Милтон Фридман:
Почему бизнес стремится к саморазрушению?

Существует широко распространённое заблуждение, что люди, которые выступают за свободный рынок, также поддерживают всё, что творит крупный бизнес. Ничто не может быть дальше от истины.

Я твёрдо верю, что люди должны стремиться к удовлетворению собственных интересов в конкурентной капиталистической системе, и потому не вправе осуждать бизнесмена, который пытается получить особые привилегии для своей компании у правительства. Акционеры компании наняли его, чтобы он заработал для них максимально возможное количество денег в рамках существующих правил игры. И если правила игры таковы, что нужно добиваться специальных привилегий в Вашингтоне, я не вправе осуждать его за это. Я осуждаю всех остальных за то, что мы настолько глупы, что позволяем ему после этого выйти сухим из воды.

Я осуждаю бизнесменов, когда в своей политической деятельности частные предприниматели и юридические лица занимают такие позиции, которые противоречат их собственным интересам и негативно влияют на свободное частное предпринимательство. В этом отношении бизнесмены склонны к шизофрении. Когда вопрос касается их собственного бизнеса, они думают о перспективе его развития на много лет вперёд, рассуждая, какова будет экономическая ситуация через 5–10 лет. Но попадая в публичную сферу и начиная соприкасаться с проблемами политики, они становятся весьма недальновидными.

Наиболее очевидным примером является политика протекционизма. Можете ли вы назвать хоть какую-то значимую отрасль американской экономики, которая действительно выиграла от протекционистских таможенных пошлин и государственной поддержки? Александр Гамильтон в своём знаменитом «Отчёте о пользе мануфактур» превозносил до небес Адама Смита, но в тоже время утверждал, что Соединённые Штаты Америки представляют собой исключение, когда речь идёт о зарождающейся промышленности, в том числе сталелитейной, нуждающейся в поддержке. Производство стали осуществляется при поддержке государства и 200 лет спустя.

Ещё один пример — деятельность коммерческих банков. В конце Второй мировой войны на коммерческие банки приходилась почти половина рынка капитала. Сегодня — всего лишь одна пятая. Почему произошёл такой спад? Почему центр международного финансового рынка находится теперь в Лондоне, а не в Нью-Йорке?

Ответ в следующем: это долгосрочный эффект от настойчивого стремления банковской отрасли получить специальные государственные льготы. В прежние времена в соответствии с правилом, которое было известно как Regulation Q, правительство устанавливало минимальный уровень процентов, которые банки вправе были выплачивать, в том числе нулевую ставку по вкладам до востребования. Установленная государством нулевая процентная ставка по вкладам до востребования стимулировала появление фондов денежного рынка и рост количества альтернативных финансовых инструментов. Банковская сфера всегда поддерживала фиксированные курсы обмена валют. Когда у доллара начали возникать проблемы, президент Джонсон установил ограничения на ссуды иностранным государствам и ввёл уравнительный налог на доход от процентов. Результатом стало перемещение центра деятельности коммерческих банков в Лондон. Обе эти меры превратили коммерческие банки из основного поставщика кредитов во второстепенного участника кредитного рынка. Вновь мы столкнулись с недальновидным государственным регулированием.

Простейший пример — это направления благотворительной деятельности корпораций. Предприятия нефтяной отрасли выделяют деньги на поддержку организаций, которые стремятся сократить использование топлива. Предприятия ядерной энергетики направляют деньги в организации, которые поддерживают использование неядерной энергии. Недавно Capital Research Center проанализировал гранты наиболее значительных корпораций общественным организациям и выяснил, что крупные фирмы вкладывают 3 доллара в гранты некоммерческих организаций левого толка на каждый доллар, который они передают в пользу некоммерческих организаций правого толка.

Почему корпоративный мир не последовал замечательному примеру, поданному Уорреном Баффетом? С самого начала своей карьеры, выплачивая дивиденды своим акционерам, он говорил: «Мы готовы за каждую вашу акцию выделить определённую сумму на благотворительность в пользу некоторых организаций. Дайте нам знать, кому бы вы хотели передать эти средства, и мы сделаем это от вашего имени». Почему корпорации должны сами определять цели благотворительности, которые будут оплачиваться за счёт дохода их акционеров? Почему каждый акционер не может сделать это самостоятельно? И почему бизнес-сообщество так упорствует в поддержке своих противников?

Теперь давайте рассмотрим образование. Как вам известно, я уже давно поддерживаю идею приватизировать школьное образование путём введения ваучерной системы. Один весомый аргумент в пользу приватизации — это ценности, насаждаемые нашей публичной системой образования.

Любой институт будет стремиться распространить свои собственные идеи и ценности. В то же время наша публичная система образования представляет собой социалистический институт. Социалистический институт будет учить социалистическим ценностям, а не ценностям личной инициативы. Это не было так страшно, когда начальное и среднее образование были рассредоточены и находились под муниципальным контролем. Когда я заканчивал среднюю школу, в Соединённых Штатах Америки насчитывалось порядка 150 000 школьных округов. Сегодня их меньше, чем 15 000, при этом численность населения возросла вдвое.

