Медиа: история экспансии.
Цикл лекций.
Часть V. ('')едиа и революция. Критическая теория общества. Технология и власть

Введение. Критическая теория общества

Каждый человек обладает определённой идеологией, — некоторой «концептуальной схемой», системой, посредством которой он осмысляет и «переживает» материал своей жизни. Эта система может состоять из концепций, идей, образов, мифов и так далее. Вопрос об истинности и самобытности идеологии непрост. Традиционно считается, что идеология не связана напрямую с сознанием. Сознание работает в довольно свободном режиме, производя изолированные образы или представления. Между тем, только система представлений и образов составляет идеологию. Идеология только частично — продукт нашего сознания; частично же — продукт внешних влияний: сознательно и бессознательно усвоенных мифов, образов и усвоенных принципов их систематизации.

Если в историческом прошлом, в традиционном обществе, формирование идеологии происходило автономно от государственных аппаратов, посредством традиции (государственные аппараты были слиты с традицией), то при переходе к индустриальному обществу, при замещении значимости традиции доминантой капитала, формирование идеологии стало функцией специализированных учреждений. Какими целями руководствуются такие учреждения? Поддержание производства — центрального звена индустриального общества, и, значит, поддержание существующего порядка происходит посредством воспроизводства, то есть повторения, пополнения производительных сил (машин, знаний) и трудовых ресурсов. Трудовые ресурсы должны представлять собой определённым образом сформированных людей. Технически образованные, но не подчиняющиеся обществу трудовые ресурсы — не функциональны. Поэтому индивиды — члены общества должны быть подчинены идеологии государства, у каждого из них должна быть сформирована идеология, соответствующая государству, доминирующему строю, аппарату власти.

У итальянского марксиста Антонио Грамши есть понятие «гегемонии» — способности доминирующего класса и государственного аппарата обеспечивать своё лидерство, не прибегая к насилию. Гегемония осуществляется через определённые институты, которые вводят основные составляющие доминирующей идеологии во все базовые структуры общества в виде убеждений, норм, привычек. Каковы способы такого ввода, формирования идеологии, манипуляции и контроля? В настоящее время это, конечно, разнообразные коммуникационные и информационные медиа, масс-медиа. Ключ к контролю, к утверждению и укреплению государственного строя находится в сфере культуры и идеологии. Культурный империализм воспроизводится посредством медийного империализма.

В философской традиции есть направление так называемой социальной философии — то есть философии, ориентированной на общество, на проблемы организации и функционирования общества; школы, анализирующей власть, системы контроля, личностное пространство индивида. Считается, что социальная философия происходит из философии истории (Иоганн Готфрид Гердер, Георг Вильгельм Фридрих Гегель, Освальд Шпенглер, Арнольд Джозеф Тойнби, Генрих Риккерт, Вильгельм Виндельбанд), — но эта связь прервана.

Маркс, например, в его рассуждениях о базисе и настройке, об абсолютной и прибавочной стоимости, является типичным социальным философом. Философия Маркса в целом оказала значительное влияние на западную философию ХХ века. Для философских школ, использующих идеи Маркса, существует отдельный термин — неомарксизм — используемый для того, чтобы отделить их от политизированного марксизма стран социалистического лагеря. Центральное понятие философии Маркса, используемое неомарксистами — это понятие отчуждения. Отчуждение у Маркса — процесс утраты человеком контроля над результатами своей деятельности, над процессом собственной деятельности и, в итоге, над самим собой. Общество изменилось, фабрики и рабочие переродились, а отчуждение укрепилось и умножилось, лишь несколько видоизменившись. Сегодня отчуждение происходит не только на уровне физических сил, но и на уровне индивидуальности, личностного процесса; отчуждение как отнятие способности к самостоятельному уникальному человеческому мышлению — посредством новых технологий, применяемых в своих целях властью. К школам, изучающим феномен отчуждения, идеологии и манипуляции, анализирующим роль технологий в происходящем, относится Франкфуртская школа, занимавшаяся критической теорией общества.

