Вячеслав Сергеевич Дудченко:
Размышления о пользе единичности и уникальности

Я всё время прислушивался к себе и ждал, когда у меня внутри что-то отзовётся на происходящее со мной и в среде. Длительное время моё внутреннее Я было безмолвным. Никак ни на что не реагировало… будто говорило мне: не трогай меня. И я огорчался по этому поводу. Рациональные или гиперрациональные (типа методологических) средства я к себе не применял, потому что я уже давно вырос из «коротких штанишек» рациональности, особенно научной. И вот, наконец, просматривая разные умные книжки, я нашёл несколько высказываний человека, которого я лично знаю. Который в своё время, лет тридцать назад, будучи одним из крупнейших методологов, вышел из кружка Петра Щедровицкого, и повёл свою линию, своё направление, своё содержание. Моё внимание остановилось на некоторых его размышлениях, воспоминаниях, и вдруг у меня внутри что-то откликнулось. И после того, как эта пора внутренняя открылась, я понял, что период спячки прошёл. Интенсивность придумывания новых идей, писания текстов, интенсивность чтения специальной литературы скачкообразно возросла в десятки раз. Пошло всё одновременно: и бизнес-работа на семинарах, и чтение в перерывах урывками по пять-десять минут разных сложных текстов, и писание, набор на компьютере своих текстов…

Те, кто бывал на моих семинарах, знают, что я принципиальный противник монометодологичности, моношкольности, монопарадигматики, я всегда был за полипарадигматическую работу. Когда я что-то говорю, значит, мне просто захотелось поделиться. Ну не будет реакции, не будет импульса внутреннего развития, как у меня, не надо ничего делать. Есть отзыв, нет отзыва, — это всё нормально.

У меня есть некоторая схема того, о чём я хотел рассказать. Я предложу некоторый текст-размышление — я приглашаю тех, кого это затронет, к танцу, к совместному размышлению. А потом вы сделаете с этим, что захотите. Если не будет желания ничего с этим делать, можете ничего не делать. Рисовать я ничего не буду, — это будет чистая мысль в вербальной форме, на этот раз без схем.

Мне захотелось предварить то, что я буду рассказывать, некоторым совершенно странным текстом, который почему-то нашёл у меня очень глубокий отклик. Я не знаю, как это связано с тем, о чём я буду собственно говорить дальше, но я чувствую, что есть между этими содержаниями что-то родственное, какая-то внутренняя глубинная связь.

Автор, Мольфар Андрей, предложил шесть правил жизни среди людей:

1. Первое. Человек безрассуден, нелогичен и эгоистичен. Неважно, люби его.
2. Второе. Если делаешь добро, скажут, что поступаешь из личной выгоды. Неважно, делай.
3. Третье. Если воплощаешь свои цели, найдёшь лживых друзей и настоящих врагов. Неважно, воплощай.
4. Четвёртое. Добро, которое ты делаешь, завтра забудут. Неважно, будь стойким и честным.
5. Пятое. То, что ты строил годами, может быть разрушено в один миг. Неважно, строй.
6. Шестое. Если отдаёшь миру всё лучшее, тебе ответят неблагодарностью. Неважно, отдавай.

Вот такие странные шесть правил.

Я назвал свои размышления «О пользе единичности и уникальности». Состоят они из восьми частей, каждая из которых в какой-то мере связана с определённой фигурой мыслителя.

Первое размышление

Посвящено теме «Общее и единичное в вещах». В «эпоху Ярославля» (а мы уже лет пятнадцать назад уехали в Москву) с нами работала совершенно замечательная дама, коллега, наш сподвижник и единомышленник Нина Тимофеевна Сорокина. Несколько лет назад мы приехали к ней в гости. Ей уже за семьдесят. И как только мы зашли и начали разговаривать, она из весьма пожилой не очень здоровой дамы превратилась в прежнюю яростную Нину Тимофеевну со сверкающими глазами. Она философ от Бога… Защищала кандидатскую по философским вопросам эстетики, дружила с крупнейшими философами нынешнего времени. А работали мы с ней вместе в Ярославле в одном ВУЗе… Она ожила, румянец появился: уже не человек в больнице, а боец, методолог, философ, яркий полемист.

