Вернер Фрике: Социология техники: Становление гуманистической парадигмы

Исследования в рамках индустриальной социологии стоят перед необходимостью, — которая будет возрастать в ближайшие годы, — не только вносить свой вклад в анализ существующей ситуации, но и содействовать процессам формирования техники. Данная статья показывает и анализирует трудности, с которыми сталкивается социология в решении этих проблем. Во второй части внимание, сконцентрировано на элементах конструктивной социальной науки.

Часть I

Характерные черты и недостатки социологических исследований техники начала 1990-х годов

Социология техники как самостоятельная дисциплина все ещё отсутствует в списке канонических социальных наук Германии. Между тем в этой области достаточно давно работает ряд «философов техники» (Митгельштрасс, Рополь, Циммерли и другие), а также группа учёных, подходящих к исследованию техники с позиций социологии знания (Кнорр-Цетина, Ван ден Дейл, Крон, Вайнберг и другие). Можно упомянуть и общественно-теоретические исследования (Горц, Хабермас, Хоннеф, Джоас и другие), и политологически окрашенные проекты по теме «Труд и техника», осуществляемые в Берлинском научном центре. Федеральное министерство исследований и технологии (ФМИТ) с 1985 года оказывает содействие программе «Исследования техники в рамках социальных наук» [1, 2].

В рамках исследовательских программ, поддерживаемых правительствами (как федеральным — программа «Труд и техника», так и земли Северный Рейн-Вестфалия — «Человек и техника — социально приемлемое формирование техники»), в 1980-е годы были проведены разнообразные эмпирические исследования, в ряде которых была сделана заявка на определение способов формирования труда и техники. То же самое можно сказать о проектах, осуществлённых ISO-институтом, «Интересы женщин и новые технологии» [13] и «Потенциал социальных инноваций при внедрении новой техники на предприятии» [4]. В индустриальной социологии имеется давняя традиция социальных исследований техники, которая берёт начало с работ середины 1960-х годов [5, б].

В 1970-е годы эти исследования характеризовались дискуссией о так называемом «техническом детерминизме», результаты которой с сегодняшней точки зрения выглядят тривиальными. Учёные Мюнхенского института социальных исследований до последнего времени постоянно указывали на то, что в этой научной дисциплине достигнут, наконец, консенсус относительно «отказа от технического детерминизма», формулируя его при этом следующим образом: «развитие индустриального труда обусловлено не логикой развития технических инноваций; оно, так же, как и формы использования техники, должно быть понято в качестве результата политики рационализации предприятия» [7, S. 11]. Однако более далеко идущим возражениям, состоящим в том, что техника должна рассматриваться как общественно эндогенная величина, а её развитие должно анализироваться как социальный процесс [8, 9], утверждение о «конце техническсго детерминизма» не отвечает.

Особенно проблематичной и в теоретическом отношении до сего дня ещё не полностью выясненной остаётся противоположность между эмпирическими исследованиями влияния и последствий современной техники [6] и подходами к анализу социальных условий развития техники. «Между обеими исследовательскими традициями до сих пор не существовало почти никакой связи. Следствием этого является то, что социология, несмотря на все имеющиеся знания, продолжает оперировать детерминистским понятием техники и именно поэтому вносит свой вклад в мистифицирование техники»… [10, S. 11–12].

Этот вид технического детерминизма имплицитно играет свою роль, например, там, где формирование техники понимается как формирование условий её применения. В своём введении к дискуссии, состоявшейся на Дне социолога в Гамбурге в 1986 году, Лутц попытался оправдать длительное существование концепции техники как экзогенной величины и мотора социального развития упорством общественного мнения и особенно давлением заказчиков эмпирических социальных исследований: «Сомнения в пригодности этой концепции, которые уже неоднократно высказывались учёными-обществоведами, вряд ли могли быть действительно услышаны, а тем более приняты, так как прежняя система представлений постоянно снова навязывалась науке общественным мнением и политико-административной системой. Это воздействие осуществляется как самой формой вопросов, формулируемых в таких ключевых терминах, как «оценка последствий внедрения техники, «анализ влияния технических инноваций», «социальные последствия технического прогресса» и так далее, так и в форме конкретных предложений эмпирических исследований» [11, S. 13–14].

Указание на то, как можно было бы примирить оба направления социальных исследований техники (исследование её влияния на производство и общество в традициях технического детерминизма и анализ социальных условий развития техники в связи с концепциями формирования), можно найти в промежуточном сообщении о проекте «Признание техники, последствия техники и генезис техники» Берлинского научного центра. Авторы указывают на существование «исследовательской ловушки технического или социального детерминизма» и предлагают провести исследования генезиса техники, так сказать «гена» комплексной взаимной связи и взаимовлияния между техническими и социальными изменениями. С образованием этого направления исследований осуществится «переориентация от преимущественно «терапевтических» исследований техники на «профилактические» [1, S. 90].

Здесь, возможно, заявляет о себе новый интересный этап развития социальных исследований техники, в котором можно обнаружить пункты соприкосновения с конструктивными социальными исследованиями, чей набросок будет сделан во второй части статьи. Однако важно подчеркнуть, что современная индустриальная социология до сих пор работает с суженным понятием техники и тем самым упускает существенную часть своей предметной области. Вследствие этого она чем дальше, тем больше теряет способность обсуждать актуальные и принципиальные вопросы, которые все настойчивее ставит развитие современной техники, а тем более отвечать на них. К этим вопросам я отношу следующие:

1. Как производится сегодня современная техника?
2. Есть ли альтернативные возможности развития техники? По каким критериям, на какой стадии разработки и каким образом принимаются сегодня решения о выборе альтернативных видов техники? Какова роль естественных наук в этом процессе?
3. Могут ли социальные науки взять на себя какие-либо функции в процессе производства или формирования техники? Если да, то какие?