Франкфуртская школа

Франкфуртская школа — группа учёных, объединившихся в 1930 году вокруг Института социальных исследований во Франкфурте, возглавляемого Максом Хоркхаймером. После прихода к власти в Германии национал-социалистов Институт переехал в Париж, а затем в Нью-Йорк. В 1949 году исследователи возвратилась во Франкфурт. Основные сотрудники Института: Теодор Адорно, Герберт Маркузе, Вальтер Беньямин, Эрих Фромм. Центральная фигура второго поколения — Юрген Хабермас. Школа оказала гигантское влияние на интеллектуальную жизнь Европы и на её революционные движения; и даже после её официального закрытия (в 1970-е годы) идеи школы продолжали оказывать влияние на мировые демократические, антивоенные, феминистические течения. Традиционно школу причисляют к нео-марксистскому направлению, хотя в работах её членов — следы разнообразных влияний.

Центральная направленность занятий Института уникальна. Руководитель школы Макс Хоркхаймер писал, что философия в ХХ веке призвана помочь человеку выстоять под натиском тотальности, должна помочь ему уклониться от тех форм организации жизни, которые навязываются властью. При этом Хоркхаймер отвергает принцип революционного вмешательства. Ведь и агрессивные революционные практики с лёгкостью будут переварены и усвоены системой. Единственной неотчуждённой формой деятельности сегодня оказывается критическое мышление. Главное в этой позиции — ориентация философа на разработку теории общественного процесса, на анализ экономических структур и культурных феноменов, который будет способствовать разработке стратегий поведения для уклонения от подчинения системе тотального потребления, от контроля со стороны власти. Задачи школы критической теории — критика товарного фетишизма, идеологии потребления, анализ индустрии культуры, выявление зон контроля и манипуляции со стороны власти; анализ способов манипуляции, происхождения существующего положения вещей. Франкфуртская школа первая в западной философии обратилась к анализу масс-медиа как средства манипуляции и подавления личности.

Центральные и наиболее известные работы Института — книга «Диалектика просвещения» — совместная работа Адорно и Хоркхаймера 1947 года и книга «Одномерный человек» Маркузе 1964 года. Адорно и Хоркхаймер стояли во главе школы, и их книга — своеобразная точка отсчёта, хотя и не первая работа школы. Маркузе же стал самой популярной фигурой течения, а его книга, соответственно, — бестселлером. В 1960-е годы Маркузе принимал активное участие в молодёжном движении, став идеологом «молодёжной революции».

Исходный пункт этих двух работ общий: «Никогда прежде история не знала такого господства, тотального всепроницающего господства и контроля общества над индивидом». Такого господства, которое усмиряет контр-силы не с помощью террора, а с помощью Техники, с помощью Медиа, и в этом — главное отличие такого типа общества от прежнего. Прежнее господство теперь преобразовано в администрирование. С помощью технологического прогресса сейчас во всех областях человеческой жизни, даже самых интимных, установлен тотальный контроль и управление.

Пример. Мобильные телефоны — крайне удобные средства связи, позволяют найти человека, где бы он ни находился, с тем, чтобы, например, вызвать его на работу или заставить думать о требуемом (или лишить собственного свободного внутреннего пространства). И это лишь один незначительный пример.

«Казалось, что, если технический прогресс и механизация переведут жизнь человека по ту сторону Необходимости, избавят его от необходимости заниматься каждодневным трудом, он сможет реализовать себя, стать бы по-настоящему свободным. На деле получается обратное, — аппарат налагает свои экономические и политические требования контроля для защиты достигнутого уровня благосостояния как на рабочее, так и теперь — на свободное время. Как на материальную, так и на интеллектуальную культуру». Оказывается, что, чем выше уровень благосостояния общества, тем глубже общество проникает в индивидуума, тем больше от него требует, тем тщательнее его контролирует. Для поддержания строя более высокого уровня необходим тотальный контроль; общая идеология, проникающая в самые личные сферы жизни индивида. Развивающееся индустриальное общество может удерживать своё положение путём мобилизации, организации и эксплуатации всех ресурсов — технических, научных, интеллектуальных, других. Общество должно быть целым, единым — поверх личных, индивидуальных интересов и свобод. Свобода вообще теперь становится «свободой от» — свободой от политики, которую невозможно реально контролировать. Свободой от индивидуальной мысли — поглощённой средствами массовой коммуникации и различными воздействиями на сознание.