В конце нашей беседы она мне сказала: «Слава, я тебе безмерно благодарна за то, что ты мне подарил единичность и уникальность. Я всю жизнь как философ, прошедший хорошую философскую школу и вращающийся в «высоких» философских кругах, искала в вещах общее. Но когда я познакомилась с тобой, я поняла, что это было глубокое заблуждение и тупиковый путь — для меня, для моих целей. Искать общее — идти к пропасти. Надо искать единичное и уникальное».

Она это назвала моим подарком ей, сказала, что это изменило всю её жизнь. И что она открыла для себя весь гигантский, многоцветный, яркий многообразный мир, потому что многообразие, яркость и уникальность каждого кусочка этого мира — полная противоположность философии и науке, которые ищут безликое общее. Искать общее — значит уходить от живого мира в мёртвые абстракции, которыми мы благополучно занимаемся вместе с нашими любимыми философами.

Мы пришли к выводу, что искать общее и искать единичное и уникальное — это совершенно различные склады мышления. Я не говорю слова «парадигма» или «парадигматика», потому что этого было бы слишком мало.

Склад мышления — это его определённое агрегатное состояние. Одно агрегатное состояние мышления — это поиск во всём похожего. Когда мы начинали «воевать» с Ниной Тимофеевной, на наших методологических семинарах она была консультантом в группах. Так вот, выступает группа, и мастер такого-то цеха говорит: «Следуя закону единства и борьбы противоположностей, нормирование труда рабочих на таком-то участке…» и так далее — я понимаю, что это её группа. Или кто-то вскакивает посреди дискуссии на семинаре и говорит: «Так это же отрицание отрицания!» — я сразу понимаю, что это из группы Нины Тимофеевны. С этого мы с ней начинали. В этом агрегатном состоянии мышления всё подводится под небольшое количество принципов и законов, и человек дико радуется, что во всём вокруг только это и видит. Мыслить таким образом — это значит делать себя скопцом и интеллектуальным инвалидом. Нина Тимофеевна это поняла.

Последняя мысль этого фрагмента — сопоставление того, как возникает опыт философа и опыт практика. Опыт философа возникает из непрерывной проработки различного рода идей. Философ — человек читающий, размышляющий, пишущий и говорящий. Философ — человек, живущий в мире идей, в мире мыслей. Когда философ пытается воплотить идею в практику, получается «помощь» диалектического материализма в повышении выработки крановщика на угольном отвале № 5. То есть это та дичь, которую большевики насаживали после 1917 года в качестве трудовой идеологии. Философию сделали идеологией, идеологические нормы и принципы, императивы применяли непосредственно к практической деятельности, вплоть до физического труда, за счёт чего пытались повысить эффективность этого труда.

Наш философ всегда жил, живёт и будет жить в мире идей. Его опыт — это опыт размышлений, это опыт сопоставления идей, опыт анализа, опыт синтеза, опыт рождения идей, создания их систем, и так далее, и так далее. С ним интересно, с философом. С ним интересно, потому что он может увидеть какие-то похожести в совершенно разных вещах, но и только.

Научившись видеть только похожее во всём мире, мы лишаемся возможности действовать практически и мыслить вообще, поскольку всё унифицируется. Законы диалектического материализма — это конец мысли.

Как практик получает свой опыт? Возьмём начальника цеха (самый кондовый практик, уж кондовее нельзя). Откуда и какого характера его опыт? Он попадает в ситуацию необходимости вырабатывать решения. Он использует своё понимание ситуации, свой опыт и вырабатывает решение. Это решение он передаёт непосредственно исполнителям: решение реализуется, он получает обратную связь. И видит, что его решение было некачественным, неполным, не таким, не сяким; или наоборот: полным, качественным, разрешившим коллизию. Тут же возникает следующая ситуация. Наряду с ней возникают ещё ситуации: и параллельно, и последовательно — постоянно возникают ситуации, в которых практик должен принимать решение. Он принимает решение — запускает его в жизнь — получает обратную связь — корректирует своё представление о ситуации, о людях, их мотивации — опять принимает решение — передаёт его — и так далее…

