу так называемого «детского материала». Мы начали рассматривать не «творческие» проблемы и задачи, как это было у Аристарха, а учебные задачи и деятельность детей по решению подобных учебных задач. Для детей это могли быть совершенно новые задачи, для человечества — старые, уже решённые. Мы надеялись на то, что этот более простой материал позволит нам лучше понять многие стороны человеческого мышления. Пуанкаре выражал этот методический принцип в афоризме: если вы хотите понять природу какой-либо функции, то вам надо устремить её к нулю и к бесконечности. Иначе говоря, если мы хотим понять природу какого-либо явления, мы должны продвинуться к его граничным проявлениям и посмотреть, что происходит с ним там. Итак, мы обратились к анализу мыслительной деятельности детей. Мы обратили внимание на то, что одну и ту же задачу разные дети решают по-разному. Встал вопрос, чем объясняется различие процессов решения. Прежде всего я хочу подчеркнуть, что такой вопрос почти не обсуждался в предшествующих работах, хотя он кажется самым естественным и необходимым. Точно так же этот вопрос не мог встать и при анализе текстов Аристарха. Действительно, бессмысленно спрашивать, почемуАристарх решает задачу так, а не иначе. Нам нужно было просто понять, как он решал, представить его текст как некоторый процесс мышления. А спрашивать здесь, почему он решал так, а не иначе, не имело никакого смысла. Когда же мы перешли к решениям учебных задач детьми, то такой вопрос оказался совершенно естественным и необходимым. Анализ психологической и педагогической литературы показал, что отвечают на этот вопрос, как правило, очень однообразно: один ребёнок умеет решать задачу, а другой — не умеет, или — один ребёнок умеет решать задачу правильно, а другой не умеет решать задачу правильно. Я не обсуждаю сейчас того, что подобный ответ мало что даёт самой психологии и педагогике. Мне важно подчеркнуть лишь один собственно логический момент. Когда мы таким образом поставили вопрос, то исключительное значение приобрело то различие между процессами решения и средствами, о котором я говорил вам раньше. Именно на этих элементарных случаях, благодаря их множественному и однообразному характеру, мы получили возможность ставить вопрос о самой зависимости между процессами и средствами и анализировать её. Важно было также, что мы легко могли представлять строение самих процессов решения этих задач и здесь, следовательно, не возникало никаких особых проблем. Именно на этом упрощённом материале мы получили возможность более детально и подробно исследовать, с одной стороны, сами средства, а с другой стороны, их связь с решениями. Довольно подробное описание всех связанных с этим ходов нашего анализа дано в статьях Н. С. Пантиной и моей в сборнике «Развитие познавательных и волевых процессов у дошкольников» (см. Г. П. Щедровицкий. Исследование мышления детей на материале решений простых арифметических задач. 1965). Для того чтобы вам было понятно моё дальнейшее рассуждение, я представлю материал, с которым мы имели дело, схематически:
Эта схема лишь фиксирует то, с чем мы фактически имели дело в исследованиях этого цикла. Она и появилась там как осознание того материала, с которым мы работали, и первоначально не преследовала никаких других целей, кроме мнемотехнических: мы просто хотели собрать воедино и рассматривать сразу, одновременно всё то, с чем работали. Но именно здесь, на этом примере, отчётливо выступает некоторая общая особенность развития знаковых средств и понятий в науке. Ведь, по сути дела, когда мы таким образом собрали весь материал, с которым работали, представили в специальных блоках всё то, что мы должны были сопоставлять, объединили эти блоки в одно целое, мы, фактически, получили совсем новое образование и новый объект нашей деятельности и исследования. У нас появилась блок-схема и, следовательно, новая особая структура. И теперь, глядя на неё, можно было поставить вопрос и попытаться каким-то образом ответить на него: нельзя ли использовать эту схему для того, чтобы получить новые знания о мышлении и, в частности, о его процессах? Но, таким образом, мы перешли к новому представлению мышления и к новой группе проблем, которые задали нашим прежним представлениям новое освещение. Если раньше мы рассматривали мышление как процесс, то теперь, наоборот, процесс мы стали рассматривать как одну часть, один кусок, мышления. Другими частями мышления оказались задачи и средства. Именно в средствах мы стали искать причину и основание того, что в одних случаях мы получаем одно решение задачи, а в других — другое. Чтобы охарактеризовать тип процесса и объяснить, почему в одних случаях мы имеем один тип, а в других случаях — другой, мы должны были ссылаться на средства, на их особый характер, анализировать сами средства. Этот переход в исследовании мы зафиксировали графически в структурном представлении состава мышления. Так, мы, фактически, стали применять в исследовании мышления не только системный, но и структурный подход. Вместе с тем сама деятельность мышления выступила для нас как структура. Пользуясь описанным материалом, я хотел бы обратить ваше внимание на некоторые очень общие вещи, характеризующие всякое мышление. Очень часто в исследованиях по истории науки можно прочитать, что Мне хочется ещё и ещё раз повторить, что этот результат является исключительно важным и принципиальным; он знаменует собой совершенно новую точку зрения на мышление и вообще деятельность. Первый и вполне естественный вопрос, который затем встал перед нами, таков: является ли эта блок-схема полной, может ли она рассматриваться как некоторая целостность? Когда раньше мы рассматривали процессы отдельно, а средства отдельно, то вопрос о полноте и целостности наших представлении вообще не вставал. Но теперь, когда мы соединили эти блоки вместе и рассматриваем их как одну структуру, неизбежно встаёт и должен быть решён вопрос о полноте и целостности. Если это фрагмент некоторой целостности, то мы должны будем с ним работать совсем иначе, чем с полной целостностью. Это тоже очень общий вопрос. Каждый раз, когда мы имеем дело с некоторым структурным образованием, вопрос о его целостности и полноте становится одним из самых важных и принципиальных. Очевидно, нужно найти особые критерии для решении всех этих проблем. Важно также обратить ваше внимание на те основания, в силу которых появляется само движение в