Сам способ организации современного общества делает его тоталитарным: здесь имеется в виду не террор, а экономико-техническое координирование, осуществляемое за счёт манипуляции потребностями. Наиболее эффективный способ подавления протеста — насаждение выгодных аппарату материальных и интеллектуальных потребностей. «Интенсивность, способ удовлетворения и даже характер небиологических человеческих потребностей всегда были результатом преформирования. Возможность делать или не делать, наслаждаться или разрушать становится или не становится потребностью в зависимости от того, является ли она желательной для доминирующих общественных интересов». «Человеческие потребности историчны, поскольку подпадают под действие доминантных норм», — пишет Маркузе.

Истинные и ложные потребности

«Ложными» Маркузе называет те потребности, которые навязываются индивиду социальными интересами в процессе его подавления, — их удовлетворение приносит индивиду значительную радость, но это не то счастье, которое следует защищать. Такая радость сковывает развитие способности распознавать недуг целого и находить пути к его излечению. Результат удовлетворения таких потребностей — эйфория в условиях несчастья. Большинство преобладающих потребностей — ложные. Контроль над ними недоступен или мало доступен индивиду. Но, независимо от того, насколько индивид отождествляет себя с ними, они — продукт доминирующего, подавляющего общества.

Безоговорочное право на удовлетворение имеют лишь первостепенные потребности: питание, одежда, жилье, — в соответствии с достигнутым уровнем культуры. Остальные потребности любым сознанием должны подвергаться проверке. Право на окончательный ответ принадлежит самим индивидам, но только если они свободны настолько, чтобы дать собственный ответ. А эта граница теперь крайне размыта.

В наиболее развитых странах произошла трансформация общественных интересов в индивидуальные, и теперь различие между ними часто кажется чисто теоретическим. Возможно ли разграничить СМИ как средство информатизации и как агент манипуляции сознанием? Автомобиль как фактор беспокойства и удобства? Общественный механизм совершенен: его способность превращать в потребность неумеренное потребление, конструктивно использовать разрушение не знает границ. Общественный контроль теперь коренится в потребностях, навязываемых обществу.

Формы общественного контроля технологичны. Навязывание ложных потребностей происходит посредством медиа-технологий, — посредством наполнения их определённым содержанием, а также благодаря природе их функционирования — технической повторяемости, вездесущности и так далее. Но неверно думать (Маркузе утверждает, что это было главной ошибкой Маркса), что техника, медиа-технологии сами по себе нейтральны, и лишь их принадлежность аппаратам власти определяет их направленность. Наше общество организовано механистически, и любая машина превосходит силу индивида или даже группы индивидов, — следовательно, машина становится самым эффективным политическим и социальным инструментом. Кроме того, техника стала универсальной формой материального производства, и, как следствие, она вольна предоставлять и свой проект «мира».

Но главное не в том, что общество и производство образованы по типу машины и потому с лёгкостью управляемы ей же по тем же принципам, — а в том, что именно научно-техническая рациональность, детерминация логического и практического Разума, необходимая для создания машин и медиа-технологий, и для научного прогресса в целом, неизбежно ведёт к господству и манипуляции в качестве общественной формы жизни.

Мы подошли к вопросу происхождения такой системы контроля, вопросу, который занимал всю Франкфуртскую школу в целом: «Почему западная цивилизация на высоком этапе развития впала в новый тип варварства?» Как возникли такие системы подавления? Франкфуртцы здесь оставляют концентрацию на анализе систем экономики и власти и выходят на исторический и метафизический уровень. Главный посыл Франкфуртской школы в том, что причина коренится не только в экономических формах, а в наличии некоего «принципа господства», пронизывающего западную цивилизацию с самого начала её развития. Человек пытается полностью подчинить себе природу. Но подчинение природы сопровождается и подчинением человеческой природы, — подавлением всего иррационального, непосредственного. Идеал рационального поведения, рационального мышления лежит в глубинных основах западной цивилизации. Вездесущий «принцип господства» над природой, собой) ведёт к господству человека над человеком. И это стремление к господству, к подавлению, как генетическая память, формирует не только сознание человека, но и бессознательные влечения с помощью машины культуриндустрии.

История

Маркузе выдвигает предположение, что-то общество, которое мы имеем — этот ненаучный результат — есть результат специфического общественного применения науки. Всё началось с попыток покорения природы, с необходимостью господства над природой с помощью разума и техники, что привело к истолкованию её в терминах математических структур. Природа стала измеряемым материалом.

