Александр Иванович Неклесса:
Ordo Quadro: пришествие постсовременного мира

«Икономия» истории

I

Наряду с концептами глобализации, конца истории, информационного общества, социального постмодерна, нового мирового порядка постиндустриализм один из основных интеллектуальных ярлыков наступающей эпохи, по-разному определяемого Нового мира. Многообразие трактовок трансформации человеческого сообщества уже само по себе знаменательно, зримо свидетельствуя о близости «нового неба и новой земли». Не случаен нынешний пристальный интерес к внутреннему содержанию перемен, поиск их основания, корня. На наших глазах происходит не столько столкновение цивилизаций, сколько столкновение эпох, мы воочию лицезреем переломный момент истории, о смысле которого в настоящее время можем лишь догадываться, но чьё истинное значение будет вполне осознано, по-видимому, лишь впоследствии.

Современная цивилизация переживает глобальную трансформацию и в ряде своих жизненно важных проявлений демонстрирует черты новой эпохи. Вот, пожалуй, главный итог, сухой остаток новизны от многочисленных дискуссий 1990-х годов. Ряд учёных, интеллектуальных и духовных лидеров заговорили о своего рода «мене, текел, фарес» современного мира, о наступлении периода глобальной смуты (Зб. Бжезинский, 1993), о грядущем столкновении цивилизаций (С. Хантингтон, 1993, 1996), об угрозе планетарного хаоса (К. Санторо, 1994), о движении общества к новому тоталитаризму (Иоанн Павел II, 1995), о конце либерализма (И. Валлерстайн, 1995), о капиталистической угрозе демократии со стороны неограниченного в своём «беспределе» либерализма и рыночной стихии (Дж. Сорос, 1998), о поражении цивилизации и пришествии нового варварства. Характерную трансформацию претерпели взгляды Ф. Фукуямы (1999). О грядущей анархии пишут, впрочем, не только учёные. Так, журналист Р. Каплан в своих работах подробно и драматично описывает феноменологию расползания социальной ткани в Западной Африке, в районе Великих озер, в Южной Азии, на Балканах, а также в ряде других районов Земли.

«Не будет преувеличением утверждение, что в наиболее сознательных кругах западного общества начинает ощущаться чувство исторической тревоги и, возможно, даже пессимизма, описывал создавшуюся ситуацию Зб. Бжезинский. Эта неуверенность усиливается получившим широкое распространение разочарованием последствиями окончания «Холодной войны». Вместо «нового мирового порядка», построенного на консенсусе и гармонии, явления, которые, казалось бы, принадлежали прошлому, внезапно стали будущим».

События последнего десятилетия, когда столь обыденными для нашего слуха становятся словосочетания «гуманитарная катастрофа» (а заодно и «гуманитарная интервенция»), «геноцид», «принуждение к миру», явно разрушают недавние футурологические клише, предвещая гораздо более драматичный, чем предполагалось ещё совсем недавно, образ наступающего века. Вероятно, именно поэтому столь велико сейчас внимание к «крупным смыслам» социального бытия: нам равно интересны и дальняя перспектива, и объёмная ретроспектива истории, приоткрывающие её сокровенный смысл. Не случаен и почтительный семантический сдвиг, происшедший в наименовании актуального рубежа эпох: от fin de siисle к fin de millenium.

II

Истоки почти двухтысячелетней цивилизации Большого Модерна (Modernus) коренятся в христианском сознании. Христиане ещё на заре новой цивилизации называли себя moderni, отличая таким образом свою общность от людей предшествовавшего, ветхого мира antiqui. Порождённая этой исторической общностью социальная галактика обладает собственной оригинальной архитектоникой. История имеет внутренний ритм. Причём её длинные волны иной раз на удивление точно совпадают с границами миллениумов или значимых их частей (половин), обладающих собственной картографией исторического пространства и времени.

Предыдущий fin de millenium и начало второго тысячелетия — также весьма непростой рубеж в истории цивилизации. Это было время грандиозной феодальной революции, децентрализации власти, распространения кастелянства и баналитета, аграрного переворота, демографического взрыва, начала трансъевропейской экспансии, преддверья урбанистической цепной реакции, формирования бюргерства. Это было также время появления новой социальной схемы земного мироустройства: трехсословного мира Адальберона Ланского и Герарда Камбрезийского и параллельно концепции Божьего мира, клюнийской реформы, при подспудном распространении эгалитарной, еретической модели. В этой схеме социальная горизонталь и функциональное единство сословий исподволь сменяют духовную вертикаль. Одновременно начинает развиваться светская культура. И, наконец, это было время раскола Universum Christianum универсального пространства спасения, что представляется более точным определением, нежели привычное «раскол Церквей».

Распавшийся незадолго до рубежа тысячелетий земной круг империи Каролингов был в последующем частично заменён более локальным универсализмом Священной Римской империи германской нации. В начале второго тысячелетия Византийская империя, кажется достигшая к этому моменту пика своего могущества («золотой век» Македонской династии), сталкивается с новой и, как показало будущее, смертельной угрозой — турками-сельджуками, вступая на путь утраты земного могущества, балканизации и нисхождения в историческое небытие.