целостности. Чтобы пояснить эту вещь, мне придётся напомнить вам всю предшествующую линию нашего движения. Представьте себе, что мы описали некоторый единичный процесс мысли. Затем мы начинаем сравнивать его с другим процессом. Но для сравнения нужны некоторые общие критерии и параметры. Таким параметром оказывается общность задач. Но вместе с тем само сравнение процессов мышления по отношению к одной задаче поднимает новый вопрос: почему они различны? Отвечая на этот вопрос, мы должны были расширить и дополнить предмет изучения, охватить ещё один элемент — средства деятельности. Получилось, таким образом, что мы, выделив объект, поставили затем относительно него такой вопрос, что на него нельзя было ответить, оставаясь в рамках лишь одного этого объекта. Надо было привлечь новый дополнительный материал, а вместе с тем расширить границы рассматриваемого нами объекта и предмета. Но нетрудно заметить, что и относительно средств мы можем поставить точно такой же вопрос: почему у одних детей имеются одни средства, а у других — другие? И чтобы ответить на него, мы должны будем снова расширить объект и предмет исследования, должны будем дополнить его ещё какими-то блоками. Такое движение обнаружилось в науке
Я не знаю, как осуществлял эту вторую линию движения Лейбниц, — это очень интересно специально исследовать. Здесь надо сказать, что Лейбниц вообще был такой фигурой, которую очень важно и интересно рассмотреть. Количество трудов, опубликованных им при жизни, очень невелико. Но он оказывал влияние на развитие всей науки своего времени. С ним переписывались почти все крупнейшие учёные. Он откликался на все открытия своего времени, чуть ли не в каждом был его вклад, он давал массу советов и рекомендаций другим учёным. В последующее столетие влияние идей и работ Лейбница несколько упало, знания о его деятельности и влиянии стали фрагментарными. XX век пытается восполнить этот пробел и понять действительное значение идей Лейбница, тем более, что многие из них важны и для нашего времени. Если мы возьмём эту проблему полноты и целостности систем в рамках и в свете общей методологии структурно-системного исследования, то можно будет сформулировать две общих проблемы:
Если мы перенесём это на теорию деятельности, то указанные вопросы будут специфицированы так:
Если теперь мы вернёмся к истории наших работ, то должны будем просто зафиксировать последовательность постановки проблем. Когда появилась трёхчленная блок-схема и блоки были связаны между собой, то естественно встал вопрос о способах связи их друг с другом. Вторым встал вопрос о том, полна ли нарисованная нами система. При некоторых поворотах проблем такой вопрос был правомерным, хотя в принципе его вряд ли можно считать достаточно обоснованным и всеобщим. Наверное, можно задавать такие единицы и так их задавать, что это будет совершенно и полностью отсекать подобные вопросы. Третий вопрос может быть сформулирован так: как подобная единица будет относиться ко всему тому широкому миру, в котором она «живет», то есть ко всему универсуму деятельности? Каждый из перечисленных вопросов породил длинную цепь обсуждений, рассуждений и проблем. Оказалось, в частности, что ответ на вопрос, каков характер связей между отдельными блоками, зависит от того, какую точку зрения мы принимаем на весь универсум деятельности. Оказалось, что сам вопрос, сформулированный так, как это сделано выше, во многом некорректен, ибо может быть много разных связей, а какими они будут, зависит от того, в каких процессах и механизмах мы рассматриваем деятельность вообще. Рассказывая об этой линии исследования, я хочу сразу сделать прыжок вперёд, так как было очень много разных попыток ответить на вопрос, прежде чем сообразили, что сам вопрос поставлен недостаточно точно и не может иметь однозначного решения. Здесь было много ложных ходов и много путаницы. Теперь, проделав всё это движение, мы знаем, что в этом пункте возможно по меньшей мере три разных подхода, три разных точки зрения. Например, мы можем стремиться к тому, чтобы получить некоторую единицу деятельности. Понятие единицы очень сложно, я его буду ещё обсуждать. Если мы говорим о единице, то она всегда будет в каком-то смысле замкнутой системой. Единица это то, для объяснения чего нам ни к чему не надо обращаться. Единица это то, что как бы «штампуется». Но мы можем поставить и совсем иной вопрос: как обобщить и представить в одном изображении многочисленные единичные акты деятельности. Вы совершаете один акт деятельности, сегодня и здесь, я — другой акт, завтра и в другом месте. Каждый человек совершает множество разных актов деятельности. Мы не можем исследовать каждый из них отдельно. Мы должны исследовать Но мы можем задать и совсем иную позицию. Универсум деятельности напоминает нам поток, в котором отдельные частички, отдельные акты постоянно сцепляются друг с другом, одни тянут другие, вместе они образуют сложные цепи и комплексы, и каждый элементарный акт существует лишь постольку, поскольку он связан с другими и зависит от них. Отдельные единичные акты деятельности умирают, непрерывно сменяют друг друга, а деятельность как целое постоянно воспроизводится и продолжает жить. Это то, что называется историей деятельности. И эта история задаёт определённую позицию в анализе связей внутри каждого акта деятельности и связей между ними. Мы можем, например, ставить вопрос о развитии деятельности. Это будет, по сути дела, уже четвёртая точка зрения на структуру деятельности, на связи между её элементами. На первый взгляд, может показаться, что история и система развития — это одно и то же, что история — это и есть система развития. Но это неправильно. История как раз напоминает непрерывный поток, реку. Бессмысленно, например, говорить о том, что вода в Волге, отдельные единички её потока развиваются. Мы можем говорить об изменении подобного потока в силу Фактически, для того, чтобы говорить об изменении, мы должны иметь два разных представления этого явления и как бы накладывать их друг на друга. Первое представление касается самого потока. Мы членим его на отдельные единички или элементы, находим сцепления их и можем рассматривать эти сцепления либо как одновременно данные на протяжении всего потока реки, либо как непрерывно изменяющиеся во времени в некотором разрезе потока, в некотором створе. Но при таком представлении мы никогда не сможем говорить ни об изменении, ни о