Вадим Георгиевич Недорезов: Источники и особенности изменений в современном техническом знании

Формирование информационной реальности

В условиях новейшего информационно-техногенного этапа развития цивилизации деятельность человека выходит за пределы его чувств, становится несопоставимой с его мышлением и воображением.

Физика, далеко отошедшая от ограниченных ньютоно-картезианских представлений о мире с их простой наглядностью, развивается в мире схематических абстракций, которые не могут быть представлены образно. Смещение взаимосвязи образности и схематизма в сторону последнего, всё более изменяет наши представления о связи рассудка и созерцания. Теоретическая физика оперирует идеальными моделями (многомерное пространство, кварки и так далее), которые невозможно вообразить Методологи рассуждают о контринтуитивности сверхсложных нелинейных систем, Логики конструируют «невозможные миры».

С развитием техники, компьютерной технологии и средств телекоммуникации возникают новые виды деятельности, где «чистое» человеческое мышление, как и чувства, нас больше не ориентируют. Идёт формирование компьютерной информационной реальности, реальности отношений, а не вещественной, где человек присутствует только идеально, проигрывая все действия фактически без участия своего тела, например, наблюдая смоделированные компьютером на экране монитора визуальные модели сложных процессов.

Критерием существования внешнего мира, в таком случае, становится известный операторский принцип: имею то, что вижу. Человек превращается в известной мере в оператора и манипулятора, существующего и действующего в виртуальном мире символической реальности. Появилось немало людей, для которых информационно-компьютерная реальность «Интернета» значимее вещно-объектной, ибо большую часть времени они живут в виртуальном информационном окружении и они, по крайней мере, их сознание, не нуждаются в предметных прототипах. Быть для них — это значит, быть в восприятии. Таковы особенности их работы, их жизненного мира.

Человек начинает всё теснее взаимодействовать с технической действительностью, искусственным окружением. Он начинает всё чаще встречаться, со своей опредмеченной деятельностью. Живое знание сталкивается с другим живым знанием, а также и с овеществлённым, новая техника со старым оборудованием, навыками и приёмами. Распространяется феномен вторичной информации, когда материалом обобщения одной науки являются факты, добытые в другой. Сфера деятельности людей превысила сферу их жизни, преодолела её границы, сначала чувственные, а теперь постепенно мысленные.

Мир человека перестал быть равным, со-положенным ему. Природное бытие человека как биологического существа вступает в противоречие с окружающей его деятельностной реальностью и часто при неопосредованном контакте с ней, не справляется с её скоростью, сложностью, информационной насыщенностью. Из средств жизни наше окружение превращается в средство труда. Сужаются области, где человек действует как целостное телесно-духовное существо.

Исторически, с развитием естественнонаучного и технического знания, происходит переоценка места человека в этом мире. Учение Коперника переместило человека из центра мира на периферию, тем самым, лишив космической избранности. Дарвиновская теория естественного отбора доказала, что в биологическом плане люди — только один из многих видов, возникших в процессе органической эволюции, и, тем самым, лишила нас несоизмеримости с остальной живой природой. Винер и Тьюринг поставили вопрос о соотношении человека с техникой, в перспективе способной к воспроизведению его действий.

Тенденции к самостоятельному развитию появляются и в теоретической сфере, и в науке. Начинают самоорганизовываться не только предметно-технические, но и информационно-технические системы, на определённом же этапе они начинают саморазвиваться. По мере самосовершенствования, их базой, «данными» становятся не отдельные сведения или параметры явлений, как элементарная информация, а «знание», то есть информация более сложная, организованная, структурированная, существующая в формах близких человеку.

Образуются банки знаний, способные взаимодействовать с программами, генерировать новое знание. Существующий массив информации оказывается структурой, порождающей другую информацию. В известной мере, для человека, взаимодействующего в диалоговом режиме с интерактивной средой Интернета, он предстаёт не просто как информационный массив, а как отвечающий на запросы собеседник, своеобразный интерсубъект общения. По мнению Ракитова А. И., эффект познания «определяется не только творческими способностями, но и системами правил, в первую очередь таких, которые способны генерировать новые правила. Само теоретическое знание как система гипотез, законов и допущений может быть понято как матрица или система матриц, продуцирующих различные правила интеллектуальной и предметно-практической деятельности».

В науке начинает подниматься проблема соотношения творческих способностей субъекта и логики развития науки.

Тенденция к субстанциализации науки и техники отражается в методологических спорах, в частности, сторонников методологического индивидуализма и методологического коллективизма. Превалирует вторая установка, которая ранее рассматривалась только в качестве методологического приёма, способа «гносеологического оборачивания», установка на то, что в познании надо исходить из целого, а не из элементов, из общего, а не из индивида (так называемый социоцентризм), начинать с идеи (гипотезы), а не с факта. «Наука даёт тому, кто трудится и ищет в ней, много удовольствия, тому же, кто узнает её выводы, — очень мало. Но так как постепенно всё наиболее важные истины должны стать обыденными и общеупотребительными, то прекращается и это малое удовольствие; так при изучении столь изумительной таблицы умножения мы уже давно перестали радоваться».