В тот период меняется не только пространство цивилизации, но и её отношение ко времени. Субстанция времени начинает активно вторгаться в быт человека, все более точный счёт становится сначала экзотической, а затем устойчивой частью быта: в начале второго тысячелетия Новой истории появляются механические часы, а с XIV — XV веков башенные часы распространяются по Европе, превращаясь в своего рода символ западноевропейского города.

Середина второго тысячелетия — также значимый рубеж в истории цивилизации. Это время зарождения современного мира, то есть Мира Модерна (Modernity), формирования новой социальной, политической, экономической, культурной семантики миропорядка. В тот период произошла смена вех, утвердился новый, гуманистически ориентированный мир, где падший человек становится «мерой всех вещей». А широкое распространение огнестрельного оружия к концу XV века существенно изменило характер военных действий (переход к линейной тактике их ведения). Одновременно это было время крушения остатков Восточной Римской империи (1453) и выхода на подмостки истории иного спутника западноевропейской цивилизации — Нового Света (1492).

После драматических событий «Чёрной смерти» (1348–1350), Столетней войны (1337–1453), окончания Реконкисты (1492) распадается прежний круг жизни, универсальный, не особенно зависевший от границ, разделявших государства, и в Европе утверждается новое мировосприятие, проникнутое духом обустройства земного бытия, непривычного ранее патриотизма. Вместе со стремлением к снятию феодальных препон и развитием внутреннего рынка новое состояние общества прямо ведёт к возникновению такого основополагающего института современности, как суверенное национальное государство, этого фундамента социальной конструкции Нового времени и соответствующей системы международных отношений (зафиксированной позднее, после Тридцатилетней войны, Вестфальским миром 1648 году). Трансформируется духовная, мировоззренческая основа европейского жизненного уклада, что отчётливо проявляется в генезисе протестантизма, породившем мир Реформации — новую ступень западноевропейской и всемирной истории с собственной концепцией универсализма…

В этот период меняется и календарный счёт, символически знаменуя рубеж новой жизни и Нового времени. Календарная реформа Григория XIII (1582) очертила пространство западноевропейской христианской культуры, укрепив его растущую автономность.

III

Яркая черта Мира Модерна — сосуществование в его пространстве двух исторических тенденций. Наряду с утверждением христианского мира, цивилизации универсалистской и прозелитической, в качестве основного субъекта исторического действия к древу истории во втором тысячелетии в какой-то момент прививается иной побег, произраставший из семян светского антропоцентризма и гностических ересей. Эта ветвь, разросшись и укрепившись, вызвала со временем мутацию могучего европейского организма, породив современный нам экономистичный универсум, североатлантический мир, Запад в его нынешнем статусе и захлестывающий ныне планету девятый вал глобализации.

Основная головоломка эпохи Нового времени, спутавшая исторические ориентиры, заметно преобразив при этом социальную среду, — генезис и развитие капитализма. Капитализм — не просто форма эффективной хозяйственной деятельности, естественным образом возникающая в лоне рыночной экономики (от рынка, впрочем, его отличает не столько объект деятельности, сколько её масштаб и цели). Это не рынок per se, но его особая организация. Иначе говоря, субстанция капитализма это энергичная социальная стратегия, целостная идеология и одновременно далеко идущая схема специфичного мироустройства, денежного строя, сутью которого является не само производство или торговые операции, но перманентное извлечение системной прибыли.

Novus Ordo переводится ведь не только как «новый порядок», но и как «новое сословие». Проблема эта столь глубока и многомерна, что осознавалась и схоластически осмысливалась уже в период великого перелома первых веков второго тысячелетия, иначе говоря, в преддверии современной фазы западной цивилизации. Мы хорошо знакомы со стереотипом трёх сословий, но гораздо хуже осведомлены о полемике вокруг сословия четвёртого. А такая полемика велась, к тому же не один век. В концепции четвёртого сословия проявилась квинтэссенция нового, динамичного состояния мира, смены, ломки мировоззрения человека Средневековья. Контур нового класса проступал в нетрадиционных торговых схемах, в пересечении всех и всяческих норм и границ (как географических, так и нравственных). Диапазон его представителей от ростовщиков и купцов до фокусников и алхимиков.

Так, в немецкой поэме XII века утверждалось, что четвёртое сословие — это класс ростовщиков (Wuocher), который управляет тремя остальными. А в английской проповеди XIV века провозглашалось, что Бог создал клириков, дворян и крестьян, дьявол же — бюргеров и ростовщиков. Ростовщичество, ссудный процент недаром запрещены в Библии, осуждаются также исламом, а вне религиозного круга производство денег ради денег подвергалось необычно резкой критике ещё Аристотелем, который прямо сравнивал людей, занимающихся подобными делами, с «содержателями публичных домов».

Капитализм обретает универсальную власть не через административные национальные структуры, а посредством интернациональных хозяйственных механизмов. Такая власть по самой своей природе не ограничена государственной границей и распространяется далеко за её пределы.

Исторически питательная среда капитализма складывается в приморских ареалах Европы (исключение «сухопутный порт» ярмарок в Шампани); его родовые гнезда расположены на Севере Италии — Ломбардия, Тоскана, Венеция, Генуя, а также на побережье Северного моря — города Ганзейского союза, Антверпен, позже Амстердам. Капитализм зарождается на культурных разломах, на границе разноликих культур, на волне крестовых походов и географических открытий, питаясь плодами грабительской трофейной экономики того времени. Он утверждается вместе с расцветом новой идеологии гуманизма и порождённой ей эпохой Ренессанса. Его прокламируемая связь с протестантской этикой представляется историософской аберрацией. Скорее уж можно проследить его генезис из общего котла творческого энтузиазма эпохи с многочисленными ересями, переполнявшими в то время ареал.