развитии. Чтобы перейти к этой второй точке зрения, мы должны ввести набор параметров потока и рассмотреть изменение в них. Анализ изменения и развития деятельности предполагает, во-первых, выделение в общем потоке некоторых единиц, во-вторых, определённую хронологизацию разложенного таким образом потока, выделение в нём определённых временных средств (такая хронологизация включает отождествление того, что представлено на срезах, как разных состояний одного и того же), наконец, в-третьих, сопоставление единиц, взятых на разных хронологических срезах, с точки зрения того, какие изменения в них происходят. Если на основе этого удастся найти некоторые линии изменения, то есть некоторые тенденции, известную периодичность и тому подобное, то можно будет формулировать Другими словами, разговор о развитии, при условии, что мы имеем описанный выше поток, предполагает выделение некоторой подсистемы, которая рассматривается как статическая, единовременно данная и как изображение того объекта, который движется и развивается в этом потоке. Не поток сам по себе оказывается объектом, а в потоке есть ещё особый объект, который течёт, создавая поток. С этими логическими схемами анализа тесным образом связаны знаменитые рассуждения представителей элейской школы о том, что бытие едино и неизменно. Они были первыми, кто подошёл к проблеме универсума. Если вы говорите об универсуме, то вы должны представить его как некоторую статическую структуру, а затем вы можете говорить об изменениях в нём, задавая несколько разных состояний. Но тогда у вас фактически уже не будет универсума: вы будете рисовать две системы и говорить, что когда есть одна, то ещё нет второй, а когда есть вторая, то уже нет первой; вы должны будете вместе с тем взять эти две системы вместе, установить между ними определённую связь, причём такую, что вы вторую будете объяснять с помощью первой, а первую будете относить ко второй. И для того, чтобы всё это фиксировать, нужен будет наблюдатель, вышедший за границы вашего универсума. А если вы будете находиться внутри универсума, то вам придётся задать его как единое и неизменное бытие. Но это отклонило нас несколько в сторону, а сейчас важно подчеркнуть основной вывод. Мы, фактически, уже поняли, что анализ выделенного нами потока с точки зрения понятия развития предполагает выделение совершенно особых, специфических единиц. Эти единицы должны быть относительно независимыми, замкнутыми целостностями. И только сопоставляя их друг с другом, мы сможем говорить об изменении Итак, возможны четыре разных плана рассмотрения универсума деятельности и его единиц, и каждый из них задаёт совсем особую логику анализа самих этих структур и входящих в них связей. Очевидно, что связи между «процессами» и «средствами» будут разными в зависимости от того, в каких единицах и, соответственно, структурах я их буду брать. Если я возьму единицу деятельности саму по себе или, скажем, с точки зрения её осуществления, то должен буду задать одни связи между элементами. А если я возьму её с точки зрения процессов развития, то должен буду задать совсем иные связи между теми же элементами-блоками. Таким образом, с этого места ответ на вопрос о том, как связаны друг с другом средства и процессы, должен пойти по нескольким линиям — в зависимости от того, в каком плане и с какой позиции мы берём сами единицы деятельности. В плане осуществления единицы мы будем иметь одни связи, а в плане развития деятельности — другие связи. Но чтобы анализировать осуществление, нужно задать обязательно полную единицу. Итак, мы задали две линии, по которым должен дальше двигаться наш анализ. Одна линия — анализ связей между процессами и средствами мышления с точки зрения идеи развития деятельности внутри потока её воспроизводства, другая линия — анализ
Все эти связки были получены при анализе детского материала, но затем они были перенесены в систему историко-научных исследований типа исследования текста Аристарха Самосского. Нам казалось тогда, что в этой схеме заключена часть ответа на вопрос, почему и каким образом Аристарху удаётся решить стоящую перед ним задачу. Построение и анализ этих схем мы начинали с задач. Мы предполагали, что задачи поступают в данный акт или структуру деятельности Задача встаёт перед тем или иным учёным, и он на базе имеющихся у него средств строит определённый процесс решения. Когда мы говорим, что появилась новая задача, то это означает, что нет построенного ранее процесса решения, который бы давал ответ на вопрос задачи. С другой стороны, мы предполагаем, что имеющийся набор средств даёт возможность построить тот процесс, который нужен для решения. Процесс есть то, что строится из этих средств и на основе этих средств. Если мы будем рассматривать всё это движение только с точки зрения «строительного материала», то должны будем сказать, что во вновь построенном процессе решения не будет ничего нового; там будет лишь то, что уже было в предшествующем наборе средств. С другой стороны, если отвлечься от «точки зрения материала», мы должны будем сказать, что в этом процессе решения появится нечто новое, такое, чего не было ни в существовавших ранее средствах, ни в построенных ранее процессах. Новым в построенном нами процессе будут связи между прежними средствами, вновь полученный способ комбинирования, или, точнее, само комбинирование средств. Кстати, подобные новообразования предполагают очень сложную мыслительную работу тех исследователей, которые строят решение задач. Когда вы читаете работы классиков прошлой науки — Кавальери, Галилея, Маркса — и сравниваете их с многочисленными современными книжками, то вас может поразить, при поверхностном подходе, многословие старых авторов. Но это многословие было нужно им, чтобы логически обоснованно построить новые комбинации средств, новые связки. Рассматривая и анализируя подобные работы, мы должны очень резко и чётко различать и разделять продукты двоякого рода — положения или научные знания, полученные в результате и в итоге всей их работы, и сами новые комбинации средств, то есть процессы, которые они с большим трудом и тщанием строят. Показательно, что после того как три тома «Капитала» были написаны, Карл Каутский изложил основное их содержание в тоненькой книжке; он элиминировал все построения, то есть другими словами, все леса, которые были нужны, чтобы возвести здание знаний, и изложил только сами знания. Но поэтому бессмысленно