Ефим Викторович Островский, Сергей Николаевич Градировский: Семь тезисов к языковой терапии

I

Хождение чужого языка подобно хождению чужой валюты. Англицизмы подобны долларам. Чужая валюта разрушает национальную кредитно-денежную систему, нарушает оборот, выводит в «тень» целые секторы экономики. К каким эффектам, системным нарушениям приводит хождение чужого языка? К потере референтных индексов слов: слова перестают значить, то есть нести деятельностный смысл; в знакоткани образуются смысловые и содержательные «дыры», которые лишают человека и общество энергии поступка. К нарушению коммуникационного обмена как взаимообмена различными содержаниями и смыслами. Это состояние характеризуется как взаимный монолог: люди перестают слышать друг друга — так в стране появилось поколение глухих. Мы, как и в ситуации с долларом, всей страной («всяк сущий в ней язык») инвестируем в западное гуманитарное сообщество. В век, когда именно гуманитарно-технологический комплекс становится территорией прорыва, зоной высочайшей нормы прибыли и оформления будущего, такая беспечность подобна преступлению. Слова влекут за собой образы. Чужие слова вовлекают в пространство страны чужие образы, которые, будучи не осознаваемыми, протаскиваются в отечественное культурное пространство контрабандой. Так как речь идёт об образах чужого контекста, такая экспансия приводит к дисфункциям. Человек, стремясь восстановить утраченное целое (преодолеть дисфункцию), либо требует иного контекста (получая очередной западный суржик), либо спасается через механизм социальной шизофрении. И, наконец, описываемое приводит к появлению специфического «теневого сектора» — коллективного бессознательного.

II

Коллективное бессознательное — основной ускоритель и главный тормоз любых социально-экономических преобразований, любых реформ. Источники живой и мёртвой воды — асоциального поведения, трудовой этики или правового сознания — бьют оттуда. Наше нынешнее нестроение — убедительный символ положения дел в русском коллективном бессознательном. Смута коренится в природе бессознательного.

III

Каков инструмент работы с бессознательным, его коррекции — приведения в соответствие, например, с потребностями общества, устремлённого в будущее? Или вершащего Правду? В современной культуре это психотерапия. Общество равно общению. Болезни общества наиболее очевидны в ежедневной практике общения. Мириады общений творят общество. Всеобщее недоверие, безответственность и пассивность, мрачная эмоциональная атмосфера, депрессивность, привычка «не говорить о хорошем», вытеснение цинизмом — все это симптомы болезненного состояния общества, которые «выходят на поверхность» при общении. Русская речь и деятельность разорваны. Старая речь отстаёт от новой деятельности и препятствует её развитию. Новая речь страдает сиюминутностью и некультуросообразностью. Носители новой речи, выигрывая в оперативном искусстве, проигрывают стратегически, особенно когда им противостоят носители китайского, английского или немецкого языков. Лечение общения, терапевтическое изменение его характера одновременно есть лечение общества. Терапия языка равна социальной терапии. Поэтому мы говорим, что общество требует применения социальной психотерапии, или макротерапии. Макротерапия, как и любая другая психотерапия, возможна средствами языка, через организацию здоровой языковой игры (ведь любое поведение есть язык, а любой язык есть поведение).

IV

Общественная солидарность складывается вокруг образа будущего. Под образ будущего переписываются (переосмысляются и переживаются) история, биография (как цепочки образов прошлого). Поэтому на языке, понятном обществу и одновременно культуросообразном (обладающем исторической легитимностью), предстоит прописать образ будущего, вбирающий такие характеристики, как ясность, очевидность, нравственность, справедливость, живость, убедительность и так далее. Эта работа, опять же, возможна исключительно средствами языка.

V

На чужом языке прописывается чужое будущее. На разбалансированном, больном языке (языке с элементами чужого языка, полном смысловых «дыр») прописывается разбалансированное, негармоничное, больное будущее — или притворное будущее, то есть «будущее, которого нет», которое не в состоянии стать, но которое, присутствуя в слое бессознательного, непрерывно отравляет настоящее. Больное настоящее — свидетельство заражённого будущего. Смута в настоящем имеет источником своим смутное (мутное) будущее (именно на это указывал Мераб Мамардашвили, говоря, что «дьявол играет с нами, когда мы мыслим неточно»).

Например, так сделали отечественные демократы, предложив стране образ будущего, калькированный с западного настоящего. Более того, путь достижения манящего западного будущего — как заимствованного будущего — был прописан на языке прошлого, также заимствованном, но только у большевиков. Что сообщили демократические реформаторы в тот момент ещё советскому обществу: государство — величайший преступник, оно лишило вас всего, все эти годы оно вам лгало, оно вам недоплачивало, оно у вас крало, и поэтому справедливым станет акт возмездия, возвращения награбленного — акт приватизации. Поэтому приватизация замысливалась как действие справедливое, как апофеоз справедливости, а Чубайс — как своеобразный Робин Гуд. Но Робин — образ заимствованный, а приватизация-экспроприация — заимствованный тип действия. Поэтому хотели по совести, а получилось — «как всегда».

VI

Не всякое заимствование есть зло. Виктор Шкловский в начале XX века писал, что словам свойственно от частого употребления стираться и для освежения восприятия значений этих слов их следует остранять — делать странными, неузнаваемыми: «Вещи, воспринятые несколько раз, начинают восприниматься узнаванием: вещь находится перед нами, мы знаем об этом, но её не видим… Приемом искусства является приём «остранения» вещей и приём затруднённой формы, увеличивающей трудность и долготу восприятия». Замена русских слов на иностранные позволяла остранить эти слова, наполнить их новым деятельностным значением. В течение XIX–XX веков русский язык пережил три (если считать иначе — четыре) интервенции ¹ крупных массивов иностранных слов, но в последнюю интервенцию остранением уже и не пахнет — скорее, наоборот: становятся всё более размытыми, все более стёртыми целые языковые пласты. Парадоксальным образом сегодня русские слова — наиболее непривычны, а использование русских слов в качестве приёма остранения — наиболее действенно: следует сказать «объединение» вместо «федерация» — и многие споры о «федеративном устройстве» теряют смысл, а действия президента по стягиванию пространства федерации становятся наполненными содержанием.

VII

Время разбрасывать камни, и время собирать камни; «время насаждать, и время вырывать посаженное»; время заимствовать слова с целью остранения собственных, и время восстанавливать слова с целью связать будущее с прошлым, чтобы иметь великое прошлое и великолепное (славное) будущее. Масштабное остранение как макротерапевтическая работа проводится каждый раз, когда приходит время больших перемен. Большие перемены требуют изменений в языковой политике — великие перемены происходят благодаря опережающим переменам в языке.