Раньше природа была объективной. Раньше вообще существовали объект и субъект. Традиционным, например, было понятие, что Разум — это синтез субъекта и объекта как синтез противоположностей. «Диалектическая логика философии понимала «противоречие» как «необходимость», принадлежащую самой «природе мышления», действительности, в которой Разум связан с Неразумием, а иррациональное — с рациональным». Этот способ мышления и жизни — логика противоречий, восстаёт против квантификации, математизации, — и потому сейчас отмирает. Теперь нет места делению на объекты и субъекты, Хайзенберг: «Старое деление мира на объективные процессы в пространстве и времени и субъектное сознание, которое эти процессы отражает, больше не является подходящим исходным пунктом для нашего понимания современной науки». Установился одномерный научный универсум, в котором природа «объективно связана с сознанием», то есть с субъектом.

Таким образом, наука о природе развивается под знаком технологичности, которая рассматривает природу как потенциальное средство, управляемую и организуемую материю, находящуюся в полной зависимости от субъекта — носителя научного Разума. Исчисляемость, математичность отделила действительность, природу от присущих ей метафизических целей. Как следствие, — установка на господство и силу математического Разума отделила истину от добра, науку от этики. Наука не в состоянии постигать природу научно в терминах «конечных причин». Истинное Знание и Разум требуют господства над внутренней природой человека, над чувствами, — если не освобождения от них (Логос и Эрос). Индивидуальные, не поддающиеся квантификации качества лишь преграждают путь научной организации вещей и людей и мешают извлекать из них поддающуюся научному измерению силу. Всё может быть понято наукой только в терминах общих законов. За пределами этой рациональности человек живёт в мире ценностей, которые отделены от объективной действительности науки. Такие человеческие ценности становятся неверифицируемыми, непроверяемыми научными методами, — а значит, субъективными. «Метафизическая санкция научно неверифицируема, следовательно, она недействительна. И тем более недействительна, чем более поднята над реальностью. Все идеи (Добро, Справедливость) не могут быть научно обоснованы и в терминах науки остаются делом предпочтения». Таким образом, и сам человек, отделённый от метафизических смыслов, измеренный и научно определённый, становится материалом для научной манипуляции.

Манипуляция заложена в самом научном инструментарии. Этот процесс начинается с алгебраизации геометрии, заменяющей «визуальные» геометрические фигуры чисто мыслительными операциями. Макс Борн: «Теория относительности… никогда не отказывалась от попыток приписать какие-либо свойства — материи. Но часто измеримое количество является не свойством объекта, а свойством его отношения к другому объекту. Большая часть измерений в физике имеет дело не с самими интересующими нас объектами непосредственно, а с некоторого рода их проекцией». Таким образом, высказывание в физике может быть сформулировано безотносительно к действительному наблюдателю, — и «возмущение посредством наблюдения» вызывается не наблюдателем, а инструментом как «физическим объектом». Никто не утверждает, что философия современной физики отрицает или подвергает сомнению реальность внешнего мира, но она откладывает суждение о том, какова эта действительность сама по себе. Оно усиливает сдвиг со «Что есть?» на «Каким образом?» — на практический, инструментальный аспект. Устанавливается специфическое практическое отношение как к природе, так и к субъекту.

Итак, законы Разума раскрываются как техника расчёта и манипуляции. «Технологическая трансформация природы включает в себя и технологическую трансформацию человека. В то время как наука освобождает природу от присущих ей целей и лишает материю всех её качеств, кроме подающихся измерению, общество освобождает людей от метафизической ответственности и «естественной» иерархии личной зависимости и связывает их друг с другом в соответствии с поддающимися измерению качествами — как единицы абстрактной рабочей силы, измеряемой в единицах времени».

Поскольку все процессы происходят под знаком технизации, — технологическое a priori является политическим a priori. Правильное отношение — это технический подход, правильный Логос — Техно-Логия, правильный проект — технологическая действительность. Таким образом, Разум раскрывается как логика господства. Это присуще науке и Разуму даже там, где они не преследуют никаких практических целей, — поскольку сами изложенные принципы современной науки были структурированы таким образом, что они служат концептуальным инструментом для управления.

