Марат Александрович Чешков:
Идея развития: необходимость и возможность реинтерпретации

Введение

В последнее десятилетие XX века из понятий классической социальной науки идея развития, пожалуй, в наибольшей мере подверглась ревизии. Последняя принимала разные формы: от сомнения в научном статусе этого направления исследований и оттеснения его на второй план до полного отказа от данной идеи/концепта. Причиной послужили глубокие сдвиги, которые обозначились в общественном сознании западного мира и мира в целом уже на рубеже 1960–1970-х годов. Они привели к господству постмодернистской и постструктуралистской мысли, к активизации антисциентизма и мифотворчества, «жертвой» которых и стала идея развития (или, уже, прогресса), восходящая к эпохе Просвещения ¹. Не меньшую роль в развенчании идеи развития играло рождение «новой исторической формации науки» — постнеклассической, или Новой науки (а то и, по мнению ряда науковедов, даже «постнауки»).

В этом контексте возникает целый куст новых дисциплин, отличных и от философии, и от частных наук («общенаучное знание» или «меганауки»), имеющих своим предметом изучение закономерностей самых разнородных объектов, равно постулируемых как объекты с нелинейной неравновесной динамикой, как сложные адаптирующиеся системы, «подчинённые» самоорганизующейся и универсальной эволюции. В эту «семью» включаются, например, систематика, синергетика и ритмология, а возможно, и глобалистика. Именно в таком контексте рождается совокупность моделей, претендующих на роль новой парадигмы или эписистемы (идеи Целого, Сложного, Различного, Связанности); но в этом ряду, однако, не находится места для идеи развития и тем более — идеи прогресса. Его занимают трактуемые в новом духе универсального эволюционизма понятия эволюции, изменения, трансформации, более адекватные описанию динамики объектов высокой и сверхвысокой сложности.

В 1980-е годы казалось, что эти новые фундаментальные идеи (вкупе с обновлёнными старыми, зафиксированными в понятиях «изменение», «переход») полностью вытеснили идею развития как из философского, так и из научного знания. Однако ныне такой вывод кажется преждевременным, учитывая спрос на идею развития в ситуации, когда человечество оказывается перед выбором между катастрофой и выживанием. В этом случае развитие становится императивом, который парадоксальным образом диктуется невозможностью выбора, а само понятие приобретает новые коннотации (развитие — мировое, глобальное, планетарное, устойчивое).

Другими стимуляторами того, что можно назвать намечающимся вторым дыханием идеи развития, выступают — опять-таки парадоксально — новые универсалии постнеклассической науки. Так открывается возможность, опираясь на идею Различий, охарактеризовать разные типы и формы развития, а их взаимосоотнесённость — через идею Связанности; описать сложный характер того целого, которое образуется данной связанностью — через идеи Сложности и Целого. Подобных интерпретаций было бы недостаточно, если бы не ощущался спрос со стороны различных отраслей частно-научного знания, в особенности тех, где идея развития есть raison d’etre их бытия (так называемые «исследования развития», связанные с изучением «третьего мира»). «Встреча» фундаментальных идей и частно-научного знания при разработке идеи развития в его новой интерпретации идёт не без трудностей. Не вдаваясь здесь в их анализ, отмечу, что некоторые из универсалий кажутся представителям конкретно-научного знания или чересчур абстрактными, или, скорее, метафорическими, а не логически сформулированными понятиями.

Правда, такие замечания могут быть справедливы, например, когда пытаются применить идею Целого к изучению международных отношений [Complexity… 1997, p. 74, 103, 215]. Но метафоричность сама по себе не есть помеха рациональности, она может быть и стимулятором таковой, и способом переноса категории логического типа из одной области знания в другую [Чешков, 2002, с. 123], а также предпосылкой для создания новообразований типа мыслеобразов или смыслообразов. Именно на скрещении новых универсалий и потребностей частно-научного знания и возникают возможности обновлённого прочтения идеи развития, осмысления восходящей ветви в эволюции человечества.

В данной статье я попытаюсь «оживить» — содержательно и методологически — идею развития, конструируя её средствами из разных сфер знания, а в последующей — показать, как она может применяться при изучении проблем развивающихся стран.

