Андрей Ильич Фурсов:
Государство, оно же корпорация

Национальное государство ржавеет. Об этом уже и не спорят. Спорят о том, что придёт на смену нации-государству. Одни полагают — мировое правительство, другие — цивилизации, третьи — регион-государства. Нация-государство действительно уходит, но государство ещё достаточно сильно и не позволяет никому занять его место. Оно остаётся, но теряет свою национальную форму. На смену нации-государству грядёт корпорация-государство. Речь идёт не о превращении корпорации в государство и не о корпоративном государстве вроде Италии 1920–1930-х годов или Германии 1933–1945-х годов. Речь о принципиально новом и, вероятно, чудовищном феномене, который может показаться современникам не менее страшным, чем «новые монархии» XV века жителям позднесредневекового социума. Корпорация-государство — это не завтрашний день, а уже сегодняшний. Оно уже здесь, мы просто не видим его за треснувшим панцирем нации-государства, который оно использует.

Победа времени над пространством

Глобализация, как известно, это такой процесс производства и обмена, в котором, благодаря господству информационных факторов над вещественными, капитал, превращающийся в электронный сигнал, оказывается свободным от всех ограничений локального и государственного уровня: пространственных, материальных, социальных. Это, согласно Зигмунду Бауману, победа времени над пространством, то есть тех, кто контролирует время (капитал), над теми, кто контролирует пространство (государство). С формированием глобальных денежных рынков возможности государства контролировать финансово-экономические потоки резко ослабли. Уже на заре глобализации, в середине 1990 годов, объём чисто спекулятивных межвалютных финансовых трансакций достиг триллиона трёхсот миллиардов долларов в день. Это в пять раз больше, чем объём мировых торговых обменов и всего лишь чуть меньше, чем суммарные резервы всех национальных банков мира на тот момент (один триллион пятьсот миллиардов). Ни одно государство мира, за исключением США (благодаря тому, что, во-первых, имеют мощные военно-политические мускулы; во-вторых, они — место прописки крупнейших транснациональных корпораций (ТНК), так сказать, Глобамерика) не продержится и нескольких дней против глобального спекулятивного давления. Уже в 1994 году (всего через одиннадцать лет после того, как появился термин «глобализация») мексиканский финансовый кризис ясно показал всю слабость государства перед лицом глобального рынка («семёрке», Всемирному банку и МВФ удалось наскрести для Мексики всего лишь пятьдесят миллиардов долларов).

Глобализация поменяла ударные и безударные уровни предыдущей эпохи: государственный и локальный уровни отошли на второй план, а глобальный и региональный вышли на первый. Макрорегионализация современного мира имеет два аспекта. Во-первых, это формирование наднациональных экономических и политических структур типа Европейского Союза или Североамериканской зоны свободной торговли (НАФТА). Во-вторых, что намного важнее, появление уже в начале 1990 годов феномена, который известный японский менеджер и публицист, автор нескольких экономических бестселлеров Кенити Омаэ в книге с показательным названием «Конец нации-государства: подъём региональных экономик» (1995 год) назвал «регион-государством» (РГ) (или «регион-экономикой» (РЭ), — явный полемический вызов «мир-экономике» Фернана Броделя и Иммануила Валлерстайна.

По мнению Омаэ, именно РЭ, а не приходящее в упадок национальное государство является естественной деловой единицей глобальной информационной экономики. Причём независимо от того, находится ли РЭ внутри границ того или иного государства, где он существует как экономически автономное образование (Кремниевая долина в США, агломерация Сан-Паулу в Бразилии, Сютокэн и Кансай в Японии, Северная Италия, Баден-Вюртемберг и так далее) или расположен по разные стороны границы или даже границ (Русийон — Лангедок — Каталония; Пенанг — Медан — Пхукет; Сингапур — Джохор — острова Риау). РЭ решает региональные проблемы путём использования глобальных ресурсов; в большей степени связан с другими РЭ, чем со своей страной. Функционирование регион-государства определяется сугубо экономическими, а не политическими или тем более социальными императивами. РГ — это единица спроса и потребления, и не более того. А потому численность его населения не должна быть более двадцати миллионов (иначе не будет обеспечено единство граждан как потребителей, все должны быть относительно богатыми), но не менее пяти миллионов (чтобы обеспечить экономию за счёт услуг, особенно тех, которые важны для эффективного участия в глобальной экономике). Таким образом, глобальная экономика представляет собой не единую ткань, а сеть из ста-двухсот точек-узлов, связанных прежде всего между собой. Она как бы парит над остальным миром с его нациями-государствами, до которых ей нет дела.

