Вячеслав Леонидович Глазычев:
Культура проектного воображения.
Лекция

Тема сегодняшней лекции «Культура проектного воображения». Сочетание этих очень простых слов не совсем привычно, и именно этому сочетанию слов я хочу посвятить первые пять минут разговора. Так сложилось в традиции европейского знания, и очень давно сложилось, с так называемого Нового времени, со времён Декарта, что обычно видение мира рассматривали прежде всего через призму познания. Мир есть, он объективен, мы должны его познать, мы — песчинка, обладающая разумом, которая должна выстроить образ сущего. И никто этого не отменял. Классику не выбросишь.

Хотя нынче не модно на него ссылаться, Карл Маркс был среди первых, кто обратил внимание на вторую сторону дела, а именно на то, что мир ещё и постоянно создаётся, мир постоянно пересоздаётся целенаправленной деятельностью людей. Классическая философия, при всех её достоинствах, этой стороны касалась в минимальной степени со времён Античности, где у Аристотеля был такой разговор, хотя и сжатый, потом диалог на эту тему был во времена Ренессанса. Потом его надолго забыли, и университеты всего мира учили только одному: трактовать мир как данность, а себя — как зеркало, которое эту данность должно отразить. Мы с вами оказались в уникальной исторической ситуации, ведь никто ещё не производил более или менее программного, более или менее организованного процесса реконструкции страны мирным способом. То, что могло бы стать гражданской войной, удалось перевести, путь часто в драматические, но всё-таки мирные процессы взаимодействия. Это величайшее достижение, и можно себе представить, какое количество научных трудов будет посвящено этому десятилетию. Мы в нём живём, и это сложно, это трудно. Великий процесс труден всегда.

В этом великом процессе участвуют несколько видов деятельности. Один из них традиционно называют программированием. Но не тем программированием, где на «алголе» или на другом из искусственных языков переписывают уже готовые конструкции, а тем, где разрабатывают программы развития. Язык часто лжёт. Часто говорят: «Программа». Но обычно можно увидеть только толстую пачку бумаги, на которой написано сверху: «Программа развития». Переворачиваешь, а за титульным листом идёт лишь список так называемых мероприятий: когда, что, за какие деньги. То есть, это просто план, а в чём программа? Ни в чем: слово красивое.

В прошлом году, работая в округе, в частности проводя проектно-развивающие семинары в сельских районах Татарстана, Мордовии, Оренбуржья, Кировской и Ульяновской областей, — я часто держал в руках толстые папки, на которых было написано слово «Программа». Правительство без конца пишет тексты со словом «программа» в заголовке, но там нет программы, там тоже есть выделение средств под конкретное, векторно обозначенное направление: этому дали, этому дали, этому не дали — как Сорока-Белобока в известном детском стишке. Программирование не освоено российским правительством как метод работ. И мой очень хороший знакомый, заместитель министра финансов Алексей Улюкаев, с которым мы вместе когда-то разрабатывали программу «Московская альтернатива», знает о том, что нет у них инструментов для работы над программой. И ещё там почти нет людей, которые могут её разработать в деталях, не утеряв целостности замысла и методической дисциплины. Поэтому разговор об этом в университетской среде становится сегодня вопросом выживания страны.

Если отбросить все частности и очень упростить, программа отвечает на вопрос: что делать? Проектирование — это другой вид деятельности, который очень тесно связан с программированием, но имеет совершенно другой предмет, и отвечает на вопрос: как делать? Что делать? — Обеспечить переправу через реку. Как это делать? Тут начинается построение цепочки возможностей: понтонный мост, цепной мост и пр., — множество способов, которые можно выбирать, оценивать и проверять. А за проектированием следует уже планирование, которое отвечает на вопрос: когда, какими силами и за какие средства?

Пока нет программы, проекты случайны, и наша страна пережила изумительные драматические ситуации вроде знаменитого плана спасения сельского хозяйства с помощью торфо-перегонойных горшочков. В этом зале почти нет тех, кто это помнит, но было такое. Был такой проект, было постановление Центрального Комитета и Совета Министров СССР. Вся страна начинала изготавливать торфо-перегнойные горшочки и высаживать их в грунт, но расцвет сельского хозяйства не случился. Случайные проекты — один из самых опасных элементов в жизни фирмы, учебного заведения, страны, всего мира. Сегодня мы имеем дело с угрозой случайного проекта под названием «Буш и война в Ираке». Это тоже тип непрограммного, дикого, нецивилизованного проектирования, при том, технологически невероятно развитого в сторону планирования: кто, когда, в какое время? Дивизии, флоты, эскадрильи, логистика — огромная машина планирования, запущенная в ход. Проект этот — случаен (об этической стороне дела я здесь не говорю), а программы вообще нет. Образа мира, который должен измениться в результате реализации такого проекта — простите за цинизм, но это проект, если говорить о Государственном департаменте, о всех прочих ведомствах, — образа мира за этим нет! Как должен измениться мир? Что произойдёт во вторичных и третичных последствиях? Если этого образа нет, то проект случаен. А случайный проект опасен.

Проектирование очень сложным образом вступает в отношения со знанием. Со знанием научным и не только научным, что очень важно. Научное знание — не единственная форма знания. Есть знание религиозное, оно иное. Есть знание философское, и оно тоже иное, хотя есть научные степени «по философии», но это уж такая социотехническая игра в машине научных степенй. Есть знание художественное — огромное, сложное, богатое, имеющее колоссальные ресурсы. И когда мы пытаемся прописать огромный вектор деятельности — а в мир проектирования вовлечены сегодня сотни тысяч людей — то нам придётся сделать маленькое отступление методологического характера. И я нарисую одну очень несложную картинку.

Действуя, мы всегда имеем дело с каким-то объектом. Этим объектом может быть страна, регион, город, может быть область деятельности, может быть что угодно — это для нас некоторая закрытая сущность, к которой надо отнестись. И есть самое широкое методологическое понятие — подход. Метод — это потом. Способы использования метода — это потом, есть сначала самое общее — подход: как мы видим этот объект?

В начале 1980-х годов я выпустил книжку, которая была издана в издательстве «Наука», и называлась очень скучно и длинно (тогда автору приказывали, как надо называть): «Социально-экологическая интерпретация городской среды». Там я попробовал осмыслить тот самый «супермежотраслевой» подход и мне пришлось как-то прописать его в пространстве знания и в пространстве деятельности. И я построил простенькую конструкцию (рисует), кто помнит ещё геометрию, это тетраэдр, у которого есть, соответственно, А, В, С и D.

На плоскости тетраэдра можно спроецировать наш объект, — лампочкой высветить его попеременно то с одной, то с другой стороны, то у нас появятся его тени на гранях — на этой, на этой, на этой. Что же это за грани получаются? Нельзя рисовать безответственно! Если нарисовал фигуру, то все в ней должно осмысленно работать. Нередко развлекаются с блок-схемами — так, аккуратненько рисуют рамочки, соединяют их стрелками. Но возникает такой подлый вопрос: скажите, пожалуйста, а они в одной плоскости лежат, эти рамки, или в разных? Очень часто ответа на этот вопрос нет.

Одна грань — пусть это будет A, С, D — это традиционный естественно научный подход. Он внятен и имеет за плечами гигантскую традицию. В нём объект существует независимо от меня — наблюдателя. Как вы, я надеюсь, знаете из азов и философии, и методологии научного подхода, в этом подходе отражена только некоторая часть свойств нашего объекта. Особенно, если тот сложен. Если объект — город, то у нас с вами на грани А, С, D — город, явленный в зданиях, сооружениях, инженерных инфраструктурах, в стоке вод… — в массе разных вещей. Но тут нет города людей, люди здесь не просматриваются.