Культуриндустрия

«Культуриндустрия» (так называется отдельная глава в «Диалектике просвещения» Т. Адорно и М. Хоркхаймера) — ключ к контролю, к утверждению и укреплению общественного строя находится в сфере идеологии и полностью формируется в сфере культуры посредством медиа. Для контроля и манипуляции, для создания ложных потребностей и формирования нужной идеологии, для поддержания принципа господства создана целая индустрия — культуриндустрия. Культуриндустрия как поставляет чувственно данную реальность, так и контролирует механизм переработки этой реальности внутри человека (механизм, который раньше формировался с помощью культурной традиции). «Кино и радио уже более не требуется выдавать себя за искусство, — они и сами называют себя индустриями. Они производят замкнутый круг между манипуляцией и потребностью, являющейся реакцией на неё, — и делают всё более плотным единство системы». Техническая рациональность, схема культуры, — сегодня является рациональностью самого господства как такового. Техника культуриндустрии была превращена в феномен стандартизации и серийного производства, и в жертву было принесено всё то, что всегда отличало логику искусства от логики социальной системы.

Свойства культуриндустрии:

Суть работы культуриндустрии — повторение. Вся система поп музыки, например, основана на повторяемости, — по первым тактам, или, в крайнем случае, по припеву можно с первого прослушивания определить, будет ли популярна песня.

Все характерные нововведения сводятся к усовершенствованию системы массового воспроизводства. Важным становится техника, детали, эффекты, а не содержание, которое уже выхолощено.

В культуриндустрии индивидуум является иллюзорным не просто из-за стандартизации свойственного ей способа производства. Индивидуальность может не принести дохода.

Индивидуальность, бунтарство становится товарным знаком того, кому удалось снабдить производство новыми идеями. Кто сумел заявить о своей неординарности, — тому будет предоставлено место в вершине культуриндустрии.

Любой всплеск спонтанного самовыражения немедленно абсорбируется системой. В Бразилии, например, кампания «Революция Пепси» была разработана как форма молодёжного протеста в репрессивном обществе. Таланты становятся собственностью индустрии ещё до того, как выставляются ей напоказ. «Тот, кто не выказывает конформизма, не хочет работать на индустрию (или постулирует независимость собственной деятельности от власти и общества) обрекается на экономическое бессилие, и, будучи исключённым из производственного процесса, без труда превращается в неполноценного. Он оказывается в таком андерграунде, в котором не только невозможно быть услышанным, но и выжить трудно».

Отказ повиноваться компенсируется материальной основой всё более увеличивающегося удовлетворения.

Индивидуальное редуцируется до случайного и воспроизводится серийным способом. На протест и индивидуальность воздействуют уже «в зародыше». Каким образом воздействуют на протест? Маркузе утверждает, что любое искусство, и положительное, и отрицательное, утверждало разрыв между художественной и социальной реальностью. Искусство всегда — отчуждение, дающее голос протеста несчастному сознанию. Технологическая действительность же подавляет основу художественного отчуждения. Преодоление, отрицание реальности — свойство искусства. Искусство всегда (храм, пещера) повергало людей (раб, господин) в состояние возвышенного страха, изменённого состояния сознания, неведомого им в повседневной жизни. В ритуальном или же ином виде оно содержит в себе отрицание, которое в развитой форме становится Великим Отказом — протестом против существующего. Развивающееся техническое общество устраняет этот зазор. «Другое измерение» поглощается существующим состоянием вещей. Физическая трансформация мира влечёт за собой психическую трансформацию символов, образов, идей. Пространства мира бороздят катера, самолёты, спутники, машины, поезда метро, — и пространство утрачивает характер иной реальности. А вслед за природой его утрачивает и человек.

В человеке и природе раньше всегда было неразложимое ядро, не поддающееся рациональному объяснению и завоеванию, — технологическая рациональность свела его на нет (как говорилось выше, человек вслед за природой интерпретируется как материя, поддающаяся научному исчислению). Одиночество — наиболее важное условие размышления, условие способности индивида противостоять обществу (условие индивидуальности) становится технически невозможным. Технологическая реальность вторгается в личное внутреннее пространство человека, полностью заполняя его. Непосредственная, автоматическая идентификация, свойственная примитивным формам ассоциирования вновь возникает в высокоразвитых странах: однако теперь она является продуктом изощрённого научного управления и организации.