Я решаюсь выдвинуть тезис, согласно которому индустриальная социология будет терять общественное значение и признание в той мере, в какой она будет отказываться от рассмотрения этих вопросов, или признает себя неспособной их решать. Кажется, современная индустриальная социология не видит этой опасности. Она не воспринимает стимулы, исходящие от социологии науки, философии техники и теории общества, оставаясь в своей суженной и ограниченной предметной области. Анализ литературы последнего десятилетия позволяет увидеть следующие её недостатки:

1. Социологические исследования техники до сих пор ограничиваются в основном изучением исследования её влияния.
2. Изучение «формирования труда и техники» сведено к анализу производственных (очень редко — надпроизводственных) взаимосвязей труда и техники. Действительные же исследования, которые предполагают анализ генезиса техники, за редким исключением не осуществляются.
3. Исследования техники начинаются, как правило, лишь post festum — «после того, как факты имели место». С этим связан характерный временной лаг — не меньше 5, а часто и 10 лет, «с которым опубликование результатов индустриально-социологических исследований отстаёт от фактического развития техники.
4. Промышленно-социологические исследования техники характеризуются одномерным, а поэтому «безальтернативным» понятием «социальной действительности». Оно сужается, ибо из виду упускаются все альтернативы: и те, которые, может быть, существовали в прошлом, и те, которые возможны в будущем, которые могут обозначиться уже в процессе разработки современной техники.
5. В исследованиях индустриальной социологии до сих пор не были сделаны ни методологические, ни концептуальные, ни стратегические выводы из того факта, что социальная действительность (а, следовательно, и техника) построена отнюдь не на основе линейного причинно-следственного закона, а на основе соглашений, которые заключили между собой силы, действующие в обществе (часто после предшествовавших конфликтов). Другими словами: решения о развитии техники всегда принимаются по принципам коммуникационной деятельности; речь здесь идёт о политических решениях, а не о решениях, принятых на основе логики предметной области, как это часто пытаются представить [12, S. 265; 13].
6. Большинство указанных слабых мест связаны с тем, что в социологический анализ до сих пор не включён субъект социальных процессов. Это не раз отмечалось, что можно подтвердить и достаточно свежей цитатой: «При возрастании роли субъекта труда мы можем наблюдать в последние два десятилетия, скорее, противоположно направленную тенденцию к обезличиванию индустриально-социологических исследований. Здесь проявляется существенная слабость индустриальной социологии, которая в основном оперирует бессубъектной теорией общества» [14, S. 17]. Однако далее фиксации этого недостатка дело почти не движется.

Далее я хотел бы более внимательно проанализировать и определить наличное состояние исследований в индустриальной социологии, рассмотрев подробнее шесть уже отмеченных «слабых мест», а затем выдвинуть и разработать основные положения такой концепции, которая могла бы стать основой для обсуждения формирования техники и активным вкладом в этот процесс.

Ограничение исследований проблемой влияния техники на производство и общество

«Если и существует постоянно воспроизводящаяся тема в индустриальной социологии, то это тема социальных последствий применения новых технологий на производстве и в управлении. Каждый раз, когда исследования и разработки создают новые технологии и они завоёвывают области промышленного применения, возрастает интерес к промышленно-социологическим исследованиям связанных с ними последствий» [15]. Это описание точно показывает основное направление современных промышленно-социологических исследований и одновременно точно обозначает одно из её основных слабых мест. Пока социологические исследования не занимаются процессом создания (генезиса) техники, они не могут претендовать на рассмотрение вопросов современного и, тем более, будущего формирования техники, независимо от того, будет ли оно аналитическим или пропедевтическим.

В отчёте о первой фазе программы земли Северный Рейн — Вестфалия «Человек и техника — социально приемлемое формирование техники (Со-Тех)» указан предмет большинства из 110 проектов, осуществлённых в 1985–1989 годах. В их рамках изучались изменения «рамочных условий для социально приемлемой модернизации» техники, «формирование сферы применения техники на предприятии» и авторы «пришли к важному для политики результату, что… при использовании новых информационных и коммуникационных технологий возникает большое пространство для формирования»… [16, S. 57].

Все эти цитаты из отчёта точно отражают то обстоятельство, что большинство проектов Со-Тех имело дело с внедрением, использованием и применением техники в социальной области предприятия или повседневной жизни, но не с формированием самой техники, за исключением немногих проектов по разработке программного обеспечения. Если бы предметом данной программы действительно было социально приемлемое формирование техники, то проекты должны были и смогли бы проникнуть в сердцевину генезиса техники на предприятиях и в исследовательских учреждениях. Чтобы быть правильно понятным, поясню ещё раз: моя критика направлена не на тот факт, что программа была вынуждена ограничиться вопросами формирования применения, внедрения и использования технологий на предприятиях и в обыденной жизни, а, скорее, на неточное, слишком поверхностное употребление понятия «социально приемлемое формирование техники». Оно создаёт представление, что в ходе выполнения программы фактически имела место деятельность по формированию техники, то есть оказывалось влияние на процесс производства техники в сответствии с критериями социально приемлемого формирования техники, чего на самом деле не было.

«Возникновение и использование техники следует понимать как процесс социальной организации знания на основе учёта интересов», — так в очень общей форме, но в принципе верно описывается в отчёте социальный характер производства и применения техники [Там же, S. 68]. Однако выведены за рамки исследования такие специфические и наиболее интересные для социальных наук вопросы, связанные с этим процессом: различия и конфликты между когнитивной и индустриальной формами организации знания в процессе производства техники; — методы и способы «очищения» техники от социальных условий её возникновения и утверждение о «действии закона технического развития» (о деконтекстуализации или деполитизации техники).