Есть другой подход, который проще всего назвать социотехническим. Пусть это грань А, В, С. В нем-то, кстати сказать, в большинстве случаев и «сидит» традиционное проектирование. На этой грани мы рассматриваем объект как сделанный, как состоящий из людей и созданных ими предметов. Например, университет — такой объект. В нём есть ректорат, в нём есть хозяйственная часть, в нём есть студенты, аудитория — это большая социотехническая система. Мы её унаследовали, и даже не всегда осмысляем, что вы её постоянно переделываете — вчера родились эти специализации, завтра их будет больше, какие-то уйдут, появятся семьдесят других… Это работа, в которой машины составлены из людей, и иначе не может быть. Если мы начнём сюда допускать разговоры «о душе» — мы пропали: университет развалится, фабрика распадется, транспорт перестанет работать. Узкий подход? — Да. Отдельный от первого? — Да. Соприкасающийся с ним? Да. Вот почему мне так нужен был тетраэдр — ребро АС тоже значение имеет, оно связывает.

А какой ещё есть подход? Естественнонаучный — назвали. Социотехнический — назвали… (пауза) А есть ещё подход, который в обобщённом и упрощённом виде называется социокультурным. В нём работают другие свойства объекта — ценности. Хорошо или плохо, красиво или безобразно, удачно или неудачно. Сработало нечто или не сработало — это все взвешивается на социально-культурных весах. Более того, шкалы этих весов всё время переделывают. XVIII век знать не знал про композитора Баха. Забыл он его. В конце XIX века открыл, а XX век почти целиком на нём работает. XVIII век забыл о художнике Вермеере Дельфтском. К концу XIX века обнаружили, а в середине XX века его картины начали подделывать. Движение этих ценностных весов непрерывно и постоянно. Более того, в разных слоях социально-культурной действительности весы показывают своё. В социально-конфессиональных группах — по-своему. Поэтому белый цвет в одном — траур, а в другом — радость. И так далее.

Это тоже подход — на нашей фигуре грань D, С, В. Их назвали уже три. У нас остался один треугольничек, одна грань — А, В, D. Это тоже подход, но он особый, он методологический. В нём соотносится работа с этим же объектом на трёх указанных выше гранях, как с ним работают, как происходит движение мысли по его поводу, действий по его поводу, как соорганизованы между собой социально-культурный, социотехнический и естественно научный подходы?

Мы закончили тетраэдр, все выглядит очень симпатично, но при этом остались в классической позиции наблюдения объекта, то есть того, с чего я начал. Мы же говорим, что объект мы ещё и делаем, и переделываем. Но на этой картинке сделать с ним ничего нельзя — его можно только рассматривать, проецируя то на одну, то на другую грань и потому изучая. Но деятельность с объектом на этой картинке не врисовывалась.

Я понял, что с этим надо что-то делать. Я склеил эту штучку из стержней, поставил себе на рабочую полку над компьютером, и пару лет нехитрый макетик раздражал меня необычно, пока я не вспомнил о том, что существует простая геометрическая операция: протягивание фигуры сквозь самое себя — выход в четвёртое измерение. Тогда из простого тетраэдра возникает гипертетраэдр. Если мы протащим вершину «С» сквозь тетраэдр, то получим такую любопытную вещь. У нас стержни его пронижут (рисует).

Я вклеил дополнительные стержни, и это стало интересно. Я же сказал, что рисовать фигуры просто так — это смертный грех. Фигура должна иметь смысл! Каждый её элемент должен иметь смысл. И если я нарисовал себе стержни, то, будьте любезны, уважаемый автор, назовите, что они такое, что они на этой схеме означают. И тогда возникло ощущение, что можно определить это таким образом, что у нас с вами возникли: программа (то, с чего я начинал), проект, план… И есть ещё один стержень, четвёртый. Смотрите: программа есть, проект есть, план есть — а чего нет? Действия!

А ведь серьёзного осмысления действия до Дюркгейма в философии вообще не было. Действие как бы само собой подразумевалось или якобы воспроизводилось по привычным, постоянным ходам. Тогда можно вздохнуть, тогда можно кое-что понять. Что программа у меня зацепляет все основные подходы: и социокультурный, и социотехнический, и естественнонаучный, и методологический, — иначе программа будет кособокой. Проект тоже их зацепляет, план тоже зацепляет и, наконец, есть огромный мир действия: мир политики, мир бизнеса, мир культуры. Три колоссальных, сложно устроенных мира, каждый из которых сложно сцеплен друг с другом, ведь разорвать их можно только аналитическим образом, изучая, а вообще-то, в жизни они неразделимы. И тогда-то и начинается настоящая работа.

Если мы так увидели деятельность проектирования (и тех, кто называет себя проектировщиками, или их называют так по штатному расписанию), то обнаружится, что вообразить это все в целом, удерживать это целое в сознании — это некоторая сложная работа, и по этой работе мне хотелось бы чуть-чуть с вами поговорить.

Смотрите, что происходит. Недооценка сложно устроенного мира мыследействия. Мои друзья — Георгий Петрович Щедровицкий, с которым я был дружен ещё в 1960-е годы, а теперь и его сын, Пётр Георгиевич Щедровицкий, унаследовавший это бремя, — выстроили это единое слитное понятие: мыследеятельность. Это очень важная сцепка, мгновенно связывающая мысль, ввязывающая её в социальную действительность. Смотрите, что происходит, когда этого нет.

В прошлом году вы, наверное, видели в телевизионных новостях, как очень сложную машинку запустили в вентиляционный канал пирамиды Хеопса, и все ждали, что вот-вот обнаружится драгоценный клад, или из ниши полезут инопланетяне. Это классический пример: большие деньги собрали, чтобы построить сложный робот, и произошло это по одной простой причине — ни у тех, кто деньги брал, ни у тех, кто деньги давал, проектного воображения не было, культуры проектного воображения не было. Представить себе, как и зачем проектировалась пирамида Хеопса, они не могли, поэтому в ней и начинают искать чудеса до бесконечности. В следующий раз они ещё более сложную машинку запустят, ещё одну плиту взломают, и потом скажут: «Ах, как жаль. За ней тоже ничего нет!» А за ней ничего и не было! И не может быть! Потом у что люди, которые проектировали это замечательное сооружение, работали в реальном социальном и культурном пространстве.

Их заказчик фараон Хеопс страдал клаустрофобией, всё время заставлял переносить место своего упокоения все выше и выше. Бедолага Хемон, его главный архитектор, должен был непрерывно перестраивать проект. И всё это оставило следы в пирамиде: можно прочесть автографы мастеров, которые все это делали, можно залезть в колодец, который спешно пробили через толщу кладки, чтобы эвакуировать строителей (в спешке забыли об этой надобности). Недаром давно существует забавное понятие «пирамидиотизм», даже такая рубрика есть в хороших библиотеках. Рубрика есть, но от этого число людей, выстраивающих свои собственные дикие гипотезы, не уменьшается. Однако, это их дело, а наше дело — понимать, что пирамида — рукотворная вещь, созданная людьми, в понятной технологии, в абсолютно понятной, отлично изученной социальной организации. Что колодец ориентирован на священную для египтян звезду Сириус, и это для нас за взломанной плитой ничего нет, а для создателей пирамиды сама плита была, скорее всего, преградой для сил зла… Кстати, мало кто помнит, но пирамида — это первый документированный пример научной организации труда. Роты, которые строили пирамиды — а рабочие были разделены на роты — имели прикомандированного к каждой роте врача, заклинателя от укусов змей, не говоря о десятнике, и имели своего рода социалистическое соревнование и систему премирования, — все это записано, тексты давно прочитаны.

Без текстов, без знания восстановить логику проекта нельзя. Но к знанию логика проекта не сводится. И это нам очень важно подчеркнуть. Есть очень любопытный пример. Когда мы в прошлый раз встречались с ректором, я передал университету другую книгу. Мне довелось перевести ренессансный трактат Антонио Аверлино (он же Филарете). Он называется «Трактат об архитектуре», но на самом деле это чрезвычайно богатый и развёрнутый образ, в котором есть объёмный социальный проект, технический проект, — то есть он отработан социотехнически, — и много чего другого. Трактат был закончен (или, скорее, оборвался, поскольку автор не успел его отредактировать) примерно в 1463 году.