Сдвиги и состояние теории развития

Как заметил Э. Морен, идея развития проблематизировалась после 1968 года. Речь шла о некоем рубеже в историко-культурной и эволюционной динамике мира, человечества, даже человека как такового. Основной мотив, определявший обсуждение этой проблематики, звучал как отрицание идеи развития в том виде, в каком она восходит к традиции Просвещения, то есть развития линейного, однонаправленного, необратимого, стадиально-последовательного, восходящего или поступательного, выражением которого и были различные концепции прогресса ².

Отвергая сверхзаданность развития = прогресса, общественно-научная мысль пришла к необходимости поставить вопрос о причинах и целях развития, о целеполагании как наиболее важном параметре развития; в пику универсализму различия стали рассматриваться как один из наиболее важных генераторов развития. Упор делался на механизмы развития, вероятностный характер и альтернативность этого процесса. Обращение к «цели» предполагало, в свою очередь, внимание к субъекту развития — человеку, человечеству, историческим их конкретизациям в неразрывной связи с их системой ценностей [Старостин, 2000]. Отсюда — стремление разделить развитие и эволюцию, не порывая, однако, их взаимосвязи, то есть представляя развитие как одну из трёх ветвей «универсальной эволюции» (Э. Янч, Н. Моисеев) и соотнося его с социобиологической природой человека (концепция коэволюции).

Критика отождествления развития с прогрессом вылилась в поиск непрогрессивных разновидностей развития, таких как циклическое, возвратное, инверсионное, свойственных динамике нелинейных и неравновесных объектов. Наконец, актуализация проблемы человека (его саморазвитие) и человечества в контексте развития направила теоретическую мысль на поиск их исходного, первичного и поэтому неизменного начала.

Если суммировать очень коротко и грубо, то новые представления о развитии, вытеснившие его прежнее универсалистско-детерминистско-линейное видение, сводятся к следующему: в центре находится идея субъекта развития, представление о развитии как мыслеполагающей деятельности, неотделимой от ценностей субъекта (не путать с «субъективным!»); развитие стало пониматься в контексте универсальной и самоорганизующейся эволюции человечества с присущим ему единством социального и природного или, уже, биологического начал (концепции коэволюции или — в меньшей мере — устойчивого развития); прогресс (восходящее движение) рядополагается другим типам развития; развитие как постоянное изменение совмещается (см. принцип совместимости и несовместимого) с началом неизменности (вне- или до-историчности — «архе»; от греч. arche — начало). Об этом принципе говорил ещё Ж.-Ж. Руссо, который считал, что развитие должно неизбежно осуществлять некое инволютивное движение к архаическому, то есть возвращаться к некоему витальному, фундаментальному первопринципу. Один из аспектов современного кризиса развития, — подчёркивает Морен, — как раз и выражается в спонтанном подъёме неоархаистской или неоруссоистской потребности [Le mythe… 1977, p. 262].

Социальное развитие определяется в современной российской литературе как качественно изменяющееся восходящее движение истории от неразвитых изначальных форм общественной жизни к более развитым, включающее дифференциацию, усложнение организации и рост возможности приспособления к среде; несущее необратимые изменения от менее к более желательному; как целостный процесс, включающий разные измерения и предстающий как возрастание силы индивида. Подчёркивается, что неправомерно рассматривать развитие в форме движения от низшего к высшему или перехода от простого к сложному, ибо усложнение не есть обязательный атрибут развития, так же как и простота не есть антипод развития; но если прогрессивное развитие необязательно означает усложнение, оно в любом случае связано с повышением уровня организации и сохранением эволюционных возможностей. В другой трактовке прогресс определяется как движение от низшего к высшему, восходящее движение в противоположность регрессу (нисходящее движение), и как одна из форм движения наряду с циклическим, цель которого — человек, его жизнь, благо, свобода [Глобалистика… 2003, с. 857–858, 872–873].