К сожалению, авторы отчёта недостаточно ясно указывают, что влияние на формирование техники можно оказать только на стадии её возникновения. Если техника уже произведена, то она входит в социальную действительность как факт, как «свершившийся факт» [13]. Тогда предметом социально приемлемого формирования техники может быть только её применение, внедрение, её использование в какой-либо социотехнической системе, но уже не сама техника (здесь можно говорить только о косвенном воздействии через «обратное влияние», в процессе которого опыт применения техники влияет на производство техники следующего поколения).

Слишком узким является в отчёте прежде всего само определение формирования техники: «Формирование техники начинается с выяснения настоящих и будущих индивидуальных, социальных, экологических, экономических и политических проблем, возникающих вследствие распространения новых технологий» [16, S. 77]. В таком пониманий сохраняется довольно сильное влияние тех исследований последствий внедрения техники, которые в 1970-е годы определяли социально-научные исследования, проводившиеся в русле «технического детерминизма».Моё выступление в пользу корректного, не вводящего в заблуждение употребления понятия «формирование техники» не должно ни в коем случае умалить заслуги программы Со-Тех, К основным из чих я отношу следующие:

• инициирование широкого диалога с общественностью по вопросам социально приемлемого формирования техники [Там же, S. 19–20];
• разработка рекомендаций для организации деятельности и консультационных пунктов по социально приемлемому формированию системы социотехнического использования техники;
• учреждение новых курсов, ставящих целью ознакомление инженеров с нормами, целями и методами социально приемлемого формирования техники;
• формулирование примеров гуманоцентристского формирования производственных систем, а также проектов нормативных концепций для социально приемлемого формирования техники в различных проектах программы.

Все эти результаты важны для закрепления проблемы «социогуманитарного» формирования техники в общественном сознании. Именно ради этого успеха программы необходимо чётко понимать, что задача открытого демократического соучастия в формировании техники намного сложнее, чем задача формирования социально приемлемого внедрения и использования информационной и коммуникационной технологии, подход к которой был найден в программе.

В высказываниях авторов отчёта [Там же, S. 195–197, 200–205] как в фокусе сходятся те слабые места интересующих нас исследовательских областей индустриальной социологии, которые были приведены выше: исследования ограничены изучением влияния новой техники post festum; технику (и это — после дискуссий 1970-х годов) продолжают рассматривать как постоянную величину, не направляя внимания на её создание; наконец, вообще вопрос ставится лишь о влиянии «рационализации нового типа» на общество, а не о взаимном влиянии развития общества и развития техники, не говоря уже об общественных условиях и формах создания техники/

В противоположность такому узкому подходу Хак убедительно показал, что действительно интересные процессы, накладывающие отпечаток на общественное развитие, — это процессы создания техники в лабораториях и крупных исследовательских учреждениях промышленности, в ходе которых создаются новое научное знание и современная техника, а также методы их промышленного применения в соответствии с принципами организации промышленности. Этот процесс создания техники сегодня происходит при почти полном исключении общественности, причём предпринимаются значительные усилия, чтобы изолировать его от политико-экологического влияния. К процессу «деконтекстуализации» [13, S. 34, 44, 52], то есть отрыву техники от политики, относится помимо прочего и оттеснение социальных наук, их ограничение анализом влияния техники и проблем, возникающих в связи с применением техники на предприятиях.

Позволяя держать себя в стороне от процессов создания техники, промышленная социология способствует укреплению желательного образа техники, производимой по принципам технократического развития и недоступной влиянию общества. По крайней мере, она не предпринимает ничего, чтобы поставить необходимые вопросы, как этого требует традиция критической рефлексии социальных наук. Действительно, проникнуть в сердцевину промышленного производства техники методами эмпирического анализа — нелёгкое дело; попытки, предпринимаемые в этом направлении, должны преодолевать социальные барьеры вплоть до угрозы потери финансовой поддержки. Поэтому сдержанность в этих вопросах некоторых исследовательских институтов, находящихся на свободном финансировании, вполне понятна.

Первую попытку (ещё очень приблизительную и сформулированную большей частью в сослагательном наклонении) выйти за это ограничение можно найти в промежуточном отчёте «К генезису производственно-технических систем» [17]. Разьитие производственной техники понимается здесь как «поисковый процесс с высокой степенью избыточности информации и селективностью». Главное же, здесь ставится вопрос об интересах и ориентациях действующих лиц и учреждений, прямо или косвенно участвующих в процессе разработки техники. Что особенно важно, авторы обращают внимание на форму и осуществление рабочих процессов в учреждениях, где ведутся исследования и разработки, включая их «организационно-структурные условия и факторы», определяющие создание техники. В такой системе представлений «круговой процесс между разработкой, применением и дальнейшей разработкой производственной техники» получает особенное значение для взаимного приспособления понятий производителя и пользователя [Там же, S, 203].

Для нашего обсуждения в данной модели интересно то, что она содержит схему взаимозависи-мостей между созданием и применением техники. Это не только позволяет отказаться от прежнего представления о линейной временной последовательности различных фаз разработки техники (идея, создание прототипа, применение), но и создаёт возможность анализа процессов генезиса техники.

Редуцированное понятие социальной действительности

Названные выше слабые места индустриально-социологических исследований техники являются следствием весьма суженного понятия социальной действительности. С одной стороны, не учитывается её процессуальный характер — поэтому анализу подвергаются не процессы рационализации, а их результаты и следствия. С другой стороны, как правило, не учитывается поле генезиса техники (немногие исключения лишь подтверждают правило).

Это сужение предметной области тем более значимо, что промышленно организованное производство современной техники «предформирует» социальную действительность в сферах производственного и общественного применения техники, но далее возможности формирования труда и его разделения, связанные с использованием современной техники, испытывают влияние социальных условий, связей и типов поведения, предсформированных в процессе производства техники [13, S. 47,94–99,165].