Среди прочего в этом трактате есть детальное описание организации такого невесёлого заведения как тюрьма. Проект, в котором вся система гуманизации технологии наказаний уже была изложена: в деталях, полностью. Это проект, который был технически готов к реализации, но понадобились века для того, чтобы в узнике увидели человеческое существо. Века! Века — на адаптацию, на втягивание такого проекта в социально-культурную действительность, на то самое знаменитое — сначала: безумная гипотеза, а потом: все самоочевидно! Вот это «самоочевидно» и потребовало четырёх столетий, а проектное воображение Антонио Аверлино все это выстроило. Это вам не фантаст, это вам не Компанелла и прочие утописты. Антонио Аверлино построил Оспедале маджоре — огромный госпиталь в Милане. Это здание существует до сих пор, только там сейчас теснится часть Миланского университета…

Самое любопытное там — откидной стол, койка, в ногах у которой был сделан сундук для личных вещей, личный туалет, который уже был сделан в 1458 году! Эта система сточной, смывной канализации работала потом много веков… Этого мало, Филарете понимал, что госпиталю нужна экономическая база, независимая от того, даст ли денег герцог сегодня, даст ли завтра, и даст ли достаточно. Знакомая ситуация, не правда ли? Герцога могут называть по-разному, но суть от этого не меняется. Филарете заложил первый этаж госпиталя как систему торговых лавок, как торговую улицу, которая функционировала несколько веков и кормила госпиталь.

Иными словами: проработанный на широком воображении проект, отстроенный на дисциплинированном воображении, оказывается устойчивым в веках, а не только в десятилетиях. Случайный проект может быть однодневкой, может проскользнуть незамеченным, а иногда может врасти в жизнь надолго, но мы говорим сейчас не о случае, а о другом — об упорядоченной деятельности. Когда проектируется образ жизни, технология движения к этому образу жизни, способы и средства, которыми это можно осуществить. Говоря на холодном, жёстком языке, проект — это не просто модель пока ещё несуществующего, но возможного объекта, но ещё и оргпроект, то есть перед нами детальная программа, проект и план воплощения.

С этим у нас ситуация драматическая. Вчера мы здесь завершили первый архитектурно-проектный семинар (их будет целая цепь в Чебоксарах и в республике), на котором узнали замечательного человека из Ульяновска, из Симбирска. Это единственный известный мне пока на территории округа человек, который на самом деле занят реализацией накопленного в ВПК инженерного потенциала для решения задач жилищно-коммунального хозяйства. Один человек (и ещё его секретарша) на весь округ! Сотни людей сидят по правительствам регионов! Ижевск набит ВПК, Самара, Ульяновск, Нижний Новгород! И только один человек, выстраивающий самоподдерживающую проектную деятельность! Кстати, как часто бывает, он выходец из комсомольских оргсекретарей. То есть это человек с менеджеральным опытом, с бесценным опытом, который ещё недоосмыслен и недооценён.

Это и есть выход в проектное воображение, которое часто путают с рисованием картинок. Картинка — инструмент, картинка — способ. Рисовать я умею, меня этому учили, именно поэтому я знаю, что это лишь способ. Кстати, здесь возникла очень интересная деталь (это даже не отход в сторону от темы нашей беседы): как любопытно завязаны между собой эти подходы — социокультурный и все прочие.

Я вырос в архитектурно-градостроительном «цеху». У нас старая добротная школа, в которой считается, что архитекторы должны уметь рисовать. Лет двадцать назад на Западе решили, что это предрассудок. Есть же компьютерные графические программы, и замечательно, и отказались, и ликвидировали кафедру рисунка, и убрали экзамен по рисунку. И вот семь лет назад «Технион» — израильская школа в Хайфе, достаточно крепкий технический университет, стал думать, что надо вернуть, надо научить рисовать. Потому что начинают работать только в том, что даёт программа, вариации на готовые темы получаются, а вот инновация как-то не получается. Надо бы завести кафедру рисунка вновь. Книг множество: анатомия для художников, рисование для детей, для взрослых, в академиях… Взяли все книжки, а не получается, рисовать не получается — действие не записано в книгах. Там записано все: от общего к частному и прочее, — слова есть, а как это делать оказалось не записанным. Потому что те, кто писал книги, считали это само собой разумеющимся. А те, кто пытаются это воспроизвести, не знают, как это сделать. Кончилось тем, что была выписана одна моя очень милая приятельница — круглолицая казашка из Фрунзе, который теперь Бишкек, и она теперь в «Технионе» учит архитекторов рисовать, создавая кафедру.

Потерять многообразие инструментария, без которого проектирование невозможно, очень легко, а восстановить его — невероятно тяжко. И некоторые школы в мире не сумели восстановить процесс по сей день. И в этом смысле некоторая наша отсталость — потенциально наше колоссальное преимущество. Сделать его актуальным преимуществом — это уже проектная задача.

По этому поводу я приведу вам хороший пример. Все знают систему супермаркета, до недавнего времени это было поменьше и называлось «универмаг». Возникает детский вопрос: а кто придумал универсальный магазин? Когда и при каких условиях создавалась эта модель организации людей, грузов, закупок, продаж, безопасности? Представьте, какая сложная машина за этим стоит! И выясняется, что источником порождения идеи универсального магазина была колониальная Индия, тогдашняя колония Британской империи. Она была основоположником по одной простой причине: старые города не впускали в себя новые крупные формы, это и сегодня тяжело получается. Да и где на тогдашних узеньких улицах можно было разместить универсальные магазины? Понадобилось, чтобы пол-Парижа было взломано префектом Оссманом и королем Наполеоном III, чтобы для универсальных магазинов нашлось место. А в колонии города были просторнее, а люди хотели воспроизвести образ жизни метрополии. В колонии надо было любой ценой — в любом климате, в любых условиях — оставаться собой, а, значит, воспроизводить свой образ жизни: мебель, одежду и всё прочее. Это и породило в городе Бомбее первый универсальный магазин, работавший, кстати, уже в системе почтовой торговли — предварительного заказа. Это был 1842 год!

Проходит двадцать лет, осуществляется реконструкция Парижа. Все знают, что был разломан ряд старых кварталов, исчезло множество узких улиц, а вот что было сутью проекта, не знает почти никто. Более того, только сейчас одна моя дипломница будет переводить мемуары префекта Оссмана, которых в России не оказалось вообще, ни одного экземпляра. Пришлось просить друзей прислать их из Франции. Суть проекта заключалась вовсе не в том, чтобы перепланировать улицы — это умели делать и раньше. Суть проекта заключалась в том, чтобы реконструкция огромного столичного города осуществлялась как акционерное предприятие. С вовлечением тысяч вкладчиков под будущие прибыли, долженствующие произрасти из изменения качества городской инфраструктуры. Это был успешный проект, и через двадцать лет эти акции дали в целом около четырёхсот процентов прибыли тем, кто в это дело вошёл. Это первый проект реконструкции города, осуществлённый не из бюджетных средств, не за счёт введения нового налога, и не за счёт отдачи города на милость рыночной стихии, а за счёт создания программы пошаговой реконструкции, с созданием полной инженерной инфраструктуры. Причём, заметьте, за шестьдесят километров воду вели в Париж тогда. Шестьдесят километров водовода! И это всё было сделано за счёт того, что префект Оссман был одним из первых проектно мыслящих экономистов, который увидел в городе не только физический объект, смотрел на него не только с естественнонаучной позиции, что он увидел в нём не только простой социотехнический объект, в котором всегда воспроизводятся те же способы поведения, а нечто качественно другое. Он увидел в городе экономическую систему создания прибавочной стоимости.