В этих, во многом новаторских видениях развития остаётся немало и старого ⁴, и неясностей: например, усложнение организации — атрибут развития вообще или же признак лишь определённой разновидности развития — прогресса? Обязательно ли стадиален прогресс, или поступательное движение может быть и нестадиальным, или, по-другому, есть ли линейность — обязательный признак прогресса? Можно ли считать простоту признаком лишь регресса или же развития вообще? Недостаточно обосновано и понимание самой регрессивной (или нисходящей) формы развития: вряд ли верно считать таковую лишь негативом прогресса, оставляя в стороне его собственную логику, как и логику различных разновидностей регресса (возврат, тупик), не говоря о переходных формах между этими двумя типами развития (например, «псевдовозврат»). На мой взгляд, самое важное, что зафиксировано в современной теории развития, — это отказ от тождественности понятий «развитие» и «прогресс», а также признание того, что оба они «правомочны» — подобно Провидению и человеческой свободе воли — и только их взаимоисключение есть «ересь» [Баткин, 2000, с. 65].

Однако остались открытыми ключевые вопросы о возможности соединения соответствующих смыслов в одном понятии; о критериях различения «качественных» и иных изменений (отсюда — соотношение понятий «развитие» и «изменение»); в конечном счёте, о критериях разделения восходящей и нисходящей ветви в истории? Прежние ответы на эти вопросы — будь то в виде критериев формационности или типов социумов — ныне явно недостаточны; новые критерии, предложенные теорией цивилизации, недостаточно продуктивны, поскольку в них понятие цивилизационного типа развития подменяется понятием той или иной цивилизации [Глобалистика… 2003, с. 1142–1143].

В такой ситуации остаётся предполагать, что критерии качественных сдвигов в процессе развития надо искать, обратившись к субъекту развития с его мыслеполагающей деятельностью [Рац, 1995], в которой и реализуются цели развития. Этот критерий может быть определён при трёх условиях: во-первых, речь должна идти о человечестве как о субъекте развития, цели которого, в наиболее общем виде, как отмечено выше — есть жизнь, благо, свобода; во-вторых, его должно конкретизировать, учитывая, что субъектами развития выступают реальные исторические персонажи — большие совокупности людей, их группы и, конечно, индивид; в-третьих, соотнесения субъекта и структуры как параметров развития.

Такое представление о критериях развития предполагает два способа преодоления редукции этого понятия к социальному (то есть понимания развития как феномена, соотносимого исключительно с обществом) — через введение в представление о социальном идеи культуры, разработку «культурной истории социального"4 или с выходом к широкому, антропо-интегральному или, точнее, антропо-эволюционному видению проблемы. В этом смысле крайне полезны концепции ноосферы, коэволюции и устойчивого развития, особенно когда в последних выявляются некоторые инвариантные структуры [Глобалистика… 2003, с. 858, 1062]. Для реализации этих новых трактовок и видений необходим теоретический аппарат, который включал бы такие основные понятия, как «исторические типы развития», их формы и виды. Эти категории должны работать на уровнях общей и специальной теорий (например, при анализе проблем «третьего мира»), в отличие от ряда эмпирических генерализаций, применяемых в последней и той её ветви, где основные усилия концентрировались на определении конкретных агентов развития, их стратегии и моделей.

Переходя к специальной (или частной) теории развития, мы вступаем в особую область конкретно-научного знания — «исследований развития» (ИР), базой для которой традиционно служила до крайности упрощённая, линейная, механистическо-детерминистская и эконом-центристская трактовка прогресса. В так называемой «социологии развития» это понятие подверглось двойной редукции и в таком виде стало теоретической аксиомой, которая не столько подтверждалась прикладными, количественными показателями, сколько замещалась (!) этими показателями.

Иными словами, предмет измерения (выраженный через понятие «развитие») принимал вид самих средств измерения или, как остроумно замечено, превратился в метод, объясняющий, «как и зачем измерять неизвестно что» [Кравченко, Рац, 1999, с. 3]. Аксиоматичность идеи развития и в то же время её сугубая инструментальность привели к тому, что именно в этой области знания данная идея с её претензией на универсальность подверглась наибольшим испытаниям. Подобные испытания оказались тем более провоцирующими, что научная критика тождества развитие = прогресс развёртывалась с различных идейно-мировоззренческих позиций (от леворадикалов до почвенников, включая либерально-консервативную критику) и во всех теоретических конструкциях (от теории модернизации до неомарксистских схем зависимости/периферийности). Под воздействием такой критики идея развития, ставшая парадигмальной в этой области знания во второй половине XX века, претерпела существенные изменения, в том числе в теоретическом плане.