Не только наука, но и любое знание, остальные формы культуры начали рассматриваться как саморазвивающиеся, а значит, «реальные». Не обходится и без крайностей, когда вся философия трактуется как философия культуры или вовсе вытесняется культурологией. Состояние культуры наилучшим образом характеризуют понятия М. Хайдеггера: «бытийственность», «само-деятельность».

Идея опредмечивается в технике. «Разум есть потенциальная техника, техника есть актуальный разум, — отмечал Л. А. Флоренский. — Другими словами, содержанием разума должно быть нечто, что, воплощаясь, даёт орудие. А так как содержание разума, как выяснено, — отношения, то можно сказать: орудия — не что иное, как материализованные термины, и потому между законами мышления и техническими достижениями могут быть усматриваемы постоянные параллели».

Следует отметить, что отношение человека к миру, даже духовное, не ограничивается чистой мыслью, наукой. Тотально научный подход не принимает во внимание, что во взгляде на мир, а шире — во взаимодействии с ним, так или иначе воплощаются доминирующие в обществе ценности, представления. Человек относится к миру не только как к объекту познания, но и чувственно, воспринимая и переживая его целостно, как реальный субъект.

Это феномен, как теоретический, так и духовно-практический. Оно основывается на духе как целом, а не на разуме как интеллекте.

Люди никогда не обладают абсолютным знанием, поэтому духовность даёт им энергию убеждения и веры, которые возмещают неполноту теорий и позволяют действовать. Понимание для реального человека — это проникновение в индивидуальные смыслы Понять — значит задать смысл или считывать смысл. «Рефлексия — есть осознание отношения данных представлений к различным нашим источникам познания, и только благодаря ей их отношение к друг другу может быть правильно определено». (И. Кант) Для чистой же науки познание — познание всеобшего, универсального, поиск инвариантного.

Мостом между не воспринимаемым во всей своей научной полноте знанием об окружающей действительности и человеческим её пониманием оказывается вера, как познавательная уверенность.

Знание, вера, понимание

Философы давно обращались к феномену веры, как необходимого компонента познавательного процесса. В теории познания Юма — это один из санкционирующих факторов, то, что придаёт направленность субъективным ориентирам. Вера рассматривается как чувство, которое каждый должен испытывать в своей собственной груди. Кант выделяет прагматическую веру, субъективное оправдание возможности достижения цели. Без веры нет постоянства и прочности установок познания. Известный русский философ Ильин в работе «Путь духовного обновления» различает религиозную веру и познавательную уверенность.

Познавательная уверенность — это «холодная истина, которую мы признаем». (Теория Менделеева, карта Европы, и так далее).

Знание — состояние сознания, ментальное сознание, характеристика самого субъекта. У Поппера, знание представлено как объективное содержание мышления, выраженное в объективированных единицах знания. Знание явлено в форме фактуального знания, теории, гипотезы. А информация — это содержание объекта, выраженное в каких-то формах, более объективированное, отчуждённое.

Невозможно жёстко развести знание и веру. Вера в существование внешнего мира, существующего независимо от нашего сознания — фундаментальная основа всего естествознания. Образование человека построено на вере, а сомнение приходит после неё. Вера — неотъемлемое свойство нашего бытия среди людей. Также как наше знание системно, так и вера сама обладает некой системностью. Мы верим сразу в некоторую целостность, систему предложений. Вера некий конструктивный элемент познания для Витгенштейна. Свойство человека — принимать на веру. Вера — это допонятийный, довербальный, дологический уровень, где пребывает интуиция опирающаяся на неявное знание. По Витгенштейну — так происходит потому, что мы живём среди людей. Это «жизненный мир» Гуссерля.

Можно бесконечно наращивать объём информации, но это не вытеснит веру. Она всегда будет базироваться на некоторых предпосылочных основаниях, некоторые из которых будут основаны на вере. Дело даже не в том, что нет оснований у веры. Вера и знание базируются на разных основаниях. Знание получает своё обоснование в результате логического оформления, доказательства достоверности, истинности. Вера же базируется на социокультурной коммуникационной апробации. Она получает социальную санкцию. Знание транслируется. Таким образом, вера может быть преодолена, и тогда на её место придёт знание. Вера играет важную субъективную роль. Вера компонент личностного знания. Мы неосознанно всегда принимаем на веру показания органов чувств. Наши перцептивные установки, обладают некой предрасположенностью. Мы проецируем, имеем модель ожидаемых сенсорных событий. Поэтому для Полани программа, основанная на вере, имеет больше оснований, чем программа ориентированная на картезианское сомнение. Соотношение веры и сомнения важно не только на гносеологическом уровне, но и на бытийственном уровне субъекта.