Такого рода прорывные, инновативные действия невозможны вне проектного воображения, которое можно приобрести, которое можно потерять. И здесь есть другой замечательный пример одного из величайших проектов XX века. Что такое и кто такой Генри Форд знают, как бы, все. Почти все до сих пор помнят, что Генри Форд — это конвейер, это тейлоровская система, это научная организация труда, расчленение операций, хронометраж — и это все правда. Но только это никакого отношения к проекту Генри Форда не имеет, потому что делалось и до него, и без него. Конвейер, например, великолепно уже работал на чикагских мясных бойнях, включая холодильную систему, погрузку в вагоны и прочее — это было известно. Хронометраж был, на самом-то деле, известен со времён мануфактур XV века, и очень недурственно его там выдерживали для подмастерьев в красильном или текстильном производстве.

Генри Форд создал проектную идею, которая выразилась в одном отбрасывании и одном приобретении. Отбрасывание заключалось в том, что впервые была сделана ставка на автомобиль без шофера — владелец автомобиля сам должен был быть водителем. Это была революционная идея. Потому что до этого времени, кстати, в Детройте двести мастерских выпускали автомобили, и фордовский автомобиль отнюдь не был самым дешёвым — это тоже иллюзия. Генри Форд создал проектную идею, которая сегодня является азбукой экономики, это отношение «цена — качество». Выделил это отношение как проектную единицу, выстроил систему, в которой критерии качества закладывались от потребителя, а не от производителя. Это значит, что автовладелец без шофера, сам водит машину, сам устраняет мелкие неполадки, следовательно, должна быть предельно простая и надёжная схема двигателя, выносливость рессор, учитывая непрофессионализм владельца, и множество других обстоятельств. На этом Генри Форд создал настоящую автомобильную индустрию.

Но Форд не был системным проектировщиком. Прорыв, инновация была осуществлена лишь единожды, и тот же Генри Форд потерпел сокрушительное поражение в начале 1930-х годов в связи с нехваткой проектного воображения. Потому что представить себе не мог, что люди перестанут удовлетворяться удачным отношением «цена — качество», что им захочется такой странной вещи как разнообразие, что такая иррациональная вещь как то, что «надоело», может в социокультурном подходе обрушить гигантское успешное производство. Что с ним тогда и произошло, и его наследники вылезали из «ямы» чрезвычайно долго.

И вот вам ещё пример профессионального проектного воображения, включаемого в эту же схему и на том же материале, — и это очень удачно. Я имел удовольствие быть знакомым с дизайнером по имени Джордж Нельсон, которого уже, увы, нет в живых. К нему обратилось фордовское руководство, когда детройтские заводы едва не рухнули в результате плановой деятельности бывшего министра обороны Макнамары, который был опять-таки лишён проектного воображения. Какова была логика Нельсона? Машины уже делали все — и не только американцы (рядом есть «Крайслер», есть «ДжиЭм», уже импорт идёт — немецкий и японский… на чём был совершён прорыв? На выстройке проектной концепции образа (заметьте, я использую такое нестрогое, такое художественное выражение) иного потребителя, иного покупателя.

На чём был основан образ, который выстроил Джордж Нельсон? На простой вещи: тогда уже невероятно модными были киносерии Джеймса Бонда. Нельсон предложил простую вещь: «Давайте сделаем машину, напоминающую автомобиль Джеймса Бонда. В ней не будет спиц — это не спортивная машина, но мы изобразим спицы молдингами, системой прессовки под давлением, литьем под давлением. В ней нет того, сего, пятого и десятого, но она безотчётно будет опознана молодым и динамичным поколением, которое ринулось смотреть Джеймса Бонда как именно та машина». В первый же год было продано полтора миллиона машин модели «Форд-Мустанг». И это не случайная удача, это не тычок указки неизвестно куда, это спокойное проектное отношение, когда видится не объект, а вся система связей вокруг будущего объекта, вокруг ныне существующего объекта, и вокруг перехода от одного к другому, который может быть не только эволюционным, но и революционным, с отбрасыванием предыдущего опыта.

Такого рода примеров я мог бы приводить не то, чтобы бесконечное, к сожалению, не бесконечное, но очень большое количество. Но вы можете мне сказать, что это все далеко, это все не у нас, не до жиру — быть бы живу и прочее. У нас под рукой, даже не под рукой, а физически доказательство от противного. Мы с Сергеем Эдуардовичем Зуевым несем некоторую моральную ответственность за проект «Культурная столица». Причём, заметьте, «Культурную столицу» не мы придумали. «Культурная столица» существует уже восемнадцать лет как европейский институт, прописанный в тамошней среде, с тамошней системой развитого третьего сектора экономики. Это программа, которую двигают уже зрелые города, пережившие или переживающие кризисы.

Что сделали мы? Когда в стране только-только возникла новая политическая рамка — федеральные округа, когда на Приволжский округ пришёл очень интересный человек (кстати, с очень недурственным проектным воображением) Сергей Владиленович Кириенко, то уже во второй месяц функционирования округа мы создали Центр стратегических исследований, и надо было что-то делать. Такая детская ситуация — надо было что-то делать. Ждать, когда мы изучим, как делать, не было времени. Изучаем. Мы экспедиции провели: два года, охватили двести городов, кое-что узнали, я закончил книжку, к осени она выйдет… А действовать-то надо было уже тогда! Культура — замечательный материал в одном отношении: он сложен, но он имеет минимальную инерцию в одном своём слое, огромную инерцию сопротивления в другом, поэтому испортить здесь что-то очень трудно, слабый и случайный проект не будет воспринят культурой, она его оттолкнет. И мы тогда воспользовались готовым шаблоном под названием «Культурная столица».

Но разве мы воспроизвели шаблон? Нет. Мы стали разворачивать проект в наших условиях. Смотрите, какие при этом задачи. Что, фестиваль искусств сделать? Нет, это только средство, хотя это и очень интересная, самоценная и нужная вещь. Задача стояла политическая, поставленная Президентом, стоящая перед страной: усилить горизонтальные связи, сшить между собой расползшиеся регионы, ввиду стратегического бессилия центра ставшие жить по своим собственным правилам. Как это сделать? Одна из таких конструкций и был выбрана нами как «Культурная столица», отрабатывались, менялись технологии. Сегодня мы с вами находимся в середине развития этой технологии: включился Открытый университет (нам его очень не хватало), поначалу сил не было, людей было мало, машина не была создана, а сейчас она создана. Так же возник проект Ярмарки социальных и культурных проектов, которая прошла сначала в Перми, потом в Саратове, потом в Тольятти, в этом году она в Нижнем Новгороде. Была создана новая социально-экономическая конструкция, нам удалось показать, что возможна схема, при которой на один рубль бюджетных денег (причем бюджетов всех уровней) можно собрать до ста с лишним небюджетных рублей, продемонстрировать эту модель в работе. Удалось создать площадку обмена опытом (не было такой площадки!), создать площадку обмена идеями, создать систему выдачи грантов на проекты, идущие с огромной территории, с пятнадцати регионов, добиться того, что почти сразу же удалось собрать почти миллион долларов в качестве фонда для поддержания этих проектов. Множество скептиков говорило: «Да что вы, да не выйдет, да не получится». А у нас сомнения не было. Потому что это не было тычком в никуда, это не было упавшей с неба затеей. Это был развёрнутый проект, отталкивающийся от неполного знания, от частичного понимания мира, в котором мы живём. Заметьте, частичного! Потому что проект — это не только модель будущего объекта и не только модель способа получения будущего объекта, это ещё и способ познания. Потому что вы вбрасываете в культуру, в экономику, в социальную конструкцию нечто, чего там прежде не было, они все реагируют на этот вброс и, соответственно, вы получаете показатели, вы получаете индикацию.

Я столкнулся с этим на крошечном масштабе. Что такое столкнулся? Я тоже невольно использую не те выражения. Я должен был отработать некоторые из таких моделей на минимальном масштабе. А что такое минимальный масштаб в нашем отечестве? Это административный район, это сельский административный район, в котором есть город или посёлок городского типа, или иногда село в качестве райцентра, есть некоторое число по-разному называемых сельсоветов, сельских администраций (у нас четыре названия для них). Там что-то происходит. Что жалуются, это все знают, это и Президент знает. А что там происходит? А как это происходит? А как это узнать?