читать брошюру Каутского, если хочешь понять, каким образом рассуждал Карл Маркс и как он пришёл к своим основным результатам. Чтобы создать новые комбинации средств и вместе с тем новый процесс решения, надо очень много комбинировать, заходить с разных сторон, отбирать удачные комбинации и отбрасывать неудачные. Именно это и составляет суть того, что мы называем творческим процессом. Но мне важно подчеркнуть, что когда исследователь столкнулся с новой проблемой или задачей, то он никогда не выдумывает особых специализированных средств для её решения. Он начинает решать задачу с помощью того набора средств, который у него уже есть. Иного и не может быть. Но вместе с тем, строя процесс решения, он создаёт нечто новое, новую комбинацию или новую связку средств. Созданная таким образом комбинация или связка, как правило, сама становится особым средством. Но сначала она — средство в процессе решения. Эта новая комбинация и есть то, что позволяет решить задачу. Но хотя всё это так, самого этого новообразования как Важно подчеркнуть также, что процесс решения представляет собой особую систему. Если мы вспомним работу Аристарха Самосского, то следует отметить, что там использовались разные средства — из разных оперативных систем: арифметических, геометрических, тригонометрических. Аристарху, чтобы решить задачу, нужно было особым образом соединить их друг с другом, соединить в контексте решения стоявшей перед ним задачи. Именно эта связь разнородных средств внутри единой системы решения и является новообразованием, в конечном счёте новым средством. Вместе с тем, меняются и все обслуживающие эти системы понятия. Соединяя геометрические и тригонометрические величины внутри единой системы, мы должны и те, и другие рассмотреть просто как величины, как нечто однородное, а это предполагает новое и притом особое понимание. Что здесь происходит раньше, я пока не знаю — это нужно специально исследовать. Мне важно подчеркнуть лишь, что это происходит. Само по себе — это очень интересная общая проблема. Чтобы появилась комбинация, нужно сначала создать сцепление, то есть — чаще всего — применить последовательно одно за другим два разных средства и два метода. Но затем начинает выделяться сама связка в этой комбинации. Она не может быть выделена как просто возникшая и существующая в единичном случае. Чтобы зафиксировать её в качестве особого средства и определить для этого в особом знании, нужно произвести сравнение многих случаев и обобщить их. И эта работа осуществляется уже в связи с новой, иной задачей на схеме она обозначена как задача 2), и таким образом происходит оформление связки, созданной в процессе решения, как особого средства, перенос его в блок «средства». Таким образом, чтобы сделать вновь возникшую связку действительным новообразованием, её нужно выделить. Иначе говоря, не объединённые и приложенные друг к другу средства создают нечто новое, а само объединение и приложение их друг к другу. Но вначале оно возникает как нечто единичное, а чтобы начать существовать в социализированном обществе, оно должно быть сделано общим и регулярным. А это требует особой процедуры обобщения. Когда новая связка появилась в процессе решения, то развитие ещё не произошло. Пока построен лишь некоторый новый процесс. Если мы не выделим вновь созданную связку в особом знании и не сделаем её таким образом особым средством, она умрёт вместе с процессом решения. Новообразование, несмотря на то, что оно возникло, погибнет, так и не превратившись в развитие средств. Обсуждая вопрос о развитии деятельности, я могу выделить каждый из зафиксированных в схеме блоков. Я могу спросить: идёт ли развитие по задаче? Вы знаете, что охарактеризовать развитие — это значит задать некоторое регулярное правило перехода от одних образований к другим. Поэтому вопрос этот означает: существует ли регулярный переход от одних задач к другим? Я ставлю этот как проблему, хотя мне кажется, скорее, что на неё уже сейчас можно ответить отрицательно: такого регулярного правила нет. Точно так же я могу поставить этот вопрос относительно процессов: существует ли регулярный переход от одних процессов к другим процессам? Оказывается, что такого регулярного правила нет, и, следовательно, к процессам решений, взятым отдельно от всей структуры деятельности, вообще не применимо понятие развития. Между прочим, к процессам это понятие не применимо уже хотя бы потому, что они являются особыми продуктами нашей деятельности — а ко всем продуктам, как к Оказывается, что понятие развития (взятое в узком смысле этого слова) может быть применено лишь к содержимому одного блока — средствам деятельности. Этот момент требует специального объяснения. Анализируя механизмы развития знаний и средств их графического выражения, мы выяснили, что когда в процессе решения задач появляются некоторые новообразования, то затем ставится вторичная задача — выделить их в виде особых средств, зафиксировать их в особом знании. Но выделение новых средств из процессов происходит всегда соотносительно с уже существующими средствами. Иными словами, анализ новообразования в процессе ведётся сквозь призму уже имеющихся средств, и появившиеся новообразования выделяются в виде особого средства тоже относительно этих прошлых средств. Таким образом, существует и реализуется зависимость формирования и оформления новых средств от прежних, уже существовавших раньше. Мы можем здесь говорить об определённой преемственности между прошлыми и новыми средствами, и эта преемственность есть то, что может быть оформлено в виде особых регулярных правил перехода от одного к другому. Анализируя все эти процессы и механизмы далее, мы поняли, что, Мы назвали вторую часть описанной деятельности «рефлективной». Собственно, только в результате неё происходит действительное развитие деятельности и в арсенале средств появляется новая добавка, характеризующая усложнение и развитие системы средств. Итак, новообразования появляются в процессах решения «первичных» задач. Но если бы они так и оставались в этих процессах, то всегда бы погибали, или умирали, вместе со смертью процесса, а в деятельности не происходило бы никакого развития. Но, как правило, возникшие в процессах новообразования выделяются с помощью вторичных рефлективных процессов в особые средства. Это происходит с помощью особых вторичных задач, называемых рефлективными. Выделение и оформление этих особых задач характеризует специфику науки как таковой. Поскольку в блоке средств появляется новое образование, дополняющее и развёртывающее прежние средства, мы имеем чёткую схему развития и можем искать и формулировать его правила. Средства деятельности — это те её элементы, по которым мы определяем развитие деятельности как целого. Новообразования появляются в процессах, а откладываются они в средства. Все это в целом и образует то, что я выше назвал схемой круговорота деятельности. Здесь вместе с тем отчётливо выступает различие между правилами и закономерностями развития, с одной стороны, и механизмами развития, с другой. Закономерности развития связывают между собой блоки «средства 1» и «средства 2». Механизм развития это то, что связывает их через процесс новообразования в них и рефлективное выделение этих новообразований. Схематически это можно представить так:
Когда мы говорим о закономерностях развития, то мы Законы нужны нам для того, чтобы не изучать точно и детально сами механизмы, но чтобы подменить, или заместить, их некоторыми другими процессами нашей собственной деятельности в соответствии с формальными правилами или же естественными процессами, подчиняющимися этим законам. Законы очень хороши и эффективны, поскольку они упрощают нашу деятельность и дают нам возможность овладевать многими явлениями естественного и социального мира. Но законы нехороши тем, что они не дают представления о реальном процессе. Поэтому, если мы хотим выяснить, что происходит на самом деле, то мы должны обращаться к анализу механизмов и должны оставить в стороне законы. Таким образом, закон можно определить как то, что вообще не отражает реального механизма исследуемых процессов. Закон хорош тогда, когда мы хотим свернуть наше знание о механизмах и работать с чем-то значительно более простым, чем то, что есть на самом деле. Закон очень выгоден в употреблении именно потому, что он неадекватен реально происходящим явлениям. Именно это и позволяет нам так эффективно использовать закон. Механизмы и знания о механизмах, в противоположность этому, адекватны тому, что происходит на самом деле, но это не даёт возможности очень часто использовать их в нашей деятельности. Иначе говоря, знания о механизмах часто бывают непригодными к использованию в нашей деятельности именно потому, что они очень хорошие и точные знания. Все эти утверждения дают нам возможность разделить знания на две группы:
К знаниям первого типа относятся модели, изображения, схемы и тому подобное. К знаниям второго типа — то, что даёт возможность строить вывод. Рассмотрим более подробно, каким образом используется знание законов и закономерностей в нашей деятельности. Представим себе, что мы исследовали ряд переходов от одних средств к другим и выразили их в По сути дела, мы здесь с вами уже поняли условия, в которых возникают и работают формальные системы. Вместе с тем мы поняли один из наиболее важных механизмов развития самого мышления — замены естественных процессов искусственными. Формальные системы знания для того и создаются, чтобы заменить простыми и правилосообразными процессами то, что раньше происходило естественным, неправилосообразным путём. Я не обсуждаю сейчас специфические условия и механизмы применения формальных систем в мышлении. Нетрудно заметить, что они могут идти по нескольким различным линиям. Одну линию, например, составит применение формальных систем для образования процессов решений, другую — использование формальных систем для развёртывания новых средств безотносительно к процессам, то есть в других процессах. Наверное, если рассмотреть все эти вопросы подробнее, то мы увидим, что именно таким путём пошла математика, что, может быть, именно этим определяется давно зафиксированное разделение наук на эмпирические и собственно математические. Я думаю, что исходя из этой схемы можно объяснить смысл работы Ван Хао и других исследователей, пытающихся машинизировать мышление, разрабатывать машинный перевод и тому подобное. Этим же механизмом объясняется постоянное смешение разных предметов исследования в истории логики. Когда, например, Галилей построил Это указание на то, что на подобной замене построены, по сути дела, все идеи машинного мышления, является особенно важным для вас, будущих инженеров. Чтобы создать условия для машинного мышления, надо исследовать реальные механизмы содержательного мышления. Но, исследуя, нужно представить их в особой, неадекватной этим механизмам форме законов и закономерностей, в форме формальных правил. Когда мы это сделаем, то сможем запихнуть соответствующую деятельность в машину. Таким путём мы можем заставить машину получить все те продукты, которые мы уже получали содержательным путём, и кроме того все продукты, которых мы ещё не получали, но которые могут быть получены с помощью процедур, выраженных в этих правилах. Совершенно очевидно, что подобная работа имеет все законные основания и необходима. Ошибочным и незаконным является только одно: когда правила и принципы работы подобных машин начинают выдавать за модели или изображения содержательной мыслительной деятельности, того объекта, который исследовался нами в исходном пункте. Очевидно, чтобы имитировать или моделировать реальное содержательное мышление, нам нужно будет запихнуть в машину сам тот механизм, который мы исследовали. Но, конечно, это можно будет сделать лишь в той мере и настолько, в какой и насколько мы сумеем его точно описать. Кроме того здесь непонятно, что значит запихнуть этот механизм в машину; ведь у неё совершенно иная морфология, иные структурные и процессуальные возможности. Кроме того, важно подчеркнуть, что до сих пор все работы по машинному мышлению, как правило, ограничиваются только теми блоками, которые я рассматривал, то есть блоками средств и процессов. Сюда не входят, например, задачи. Поэтому, когда, опираясь на связи, установленные между блоками средств и процессов, начинают задавать вопрос, может ли машина имитировать мышление человека, то совершают очевидную и весьма грубую ошибку: умозаключают на основе заведомо неполных представлений и данных. Ведь характерным и специфическим для человеческого мышления является совсем не то, что зафиксировано в этих двух блоках — процессов и средств, — а постановка задач и развёртывание того, что фиксировано нами в третьем блоке. Иными словами, всякий реальный процесс мышления, поскольку он определяется возникшими задачами, есть