Наконец, индустриально-социологические исследования, как правило, редуцируют действительность лишь к одной из многих возможностей — той, которая актуализировалась в процессе общественного развития и принятия производственных решений. Другие возможности, которые отпали в процессе исторического развития (и всё же наложили отпечаток на современность), а также те возможности, которые заключены в каждой актуальной ситуации и in nuce содержат в себе различные виды возможного будущего рационализации, другие формы промышленной организации или общественного труда, разнообразные возможные направления развития техники, — все они исключены из понятия «реальность».

Это ограничение понятия социальной действительности, фокусирующее внимание на наличном, является имплицитным основанием «подтвердительного» характера многих индустриально-социологических исследований по вопросам развития техники. Путём имплицитного исключения других возможных альтернатив реализованное техническое решение рассматривается (и «подтверждается») как некая особенная альтернатива, отличающаяся от всех прочих особенной логикой предметной области. Хотя во вводных главах многих исследований отмечается, что социальные и экономические критерии воздействуют не только на применение различных возможных комбинаций труда и техники, но и на управление процессом создания техники, это остаётся на уровне декларации и не подвергается эмпирическому исследованию. Наша позиция заключается в том, что социальные условия и формы создания техники должны стать предметом эмпирического анализа.

В защиту консенсуального понятия истины

Для нашего обсуждения очень важно подчеркнуть, что общественные ситуации и процессы не структурированы и не построены по причинно-следственному принципу.Поэтому их нельзя наблю-дать, описывать и, главное, анализировать по тем же правилам, что и природные явления и процессы. Из этого можно сделать вывод, что социальные исследования эксплицитно основаны на консенсуальном понятии истины и из него выводят свои исследовательские подходы, формируя соответствующие методические средства. Что это означает?

Преобладающая часть эмпирических социальных исследований и сегодня пользуется методическими традициями критического рационализма — даже там, где это не выражено эксплицитно. Даже в самых серьёзных трудах [9, 18] только ставится вопрос: возможно ли и нужно ли разработать новый методический инструментарий социальных исследований на основе критической теории в дополнение или взамен традиционного для конвенциональной социологии инструментария [18, S. 171]. Автор считает, «что проблема методов станет одной из центральных в дискуссиях индустриальной социологии ближайших лет», но его позиция пессимистична: привязанность к традиционным методам эмпирической индустриальной социологии он обосновывает «бесплодностью поиска альтернативного типа эмпирических социальных исследований, который связан, например, с понятием исследований действий» [Там же, S. 172]. Методы исследования действий (Aktionsforshung) интенсивно обсуждались во Франкфуртском институте социальных исследований в конце 1970-х годов.

Вышеприведённый краткий «вердикт» не соответствует объёму и глубине этих дискуссий, более того, я считаю его ошибочным. Исследования действий как элемент конструктивной социальной науки могут иметь большое значение для всех процессов социального формирования труда и техники, что будет рассмотрено ниже (во второй части статьи). Здесь же пока следует подчеркнуть, что предмет индустриальной социологии имеет некую принципиальную особенность, которая, не будучи отрефлексирована, тем не менее является фундаментальной и требует расширения методического инструментария эмпирических социальных исследований.

Сегодняшние знания о функционировании общества заставляют признать, что не существует никаких объективных социальных закономерностей, в соответствии с которыми строятся и структурируются социальные ситуации и процессы. Это происходит, скорее, на основе интерпретаций социальных явлений лицами и группами (общественными субъектами) и соответству-ющих соглашений между членами различных социальных организаций. Решения об определении социальных ситуаций и возможных направлениях общественного развития принимаются в целом в рамках отношений власти и социальных структур.

Занимаясь своей деятельностью исследователя, обществовед является участником социальных ситуаций и процессов не только как гражданин, но и как профессионал. В отличие от естествоиспытателя он не может наблюдать предмет своих исследований отстранённо — с позиции, расположенной вне этого предмета, то есть объективно. Как и любой другой гражданин, он является участником социального процесса, и уже своим описанием, а тем более — объяснением, принимает участие в процессе интерпретирования и оценивания существующей социальной ситуации. Его исследовательская работа протекает в коммуникациях. «Но если участие в процессе коммуникации означает, что один так или иначе должен занять позицию по отношению к претензиям другого на значимость, то учёный-обществовед не может даже в тот момент, когда он собирает свой эмпирический материал, воспринимать высказывания, мнения своего собеседника как чистый факт» [19, Bd. I, S. 164–166].

Речь здесь идёт о «понимании смысла», то есть о понимании учёным-обществоведом интерпретационных вариантов различных участников некоей социальной ситуации. Чтобы достичь этого понимания, обществовед должен участвовать в процессе выработки межличностного понимания в изучаемой им группе. Для него доступ к пониманию социальных ситуаций и процессов возможен только благодаря участию в процессе коммуникационной деятельности, поскольку именно здесь конституируются социальные ситуации и процессы — если и не в теоретически чистой форме свободной коммуникации между равноправными участниками, то в искажённой — через властные отношения и структуры.

Этот подход, ставящий в центр понимание смысла, изменяет прежние представления об «объективности» познания: ведь «описание имплицитно содержит в себе оценивание» [20, S. 32]. Из этой аргументации следуют два вывода:

Во-первых, традиционное понятие объективной истины не соответствует предметной области социальных исследований. Оно должно быть заменено консенсуальным понятием истины, которое основано на том, что все члены конкретного исследуемого социального поля могут на равных правах принимать участие в процессе нахождения истины, опираясь на свой разнообразный опыт, накопленный трудовой деятельностью и повседневной жизнью. Сам обществовед, разумеется, участвует в этом процессе поиска консенсуальной истины, опираясь на свои профессиональные знания.