Практик живёт в мире непрерывного натурного эксперимента. И в результате этого натурного эксперимента у него возникает практическое знание о мире. То есть он научается не столько типовым решениям в типовых ситуациях, как раньше думали (это уже «научная порча»), а научается генерировать решения в соответствии с меняющимися ситуациями и требованиями этих ситуаций. То есть не типовое решение в типовой ситуации, а генерирование идей и запуск их в действие, в реальную жизнь. Проделывая это десятки, сотни и тысячи раз он обучается этому процессу. Когда говорят, что это сильный, опытный руководитель, то первая черта этого руководителя — уметь в новой, незнакомой, абсолютно неразрешимой сверхсложной ситуации принимать решения, которые срабатывают.

Вот что такое менталитеты практика и философа. Философ может рассказать практику «о мирах», углубить его понимание и так далее, но здравый смысл, здравый рассудок практика, адекватно отражающий мир, формируется из другого источника. И в центре опыта практика — не обобщающие, не типизированные модели (как у нас в книжках по управлению), а уникальные ситуации и единичные решения. Нет двух похожих решений, потому что нет одинаковых ситуаций.

Когда мы исходим из уникальности ситуации, проблемы, задачи, ясно, что руководитель, чтобы разрешить эту уникальную проблемную ситуацию, должен выдавать всё время новые решения. Что он и делает. Но мы ему всё время отказывали в уникальности его решений. Потому что мы этого механизма раньше не понимали. Мы думали, что он типичные решения учился «гнать» в типичных ситуациях.

Второе размышление

Называется «ситуационный подход в управлении». В конце 1970-х — начале 1980-х годов я учился в аспирантуре Всесоюзного научно-исследовательского института системных исследований. Тема у меня была связана с развитием организаций. Тогда же я познакомился с ситуационным подходом в управлении. Меня всегда поражало то, что в концепциях ситуационного подхода повсеместно утверждалось, что все ситуации уникальны. И что раньше неверно считали, что в конкретной ситуации может быть одно единственное, идеальное, самое лучшее решение. Смена управленческой парадигмы в конце 1960-х — середине 1970-х годов состояла в том, что специалисты в области управления перестали считать, что в ситуации может быть единственное самое лучшее решение.

И начали утверждать, что в любой ситуации может быть бесконечное множество хороших решений. Новую парадигмообразующую идею здесь достаточно легко вычленить. Это и есть смена парадигмы управленческого мышления.

Как только начали переходить в другой способ мышления, сразу возник вопрос. Если все ситуации уникальны, то как же тогда с принятием решения, со всеми алгоритмами, с автоматизацией и прочее, и прочее, и прочее? Оказалось, что системы автоматизации и принятия решений не работают и что все разработки в этом плане абсолютно непрактичны, эффективность управления не повышают.

В ответ на кризис автоматизации первой волны начались глубокие разработки теоретических и философских проблем этой области.

Оказалось, что автоматизировать никакую деятельность невозможно вообще. К этому пришли специалисты и с одной, и с другой стороны: методологи и автоматизаторы. Можно спроектировать автоматизированную деятельность. То есть можно изначально спроектировать и создать другой тип деятельности. Создать модель деятельности нового типа, которая органично включает в себя иные средства, скорость работы с информацией, технологии и так далее — это возможно. Новая модель деятельности уникальна по отношению к старой.

Собственно, отсюда и пошла новая волна методологических разработок в области автоматизации управления и автоматизации производственных процессов. Таким образом, ситуационный подход в управлении дал ещё один мощный толчок и доворот внимания специалистов, которые этим занимаются, к уникальности единичности и неповторимости ситуаций, деятельности руководителей, вырабатываемых и реализуемых ими решений.

Третье размышление

Следующий шаг в развитии представлений об уникальности я связываю с Вернером Эрхардом и Денисом Перси. Это совершенно другой подход, другие авторы, другая сфера. Я нашёл у Эрхарда и Перси идею, которая связана с единичностью, уникальностью.