Параллельно проекту спасения Universum Christianum, этот мирдвойник создаёт свой собственный амбициозный глобальный проект построения вселенского Pax Oeconomicana.

IV

Историческое продвижение капитализма по эту сторону современности можно разделить на три фазы: торгово-финансовую (XV — XVIII века), индустриальную (XVIII — XX века) и геоэкономическую, актуальную и ныне.

Расцвет, достигнутый в течение первой фазы, был тесно связан с эпохой географических открытий, взорвавшей средиземноморский регион и ареал Северной Европы, кардинально изменившей экономическую карту Европы, переместив её центр в атлантический мир. Поток материальных ценностей и драгоценных металлов порождал всё более изощрённые формы кредитно-денежных отношений, сдвигая вектор активности в виртуальный космос финансовых операций, рождая такие эпохальные новшества, как, например, центральный банк или ассигнация. В это время заметно сдаёт свои доминирующие позиции аграрная экономика, длительное время являвшаяся прежде фундаментом экономики. Шаг за шагом она уступает место торговле, ремёслам, другим видам деятельности.

Закат первой фазы развития капитализма совпал с упрочением национального государства, постепенно взявшего в собственные руки кредитование своих нужд путём выпуска государственных ценных бумаг и национальной денежной эмиссии (особенно в форме банкнот). Капитализм тем временем обустроил для себя новую нишу масштабной деятельности, иногда прямо отождествляемую с ним, промышленное производство, развивавшееся в тот период по стремительно восходящей линии, оправдывая любые капиталовложения, создавая на основе радикальных инноваций и перманентного технического прогресса все более весомый прибавочный продукт. Получало свою долю и государство, чьи инфляционные и кредитные риски, как правило, с лихвой окупались интенсивным промышленным развитием, общим ростом национальной экономики. Однако в завершающем второе тысячелетие ХХ века индустриализм пережил как стремительный взлёт, так и серьёзный кризис.

К началу XX столетия индустриализм разрывает национальные рамки, «индустриальная система стала резко наращивать свою активность, так что размах её деятельности обрёл глобальный характер». В результате, как и во времена исторического Средневековья, человек вновь начинает осознавать себя частью «более широкого универсума», выходящего за пределы национального государства. У глобальных идей есть свои влиятельные сторонники, своё влиятельное лобби, свой «новый класс». Причиной же исторической трансформации, помимо естественной логики расширенного воспроизводства, стала целая сумма факторов, действие которых было, впрочем, заметно искажено двумя мировыми войнами, военнотехнологическим рывком и сопутствовавшим активным вмешательством государства в хозяйственную деятельность. Эти факторы, однако, носили вполне системный характер. Кратко рассмотрим их.

Во-первых, это необходимость постоянно раздвигать границы платёжеспособного спроса и вовлекать в процесс расширенного потребления новые группы населения. Правда, производство стимулируется и поддерживается не столько реальными потребностями совокупного населения Земли в тех или иных товарах и услугах, сколько потребностями людей, имеющих возможность оплачивать их, платёжеспособным спросом. С этим же связаны и развитие масштабного рекламного допинга, необходимость создавать и поддерживать многочисленные искусственные потребности у данной группы населения Земли (при наличии неудовлетворённых базовых у другой), все агрессивнее навязывая новые продукты, раскручивая таким образом спираль общества потребления.

Во-вторых, отчётливо обозначившиеся границы хозяйственной ёмкости биосферы, перспектива исчерпания критически важных видов природных ресурсов и отсюда необходимость задуматься над проблемой контроля над глобальными ресурсами планеты для их перманентного и устойчивого перераспределения.

В третьих, противоречивое отношение к ускорявшемуся научно-техническому прогрессу из-за характера его воздействия на норму прибыли (возникала необходимость перманентного технического перевооружения морально устаревающих основных фондов), а также из-за его способности подрывать основу сложившихся хозяйственных организмов и даже целых отраслей. И, кроме того, из-за переключения творческого гения человека на новые, принципиально иные сферы деятельности (например, на разработку изощрённых финансово-правовых схем и различных виртуальных технологий, на создание массовой индустрии попкультуры и развлечений). Наконец, из-за удручающего оскудения творческого потенциала к концу столетия, превращения научного сообщества в специфичную, самодостаточную субкультуру. То есть из-за действия всей суммы факторов, обусловивших в последние десятилетия XX века преобладание оптимизационных инноваций (progressive innovations) над прорывными (radical innovations).

Соответственно меняется отношение к науке (особенно фундаментальной). Под вопросом вообще оказывается уникальность роли научно-технического прогресса как основного или даже, по большому счёту, единственного базового механизма извлечения высокой прибыли. Для того чтобы адекватно оценить всю парадоксальность создавшейся ситуации, следует помнить, что вектор современного экономического развития, обозначенный, с одной стороны, процессами оптимизации и глобализации, определяется, с другой стороны, интенсивно развивающимся феноменом так называемой knowledge-based economy — экономикой знания.