Во-вторых, консенсуальное понятие истины требует разработки таких исследовательских подходов и методов эмпирических социальных исследований, которые позволяют членам/участникам социальной ситуации выступать по отношению к исследующему их обществоведу в качестве субъектов, участвующих в исследовательском процессе с их собственными интерпретациями, вместо того, чтобы подвергаться исследованиям как объекты наблюдения («наблюдение на рабочем месте») или респонденты.

Следует подчеркнуть, что концепция Хабермаса, описывающая социальную действительность как свободный диалог между равноправными субъектами, представляет собой, скорее, нормативную концепцию. Однако одновременно она формулирует конституирующий элемент демократического общества: принципиально равное право всех членов общества на участие в достижении консенсуса о формировании социальных ситуаций и процессов, включая достижение соглашений об институционализированных нормах [21, S. 98–99; 12, S. 272]. Как в нормативном, так и в эмпирическом отношении было бы верно и крайне важно, чтобы социологические исследования велись на основе концепций и методов, соответствующих этому конституирующему признаку демократического общества и тем самым содействовали бы его осуществлению в политической практике.

Часть II

Индустриальная технология — исследования «без субъекта»

То, что исследования индустриальной социологии в основном игнорируют действующих субъектов или безжалостно ограничивают многообразие действующих лиц, участвующих в социальных процессах, связано с принятым в ней слишком узким понятием действительности, а также с отсутствием дискурсного методического инструментария при попытках проведения эмпирических исследований.

Классический пример — работа 1980-х годов, проведённая в социологическом исследовательском институте Гёттингена, под названием «Конец разделения труда?» [1]. В качестве субъектов новых производственных концепций там представлены только лица из менеджмента и те группы, которые выигрывают отрационализации (то есть союзники менеджмента). Остальные члены трудовых коллективов рассматриваются как пассивные страдальцы или жертвы процессов рационализации. Но даже интересы и претензии учтённых групп наёмных работников, выигрывающих от применения новых производственных концепций («современные наёмные работники»), представлены недопустимо упрощённо и поверхностно.

Так, описание расширенной сферы производственной деятельности в автомобильной промышленности (одной из трёх основных отраслей, ставших эмпирической базой для исследований о конце разделения труда) даётся на основе опроса тех, кто работает в соответствии с полученной квалификацией [Там же, S. 84–85]. На самом же деле те индустриально-социологические исследования, в которых высказывало своё мнение действительно все занятое население, показывают, что наёмные рабочие часто ожидают много большего в вопросах формирования труда и техники на предприятии. Их требования к формированию этой области исходят из представлений о «хорошей», то есть наполненной жизни, и, хотя содержат утопические элементы труда будущего, отражают желание иметь значительно более широкую индивидуальную квалификацию, чем необходимо в их реальной работе на предприятии; они однозначно направлены на слом иерархического разделения труда и ненужной иерархии на предприятии; главное же — они свидетельствуют об интенсивной и живой потребности работников участвовать в формировании условий труда соответственно сосвоимиинтересами.

Исследования показывают, что обычно остаются невостребованными потенциалы субъективного формирования не только промышленных рабочих, но и служащих [2] и инженеров [3]. Их систематически исключают из исследования процессов формирования труда и техники, не говоря уже о создании техники, и индустриальная социология не делает почти ничего, чтобы эмпирически доказать их существование и возможность влияния на формирование труда и процессы генезиса техники. В этом отношении она не выполняет даже своей аналитико-описательной задачи, хотя через полное описание социальной действительности могла бы образовать противовес имеющему место повседневному пренебрежению и расточительности в отношении индивидуальных квалификаций и потенциалов формирования в области промышленного труда. Во второй части статьи речь пойдёт о том, как социальные науки в целом, а индустриальная социология в частности, могли бы помимо своей обязанности летописца сделать что-то ещё, чтобы содействуя процессам участияи формирования, раскрыть и развить инновационный потенциал наёмных работников.

Содействие построению социальной действительности как конструктивная задача социальных исследований

Исследование действий как конструктивная наука

Могут ли социальные исследования расширить свой список классических задач (описание, анализ и объяснение социальных процессов, включая производство и применение техники), содействуя — в качестве науки — формированию социальных процессов, в том числе и формированию техники? Многим социологам промышленности подобная постановка вопроса показалась бы вообще недопустимой. Но даже если отвлечься от того, что обсуждение его уже давно идёт, я хотел бы указать на то, что список обязательных задач какой-либо научной дисциплины не является исторической константой, но находится под влиянием меняющихся социальных и культурных условий и традиций. Сегодняшняя ситуация вынуждает понять и описать историю техники как «смену различных видов культурного контроля над техническим развитием» [4, S. 199]. «Если техника выходит из-под контроля, это может… означать только то, что в обществе не существует необходимого для её селекции политического влияния» (или общественных групп, принимающих решения по поводу выбора производства и техники. — Прим. авт.) [Там же, S. 198].

Именно эта проблема все настойчивее встаёт сейчас в разных технических областях в связи с развитием техники. И она должна быть сформулирована иначе, чемв позитивистской традиции, которая ставила перед социальными науками (как, впрочем, и перед государственной политикой) только задачи прогнозирования и подготовки инструментов технического господства. Сегодня задача формулируется, скорее, как содействие формированию социальных процессов, включая развитие техники, через поддержку самостоятельных и самих себя определяющих процессов развития в социальных целостностях, носителями которых являются действующие в них отдельные лица. Как может выглядеть вклад социальных наук в решение проблемы формирования техники? Каллеберг [5] выделяет три вопроса, которые встают перед каждым социальным исследованием:

1. Как построена социальная действительность и почему именно так?
2. Почему она является не такой, какой должна быть?
3. Почему не реализуются определённые возможности?