Не только одиночество становится технически невозможным — способность поэтического языка выразить иной порядок зависит от трансцендирующих элементов в языке, «однако тотальная мобилизация всех средств массовой информации для защиты существующей действительности (реклама, например) привела к тому, что сообщение трансцендентного характера стало технически неосуществимо». Произведения, созданные отчуждением, начинают циркулировать в обществе как часть оснащения, служащего либо украшению, либо психоанализу доминирующего положения вещей. Они выполняют коммерческую задачу — продают, утешают или возбуждают.

Новое в культуриндустрии — исключение новизны как таковой. «Все выглядит так, будто бы некой инстанцией был просмотрен весь материал и составлен общеобязательный каталог культурных благ, лаконично перечисляющий все подлежащие отпуску потребителю серии. Идеи были начертаны на небосводе культуры, где, будучи подсчитаны и даже превратившись в числа, они и нашли конечное пристанище, не поддаваясь больше ни умножению, ни изменению».

Культуриндустрия тотальна. Тотальность культуриндустрии служит развлечению. Развлечение — как отсутствие мысли, воображения, способствует обузданию как революционных, так и варварских инстинктов. Получать удовольствие значит — не сметь ни о чём думать, забыть о страдании даже там, где его показывают. Освобождение развлечения — это освобождение от мышления. Такая манипуляция достигает высот в кино: все чувственно воспринимаемые элементы фильма все вместе безотказно и полностью контролируют реакцию зрителя, «они производятся ходом единого в техническом отношении производственного процесса фильма». Всё просчитано — звук, камера, поворот головы, реплика, сюжетный ход. В этот процесс интегрированы все элементы производства картины, начиная с заранее сориентированной канвы романа и заканчивая последним шумовым эффектом. Подлинным содержанием фильма и является эта слаженно воздействующая система. Все элементы фильма построены таким образом, что, хотя для их адекватного восприятия и требуется схватывать все быстро и аккуратно, быть наблюдательным, но именно мыслительная активность при их просмотре для зрителя невозможна, если он не хочет ничего упустить из проносящего перед ним потока кадров. Напряжение является столь хорошо рассчитанным, что, с одной стороны, не перетруждает, и, с другой стороны, не позволяет включить мысль, воображение.

Идеология культуриндустрии:

В целом, все отрасли культуриндустрии служат одной цели — укреплению системы. «Необходимо скрепить все чувства человека с момента его выхода из офиса и до момента его возвращения туда утром и убедить его в необходимости такого стиля жизни». Развлечение становится пролонгацией труда. Зритель не должен иметь никакой потребности в собственной мысли: любая из возможных реакций является предусмотренной самим продуктом, системой сигналов. Культуриндустрия является частью трудового процесса.

Мораль массовой культуры при этом является упрощённой моралью детских книжек вчерашнего дня. «Идеология же разделяется на фотографическое воспроизведение бытия и на ни чем не прикрытую ложь о его смысле, не открыто высказываемую, но суггестивно вдалбливаемую в головы». Такова реклама: что бы ни воспроизводила камера — прекрасно. Лозунг, декларируемый роликом, при этом может быть не связан или даже противоречить изображению. Демонстрация является лучшим доказательством — пусть не убедительным, но подавляющим. Это культ изображаемого факта.

Культура является товаром. Благодаря тому, что под нажимом системы любой продукт вынужден использовать рекламную технику, последняя вторгается и в стиль культуриндустрии. Именно поэтому её продукты сливаются с рекламой. «Монтажный характер культуриндустрии; синтетический, фабричный способ изготовления её продуктов, уже заранее является как нельзя более подходящим для рекламы: благодаря тому, что каждый отдельный момент становится тут отделяемым, взаимозаменяемым и даже технически отчуждаемым от любого смыслового контекста, он всецело предоставляет себя в распоряжение целей, внешних по отношению к данному произведению».

Реклама становится просто искусством, с которым пророчески отождествил её Йозеф Геббельс, искусством для искусства, рекламой для самой себя, чистой демонстрацией социальной власти. Итак, культура и искусство культуриндустрии сливаются с рекламой. Как же обстоит дело с традиционным высоким искусством?

Высокая культура:

Высокая культура Запада по своей сути — дотехнологична. Её герои, как правило, осуждают порядок бизнеса (в классике литературы, например, отражено становление капитализма, но её главные герои — не предприниматели, что у Диккенса, что у Гончарова). В её мире человек и природа организованы не как вещи. Её ритм, время, пространство — в прошлом. Это отжившая культура. Высокая культура всегда находилась в противоречии с социальной действительностью, и наслаждение её дарами было доступно лишь меньшинству. Однако в ней (в отдалении) сохранялась истинность, и «её идеалы редко тревожили действительность». В защищённом пространстве табуированные истины выживали.