Необходимо рассматривать человека, как целостного познающего субъекта. Теоретический разум должен быть смирен миром должного, миром ценностей, практическим разумом. Противоположный подход Бахтин называет теоретизмом. Это абстрактно-гносеологический подход, где субъект исторически недействительный, превращается в сознание вообще, действует под влиянием законов этой созданной абстрактной области, законов отвлечённого теоретического мира. Мир теоретизма агрессивен, распространяет своё влияние на другие области. Здесь мы имеем дело не с реальным человеком и не с реальным познанием. Момент осознания того, что истина, отдалённая от образа непосредственно воспринимаемого в созерцании, — есть истина «неполная», давно разделил интеллектуальную часть человечества на тех, кто примкнул к полюсу естественнонаучного (или физико-математического) постижения этой истины или к полюсу гуманитарного (концептуального) понимания. Эйнштейн язвительно выразился по этому поводу: «Научная истина отличается от пустого фантазирования только степенью надёжности, с которой можно провести эту связь или интуитивное сопоставление, и ничем иным».

В техническом познании собственно познавательное отношение к миру снимается творческим, прежде всего, в его конструирующем, инженерном варианте, вследствие чего проблема истины трансформируется в проблему эффективности. Приобретая самостоятельное значение, дух, мышление, воображение перестают рассматриваться в качестве эпифеномена чего-то другого, то есть перестают быть идеальными в строгом смысле данного слова. Наиболее ярко эта тенденция проявляется в связи с информатизацией жизни. Информация, когда с ней действуют безотносительно к тому, о чём она информирует, тоже перестаёт быть информацией в традиционном смысле слова (сведениями, знанием о реальности), и сама превращается в «объективную реальность». Она онтологизируется.

Формирование символьной, духовно-информационной реальности является отражением современной цивилизации, и представляется её закономерным следствием, результатом резкого возрастания роли умственного труда в нём, ситуацией, когда не отдельные личности или социальные группы, а массы людей живут духовно-теоретической жизнью в силу своей профессии. Их деятельность протекает в сфере сознания, её предметы — знаки, формулы, тексты, показания датчиков.

Окружающий мир выступает в виде разнообразной информации, а задача человека в том, чтобы её освоить. Усвоение, хранение, реорганизация знаний, манипулирование символами для многих превращается в образ жизни. Возник феномен метаинформации, в создании информационной картины мира видится ключ к пониманию других её состояний. Всё больше проблем предлагается решать с помощью этой категории: информация — мера времени, информационная теория эволюции, информационная интерпретация искусства, кибернетическая трактовка квантовой механики и так далее. В подобного рода взглядах много спорного, но само их существование весьма примечательно и требует философского обобщения. За ней скрывается непонимание того обстоятельства, что, превращаясь в производительную силу, наука не перестаёт «отражать» окружающий мир, но выполняет данную функцию другим способом, а именно, содержанием и направлением творчества, задачами, которые в нём ставятся и решаются.

В целях, проектах преобразований, в назначении и типах создающейся техники проявляется сущность общественных отношений, их идеалы и ценности, в конечном счёте, все состояние общественной практики как бытия. Творчество — новация, но не произвольная, оно воплощает своё время, тенденции существующей реальности. Оно принадлежит к ней, и потому является ей. Можно сказать, что духовное, информация, обретая черты специфической реальности и, тем самым, разрушая многовековую натуралистическую (классическую) парадигму, требует новой трактовки реальности вообще.

В предельно широком плане признание информации, духовного особой реальностью опирается на признание онтологического статуса отношений и функций. Из него следует, что отношения могут существовать и изучаться без существования объектов данных отношений, что они не менее реальны, чем вещи и, что любую вещь можно представить, как совокупность отношений или функций, а отношения и функции раскрыть через вещность. Это положение в нашей литературе утвердилось в конце 1970-х годов и в настоящее время стало почти общепризнанным. Из него же вытекает необходимость признания взаимопревращаемости структур, функций и субстратов, а также их определённая независимость друг от друга, в частности, что особенно непривычно для классических представлений, независимость существования информации наряду с веществом и энергией, её признание «материальной» — объективной реальностью, отношений, структур, функций, информации, сознания — составной частью реальности, её особым типом.

Придавая отношениям и функциям статус равный статусу вещей, мы, тем самым, получаем основания считать психическое фактором столь же реальным, как и физическое. Признание самостоятельного статуса отношений связано с возрастанием роли теории, появлением информационной практики и становлением ноосферы. Чувственное и духовное восприятие мира в онтологической проекции соотносится с вещным и информационным типами реальности. Но, как чувства и мысли, отличаясь друг от друга, в то же время составляют неразрывное единство, так вещный (вещно-событийный) и структурно-информационный типы реальности, являются элементами общего целого, её континуума, включающего в себя оба эти измерения. Взаимопроникновение субъективного и объективного, духовного и чувственного, информационного и предметного реализуется, как известно, в деятельности.