продукт особых условий реальной социальной жизни, то есть общения людей друг с другом, возникновения новых проблем и задач, кооперированной деятельности производства (в том числе научного), конфликтов между членами групп и социальных коллективов. Поэтому, когда говорят о машинном воспроизведении, то совершенно опускают эту сторону дела. Ведь иначе пришлось бы говорить о запихивании в машину процессов постановки задач, и именно — социализированных задач, потому что других не может быть, об общении машин с людьми, причём — общении на разных правах, потому что иначе человек не позволит машинам ставить ему и им самим другие задачи, и так далее и тому подобное. Надо заметить, что эти проблемы хорошо понимает и специально обсуждал Ст. Лем. Он понимает, что такое социальность, он понимает социальную природу мышления. Но этого не понимают все те, кто всерьёз говорит о передаче мышления машинам. Человеческое мышление есть произведение массовых социальных ситуаций. А все те, кто говорит о машинном мышлении, сводят его к продуцированию процессов решений на базе строго определённых и фиксированных средств или, в крайнем случае, к продуцированию новых средств. А мышление есть прежде всего продуцирование задач. С этой точки зрения нельзя оторвать «мыслящую» машину от конструктора, поставившего ей задачу и заложившего в неё определённые средства для их решения. Именно конструктор и связанный с ним учёный превращают естественный, содержательный и случайный процесс в искусственный, формальный и законосообразный. А когда это сделано, то, что получилось, можно передать машине. С точки зрения структуры деятельности машина не является целостной единичкой и системой. Эти вопросы специально обсуждал в одном из своих докладов О. Генисаретский. Он убедительно показал, что функционирование машины не может быть рассмотрено изолированно от функционирования людей, он показал также, что их — человека и машину — объединяет в одно целое общая для них семиотика, и всё это делает единственно возможной единицей симбиоз машины и человека. Только вместе они обладают тем, что называется деятельностью. Таким образом, сама постановка всех этих вопросов о передаче мышления машинам является неверной, или, точнее, просто неграмотной с точки зрения социологического анализа деятельности, и это можно понять с помощью очень простых абстракций. Вернёмся, однако, к нашей основной теме. Рассматривая связь между средствами и процессами с точки зрения механизмов и закономерностей развития, мы получаем схему круговорота деятельности. Эта линия оказалась более простой, чем вторая. Чтобы рассмотреть связь между средствами и процессами в плане функционирования одной единицы деятельности, пришлось построить более сложное образование и ввести в исходную блок-схему новый дополнительным элемент. Было сделано несколько попыток в этом направлении. Первой появилась схема «пятичленки» вида которая называлась схемой «конверта»:
Я сейчас не обсуждаю вопрос, почему в ней было именно пять блоков, из каких соображений мы пришли ко всему этому — всё это можно посмотреть в специальных докладах того периода. Подобное представление рассматривалось нами как первая простейшая единица деятельности. Мы говорили в тот период, что любой меньший набор блоков лишает нас возможности говорить о единице и задаёт лишь фрагмент акта деятельности. Затем последовало предложение А. Голова, который по аналогичной схеме построил сначала 17-членную блок-схему, а затем 51-членную схему. Ведь вы понимаете, что когда вместо пяти блоков появляется семнадцать, то на этом уже нельзя остановиться. Эта схема была построена на очень разумных основаниях и очень законосообразно, но одновременно смущала количеством входящих в неё блоков. С таким большим количеством трудно было работать. Дальнейшее обсуждение этой схемы привело к впечатлению, что схема развёртывалась нами в не совсем эффективном и разумном направлении. Дело в том, что вообще любые подобные схемы выступают в довольно странных функциях. Одна бесспорная функция — это «разборный ящик». В частности, сам Голов, строя свою схему, исходил из интроспективного анализа процессов решения им задач разного рода. Он нашёл, что весь процесс решения, начиная от формулировки проблемы и кончая получением ответа, раскладывается на Вместе с тем нетрудно заметить, что подобные схемы не дают возможности решать проблему развития деятельности. Когда вы изобразили в схеме «конверт» и написали в нём названия основных блоков — задачи, средства, процессы, объекты и продукты, — то такое представление деятельности не даёт возможности ответить на вопрос, в чём состоит суть развития самих задач, объектов и средств. Если же вы хотите удовлетворить генетическому плану, то вы не можете писать в блоках лишь названия их содержимого, а должны и его представить в особых структурных схемах. Только на таком пути мы сможем показать, как одни структуры актов деятельности развёртываются или развиваются в более сложные структуры. Таким образом, мы естественно пришли к вопросу о том, как должны задаваться все блоки подобных схем, какую структуру они должны иметь. Но параллельно всему этому шла ещё другая линия анализа. Если по первой линии мы должны задать типологию всех блоков, удовлетворяющих общему принципу развития, то по второй линии мы должны были ответить на иной вопрос: каковы критерии полноты задаваемых нами единиц деятельности и в какой системе этот вопрос может быть решен? Но, чтобы подойти Очевидно, что каждый человек может либо сам вырабатывать эти средства, либо заимствовать их у других людей. Очень часто другие люди просто передают ему эти средства. Именно через этот процесс передачи средств деятельности от одного поколения к другому и осуществляется вместе с тем развитие средств деятельности. Но передавать средства деятельности от одного человека к другому можно только в системе, в контексте самой деятельности. Средства, вырванные из одной деятельности и ещё не включённые в другую, вообще не являются средствами. Вместе с тем, чтобы передать их как средства, нужно вырвать их из процессов деятельности. В этом, между прочим, один из основных парадоксов трансляции деятельности — парадокс, вызвавший к жизни обучение. Мы уже с вами знаем, что каждое средство связано с предшествующими или другими средствами через тот процесс решения, в котором оно было получено. Таким образом, любое средство связано с предшествующими