То, что Омаэ назвал «регион-государством», Филипп Бобит назвал «рынком-государством» (market-state), идущим на смену нации-государству. Если императивы последнего носили политико-экономический характер, а в 1945–1975 годах ещё и социальный, то императивы и смысл жизни region-state или market-state являются, прежде всего, экономическими, а уж затем политическими и в ещё меньшей степени социальными. По сути, и то, и другое представляют собой десоциализацию, денационализацию, а в известном смысле и детерриториализацию государства. И если регион-государство ещё сохраняет черты территориального государства, а вместе с ними в определённой степени характеристики социального и — в большей степени — политического государства, то «рынок-государство» эти характеристики, по сути, утрачивает. «Регион-государство», таким образом, — это переходная форма к структуре, действительно адекватной Pax Globalica — «рынку-государству». Однако последнее есть суть этого процесса, и поэтому правильнее говорить о рыночной государственности. Конкретную историческую форму, адекватную глобальному рынку и рыночной государственности, я называю «корпорацией-государством» (corporation-state).

Государство-клан

Корпорация-государство — такое устройство, цели, функционирование которого носят прежде всего экономический характер, то есть направлены на снижение издержек. Следовательно, они требуют минимизации политических и социальных издержек по содержанию территории прописки — от сведения к минимуму социальных обязательств, характерных для государства, до избавления от экономически лишнего, нерентабельного с экономической (корпоративно-государственной) точки зрения населения (от отсечения от «общественного пирога» до фактического исключения из реальной жизни).

Как только главным для государства провозглашается экономическая конкурентоспособность в глобальном масштабе, о социальной и национальной составляющих государства можно забыть — государство начинает вести себя как корпорация, в которой всё определяется экономической эффективностью: «выживает сильный» и «ничего личного».

Нация-государство, конечно же, неадекватна миру неолиберальной глобализации. Она не только иррациональна с его точки зрения, но и слабоконкурентна, поскольку нагружена социальными обязательствами по отношению к массе населения. В индустриальную эпоху выполнение таких функций — не благотворительность, а императив. Во-первых, индустриальное производство требует наличия массового рабочего и среднего класса. Во-вторых, индустриальная эпоха — это эпоха системных мировых войн, в которых сражаются военно-промышленные комплексы, то есть нации в целом, отсюда необходимость социально-политических мер для обеспечения единства нации. В-третьих, наличие в индустриальную эпоху системного антикапитализма (СССР), логически вытекающего из природы капитализма, противостояние двух миров заставило буржуазное государство принять такой облик, который вообще не характерен его природе, противоречит ей — welfare nation state, то есть стать государством всеобщего собеса.

Дальнейшее развитие state — как nation и как welfare — должно было привести к столь радикальному перераспределению доходов и власти, что доминирующие группы просто превращались в верхнюю часть среднего класса. Страх перед таким будущим и ответ на вопрос «что делать?» нашли отражение в знаменитом докладе «Кризис демократии», написанном Збигневом Бжезинским, Мишелем Крозье и Дзедзи Ватануки по заказу Трёхсторонней комиссии.