Особенность современной ситуации в истолковании реального и идеального в том, что информация «отделяется» от идеального, перестаёт считаться только отражением эмпирических вещей, а природные свойства и объективные события нельзя считать воплощением духовного, его включения в реальность, хотя когда его берут в информационном плане, подобное включение становится уже привычным.

Иной, рационалистически-сциентистский ракурс реальности связан с объективным возрастанием влияния информационной среды.

«Инфосфера», в которой по роду своей профессии пребывает всё большее число людей, для многих превращается в информационную клетку, отгораживающую их от непосредственно предметного мира, от досимволических форм жизни. Операторский принцип «что вижу, — то имею» становится своеобразным критерием бытия, посредством которого информационная реальность отождествляется с вещно-событийной. Чтобы иметь, достаточно видеть. Или даже только воображать, мыслить, овладевая предметом в сознании. Из абстрактно-философской эта установка превращается в принцип жизни. В условиях становления ноосферы, задача сохранения природы человека (внешней и внутренней) расширяется до необходимости защиты вещно-событийного типа реальности, как естественной среды его существования.

Признавая реальность возможных миров, создавая технический интеллект, надо помнить, что для нас людей, важно наше традиционное бытие и мышление. Было бы неверно утверждать, что деление на вещи, свойства, отношения утратило своё теоретическое значение, но нельзя не видеть, что в современном научном познании оно сильно трансформировалось и воспроизводится, прежде всего, в категориях: субстрат, функция, структура. Воспроизводятся также и принципы их связи.

Простое, цельное уступает место сложному, системному. Воспроизводя реальность через связи, отношения и функции, при системно-структурном исследовании отвлекаются от её непосредственно «вещного», «событийного» выражения. Обобщённо говоря, отвлекаются от субстратно — качественного подхода к ней, заменяя его количественно-информационным, в свете которого отдельные вещи предстают в виде-совокупности по-разному организованных отношений или функций, а многообразие форм движения материи, как многообразие её структурных уровней. Система, структура, функция, в определённой степени, независимы от своих носителей, природа которых может быть различной. В процессе системно-структурного исследования мы отождествляем объекты с точки зрения выполняемых ими функций.

Не все абстрактные теории, не все функциональные зависимости нуждаются в численном и графическом выражении, но они это допускают, они могут моделироваться на математических машинах, компьютерными устройствами. Все рационально-логическое исчислимо, вопрос о конкретном обращении к такой процедуре является или вопросом её целесообразности, или «делом техники». Более того, с расширением структурно-функциональных подходов в познании, конструирования интеллектуально-информационных систем в технике, появились мнения, что наука вообще не имеет дела с субстратами, что они являются пережитком донаучных форм восприятия мира. Структурализм родился с лозунгом антисубстративизма, сознательно противопоставляя себя предметному (вещно-событийному) воспроизведению реальности. «С научной точки зрения, — писал один из его основоположников Х. Ульдаль, — вселенная состоит не из предметов или даже «материи», а только из функций, устанавливаемых между предметами. Предметы же, в свою очередь, рассматриваются, как точки пересечения функций». Учитывая, что функциональность является предпосылкой формализуемости, структурализм повторил поставленную прежним позитивизмом задачу превратить всё человеческое знание в строгую формально-логическую науку. Принципиальные трудности в осуществлении максималистских установок структурализма, в том числе, стремления выразить всё наше знание в объективированных структурах, а процесс его получения свести к переработке информации, обнаружились довольно скоро. Причём трудности эти выявились не только в социально-гуманитарных дисциплинах, но познании в целом. Каковы они и возможно ли их преодоление? А главное, в какой мере оно необходимо, является ли формализованное описание действительности высшей целью исследования (даже если не думать о его воплощении в практику)?

Сознательная абсолютизация системно-структурной методологии выливается в различные концепции структурализма в духе неорационалистического философствования и в 1970-е годы привела к возникновению многочисленных вариантов «системной философии» (Э. Ласло, М. Бунге, А. Бам и другие). При всём различии этих подходов общим для них является то, что на философию неправомерно переносятся особенности специального научного знания, что диалектические процессы взаимодействия теоретического и эмпирического уровней исследования заменяются абстрактными схемами логического порождения одних структур другими.

Односторонне функциональное воспроизведение реальности, без последующего учёта роли её субстратных элементов, специфики человеческого восприятия и человеческой меры вообще, есть, в широком смысле этого слова, сциентизм. Все и всегда берётся через отношения, как функция, знак или манифестация другого. Отрицается самостоятельность элементов, событий, ибо они, будучи включёнными в систему, функционируют ради целого и «для организации». Начиная с М. Фуко, Л. Альтуссера, провозгласивших «смерть человека», «теоретический антигуманизм», растворение истории в её структурах, структурализм и системная философия опираются на предварительную дискредитацию значения явлений, роли чувственного восприятия мира, как совокупности тел и вещей, на дискредитацию, в последнем счёте, всей предметной реальности.

