Георгий Петрович Щедровицкий:
Знаки и деятельность

Предварительные замечания

Тема, объявленная в заголовке моего доклада, очень сложна и объёмна. И хотя я выделил в ней достаточно узкий вопрос, он всё равно настолько обширен, что это исключает всякую возможность систематического и строгого изложения. Поэтому сегодня я буду пользоваться естественным методом Эйнштейна: я буду рисовать перед вами разорванный башмак, потом небритую физиономию, а связи и необходимые переводы между одним и другим вам придётся устанавливать самим.

После этой краткой характеристики метода изложения постараюсь изложить цели и задачи моего доклада.

Хотя знаки и знаковые системы, взятые в их частных видах как речь — язык, музыка, картины и скульптура, личные знаки, и так далее, уже давно, во всяком случае с Гераклита, стали предметом философского и научного анализа, а Платон уже вводил или пытался ввести первое понятие о знаке, до сих пор мы испытывает затруднения при определении понятий знака и знаковой системы. Наверное можно сказать даже резче — что у нас до сих пор, по сути дела, нет этих понятий. Я думаю, что это общепринятое мнение. В частности, я могу сослаться здесь на мнение А. Ш. Шаффа, автора весьма широкой компилятивной работы по этой проблеме. «Как в разговорном языке, так и в попытках научного уточнения понятий поражает огромная многозначность термина «знак». Поражает одновременно необычайная неустойчивость и даже просто произвольность в терминологических различиях между «знаком», «признаком», «символом» и так далее (Введение в семантику. — М., 1963. — С. 175–176). Для обоснования справедливости этого мнения — А. Ш. Шаффа и моего собственного — можно было приводить различные определения и точки зрения, сопоставлять их друг с другом, фиксировать различия их в содержании и смысле и так далее. Но я не буду этого делать, полагая, что в указанной выше работе А. Ш. Шаффа вы сможете, если пожелаете, найти весь необходимый материал размышлений. Я буду исходить из этого, как из факта, и постараюсь выделить на этом материале один момент, кажущийся мне наиболее существенным с точки зрения общих целей и задач моего доклада.

При анализе разных определений знака и знаковой системы поражает не только их разнообразие, но также и различие тех категорий, с точки зрения которых эти определения вводятся.

Группируя различные определения знака по их категориальному признаку, мы можем выделить пять основных категорий. Это — вещь, свойство, отношение, употребление и понимание. Два последних обычно связываются с процессуальностью в существовании знака, с теми или иными кинетическими моментами, и поэтому мы можем говорить об определении знака как процесса, рассматривать характеристики его как употребление или как понимания в качестве вариантов трактовки его как процесса.

Но это последнее относится уже к последним четырём десятилетиям, и наиболее распространёнными и шире всего принятыми являются три первых трактовки.

Вместе с тем, опыт теоретических исследований знака, все попытки построения его понятий, убеждают нас в том, что как знак, так и знаковые системы не могут рассматриваться ни как вещи, ни как свойства, ни как отношения. Я опять-таки не могу и не буду останавливаться на подробном обосновании этого тезиса, предполагая, что соответствующий материал по истории науки достаточно хорошо известен собравшимся. Тех, кто заинтересуется этим вопросом, отсылаю к нескольким своим работам, посвящённым этой теме ¹, и опять буду считать указанные выше обстоятельства установленными.

Таким образом, анализируя различные попытки определения понятия знака, я хочу выделить не столько разнообразие их и многозначность соответствующих терминов, сколько, во-первых, неадекватность их, во всяком случае тех, которые наиболее распространены, во-вторых, различие категорий, используемых при этом. Именно в этом я вижу причину наших главных затруднений, причину того, что до сих пор не удалось выработать удовлетворительные понятия знака.

Критическое отношение к понятиям, с одной стороны, и критическое отношение к категориям, с другой, существенно и принципиально различны. В первом случае нас не удовлетворяют результаты наших исследовательских процедур, во втором случае нас не удовлетворяют сами процедуры и методы анализа, накопленные человечеством. В первом случае мы говорим, что у нас плохи знания о знаке и знаковой системе. Во втором случае мы говорим, что не умеем исследовать знаки и знаковые системы, что мы не знаем, как это делать, что мы не знаем, как получить удовлетворительные знания. Именно в этом я вижу основную и принципиальную характеристику нынешней познавательной ситуации в семиотике и других научных дисциплинах, связанных с исследованием знака и знаковой системы. И это, естественно, приводит меня к первой формулировке целей и задач работы: они, как представляется, состоят не в том, чтобы искать какие-то новые определения и строить какие-то новые понятия, исходя из уже существующих, перечисленных выше категорий, а в том, чтобы найти новую категорию, которая соответствовала бы «природе» знака и знаковых систем.

Эта цель может быть обоснована ещё с одной стороны. Зафиксировав разнообразие понятий знака и многозначность соответствующих терминов, А. Шафф делает из этого вывод, что пытаться объединить существующие представления и понятия бессмысленно именно из-за их многообразия и многозначности. Отказавшись от этой задачи, он хочет выработать новое понятие и новое определение, которое бы заместило и сделало ненужными все прежние. По существу, он отказывает всем ныне существующим определениям в правильности и истинности.

Я хочу здесь заметить, что этот путь, конечно, весьма прост и выгоден в практическом отношении. Он позволяет каждому исследователю крепко держаться за своё собственное представление и отвергать чужие представления и понятия как неправильные и ложные. Но когда эту точку зрения принимают все исследователи, то общение между ними становится невозможным, а вместе с тем становится невозможным совместное кооперирование и развитие науки. Поэтому я хочу занять принципиально иную позицию. Я хочу считать и утверждаю это, что во всех или почти во всех выработанных к настоящему времени понятий знака и знаковой системы зафиксирован какой-то кусочек истины, что все они, следовательно, должны быть приняты во внимание, что ни одно из них не может быть отброшено и что потому единственной законной и необходимой научной задачей может быть лишь задача синтеза и объединения всех этих представлений.

Эта принципиальная методологическая установка вновь возвращает нас к проблеме адекватного категориального определения знака. Если мы предполагает, что все или почти все существующие понятия знака фиксируют какую-то реальную сторону объекта и если, вместе с тем, нам приходится говорить, что эти определения и понятия крайне разнородны, трудно совместимы друг с другом или даже исключают друг друга, то, наверное, причина этого заключена в неадекватности наших категорий: с точки зрения их структуры и их возможностей существующие понятия и определения несовместимы, а если мы введём какую-то новую категорию или новые категории, то объединение их становится возможным. Таким путём мы приходим ко второй и более детальной формулировке наших целей и задач. Мы не можем отбросить существующие понятия знака, мы должны совместить и объединить их друг с другом, но для этого нужно создать, выработать какую-то новую категорию, на основе которой или с помощью которой это можно было бы сделать.

Таким образом, я почти закончил формулировку целей и задач моего доклада, но хотел бы пояснить их ещё с одной стороны, собственно, с методологической стороны. Современные исследования по методологии показали, что наука не может быть сведена только к знаниям или, выражаясь более точно, к одной единственной логической единице, которую раньше было принято называть знанием. Сегодня мы знаем по крайней мере восемь типов таких логических единиц и ещё несколько более сложных инфра- или суперединиц, объединяющих единицы первого уровня. Обычно принято, изображая эти единицы в рамках одного целого, зарисовывать их в виде блок-схемы, особым образом изображающей состав, а иногда и структуру науки, или точнее того, что называется научным предметом.

В число этих логических единиц входят:

1. Эмпирический материал науки.
2. Средства науки, языки разного типа, оперативные системы, математики, понятийные схемы и так далее.
3. Методы, фиксирующие процедуры научно-исследовательской работы.
4. Онтологические схемы, картины и так далее.
5. Модели, изображающие те или иные объекты изучения.
6. Знания, объединённые в систему теорий.
7. Проблемы науки.
8. Задачи научного исследования.

Проблемы и задачи занимают в блок-схеме особое место, так как они носят рефлективный характер по отношению к другим логическим единицам: они фиксируют отношение между наполнением разных блоков системы науки и определяют процессы научно-исследовательской работы, перестраивающей это наполнение ². Создание новой категории, адекватной таким объектам исследования, какими являются знаки и знаковые системы, отражается на всех перечисленных выше блоках научного предмета. Я думаю, вы понимаете, насколько сложной и объёмной может быть задача введения новой категории по всем блокам научной системы. Поэтому я решил ограничить свою работу одним лишь блоком — блоком онтологии, задающим общее представление той действительности, которая создаётся данной наукой и изучается в ней.

Такое ограничение вполне допустимо, так как блок онтологии занимает в системе научного предмета с одной стороны центральное, а с другой стороны весьма обособленное место. Все другие блоки с одной стороны отображают своё содержание на онтологические картины, а с другой стороны зависят от онтологии и часто строятся на её основе или во всяком случае обосновываются ей. Поэтому онтологические картины науки можно рассматривать во многом независимо от всех других блоков и, вместе с тем, считать, что все другие блоки нами при этом как-то схватываются и учитываются, поскольку они уже отразили своё содержание в блоке онтологии. Таким образом, анализ возможных онтологических картин семиотики или более точно, построение этих картин, будет одним шагом, при этом первым и относительно обособленным, в построении категории, и он, следовательно, предполагает вслед за собой целый ряд других шагов, направленных на определение и построение соответствующей этой онтологии средств и методов, моделей объектов, эмпирического материала, проблем и задач и, наконец, теоретических знаний.

На основе сказанного я могу ещё раз уточнить цель и задачи моего доклада: нужно построить такое онтологическое представление, которое дало бы нам основание для создания модели знака, объединяющей непротиворечивым образом все, или почти все, из того, что нам сейчас известно о знаках и знаковых системах.

Эта последняя формулировка окончательно уточняет цели моего сегодняшнего доклада, ограничивает их от всех других близких им. На этом я могу остановиться и перейти непосредственно к основному содержанию, намеченному заголовком темы. Здесь мне придётся говорить о двух принципиальных позициях в онтологии и космологии, существующих в современной философии.