Этим вопросам соответствуют три типа социальных исследований:

1. Констатирующие.
2. Критические.
3. Конструктивные.

Эти три типа не следует понимать как отдельные и несовместимые; скорее, каждое социальное исследование содержит и констатирующий, и критический, и конструктивный элементы [Там же, S. 30–33]: ведь основой научно значимых критических и конструктивных исследований всегда должны быть точные знания и хорошее описание социальной действительности.

При формулировании критических исследовательских вопросов важно по меньшей мере иметь представление об альтернативе реальности, как минимум — некоторых её элементов или признаков. Конструктивные работы всегда содержат некий критический элемент, относящийся к имеющейся социальной действительности, и они также требуют подробного описания «куска» социальной реальности, альтернативу которому образуют — уже хотя бы для того, чтобы точно определить точки бифуркации в действительности. Да и сам предмет социальных исследований из-за участия учёного в коммуникационной деятельности субъектов исследуемого поля, как было показано выше, имеет такую специфику, что даже в его описание обязательно входит имплицитная (критическая) оценка, которая включает в себя также представление о возможных альтернативах. По Хабермасу, познание социальной ситуации возможно только через понимание, точнее, через достижение согласия между учёным и субъектами поля относительно их интерпретации исследуемой ситуации, которое осуществляется в процессе коммуникационной деятельности через свободный диалог равноправных (даже если и весьма различных) партнёров [6, Bd. I, S. 164–174].

Впрочем, Хабермас предостерегает от ошибочного понимания, «будто результат того, кто действует через коммуникацию, в основном такой же, что и результат познающего субъекта, который сначала истолковывает ситуацию, а затем добивается социального утверждения этого толкования. Этой ошибки можно избежать, если а) связывать понятие коммуникационной деятельности с условием, что участвующие субъекты ориентируются на достижение понимания, а не на достижение успеха, и если б) связывать достижение понимания с консенсусом по отношению не только к требованию истинности, но и относительно оценки реальной вероятности и правильности… Тогда интерпретация в коммуникационной деятельности, понятой как процесс достижения понимания, означает поиск согласия относительно определения ситуации, которое относится к признанным мнениям об объективированной реальности, а также к тому, что может быть совместно признано как нормативная реальность общества и как взаимно манифестированная субъективность участвующих» [7, S. 331].

В этом месте следует отметить три положения:

1. Участие учёного в процессах интерпретации какой-либо социальной ситуации и достижения общего понимания с субъектами исследуемого поля относительно интерпретации является научным методом, не просто пригодным, но и адекватным для анализа социальных явлений, ситуаций и процессов. Это отличает социальные методы от естественнонаучных, и здесь имплицитно содержится консенсуальное понятие истины вместо каузального.
2. Хабермас хочет ограничить своё понятие коммуникационной деятельности, в которой с целью познания принимает участие обществовед, функцией достижения понимания между субъектами относительно интерпретации социальной ситуации. Процесс же социального утверждения согласованных интерпретаций, то есть признания всеми проведённого анализа за истинный и правильный, им исключается. Концепция описывает, таким образом, специфический, характерный для социальных наук метод получения знания, который состоит в том, что истина возникает в результате соглашения, а не измерения, взвешивания, наблюдения — как в естественных науках, провозглашения ex cathedra — как в экспертных заключениях.
3. Следует напомнить, что речь идёт всё время о нормативной концепции. Модель свободного диалога равноправных субъектов описывает не действительную коммуникационную деятельность в каком-либо конкретном обществе, а норму социальногопроцесса, нацеленного на демократию и индивидуальную эмансипацию (которых ещё следует достичь).

Таким образом метод социального научного познания, опирающийся на модель коммуникационной деятельности Хабермаса, получает как констатирующие, так одновременно и критические, иконструктивные элементы. Хабермас противопоставил нацеленный на демократию и эмансипацию принцип коммуникационной деятельности и конкурирующий принцип инструментальной деятельности, отводя каждому его общественную область. Таким образом, он пришёл к конфронтации между жизненным миром ¹ и социальной системой, трудом и взаимодействием. В концепции Хабермаса общественное развитие характеризуется и протекает в соответствии с двумя различными образцами общественной рациональности: «на пороге новейшей истории основанная на коммуникационной деятельности реальность языковых игр противопоставляется рациональности отношений «цель — средство», которые связаны с инструментальной и стратегической деятельностью» [8, S. 69].

Хоннеф показал, что для анализа реальных процессов общественного развития нет пользы в вычленении из них различных сфер действительности и применении к ним конкурирующих принципов коммуникационной и инструментальной деятельности. Скорее можно привести аргументы в пользу того, что институциональные формы, в которых организованы общественный труд и политическое управление, существуют за счёт преодоления конфликтов; оно кажется «целерациональным», но может быть понято как результат коммуникационной деятельности {9, S. 265]. То же самое имеют ввиду Крон и Раммерт, подвергая критике большинство научных исследований промышленности за одномерную ориентацию на единственный образец рациональности. Эти исследования «склонны к тому, чтобы, изучая промышленность как эмпирический феномен, оставлять в её абстрактной модели только экономический аспект, рассматривать только экономическую систему, как будто не может быть политики промышленности, или культуры промышленности, политической культуры промышленных отношений, которые могут также иметь значение для общественной ориентации технического развития» [10, S. 421].

Это было краткое изложение наиболее важных методических и теоретических понятий концепции исследования действий, суть которой Каллеберг определяет как «анализ новых видов социальной действительности, возникающий в результате участия обществоведов в создании этой действительности». «Определяющий признак исследования действий — это не диалогическая связь с субъектами в требующем изменений социальном поле, а также не количественные методы прикладных исследований; в основе этого типа социальных исследований лежит конструктивная задача» [5, S. 75].