V

В мире разворачивается экономическая революция, связанная не столько с научно-техническим прогрессом как таковым, сколько с эффективным использованием его плодов, происходит выстраивание новой экономической среды, где производство невостребованного обществом товара становится эфемерным, не имеющим стоимости. С этим, в частности, связан процесс перехода с текущего года экономической статистики на систему национальных счетов и замены знаменитого ВВП в качестве базового индикатора на валовой национальный доход. Новая сервисная экономика высокопрофессиональных услуг и экономика знаний резко расширяют экономический горизонт, деформированный в последней трети ХХ века проблемой «пределов роста» природозатратной экономики. Инновационная экономика либо не имеет этих пределов, либо существенно их расширяет. В процессе её развития потребление природных ресурсов не увеличивается, а снижается: происходит миниатюризация и оптимизация промышленных механизмов, ряд её отраслей носит выраженный виртуальный х арактер, творческий дар, в отличие от сырьевых и биосферных ресурсов, носит возобновляемый и неисчерпаемый характер.

Постиндустриальная экономика, впрочем, имеет собственные непростые проблемы. Здесь сегодня возникло противоречие между двумя процессами: первый связан с развитием финансово-правовых технологий, а в основе второго получение нового знания. Первый процесс, подчас вызывающий обоснованную тревогу за судьбы глобальной экономики, в целом достаточно хорошо описан в специальной литературе и освещается средствами массовой информации. Второй пока слабо проанализирован в российской печати, да и в среде профессионалов. Возможно, это связано с тем, что его предметное поле плохо воспринимается как экономическая реальность, столь интенсивно и пристрастно обсуждаемая сегодня, а вопросы, связанные с процессом получения новых знаний, которые приносили бы необходимый эффект, требуют иного, комплексного взгляда на экономику, понимания критической роли и экономического значения социальных, инфраструктурных, психологических, антропологических факторов.

Наука — основа этой сферы. В странах нового технологического сообщества наиболее эффективным видом капиталовложений оказываются вложения в человеческий капитал. Современная экономика резко снижает роль таких, казалось бы, основополагающих институтов, как частный собственник, основные фонды и даже издержки производства, маргинализирует их. Одновременно в её недрах вызревает драматичный конфликт между управленческой элитой и производителями нового знания, своего рода классовый конфликт XXI столетия.

Первый процесс, о котором шла речь выше, тесно связан с институтом гигантских ТНК, или глобальных корпораций, как сейчас их принято называть. Эти организмы обладают колоссальной экономической мощью и выстраивают сегодня сложноподчинённую конструкцию глобальной экономики. Достаточно сказать, что в списке 100 крупнейших экономик мира (понимаемых как национальные и транснациональные экономические организмы) 51 позицию занимают ТНК. Отдельная, но ещё более важная тема — институт транснациональных финансовых корпораций самого разного свойства. Здесь не столько создаётся новый продукт, обладающий теми или иными потребительскими свойствами, сколько формируется долгосрочная «колея» олигополизированной торговли (преимущественно на основе макродиад, дублирования производства того или иного продукта). На этом пути помимо разработки и применения оргсхем глобального масштаба имеет место субъективация стоимости, произвольное оперирование издержками производства, подчинённое маркетинговой стратегии, торговля брендом и интеллектуальной собственностью, сброс рисков на мелкие предприятия через систему аутсорсинга и так далее.

Второй процесс выражается в развитии, росте числа разнообразных венчурных средних, мелких и микропредприятий (вплоть до феномена «manterprise» — «человек-предприятие»). Основой новой экономики постепенно становятся не основные фонды и даже не управленческий ресурс, а человеческий капитал, и всё чаще критическое число творческих личностей, от наличия или отсутствия которых зависит судьба организации.

Оба вышеназванных процесса, однако, не существуют в хозяйственной реальности как автономные и противопоставленные. Они связаны с двумя стратегиями, претендующими на доминирование в новом мире зачастую или даже, как правило, реализованные в недрах единых хозяйственных организмов. Соответственно существуют две тенденции, отражающиеся в определённом противостоянии двух типов корпораций. Учёный, привыкший оперировать специальными терминами, сказал бы, что вся эта реальность голографична (или изотропна), и был бы прав.

Геоэкономическое мироустройство

I

Новый мир, идущий на смену эпохе Модерна, рождается в контексте противоборства трёх исторических тенденций: модернизации, постмодернизации и демодернизации (неоархаизации). В основе новой цивилизационной ситуации на планете лежит иная логика исторического процесса, порождающая сложноподчинённую конструкцию мирового Севера и мирового Юга. Феномен Модерна, уже претерпев серьёзную трансформацию внутри североатлантического ареала, был по-своему принят и переплавлен в недрах неотрадиционных восточных обществ, в ряде случаев полностью отринувших его культурные корни и исторические замыслы, но вполне воспринявших внешнюю оболочку современности, её поступательный цивилизационный импульс («модернизация в обход Модернити», по выражению Алена Турена).