«Натуралистическая» и «деятельностная» онтология

Хотя проблема и специфика, и соотношения двух названных выше философских подходов является крайне сложной и имеет за собой весьма большую литературу, я рискну охарактеризовать эти подходы довольно коротко, хотя вместе с тем неизбежно, грубо и схематично.

Натуралистическая позиция может быть охарактеризована прежде всего как предположение и убеждение, что человеку противостоят вещи природного мира, объекты природы, существующие до и независимо от человеческой деятельности. Хотя человек, как это всегда признается, тоже является лишь одним из объектов природы, он выделяется как особый объект, а всё остальное рассматривается, как противостоящее ему, взаимодействующее с ним, влияющее на него.

Это предположение и убеждение хорошо согласуется с распространёнными обыденными представлениями нашего сознания, которое фиксирует разнообразные объекты природы в качестве вещей окружающего нас мира, как совершеннейшую очевидность. Данные нашего восприятия, организованные в форме всеобщих категорий: пространство, время, вещь и так далее — прямо и непосредственно переводят в утверждение о существовании вещей или объектов природы. И точно также сама очевидность считается убеждение в том, что существует и может рассматриваться в качестве элемента с вещами природы.

Многие мыслители, в том числе и К. Маркс, с помощью сложных философских рассуждений показывали и доказывали, что человека нельзя считать элементом философской картины мира, элементом, который мог бы взаимодействовать с тем, что мы называем объектом природы. Многие мыслители называли традиционные формы человеческого сознания, связанные с категорией вещи или объекта природы, «превращёнными» формами, и это выражение, естественно, ассоциируется с выражением «превратные формы».

Несмотря на всю эту критику, натуралистический подход и натуралистическая онтология остаются основными в современной научной деятельности и лежат в основании почти всех современных наук, не только естественных, но в значительной степени также гуманитарных и социальных.

Деятельностная или теоретико-деятельностная позиция, выступающая в качестве альтернативы натуралистической позиции, может быть охарактеризована прежде всего, как предположение и убеждение, что вещи или объекты природы даны лишь в качестве явлений, что их существование обусловлено характером человеческой социальной деятельности, определяющей формы человеческого сознания, а на уровне деятельности и действительного существования мы имеем право говорить лишь о человеческой социальной деятельности. Согласно этой точке зрения на уровне философии и философской онтологии мы можем и должны говорить только об универсуме деятельности, лишь временные сгустки, создаваемые ей внутри себя.

Хотя натуралистическое и деятельностное представление существенно различаются, хотя они не только словесно, но и по существу дела противостоят друг другу, тем не менее неправильно было бы думать, что они друг друга исключают. Мы можем и должны говорить, что эти два представления, существенно различающие и противостоящие друг другу, скорее дополняют друг друга. Они не равнозначны с точки зрения общности, ниже я постараюсь показать, что деятельностное представление является более широким, что оно включает и объединяет натуралистическое представление, но вместе с тем, натуралистическое представление не может быть сведено к деятельностному и является его необходимым дополнением. Большая широта и общность деятельностного представления позволяет нам считать его исходным и необходимым в философии, при построении собственно философской онтологии, а натуралистическое представление, по тем же основаниям, выносится за рамки философии и полагается онтологическим основанием естественных наук. При этом придаётся ему вторичная подчинённая роль (во всяком случае в рамках философии или в рамках гносеологии).

Первые очерки деятельностного подхода и деятельностной онтологии появились сравнительно давно, по сути дела с ними связано само появление философии. У Платона и Аристотеля мы находим уже такие понятия деятельности и её различных элементов и соотношений, которые прошли через последнюю историю философии почти без всяких изменений. В XIV и ХIX столетия понятие деятельности разрабатывалось Фихте, Шеллингом, Гегелем и Марксом. Первый тезис Маркса и Фейербаха представляет собой очень резкую формулировку деятельностного подхода в философии: «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в форме объекта или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно». Отсюда и произошло, что деятельностная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительности и чувственной деятельности как таковой. Фейербах хочет иметь дело с чувственными объектами, действительно отличными от мысленных объектов, но самое человеческую деятельность он берёт не как предметную деятельность. Поэтому в «Сущности христианства» он рассматривает как истинно человеческую только теоретическую деятельность, тогда как практика берётся и фиксируется в крайне торгашеской форме её проявления. Он не понимает поэтому значения «революционной», «практически-критической» деятельности ³.

Другая, не менее резкая формулировка деятельностного подхода, берущая его с несколько иной стороны, должна быть хорошо известна лингвистам, так как она принадлежит одному из создателей и корифеев языковедческой науки — В. Гумбольду. Рассматривая взаимоотношения между индивидом и языком, а язык Гумбольд трактовал как один из видов деятельности, он говорил: «не человек овладевает языком, а язык овладевает человеком». Здесь налицо представления о языке как об особой субстанции и подчинённое положение человека относительно этой субстанции.

Сопоставляя между собой натуралистический и деятельностный подходы, используя при этом нарисованные мною выше схемы, можно сказать, что натуралистический и деятельностный подходы могут быть охарактеризованы соответственно как внутренний для деятельности и внешний.

Натуралистический подход является внутренним в том смысле, что деятельность не противостоит ему в качестве объекта преобразования или изучения. Будучи включённым в деятельность, натуралистический подход охватывает лишь то внутреннее, что противостоит человеку как элементу деятельности. Хотя все, фиксируемое натуралистическим сознанием, является лишь моментами и элементами деятельности, но он не фиксируется в этой своей функции и не трактуется, и не объясняется в качестве моментов и элементов деятельности, а выступает само по себе как вещи, свойства, отношения вещей, природные процессы и так далее.

Деятельностный подход является внешним в том смысле, что для него объектом изучения и преобразования является сама деятельность, деятельность как целое, схваченная в тех или иных её характеристиках.

Чтобы изобразить этот специфический момент деятельностного подхода, мы представили всё дело так, будто человек, принимающий его, пространственно механически выходит за границы деятельности. Такое противопоставление, во многих отношениях удобно своей наглядностью, вместе с тем, создаёт иллюзию вообще, встать в позицию знающего объекты и созерцающего их без деятельности. Такое, конечно, не может быть. Выходя за пределы каких-то структур деятельности, человек, конечно, остаётся в пределах и рамках деятельности вообще. В этом плане использованная нами схема порождает известные несоответствия между формой изображения и тем содержанием, которое мы хотим фиксировать, является дифициентной.

Но таковы, наверное, без всякого исключения изображения: число выражает количество в формах порядка, система связи в формах отношений и так далее. Принципиальное отличие деятельностной позиции от натуралистической состоит прежде всего в специфике её средств и в особом «видении» объекта, представленного на табло деятеля.

Меняя свои средства и своё «видение» объекта, человек остаётся в пределах деятельности, продолжает существовать внутри неё. Но, чтобы изобразить это изменение средств и видения объекта, то есть по сути дела, изменение самого объекта деятельности и отношения к нему человека, мы рисуем схемы, в которой человек, а он выступает в качестве активного, деятельного начала, меняет своё отношение к объекту, выходит за границы уже очерченной сферы деятельности и становится в оппозицию к ней. Смену средств и содержания знания мы изображаем как изменение объекта знания и отношения к нему человека.

Конечно, такой способ изображения не является единственным. По сути дела, он всё ещё несёт на себе неизгладимую печать натурализма. Мы могли бы попытаться изобразить переход от натуралистической позиции к деятельностной непосредственным образом — как изменение средств и образа объекта на табло у деятеля.

Точно также мы могли бы «остановить» деятеля внутри прежних сфер деятельности и зафиксировать их изменения к объективности, введя новое по своему типу и характеру отношение. Собственно так и было сделано, когда в философии стали говорить о рефлективных отношениях. Сейчас мы уже имеем специальные изображения этого отношения, свободные от той иллюзии выхода деятеля за пределы деятельности, о которой мы говорили выше ⁴.

Эти изображения фиксируют не только и даже не столько изменение средств и видения, но также и в первую очередь изменение объекта деятельности, но при этом сохраняя неизменной позицию деятеля внутри деятельности.

Образно это отношение можно охарактеризовать как «внешнее» видение деятельности «внутри».

Хотя мы всё время говорили об отношении рефлексии как новом отношении, но по сути дела, оно не является столь уж новым. Как я уже говорил выше, философия родилась вместе с выявлением и фиксацией этого отношения. Как говорил известный английский философ Райл: «С момента своего возникновения философия напоминает человека, который высунувши голову в окошко, хочет увидеть себя проходящим по улице».

Таким образом, деятельностный подход имеет длительную историю и весьма мощную традицию, о нём нельзя говорить как о чём-то принципиально новом и характерном лишь для нашего столетия, но вместе с тем, мы не можем говорить, что уже он достаточно развился и что чётко выделил свои основные принципы и понятия. До сих пор деятельностный подход остаётся скорее замыслом и мечтою, нежели свершением, и, наверное, пройдёт ещё много времени и много усилий будет затрачено на поиски, прежде чем мы сумеем выделить основное ядро характерных для него представлений, принципов и понятий. Поэтому до сих пор, характеризуя деятельностный подход, приходится говорить больше о поисках и ошибках, характеризовать деятельность не строго понятийно, а в последовательности весьма приближённых и неточных представлений.

Деятельность и основные представления о деятельности

Вырабатывая первое общее представление о деятельности, мы можем воспользоваться образом живого океана «Солярис», созданного польским фантастом Станиславом Лемом. Такой океан — единое, динамическое, непрерывно изменяющееся целое. Он всё время движется, но в отдельных своих частях всё время застывает на большее или меньшее время, создаёт сгустки материи, которые, застывая, фиксируют себя и это непрерывное движение океана. В нём ничего нет, кроме движения и материи, захваченной им. Но если мы начнём рассматривать сгустки материи, создаваемой этим движением, то увидим огромное разнообразие явлений, по сути дела, всё, что существует или может существовать в мире.