Новизна сегодняшней ситуации заключается в том, что произошло сглаживание антагонизма между культурной и социальной действительностью. Ликвидация двухмерной культуры происходит не посредством отрицания «культурных ценностей», а посредством их полного встраивания в утвердившийся порядок и их массового воспроизводства и демонстрации. Они становятся инструментами социального сплачивания. Все сферы культуры приводятся к одному знаменателю — товарной форме. «Интеллектуальная продукция стала неотличимой от материальной, — она становится винтиком культурной машины, изменяющей содержание высокой культуры». Становление личности, печали индивида, становятся объектами ежедневного управления и продажи.

Лишая значения, издавна хранимые образы трансцендентного, путём встраивания их в повседневную реальность, общество свидетельствует о том, насколько возросла способность управлять неразрешимыми конфликтами. «Архетипические мечты подвластны технологическому разрешению. А Гамлет и Эдип теперь — пациенты психиатра». «Анна Каренина» и «Госпожа Бовари» — здесь и во многих других произведениях господство Эроса связано с деструкцией общества. Сейчас, освобождённая от подавления, сексуальность превращается в движущую силу бестселлеров. Сексуальность, освобождённая от сублимированной формы — открыта, безнравственна и потому совершенно безвредна.

Вывод. Искусство лёгких жанров всегда сопровождало автономное как тень. Оно являлось «социальной нечистой совестью серьёзного искусства». И теперь «культуриндустрия губит вовне себя его истину, чтобы репродуцировать её внутри себя в качестве лжи». То есть, сохраняя форму, детали, она выхолащивает заимствованное содержание, видоизменяя его до выгодного культуриндустрии и власти. «Внутреннее чувство, субъективно окрашенный образ истины во все времена был подвластен государству, внешнему по отношению к нему, в большей степени, чем подозревал сам. Культуриндустрией они преображаются в откровенную ложь. И становятся пустословием, добавляемым в качестве приправы в бестселлеры и кинофильмы, чтобы с большей уверенностью можно было подчинять системе самобытные человеческие побуждения».

Самый слабый пункт критической теории общества — её неспособность указать освободительные тенденции внутри существующей общественной действительности. Неспособность дать иной рецепт выживания, кроме критического размышления. Маркузе, например, заканчивает «Одномерного человека» примерно такими словами: «есть те, что посвящают свои жизни Великому Отказу, кажущемуся тем более неразумным, что эта система реально облегчает жизнь».

Заключительный этап деятельности Франкфуртской школы — поиск пространств, свободных от господства, разработка альтернативных моделей жизни, мышления, поведения. Одна из попыток обрисовать пути выхода из кризисного положения принадлежит Юргену Хабермасу — центральной фигуре последнего периода существования Франкфуртской школы.

Поиск альтернативного пространства

Юрген Хабермас («Теория коммуникационного действия», 1981) видит альтернативное пространство, свободную зону, хранителя культурных знаний — в коммуникации, и не только языковой. Сутью коммуникации является взаимопонимание. Взаимопонимание, помимо установки на согласие говорящих и взаимного отказа от субъективизма, включает ещё и общность жизненного мира.

Жизненный мир — это «языково организованный и передаваемый от поколения к поколению посредством культурных традиций запас образцов толкования»:

1. Жизненный мир несомненно наличествует у говорящего.
2. Жизненный мир — общий. Он непосредственен и дан как постоянный фон. Общность жизненного мира предшествует любому разногласию. В отличие от знания она не может быть отвергнута опытом, в крайнем случае — шоковым образом разрушена.
3. Жизненный мир образует среду, контекст, за который невозможно выйти.

Естественные языки консервируют содержания традиций, которые вообще могут существовать только в символической форме. Этот запас знаний обеспечивает участников коммуникации фоновыми убеждениями. Следовательно, категория жизненного мира имеет другой статус, нежели используемые в коммуникации формальные понятия мира.