То, что происходит здесь и сейчас — область непосредственного действия, непосредственного ощущения, непосредственного присутствия. Здесь и сейчас — без и вне времени — это самая сложная идея для понимания. В категории и в явлении «здесь-и-сейчас» время исчезает. И наступает истинное бытие.

Ещё с одной стороны доворот»: каждое мгновение «здесь и сейчас» мы фиксируем сейчас. Когда попадаем в это мгновение, — сейчас, сейчас… через несколько мгновений… мы опять «сейчас». То есть для «сейчас» нет течения времени. Для прошлого — есть, для будущего — есть.

Прошлое — это концепция. Это рассказ, интерпретация. И каждый раз, когда у нас в стране сменялись политические элиты, переписывалось прошлое нашей страны. Каждый раз, начиная с 17-го или 16 веков. А может быть и раньше. Появляется Фоменко и говорит: Ба, да Владимир Мономах — это и есть хан Батый. Огромное количество компьютерных экспериментов, огромное количество исторических свидетельств показывают, что никакой орды не было. Что орда — царство Владимира Мономаха. Как интересно! Историки набрасываются на Фоменко, рвут его на части. Говорят, что всё это неправда. А Фоменко по пятьсот страниц тома выпускает, где анализирует едва ли не на зуб, вкус и вес каждый черепок тех времён, каждое свидетельство того, что там было. Я уж не говорю о нашей любимой коммунистической партии, которая всю историю кромсала так, что её вообще узнать невозможно. Ну и когда наступила перестройка, — опять у нас другая страна была в прошлом, опять новые рассказы о России и новые интерпретации. Я насчитал пять стран, в которых я жил: Советский Союз сталинского времени, страна после культа личности, страна шестидесятых годов, брежневского застоя и Россия перестроечная. И прошлое у этих пяти стран было совершенно разным.

Я уже не говорю о будущем. Здесь почти такая же вольница, как и в рассказах о прошлом. Здесь мы прогнозируем, проектируем, рассказываем о разных будущих. Наш коллега из Эстонии Эрик Терк создал Институт изучения будущего.

Кто-то будущее проектирует, строит, кто-то изучает, кто-то предвидит, кто-то «выбрасывает вперёд» и утверждает, что мы сейчас такие, поскольку у нас то будущее, какое есть. Мы детерминированы не прошлой жизнью и не прошлыми многочисленными рассказами, а детерминированы тем, что нас ждёт впереди. Нами управляет будущее, как говорит Эрхард, а в будущем нас ожидает одна смерть. Следовательно, смерть — это главный механизм, управляющий всеми нашими помыслами, стремлениями и свершениями. С чем вас и поздравляю.

Итак, вечное «сейчас» не имеет длительности, но — вечно. Перси говорит: сейчас, сейчас, сейчас… в сейчас нет времени. В это уникальное «сейчас» пытаются попасть миллионы, если не миллиарды людей Востока. Все восточные — индийские, китайские и другие учения — конечной целью своей имеют научить человека попадать в «здесь-и-сейчас», потому что только в «здесь-и-сейчас» начинается истинное бытие. Там исчезает время, там весь мир раскрывается нам теми самыми бесконечно многообразными красками, сложностью, яркостью, «настоящестью», бытийностью. Они это называют «нирвана», кто-то называет это «сатори», кто-то ещё как-то. Важно то, что человеку пытаются помочь из временного континуума, из разорванного во времени сознания перейти в точку единственно бытийного существования — это здесь и сейчас.

Четвёртое размышление

Переплетающееся по идеям с предыдущими, связано с именем Г. П. Щедровицкого. Речь пойдёт только об одной его идее — схеме воспроизводства культуры. Это базовая методологическая схема, отталкиваясь от которой, начиная с которой, и развивая которую, выстраиваются все системо-мыследеятельностные конструкции и другие методологические схемы.