Вкратце основные сдвиги выглядят следующим образом:

1. Развитие всё более осмысливается как процесс не только количественных и экстенсивных изменений, но и изменений качественного порядка — исторического и даже антропологического свойства.
2. Из одномерного и преимущественно экономического понятия развитие преобразилось в многомерное, многоаспектное понятие, охватывающее такие параметры, как культура и отношения с природной средой.
3. Кумулятивный эволюционный образ развития замещается представлением о процессе глубоко противоречивом и чуть ли не перманентно кризисном.
4. Ареал этого понятия, помимо восходящих форм движения, все в большей мере включает изменения циклические, попятные (возвратные), инверсионные.
5. Изучаются вариативность как атрибут развития, её источники (развитие эндогенное и экзогенное; зависимое и аутоцентрическое), характер общественного сознания (развитие имитационное и творческое), структурные последствия (дуалистическое, периферийное, анклавно-конгломеративное развитие).
6. В наборе вариантов развития выделяются его полярные разновидности или альтернативы (концепция «Другого развития»), а в противовес идее переходности как теологической конструкции выдвигается концепция трансформации.
7. Субъект развития видится преимущественно как агент (совокупность агентов), несущий различные стратегии и модели развития; такой агент рассматривается вначале как воплощение универсальных ценностей, которые в процессе своей экспансии исключают всё, что не могут интегрировать; проблематичность такого агента и его ценностей открывает путь к поиску новых и/или традиционных ценностей, хотя их потенциальный носитель остаётся прежним (элиты и особенно государственные элиты).
8. Роль субъекта развития признается не только за национальными и транснациональными агентами, но и за развивающимся миром как целым (концепция Нового мирового экономического порядка) или же, напротив, в этой роли выступает индивид (концепция базовых потребностей).
9. Субъект развития осмысливается не только через призму усвоения им универсальных ценностей, но и с учётом растущего воздействия традиционных ценностей, что актуализирует проблематику культурно-исторической идентичности этого субъекта.
10. Динамика развития объекта всегда рассматривается в контексте целостности мира и человечества; сконструированы концепции, характеризующие специфику развития как в центре, так и на периферии мира не только по отдельности, но и в их взаимообусловленности (два типа развития И. Галтунга, миросистемный подход И. Валлерстайна).

Корни (причины, мотор) развития изучаются не только в связи с «помехами» его развёртыванию в виде традиционной отсталости (backwardness) и современной слаборазвитости (underdevelopment), но в поисках сквозной исторической традиции, в связи с проблемами разрыва/преемственности исторического развития («постколониальная школа») [Чешков, 2000].

Изменения были значительными и на прикладном уровне изучения стран не-Запада, где адекватной формой теоретической мысли могли стать лишь эмпирические генерализации. Последние сами по себе не способны дать ответа на вопросы — ни о содержании понятия развития, ни о природе собственного объекта. Не удались и попытки операционализировать некоторые из таких генерализаций, например концепции зависимости и периферийности; причина этих неудач лежит в том, что данным концепциям не хватало фундаментальности (теория зависимости по Ф. Кардозо). В то же время в исследованиях на прикладном уровне всё более ощущалась потребность в теоретических обобщениях философско-антропологического порядка. В них нуждались концепции качества жизни, «человеческого развития» и особенно этические концепции развития (реже — концепция развития как единства теории и практики).

В сфере ИР возникла дилемма: или совершенствовать свой операциональный аппарат, или же отказаться от применения идеи развития к реальности «третьего мира». Последний выход был сформулирован теми, кто настаивал не на альтернативных вариантах развития, но на выработке альтернативы развитию. Первый путь, хотя сам по себе и был полезным, являлся принципиально ограниченным: лестницу вверх (от эмпирики к теории) построить было невозможно; второй путь закрывал возможности для углубления идеи развития. Поэтому совершенствование идеи развития «третьего мира» могло реально осуществиться лишь сверху — от общей теории к частной в союзе с теорией ИР.

Сдвиги в этой области конкретных исследований резонировали с теми, что были отмечены в сфере общей теории ⁵. Я имею в виду разведение идей развития и прогресса (при доведении до абсурда — их отрицание); внимание к непрогрессивным формам развития (особенно циклическим); проблематика субъекта (пусть и прикладного, практического порядка); проблема преемственности в ходе развития (пусть в основном культурной). С обеих сторон вопросов было больше, чем ответов, и, в частности остался открытым вопрос о возможности (да и необходимости) соединения теоретических представлений и эмпирических исследований в рамках некоей общей философско-научной схемы.