процессами деятельности и с предшествующими средствами; они, в свою очередь, связаны с другими предшествующими средствами и процессами и так далее. Так мы приходим к исключительно важному и вместе с тем во многом парадоксальному выводу, что наша сегодняшняя производственная и научная деятельность является лишь частью, или фрагментом, всей человеческой деятельности, что она неразрывно связана с теми деятельностями, которые осуществлялись когда-то давно в ранние исторические периоды. В том, что мы с вами делаем сегодня, каждый раз участвуют и Аристотель, и Галилей, и Гегель; они работают вместе с нами. Здесь нам вновь приходится вернуться к представлению деятельности как единого потока. Если в этом потоке мы задаем какой-либо срез и выделяем некоторые акты деятельности, скажем, между 1900 и 1964 годами, то подобная система, как оказывается, не является каким-либо целостным объектом и не может рассматриваться как целостный объект — это лишь часть общего человеческого потока деятельности. Структуры деятельности, созданные до 1900 года работают в актах деятельности после 1900 года. Представьте себе такой образ: люди начинают строить бесконечноэтажный дом. Они непрерывно поднимаются вверх по этим этажам и оставляют нежилыми нижние этажи, бросают там средства, продукты, рухлядь. Они непрерывно строят все новые этажи, которые покоятся на предыдущих. В каком-то смысле они живут без всего того, с чего они начинали и что может рассматриваться как уже пройдённое. Но, если вы попробуете убрать это пройдённое, то все здание рухнет, ибо новые этажи стоят на прежних. Хотя прежние, ранее выстроенные этажи уже оставлены, в них не живут, но все здание покоится именно на них. На нижних этажах остались лишь тени предков, но они участвуют в жизни новых поколений и иногда значительно активнее, чем сами молодые. Если вы хотите уйти от заданного мной образа и всех навеянных им аналогий, то можно будет перейти уже к собственно научным построениям и моделям — к модели биосферы, созданной нашим великим учёным Вернадским, а затем к модели ноосферы, созданной французским учёным Тейяром де Шарденом и разрабатывавшейся далее Вернадским. Я не буду обсуждать детали этих представлений — всё это можно посмотреть, в частности, в последнем посмертном томе работ Вернадского, мне важен будет лишь сам принцип. Как Вернадский, так и Шарден рассматривают замкнутую систему, возникшую на земном шаре, как развивающуюся последовательно по слоям, причём таким образом, что каждый последующий слой сначала возникает на основе предыдущих и является зависимым от них, а затем подчиняет себе всё предыдущие и перестраивает их. На первом этапе таким слоем для Вернадского была жизнь, биоидные структуры, на втором этапе таким слоем для Шардена и Вернадского стал «разум», то есть мыслительные социальные структуры. Они считали, что как первое, так и второе, возникая из предшествующих слоёв, затем перестраивают их и подчиняют себе. Интересно, что Шарден рассматривает ноос, разум, как вершинное достижение мирового развития, и в этом смысле — как центр Вселенной. Но это тоже только образ, о которым я вам рассказывал мимоходом. Но нам нужно вернуться к анализу тех связей, которые мы устанавливаем между последовательно возникающими средствами через процессы, в которых они создаются. Мы имеем единый поток или реку деятельности, мы выделяем в ней единицы разного рода — задачи, средства, процессы — и затем структурируем их особым образом, устанавливая сети связей. Но, чтобы задать эти сети связей, мы должны прежде всего выяснить, какие механизмы существуют в этом потоке, и только такой анализ позволит нам научно обоснованно подойти к анализу каждой отдельной единицы деятельности. Ведь единица и есть тот элемент и та простейшая структура, которую мы должны выделить в этом потоке, чтобы объяснить всё происходящие в нём процессы, их движение. Иными словами, чтобы ответить на вопрос, какой же является единица деятельности, надо предварительно понять ту систему процессов и их механизмов, которые задают весь поток истории деятельности. Это объясняется общим принципом, к которому мы уже не раз обращались: в органических системах подобного типа элемент всегда определяется связями целого. Единицы деятельности в силу этого бывают такими, то есть обладают такими элементами и такой структурой, каких от них требует вся система целого. Конечно, мы не можем анализировать и изучать весь этот поток деятельности, начиная с незапамятных времён и до наших дней. Но если мы поймём некоторые общие или частично общие механизмы и закономерности, задающие сети связей в этом потоке деятельности, то мы сможем более глубоко и точно анализировать структуру актов деятельности, которая задаётся этими механизмами. Поэтому наше обращение к универсуму всей деятельности при анализе внутренней структуры отдельных её единиц вполне оправдано и необходимо. Нельзя решать эту задачу так: сначала проанализировать и понять структуру единиц, а потом перейти к внешним для них связям целого. Нет, движение должно быть прямо противоположным: от целого и его целостно понятых фрагментов к элементам. Если вы делаете срез в синхронном плане и рассматриваете процессы функционирования в этом срезе, то вы можете объяснить целое, исходя из элементов. Если же вы берёте исторические связи развития, то путь может быть только одним: от целого к отдельным элементам. Это — принцип, обязательный для анализа всякого органического целого. Конкретно решить поставленные выше вопросы о природе и механизмах различных процессов, осуществляющихся в этом потоке деятельности, — это значит рассмотреть прежде всего, каким образом передаётся деятельность от поколения к поколению. Так мы приходим к понятию трансляции деятельности, приходим к выявлению особых механизмов функционирования культуры, расчленяем общий поток деятельности на отдельные каналы, устанавливаем связи и зависимости между различными каналами. Все эти вопросы довольно подробно рассматриваются в нескольких статьях: «О методе семиотического исследовании знаковых систем», «Анализ связей управления в социальных структурах и деятельности», «Методологические замечания к педагогическому исследованию игры» (Последнюю работу см. в: Г. П. Щедровицкий. Избранные труды. — М., 1995) и другие. — поэтому я не буду останавливаться здесь на всём этом подробно. Мне важно выделить лишь некоторые общие методические моменты, вытекающие из принципа