Именно в этом духе был осуществлён Пейнерский проект гуманизации, когда мы организовывали процесс формирования и организации труда и технического оснащения при участии всех рабочих. Мы ставили целью проанализировать условия, в которых промышленное предприятие может быть готово ввести метод участия всех занятых на нём лиц в формировании условий их труда в соответствии с их интересами [11]. Тогда у нас уже было представление о том, как можно организовать самоопределяющийся процесс участия и формирования, но не было его теоретической проработки. Можно ли исследовать эмпирически такую концепцию, которая ещё не была нигде создана? Единственная ли это возможность для учёного — ждать и надеяться, что концепция будет когда-нибудь кем-нибудь и где-нибудь изобретена? Конечно, учёный может ждать. Но есть ещё один путь — начать проект по исследованию действий, чтобы практически реализовать такую концепцию профессиональными методами (на каком-нибудь промышленном предприятии), а затем проанализировать её научными методами» [5, S. 69–70]. Этим путём мы и пошли.

Организация демократического диалога в рамках конструктивных социальных исследований действий

В скандинавских социальных науках существует традиция исследований проблем индустриальной демократии, насчитывающая уже десятилетия; в них эксплицитно рассматриваются также отношения науки и политики, теории и практики [12–16]. Эта особенность скандинавских социальных наук как в отношении постановки вопросов, так и в практической работе уже на раннем этапе имела свою институциональную базу, которой явилась воплощаемая в жизнь с 1962 года.

В «Программе промышленной демократии Норвегии» [13] совместно работали Союз работодателей, профсоюзы и норвежские обществоведы, чтобы развивать промышленную демократию и содействовать ей на норвежских промышленных предприятиях [16]. После получения первых результатов этой программы в 1966 году Союз работодателей Швеции (SAF) и две шведские профсоюзные организации (LO и ТСО) основали так называемый «Совет развития», задачей которого было создание концепции, а также проведение и поддержка различных подготовительных, информационных и исследовательских программ по новым формам организации труда на предприятиях.

В этих исследовательских программах среди прочего возникло понятие «частично автономной группы», направлявшее целую серию полевых экспериментов для внедрения его на промышленных предприятиях в рамках программ исследования действий [17]. В 1968 году после победы на выборах социал-демократическое правительство Швеции в рамках новой программы по политике в промышленности учредило «Комиссию промышленной демократии», которая должна была осуществлять проекты по исследованию действий с целью поддержки промышленной демократии на государственных предприятиях [18, S. 126]. Эта традиция сотрудничества работодателей, профсоюзов и обществоведов в целях развития промышленной демократии, финансируемого государством, продолжается как в Швеции, так и в Норвегии вплоть до сего дня.

Изложение шведской программы по содействию промышленной демократии (LOM), осуществляемой с 1985 года, начинается с вопроса: «Какой вклад могут внести социальные науки в промышленную демократию?» Отказываясь от традиция социальных наук «во-первых, дать определение понятию промышленной демократии, во-вторых, определить область, на которую распространяется проблема промышленной демократии, и, в-третьих, дать рекомендации по дальнейшему осуществлению процесса демократизации» [15], автор рекомендует вести программу как исследование действий и в её рамках организовывать обсуждения — дискурс. Обществоведы должны непременно участвовать в них, чтобы добиться понимания того, что имеют ввиду участники обсуждения под «промышленной демократией» и как они намерены содействовать ей в конкретной ситуации (на предприятии, в аппарате управления, в общине и так далее)?» Е сли исходить из того, что основная задача исследования состоит в том, чтобы содействовать распространению рациональности в обществе, то необходимо всемерно способствовать образованию таких формирований, в которых проводятся обсуждения» [Там же, S. 39–41]. В обоснование этого подхода можно сослаться на Хабермаса и Фуко, а также на Миллса, который видит задачу социолога в том, чтобы содействовать превращению масс в гражданскую общественность через рефлексию (применение социологического образа мышления) и через участие в открытых диалогах [19].

На 250 общественных и частных различных секторов экономики (промышленность, торговля, услуги, общественное управление) группа шведских исследователей под руководством Густавсена в 1985–1990 годах организовывала и возглавляла процессы формирования организации труда, в центре которых находился дискурс-метод «демократического диалога». В таких работах центральное значение имеет понимание «дискурса как наиболее важного процесса изменений, а не явления, возникающего впоследствии. Дискурс служит здесь не для оценивания, а является средством формирования» [15, S. 43].

Для организации демократических диалогов были сформулированы 11 критериев, наиболее важными из которых для нас являются следующие: право всех субъектов поля на участие, равноправие всех участвующих, признание различного опыта работа как основания для участия, а также неизменная ориентация дискурсов на формирование. «В результате диалога должны постоянно достигаться соглашения, которые могут быть исходной основой для практических действий» [Тамже, S. 45–46].

Поскольку в дискурсах принимают участие и сами обществоведы, то в диалоге объединяются опыт работы (как форма локального обыденного сознания) и научное знание. При этом обществоведы отказываются от широко распространённого во всех научных дисциплинах предубеждения (созданного самими учёными для защиты своего статуса экспертов), согласно которому научное знание каким-либо образом превосходит или подчиняет себе повседневое знание.

Целью исследования действий является стимулирование процессов формирования/изменения в локальных сферах деятельности, таких как предприятия, организации, общины и так далее. В таком контексте знание локальной повседневной жизни абсолютно необходимо как для постановки и разработки вопросов, так и для реализации возможных решений. Тем не менее, все участники дискурсов обладают только частью знаний, необходимых для обсуждения возможных альтернатив, нахождения пути практического решения и заключительного обобщения полученного опыта с целью генерирования нового научного знания. «Поэтому ни одна группа лиц, действующих в исследуемой области, не может утверждать, что только она представляет общую доминирующую перспективу, какой бы она ни была» [16, S. 84–85].