К обновлённой концепции развития

Модель развития можно построить на следующих методологических и гносеологических принципах: развитие выступает как идеальный объект ⁶, то есть в виде базового понятия, логика которого раскрывается в ряде категорий, конкретизирующих это понятие; такой объект строится средствами различных видов знания — философского (его разных дисциплин) и общенаучного (систематика, синергетика), а для изучения развивающихся стран — средствами конкретно-научного знания; категории, раскрывающие базовое понятие, образуют иерархическую вертикаль, располагаясь в ней по убывающей степени абстракции и усиливающейся степени конкретности; категориальная иерархия членится на отдельные уровни и ступени, которые различаются по предмету, силе абстракции и средствам познания (видам знания). Полное представление о развитии складывается лишь «на выходе» из данной иерархии, в то время как отдельные категории на разных уровнях и ступенях отражают одну из сторон облика идеального объекта.

Развитие как идеальный объект характеризуется через следующий набор основных категорий:

1. На первом уровне формулируется исходная категория, определяющая развитие как потребность человека в творчестве, как имманентное архетипическое качество; на последующих двух уровнях развитие выступает как универсалия: сначала — культуры (второй уровень) и затем — истории (третий уровень).
2. На втором уровне, расчленяемом на несколько ступеней, тот же идеальный объект последовательно раскрывается как потребность и способность (потенциальная и реальная) субъекта (человека и человечества); как целеполагающая мыследеятельность этого субъекта, реализующаяся сначала в виде вариативного процесса, а затем — в виде структуры с её особыми параметрами.
3. На третьем уровне наш идеальный объект выступает как совокупность различных видов динамик и их пространственно-временных конфигураций, создаваемых в русле исторического процесса.

Такова, в самом общем виде, конструкция представления о развитии, взятом — подчеркну это ещё раз — как идеальный объект в его собственной логике. Выработанное таким образом представление о развитии входит как составная часть и в представление о развитии данного объекта.

Остановлюсь более подробно на категориях в их движении по уровням и ступеням познания, не упуская из виду того, что наш объект есть конструкция не онтологическая, но гносеологическая или эпистемологическая.

На первом уровне развитие как идеальный объект характеризуется категорией, выражающей одну из витальных потребностей человека (потребность в совершенствовании), а точнее и шире — в творении человеком как самого себя, так и его среды; потребность в творении своих внутреннего и внешнего миров. Речь идёт, однако, не о потребности творения вообще, но творении новых качеств жизни, бытия, сознания, качеств как позитивного (созидательного), так и негативного толка, что выражает двойственность природы человека — самосозидающего и саморазрушающего. Эта потребность предполагает и способность (потенциальную), которая реализуется, воплощаясь в целеполагающей деятельности субъекта, творящего качественно новые формы бытия и сознания ⁷.

В силу такой неотделённости это сложное понятие не есть понятие парное (бинарная оппозиция; ср. элита — масса), но выглядит диадой (ср. семья), хотя и эта категория не вполне здесь применима. Во всяком случае, категория «потребность = способность» (к творению нового) располагается в одном ряду с категориями, характеризующими слитность различных свойств (вроде права = обязанности общинников, рента = налог в «азиатском способе производства»). В силу этих свойств данная категория выступает как синкрет, в котором образуют слитное единство не только обе стороны данной витальной потребности = способности, но и шире — субъектное и объектное бытие человека.

В этом синкретическом единстве нет места, говоря логически, ни для субъект-объектных отношений, ни для межсубъектных отношений. В таком состоянии данное «качество» выражает теневую, что ли, сторону развития или — в терминах традиционной философии Дальнего Востока — неизменность в изменчивом [Григорьева, 2004, с. 39] (или — по аналогии — ДНК с заведомо (!) наследственным признаком). Наверное, это состояние можно было бы назвать архетипическим: во всяком случае, его просто необходимо разместить в нашем идеальном объекте для того, чтобы понять, что является ядром объекта «развитие», прежде чем он развернётся в своих культурно-исторических формах. Другими словами, категория архетип применяется здесь для характеристики идеального объекта, мыслимого в докультурном и доисторическом плане.