Несмотря на всю свою фантастичность, это представление о едином живом океане подходит к миру человеческой социальной жизни и деятельности. Откажитесь на минуту от своего антропоморфического и эгоцентрического взгляда, перестаньте глядеть на всё происходящее с точки зрения короткого промежутка своей собственной жизни, попробуйте изменить время восприятия так, чтобы увидеть непрерывность смены поколений, людей, городов, машин, и так далее. Тогда перед вашим мысленным взором предстанет в едином потоке возникновение тех или иных сгустков материи, зарождение как будто бы из ничего, развитие и оформление завершённых индивидов, людей, машин или знаковых систем, а потом неизбежные разрушения и смерть, превращение опять в ничто, материю и движение, дающее начало новым сгусткам, новым индивидам, проходящим тот же цикл становления и уничтожения. Вы увидите тогда непрерывное движение и смену, проходящее через разнородный материал, сама разнородность которого создана этим движением, а на каких-то промежутках времени — сохранение и поддержание структур и организованностей, фиксирующих движение и создающих условия для него. ⁵

Это первое и весьма общее и, конечно, не столько строго научное, сколько художественное и образное изображение даёт, вместе с тем, как мне кажется, то представление о деятельности, которое может и должно быть положено нами дальше в основание строго аналитических, научных представлений. Во всяком случае оно задаёт направление научных исследований, обрисовывая в общих чертах тот объект, который должен быть проанализирован и понят нами.

Вместе с тем, это представление задаёт нам основание, с точки зрения которого мы должны оценивать все остальные, уже существующие у нас представления и понятия о вещах, свойствах, отношения, процессах, и так далее. Сказать, что объект нашей деятельности познания представляет собой единый динамический универсум, океан движения и захваченной им материи, это значит взять на себя подряд рассматривать всё, что существует и может быть выделено в качестве отдельных относительно самостоятельных объектов изучения, как моменты самой деятельности, это не значит, что вещам, явлениям, отношениям и тому подобному должно быть отказано в существовании; нет, но всё это должно быть объяснено через деятельность, как существующее в деятельности и, следовательно, как вторично существующее.

В какой мере всё существующее понятия будут изменены и перестроены — это вопрос дальнейшего обсуждения и анализа. Но важно, что такая переоценка и перестройка должна быть проведена, причём с позиций указанного выше целостного представления деятельности.

Поставленная таким образом задача наталкивается на целый ряд трудностей в своём осуществлении. Представив деятельность в виде динамического окна, мы должны применить в анализе и описании его средства, в частности, какими категориями можно анализировать и описывать подобные динамические объекты; как и какими методами это можно и нужно делать; каким образом можно и нужно будет выходить из схем и описаний деятельности в уже существующие в натуралистические представления и понятия.

Третью группу вопросов я хочу подчеркнуть особо, ибо как уже говорилось выше, принимая в качестве основания деятельностный подход, мы не отказываемся от использования натуралистических представлений и понятий, наоборот, мы ставим перед собой специальную задачу, уточнить их с позиций деятельности, сделать более глубокими и богатыми.

То обстоятельство, что мы соединяем три группы перечисленных выше вопросов, то, что мы включаем в свою исходную задачу введение и объяснение всех уже существующих ныне натуралистических понятий о природе и составляющих её объектах, о человеке, о машинах и знаковых системах, с самого начала накладывает определённый отпечаток на средства и методы анализа деятельности. Коротко говоря, мы должны ввести для описания деятельности такие средства, в частности, такие категории, и применять такие методы анализа, чтобы они позволили нам выделить и объяснить все, данное натуралистическому сознанию, в частности, знаки и знаковые системы, особенно интересующие нас в контексте данного обсуждения.

Категориальные средства представления о деятельности

В разных науках, как в естественных, так и в гуманитарных, а также в методологии в последнее время на передний план всё больше и больше выдвигаются категории и методы системно-структурного исследования. Не обсуждая подробно и детально проблемы системно-структурной методологии, я хочу лишь перечислить её основные категории и дать вам самые общие представления о средствах и методах своей работы ⁶. Среди многих категорий системно-структурного исследования я выделяю и назову две группы их, или, как обычно, принято говорить: два пол парадигм.

Первое поле, так как оно представлено достаточно большим числом иерархированных категорий, удобно изобразить в виде схемы:

-------------------------------------система-----------------------------------------------

процесс______________структура______________организованность

______________механизм_______________конструкция_____________

В дальнейшем мы будем обсуждать все категории, хотя и с разной степенью подробности. Второе поле может быть представлено в оппозиции двух категорий:

Форма ----- Материал

Своё начало эта оппозиция ведёт по крайней мере от Аристотеля. Общепринятая и весьма эффективная в его время и затем на протяжении ещё нескольких веков, она была затем существенно трансформирована средневековыми схоластами, получила совершенно новый смысл в дискуссиях рационализма и эмпиризма XVII и XVIII столетий, выделила из себя ряд новых категорий и категориальных оппозиций, оформленных в XVIII и ХIX столетиях ⁷, а сейчас всё больше возвращается к своему первоначальному смыслу (исходному), благодаря исследованиям деятельности и её специфических структур ⁸.

Аристотелевы категории и формы и материала были тесным образом связаны с анализом деятельности, именно это определило их характер и отличие от всех последующих, употребления и смысловых наполнений. Вводя эти категории, Аристотель, как правило, обращался к примерам деятельности, а перенос самих категорий на чисто природные явления (если такое представление было возможно во времена Аристотеля) был уже вторичным актом. Рассматривая происхождение статуи, Аристотель называл медь, из которой она изготавливается, материалом, а само образование статуи трактовал как наложение на материал формы. Ещё более ярким является пример с воском и печатью на перстне. Перстень вдавливается в воск и создаёт в нём отпечаток; при этом форма переносится с перстня на воск.

Сейчас мы пользуемся категориями формы и материала для того, чтобы объяснить такие явления, как, например, движение букв сообщения на световом табло: то тухнут, то зажигаются в определённом месте в определённом порядке, составляют материал, а само сообщение, живущее на этом материале, — подчиняется совсем другим знаком, нежели законы электрического тока, образуют форму.

Этот пример хорошо поясняет, почему мы связываем друг с другом два названных выше поля категорий: без труда можно заметить, что форма в этом беге светящихся букв представляет собой определённую структуру, объединяющую отдельные элементы — лампочка на табло и загорание их или, наоборот, что они гаснут, определяется законом развёртывания и движение этой структуры.

История исследования деятельности, в первую очередь история тех неудач, которые нам пришлось испытать, всё более наталкивает разных исследователей на мысль, что выход из многих затруднений и удовлетворительное решение тех неудач, с которыми человечество сейчас столкнулось в исследовании деятельности, лежит на пути привлечения в качестве основных и определяющих средств двух названных выше групп.

Здесь, таким образом, выявляются два пункта, которые мы должны специально обсудить: 1) какая история привела к этому убеждению и 2) что значит исследовать и описать деятельность с помощью названных выше категорий.

Схема построения аналитического изображения деятельности

Перечисленные выше группы категорий позволяют перейти от первого, преимущественно образного, представления универсума деятельности к аналитическому изображению его систем и отдельных элементов в онтологических картинах, моделях и теоретических знаниях.

Не имея возможности в рамках данной статьи подробно разбирать процедуру и методы представления деятельности с помощью этих категорий, я всё же должен, чтобы обеспечить понимание последующих тезисов, изложить здесь, пусть в самых общих чертах, общий порядок построения собственно научного изображения действительности, начина от самых абстрактных представлений и двигаясь к всё более конкретным представлениям. При этом вы увидите, что перечисленные выше категории буду включаться в игру постепенно, в определённом порядке, и ходом самого анализа деятельности между ними будут устанавливаться определённые отношения и связи. Частично эти отношения и связи будут характеризовать специфику деятельности как объекта особого типа, частично же они будут порождаться специфическими особенностями выбранных нами категорий.

На первом этапе (которым я здесь ограничусь) порядок анализа деятельности будет представлен в виде последовательности этапов, и эта последовательность будет трактоваться как необходимая.

1. Хотя выше мы специально подчёркивали, что деятельность не может быть представлена в виде процесса (то есть только процесса), тем не менее начинать свою работу надо с изображения тех процессов, которые задают и определяют специфику деятельности. Если деятельность характеризуется не одним, а рядом различных процессов: а именно, к этому выводу нас приводит весь опыт уже проведённых исследований, — то мы должны каким-то путём, пусть даже гипотетически, выделить из их совокупности или системы тот процесс, который может считаться основным и определяющим, подчиняющим себе все остальные процессы. Именно с него мы должны начать характеристики деятельности и временно оставить все остальные процессы в стороне.

   Вопрос о том, как изображаются и могут изображаться процессы такого типа, которые мы находим в деятельности, требует специального обсуждения. Вполне допустимо, что при первом подходе процесс будет охарактеризован чисто словесно, например, как воспроизводство деятельности в целом или её отдельных фрагментов.

2. Изображение процесса в принятых сейчас канонических формах имеет ряд существенных недостатков; в частности, неизбежно возникающее представление процесса как объекта оставляет в стороне сам изучаемый объект (особенно, если процесс изображается в параметрических формах). Поэтому, чтобы иметь возможность соотносить изображение процессов с объектами, к которым относятся, прибегают к специальным структурным изображениям.

   Изображение объектов в виде структур, таким образом, должно соответствовать, с одной стороны, изображениям и описаниям объектов как вещей или, в более общих терминах, объектов как материальных образований.

   Учитывая данную выше функциональную характеристику структурного изображения, можно сказать, что сама структура выступает, во всяком случае с какой-то одной стороны, как остановленное изображение процессов. Говоря ещё проще, структура — это статистическое изображение процесса.

3. В приведённых выше определениях структуры уже была задана и обнародована ориентировка на переход к материалу: структура выступала как промежуточное изображение, связывающее изображение процессов с изображениями объектов как вещей или как материала. Структурное изображение должно соответствовать изображению объекта изучения как материального образования, но само по себе оно не содержит никаких материальных характеристик и вообще как бы лежит совсем в другой плоскости.