Выглядит она таким образом: сверху вниз рисуется ряд квадратиков, между ними стрелочки. В каждом квадратике написана буква N — норма, норма как репрезентант культуры. Транслируется культура в форме простого «перетекания» нормы из квадратика в квадратик. Из места в место. Влево от каждого квадратика наискось и вниз идут стрелочки. На конце стрелочек бесформенные кружки. Это ситуации и действия. Вправо что-то там тоже идёт, но это неважно. Эта базовая схема привлекла меня потому, что ситуации при непрерывности трансляции культуры порождаются без причинно-следственных связей между собой. То есть они порождаются как бы случайным образом. Между этими ситуациями отсутствуют причинно-следственные связи. Если и присутствуют какие-то связи, то между квадратиком «N», стрелкой и самой ситуацией. То есть ситуацию порождает некоторая норма. Вспомните базовую схему онтосинтеза: человек проецирует свой образец (норму?) на материал мира, в результате чего возникает объект.

Итак, непрерывная трансляция норм; ситуации не связаны причинно-следственными отношениями. Они порождаются независимо друг от друга. Они уникальны и единичны.

Пятое размышление

Как же «пощупать» эту бытийность, то, что происходит в действительности, рождающиеся спонтанно ситуации, которые не зависят друг от друга, которые как-то живут «здесь и теперь»? Ответить на это вопрос делает попытку ещё один мыслитель — Гарфинкель.

Гарфинкель проявлял интерес к повседневным, будничным действиям людей. Он говорит, что индивиды сами реконструируют упорядоченность дел из наличного разрозненного многообразия повседневных действий, ситуаций. Смотрите, из них люди конструируют упорядоченность. То есть опять попытка «схватить» на уровне бытовых процессов обычной жизни человеческой, любого человека, попытка «схватить» то, что всё время ускользает. Гарфинкель использовал метод разрушения стабильных и упорядоченных повседневных социальных ситуаций. Это интереснейшая попытка посмотреть на ситуацию со стороны обыденной жизни людей. То есть не философствование, не построение каких-то схем, как у Г. П. Гарфинкель делает попытку зацепиться, поймать бытийность непосредственно в жизни людей. И она появляется, когда разрушается норма, по которой люди бездумно действуют в обыденной жизни.

Шестое размышление

О. Генисаретский видимо сильно тосковал по бытийности. В статье «Георгий Щедровицкий и Жиль Делёз» он сделал мощную попытку ухватить это утекающее многообразие, утекающую сквозь пальцы бытийность. Он говорит о событии, вводит категорию «событие». Она не только делёзовская, она и раньше использовалась в форме понятия «ситуация». Когда я работал над этой темой, я мыслил ситуацию как событие. Ситуация у меня случалась, возникала, а потом распадалась.

Итак, Генисаретский развил концепцию события. Он говорит о самоценности свободного события, мыследеятельности и бытия. Он говорит о том, что событие замечаемо здесь и сейчас. Событие свободно от сторонних воздействий, от наших собственных воздействий. Событие свободно от своей свершённости. Событие — это не продукт жизнедеятельности, мышления или мыследеятельности человека. Мы не приватизируем его, мы не претендуем на то, что породили это событие. То есть событие, когда оно случается, оно свободно. Вот оно случилось!

Мышление дефинициями и определениями — убогое, старое научно-предметное явление, которое свойственно «тупым натуралам», и методологи давно от него отошли. На уровне словарных значений работать неинтересно. Генисаретский, представляя читателю событие, даёт облако смыслов, порождающих смысл слова «событие». Это — особый способ мышления.

Мы стараемся работать не на уровне значений, а на уровне смыслов. Значение — это то, что в словаре написано напротив слова, а смысл — это то, что возникает в ситуации, и в событии. Поэтому, смысл невозможно описывать в терминах «значений» Смысл возникает совершенно в другой реальности.

Идём дальше. Генисаретский задаёт себе ряд вопросов, и, пытаясь отвечать, строит некое смысловое поле, смысловое пространство. В этом смысловом пространстве возникают точки кристаллизации смыслов. И вот когда ты их схватываешь, у тебя наступает понимание. И когда наступает понимание, ты уже к мышлению «тупого натурала» не вернёшься.