Каково же отношение бизнес-сообщества к образованию? Члены бизнес-сообщества прекрасно осведомлены, что школы насаждают ценности, которые противоречат системе свободного предпринимательства. Им также хорошо известно, как сложно найти работника, который обладает необходимыми навыками. Но пытались ли они поддерживать образовательную деятельность, основывающуюся на поощрении предпринимательства? Никогда. В основном их деятельность заключалась в направлении своих работников преподавать в публичных школах и пожертвовании публичным школам компьютеров и других предметов. Я не могу осуждать отдельного человека за то, что он делает, однако я считаю трагедией, что Уолтер Анненберг пожертвовал сотни миллионов долларов в пользу государственных и общественных школ, но не в пользу частных. До последнего времени в бизнес-сообществе я не видел никакого движения в сторону поощрения образовательной системы, при которой покупатель, а именно родитель и ребёнок, имеет реальный выбор школьного образования, которое получает ребёнок.

Теперь обратимся к Кремниевой долине и корпорации Microsoft. Я не собираюсь спорить по поводу технических аспектов виновности или невиновности Microsoft согласно антимонопольному законодательству. Моё личное отношение к антимонопольному законодательству с течением времени значительно изменилось. В самом начале своих исследований как сторонник свободной конкуренции я полностью поддерживал антимонопольное законодательство; я считал, что его принятие — это одно из немногих желательных действий, которые государство может совершить для поддержания свободной конкуренции. Однако, внимательно присмотревшись к происходящему в действительности, я увидел, что вместо содействия свободной конкуренции антимонопольное законодательство привело к абсолютно противоположному результату, потому что, как и многие другие государственные начинания, было прибрано к рукам теми, кого оно должно было регулировать и контролировать. Таким образом, с течением времени я пришёл к выводу, что антимонопольное законодательство приносит гораздо больше вреда, чем пользы, что было бы лучше, если бы его не было, если бы мы от него избавились. Но оно у нас есть.

Но даже в обстоятельствах, когда у нас есть антимонопольное законодательство, мы должны задаться вопросом: действительно ли в интересах Кремниевой долины напустить правительство на Microsoft? Компьютерная отрасль развивается гораздо быстрей, чем правовые нормы, и кто знает, какова будет её структура к тому времени, когда завершится судебное разбирательство. Не говоря уже о том, что человеческие усилия и денежные средства, которые будут затрачены на приём на работу моих товарищей по экономическому цеху, а равно и в иных целях, могли быть куда более выгодно вложены в развитие компьютерных продуктов. Это расточительство! Но, прежде всего, компьютерщики сами проклянут тот день, когда призвали правительство. Впредь компьютерная отрасль, которая до настоящего момента по счастливой случайности была относительно свободна от государственного вмешательства, будет испытывать постоянный рост государственного регулирования. Антимонопольное законодательство очень быстро становится регулированием. И здесь снова имеет место ситуация, которая, на мой взгляд, иллюстрирует стремление бизнес-сообщества к саморазрушению.

Теперь я перехожу к наиболее сложной части. Откуда возникло это стремление? Почему бизнесмены ведут себя именно так? Я надеюсь, что многие из вас, находящиеся в этом зале, задумаются над этим и попытаются найти ответ на эти вопросы. Я представлю вам несколько своих предположений по этому поводу, однако ни одно из них не кажется мне достаточным объяснением.

Одна причина была выдвинута более века назад выдающимся человеком генералом Фрэнсисом А. Уокером, профессором Йеля и впоследствии ректором Массачусетского технологического института. Он писал: «Немногие настолько самонадеянны, чтобы спорить с химиком или конструктором по вопросам, касающимся его работы. Однако почти каждый человек, который умеет читать и писать, считает себя вправе формулировать и отстаивать свои собственные мнения по вопросам торговли и денежного обращения… Экономическая литература содержит работы, написанные в истинно научном духе, и работы, проявляющие крайне вульгарное невнимание к экономической истории и вопиющее презрение к правилам экономического исследования. Это как если бы астрологию постепенно смешивали с астрономией, или алхимию — с химией».

Когда дело касается экономики, каждый хочет быть экспертом и почти каждый при этом оказывается неправ, и руководители компаний здесь не исключение.

Шумпетер дал совсем другое объяснение этого феномена. Он утверждал, что в крупных корпорациях руководители постепенно развивают по существу бюрократически-социалистические отношения и институты. Вера в предпринимательство и частную инициативу склонна замещаться бюрократическим подходом, ведущим к появлению социалистической системы. Я не думаю, что это так. В конкурентном обществе достаточно внешнего воздействия, чтобы предотвратить подобный исход. Но это могло бы стать объяснением происходящего.

Общее состояние общественного мнения, которое рассматривает государственное регулирование как универсальное лекарство от любой болезни, может являться более важным фактором. Однако на протяжении последних 40 лет это состояние изменилось. Подход, при котором разрешение существующей проблемы заключается в привлечении государства, больше не принимается как данность, как это было раньше. Мы выигрываем в битве идей, несмотря на то, что проигрываем эту битву на практике. Сегодняшнее размер государства значительно больше, и оно более навязчиво, чем было 40 или 50 лет назад, в тоже время — отчасти в результате этого — в настоящий момент общественное мнение гораздо менее благосклонно к действиям государства, чем было прежде. Но я всё ещё не считаю это достаточным объяснением, поэтому вынужден признаться, что подходящего объяснения у меня нет. Ещё я думаю, что этот феномен нуждается в нём и что это в ваших интересах найти его и поменять модель бизнес-поведения таким образом, чтобы избавиться от очевидно саморазрушительных наклонностей.