   По сути дела, структура — это особый гносеологический конструкт, которому мы не приписываем и не можем приписывать материальное существование, поэтому следующим шагом анализа мы должны перейти к материалу и охарактеризовать его строение.

   Здесь действует очень сложный и отнюдь не очевидный методологический принцип: на первых этапах анализа материал должен рассматриваться как бесформенный, как чистая возможность любой организации. На деле это, конечно, не так. И любой материал, с которым мы имеем дело в эмпирическом исследовании, всегда структурирован, всегда имеет определённое строение, но чтобы иметь возможность построить систематическое и логически оправданное рассуждение, мы должны полагать первоначально именно такое представление о материале, как было выражено этим принципом.

   Противопоставив материал структуре как чистую возможность организации, мы производим затем структурирование материала посредством уже зафиксированной нами на втором этапе структуры. Мы как бы отпечатываем структуру на материале, получаем её отпечаток и таким образом превращаем материал в определённую организованность. Сама структура, благодаря этой процедуре выступает как форма.

   Перечисленные выше три этапа исследования образуют один цикл. В результате него мы получаем три последовательных изображения объекта, связанных друг с другом процедурой их создания и положенными в ней соответствиями: структура соответствует процессу, организованность соответствует структуре. Благодаря этим соответствиям, все три последовательно полученные нами изображения могут быть собраны вместе, как бы сплющены в одно изображение, и таким образом задают троякое (трёхаспектное), но вместе с тем, как бы одно, изображение. Мы можем говорить об организованной структуре или об организованном процессе.

4. Вводя первую процессуальную характеристику объекта, мы предположили, что выделенный нами процесс не является единственным, что в изучаемом нами объекте существуют и должны описываться ещё другие процессы. Теперь задача состоит в том, чтобы привлечь к рассмотрению и их.

   В решении этого вопроса многое зависит от того, в каких отношениях, связях и зависимостях друг к другу стоят эти процессы — первый, выделенный нами, и следующий.

   В принципе, возможно несколько разных отношений, и в зависимости от того, каковы они, нам придётся пользоваться разными дополнительными категориями.

   В одном случае второй процесс может лежать как бы внутри первого, быть частью его. В других случаях второй процесс будет независимым от первого, и тогда между ними возможно взаимодействие. В третьем случае второй процесс может образовывать механизм осуществления первого. Можно было бы, наверное, перечислить ещё ряд отношений, отличающихся от названных мною, но мне достаточно этих, чтобы утвердить общий тезис в возможности разнообразных отношений между процессами.

   В тех случаях, когда в исследовании применяется метод восхождения от абстрактного к конкретному, рассматривают обычно такое отношение между первым и вторым процессом, когда первый является одновременно как общим процессом, как бы задающим общую рамку для второго, так одновременно и специфическим, лежащим как бы наряду со вторым. Но этот способ представления требует специального анализа.

   Во всяком случае на четвёртом этапе построения изображения объекта нужно выделить и каким-то образом представить второй процесс, характеризующий изучаемый объект. Это представление, как уже говорилось выше, может осуществляться в разных языках, и от выбора их будут, конечно, зависеть те отношения, которые мы сможем установить между ними и представлениями первого процесса.

5. На основе задания второго процесса строится соответствующее ему структурное изображение. В результате мы получаем два структурных изображения одного и того же объекта.

   Если мы могли предположить, что второй процесс является частью первого, толи в его исходном заданном состоянии, толи в его более развитой форме — сейчас это не так уж существенно, то структурное представление второго процесса получается не просто из представлений о втором процессе, а путём специальной процедуры развёртывания первого структурного представления. В этом случае вторая структура с самого начала связана с первой, выступая как элемент или подструктура. Но наряду с этим, могут встретиться и такие случаи, когда второй процесс и соответственно вторая структура должны рассматриваться как независимые от первого, как существующие отдельно и самостоятельно от них. В таком случае мы должны найти какие-то формы связи структур друг с другом.

   Но сама идея связи и взаимодействия структур друг с другом противоречит понятию структуры. Ведь структура по определению — это целостность, не допускающая включения новых элементов и связей. Поэтому утверждение, что две структуры могут взаимодействовать друг с другом или связаны друг с другом, — это противоречие в самом принципе. Но, тем не менее, структуры действительно взаимодействуют и могут быть связаны друг с другом. Поэтому важно найти логическую форму изображения и фиксации этого факта.

6. Такую логическую форму мы находим в анализе и изображении отношения между структурой, соответствующей второму процессу, и организованностью материала, созданной первым процессом.

   С эмпирической точки зрения возможность такого отношения достаточно очевидна. Процесс взаимодействует с материалом, меняя и переставая его организовывать, и одновременно материал взаимодействует с процессом, ограничивая его определёнными рамками и таким путём как бы направляя его течение. Также если речь идёт о процессе изменения каких-либо организованностей материала, то всё равно мы чаще всего выделяем и рассматривает определённые параметры, характеризующие устойчивость и инертность этой организованности, которые как бы противодействуют и сопротивляются изменению. Таким образом, и тут устанавливается определённое отношение между факторами, характеризующими динамичность, и относимыми нами непосредственно к процессу, и другим факторам, характеризующим устойчивость и относимыми нами к чему-то, лежащему вне процесса. Это что-то и есть материал, как бы зажатый определённой формой организованности.

   Но, чтобы установить отношение между процессом и организованностью материала, надо сам процесс остановить, представить его в какой-то статической форме. Именно этой цели служит понятие структуры и изображения процесса в виде структуры. В общем и целом вся эта процедура выступает как «наложение» на уже существующую организованность новой структуры.

7. Взаимодействие между структурой и организованностью приводит, с одной стороны, к изменению и перестройке организованности, а с другой стороны, — к изменению структуры. Однако, первоначально мы не можем относить эти изменения ни к одному ни к другому, ибо единственным подлинным результатом этого взаимодействия является новая организованная структура или что-то уже по-новому сконструированная организованность.

   Весьма существенным здесь сказывается временные отношения между рассматриваемыми нами процессами. Если они совершенно не совпадают во времени, лишь следуют друг за другом, то говорить о каком-либо взаимодействии самих процессов как таковых не имеет смысла. В этом случае первый процесс через созданную им организованность влияет на второй, он особым образом организует его; второй процесс никак не влияет на первый. Если мы то же самое отношение рассматриваем с точки зрения организованностей, то дело выглядит иначе: второй процесс влияет на организованность, созданную первым процессом, ломая и перестраивая её. Если процессы хоть в какой-то мере совпадают друг с другом во времени, то мы можем и должны ставить вопрос о возможностях слияния или суперпозиции процессов. В самом общем случае между процессами должно существовать какое-то отношение, например, отношение регулирования или управления. Здесь могут складываться самые причудливые комбинации: например, два процесса могут происходить на разном материале, но при этом одновременно и параллельно отображаться на один и тот же третий материал и таким образом соединяться или связываться в нём.

   Результаты наложения структуры на уже существующую организованность могут фиксироваться нами путём сопоставления двух организованностей — исходной и новой. Тогда второй процесс и, соответственно, втора структура будут выступать как то, что может и перестраивает исходную организованность. В таком случае мы, естественно, не можем говорить об изменении самого процесса или структуры, мы представляем их как особого рода фикции, реконструированные нами причины или источники зафиксированных изменений организованности, чтобы реконструировать этот процесс или соответствующую ему структуру с учётом возможных изменений их, происходящих под влиянием той организованности материала, на которую они накладываются, нужны какие-то дополнительные данные, в частности, реализация рассматриваемого процесса на других организованностях материала или же — идеально мыслимый случай — вне всяких организованностей.

   Реконструировав второй процесс и соответствующую ему структуру, мы можем сопоставить их с представлениями первого процесса и первой структуры. Тогда на формальном уровне мы можем обсуждать возможные связи и отношения между разными процессами и, соответственно, между разными структурами, которые, как мы знаем, накладываются или могут накладываться на один материал.

8. Получив таким образом три ряда соответствующих друг другу изображений: в первом ряду два процесса с формально установленными связями и отношениями между ними, во втором ряду две структуры с формальными связями и отношениями*, в третьем ряду последовательно сменяющие друг друга организованности материала, мы можем обратиться к третьему процессу, характеризующему исследуемый нами объект и повторить все описанные выше процедуры по новому кругу.

Примечание. Второй ряд здесь является самым сложным, так как именно он представляет уровень оперативных единиц. Он сам раскладывается как бы на два подслоя: в одном лежат структуры, фиксирующие характер и строение независимых друг от друга процессов, в другом — структуры, соответствующие организованности и полученные из сопоставления организованностей друг с другом.

Рассматривая второй подслой в сопоставлении с первым, мы получаем обоснование метода восхождения от абстрактного к конкретному. По сути дела, этот метод тогда выступает как средство перевести анализ взаимодействий процессов в анализ изменений, сопоставлений следующих друг за другом организованностей.

Существенным моментом здесь является также то, что структуры, изображаемые нами во втором ряду, не только соотносятся нами в сопоставлениях, но кроме того связаны друг с другом через организованности. Именно эти связи мы часто называем «регулированиями», «управлениями» и так далее.

Воспроизводство — основной процесс, задающий целостность деятельности

Принцип воспроизводства не раз уже формулировался нами в различных статьях. Общие характеристики процессов воспроизводства деятельности и фиксирующие его структурные схемы описаны в них довольно подробно и здесь не имеет смысла повторять это снова. Поэтому я ограничусь лишь констатацией того, что анализ и описание всех этих процессов достаточно точно соответствует общей схеме, приведённой выше. В дополнение тому, что там уже описано, можно отметить лишь несколько методологически важных моментов.