В своё время в отеле «Фермонт» в Сан-Франциско состоялась встреча 500 ведущих политиков, предпринимателей, учёных планеты. В ходе одного из заседаний произошёл примечательный диалог между Дэвидом Паркером, одним из основателей империи «Хьюлетт-Паккард», и Джоном Гэйджем, управляющим высшего звена корпорации «Сан-Майкросистемс». «Сколько служащих вам на самом деле нужно, Джон?» звучит сакраментальный вопрос. «Шесть, может быть, восемь», отвечает Гейдж. Ведущий дискуссию профессор Рустум Рой обостряет ситуацию: «А сколько человек в настоящее время работает на «Сан-Системс?» Следует молниеносный ответ Гэйджа: «16 тысяч. Но все они, кроме небольшого меньшинства, являются резервом для рационализации».

Основные персонажи исторической драмы словно поменялись ролями: теперь, кажется, Запад защищает сословность, а жернова Востока создают гомогенность. Рожденная на финише второго тысячелетия неравновесная, эклектичная и в значительной мере транснациональная конструкция глобального сообщества есть, таким образом, продукт постмодернизационных усилий и совместного творчества всех действующих персонажей современного мира. Неравновесность создавшейся ситуации, рост значимых для человечества видов риска источник пристального интереса к нестационарным моделям грядущего миропорядка, часть сценариев развития которых создаётся исходя из принципов и методологии контролируемого хаоса.

Нынешний кризис исторического проекта Модернити, однако, не только имеет значимые духовные или культурные следствия, но и чреват также серьёзными социально-экономическими и политическими трансформациями. Дополнительную сложность в понимании архитектуры нового тысячелетия представляет то обстоятельство, что мы имеем дело с переходной, незавершённой ситуацией цивилизационного сдвига, в которой равноправно сосуществуют и прежние, знакомые персонажи и реалии, неведомые ранее, отчасти именно поэтому трудноуловимые и полностью пока не опознанные. И всё же попытаемся обозначить хотя бы контур этой возникающей на пороге XXI века мировой конструкции.

Развитие информационных технологий, транспортных и коммуникационных возможностей, всего могучего арсенала цивилизации существенно ослабило в ХХ столетии роль географических пространств и ограничений, налагаемых ими. В мире возникла новая география целостность, определяемая не столько совокупностью физических просторов, сколько возможностью синхронного мониторинга событий в различных точках планеты в режиме реального времени. А также способностью цивилизации к оперативной проекции властных решений в масштабе всей планеты. В результате сформировалась существенно иная, нежели прежде, перспектива глобального развития, претерпела определённые метаморфозы конфигурация цивилизационных противоречий. Новое качество мира глобализация проявилось также в том, что в 1990-е годы. практически на всей планете реализовывался единый тип хозяйственной практики. Возникли также новые, транснациональные субъекты действия, слабо связанные с национальными государствами, на территориях которых они разворачивают свою деятельность. Соответственно изменились принципы построения международных систем управления, класс стоящих перед ними задач, да и вся семантика международных отношений.

Глобальное управление при этом отнюдь не предполагает тотальную унификацию социальной и экономической жизни планеты. Переплавленное в тигле интенсивного взаимодействия стран и народов новое мироустройство замещает прежнюю модель Ойкумены иерархичной конструкцией геоэкономических регионов. В рамках глобальной, но далеко не универсальной мир-экономики проступают контуры её специализированных сегментов самобытных «больших пространств», объединённых культурно-историческими кодами, стилем хозяйственной деятельности, общими социально-экономическими факторами и стратегическим целеполаганием. Горячий сторонник либеральных ценностей и в то же время фактический оппонент ряда чуждых ему аспектов неолиберализма, Ральф Дарендорф следующим образом формулирует принцип «экономического плюрализма»: «Было бы неправильно предполагать, что все мы движемся к одной конечной станции. Экономические культуры имеют столь же глубокие корни, как и культура языка или государственного устройства&raqu o; В результате над прежней национально-государственной схемой членения человеческого универсума все отчётливее нависает тень грядущих нового регионализма и групповых коалиций.

II

Геоэкономические миры Pax Oeconomicana — это новый предел международной политической системы. Тут смешались воедино и правят бал весьма разнообразные субъекты: влиятельные международные организации, констелляции государств, контуры которых определяются их социально-экономическими интересами; страны-системы, отходящие от одномерной модели национальной государственности; наконец, разнообразные, порой весьма экзотичные транснациональные структуры и их коалиции. Последовательное сопряжение этой геоэкономической мозаики с прежней политической картографией — единственная возможность уловить (и более-менее внятно описать) то противоречивое мироустройство, которое складывается сейчас на планете.

III

Логика отношений внутри нарождающегося геоэкономического универсума заметно отличается от принципов организации международных систем уходящего мира Нового времени. Основной процесс в политической сфере формирование поствестфальской системы международных отношений, публично декларирующей транснациональные структуры и их коалиции. Последовательное сопряжение всей этой геоэкономической мозаики с прежней политической картой единственная возможность уловить (и более или менее внятно описать) возникающее полифоничное мироустройство.

Новая мировая ситуация поставила под сомнение исключительную роль национальных государств, чьи реальные, хотя и «пунктирные» границы в экономистичном мире заметно отличаются от четких административно-государственных, выдвигаясь за их пределы (или, наоборот, «вдавливаясь» в них), проявляясь в ползучем суверенитете множащихся зон национальных интересов и региональной безопасности. Политическая и геоэкономическая картография мира всё чаще конфликтуют между собой, всё дальше расходясь в определении территорий и границ.