Структурно-функциональное снятие вещей, их превращение в точку пересечения отношений мировоззренчески означает снятие человека, как эмпирического, телесного, чувствующего индивида, обладающего определёнными природно-антропологическими константами, делает его вторичным. Снимая субстратное начало, отрицая вещи, структурализм предельно рационализирует человека, сужает его мир до мира информационных связей, а жизненную активность сводит к деятельности, цели которой заданы извне, системой. Человек предстаёт, как продукт сложившейся ситуации, лишённый самодеятельности, субъективности и свободы выбора. Не он действует, а им действуют. Он исчерпывается своей социальной ролью.

Информация — это бы бытие, взятое со стороны его формы или, говоря современным языком, со стороны структуры. В силу того, что она является системой чистых отношений (той или иной их мерой), количеством без качества, формой без «содержания» (материи), она допускает неопределённо большое число конкретизаций — может быть информацией о чём угодно, о любых предметах и явлениях. Ограничения на систему накладываются компонентами, субстратная природа которых задаёт её определённую реализацию и, тем самым, позволяет интерпретировать теоретический формализм.

На современном этапе развития общества преобладает абстрактная, информационно-рациональная сторона жизнедеятельности людей — в производстве и, конечно, в познании. Не случайно, в науке вместо чувственного познания говорят теперь об эмпирическом, предполагающем первичную логическую обработку чувственных данных. Ведущим направлением в психологии становится когнитивизм. Научное знание неделимо, оно теоретично по существу — таков лейтмотив современной методологии. «Дихотомия» рационализма и сенсуализма, теоретического и эмпирического, сопровождающая всю историю познания, разрешилась в пользу теоретического. Соответственно этому предметы и вещи начали трактоваться, прежде всего, как носители информации, как «исторически первые знаки». Естественный мир фактов становится проявлением искусственного мира символов.

Вероятно, с определённой степенью огрубления чувственное наслаждение можно было бы определить как получение информации из несистемного материала. В такой форме можно представить любой акт человеческой жизни, но надо хотя бы осознать, что при этом достигается и что теряется, выявлять границы применимости подобных подходов и, включая их в философскую рефлексию, давать соответствующую мировоззренческую оценку. Пределы познанию ставит природа человека, как естественного существа.

Игнорирование субстратного подхода ведёт к закрытости теорий, их замыканию на самих себя, логицизму в познании, что ведёт к сугубо релятивистскому, бесконфликтному и внеисторическому представлению реальности, а, вообще, теорию систем к парадоксам — внутренним диалектическим требованиям её выхода за свои пределы.

Нужны две противоположные проекции реального: структурно-информационная и субстратно — предметная. Первая раскрывает логически возможное пространство-время существования объекта, вторая очерчивает его существование в определённом, человеческом пространстве-времени — физическом, биологическом, социальном или психическом. На вопрос, все ли можно описать с помощью методов естественных наук, Эйнштейн ответил, что можно, однако, не имеет смысла. «Это было изображением неадекватными средствами, как если бы изложить какую — либо симфонию Бетховена в виде кривой, выражающей изменения давления воздуха».

Отсюда следует главный вывод: научно-техническая активность человека как субъекта познания не может быть безграничной, не соотнесённой с его жизненной основой.

Позитивистски ориентированная философия науки до сих пор считает субъекта не более чем посредником между объектом и знанием. Предметно-объектная созерцательная парадигма предполагает существование объектов до и без субъекта, выделенных как бы заранее, роль же исследователя в том, чтобы полнее, с наименьшими искажениями перевести их в идеальный план, в сферу духа. Объединение полученных таким путём знаний в некоторое единство даёт возможность созерцать «мир в целом», иметь его теоретическую копию. На этом непосредственная задача науки и философии полагается выполненной, дальше — практика, другая сфера действительности, где знания оцениваются, проверяются, применяются технически.

Превращение науки в производительную силу, в инструмент практического овладения природой привело к усилению методологических форм знания. Теоретический субстанциализм вытесняется полиморфизмом, представление об истине, как репрезентации реальности, уступает место выявлению оптимальных способов решения, возникающих перед людьми задач. Дисциплинарная организация науки трансформировалась в проблемную, её лидером становится техникознание, накладывающее определяющий отпечаток на все другие виды познавательной деятельности, фактически превращающий их в системотехнику.

Представляется очевидным, что в расширительной трактовке деятельности нашла мировоззренческое отражение резко возросшая в условиях технологической революции роль рационального мышления, технического проектирования и конструирования. На базе своего главного признака — заранее рассчитанного, целенаправленного преобразования, превращающего в объект и материал все, к чему прикасается субъект, принцип деятельности как бы философски обобщает все эти разновидности технологического отношения к миру.

Небывалая мощь производительных сил и технических возможностей, наталкивается на пределы внутренние. Избыточная рационализация жизни, отчуждение и обездушивание межличностных контактов, безоглядная эксплуатация природы, породившая глобальный экологический кризис, возникают как выражение господства деятельностной парадигмы в сферах, где она должна занимать подчинённое положение.