1. Исходные структуры носят преимущественно функциональный характер и почти не учитывают возможных материальных реализаций.
2. Основными категориями, в соответствии с которыми развёртываются схемы, являются пара: «процесс — механизм».
3. Обращение к категориям процесса и механизма заставляет всё время пользоваться со стороны между исходным материалом и продуктом или результатом, со стороны процесса, переводящего первое во второе, схема оказывается вместе с тем неограниченной со стороны механизма. Поэтому, выделив и изобразив исходный процесс, ограничив схему с этой стороны, мы затем ставим вопрос о тех механизмах, которые обеспечивают существование этого процесса, а чтобы ответить на него, вынуждены выходить за рамки уже очерченной схемы и дополнить её новыми элементами и связями. Относительно этих дополнений исходная схема может рассматриваться двояко:
   • как изображение всей целостности объекта, взятое с одной стороны, а именно со стороны первоначально определённого процесса; в таком случае все дополнения должны рассматриваться как лежащие как бы внутри исходной схемы и уже охваченные ей;
   • как изображение одной лишь части объекта, именно той, которая трактуется нами как превращение или преобразование исходного материала в конечный результат; в таком случае все дополнения рассматриваются как лежащие вне исходной схемы и фиксирующие другую часть объекта.

   Однако развёртывание схемы в соответствии с категорией «процесс — механизм» не сводится лишь к дополнению исходной схемы новыми элементами и связями. Такое развёртывание обязательно предполагает и включает в себя перестройку исходной схемы и принципиальное изменение смысла и её содержания.

   Действительно, предположив существование процесса, переводящего некоторый объект из состояния А в состояние В, а затем поставив вопрос о том, как, посредством какого механизма, то есть за счёт каких других процессов, он осуществляется, представляем его как чистую форму, а объективность приписываем уже другим процессам, те, которые включаются нами в механизм.

   Схематически эту смену смысла и содержания можно представить в тройной последовательности:

   А-----А-----А

   С-----С-----С

   В-----В-----В

   Переход от изображения процесса к изображению осуществляющего его механизма весьма сложным образом связан также с переходом от чисто функциональной схемы к схеме, фиксирующей также то, что называется обычно материалом и организованностями материала, но это вопрос требует специального, притом весьма детального обсуждения.

Первое определение семиотических элементов

Задав в качестве основного и исходного процесса, характеризующего деятельность, процесс воспроизводства, построив структуру, фиксирующего в самом общем виде механизм этого процесса, изобразив в ней отношения между социальными системами и системами норм культуры, мы получим возможность дать первое, с нашей точки зрения, предельно общее и лежащее в основании всех последующих различений и классификаций определение знака или, что то же самое, семиотического элемента деятельности.

Это определение отличается от всех других известных нам, в том числе и от определения, приведённого в книге А. Шаффа, тем, что в основании его лежит не процесс коммуникации между индивидами, из которого обычно исходят исследователи, а значительно более широкий и фундаментальный процесс трансляции культуры. Это определение соответствует также новейшим тенденциям, которые включают в число знаков не только речь, язык, картины, музыку и тому подобное, но любую вещь, искусственно созданную человеком. Этот тезис был очень чётко и резко выражен в докладе Бермана и, как мне кажется, правильно суммирует опыт теоретических и эмпирических исследований, проведённых в последнее время. ⁹

С этой точки зрения любая вещь является не только объектом нашего оперирования (это лишь одна её сторона), но также всегда и знаком. Мы не только действуем с вещами окружающего нас мира, преобразуя их к одному или иному виду, но также понимаем их, находим в них определённый смысл, приписываем разнообразные значения и содержания. Чтобы какая-то вещь могла стать объектом нашей деятельности, она сначала должна стать знаком, точнее, должна предстать перед действующим человеком в качестве знака. Это достигается всегда благодаря тому, что сталкиваясь с какой-то вещью, человек прежде всего опрокидывает на неё массу эталонов и эталонных представлений, фиксируемых в нормах его культуры. При это он автоматически разлагает вещь на форму, которая соответствует его нормативным представлениям, и материал, к которому эти нормативные представления относятся.

Однако, такое представление знака является лишь самым первым. Оно опирается на такую модель деятельности, в которой отсутствуют почти все определения. Эта модель настолько абстрактна, что её бессмысленно прикладывать к реальности: любое фиксируемое нами явление, любая вещь оказывается также и знаком. Но это не отвергает значение и смысл приведённого выше определения. Его смысл и назначение состоит в том, чтобы выделить первый процесс и, соответственно, первую структуру, в рамках которой будут развёртываться все дальнейшие определения знака. Но эти определения должны быть развёрнуты на основе развёртывания самих моделей, прежде чем мы получим возможность и право прикладывать эти модели и определения к реальности. Иначе можно сказать, что сформулированное выше определение задаёт необходимые, но пока это отнюдь недостаточные признаки знака.

Дальнейшее развёртывание схем деятельности, происходящее по схеме категорий «процесс — механизм», вносит в исходные структуры воспроизводства все новые элементы и связи. Как следует уже из первоначальных схем, это развёртывание идёт параллельно по двум сферам — социальным системам или ситуациям и нормам культуры. Раньше или позже все нововведения, возникшие в социальных системах, отображаются в системах культуры в виде определённых норм, то есть переходят в процесс трансляции. Обе сферы как бы замкнуты друг на друге и объединяются непрерывно развёртывающимися структурами деятельности.

В других работах мы специально обсуждали возможные направления и способы развёртывания систем деятельности и давали образцы тех структур, которые при этом получаются. ¹⁰ Сейчас нам важно подчеркнуть, что каждое из этих направлений развёртывания даёт особую структуру, которая может рассматриваться нами, во-первых, как особа связка социальной системы с системой трансляции норм культуры, а, во-вторых, как особая связка или кооперация деятельностей разных индивидов. Все эти типы связей (или связи кооперации) должны быть специально исследованы. Поэтому мы предполагаем или можем предположить, что уже существует или должна существовать типологи основных видов кооперативных связей, равнозначная, по сути дела, типологии основных, относительно замкнутых и ограниченных структур деятельности. Если пользоваться аналогиями из других наук, то можно назвать эти структуры «оперативными единицами деятельности».

Вместе с данным шагом развёртывание схем деятельности происходит перестройка того элемента исходной структуры, который мы назвали семиотическим. И дело здесь не только в том, что в схеме появляются новые дополнительные элементы, наоборот, весь этот процесс напоминает скорее разложение некоторого исходного материального элемента на всё более сложные системы связей. Внешне дело выглядит так, что материальный элемент как бы испаряется, а вместо него остаются как бы иерархические структуры, то есть чистые решётки. Это впечатление возникает потому, что мы выбрали такую процедуру анализа: от предельно широких и абстрактных функциональных систем объекта к внутреннему строению функциональных элементов. Если бы мы выбрали обратное, чисто конструктивное направление движения — от исходно заданных элементов конструктора к всё более усложняющимся композициям, то такое впечатление на возникло бы.

Когда в конце XIX и начале XX века эти особенности движения от широких функциональных схем к их внутреннему строению были отчётливо выявлены и стали предметом специального анализа, то сразу же обнаружилась неадекватность традиционных категорий материи или материала: представление о материи связывалось с доатомистическими представлениями непрерывной и плотной массы вещества, эти представления интересно сравнить с рассуждениями Галилея о законах существования пустот в материи: именно здесь в деталях обсуждалась логика работ с объектами корпускулярного строения; однако, в то время не было достаточно данных для принципиального изменения категорий, ибо были утеряны исходные оппозиции, в которых она впервые вводилась. Как известно, делались попытки определить её, исходя из отношения между познающим субъектом и объектами его познания. При всех своих недостатках это определение привело к пониманию того, что связи и отношения тоже являются компонентами материала. Поэтому сейчас нас не должна пугать проблема интерпретации результатов нашего анализа, идущего от широко функциональных схем к определению строению их элементов.

Если мы рассмотрим с точки зрения сформулированных выше принципов исходное представление знака, то следует отметить, что по мере развёртывания внутренних структур элементов, исходные функциональные противопоставления будут всегда сохраняться, а, следовательно, будет сохраняться основание исходного определения, но в дополнение к нему будут фиксироваться все новые и новые функциональные отношения, которые в связках и пересечениях друг с другом, то есть фактически в своей структуре, будут задавать новые, более полные и более конкретные основания или новых определений знака, двигаясь таким образом, мы будем получать, с одной стороны, всё более конкретные модели и определения знака вообще, а с другой стороны, типологию знаков, полученную не формальным путём, а на основе специальных онтологических моделей.

Не обсуждая конкретных шагов подобного развёртывания модели знака, хочу, в соответствии с общим методологическим замыслом доклада, обсудить некоторые принципиальные проблемы, связанные с различием натуралистического и деятельностного представления знака.

Исходная ситуация и задача этого обсуждения могут быть воспроизведены указанием на один парадокс (или подобие парадокса), с которым мы сталкиваемся при обсуждении форм существования знака. Этот парадокс возникает в силу того, что мы начинаем употреблять обычные натуралистические представления о существовании моделей применения к деятельности, и там эти представления сразу же разрушаются. Мы воспроизводим этот парадокс, но не в канонической форме противоречащих друг другу высказываний, а в форме несколько более сложных описаний, фиксирующих определённые стороны наших моделей и отношение друг к другу.

Обращаясь к истории науки, можно сказать, что все классические апории, антимонии и парадоксы получались именно на модели, фиксировали несовместимость разных моделей и разрешались путём создания таких моделей, которые соединяли в себе стороны, казавшиеся раньше несовместимыми; связь двух противоречащих друг другу суждений была лишь внешней формой.

