Александр Иванович Неклесса:
Стратегия — это умение мыслить масштабно.
Интервью

Вопрос: Александр Иванович, как определить стратегичность? Назовите её критерии и содержание.

Александр Неклесса: Под стратегией до сих пор понимаются различные коды действия, и мнения относительно её содержания существенно разнятся. Генезис стратегии проистекает из динамичного искусства войн (явных и тайных) и познанных принципов ведения «большой игры». Но при этом часто возникает весьма распространённая ошибка — смешение стратегии и политики, хотя это на самом деле сложно расчленяемые понятия. Мне, однако, кажется, что причина подобного неразличения скорее психологического свойства. Само слово «стратегия» любят употреблять как обладающее более высоким статусом, как «более красивое». Может быть, именно поэтому в современных документах политику часто называют стратегией. В чём между ними разница? У стратегии иной масштаб, нежели у политики (стратегия — умение мыслить масштабно) и три специфические составных части:

Первое. Для стратегии более важно целеполагание, а не целедостижение. Политика же тяготеет именно к целедостижению — она занимается мерами, необходимыми для достижения некой цели, которая, однако же, задаётся не ею. Конечно и в политике прописана своя цель, но акцент сделан всё же на методах её достижения, а не на самом целеполагании. Иначе говоря, у стратегирования иная конфигурация, другая доминантность, для неё самое существенное — правильно определить цель и общий путь достижения цели. То есть, хотя мы и привыкли, что в стратегии прописаны пути её реализации, но, вообще-то говоря, это следующий «этаж», который и называется политикой.

Что же касается других составных частей стратегического комплекса, то им нередко вообще не уделяется должного внимания. Это приводит к тому, что ряд формальных стратегий, с моей точки зрения, не являются реальными. И об этих важных компонентах следует порассуждать чуть подробнее.

Второе. Один из ключевых элементов стратегической головоломки — определение релевантного контекста. Это не менее серьёзная задача, чем определение цели, потому что правильное решение первой части невозможно без второй. Попробуйте определить местоположение некой географической цели и поразмышлять над выбором маршрута к ней, не имея перед собой карт.

Чтобы действовать стратегически, необходимо представлять круг закономерностей, проявляющихся в событиях и способах мышления людей. Описание релевантного контекста, однако же, сложнее, чем кажется на первый взгляд, потому что есть: а) контекст известный; б) контекст актуальный; в) контекст грядущий (еще только складывающийся). И если данная многослойная формула осознается, хотя бы на интуитивном уровне, — уже хорошо. Однако гораздо чаще систему целеполагания выстраивают в рамках «сложившегося контекста», что подчас означает — в рамках устаревшей и потому неполноценной картины мира, с учётом уже не существующей реальности (и без учёта новых влиятельных факторов). Надо, правда, отметить, что в ряде ситуаций все это особой роли не играет, например, в тех случаях, когда среда инертна.

Но мы сейчас обсуждаем стратегирование в социальной сфере (в широком смысле этого понятия, включая и политическую, и экономическую проблематику; то есть понимая социальность как интегрирующее понятие). И в этой динамичной области человеческой деятельности знание ещё непознанного, но реального (становящегося, грядущего) контекста, весьма актуально. Среда обитания современного человека — динамична, условия практики — изменчивы. Актуальный контекст частично прописан, частично нет. Степень новизны тех или иных его элементов нередко уясняется непосредственно из практики (порой — ценой жестоких уроков), нечто постигается заранее, на основе профессионального опыта и интуиции, а что-то на основании оказавшемся состоятельным прогноза. Причём хорошо схваченный актуальный контекст имеет специфический, не слишком приятный оттенок, — он носит синтетический, не полностью отрефлексированный, «химеричный» характер (и это его достоинство, а не недостаток). Когда предлагают две прописи, отражающие текущее состояние дел: одну — гладко прописанную на основании солидных источников, а другую — представляющую несколько клочковатый текст, наполненный заусенцами неустоявшегося опыта, — то вторая модель на практике представляет собой бoльшую ценность. Однако к сожалению, это бывает совершенно не очевидно и осознается лишь впоследствии).

Сложившийся и хорошо прописанный контекст — лишь платформа, «поле» развёртывания некоторой ситуации. Тут возникает проблема опознания изменившегося, но пока ещё не формализованного положения вещей, а также проблема работы с поступающей информацией. Однако вот ещё один парадокс: для стратегирования информация подчас является не благом, а «гирями». Всё дело в критериях её оценки, которых у нас, как правило, острый дефицит (если дело касается реальной новизны). Оперируя вполне солидными источниками, описывающими те или иные элементы релевантной ситуации, мы вполне можем впасть в ошибку, познавая контекст, который на деле не существует. Потому столь важна фигура эксперта не только с точки зрения его профессиональных знаний, но также с точки зрения обладания «живым опытом» — межсистемной, интердисциплинарной «ориентацией на местности», выраженной профессиональной интуицией. Так что получение сведений и их анализ — два разных искусства и достаточно различные сферы деятельности (цена пониманию этого факта порой оплачивается гибелью государств, не говоря уже о фиаско их систем стратегической разведки).

Третье. Третья позиция стратегического комплекса — определение субъекта стратегии. Подчас, излагая данную позицию, видишь на лицах недоумение: субъект кажется естественным и вполне определённым компонентом стратегии. И это действительно так, точнее, должно быть так, но на практике субъект стратегии далеко не всегда бывает верно определён, из-за чего впоследствии возникают всевозможные коллизии.