Ещё не так давно полагали, что причина большинства существующих проблем, драм и трудностей в недостатке знаний о природе, материи, мире, слабом развитии науки и техники. Теперь же трудно сетовать на непознанность природы, когда мы делаем с ней всё, что заблагорассудится.

Понятия научности и познания срослись, по-видимому, неразрывно: «настоящее» познание научно, а проводимые между ними различия не выходят за рамки тонкостей гносеологической философии. Взятое в чистом виде, в соответствии с идеалом научности, оно функционирует в рациональной, знаковой форме и, по сути, является вычислением, гарантирующим получение точного и универсального результата. Оно математично и технично. По представлению М. Хайдеггера, доминирование такого типа мышления предопределено способом отношения к миру «западного человека». Оно сугубо деятельностно и предполагает знание того, как, применив некоторые приёмы, трансформировать предмет в другое состояние. Познать предмет — это суметь, для начала, воспроизвести, смоделировать, а потом и изменить, исходя из задач познания. На определённом этапе развития познание-вычисление, познание — моделирование с неизбежностью перерастает в технологию и проектирование, в инженерное творчество.

Следствием подобного познавательного отношения является реакция, выражающаяся, в изменении категориальной структуры познавательного аппарата. Под видом гуманитаризации идёт процесс технизации, притом тех областей жизни и деятельности, в теории и на практике, которые ни математическими, ни техническими не были. Расширяясь по масштабам применения, гуманитаризация внутренне перерождается, теряя своё специфицирующее начало. А некоторые дисциплины, например, лингвистика, по инерции считаясь гуманитарными, фактически превращаются в логико-технические. Проблематика понимания, ранее противопоставляемая процедурам логико-теоретического объяснения реальности, постепенно стала трактоваться как процесс декодирования информации, семантической интерпретации языка, текстов это нечто реализуется. Понимаю, следовательно, моделирую. Исчезает заложенное в понимании уникально человеческое личностное качество — понять, значит найти что-то общее в рамках «жизненного мира», войти в контакт на предрассудочном уровне.

Как предприятие неистребимо рациональное, а значит исчисляюще — измеряющее, наука превращает в функцию любой предмет своего рассмотрения. Кант был вынужден ограничить знание именно потому, что оно несовместимо с существованием чего-либо как цели в себе. Условие сохранения гуманизма в том, чтобы не сводить жизнь, её многообразие — к деятельности, а дух, его полноту — к знательности.

На технотронном витке прогресса, представляя интересы своих членов в целом, общество не только имеет право, но обязано контролировать и регулировать деятельность в одной из своих сфер — научно-техническое производство, особенно, когда оно влияет «на человека непосредственно. Последствия творчества в биологии, генной инженерии или медицине сейчас не менее опасны, чем в ядерной физике. Представляется, что пафос озабоченности судьбой человека надо переместить от «познания», к контролю над этим познанием, к пониманию человека.

Духовно-практические потребности необходимо рассматривать как точку отсчёта при биополитичеокой экспертизе научно-технических проектов. Это предполагает, что на первый план выйдут не столько теоретико-методологические, сколько экзистенциально-этические аспекты проблем: естественного и искусственного, жизни и смерти, здоровья и болезни, соотношения вечных «констант» и исторической «меры» человека, коэволюции с миром машин, вопросы биоэтики в предельно широком — до отношения ко всему живому, и самом узком — отношения к самому себе, смысле.

Следует отметить, что исторически проблема понимания стала обсуждаться в сопоставлении с объяснением. Объяснение и понимание рассматривались как отличающиеся друг от друга методы познания. После Гуссерля она трансформировалась в задачу сопоставления понимания и познания в связи с положением человека в мире, значимого восприятия им всей окружающей реальности, реальности «жизненного мира» человека. Приобретя подобную ориентацию, она, тем самым, вышла за рамки гносеологии и методологии, стала философско-мировоззренческой, бытийной.

В современных контекстах субстанциализация мышления и познания выступает как сциентизм, а существование превращается в информацию, перестающую быть отражением чего-то другого. Она приобретает статус своеобразной реальности. Сциентизму противостоят экзистенциализм, философия жизни, герменевтика — феноменологические направления, ориентированные не на познание, а на понимание бытия.

По нашему мнению, ситуация с пониманием является типичным примером амбивалентного состояния современной духовности. С одной стороны, в ней прослеживается стремление сохранить целостность человеческого духа, предотвратить его превращение в чистую «знательность», в информацию — и спасение видится в переходе от познания к пониманию, а с другой, понимание начинает подменять генетически более фундаментальные пласты человеческого бытия — чувственность, переживание, душу.