Дело тут, однако, не только в том, что в рамках новой системы страны обретают некий неосуверенитет, но и в том, что значительная их часть в этой среде постепенно утрачивает способность быть субъектом действия. Кроме того, в переходной, дуалистичной конструкции сосуществуют как бы два поколения властных субъектов: старые персонажи национальные государства и разнообразные сообщества-интегрии. Их тесное взаимодействие рождает феномен новой государственности страны-интегрии, страны-системы, примером которых могут служить Шенген, Россия, Китай. Квинтэссенцией же этого статуса стало превращение ведущего государства планеты США в крупнейшую страну-систему, проецирующую свои заботы и интересы на весь глобус.

Одновременно происходит кристаллизация властных осей Нового мира, состоящих на сегодня из разнообразных советов, комиссий и клубов глобальных НПО (неправительственных организаций). Новые принципы их построения: верховенство суверенитета человеческой личности, главенство прав человека над национальным суверенитетом. Однако возникающая система международных связей демонстрирует также усиление принципов, для реализации которых защита прав человека служит лишь своеобразной дымовой завесой и эффективным инструментом.

Балканский кризис стал одним из наиболее трагических событий в Европе со времён Второй мировой войны, и именно здесь мы наблюдаем в отчётливом виде эти радикальные структурные изменения. На примере Балканского кризиса (равно как и на примере некоторых других ситуаций, сложившихся вокруг Ирака, Восточного Тимора и так далее) очевидным становится возникновение новой системы межгосударственных связей, складывающейся на руинах биполярного мира. Наверное, стоит ещё раз подчеркнуть, что процессы, происходящие в этой сфере, носят не казуальный, а структурный характер, прочерчивая общий контур мироустройства XXI столетия.

Эти практические начала Нового мира, по-своему влияя на систему международных отношений, проявляются как в расширении номенклатуры их субъектов, так и в закреплении неравенства государств, наиболее отчётливо проявляющегося в формировании новой конфигурации мирового Севера и мирового Юга. Действующий принцип поствестфальской системы избирательная легитимность государств, что предполагает существование как властной элиты, санкционирующей эту легитимность, так и особой группы стран-изгоев с ограниченным суверенитетом.

Верхушка новой иерархии обладает не только этим «священным правом», но и техническими возможностями для формирования мирового общественного мнения, служащего затем основой для легитимации и делегитимации национального суверенитета, а также для осуществления властных полномочий, связанных с приведением нового статуса государств в соответствие с политической реальностью. Кроме того, важным элементом складывающейся системы является новое поколение международных регулирующих органов (элитарных, а не эгалитарных). Отметим в этой связи, например, фактическое вытеснение Организации Объединённых Наций механизмом «Большой семёрки» в качестве ведущего института Нового мира. Снижается и роль голосования по принципу «одна страна один голос», в частности, за счёт распространения принципа «один доллар один голос», при одновременном усилении роли косвенных, консенсусных форм, учитывающих вес и влияние участников принятия решений.

Активно формируется и новая международно-правовая парадигма, закрепляющая в общественном сознании и в пространстве международных отношений «новый обычай» в качестве специфической нормы своеобразного протоправа. Его характерные черты — нечёткость законодательной базы, превалирование властной политической инициативы над юридически закреплёнными полномочиями и сложившимися формами поведения государств на международной арене, неформальный характер ряда организаций, анонимность и принципиальная непубличность значительной части принимаемых ими решений и так далее. Новацией последнего времени (в контексте господства норм международного права над национальным) является последовательно выстраиваемая практика судебного преследования отставных и действующих глав государств, а также других лиц, занимающих высокие государственные посты, со стороны как международных, так и иностранных юридических органов.

IV

Конец ХХ столетия окончание периода биполярной определённости и ясности глобальной игры на шахматной доске ялтинско-хельсинкского «позолоченного мира». В результате широко известных событий не только оказалась сломанной привычная ось Запад — Восток, но и становится достоянием прошлого также обманчивая простота конструкции Север — Юг. Модель нового мироустройства носит гексагональный, «шестиярусный» характер (и в этом смысле она многополярна). В её состав входят (отнюдь не на равных, и в этом смысле она однополярна) такие регионы, как североатлантический, тихоокеанский, евразийский и «южный», расположенный преимущественно в районе индоокеанской дуги, а также два транснациональных пространства, выходящих за рамки привычной географической картографии. Раскалывается на разнородные части знакомый нам Север. Его особенностью, основным нервом становится своеобразная «штабная» экономика. С той или иной мерой эффективности она сейчас определяет действующие на планете правила игры, регулирует контекст экономических операций, взимая с мировой экономики весьма специфическую ренту.

Кризис института национальной государственности, примат международного права над суверенитетом при одновременном умалении контрольных и ограничительных функций правительств, устранение барьеров в мировой экономике, тотальный информационный мониторинг, глобальная транспарентность и коммуникация все это позволило вырваться из-под национальной опеки, экстерриторизироваться, окрепнуть и сложиться в глобальную систему многоликому транснациональному миру, этому Новому Северу — Thule Ultima геоэкономических пространств.