1. Согласно принципам натуралистического представления, знак должен существовать как одни целостный объект, противостоящий мышлению, противоположенный ему, то есть «положенный против»; поскольку мышление является одним из видов деятельности, мы можем сказать, что знак предстаёт как одна вещь или одни объект, противопоставленный деятельности вообще, как нечто существующее вне деятельности и независимо от неё.
2. Согласно принципам деятельностного подхода, знак, подобно всему остальному, должен и может существовать лишь как предмет практической чувственной деятельности (здесь в понятие практической чувственной деятельности включается также и инженерно-конструктивная деятельность; «практика», таким образом, выступает как всё, что преобразует и создаёт предметный мир, то есть мир «предметов»). Как предмет он одновременно противостоит деятельности и включён в неё; это какое-то весьма странное (пока), промежуточное существование знака.
3. Согласно принципам теоретико-деятельностного анализа знака и знаковых систем, знак существует и только может существовать как некоторый момент или компонент деятельности. В этом своём качестве он не может противостоять деятельности не может быть ни объектом, ни предметом её. Поскольку мы предполагаем, что деятельностное представление является универсальным и должно лежать в основании всех других представлений, то, следовательно, мы должны построить такое структурное изображение деятельности и так внутри неё задать знаки, чтобы в ней органически объединялись и сливались все три указанные выше представления. Это и будет означать создание такой модели знака, которая будет преодолевать обсуждаемое методологическое затруднение.

Основная гипотеза состоит в том, что указанные выше представления знака можно соединить в единую картину существования его за счёт связей кооперации: относительно каждого места внутри этой кооперации знака будет иметь своё особое существование, а взятые вместе в рамках единой структуры деятельности эти места дадут ему весь набор возможных существований, связанных друг с другом структурно. В одной позиции знак будет выступать как момент деятельности, не противостоящий самой деятельности в качестве предмета или объекта, в другой позиции он будет выступать как предмет деятельности, в третьей — как объект мышления, и при этом в целом он всё время будет оставаться во всех этих формах внутри деятельности и все его формы существования, благодаря механизмам деятельности, будут замыкаться в одну целостную структуру.

Одним из возможных примеров подобной кооперации деятельности может служить связка из семи весьма общих позиций.

Первые две позиции мы получим, изображая двух индивидов, осуществляющих совместную деятельности и обменивающихся при этом какими-то сообщениями, помогающими им добиваться нужного результата. Сами сообщения, также как и парадигма языка, с помощью которых они строятся, не являются ни предметами, ни объектами деятельности этих индивидов; предметы и объекты их деятельности лежат в плоскости самой их практической деятельности, а речевые сообщения просто сопровождают эту практическую деятельность, являясь по отношению к ней эпифеноменами; вместе с тем, эти сообщения весьма существенны для деятельности — без них она просто не может осуществляться, — и в ещё большей мере они существенны для воспроизводства деятельности, ибо фиксируют отрицательный и положительный опыт первой ситуации. Поэтому сообщения, возникающие в процессе деятельности, вместе с их содержанием и смыслом включаются в процесс трансляции; нередко, как мы уже сказали, деятельности, подобная той, какая была осуществлена в исходной ситуации, просто невозможна; в силу этого речевые сообщения становятся необходимыми средствами для третьего индивида, желающего воспроизвести подобную же деятельность, или, если говорить в ещё более сложной форме, решить аналогичные задачи.

Специально следует отметить, что подключение третьего индивида в общую связку деятельности с первым и вторым позволяет объединить в рамках одной структуры процессы коммуникации и трансляции.

Для характеристики заданной таким образом структурной деятельности, в принципе, безотносительно к задачам трансляции, без учёта той ситуации, в которой придётся действовать третьему индивиду, часто оказывается малоподходящим и малодейственным для этой ситуации. Третий индивид, конечно, использует эти сообщения в качестве средств, ибо у него, как правило, нет других, но это нередко приводит к неудачам, разрывам в деятельности. Поэтому оптимальной будет такая структура деятельности и естественно такая кооперация деятелей, при которой тексты сообщения не только создаются в процессе коммуникации, но также ещё и перестраиваются, перерабатываются особым образом, с учётом самого процесса трансляции и тех ситуаций, в которых эти сообщения будут использоваться в качестве средств деятельности. По сути дела, это пожелание равносильно утверждению, что в связи с обрисованной выше структурой деятельности, по поводу неё и даже в каком-то смысле над ней, создаётся, пристраивается или надстраивается другая структура деятельности, целью которой является преобразование тех сообщений, которые родились в процессе коммуникации.

Нетрудно заметить, что эта деятельности должны быть практической или конструктивно технической и должна быть направлена на речевое сообщение как на свой предмет, должны сделать речевое сообщение вместе с его содержаниями, значениями и смыслом, своим предметом.

Но для того, чтобы перестраивать тексты сообщений, созданных в коммуникации с учётом определённой целевой установки, с учётом будущих употреблений этих текстов в определённых целях, нужно достаточно хорошо знать и представлять себе:

• те ситуации, в которых они потом должны употребляться или использоваться;
• природные и основные характеристики самих речевых сообщений, включая сюда всё, что делает их сообщениями, то есть их содержания, значения, смыслы и, наверное, многое другое, чего мы ещё не знаем;
• определённые характеристики тех ситуаций, в которых эти сообщения возникли, ибо без этого нельзя проанализировать и описать содержания, значения и смысла сообщений.

Мы можем сделать подобное утверждение в чисто функциональном плане, если отвлечёмся от всех проблем генезиса деятельности и знаний, то есть если оставим в стороне тот бесспорный факт, что сначала практическая и конструктивно-техническая перестройка различных, по сути дела, всех объектов производится на ощупь, то есть без необходимого знаниевого обслуживания.

Так как анализ и фиксация, с одной стороны, того, что есть и должно перестраиваться, а, с другой стороны, того, что должно быть и должно соответствовать определённой, более широкой системе, обычно разделяются и осуществляются в разных деятельностях, мы можем и должны, наряду с позицией инженера-конструктора, осуществляющего перестройку речевых сообщений, ввести ещё, по крайней мере, две позиции исследователей — позиции 5 и 6. В одной из них осуществляется анализ и описание исходной ситуации деятельности и появившихся в ней речевых сообщений, во второй позиции осуществляется анализ тех ситуаций, в которые может попасть третий индивид и устанавливаются функциональные требования к необходимым ему знаковым средствам.

Если добавить в нарисованную таким образом картину нашу собственную позицию, то есть позицию исследователя, описывающего структуру деятельности и основные кооперативные связи в ней, то мы получим ещё седьмую позицию, характеризующую как и все остальные, одно из основных мест в кооперативных структурах деятельности.

Специально отмечу, что образованная таким образом схема не может и не должна рассматриваться в качестве некоторого теоретического изображения определённых структур деятельности. Для этого она всё ещё слишком неопределённа. Я вводил её совсем с другими целями: мне важно было ввести эту схему в контексте чисто методологического рассуждения, поясняющего каким образом за счёт специфических структур деятельности и кооперации разных деятельностных позиций мы можем объединить казалось бы исключающие друг друга представления и определения знака.

Если мы будем рассматривать те формы, в которых выступают знаки во всех выведенных нами позициях, то увидим, как большое разнообразие самих форм, так и обязательное присутствие в них трёх основных форм существования, заданных нами в исходной парадоксальной ситуации.

Теперь, чтобы ответить на вопрос, как существуют знаки в деятельности, мы должны как бы пройти по всем названным нами позициям, охарактеризовать специфику каждой из них в плане самой деятельности и показать, как специфика деятельности отражается на форме существования знаков и знака. При этом мы, конечно, не можем это сделать строго и систематически, и поэтому лишь наметим основную канву рассуждений и в самом общем виде охарактеризуем то, что получается.

1. Рассматривая исходную ситуацию совместной деятельности первого и второго индивида с позиции 7, мы можем утверждать, что уже там знаки существуют. Пока мы не можем ответить ни на вопрос, в каком виде знаки там существуют объективно, ни на вопрос, в каком виде они существуют для первого и второго индивида. Мы должны сделать подобное утверждение потому, что вид и способ реального существования знаков в этой ситуации во многом определяется знаниями и представлениями участников, а это в свою очередь обусловлено тем, из какой более широкой системы культуры и кооперативной деятельности мы вырвали эту исходную ситуацию.

   Короче говоря, пока исходная ситуация задана таким образом, что мы не можем ответить на вопрос в каком виде существуют в ней знаки и даже, более того, не можем корректно задавать сам этот вопрос. Мы можем утверждать, что знаки существуют для любого из индивидов, участвующих в этой деятельности, для исследователей этой ситуации, какую бы из позиций они не занимали, знаки существуют в ней для нас, они вообще существуют в данной структуре деятельности; мы можем утверждать это на основании общего принципа реализма, мы должны положить в какой-то форме существование знаков в этой структуре, но пока не можем ответить на вопрос, как именно, в каком виде они существуют, ибо на первом этапе анализа ответить на этот вопрос нельзя. Мы можем предполагать, что для первого и второго индивида в силу различия их позиций в деятельности, а также в силу различия их отношения к сообщению: одни его создаёт, а другой принимает знаки, существуют по-разному. ¹¹

2. Для четвёртого индивида, осуществляющего конструктивно-техническое преобразование речевых сообщений, знаки существуют как предмет практической чувственной деятельности. Сама эта деятельность может быть весьма разнообразной — простым преобразованием, конструированием, проектированием, управлением и так далее. Но каждый раз знаки должны быть включены в соответствующие оперативные поля или оперативные системы. Какими будут каждый раз эти предметы и как именно в каждом из них будут меняться — это пока не определено и для своего определения требует более конкретных изображений и описаний структур деятельности.
3. Для исследователей, занимающих позиции 5 и 6, знаки существуют в нескольких разных предметах изучения. В зависимости от того, какой тип идеальной действительности задаётся в этих предметах, они могут выступать либо как естественные объекты, подчиняющиеся естественным законом жизни и независимые от человеческой деятельности, либо же как искусственные творения человека, создаваемые в соответствии с их техническим предназначением и их будущими функциями в технических системах разного рода. Если в таких предметах изучения выделены онтологические картины, и знаки представлены в них посредством ряда моделей, то они выступают не только как предметы, но также как определённые объекты изучения, противостоящие деятельности, либо в качестве естественных условий её, либо в качестве продуктов деятельности, отделившихся от самой деятельности.
4. Для третьего индивида, получающего построенные речевые сообщения через процесс трансляции, знаки могут выступать в разнообразных формах в зависимости от того, что он получает в процессе трансляции. Уже из приведённой выше схемы следует, что они с ним могут быть связаны через процесс трансляции по крайней мере четыре деятельностных позиции; каждая из них создаёт свои особые продукты и они буду выступать в качестве особых по-своему содержанию и форме норм. Благодаря этому, для него знаки выступают и как моменты деятельности, или, более узко, элементы речевых сообщений, и как предметы практической чувственной деятельности, если эта сторона дела будет зафиксирована в соответствующих знаниях, и передаваемых ему инженером-конструктором, и как предметы и объекты мышления, поскольку они фиксируются в этой форме индивидами 5,6, 7. Но, кроме того, каждая из этих конкретных форм, передаваемых в трансляции, может выступать для него либо как норма продукта его собственной деятельности, либо как средство построения деятельности, либо как определённое учебное содержание, которое он должен будет присвоить себе в процессе учебной деятельности.