Глобальная информационная постиндустриальная экономика в силу своей наукоёмости и возможности перемещения индустриального производства на Юг не требует массовых среднего и рабочего классов. Эпоха системных мировых войн за гегемонию закончилась, у капиталистической системы есть гегемон — США (с 1980 годов — Глобамерика). СССР прекратил своё существование. Не надо никого подкармливать и мирить. Дальновидные исследователи (например, Дедни и Айкенбери) сразу же после окончания «Холодной войны» предсказали ослабление и демонтаж warfare welfare state. Однако им, по-видимому, и в голову не могло прийти, что вместе с формой будет демонтироваться-разрушаться и содержание — nation-state, поскольку nation перестаёт быть как формой организации производства, так и формой политической организации для мировой борьбы за гегемонию. А потому место nation-state, вместе с которым уходят политика и гражданское общество (adieu, политология и социология), занимает corporation-state. Причём быстрее этот процесс идёт не в ядре, а на полупериферии и периферии капсистемы. «Язычник, страдающий от язв христианства» — так называл Карл Маркс ситуации подобного рода.

Итак, корпорация-государство — это такой административно-экономический комплекс, который, будучи хотя бы формально государственным аппаратом, играет самостоятельную и определяющую роль в данной стране; который в то же время ставит политико-экономические национальные интересы этой страны в зависимость от экономических аппаратно-ведомственных (корпоративных) или, по крайней мере, рассматривает первые сквозь призму вторых; который приватизировал в своих интересах характерные для государства как для института властные функции (приватизация власти-насилия) и в то же время отказался от выполнения большей части характерных для государства социальных обязательств и функций (или резко сократил их). Внутренний принцип организации корпорации-государства — клан. Именно клан, а не физический индивид, как в нации-государстве, есть базовая социальная единица корпорации-государства: индивиды «здесь не ходят».

Нация-государство не сразу превращается в корпорацию-государство. Сначала оно трансформируется в государство-корпорацию, так сказать, денационализируется, приватизируется. В корпорации-государстве от государственности остаются минимальный контроль над границами и территорией и репрессивная мощь, которая резко возрастает в силу необходимости проведения курса на денационализацию и десоциализацию, способных вызвать протест и массовые волнения. Как заметил один из лидеров мексиканских крестьян в Чьяпасе, «в кабаре глобализации» государство начинает заниматься стриптизом, и в конце представления на нём остаётся только то, что является крайней необходимостью, — репрессивная мощь. Национальные правительства перестают быть и национальными, и правительствами, превращаясь во внешние административные органы корпораций.

Разумеется, последнее — удел слабых государств Юга (бывшего «третьего мира»). Более сильные государства того же Юга сами превращаются в государства-корпорации (корпорации-государства): если страна небольшая, то речь идёт об одной корпорации, если побольше — о нескольких (например, в Колумбии «государством» являются два наркокартеля (Калийский и Медельинский) и отчасти Революционных вооружённых силах Колумбии (FARС). Процессы корпоратизации государства идут также в таких странах, как Россия, Индия, Индонезия, Китай, Бразилия. В этих крупных государствах ввиду их размеров, численности, мощной и высокоразвитой культуры, исторических традиций и претензий на статус если не великой, то региональной державы, процесс корпоратизации государства будет особенно острым, противоречивым, конфликтным и чреватым серьёзнейшими социальными потрясениями. Корпоратизация государства происходит и на Севере. Так, США — это не только и не столько государство, сколько Глобамерика: матрица американских ТНК, с которой так или иначе связаны все формирующиеся в мире корпорации-государства.

Встречные планы

Террористические организации после окончания «Холодной войны» тоже стали превращаться в политико-экономические корпорации нового типа, в корпорации-квазигосударства. Идет тотальная корпоратизация мира, что внешне весьма напоминает финальные века Римской империи и XIV–XV века в Западной Европе. XXI век будет веком различных корпораций («-государств») — различных по происхождению, форме, силе, но одинаковых по сути. И это станет серьёзнейшим испытанием для такого христианского завоевания человечества, как личность, которой не на кого и не на что будет рассчитывать, как на саму себя, и нужно будет превращаться в корпорацию в одном лице.