зависимости элементов от системы целого. Если мы поняли, что средства деятельности выделяются в процессах именно для того, чтобы передать их других людям, а последние должны использовать их для построения новых процессов, то мы можем теперь подойти к анализу самих средств именно с точки зрения этих процессов. Мы можем спрашивать, какими должны быть средства, чтобы удовлетворить этим процессам. Двигаясь таким же путём дальше, мы должны обратить внимание на то, что ребёнок, чтобы воспользоваться этими средствами, должен их ещё предварительно взять, а это предполагает ещё одну группу дополнительных средств, необходимых ему для осуществления учебной деятельности, в которой усваиваются средства. Вместе с тем рядом возникает ещё одна надстройка — педагог со своими особыми задачами и с той деятельностью, которую он должен осуществить, чтобы помочь ребёнку взять транслируемые средства. Очевидно также, что в ходе учебной деятельности ребёнок присваивает себе как те средства, которые транслировались от предшествующих поколений, так и те специфические средства, которые ему передаёт педагог. Так, двигаясь от процессов, которые должны осуществляться в потоке деятельности, мы идём к определению тех элементов и связей, которые должны быть в каждой единице деятельности, чтобы она могла участвовать в этих движениях. На основе рассмотренного выше становится возможным систематическое рассмотрение и анализ того, что мы называем «естественным» и «искусственным» в развитии социального целого. Понятие развития предполагает преемственность, зависимость последующего от предыдущего. Если, к примеру, появление Когда же мы говорим об условиях, то они всегда остаются. В связи между предпосылками и развившимся явлением нет взаимодействия, а в связи между условиями и развившимися явлениями взаимодействие обязательно должно быть. Схематически эти два случая могут быть представлены так:
Если мы имеем последовательность подобных взаимодействий и дело выглядит таким образом, что
Попытки наложить подобную схему развития на деятельность приводит к неудачам — мы уже достаточно выяснили это раньше. Действительно, ведь саму деятельность мы разложили на несколько разных блоков и установили между ними такие связи, что у нас средства определяют образование или появление процессов. Движение в целом идёт таким образом, что некоторые средства Когда мы имеем дело с такими структурно представленными образованиями, то схема естественного развития здесь уже не подходит. Между средствами нет, по сути дела, никакой прямой преемственности, и точно так же нет преемственности между следующими друг за другом процессами. Иначе можно сказать, что средства никогда не переходят в другие средства и процессы не получаются из других процессов. И самое интересное и показательное то, что средства отпечатываются в определённый процесс, но при этом не исчезают и не умирают, а сохраняются. Грубо говоря, мы имеем механизм, когда нечто — мы называем это средствами — Каким же образом проанализировать это развитие и какую схему нужно построить, чтобы его проанализировать? Здесь мы вынуждены строить механизм развития, который схематически может быть представлен — в самой простейшей форме — как:
A1 отпечатывается в А’1 последнее отпечатывается в А2, А2 в свою очередь отпечатывается в А’2 и так далее. При этом изменение характера движущихся в этом механизме образований — переход А1 в А2 — объясняется воздействием описанных нами выше естественных условий. В частности, примером таких условий может выступать задача. Например, переполнились Британские острова, пришлось англосаксам ехать в Америку, заселять «Новую Англию», там совсем иные условия, они применяли прежние средства и стандарты деятельности, но благодаря другим условиям все они естественным образом видоизменились. Возникали новые формы и средства деятельности. Нетрудно заметить, что такой механизм непрерывно приводит к изменению самих объектов или продуктов, он не может обеспечить инвариантности того, что передаётся. Поэтому, чтобы сохранить интересующие нас продукты постоянными, мы должны видоизменить характер и механизм самой трансляции. Это легко может быть достигнуто, если мы сделаем «печатающее» средство постоянным и передачу его независимой от изменения того, что оно печатает. Схематически такой механизм будет выглядеть следующим образом:
В этом случае печатающее средство становится элементом культуры и транслируется как некоторый эталон, или норма, независимо от того, как изменяются те конкретные реальные продукты или Здесь важно, что произошёл разрыв между нормами и теми условиями, в которых создаются задаваемые ими конкретные образования. Для того чтобы восстановить эту связь и преодолеть возникшие разрывы, нужно Так мы приходим к очень важному принципу, что подобный механизм трансляции норм, обеспечивающий устойчивость социальных структур, никогда нельзя ломать, а нужно просто управлять его закономерностями, менять его произвольно так, как мы хотим. Именно здесь мы переходим к другим составляющим механизмов искусственного развития, к более сложным составляющим. До сих пор мы говорили лишь о механизмах консервации и сохранения, но кроме того должна быть особая составляющая, которая будет менять эталоны и нормы, то есть нашу составляющую А таким образом, как это нам нужно и как мы хотим. Это достигается включением в систему дополнительных элементов-органов, осознающих воздействие В на А1, А2 и так далее, или, иначе, осознающих отношения между условиями и нашим объектом и меняющих объект в соответствии с тем, какие условия для него существуют и будут существовать в дальнейшем. Примечательно, что при этом мы должны знать, каким образом будут меняться сами условия. И это приводит нас к необходимости представлять эти условия как закономерно, или правилосообразно, развивающиеся. Схематически эта более сложная структура «искусственного» может быть представлена так: Новый элемент а выступает по отношению к нормам А в такой же функции, в какой А выступало по отношению к А’. Таким образом, происходит Мне важно подчеркнуть, что таким образом объясняется масса различных механизмов человеческой деятельности. И, наоборот, не учитывая этих механизмов искусственного развития и управления, мы никогда не сможем понять действительной природы деятельности. |
|||||||||||||||||||||||
Оглавление |
|||||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
|
|||||||||||||||||||||||