Выделение в понятии «развитие» его архетипического измерения (и соответствующей категории) совпадает с поисками некоего неизменного начала в сознании и бытии человека, которое видно и у классиков (К.-Г. Юнг), и у современных авторов (Э. Морен, А. Гуревич). Однако я полагаю, что этот архетип не адресован подсознательному, ибо выглядит, скорее, характеристикой нерасчленённости сознания и подсознания. В силу своей синкретичности данное понятие не тождественно описанию базовых бинарных оппозиций культуры [Пелипенко, Яковенко, 1998]. Оно не может пониматься как формула не- и тем более анти-развития; как «ещё не» ставшее развитие; как потенциальная или возможная потребность = способность к развитию. Скорее всего, понятие «архетип развития» (или, точнее, «архетип потребностей = способностей к творению нового») описывается приведённой формулой традиционной восточной философии, выражающей как неизменность, так и — это обязательно — процесс изменений. В данном пункте и скрывается основная проблема и смысла развития, и его понимания, а именно: как соотносятся неизменность и изменчивость, почему первое сохраняется во втором, почему второе не развёртывается вне и без первого?

Моё понимание развития как потребности в творении новизны отличается от ряда близких ему понятий. Скажем, категория «изменение» хотя и может совпадать с ним, но далеко ему не тождественна: ведь если развитие можно понять как особый «случай» изменения, то не всякое изменение можно трактовать как развитие, а только лишь то, которое генерирует новое качество. Понятие «изменение» скорее выражает неустойчивость человеческого бытия/сознания, а не его качественную динамику. Очевидно отличие понятия «развитие» от таких категорий, как новация, трансформация, модернизация.

Развитие, в моей трактовке, означает творение не только позитивно нового (инновация), но и нового в его разрушительных для человека формах. Что же касается понятий «трансформация» и «модернизация», то они, скорее, характеризуют отдельные стороны развития (например, его специфический преобразующий механизм) или отдельный исторический «случай развития» (сдвиг от традиционного к современному или — специально — от аграрного к индустриальному обществу в процессе модернизации). Если понятие «развитие» на этом — первом — уровне его развёртывания вполне обходится без указанных категорий, они обретают своё назначение на последующих, конкретизирующих уровнях построения идеального объекта (развитие). Замечу, что на данном уровне разработка категории «потребность = способность к творению новых качеств» есть компетенция или философской антропологии, или так называемой интегральной и общей антропологии.

На втором уровне идеальный объект принимает другой облик, заданный вычленением субъекта развития из его же объективного бытия и, соответственно, разделением двух ипостасей развития: как потребности и как способности. Развитие как единство этих двух уже разделённых параметров образует «своеобразный инвариант», имеющий «некоторое абстрактное всеобщее содержание» [Глобалистика… 2003, с. 1041].

Иными словами, развитие на первой ступени этого — второго — уровня предстаёт не просто как некое единство способностей и потребностей к творению, но и как одна из универсалий культуры. В этой новой роли развитие выступает одной из ряда базисных структур человеческого сознания, основанной на определённой шкале ценностей, мировоззрении эпохи, и само становится ценностной идеей.

В различных конкретных культурах, обществах, цивилизациях развитие как способность и потребность к творению качественной новизны занимает и различные ниши в общей системе ценностей: так, по А. Ахиезеру, в одних цивилизациях идея развития (как способность принимать эффективные решения) образует своего рода целеполагающую ценность, а в других играет роль ценности инструментальной [Ахиезер, 2003, с. 9–11]. Однако на данной, низшей, ступени второго уровня конструкции мы имеем дело с развитием лишь как с базисной и в этом смысле — универсальной структурой человеческого сознания, точнее, одной из таких базисных структур, исторические варианты которой должны быть рассмотрены ниже.