У асоциализации (десоциализации) корпорации-государства есть и иной аспект. Поскольку современная глобальная экономика, по крайней мере, в главных её сферах (торговля оружием, нефтью, драгметаллами и золотом, наркотрафик, проституция и порнобизнес) является глобальной криминальной экономикой, нормальное функционирование которой построено на нарушении государственных и международных законов, корпорация-государство есть, по сути, корпоративно-криминальное (криминально-корпоративное) государство. Вплоть до того, что в определённых зонах мира криминальные характеристики начинают доминировать. «Государство-бандит» — так называет государство в ряде африканских стран М. Шацберг в замечательной работе «Диалектика угнетения в Заире». Корпоратизация и криминализация (нации) государства — две стороны одной медали, два взаимоусиливающих и взаимоспонсирующих процесса.

Именно корпоративность (негосударственность, а то и антигосударственность) делает корпорацию-государство почти идеальной структурой и формой глобальной криминальной экономики, а точнее, просто глобальной экономики. В последней — грань между криминальной и правовой зонами принципиально стерта: «прибыль превыше всего». Криминальные средства и структуры, криминальные революции (вроде советско-российской 1988–1998 годов) — очень сильные и эффективные средства корпоратизации государства (не говоря уже о первоначальном накоплении капитала) там, где легальных экономических средств и механизмов для этого не хватает или просто нет. Нужно только слегка помочь. Помимо прочего, разгромить в виде цепи реорганизаций правоохранительные органы, превратив их в силовые (криминально-силовые). Впрочем, силовая — это уже не правовая структура, а персонификатор силового предпринимательства.

Корпорация-государство находится не только по ту сторону добра и зла, но и по ту сторону закона и преступления. Это принципиально новый (постбуржуазный и постцивилизационный одновременно) феномен не только с точки зрения государственности, но и с точки зрения экономики, права и морали. В корпорацию-государство отбирается и определённый социальный, антропологический тип, определённый человеческий материал.

На корпоратизацию-криминализацию государства тоже надвигается встречный процесс — политизация-этатизация — криминала. Криминальные картели трансформируются в корпорации-государства (контролирующие определённую территорию или хотя бы зоны трафика), и это ещё больше ослабляет нацию-государство. А с точки зрения современной глобальной экономики, где криминал-корпорации — такие же экономические агенты, как нации-государства и ТНК, между криминальным и некриминальным (то есть просто корпорациями, корпорациями-государствами, нациями-государствами, регион-экономиками и так далее) разницы нет. Все это лишь точки, узлы в Мировой глобальной сети, исключающей восемьдесят процентов населения планеты из своих процессов и надстраивающейся над ними в качестве некоего сверхобщества.

Процесс ржавления или таяния государства (уже появились такие термины) идёт все быстрее, особенно там, где государство сильнее общества, где общество как таковое (то есть гражданское общество) слабо или его практически никогда не было. Это так, например, вне североатлантического ядра капсистемы. И если в азиатских обществах на пути десоциализации государства оказываются местные коллективистские традиции и корпорации, то в странах Латинской Америки, неисламской Африки и особенно бывших коммунистических странах таких сдержек нет.

Камешки на морском берегу

Всё сказанное, однако, не означает, что государство уже почти исчезло. Процесс маркетизации/корпоратизации государства ещё не завершился, здесь возможны и попятные движения. Во-первых, у нации-государства, особенно в ядре, ещё много сил, чтобы сопротивляться. Особенно если у него, как во Франции и Германии, мощная социальная традиция, уходящая корнями не только в раннее новое время, но и в Средневековье (средневековая корпоративность была принципиально иной, чем позднекапиталистическая, — социальной, а не экономической, и, чтобы не путать их, правильнее даже говорить о корпорационности). И чем мощнее эти корни, тем медленнее идёт процесс отмирания nation-state и превращения его в corporation-state через state-corporation.