Насколько и как мир природы замещается миром культуры, настолько и так познание распадается на: 1) информацию и чистый теоретизм, проектно — техническую деятельность; 2) понимание. Приводя знаменитое положение Дильтея о познании и понимании применительно к современности, можно сказать: естественную дочеловеческую реальность мы познаем и преобразуем, а искусственную (социально-культурную, техническую) создаём и понимаем.

Возникла ситуация, когда мы, чем больше знаем, тем меньше понимаем. «Мы забыли мудрость ради знания, мы теряем знания в потолке информации» (Т. Элиот). Кризис эмоциональности превращает духовность в целеполагание, в рационально-теоретическое знание и расчёт — в информацию. Человек духовный становится человеком бездушным. В подобном качестве он сближается с системами искусственного интеллекта.

«Раз навсегда не хочу много знать», — писал Ф. Ницше. «Чем более глаз и ухо становятся способными к мышлению, тем более они приближаются к границе, где они становятся бесчувственными, удовольствие переносится в мозг, сами органы чувств тупеют и слабеют, символическое всё более заступают место реального и, таким образом, на этом пути мы столь же ворча доходим до варварства, как и на таком — либо другом». Этот процесс можно считать характеристикой сциентизма как формы бытия.

Понимание, как форма преодоления сциентизма, опирается на чувственно-предметное отношение к жизни, на присутствие во всех её атрибутивных проявлениях Это мост между «первой» и «второй» природой. Неклассическая проектно-техническая наука имеет дело с возможными мирами. Для нас же важно приведение почти безграничных технологических потенций искусственной реальности к мере человека, как целостного телесно-духовного существа, имеющего, как информационные, так и субстратные параметры, свои антропологические константы. В настоящих условиях при общем доминировании проектно-технического разума и искусственной реальности, «человек духовный» неизбежно обрекается на прагматизм, на избыточную рационализацию, а в межчеловеческих отношениях на отчуждение.

Несомненно, всё говорит за то, что необходимо сохранять духовность, но трагизм положения в том, что эта задача вступает в противоречие с прогрессом. Становление ноотехносферы требует рационализации и информатизация бытия. Не зря её творцы и адепты провозглашают «конец истории» (Ф. Фукуяма). Это, именно, конец духовных, традиционных, сакральных и других «идеологических» связей между людьми. Завершение «осевого времени» (К. Ясперс), «исторического человека» (Х. Шельский), становление одномерного мышления (Г. Маркузе) и победа социотехнического расчёта, глобализация либерально-капиталистического образа жизни. Победа «постчеловека».

Общество должно оценивать смысл изобретений, их возможное влияние на его дальнейшее развитие, на судьбу человека. Не все технически возможное следует осуществлять, и если Кант ограничил знание, чтобы дать место вере, то сейчас надо ограничивать науку и технику, чтобы дать место естественному миру, сохранить пространство для других, не интеллектуальных способностей и запросов человека. Не лучше было бы людям, если бы исполнялось всё, что они пожелают, говорил Гераклит. В современном информационном обществе перед техническим знанием нужно ставить социально-гуманитарные пределы, которые бы соотносили все проекты с мерой человека.

Социально-философские теории постиндустриального, информационного общества явились логическим продолжением концепций индустриального общества, развитых в 1960-е годы философами и социологами Ароном, Дарендорфом и так далее. В них по — новому осмысливается значение информации и технического знания, изменение типа социальности, образа жизни, общественных отношений, способов легитимации власти на современном этапе. Белл, Масуда, Несбит, Тоффлер, Розак и так далее рассматривают глобальные особенности и перспективные тенденции социальной эволюции.

«Теории постиндустриального общества унаследовали эволюционизм, оптимизм и детерминизм, а также стремление редуцировать комплексную социальную реальность к одному основному элементу» (Ф. Блок, Калифорнийский университет). Признание особой роли знания и технологии в постиндустриальном обществе важно в силу принципиального отличия информационных технологий от всех предшествующих. Первые расширяют интеллектуальные возможности человека, тогда как вторые умножают его физическую силу.

В ранних работах Тоффлера «Футурошок» (1970 год) и «Экоспазм» (1975 год) заметны элементы негативизма. «В основе кризисных явлений лежит ускорение типов развития и усложнение системы. Сочетание этих двух факторов — скорости и сложности — приобретает взрывоопасный характер». В центре внимания Тоффлера лежит изучение изменений, их сущности, направленности, темпов, закономерностей. «Через изменения будущее вторгается в жизнь всего общества и каждого отдельного человека». Наиболее важной движущей силой изменений, по мнению Тоффлера, является технология. Ускорение изменений во второй половине XX века связано с быстрым совершенствованием технологии. «Новые машины и техника становятся не только продуктом, но и источником свежих творческих идей».

Новая технология, кроме того, предполагает, новые решения социальных, философских и даже личных проблем. «Она воздействует на всё интеллектуальное окружение человека — образ его мыслей и взгляд на мир». Ядром совершенствования технологии является знание. Приводя изречение Ф. Бэкона «Знание — сила», Тоффлер утверждает, что в современном мире «Знание — это изменение», то есть ускорение получения знаний, питающих развитие технологий, означает ускорение изменений.