На второй ступени второго уровня субъект развития не только отчленен от объективного бытия и более конкретизирован, но и, соответственно, предстаёт как совокупность определённых агентов — как индивидов, так и общностей (групп, этносов, культур). Развитие из способности потенциальной становится реальной ⁸, то есть обретает вид целеполагающей мыследеятельности, направленной на достижение фундаментальных целей: жизни, благ и свободы в их — соответствующем субъекту — конкретном воплощении. Поскольку здесь идеальный объект выступает как совокупность различных агентов, то развитие как деятельность обретает характер процесса вариативного по своей природе, а не только как свойство его (процесса) субъекта. Эта качественная особенность развития = процесса (не путать с вероятностью) есть предмет уже третьей ступени второго уровня данной схемы. На этой ступени вариативность, однако, выступает в наиболее общих разновидностях, обретая вид процесса то ли стихийного, то ли направляемого [Рац, 1995, с. 168] соответственно проекту, выработанному субъектом (агентом).

По мере усложнения процесса мыследеятельности, в которой вариативность образует основание идеи выбора и ценности свободы, сам этот процесс артикулируется и структурируется. Артикуляция развития как процесса выражается в растущей дифференциации агентов, в том числе индивида, по отношению к агентам-общностям, в растущем разнообразии ролей, функций и проектов данных агентов; наконец, в усложнении организации (структуры) развития и особенно в оптимизации структурного порядка для достижения целей развития. Структуризация же в более узком смысле означает, что складывается определённый инвариант (генокод или генотип развития).

В становлении и развёртывании развития как «способности» решающую роль играет становление субъекта, но по мере артикуляции процесса развития и его структуризации возникают и обратные связи между структурой (и особенно её инвариантом) и субъектом так, что структура развития задаёт и определённые, хотя и подвижные рамки деятельности субъекта, поддерживает непрерывность и преемственность процесса. Важным элементом структуры выступают элементы, содержащие различные естественные и искусственные компоненты (так называемая «вторая природа»). Их различные комбинации обозначаются как превращённые формы («естественное» становится «искусственным») и преобразованные («искусственное» становится «естественным») [Рац, 1995, с. 71]. В реализации этих форм решающую роль играет способность субъекта (агента) принимать эффективные решения, особенно те, что воздействуют на поведение и сознание масс [Ахиезер, 2003].

При этом возникают некоторые вопросы методологического порядка. Во-первых, предположение о решающей роли субъекта не означает его «первичности» по отношению к структуре: речь идёт не об отношениях первичности — вторичности в генетическом плане, но о функционально-динамической связи, где первичное и вторичное взаимозаменяемы. Во-вторых, необходимо различать структуру развития от структуры социума, иначе мы попадём в ту же ловушку, где тип развития той или иной цивилизации подменен характеристикой природы цивилизации как целого ⁹.

Ещё одно замечание скорее гносеологического порядка: речь идёт о разделении ступеней внутри второго уровня. Кажется, что их различия по предмету недостаточно корректны, когда речь идёт об описании субъекта развития как целого — в виде множественного целого и целостной множественности, то есть о разделении предмета соответственно первой и второй ступени.

Соотнесение предметов второй и третьей ступени также нуждается в уточнении и потому, что множественность агентов (целостная множественность) уже предполагает вариативность процессов, а это заставляет сомневаться в логической фундированности выделения отдельной — третьей — ступени данного уровня конструирования. Возможно, что имеет смысл соединить характеристики субъекта как целого и множественного на одной ступени, выделив в качестве последующих и отдельных ступеней характеристики процесса и структуры развития (сейчас они соединены).

На третьем уровне наш объект, оставаясь идеальным, наиболее приближён к реальности, хотя теоретические определения этого уровня метаисторичны, то есть куда более абстрактны, нежели эмпирические генерализации, характерные для прикладного уровня исследования с их квантифицируемыми параметрами. На этом уровне качество вариативности, присущее развитию, конкретизируется в виде различных типов (первая ступень данного уровня) и их пространственно-временных конфигураций (вторая ступень того же уровня). Среди типов развития выделяется группа, где развитие как социальная ветвь универсальной эволюции соотносится с природной средой, а социальное «качество» человека — с его природной, особенно биологической ипостасью [Чешков, 1999, с. 33–34].