Уже из этого весьма беглого и, наверное, неточного определения, следует, что знак в деятельности имеет множественное существование. Ни одно из перечисленных нами существований его не является более важным, более существенным или более реальным, чем другие. Существование практической чувственной деятельности ничуть не менее реально, нежели существование его в качестве нормы трансляции или момента деятельности в ситуации общения между действующими индивидами. Но точно так же и наоборот: хотя знак как таковой, как нечто определённое и отчеканенное в своей определённости, начинает существовать лишь благодаря своим предметным и объективным формам, мы не можем говорить, что его существование в виде научной или практической конструкции является более реальным, нежели существование в виде весьма неопределённых и расплывчатых моментов деятельности и коммуникации в ней. Знак в деятельности имеет множественное, многоликое существование, и этим всё сказано. Если мы будем пытаться представить это существование, исходя из близких и привычных нам представлений существования вещей, то нам придётся сказать, что знак как бы размазан в своём существовании по всем структурам кооперированной деятельности. Но такое утверждение — прямой результат неадекватного натуралистического подхода, опирающегося на традиционные категории вещи и процесса. В рамках деятельностного подхода знак имеет строгую определённость для каждой позиции в системе социальной кооперации, но это придаёт ему множественное существование.

Вывод о множественности существования знаков деятельности, точно так же, как и утверждение о неприменимости к знаку привычных категорий вещи и процесса, не исключает возможности существования единого и целостного натуралистического представления знака. Более того, сами потребности развития деятельности делают необходимым единое натуралистическое представление, ибо жёсткая локализация разных представлений и форм существования знака в соответствии с разными позициями внутри структур кооперации приводит, во-первых, к консервации структур деятельности, а, во-вторых, к закреплению индивидов на определённых местах этих структур. Профессионально-техническое разделение труда в условиях жёсткой стратификации знаний превращается в социальное разделение людей. Наоборот, наличие единого представления, объединяющего и снимавшего в себе все представления о знаках, выработанные в разных позициях, и все формы их существования, создаёт условия для перестройки и развития существующих структур деятельности и связей кооперации, а людям, овладевшим этим общим представлением, даёт свободу относительно разных мест в структуре деятельности.

Поэтому можно сказать, что единое натуралистическое представление знака как предмета и объекта, как вынутого из систем деятельности и противостоящего им, необходимо для успешного развития самой деятельности и, кроме того, имеет ещё определённую социальную и этическую ценность.

Однако, как показывает опыт научных исследований последних трёх столетий, натуралистическое представление знака не может быть простроено на основе традиционных категорий и традиционными методами. И не могу обсуждать здесь основные итоги предшествующего поиска и остановлюсь лишь на самых важных и принципиальных моментах, имеющих непосредственное методологическое значение в контексте нашего рассуждения.

Странность существования знака была отмечена уже античными философами, какую бы часть из обрисованной нами структуры деятельности мы не взяли, всюду знак выступает как нечто движущееся, передающееся от одного индивида к другому; в ситуациях совместной деятельности первого и второго индивида эта передача происходит в коммуникации, третий индивид получает знаки в трансляции, инженер-конструктор должен перестроить знаки, сохраняя их специфику и определённость, исследователи, независимо от того, что они сделают предметом изучения, должны охватывать это движение знака. При любом перемещении и переходе знак должен сохранить и сохраняет свою определённость; поэтому внутри любой ситуации он выделен из деятельности и из самой ситуации. Это обстоятельство приводит к мысли, что он имеет особую субстанцию, отличную от субстанции деятельности. После того, как это понятие предположено, возникает вопрос о характере этой субстанции, появляется необходимость определить её дальше.

Категория субстанции тесным образом связана с другими категориями, в частности, с категорией процесса. Наверное, можно даже сказать, что характеристика чего-то как определённой субстанции зависит от основных определений того процесса, в котором и через который мы эту субстанцию выделяем или конструируем. В данном случае точно также, субстанция знака должна быть выделена и сконструирована в соответствии с тем процессом, на который знак как бы «служит». Но в определении характера этого процесса и возникают все основные трудности.

Если бы знаки были кусочками, сгустками или порциями вещества, то передача и переход их внутри деятельности могли бы быть чисто механическими, то есть перенос вещи из одного места в другое. Но уже в античный период было понятно, что хотя знаки и включают в себя обычно кусочки вещества, не оно образует их суть и специфическую природу. Значительно более важным и существенным для знака являются из значения и связанным с ним смыслы и содержания. Поэтому объяснить природу знаков как особой субстанции и возможные для них процессы, это значит объяснить способы существования значений, содержаний, смыслов.

Здесь опять-таки главным исходным должно быть представление о процессе; в зависимости от него и в точном соответствии с ним затем будет вводится представление о специфической субстанции знаков. Но что происходит и может происходить со значениями, содержаниями и смыслами? Могут ли они передаваться с одного места в другое наподобие кусочков вещества? Может быть логичнее предположить, что они не передаются, не переносятся с одного места на другое, наподобие вещей, а как бы индуцируются или находятся в определённом месте благодаря движению вещества в знаках. В таком случае знак будет иметь очень сложное, многоликое существование и будет существовать как бы из нескольких разных субстанций. Сегодня мы уже достаточно хорошо освоились с объектами такого типа. Распространение волн в воде или в воздухе не сводится лишь к одному перемещению частиц; мы представляем это движение с помощью ещё одной дополнительной компоненты — самой воды или «поля», движение которого отличается от движения частиц. Собственно на этом и построено представление об индуцировании или «наведении» полевых потенциалов в определённых точках пространствах. Может быть значения содержания и смысла точно также индуцируется или находятся в сознании людей благодаря перемещению и передаче вещества знаков.

Я рассматриваю этот случай не для того, чтобы сказать, что знаки живут именно таким образом и должны рассматриваться в дуалистических корпускулярно полевых картинках. Из этих онтологий мне нужно сделать лишь этот вывод, что вопрос о субстанции знаков и процессах, в которых эта субстанция существует, достаточно сложен и решение его может не ограничиваться обычными представлениями о веществе и передачи вещества.

Между тем подавляющее большинство попыток решения этой проблемы с самого начала ограничивает себя вещественными представлениями. Здесь не так уж важно, к какому именно веществу всё сводится, важнее, что оно всегда понимается именно как вещество, механически переносимое из одного места в другое. Мы можем, к примеру, говорить об информации, считая, что с помощью знаковых сообщений передаётся именно она, но всё равно, хотя информация не есть вещество в прямом и точном смысле этого слова, она рассматривается и описывается в логических формах, описывающих передачу и существования вещества. Именно это, а не что-либо другое, имеет принципиальное значение.

Попытки рассматривать реальный механизм передачи информации, как течения двух субстанций, одна из которых образует содержание, а другая является формой, не вносит пока принципиальных и существенных изменений. Между этими двумя субстанциями устанавливаются отношения, соответствующее схемам передачи чего-либо, изменяющегося в ходе передачи. Подобно тому, как в процессе изменения какой-либо вещи мы должны, чтобы иметь возможность говорить о самом процессе изменения, внести с одной стороны, изменяющиеся параметры, а с другой — параметры, остающиеся неизменными, так и здесь, в процессе течения двух субстанций, мы рассматриваем одну субстанцию остающейся неизменной (в том смысле, что она должна оставаться неизменной, а если она меняется, то это уже непорядок в самом процессе, непорядок, который должен быть устранён), а другую — как меняющуюся. Тогда основная проблема сводится к установлению таких отношений между этими двумя субстанциями и к таким ограничениям возможных изменений меняющейся субстанции, которые обеспечивали бы неизменность второй субстанции. Надо сказать, что рассматриваю сейчас наиболее общий и наиболее сложный случай из всех, которые рассматриваются сейчас в теории связи.

Таким образом появляется или, точнее, вводится в эту область понятие об инвариантах. Содержание определяется как то, что остаётся инвариантным, а форма как то, что варьируется. В этом плане сопоставление разных сообщений с точки зрения тождества или различи их содержания, проводится исследователем-логиком с незапамятных времён, лишь имитировало обычную работу человека, получающего, перерабатывающего и отправляющего дальше сообщение.

Задание отношений такого типа, как мы обсуждали выше, предопределяло принцип связывания инвариантных и вариантных характеристик рассматриваемого объекта; первые должны были быть отделены от вторых и должны были противостоять и как субстанция особого рода типа. Этот принцип, затем был осознан и получил специальное теоретическое выражение; до сих пор он во многом определяет подход ко всем логическим и языковедческим проблемам.

Однако уже Аристотелем было осознана недостаточность такого рода разделений для многих конкретных случаев. Поэтому он пытался найти или сконструировать, кроме того, ещё такое отношение, которое могло бы определять зависимость или связь между ядром инвариантных признаков и возможными для данного объекта вариациями.