Скажите, пожалуйста, если кто-нибудь из нас явится (в галстуке или без галстука) к замученному жизнью руководителю районной администрации и скажет: «Знаете, я очень хочу изучить, что у вас тут происходит». Примерно можно вообразить, какова будет реакция. У нас люди вежливые, поэтому вряд ли она будет грубой, но будет поставлен абсолютный блок, и узнать вы можете ровно столько, сколько заранее можете прочесть в газете — ничего больше вам не скажут. Для того чтобы узнать, как живут сельсоветы, для того, чтобы узнать, как на самом деле живёт экономика района, сколько на самом деле зарабатывают люди, а не то, что есть в статистике, в чём измеряется реальная экономика — надо осуществить действие, а не разглядывать. Соответственно, не просто действие, а взаимодействие. Вы же работаете с социальной средой, а в ней даже прямое действие, скажем, милиции, всё равно оказывается взаимодействием.

Мы создали систему проектных семинаров, продемонстрировав, что люди, работающие сегодня (здесь и сейчас, в нашей России, сложной и трудной), обладают колоссальным потенциалом выработки проектных решений. И такие проекты вырабатывались за несколько дней, принимались, утверждались и, частью, уже реализуются. По этому вопросу я специально встречусь с вами осенью и расскажу. К тому времени будет любопытный результат, здесь в Чувашии. С одни из районов мы будем работать в июне и июле, это будет интересно.

Но пока опыт показал, что нам надо было спроектировать этот тип включённого исследования действия, осуществить его и только тогда иметь результат. А всё остальное оказывается вздором. Например, простенькая такая вещь: вы знаете, во сколько раз различается бюджетная обеспеченность на душу населения в городах Приволжского федерального округа? Как бы вы себе представили порядок величин? Разницу между самым низким и самым высоким? Два, три, четыре, пять раз? Если говорить точно, насколько нам удалось замерить, то в тридцать раз! Тридцать! Это не шутка. Этому очень обрадовались политики и экономисты, а я стал их разочаровывать. Говорю: «Господа, это не имеет никакого значения. Потому что действительный уровень жизни почти не имеет отношения к бюджетной обеспеченности». Этого они не знали. Догадывались, но не знали точно. Для того, чтобы они это узнали, надо или жить всю жизнь в районе и знать всю подноготную, или сделать действие взаимодействием, то есть мгновенно осуществить такую систему провоцирующего проектного действия, которая вытащит подлинную информацию.

Когда мы говорим о проектном воображении, то надо очень внятно отдавать себе отчёт в том, что проектное воображение отличается от просто воображения тем, что… Ведь навоображать себе можно всё, что угодно — маниловскую беседку или мечты о космическом путешествии. Так вот, отличаются они тем, что проектное воображение отличается прежде всего абсолютной внутренней дисциплинированностью, методологической дисциплинированностью. Тогда проектное воображение работает, и тем оно отличается, скажем, от изобретательства, в котором оно есть, но только как один из элементов), или, как ни странно, вообще отсутствует. И это не минус, это не плюс — это констатация факта, это другое. Эдисон — тип полной глухоты в проектном воображении. Ну подумайте — перебирать четыре тысячи образцов материала для нити в лампе накаливания, в то время, если бы он хоть немножко потрудился окончить два курса университета, то понимал бы, что три четверти из них не будут пригодны в принципе — и мог бы сэкономить три тысячи опытов. Это не минус, это другое. Изобретение может происходить и по божественному вдохновению. Я не специалист по божественному вдохновению, я просто принимаю это как факт, бывает и такое. Изобретение может рождаться от мучительного, болезненного, неотрывного размышления на одну и ту же тему, с перебором десятков тысяч вариантов. И это другое.

Проектное воображение предполагает несколько обязательных действий. Представьте себя слалом, слалом — гигант. Как вы обойдете «вешку», это ваше дело, под каким радиусом вы войдете в поворот, тоже. Да, результат от этого будет зависеть, но вам это не заказано. Важно только одно: вешка стоит и её надо обойти! Расстановка такого рода вешек и есть дисциплина проектного воображения. За счёт чего они ставятся? Помните, приводил пример с фордовской машиной, про «Форд Мустанг», который имитировал машину Джеймса Бонда, которая есть «Остин Мартин», что совсем другое дело. Важно непременное включение контекста, а точнее контекстов — именно во множественном числе.

В естественнонаучной грани нашего гипертетраэдра (никуда мы от неё не делись) если я не понимаю, что такое сопротивление грунта, или как ведут себя подземные воды, то результат каждый может увидеть в наших подтопленных городах. Я вижу здесь часть контекста, а не только объект. В другой грани отразится контекст социальный — скажем, потребность нового поколения. В третьей — контекст ценностный. И главное в том, что любое, пусть представление о машине Джеймса Бонда, включается сразу во все эти контексты, и видеть это любое необходимо во всех.

Если я научил себя выстраивать эти три «окружности» вокруг своей задачи, то со временем, по опыту (а это достигается только опытом) их радиусы начинают вырастать. Контексты, которые я, как проектирующий индивид, сцепляю вместе, становятся емче, шире и богаче. Это непросто, и вот почему за ВУЗовские годы, строго говоря, проектировать никто не научается. И никогда не научится, а, может быть, и не должен научиться. ВУЗовские годы дают некую первичную ориентацию в контекстах. И только практика, только погружение в действие, в сопротивление человеческого материала, в сопротивление природного материала, в сопротивление технического материла, в сопротивление собственного, наконец, «материала» даёт это. Потому что очень часто не хватает интеллектуального ресурса для того, чтобы выстроить контекст в полноте.

Я приведу вам здесь занятный пример из собственной деятельности, который и привёл меня в конце концов в Приволжский федеральный округ, хотя я и остаюсь жить в Москве. 1999 год, принимается авантюрное решение — Кириенко решает принять участие в выборах мэра Москвы. Причина понятна. Премьер, подставленный под ситуацию дефолта, на него это списывается, его отстраняют: задача выполнена, пол-страны счастливо, кроме тех, кто потерял много денег, а таких было не так уж много. Изменилась ситуация внутренних цен, возникла конкурентоспособность, оживилась промышленность, оживилась отчасти деревня… Но ситуация политическая и личностная довольно тяжкая.

Как осуществить возврат? Принимается сильное решение — бросить вызов очень сильному московскому мэру. Ко мне обратились за простой вещью — возглавить работу группы экспертов по созданию «белой книги» по Москве — серьёзного анализа всей инфраструктуры Москвы, её экономики, положения в жилищном секторе и так далее, по всем элементам. Денег у нас нет почти никаких, политической поддержки в Кремле нет никакой (это был ещё конец ельцинской эпохи). Средства массовой информации тоже почти отрезаны. Ни одна из газет московского издания не могла напечатать ни буквы из наших наработок. Центральное телевидение тоже закрыто или почти закрыто: протокольная съёмка — двадцать секунд, много не скажешь. Что делать?

Конечно, я был не один. Были эксперты по отдельным отраслям. В общем, удалось втянуть в работу около тридцати первоклассных экспертов. Кого прямо, кого под псевдонимом, кого анонимно — они работали. Конечно, я был не один и в другом, со мной рядом были замечательные люди. Например, Марат Александрович Гельман, блестящий, кстати, проектировщик в культурном контексте. Писательница Татьяна Толстая, публицистка Дуня Смирнова…

Мы спроектировали избирательную кампанию опираясь только на одно — на технологию дзюдо. Потому что, когда у вас сил мало, то вы можете сделать только одно — использовать инерцию противника. Следовательно, надо выкурить оппонента из норы и заставить его двигаться. Как только он будет двигаться, вы можете питаться энергией от его качания. Для того чтобы это увидеть в контексте, это означало — понять город, понять его политику, понять его жителей (которым что-то надоело, но, вроде, и так все годится) и выстроить… Вся наша работа была выстроена на одном интернет-сайте и на «горячей» телефонной линии, связанных между собой. Мы тогда спровоцировали московскую власть на реакцию. Если бы она обладала проектным воображением, она бы не обратила на это внимание, и мы бы проиграли. Но мы не ошиблись в оценке видения и мышления людей, окружавших Юрия Михайловича Лужкова, который сам по себе мне симпатичен, но с политикой которого я согласиться не могу.