По параметру данного соотношения можно выделить и исторические типы развития, в которых последовательно: 1) решающую роль играет природная среда, а развитие как социальный процесс не вычленено из этой среды; 2) социальное развитие доминирует и подавляет среду, принимая абсолютный и разрушительный характер; 3) вырабатывается баланс среды и развития и так или иначе разрешается внутреннее противоречие двух противоречивых сторон развития — как творения жизни в новом её облике и как разрушения жизни. К числу основных форм развития относятся такие их разновидности, как прогресс (движение восходящее), регресс (движение нисходящее), циклические и инверсионные виды динамики ¹⁰. Эти стороны и формы, изначально заложенные в развитии как способности к творению новых форм бытия и сознания, на третьем уровне выступают в новом, расчленённом виде, как и их субъекты, обладающие специфическим (историческим) сознанием. Но, подчеркну, по мере развёртывания идеальной модели меняется их баланс, и сами они обретают различные конфигурации.

В имманентной логике, совпадающей с логикой исторической, баланс различных форм развития изменяется следующим образом: от 1) доминирования циклических и возвратных форм — к 2) доминанте прогресса и к 3) новому балансу, в котором роль прогресса становится относительной, так же как остальных при явно усиливающейся значимости инверсионной динамики. Эти три варианта развития реализуются в специфических хронотопах: доминанта непрогрессивных форм движения имеет своим пространством отдельные племенные, этнические и цивилизационные «миры» с их циклическими и возвратными движениями во времени; их комбинация при доминирующей роли прогресса, локальная в очаге своего возникновения, имеет объектом воздействия мир в целом и характеризуется диахронным и синхронным временными механизмами; третий вариант, построенный на балансе ¹¹ прогрессивных и непрогрессивных форм развития, обретает планетарный масштаб, личностную глубину и временные механизмы типа пульсара.

К сожалению, при описании разных форм развития и их комбинаций на третьем уровне не удалось сохранить логическую связь с качеством вариативности развития, точнее — обозначить формы проявления этого качества на втором уровне. В принципе, такую связь можно проследить, но это не удалось сделать на последней ступени второго уровня, где рассматривалась структура развития. Важно указать на эти «разрывы» не только в порядке самокритики, но и для того, чтобы корректно применять предлагаемую схему в последующих работах.

Заключение

В итоге развитие, представленное как идеальный объект, развёрнутый по всей категориальной иерархической лестнице, получает следующее резюмирующее определение. Данное понятие характеризует имманентную (архетипическую) человеку/человечеству потребность и способность к творению новых форм бытия/сознания, включая как их самовоспроизводство, так и саморазрушение; данные потребности и способности реализуются человеком как субъектом мыследеятельности, преследующей фундаментальные цели и развёртывающейся в вариативном процессе через разнообразные исторические типы и формы с их пространственными масштабами и временными режимами. Понятие развития располагается в треугольнике, вершину которого образует данное понятие, а два других угла — понятия воспроизводства (выживание) и разрушения (катастрофы).

В предлагаемой трактовке развития есть, на мой взгляд, следующие новации: выделен архетипический параметр, в котором развитие не отделено от воспроизводства/разрушения; акцентирована фундаментальная связь субъекта и его целеполагающей деятельности, что позволяет подчеркнуть специфичность развития как особой ветви универсальной эволюции, сохраняющей в своей специфичности (социальность) интегральность универсума; сохраняется понятие прогресса как разновидности развития, но данная форма динамики рассматривается не как абсолют, но как историческая и (относительная!) сторона процесса развития, то есть в изменяющемся балансе по отношению к другим типам и формам динамики. Такое понимание развития делает содержание этого понятия неоднозначным, придаёт ему вид ареала различных смыслов и набора различных значений в их балансе; тем самым указывается на возможности выбора, которое несёт (и создаёт!) развитие; выбора, хотя и творимого субъектом, но заданного рамками, в первую очередь, «собственной» структуры развития.

Подробное изложение техники построения категориальной лестницы данного понятия я считаю необходимым для того, чтобы предмет этого понятия, при всей его значимости, образовал особое, специальное измерение мира человека и его истории. Соответственно, и осмысление развития, получая свой особый предмет, не может быть заменено иными общими (и проблемными) понятиями — эволюция, человечество, его история, цивилизация или общество. Акцент же на «технологию» в построении данной схемы предназначен и для того, чтобы применить её к специальному случаю — миру развивающихся стран, которому будет посвящена следующая статья (см. публикацию">), а тем самым и проверить эффективность данного общего понятия.