Итак, где произошло событие? В сознании, коммуникации, игре, жизни, в чём, в каком процессе, каком пространстве? Это приглашение к размышлению Чему принадлежит? Ещё один интересный вопрос. И интересный ответ: событие может принадлежать платоновской Академии. Была некоторая ситуация, когда Платон создал свою Академию, где учились тридцать учеников. И он проводил беседы по типу тех бесед, которые с ним когда-то вёл Сократ. Событие, которое здесь и сейчас происходит, может принадлежать по структуре, по духу, по типу, по бытийности платоновской Академии. Оно может принадлежать будущему. Это другое отнесение. Может быть то, чем мы сейчас с вами занимаемся, то пространство свободы мысли от границ, которое мы пытаемся здесь реализовать, принадлежит будущему, а не платоновской Академии? Там всё-таки парадигматика довольно жёсткая была. В зависимости от того, чему принадлежит событие — разные способы работы с ним.

Ещё вопросы: кем, чем оно было рождено? Ну и так далее. Так вот, О. Генисаретский предлагает фактически сократовский метод для того, чтобы раскрыть смысл не понимаемого нами на рациональном уровне. То, что мы чувствуем, что событие — это нечто происходящее, или произошедшее, или, может быть, произойдёт в будущем, — схватывается интуитивно. Это некоторое гуссерлевское «усмотрение сущности». Благодаря вопросам мы начинаем различать события мыслительно. Генисаретский при этом говорит о том, что нужно развивать способность различать события.

Мы всё время задаем вопросы: что произошло? Что ты сейчас делаешь? Что сделал? Когда на наших коммерческих семинарах выступающий, произнося некоторый текст, одновременно пытается «унасекомить» консультантов, «лизнуть до гланд» начальника и «похоронить» оппонента — бывают такие политизированные, гибкие, многоплоскостные люди — я мгновенно это отслеживаю, потому что у меня распознавалка есть. И я задаю ему вопрос: «Что ты сейчас делаешь?» Он отвечает: «Я сейчас делаю доклад». Я говорю: «Что ты делаешь своим докладом? Какая интенция, направленность?» Естественно он не признается. Тогда я обращаюсь к аудитории и говорю: что сейчас сделал докладчик? И тут они все выдают… Оказывается, люди прекрасно видят, чувствуют, осознают, что делают люди вокруг них. Они набрасывают такую богатую палитру того, что человек делает, что я никогда не додумался бы до этого. Потому что они его лучше меня знают и лучше прочитывают. По его интенциям, по целям, по направленности удара, по «торпедам», которые он посылает и куда он их посылает.

Генисаретский говорит о том, что людям нужно учиться, развивать способность видеть, осознавать то, что с ними происходит. Они могут только ретроспективно, вспоминая что-то, концептуализировать, строить интерпретации, рассказы рассказывать о том, что произошло. А в момент события они не осознают этого события. И научившись распознавать крупные события мы тем самым получаем в руки компас, как нам действовать дальше, чтобы наши действия, мышление и жизнь были эффективными. Он интересную формулу для этого придумал: надо уметь вышелушивать уже случившееся… Вышелушивать — очень ёмкое слово. Дальше он ставит события в разные контексты: ну например, в контекст: ситуация-состояние-событие. Событие — это очень быстрое состояние.

Ещё несколько аспектов обсуждения события. Виртуально исчезающая форма события, неуловимость события — сложность, о которую ты сейчас бьёшься как о стекло. И многие бьются.

Оно неуловимо, его очень трудно вписать в категориальную рамку или в какие-то рамки, потому что, как только мы его пытаемся представить на модельном уровне, границы расплываются, оно исчезает: вот виртуальный характер события.

Событие не имеет длительности. Смотрите, как это пересекается с тем, что Перси говорил. У Генисаретского событие не имеет длительности, значит событие — это вечное сейчас, так получается. То есть когда мы внутри события, то мы в вечности. «Оно случается»: событие в мышлении — высшая форма существования мысли. Отсюда: человека можно убить — но лишить его событийности невозможно. Для него всё равно будут те события, которые есть, которые он осознал, пережил.

Отсюда сила тяги к событийности. Какая-то неуловимость, неухватываемость, но страшная прочность на протяжении всей человеческой жизни.