Теснейшим образом связана с растущим транснациональным континентом и спекулятивная, фантомная постэкономика финансов квази-Севера, извлекающая прибыль из неравновесности мировой среды, но в ней же обретающая особую, турбулентную устойчивость. Удивительные прозрения можно иной раз найти у мыслителей прошедших эпох. Тот факт, что некоторые рукописи не горят, сохранил для нас голос из IV века до Рождества Христова, бичующий порочность самого принципа «финансовой экономики»: «А другие преступают меру в приобретении, беря откуда угодно и что угодно, как, например, те, чьё ремесло недостойно свободных: содержатели публичных домов и все им подобные, а также ростовщики [дающие] малую [ссуду] за большую [лихву]». И в другом месте: «По-видимому, всем им одинаково присущи позорные способы наживы, поэтому с полным основанием вызывает ненависть ростовщичество. Как дети похожи на своих родителей, так и проценты являются денежными знаками, происшедшими от денежных же знаков. Этот род нажив ы оказывается по преимуществу противным природе».

Помимо «летучих островов» Нового Севера, связанных с виртуальной неоэкономикой финансов и управления, к «нордической» части геоэкономического универсума относятся также национальная инфраструктура стран североатлантического региона (преимущественно). В новых условиях государства Запада начинают вести себя подобно гиперкорпорациям, плавно переходя к достаточно своеобразному новому протекционизму, ориентированному не столько на ограничения в доступе для тех или иных товаров на национальную территорию, сколько на создание там гораздо более выигрышных условий для крупномасштабной экономической деятельности. Одновременно происходит усложнение семантики экономических операций, превращающее порой их договорно-правовую сторону во вполне эзотерический птичий язык. При этом фактически формируется ещё и новая отрасль международного права. Возросшее значение национальной инфраструктуры и национального богатства, а также контроля над правом доступа к бенефициям от геоэкономических рентных платежей делает данные страны (и прежде всего США), несмотря на явно высокие там издержки производства, весьма привлекательной гаванью для мировых финансовых потоков. Не менее яркой характеристикой ареала является впечатляющий результат интенсивной индустриализации эпохи Нового и новейшего времени. В североатлантическом регионе создано особое национальное богатство: развитая социальная, административная и промышленная инфраструктура, являющаяся основой для «новой экономики» высокотехнологичных отраслей в сфере информационно-коммуникационных технологий, а также обеспечивающая создание сложных, наукоёмких, оригинальных промышленных изделий и образцов (своего рода «высокотехнологичного Версаче»), значительная часть которых затем тиражируется, отчасти в процессе экспорта капитала в другие регионы планеты.

Наконец, новой геостратегической реальностью стал находящийся в переходном, хаотизированном состоянии ещё один фрагмент былого Севера постсоветский мир, похоронивший под обломками плановой экономики некогда могучий полюс власти — прежний Восток.

V

Очевидно утратил единство и мировой Юг, бывший «третий» мир, также представленный в современной картографии несколькими автономными пространствами.

Так, массовое производство как системообразующий фактор (в геоэкономическом смысле) постепенно перемещается из североатлантического региона в азиатско-тихоокеанский. Здесь, на необъятных просторах Большого тихоокеанского кольца, включающего и такой нетрадиционный компонент, как ось Индостан — Латинская Америка, формируется второе промышленное пространство планеты Новый Восток, в каком-то смысле пришедший на смену коммунистической цивилизации, заполняя образовавшийся с её распадом биполярный вакуум.

Добыча сырьевых ресурсов это по-прежнему специфика стран Юга (во многом мусульманских или со значительной частью мусульманского населения), расположенных преимущественно в тропиках и субтропиках большей частью в районе Индоокеанской дуги. Будучи заинтересованными в пересмотре существующей системы распределения природной ренты, члены этого геоэкономического макрорегиона стремятся также к установлению на планете нового экологического порядка.

Одновременно на задворках цивилизации формируется ещё один, весьма непростой субъект — архипелаг территорий, поражённых вирусом социального хаоса, постепенно превращающийся в самостоятельный стратегический пояс Нового мира Глубокий Юг. Это как бы перевёрнутый транснациональный мир, чьё бытие определено процессами радикальной демодернизации и теневой глобализации асоциальных и прямо криминальных тенденций различной этиологии. Появление Глубокого Юга свидетельствует о реальной опасности для ряда государств вообще утратить свои социальные и мобилизационные функции, выставив «на продажу» буквально все, последовательно снижая финансирование затратных статей государственного бюджета, то есть ограничивая расходы на воспроизводство организованной социальной среды и населения.

Страны, чьи социальные организмы не выдерживают прессинга новой глобальной пирамиды, деградируют, коррумпируются и разрушаются, фактически оказываясь во власти кланово-мафиозных и этноцентричных (центробежных) структур управления, по-своему включающих низкоэффективный хозяйственный и даже мобилизационный (цивилизационный) потенциал этих стран в мировой хозяйственный оборот. В них нарушается существующее экономическое равновесие и начинает действовать инволюционный механизм интенсивной трофейной экономики, превращающий её плоды, по крайней мере отчасти, в средства и продукты, необходимые для поддержания минимальных норм существования населения. (По этой причине растущее число людей на территориях Глубокого Юга оказываются охваченными в той или иной форме лихорадкой тотального грабежа, по сути самих себя.) Но львиная доля полученной таким образом сверхприбыли уходит всё-таки на жизнеобеспечение и предметы избыточной роскоши для руководителей кланов и, кроме того, перемещается в сферу мирового спекулятивного капитала.