Психологически людям трудно адаптироваться к множеству изменений происходящих в кратчайшие сроки. «Главная проблема не в том сможет ли человек пережить ограничения и стандартизацию, а в том сможет ли он пережить свободу». История, по мнению Тоффлера, знает три источника, питающие власть, каждый из которых обусловливает средства достижения власти и способ её осуществления — принуждение, богатство (капитал), знание. В обществе третьей волны знания в силу своих преимуществ — бесконечности, общедоступности, демократичности — подчинили силу и богатство и стали определяющим фактором функционирования власти. Приметы нашего времени — инновационность в научных исследованиях: генная инженерия, жизнь под водой, клонирование, создание новых материалов; в социальной сфере становление ранее не известных, причудливых социальных форм.

Основное отличие экономической системы постиндустриального общества Тоффлер усматривает в способе создания общественного богатства. «Новый способ принципиально отличается от всех предыдущих и в этом смысле является переломным моментом социальной жизни» — пишет он в работе «Сдвиг власти». Складывается суперсимволическая система общественного богатства основанная на использовании умственных способностей человека, а не его физической силы. Способ реализации власти в экономической системе базируется на знании.

Выводы

Техника — это не только собственно человеческая форма вещного отношения к природе, но процесс предметного манипулирования. Характер этого процесса задаёт специфику рационализирующего отношения человека к миру. Эта человеческая рациональность вполне способна организовывать технологические, производственные процессы в качестве целерациональных действий, но не может организовать надлежащим образом человеческий мир в целом. Это порождает комплекс проблем, оцениваемых как технические проблемы цивилизации.

Невозможно понять человека, палеографически описывая материальные артефакты действительности, которые он производит в ходе своей жизни, саму технику и результаты её использования. Но, фиксируя отдельные моменты такого производящего осваивания, можно ощутить, что он есть такое на самом деле, а не как мифологизируемый философией субъект, из характера окружения понять самого человека.

Социальность и технологическая организованность — феномены окружающей нас действительности, и техника стоит в центре овладения человеком бытия, который своим существованием определяет некоторое его пространство, ограничивает его и формирует, превращает в мир, сам, становясь как субъект.

Техника амбивалентна. С одной стороны, она продукт творчества, форма реализации нашей активности по отношению к бытию. С другой — она же является посылом к нам со стороны бытия. Мы реализуем основания возможностей, которые коренятся в бытии.

Техника, как процесс, обладает собственной логикой и может захватывать человека, подчинять его. Отчуждённые процессы способны диктовать ему свою «волю». Проникая в различные формы общества, техника оснащает цивилизацию новыми возможностями. Изменяется не просто образ жизни.

Сам характер современной массовой техники определяет формирование нового исторического фазиса, глобальной технической цивилизации. Современная машинная техника способна встраивать человека в качестве элемента общей конструкции в процессы напряжённые и ему чуждые, в бесконечную гонку, смысл которой состоит в ней самой. Человечеством овладевает суета, бессмысленная и расточительная по отношению к материалу природы и к самому индивиду, забывающему о своём предназначении быть человеком. Известный немецкий философ М. Хайдеггер видит опасность грядущего в наступлении бездумности, в «бегстве» от мышления.

Хитроумие и придумывание в области современной техники является частным видом мышления. Оно вычисляет и калькулирует, планирует частные цели и задачи. Но человек есть, прежде всего, мыслящее, то есть осмысляющее существо. Отказ от осмысляющего мышления и есть самый явный симптом потери человеком себя, своей сущности, укоренённости, и исходит из самого духа века. Такое состояние становится привычным.

Бесчувственный, погружённый в себя рационализм технической ориентации угрожает нам утратой корней, когда человек встраивается в чуждые ему процессы, которые он не в силах остановить. Формируется охватывающая его тотальность бытия, силы, которые постоянно требуют к себе человека, навязывают ему непрерывным потоком сиюминутные необходимости, сковывающие нашу волю и способность принимать решения самостоятельно.

Возможность духовного овладения техникой не состоит в признании её демонического характера. Технизация угрожает существу человека, но она неизбежна. Мы зависим от технических приспособлений, нами самими создаваемых. Мы вынуждены жить в мире данном нам реально и неизбежно.

Таким образом, проблема технического в широком плане должна рассматриваться как способ, организующий бытие. Это органический порыв к выживанию и самоутверждению, и в узком плане — специфически человеческая вещественная деятельность.

Тем самым, человек может само мышление ограничить содержанием простой жизнедеятельности, уподобляясь животному, погружённому в текучесть данного момента, осуществляющему технологичность жизни в качестве инстинктивного опыта и простого органического процесса. Это одна из существенных проблем мировой цивилизации, которую, по нашему мнению, можно определить как экологический кризис самого человека.