«… Не столько «здесь и сейчас», — говорит Генисаретский — сколько «тут и вдруг». Совершенно новая категория: вдруг. Ну, «здесь-тут» — различие несущественное. А вот «сейчас» и «вдруг» — из разных плоскостей. Сейчас — это в данное мгновенье, а вдруг — это внезапно. Другой понятийный ряд.

Естественно, событие принципиально не транслируемо. Потому что оно случается, и оно живёт в том, что оно случилось — в сознании, в памяти, оно структурирует как-то наше сознание, структурирует нашу деятельность, в следах своих живёт…

Ещё интересный поворот, ещё один контекст. Цепь событий — это судьба. Они причинно-следственно не связаны между собой, и поэтому: какова цепь, такова судьба. В жизни человека судьба — это цепь несвязанных между собой событий. Это ещё один поворот на уровне онтогенеза человеческой жизни. События в цепи не связаны причинным, целесообразным или функциональным образом. Она органически цельна. Собственно, цепь событий — по Генисаретскому, у Жиля Делёза — у него серия. Он использует также понятие «поток событий».

Седьмое размышление

Жиль Делёз со своим соавтором Гваттари поставили вопрос о событии, пощупали, что это такое, попытались осознать на уровне облака или пространства смыслов. Далее они выстраивают последовательность событий, как у Г. П. — последовательность ситуаций, деятельности в схеме трансляции культуры.

Делёз называет поток событий серией и вводит понятие «бисериальность». Он говорит, что можно помыслить две параллельных серии событий.

Эрхард как-то высказал следующую мысль: дихотомичность наших построений не есть свойство мира. Это свойство нашего мышления. И поэтому, когда мы говорим «чёрное-белое», «да-нет», «плюс-минус» — это не свойство мира, это свойство нашего мышления. Мы навязываем миру дихотомичность. С тех пор как я познакомился с этой мыслью, я перестал, или, по крайней мере, стараюсь не мыслить дихотомично, потому что я знаю, что это заблуждение. Это неправильно, не соответствует органике мира. В нём этой дихотомичности нет.

Как только я увидел делёзевское слово «бисериальность», у меня мгновенно родилась мысль о «полисериальности»… Как только я ставлю вопрос о полисериальности событий, а цепь событий — это судьба, возникает «полисудьбинность».

Отсюда, можно помыслить множество судеб одного и того же человека. Высший же пилотаж мысли — это введение понятия «полисубъектность».

Восьмое размышление

Меня глубоко затронуло описание Жилем Делёзом явления, которое он назвал «концептуальный персонаж». Анализируя описание Делёза, Генисаретский говорит, что этот концептуальный персонаж Делёза у Г. П. означает производство суверенной субъективности. Многие вспомнят, что Г. П. иллюстрирует это «морковками». У многих методологов в тексте — «морковки». Эта «морковка» — методолог, эта — методист, эта — практик, управленец, эта — коммуникатор, эта — научный предметник. И так далее… Все они и есть суверенная субъективность. И они же — концептуальные персонажи.

Всё, что Жиль Делёз говорит о концептуальном персонаже, великолепнейшим образом можно отнести к «морковкам» Г. П. Концептуальный персонаж, по Делёзу, — не представитель философа (или методолога, консультанта, говорим мы).

Философ — телесная оболочка его главного концептуального персонажа. Когда я рисую консультанта, то это мой концептуальный персонаж, а я как человек являюсь физической оболочкой для этого концептуального персонажа. Я его вынес из своей физической оболочки и положил на концептуальную площадку — поле коллективного мышления, которое там осуществляется.

Итак, философ — это главная оболочка его концептуального персонажа и других концептуальных персонажей (вспомните мою «полисубъектность»). Концептуальные персонажи — высшие заступники и истинные субъекты его деятельности, его философии, его мышления — вот этого философа.

Когда я от имени консультанта по управлению начинаю выстраивать схематизм, это и есть действие истинного субъекта. Я его «вынул» «из головы», «положил» на площадку мышления, он у меня работает, это — моё. Потом я его вбираю назад, в свою телесную оболочку, и пошёл дальше. Потом где-то опять его выну… И последняя делёзовская мысль, переструктурирующая мышление.

Имя философа — псевдоним его «персонажа».