И мы не ошиблись. И подняли рейтинг: официально — с нуля до двенадцати, а неофициально — с нуля до двадцати шести процентов. Минимальными средствами. Только за счёт того, что выстраивания контекста было осуществлено межотраслевым образом. Мы работали в постоянном взаимодействии разных специалистов, мы выстраивали образ контекста, ежесекундно реагируя на происходящие изменения, мы использовали мощь своего оппонента. Потому что, что значит «мощный оппонент?» Это сложная организация. А в сложной организации сигнал идёт долго — его же надо отфильтровать, передать по инстанциям и пр. Соответственно, маленькая рыбка будет уже в другом месте, когда сложная большая система развернётся, чтобы ей оппонировать, и поэтому маленькая рыбка всегда окажется впереди кита.

Это сфера практической политики. А в ней без проектного воображения делать абсолютно нечего. В противном случае это только изображение политики при использовании грубой силы или гигантских средств. В бизнесе разве иначе обстоит дело? Совсем нет. Сейчас мы сталкиваемся с тяжелейшей ситуацией. Когда имеешь дело с предпринимателями, выросшими в последние десять лет откуда угодно — очень много пришло из комсомольских структур, очень много пришло из физтеха, много пришло из бауманского института (я рассказываю о том мире, который знаю, но я вижу то же самое и в Оренбургской области и в других местах)… Никаких проблем! Вхождение в резонанс понимания. Вхождение в режим проектного видения задачи осуществляется не так, чтобы сию секунду, но достаточно легко и просто.

Что стоит как абсолютное бревно? Вся старая система, которая уцелела на предприятиях и на заводах. Что мгновенно возникает? Клинч между той системой и этой новой. Внешне это часто принимает форму так называемых криминальных разборок, в то время как за ними скрываются совершенно другие рисунки. Скажем, из всех нефтяных компаний есть только одна, обладающая проектным воображением — это «Юкос». В чём это выражается? Да в том, что «Юкос» стал готовить себе людей, проводить системы отбора в школы, проводить системы подготовки и переподготовки, назначать стипендии! По простой причине — «Юкосу» прежде всего нужен человек, способный повернуть рукоять на семнадцать, а не на двенадцать или не на двадцать шесть градусов, в зависимости от давления атмосферы, воздуха и прочих привходящих обстоятельств. Это единственная пока крупная структура. Господин Потанин, который немало нам помог в формировании фонда для программы Ярмарки социальных и культурных проектов, пока ещё работает в другом поле — благотворительности, а «Юкос» не благотворительная организация, она выстраивает себе кадровую конструкцию. Потанин пока ещё до этого не дошёл. Он, слава тебе Господи, работает на культуру в целом, даёт стипендии, но связей между этим и собственными предприятиями ещё не видит.

Когда происходят любопытнейшие ситуации обнаружения проектного воображения на самых разных горизонтах, я испытываю редкое счастье. И один пример я всё-таки приведу, пока он только чуть-чуть описан на сайте. В прошлом году я проводил семинар в Мордовии, в Рузаевке. Там железнодорожный узел, плотно и интенсивно работающий, очень интересный глава районной администрации, бывший главный инженер «Межрегионгаза», то есть инженер с системным видением территории, по определению, что резко упрощает задачу. Но самое интересное и любопытное было для меня встретить молодого предпринимателя — у него маленький холдинг, достаточно любопытный: хлебозавод, производство полуфабрикатов, скупка овощей и ягод у окрестных жителей города, у которых гораздо лучше качество продуктов, чем у людей на селе. Это он понял, и он это использовал, пока все остальные ленились.

Но проект, который был им разработан — не мной, не моими коллегами, мы лишь, создавали «рамочку», в которой проекту легче вызреть, касался одной из тяжелейших сегодня проблем, которая зацепляет и город, и экономику и культуру, вместе взятые. Это выморочная муниципальная недвижимость. Комбинаты бытового обслуживания, просевшие от времени, в которых непонятно какие люди что-то для себя сами делают. Никто туда не лезет, чтобы выяснить, чем они там занимаются. Но городу надо платить — за крышу, за тепло, за энергию, а это гиря на ноге. В культуре — дыра, потому что всякое пустующее или почти пустующее общественное достояние, это потеря.

Так вот этот человек выработал проектную программу, которую смогли воспроизвести по условиям, которые я давал, только два человека в высшей школе экономики, из профессорско-преподавательского состава. По одной просто причине — они замечательные люди, они прочли прекрасные книги, но они совершенно не освоили социальнотехнический, социально-культурный контекст современной России на этом уровне — муниципальном, районном и городском. Проектное воображение этого Радика Резепова оказалось в этом отношении исключительным, но я боюсь, что я его потеряю потому, что, кажется, его уже тянут избираться в Думу.

Такого рода деятельность, повторяю — в сфере ли бизнеса, в сфере ли политики, в сфере ли культуры, самой культуры как машины… И, тем не менее, я хочу привести здесь один маленький пример. Когда формировалась модель театра — не театральной «коробки», а модель театра как учреждения, — то мы, в России пошли своим путём. Образец задали императорские театры — постоянное бюджетное учреждение с собственным зданием, все расходы берёт на себя бюджет, хотя тогда это было министерство двора его величества, но как не назови, а суть та же самая. В советское время это стало бурно воспроизводиться. Театр антрепризы умер, или его удушили.

В культуре возникла склейка между театром как культурным действием, театром как социальным организмом и физической коробкой. Склейка, которую сегодня никто не смеет попытаться изнутри разорвать, а эта склейка убийственна для театра — она его превращает в институцию, абсолютно не терпимую к инновациям. Проект, который возникал, отрабатывался в мире достаточно сильно, проект антрепризы как технологии взаимодействия спроса и предложения, инновации и традиции, и чего угодно, был в своё время закрыт и до сих пор всерьёз не открыт. Не открыт только по одной причине — он не стал предметом многофакторного, всеподходного, констектуального, проектного рассмотрения.

Любой материал мы с вами можем взять, найти любую проблематику, и окажется, что работа со знанием в проектном подходе есть, конечно, но особая работа со знанием. Это не имитация работы учёного, не воспроизведение его. Учёные интересуются типом знания, порождаемого в сфере проектирования. Кстати, Николай Иванович Вавилов в этом отношении был блистательный проектировщик потому, что создание его знаменитой коллекции растений было колоссальным оргпроектом, который ему, к счастью, удалось воплотить в жизнь, прежде чем его убили бездари. В этом он был не учёный, а проектировщик. Роли могут сменяться. Проектное воображение черпает из искусства, хотя к искусству, разумеется, прямо не сводится, но черпает очень много и ярко. Это отдельный сюжет и я бы не хотел его касаться.

Наконец сегодня я бы смел утверждать, что сама позиция России и как страны и как государства, сама проблема обновления, инновации в ней, которая пока наталкивается на очень сильное сопротивление во всех звеньях, это в значительной степени проблема нехватки проектного воображения при чрезмерной акцентировке нормативной схемы там, где есть готовая норма, вроде «делай так». А наша страна оказалась в ситуации, когда «делай так» не срабатывает. Причём ни чужое «делай так», ни своё, но прошлое «делай так». Нам надо технологию действий, цепочек действий, систем из цепочек действий выстраивать заново. Вне проектного воображения задачи не решаются, и в этом я абсолютно уверен.