Например, когда речь идёт о стратегии Северо-Западного региона, я могу задать «детский» вопрос: «А что это такое в смысле субъектности?» Можно насчитать полдюжины субъектов, которые равно значимы в данной позиции. Представитель Президента, лицо, безусловно, выражающее интересы округа, но интересы, прочитываемые с точки зрения федерального центра. Это одна позиция. Другой потенциальный субъект — сумма интересов руководителей областей (причем различная в различных конфигурациях). У них может быть иное, отличное от президентского, целеполагание. Далее — бизнес-элита региона, её корпорации — ещё более сложное образование, к тому же вряд ли преследующее единые цели. Она может создать собственный, альтернативный орган по стратегированию, а интересы её могут лежать в широком диапазоне — от «регионального патриотизма» до предпочтения транснациональных схем развития. И, наконец, — население округа, имеющее собственные интересы, а значит и своё прочтение стратегии.

Определение субъекта стратегии на практике всегда несколько двусмысленное понятие. Потому что, если кто-то заказывает стратегию, то она, как правило, и делается для него, а это может иногда расходиться с формальной прописью. Или же работа может быть выполнена буквальным образом, и тогда результат может разойтись с интересами непосредственного заказчика.

Вопрос: Каким образом можно увязать интересы разных субъектов при смене масштаба? Может ли такой «стягивающий» интересы субъект быть искусственно создан?

Александр Неклесса: Путь Вы уже наметили — это корпоративные стратегии, но в другом смысле, нежели в предыдущем рассуждении. Здесь ключевое слово — консенсус — понимаемый как «собирание интересов». Основная проблема, которую придётся при этом решать — проблема «лебедя, рака и щуки». Поэтому должен быть доминирующий социальный субъект, «региональная корпорация», которая в разработке и реализации стратегии заинтересована больше, чем другие субъекты.

Второе, о чём хотелось бы сказать, — удержание реалистичности стратегирования. Когда эти материи увязываются лишь на формальном уровне (на основе теории игр и так далее), то подчас возникают совершенно тупиковые ситуации. Особенность же социальной деятельности — императив сохранения динамической целостности системы, купирование социальных разрывов, особая конструктивность…

Единство легко достигается в мобилизационной ситуации, когда создавшееся положение чревато общей деструкцией и у субъектов есть веская причина совместить свои интересы в деятельный консенсус. То есть с точки зрения стратегического анализа здесь присутствуют два компонента — выявление объективных интересов и выделение обобщающей доминанты. Вместе оба компонента дают стратегию.

Сама материя социального аспекта статегирования чем-то нам помогает, а не усложняет ситуацию, поскольку на социальном материале всё же чаще проявляется конструктивность действующих субъектов (что с формальной точки зрения совсем не обязательно). По крайней мере, так было, хотя можно смоделировать и иной социальный космос, ориентированный на деструкцию. В конструктивном же космосе всегда можно находить баланс интересов с выделением консенсусной доминанты. На этом, кстати говоря, базировалась такая стратегическая формула международных отношений как «равновесие страха». И то, что в настоящее время доктрина сдерживания становится неэффективной, наводит на серьёзные размышления…

Вопрос: Как расчленить понятия «политика» и «стратегия»?

Александр Неклесса: Конечно, я практически не рассматривал политику: у политики, безусловно, есть своё специфическое поле — коммуникация между субъектами в том числе…

Вопрос: В каком тогда соотношении находятся стратегия и политика?

Александр Неклесса: В самом непосредственном, поскольку стратегия — это ген, а политика демонстрирует, скорее, свойства генома. То есть стратегия погружена в политику, выполняется средствами политики и сосуществует с политикой в достаточно неразрывной связи. Стратегию нельзя реализовать без политики, я бы даже сказал, без политик, потому что она обычно опирается не на одну политику, а на целый ряд типологически различных, но очень взаимосвязанных политик. Это и «политическая политика», и экономическая, и культурная. Но, хотя политик много — действуют они во взаимосвязанном, синергетичном единстве, интегрируя интересы субъектов, учитывая актуальный и выстаивающийся контекст, и в данной среде, выстраивают некое особое целеполагание.

Вопрос: Является ли мониторинг одним из элементов стратегирования?

Александр Неклесса: Нет, мониторинг — это действие информационного толка. Он даёт вам некие данные, для определения состояния пространства стратегирования, картину процесса. Но иногда информация может только навредить. Если вы работаете с трендами, приближающимися к бифуркационным состояниям, то информация даст сведения лишь о том, что грядёт переходная ситуация, тогда как вас интересует не констатация этого, а будущее состояние системы, характер её связей после перехода. В этом случае мониторинг предыдущей ситуации может только навредить. То есть мониторинг — это не базовый элемент, а лишь один из инструментов.

Вопрос: С какими трендами — искусственными или естественными — работает стратегирование?

Александр Неклесса: Связь с программированием? Это всё же разные материи. Стратегия даёт цель и маршрут к ней в некотором пространстве, программа «упаковывает» пространство вокруг маршрута, политика помогает сделать данную схему реализуемой, а экономика осуществляет логистику данного процесса. Все это делается в рамках определённой социокультурной платформы, как правило, неочевидной (в своём качестве наиболее важного фактора) для действующих субъектов.