Во-вторых, nation-state являются той скорлупой и тем ресурсом, которые используют в борьбе друг с другом существующие внутри них корпорации-государства. И именно на население национальных государств они перекладывают свои проблемы — от выплаты своих долгов до ведения войн от имени нации-государства.

В-третьих, сохранение фасада нации-государства позволяет скрывать хищническую суть корпоративно-криминального государства, представлять корпоративно-криминальные конфликты и интересы как национально-государственные: «Где умный человек прячет камешек? Среди камешков на морском берегу». Тем более что корпорация-государство, формально располагаясь на той же территории, что и нация-государство, как совокупность составляющих его структур выступает в большей степени как сумма, чем как целое, и потому по своему потенциалу будет всегда слабее нации-государства. Остаточную, слабеющую мощь целостности, мощь синергетического действия корпорация-государство подобно осе-наезднику (читай «Жизнь насекомых» Жана Анри Фабра) может черпать только у нации-государства, у его населения или, на худой конец, из его символики, отражающей его прошлое и его победы.

Конфликты новой эпохи в течение определённого времени будут продолжаться в старой форме и под старыми знаменами, и только когда последние обветшают, а новые агенты окончательно встанут на ноги, наступит brave new world корпораций-государств и встанет задача избавления от государства вообще. Именно в этом направлении, противоположном тому, в котором развивались структуры власти в Западной Европе с «длинного XVI века» (1453–1648 годы), развивается сейчас государство, миновавшее свой пик — форму и фазу нации-государства.

У корпорации-государства есть немало признаков, которые сближают его с раннекапиталистическими (как государством, так и структурами типа английской Ост-Индской компании) и докапиталистическими властными структурами. Путь к нему — это «назад в будущее» или «вперед, в прошлое». Скорее всего, корпорация-государство пробежит свой путь от нации-государства к негосударственным (привет Марксу с его тезисом об отмирании государства в посткапиталистическом обществе) формам власти быстрее, чем княжеское государство XV–XVI веков превратилось в нацию-государство. Разумеется, если ничто не повернёт вспять или не деформирует этот «прогресс». Ведь мы говорим о системах и эволюции, но есть ещё субъект и революция, есть борьба, которая, как верно заметил Гераклит, «отец всего». Кто или что может унять широко шагающего «молодца» корпорацию-государство?

Когда-то Баррингтон Мур заметил, что революции, вопреки Марксу, чаще возникают не из победного клича восходящих классов, но из предсмертного рева тех слоёв, над которыми вот-вот сомкнутся волны прогресса. Старые средние и рабочие классы превращаются в локалов — тех, кто в отличие от глобалов, покидают своё местожительство либо в качестве беженцев, либо в качестве мигрантов, законных или незаконных. Это один из резервуаров сопротивления, есть и другие.

В любом случае корпорация-государство с её денационализацией и десоциализацией не может не порождать нечто вроде социал-национализма в качестве своего социального антитезиса. В этом антитезисе стираются характерные для эпохи Модерна (1789–1991) противоречия между «левыми» и «правыми»; он способен объединить в рамках «реакционного прогрессизма» всех, кому не улыбается стать сырьём для корпораций-государств и их мира с Глобамерикой в качестве матрицы. Неолиберализму могут быть противопоставлены консерватизм и марксизм; социопатологии «героев» корпорации государства — солидарность; паракриминальному коллективизму и клановости — индивидуализм. Гарантирован ли успех? Вовсе нет. Но это не значит, что надо радостно принимать прогресс, который тебе впихивают. «Это не мой прогресс», — говорит Кандид, главный герой «Улитки на склоне» Стругацких, — «на мне он споткнётся». И, сжав скальпель, уходит в Лес. Впрочем, я уже не говорю о том, что весь ход истории ближайших тридцати-сорока лет может быть изменён вмешательством сил и стихий, куда более могущественных, чем корпорации-государства. Но это другая тема.