Можно показать, — здесь это лишь замечание на полях, — что и в других научных концепциях, а не только в исследованиях действий было бы весьма плодотворно, с научной точки зрения, отказаться от профессионального предубеждения в превосходстве научного знания. Так, например, результаты эмпирических дескриптивных (констатирующих) исследований регулярно не находят своих адресатов, поскольку их авторы не уделяют должного внимания специфическим различиям между научным и обыденным знанием или вообще не учитывают их. «Судьба эмпирической работы подобного рода может быть сравнена с судьбой сообщения, запечатанного в бутылку, которая идёт ко дну под тяжестью довереннойей информации» [Там же, S. 87–88]. Несколько лет назад жертвами подобной судьбы стали толстые фолианты в зелёных обложках, издаваемые в рамках программы гуманизации ФМИТ в серии «Гуманизация труда», которая была наконец прекращена после выпуска 100 томов. Опубликованные там детальные результаты систематических исследований лишь как исключение достигали своих адресатов на предприятиях и в сфере управления, поскольку, как правило, не были получены в диалоге между практикой и наукой, не учитывали специфические различия между научным и обыденным знанием и не использовали преимущества, связанные с их взаимно дополняющим характером.

Целью почти 250 проектов формирования и проведения дискурсов шведской программы LOM было развитие и закрепление культуры демократического диалога в промышленности и управлении на основе методов социального исследования действий. В центре конструктивной задачи изменения социальной действительности стояли не конкретные проекты формирования на предприятиях и в организациях (как правило, они касаются совершенствования организации труда, условий труда или технической оснащённости), а попытки внедрить в шведский мир труда культуру промышленной демократии на возможно более широкой основе. С этой целью обществоведы организовали дискурс-арены и дискурс-формирования самого различного уровня (конференции предпринимателей по принципу вертикальной выборки, производственные группы на уровне отделений, проектные группы по отдельным вопросам, группы координации и управления для согласований процессов между фирмами. При этом отдельные проекты никогда не привязаны к одному предприятию, но всегда включают в себя 4–6 предприятий, что также создаёт дискурс-арену). На таких встречах, обществоведы демонстрируют свои специальные научные знания, считая основной для себя целью содержательную и организационную поддержку демократических диалогов, но всегда осознавая «дополнительность» своего знания с обыденным знанием. В результате дискуссий они генерируют новое научное знание и о возможностях организации дискурсов в различных исследовательских полях, и по разным локальным проблемам, и об условиях социально-структурного и культурного преобразования в связи с развитием и стимулированием процессов социальной демократии.

Возможен ли перенос этих методов и этого опыта, во-первых, из Скандинавии в Германию, а во-вторых, в область формирования техники? Многое говорит против этого: различные промышленные условия и промышленно-культурные традиции; почти полное отсутствие в Германии традиции конструктивной социальной науки (прежде всего в форме исследования действий); отсутствие в Германии конструктивного диалога между традиционными социологическими исследованиями и подходами, развиваемыми в рамках стратегии исследования действий. Отмеченные различия создают неблагоприятные условия для попыток развивать в Германии новые формы сотрудничества промышленности, профсоюзов и социальных наук с целью содействия промышленной демократии. Однако в связи с применением новых системных технологий, изменивших требования к защите интересов работников на предприятиях и в профсоюзных организациях, проблема дальнейшего развития «системы участия» встала со всей неотложностью и в Германии. Разве не могли бы и здесь помочь новые «диалогические» формы сотрудничества между социальными исследователями, действующими на рынке труда организациями и наёмными работниками на предприятиях, такие формы, которые помогают приобретать и развивать опыт по внедрению промышленной демократии?

Даже если бы само движение в этом направлении оказалось возможным в Германии (что, к сожалению, не слишком вероятно), то всё равно ещё остались бы трудности, присущие самой области формирования техники. Есть много доказательств того, чтоименно промышленная область производства техники закрыта для дискуссии, причём не просто организационно и по соображениям индустриальной политики, но и вследствие закрепившегося в когнитивных структурах восприятия техники. Отношение к технике как к «свершившемуся факту» систематически открывает и изолирует её от того социального контекста, в котором она возникает, что делает это поле труднодоступным для критических и конструктивных социальных исследований. Но разве здесь не происходит никаких изменений? Разве застывшие формы не размягчаются то здесь, то там?

Некоторые предприниматели не только поняли, но открыто высказали, что сегодня уже недостаточно производства «просто» техники, но важно производить технику, признаваемую обществом, и тем самым гарантировать (!), что она будет иметь успех на рынке. Насколько серьёзны провозглашаемые промышленниками намерения станет ясно со временем, однако свой интерес и готовность обсуждать вопросы оценки техники в открытом диалоге, ведущие промышленные фирмы уже показали, основав в начале 1992 года Академию по оценке последствий внедрения новой техники в Баден-Вюртемберге. Хотя это опять «оценка последствий», а процессы генезиса техники на предприятиях и в промышленности (пока?) остаются за скобками, необходимо всё же сделать попытку приоткрыть закрытые до сих пор двери к общественному диалогу по вопросам оценки и формирования техники. К сожалению, знание ситуации не даёт оснований для оптимизма: в настоящее время немецкая промышленность не подготовлена к тому, чтобы не просто принимать участие в диалоге, но и вести его так, чтобы открыть новые горизонты не только социальным исследованиям, но и особенно промышленной демократии в Германии. Тем не менее, надо начинать.