В определении этого отношения возможны две стратегии, которые приближённо могут быть охарактеризованы как «синтетическая» и «аналитическая». В первом случае варианты и инварианты задаются независимо друг от друга, а затем связываются, по сути дела, внешним образом. Во втором случае варианты выводятся из инвариантов, но для этого, очевидно, уже заранее должны быть включены в инварианты. К пониманию преимуществ и даже логической необходимости второго пути решения проблемы пришли уже сравнительно давно. В науках для объектов разного типа строились соответствующие логические формы. В начале ХХ столетия Фрис Кассирер дал логическое обоснование этим двум типам связи, рассмотрев формы абстракции, из которых они исходят. Все эти попытки, явно или неявно, содержали критику традиционных натуралистических категорий вида и рода, вещи и субстанции, изменения и процесса и так далее. Однако при всём этом так и не было найдено новых способов связи и новых категорий, пригодных для анализа, описания и объяснения таких странных объектов, как деятельность и знаки.

Весь этот опыт позволил нам сделать вывод не только о том, что традиционно натуралистические категории не срабатывают в этих областях, и также, наверное, и в том, что в рамках натуралистического подхода само по себе нельзя выработать новых категорий, адекватных новым объектам. Поэтому задача формулируется как построение натуралистического представления знака, исходя из онтологических изображений деятельности и теоретико-деятельностных представлений как множественного и многоликого объекта.

Это значит, что мы должны будем работать и двигаться сразу в двух онтологических картинах — деятельностной и натуралистической, — анализировать и описывать знак как момент деятельности, выявлять все те характерные черты точки зрения деятельностной онтологии, а затем конструировать такое натуралистическое представление, которое учитывало и отображало бы все основные моменты существования знака в деятельности, но, конечно, в формах, специфических для натуралистического подхода.

Такая постановка задачи заставляет нас строить новый набор категорий. Они должны быть устроены таким образом, чтобы с их помощью можно было бы изобразить знак как объект, существующий по естественным законам, но таким, чтобы жизнь знака по этим законам соответствовала его жизни в системах деятельности, его жизни как момента и элемента деятельности. Опыт исследований такого рода (хотя пока всё же весьма ограниченный) показывает, что такими категориями будут категории машины, организма и популяции. Совместное и особым образом организованное употребление этих категорий при описании деятельности и знаков, как кажется, даёт возможность построить весьма правдоподобное и перспективное изображение знаков и знаковых систем.

Согласно первому, «машинному» представлению, кооперация мест в деятельности рассматривается как машина, перерабатывающая определённый материал. Материал, в принципе, может быть разнородный, то есть содержать элементы самого разного типа, и организованный в любые системы. Протекая через машину материал, преобразуется или перерабатывается в ней, принимая все новые и новые системные формы. Рассматривая машину как статистическую систему, мы приписываем момент движения и изменения материалу и, вместе с тем, что уже заключено в самом понятии машины, трактуем эти изменения и движения материала как бы вынужденные, производимые в нём действием машины. Таким образом, с этой точки зрения, материал представляется как искусственное образование, изменяемое и преобразуемое внешними для него силами.

Чтобы теперь перейти к естественнонаучному представлению всех изменений, происходящих с материалом, мы должны как бы вынуть его из машины и представить все изменения как самостоятельный и имманентный процесс, развёртывающийся в силу внутренних для материала причин и факторов. После этого мы можем ставить вопрос о законе, которому должно подчиняться это изменение. Но, как известно, представление изменяющегося объекта всегда соотносится относительно с представлениями об изменении и законом, управляющим этим изменением. Чтобы найти достаточно прочные законы изменения какого-либо объекта, нужно сам объект представить соответствующим образом. Можно даже сказать, что нам удастся найти «удобный» закон только в том случае, если мы построим подходящее или соответствующее ему изображение самого объекта. Рассуждая таким образом, мы, по сути дела, уже перевели проблему — проблему соотношения структурных представлений того или иного объекта и возможных процедур или механизмов правилообразования правилообразного изменения этих структур.

Среди всех мыслимых изменений структур один тип занимает совершенно особое, можно даже сказать, исключительное место, поэтому уже сравнительно давно он стал предметом специальных исследований учёных в философии. Речь идёт о таком изменении структур, при котором каждое следующее из состояний как бы снимает в себе предыдущее. В немецкой классической философии этот тип изменений получил название «развёртывания», а в русской литературе переводится чаще всего как «развитие» (с ориентировкой на немецкую традицию). Простейшим случаем развёртывания является случай механического накопления элементов, входящих в новые связи с прежними элементами и перестраивающие уже существующие связи и системы связей; обычно появление новых связей определяется каким-либо достаточно простым принципом или правилом (примером могут служить схемы развёртывания предложений речи и так далее). Однако этот вариант не исчерпывает все возможные виды развёртывания. Могут быть и другие, более сложные случаи, при которых часть из уже существующих элементов структуры теряется, но при этом сама структура сохраняет все их содержание за счёт отображения его в других, более ёмких элементах; в таком случае, очевидно, мы можем говорить о снятии последующими состояниями системы её предшествующих состояний, несмотря на потерю некоторых элементов.

Понятие развития, как оно употребляется сейчас, по целому ряду параметров отличается от понятия развёртывания. В частности, развитие предполагает, по-видимому, либо цель, либо какие-то другие механизмы и внутренние факторы, определяющие характер происходящих изменений. Вопрос об отношении между понятиями развёртывания, развития, эволюции и истории является крайне важным и интересным для нашей темы, но сейчас мы его не можем обсуждать. Нам важно подчеркнуть лишь то обстоятельство, что ограничение возможных изменений структур процессами развёртывания и развития даёт возможность найти, с одной стороны, соответствующие им и тоже достаточно простые структурные изображения объекта. Применяя эти представления к знаку, мы можем построить натуралистическое изображение его, исходя из анализа условий, механизмов и законов существования и изменения знаков в деятельности. Знак как бы будет проходить или протекать в структуре кооперированной деятельности и при этом, будучи структурным образованием, он будет, с одной стороны, структурно меняться, а с другой стороны, оставаться всё той же единой структурой, снимающей в себе всё свои возможные состояния и этапы развёртывания. Любое вариантное состояние знака будет ничем иным, как проявлением одним из проявлений общей инвариантной (и в определённом плане необходимой) структуры.

Более того, продолжая эту линию рассуждений, мы можем воспользоваться принципом относительности всякого движения и, представив деятельность не как одну машину, а как последовательность машин, как бы поменять материал и машину местами; тогда материал, из которого или в котором строится знак, выступает как совокупность из начала данных, вневременных условий всё время как бы покоящихся в одном месте, а деятельность или последовательность машин будет тем внешним фактором, который будет привносить структуры и последовательно накладывать их одну за другой на исходный данный материал. И аналогичным образом будет представлен и естественный вариант такой трактовки. Изменение или развёртывание знака трактуется как процесс особого рода, будет отделено от представлений о пространственном перемещении с одного места на другое даже относительно машин (в искусственном варианте); движущимся и как бы непрерывно пробегающим элементом в данном случае будет лишь деятельность, а структура знака будет покоится как бы вне времени и деятельности и вне пространства.

При этом, конечно, остаётся вопрос, каким мы должны представить материал или субстанцию знака, чтобы в структурном представлении её удовлетворить всему тому, что мы знаем о существовании знаков в деятельности. Но это уже особый вопрос, требующий специального методологического и теоретического обсуждения.

Не трудно заметить, что рассмотренная выше трактовка деятельности и знаков соответственно как машины и неперерабатываемого ей материала учитывает один лишь вид связи между тем и другим: характер знака или знаков зависит от характера деятельности, деятельность создаёт или изменяет знаки, но знаки не могут менять деятельность. Весь эмпирический опыт говорит нам об обратном. Сейчас мы уже достаточно хорошо понимаем и знаем, что изменение характера знаков приводит к изменению деятельности; благодаря этому мы используем знаки для управления деятельностью, мы строим специальные знаковые системы, чтобы обучать деятельности и так далее. Чтобы учесть и эту сторону отношений между знаками и деятельностью, нужно обратиться ко второй из названных нами выше категорий — к категории организма. В этом случае знаки и системы знаков, порождаемые самой деятельностью, не будут выходить и как бы выбрасываться из неё, а будут оставаться в системе деятельности, вызывая перестройку и развитие её собственных культур. В таком случае деятельность будет самоорганизующейся и саморазвивающейся системой, то есть по определению, организм в прямом и точном смысле этого слова.

Здесь мы приходим к новому повороту проблемы, ибо, если знаки, порождаемые деятельностью, становятся элементами, конституирующими и конструирующими её собственную структуру, то мы, естественно, должны по-новому представить структуру самой деятельности, а именно так, чтобы знаки и знаковые системы, получающие у нас натуралистическую трактовку и, между прочим, существующие в деятельности в таком натуралистическом представлении, могли бы влиять на структуры деятельности, входить внутрь их и перестраивать их. Таким образом, если раньше главной для нас была проблема деятельности знаков, то теперь на передний план выдвигается проблема знаков и деятельности.

Иначе можно сказать, что раньше мы занимались прежде всего отношением знаков и деятельности, а теперь должны заниматься отношением деятельности к знакам. Может быть, ещё лучше говорить о зависимости знаков от деятельности и, соответственно, деятельности от знаков.

Выделяя этот аспект проблемы, мы, по сути дела, вновь возвращаемся, но уже с новой стороны, к вопросу о соотношении между процессами, структурами и организованностями деятельности. Натуралистическое представление знака и знаков является не только научно последовательной точкой зрения научно-исследовательской точкой зрения и философской позиции. Это представление создаётся на каждом шагу в практике деятельности и затем включается в саму деятельность в качестве практических элементов, определяющих протекающие в ней процессы. По сути дела, именно натуралистический подход к знакам, осуществляемый каждым человеком в практике его мышления и общения с другими людьми, создаёт основные организованности деятельности, закрепляет её процессы и структуры в материале, на котором существует, функционирует и развивается деятельность. Естественно, что характер деятельности во многом зависит от характера самих этих представлений, в частности, их категориального типа. Таким образом, можно сказать, что привлечение к анализу категории организма заставляет по-новому обсуждать взаимоотношение между процессами, структурами и организованностями, в частности, вопрос об отношении между организованностями знаков и процессами деятельности.