Я думаю, что для монолога этого достаточно, и мне гораздо интереснее ответить на любые вопросы по сказанному или выслушать реплики, возражения — мы с вами в публичном пространстве, а оно предполагает не только монолог. Спасибо вам за внимание, теперь я слушаю вас. Господа, это не президиум, но записочки иногда помогают. Или можете задавать мне вопросы в устной форме. Пожалуйста.

Вопрос: Сначала я хотел бы пояснить свой вопрос, а в конце уже конкретно его задать. Как Вы сказали, вся эта система должна развиваться гармонично, если даже какая-то одна из областей не работает, то и вся система тоже стоит, вся система не работает. В данном случае Вы сказали, что проект это, с одной стороны, основа всего, а с другой, всего лишь одна его часть, и упомянули о том, что требуется действие. Вопрос у меня такой: каким образом надо будет всё это осуществлять? Вы сами затронули такой фактор, что вся власть и все полномочия находятся руках у чиновников, и в большинстве случаев, к сожалению, взгляды этих чиновников на сегодняшний день, я думаю, немного отстают от того, что происходит сегодня в стране. Я понимаю, что какие-то работы проводиться будут — для отчётности и для статистики: будут писаться работы, собираться стопки макулатуры, между кем-то поделят призы в триста — пятьсот тысяч рублей. Но в итоге, в жизни это ничего не изменит и не воплотится. И через десять лет мы будем сидеть с вами в этой самой аудитории, и говорить о том самом развитии. Каким образом Вы будете осуществлять задуманное? И какие методы при этом использовать? И кто это будет делать, какие люди?

Вячеслав Леонидович Глазычев: Во-первых, я вынужден Вам возразить. Несколько лет назад я бы рассуждал так же, как и Вы. У меня был образ чиновника, который я для себя выстроил, и этот образ примерно, в общих чертах совпадал с тем, что Вы говорите. А реальное вхождение в социальную практику этот образ в значительной степени сломало. Сегодня число творческих людей в системе администраций гораздо выше, чем в системе науки, искусства и бизнеса. В этом я даю руку на отсечение как человек, которому приходится работать и с администрацией Президента России, и со многими другими. Основная драма как раз не здесь, а в бессилии этих людей, которые не могут, подобно ангелам, облетать все задачи и пытаться все их решить. Драма сегодня в уровне не исполнителей, а авторов и исполнителей в одном лице. В каком бы они поле не работали — в бизнесе, политике, экономике и в любой другой сфере.

Какое социальное действие может менять это ситуацию? Вы все сами прекрасно знаете — это сама школа, которая гораздо больше, чем раньше должна готовить к открытому мышлению, а не к клейму «профессионал такой» или «профессионал сякой». Должна готовить к способности переучиваться. Сама социальная система, которая обладает колоссальной инерционностью, и вы этого не перескочите… И, честно говоря, Вы ведь не точны — десять лет назад была другая аудитория. Произошло развитие и развитие колоссальное. Хотя нам всегда хочется, чтобы было быстрее, это понятно.

И второе. Слово «гармония» я не употреблял. Гармония определяется постфактум, потом, в других поколениях. Я говорил о действенности, результативности, об эффективности. Смотрите, какие это холодные, инженерные, технические слова, за них мы можем отвечать. А гармония — это дело божеское, и с этим потом разберутся следующие поколения. Но то, что слово «система» я бы употреблял очень аккуратно, это точно. Когда мы с вами имеем дело с такими глыбами как культура и её структурная организация, политика и культура и её структурная организация, то нет такого системного средства, которое бы позволяло это «схватить». Системный подход для такого рода сложного взаимодействия таких сложных конструкций недостаточен. И именно это и требует и порождает то проектное воображение, о котором я сегодня старался по мере сил говорить. Пожалуйста, следующий вопрос.

Вопрос: Извините, пожалуйста, но у меня создалось такое впечатление, что судьба России зависит от того, как много людей будет обладать этим проектным воображением. Однако из Вашей лекции я, в частности, взяла бы такое слово, как «я нашёл», то есть мы находим этих людей как самородки, то есть можно найти, а можно и не найти. Так вот, мой вопрос следующий: что-нибудь делается для того, чтобы вырастить этих самородков?

Вячеслав Леонидович Глазычев: Вы правы, это пока происходит не так часто. Но только вырастить их пока тяжело, а вот найти можно и нужно. Один из проектов, которые мы разрабатывали, это Ярмарка социальных и культурных проектов, то это и есть система уловителя импульса, это и есть создание той площадки, куда людям хочется принести свои проекты, сражаться на равных с авторами других проектов и иметь реальный шанс. Хотя обид, конечно, тьма. Моя любимая Оренбургская область (я там просто работаю, поэтому и примеры привожу оттуда) была в страшной обиде: «Как так, мы подали сто двадцать заявок, а получили два гранта! А какие-то там нехорошие соседи подали в четыре раза меньше, а получили в четыре раза больше!» Это довольно жёстко, это система критериального сопоставления. Главная наша задача, чтобы это было публично, открыто и на конкурсной основе. Как только это происходит, люди начинают верить в то, что конкурс честный, что это всерьёз. И одна из наших задач, и мы на этом настояли, состояла в том, чтобы жюри обязательно наполовину состояло из людей, приехавших издалека. Да и слаб человек. Мне, думаете, не хотелось кое-какие проекты поддержать? А я не мог этого сделать. Когда этот механизм становится всё более широким, тогда получается многое.

Вопрос: На мой взгляд, просто сидеть и ждать, когда человек придёт со своей идеей, это одно. А необходимо, наверное, и создавать какие-то условия, создавать новые, я не знаю, как это назвать — школа, элитная школа, выращивание этой элиты. Пусть это будут искусственные алмазы, но это же всё равно алмазы.

Вячеслав Леонидович Глазычев: Этих школ уже десятки в стране.

Вопрос: А процент успешности?

Вячеслав Леонидович Глазычев: С процентом всё в порядке. Процент хороший. Сил не хватает, преподавателей не хватает — вот это драма.

Вопрос: Вы выразили надежду на то, что школа должна повернуться лицом к таким нестандартно мыслящим людям. Как вы думаете, повсеместное введение стандартов и единых испытательных экзаменов будет этому способствовать?

Вячеслав Леонидович Глазычев: У меня была возможность проштудировать несколько тестовых книжек — я любознательный человек. У меня смешанное ощущение. Я, честно говоря, в восторге от того, как построена система тестов по русскому языку и литературе. Неожиданно для себя я обнаружил очень интересную конструкцию вопросов, действительно позволяющую отделить понимание от непонимания. Я пришёл в ужас от книжки по биологии. Я с детства любил популярную литературу, читал научно-популярные журналы, иллюстрировал такие журналы (на хлеб этим зарабатывал), но я не смог ответить на три четверти вопросов! Следовательно, это проблема способа выработки — не самого стандарта как такового (ничего плохого в нём нет), а именно выработки. По-моему, они очень разные, я не все схватил. Сама по себе эта схема, думаю, лучше, чем классический тип экзамена, в котором так много зависит и от нервов, и от случайностей, и от симпатии — антипатии… Я преподаю в институте, и понимаю, что никто из нас по-человечески не свободен от этого. В этом отношении письменная работа надёжнее потому, что даже если она сделана с помощью, так значит, что человек хоть знает, у кого помощь попросить! Это уже тоже нечто. Но это частности, и здесь я боюсь здесь суждений, у меня не хватает знаний по этому поводу. Но ужаса перед этим я не испытываю никакого. Я сам проходил тестовые испытания, и ничего.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, можно ли с помощью проектного мышления решить назревшие международные проблемы. Я приведу ряд конкретных примеров. Прежде всего, это Ирак, там уже буквально начинается война. Можно ли найти ей мирную альтернативу с помощью проектного мышления? И второй пример — Туркменистан, где буквально утверждается режим тоталитарного типа, который не пускает к себе международных наблюдателей, экспертов. Что делать в таких случаях? Как вы думаете, как решать эту проблему?