Жизненный мир в целом сводится к культуре, а сами культурные образцы выступают как ресурсы практики взаимопонимания. В процессе коммуникации, благодаря жизненному миру:

1. Поскольку участники достигают взаимопонимания, они находятся в культурном предании, которое одновременно используют и обновляют.
2. Участники координируют свои действия относительно друг друга, — они основываются на принадлежности к социальным группам и воспроизводят их координацию.
3. Посредством того, что подростки участвуют в коммуникациях, они обучаются ценностям своей социальной группы и приобретают навыки.

Таким образом, коммуникация (коммуникационное действие) служит передаче и обновлению культурных знаний, социальной интеграции, — образованию личностной идентичности.

Раньше эти функции выполнялись самой ритуальной практикой. В примитивном обществе мифологическая традиция, составляющая основное содержание культуры, была непосредственно связана с институциональным порядком. И наоборот, все институты были направлены на поддержание сакральных образов мифа. Функции культурного воспроизводства выполнялись этим слитным единством. Позже произошла рационализация и дифференциация общества. Из Единого были сформированы автономные сферы культурных ценностей: политических, образовательных, социальных, которые стали существовать обособленно. Создаются системы действий, в которых задачи культурного предания, социализации решаются специализировано и на профессиональной основе. Формирование идентичности, социализация, общие, культурные знания формируются и воспроизводятся профессионально. Происходит разделение Системы и жизненного мира. Но они не разделены абсолютно, между ними есть взаимосвязи — Система для своего развития и усложнения нуждается в «одобрении» — поддержке, воспроизводстве жизненного мира, который должен для этого соответствующим образом трансформироваться. То есть, с усложнением Системы жизненный мир постепенно рационализируется. Система оказывает на жизненный мир детерминирующее воздействие. Происходит рационализация жизненного мира, которая оказывает на него разрушительное воздействие. Кроме того, происходит ещё и медиатизация жизненного мира (медиатизация коммуникации): благодаря ей системные механизмы вторгаются в формы жизненного мира и маскируют воздействие Системы (структурное принуждение).

Патологии позднего капитализма: «утрата смысла» и «утрата свободы»

Развитие общества требует закрепления и легитимации в жизненном мире. Значит, требуется, чтобы рационализация вторгалась, помимо областей экономики и политики, в области жизненного мира, и здесь она получает преимущество за счёт практической рациональности. Рационализирующийся жизненный мир ставится в зависимость от экономики и государственного управления. Это вызывает нарушения в символическом воспроизводстве жизненного мира.

Экономика и государственный аппарат полностью выделяются из механизма взаимопонимания, из контекста жизненного мира (модерные формы организации вообще требуют независимости от легитимирующих образов мира, от культурных традиций), они становятся индифферентными относительно личности, культуры, общества. Таким образом, социальная реальность освобождается от нормативных связей. Личности как члены организаций становятся нейтральными носителями действия, культурные традиции лишаются своей обязывающей силы и становятся сырьём для идеологического планирования. С исчезновением этой остаточной сферы сакрального, с рационализацией и нейтрализацией жизненного мира происходит «утрата смысла».

Овещнение: средства саморегуляции экономики и государства — деньги и власть — могут обеспечивать взаимодействие между Системой и жизненным миром лишь той мере, в какой продукты жизненного мира могут быть абстрагированы во «входные данные» для Системы, то есть полностью овещнены. Для того, чтобы Система могла общаться с жизненным миром, он должен говорить на её языке, — символический язык традиции здесь неприемлем. Таким образом, повседневная коммуникационная практика утрачивает своё разнообразие и односторонне рационализируется в сторону утилитаристских стилей жизни, — это вызывает лишь эстетизированный гедонизм. В этом системном овещнении — утрата свободы.

Механизмы трансформации сознания (феномен «Счастливого сознания» Адорно и Хоркхаймера, «Эйфория в условиях несчастья» Маркузе) препятствуют осмыслению социальных патологий, которые должны были бы ярко проявиться при конфликте Системы и жизненного мира. В качестве возможного пути развития, свободного пространства Хабермас предлагает концепцию образования новых форм коллективной идентичности. Автономные объединения общественности, сгустки коммуникации, узловые пункты, исходящие из дифференциации жизненного мира и опирающиеся на него, должны стать новыми центрами управления. Такая коммуникационная власть из остатков жизненного мира будет действовать в режиме осады и возделает основания, которые административная власть, будучи определённым образом устроена законодательно, не сможет игнорировать.