В результате столкновения систем ценностей и жизненных приоритетов, планов мироустройства и схем взаимодействия регионов, на планете рождается многомерный Новый мир будущего века. Мировое сообщество, по сути, оказалось перед «дьявольской дилеммой»: создавать комплексную систему глобальной безопасности, «ориентированную на новый орган всемирно-политической власти» (Зб. Бжезинский), или переходить к неклассическим сценариям новой, нестационарной системы мировых отношений.

VI

Определённая растерянность мирового сообщества перед происходящими переменами проявилась также в отсутствии перспективной социальной стратегии, адекватной масштабу и характеру этих перемен. Популярная, но крайне невнятная концепция устойчивого развития, поднятая на щит в ходе Всемирного экологического форума в Рио-де-Жанейро в 1992 году (столь внушительного для современников, но оказавшегося ложным символом Нового мира), вряд ли может считаться таковой, являясь всё-таки паллиативным ответом на вызов времени, который скорее констатирует серьёзность этого вызова, нежели предлагает действенные средства выхода из засасывающей цивилизацию воронки. С ростом значимых для человечества видов риска, в условиях общей нестабильности постялтинского мироустройства, перманентной неравновесности новой экономической среды, хронически порождающей кризисные ситуации, всё чаще возникает вопрос: не станут ли глобальный геоэкономический универсум и североцентричный мировой порядок лишь очередной преходящей версией Нового мира, ещё одной убедительной утопией, прикрывающей истинное, более драматичное развитие событий на планете?

Действительность оказывается полифоничнее, многограннее умозрительных построений и парадоксальнее инерционных прогнозов развития. Наряду с моделью исторически продолжительного (однако всё же преходящего) доминирования однополюсной схемы мирового порядка во главе с Соединёнными Штатами, сейчас начинает рассматриваться новое поколение сценариев грядущего мироустройства. Здесь одна из ведущих тем — тенденция реориентализации мира, растущая уязвимость западной модели глобального сообщества. Шимон Перес в исследовании «Новый Ближний Восток» обратил внимание на происходящую трансформацию начал современного общества: «До конца ХХ столетия концепция истории уходила корнями в европейскую модель государственной политики, определявшейся националистическими ценностями и символикой. Наступающая эпоха будет во всё большей мере характеризоваться азиатской моделью государственной политики, базирующейся на экономических ценностях, которые предполагают в качестве основного принципа использование знаний для получения максимальной выгоды». Подобное типологическое перерождение социальной структуры дополняется, если так можно выразиться, демографической «ориентализацией» мира: вспомним, что в развивающихся странах проживает (по данным на начало 1999 года) около 5/6 населения планеты и на их же долю приходится 97% его прогнозируемого прироста, повышается также удельный вес восточных диаспор непосредственно в странах Севера.

Процесс ориентализации мира имеет ещё один серьёзный аспект. «Созданному Западом миру брошен вызов в культурной и в философской сферах, отмечает профессор Йельского университета Пол Брекен. Азия, которая стала утверждаться в экономическом плане в 1960–1970-х годах, утверждается сейчас и в военном аспекте». Выдвигая тезис о наступлении «второго ядерного века» (то есть ядерного противостояния вне прежней, биполярной конфигурации мира), американский политолог характеризует его следующим образом: «Баллистические ракеты, несущие обычные боеголовки или оружие массового поражения, наряду с другими аналогичными технологиями сейчас доступны по крайней мере десятку азиатских стран — от Израиля до Северной Кореи, и это представляет собой важный сдвиг в мировом балансе сил. Рост азиатской военной мощи возвещает о начале второго ядерного века». Таким образом, экономистичному менталитету Запада может быть противопоставлен цивилизационный вызов Нового Востока, включающий более свободно е, нежели прежде, использование современных вооружений.

В футурологическом ящике Пандоры немало и других сюрпризов: например, развитие глобального финансово-экономического кризиса с последующим кардинальным изменением политической конфигурации планеты; перспективы резкого социального расслоения мира или его квазиавтаркичной регионализации либо неоархаизации; возможность контрнаступления мобилизационных проектов при параллельном возникновении на этой (или иной) основе принципиально новых идеологических конструкций; радикальный отход некоторых ядерных держав от существующих «правил игры», демонстрационное использование оружия массового поражения, уверенная угроза его применения, растущая вероятность региональных ядерных конфликтов в странах «третьего» мира либо иной формы ядерного инцидента; центробежная и универсальная децентрализация международного сообщества Существуют также гораздо менее распространённые в общественном сознании схемы обустройства мира Постмодерна — от исламских, квазифундаменталистских проектов, до конфуцианских концептов, связанных с темой приближения «века Китая».

С ростом числа несостоявшихся государств проявилась вероятность глобальной альтернативы цивилизации распечатывания запретных кодов антиистории, освобождения социального хаоса, выхода на поверхность и легитимации мирового андеграунда, его слияния с «несостоявшимися» и «обанкротившимися» государствами, «странами-изгоями», современными «пиратскими республиками», прочими социальными эфимериями, то есть всего того, что может обозначить контур причудливого строя новой мировой анархии.