Вячеслав Леонидович Глазычев: Вы вступили или меня выталкиваете в довольно деликатное поле, в котором, во-первых, я не могу считать себя всерьёз специалистом. Приведу хороший пример. Целый ряд экспертов проработал в проектном режиме вопрос: что такое приграничье? Приграничье, а не государственная граница. Даже понятийная замена здесь имеет феноменальное значение. Потому что, когда вы начинаете копать в системе знания, то обнаруживается, например, что знаменитая пятикилометровая зона, которая называется у нас приграничной зоной, своё происхождение ведёт от 1932 года, подписано это было маршалом Блюхером, и с тех пор никогда не переосмыслялось. Имелась в виду граница — забор, пулемётные гнезда, час хода пешком, десять минут рысью конно. В этом была логика. Ведомство продолжало существовать в этой логике, хотя и с лошадьми сложновато, и, вроде как, забора нет. Вы вводите понятие «приграничье» — вместе с людьми, которые там живут, вместе с рабочими местами, которые там надо создать. Вместе с системой экологических отношений и социально-экологических отношений через границу (предприятие в одной стране, а «хвосты» — в другой, водозабор в одной стране — предприятие в другой)… Это и есть выработка совершенно другого, проектного видения, которое потом требует совершенно другой политической практики — договариваться, вырабатывать компромиссы, не сталкивать лбами по старым схемам, а выстраивая схему новую. Те чиновники высокого ранга, которые оказываются не в состоянии перейти в этот режим, переходят в другое ведомство, как и случилось с генералом Тоцким несколько дней назад.

Вопрос: У меня два вопроса. Первый. Вы упомянули стандартную схему программного мышления. Первое — программа. Программа переходит в проект. Проект переходит в план. План переходит в действие. А возможна система наоборот? Например, человек решает занять бизнесом, он создаёт собственную фирму — это действие. Он пишет бизнес-план, из бизнес-плана создаёт проект, из проекта переходит уже к глобальной программе развития своего бизнеса, например, в городе или в регионе? И второй вопрос. Вы приводили примеры людей с проектным мышлением из области бизнеса и экономики. Я историк, учусь на втором курсе исторического факультета и мне интересно, есть ли в области гуманитарного знания люди с проектным мышлением, про которых вы можете рассказать? И считаете ли Вы историка Льва Гумилёва, человеком, обладающим проектным мышлением? А его концепцию программой, а не просто планом?

Вячеслав Леонидович Глазычев: Отличный вопрос. Спасибо за него.

По первому — по жизни бывает все. За одним очень важным исключением: число людей, у которых не получается обратная цепочка, — не получается действие, не получается бизнес-план, проваливается проект, — на порядки больше, в отличие от людей, способных двигаться проектно, системным путём. Вот и всё. Чудеса — случаются. Прорывы — случаются. Но они не имеют статистически весомого характера.

Что же касается второго вопроса, то он замечателен, и я отвечу как человек, немножко историей занимавшийся. Во-первых, история — это всегда часть проекта. Был проект Карамзина — это история России как европейского государства, описанная в нормах европейской исторической науки. Пропустим многих… Был замечательный проект Милюкова, того самого, у которого очерки истории российской культуры, но не эмигрантское парижское издание, где он захотел «онаучить» текст и его испортил, а та дивная книга, трёхтомник, которую он делал ещё в России. Это замечательно, впервые показать историю отечества через тексты, знаки, смыслы, значения. Анри Пиренн, Фернан Бродель и вся «Школа Анналов» — показать историю через материальную культуру, через операции, через технологизмы, через движение имён в приходских школах, то есть с совершенным перекручиванием того понимания, что такое материал исторической науки.

Что касается Льва Николаевича Гумилёва, которого я знал очень хорошо и, как редактор журнала, публиковал его первую официальную статью, то Лев Николаевич — поэт. Очень интересный поэт, писавший в прозе и писавший тексты, которые можно называть историческими. Всякий поэт даёт культуре очень много, а он талантливый поэт. Но к истории это имеет лишь косвенное отношение.

Вопрос: Что предшествует программе? И что бывает после действия? И система это закрытая или нет?

Вячеслав Леонидович Глазычев: Хороший вопрос. Вынужден отвечать коротко, рублено. Конечно, система открыта, конечно, эта «стереометрия» перестраивается под каждую задачу. Это не какой-то сундук, который как кейс с инструментами можно с собой таскать, как готовальня. Это лишь способ иллюстрирования и не более чем. Что предшествует программе? Обычно, это другая программа. Что следует за действием? И другая программа и другое действие. То есть, вступив на эту дорожку, выскочить с неё можно только на тот свет. Так можно сказать, это точно. Она затягивает. Но это игра самостроения в процессе постоянного изображения. Но только, ради бога, не принимайте мою картинку безумно серьёзно, это лишь способ упрощённого показа.

Вопрос: Где нас могут научить системному программированию?

Вячеслав Леонидович Глазычев: А что Вы называете системным программированием?

Вопрос: Это то, о котором Вы говорили.

Вячеслав Леонидович Глазычев: Отвечаю: никто и нигде вас ему не научит. Этому можно только научиться. Где угодно — на любом объекте. В любой дисциплине, оно универсально. Я отвечаю серьёзно, я не ерничаю. Это подход, а подход вырабатывается на решении своих задач, любых задач — проектных, научных, курсовых, во взаимодействии, в столкновении с другими решениями задач. Тогда у вас есть шанс его выработать. Съесть его как таблетку не получается. Он зашит там, в алгоритме накопления опыта.

Вопрос: Насколько я понимаю, системное программирование — это технология?

Вячеслав Леонидович Глазычев: Технология только в том смысле, в каком можно сказать, что семья — это технология социальной жизни. В таком общем виде Вы, сказав «технология», не сказали ничего. Заметьте, я пользовался очень аккуратным словом — «подход». К нему можно подходить, подходить как к горизонту. И рано или поздно вы ощущаете, что можете говорить на этом языке. А перескочить — очень трудно.

Вопрос: Как эксперт в области проектного воображения, Вы, наверное…

Вячеслав Леонидович Глазычев: Хотел бы я быть экспертом!

Вопрос: …Вы, наверное, можете ответить на такой вопрос. Обладает ли проектным воображением Президент Российской Федерации? И если да, то в чём это выражается?

Вячеслав Леонидович Глазычев: Это не смешно. Это очень достойный и хороший вопрос, и я не знаю, как на него ответить. Потому что я знаю нескольких людей в администрации Президента и могу, например, сказать, что Александр Стальевич Волошин обладает проектным воображением. С Президентом мне в жизни удалось обмолвиться двумя словами. По действиям мы с вами не можем пока судить об этом человеке (а вы же в данном случае спрашиваете именно о человеке) потому, что между ним и действиями лежит такой массив аппаратов, что, чьи это действия — это надо ещё понять. Похоже, обладает, если иметь в виду явно действующую сейчас установку на медленное, пошаговое выстраивание диалога государственной машины и общества. Выходить на это диалог случайно — можно, но постоянно к нему возвращаться, постоянно включать это — думаю, что так на готовой схеме не получится. Поэтому — думаю, что, да. Но полной уверенности нет. Более того, не для всякого политика это качество необходимо и полезно. Не для всякого состояния общества это качество необходимо и полезно в верхних позициях. Потому что, как говаривал Наполеон: «Любую страну могут разорить женщины и архитекторы». Примерно так же дело обстоит и с политиками, обладающими повышенным проектным воображением. Обладал проектным воображением Никита Сергеевич Хрущёв. Но диким. Человек он был изумительный по-своему, очень талантливый по-своему, но, к несчастью, чудовищно невежественным. Это бывает. Это драма. И недаром Эрнст Неизвестный так хорошо сделал это в памятнике Хрущёва.