Рэндалл Коллинз:
Личностно-ориентированная социология.
Глава 5. Любовь и собственность

На протяжении очень длительного времени семья и отношения между полами были одним из наиболее само собой разумеющихся аспектов жизни общества. Очевидным был взгляд, что мужчины и женщины имеют определённые естественные функции. Место мужчины на работе и в общественном пространстве. Место женщины — дом, заботы о кухне и детях. Семья представляет собой естественное разделение труда между полами. Мужчина — кормилец и защитник, женщина — хранительница очага и воспитательница детей.

В XIX веке женщины в значительном числе покидали домашнее хозяйство, но даже и тогда в течение длительного времени считалось само собой разумеющимся, что женщины на работе прислуживают мужчинам: они могли работать секретаршами, нянями, официантками, стюардессами, обслуживающими мужчину-хозяина или мужчину-клиента. Женщина могла быть школьной учительницей, но не профессором колледжа, за исключением женских колледжей. Даже в общественной сфере от женщин ожидали выполнения тех же ролей, которые они играли дома, заботясь о мужчинах и детях.

Сегодня такой взгляд подвергается атакам. Развивается энергичное движение за освобождение полов, которое начало оказывать на некоторые из наиболее очевидных моментов женской дискриминации в сфере занятости. В то же время ясно, что феминистскому движению ещё далеко до достижения равенства между полами. Некоторые женщины начали распространять его на более высокие профессиональные сферы и политики. Но огромное большинство женщин все ещё выполняют типично женские роды занятий, такие как работа секретарши или няни, которые не только сравнительно низко оплачиваются, но и не предлагают шансов на продвижение в более высокие сферы, где доминируют мужчины, их боссы. Семья также остаётся в значительной мере традиционной, поскольку за женщиной сохраняются обязанности домохозяйки и няньки своих детей, даже если они также имеют работу.

Что же, вероятно, произойдёт в будущем? Очевидный взгляд здесь может мало что предложить. С одной стороны, если старое разделение труда между полами было абсолютно естественным, тогда вообще невозможны какие-либо перемены. Тот факт, что какие-то изменения всё же происходят, необъясним с этой традиционной точки зрения. В ответ на женское освобождение в некоторых странах неожиданно возникло реакционное контрдвижение. Это движение пытается вернуть женщин обратно в рамки семьи и восстановить старые традиционные аттитюды полов. Но само по себе существование про-семейного, анти-феминис-тского движения — это верный признак того, что что-то неладно в традиционном положении вещей. Если старомодная семья была столь естественна, то не было бы необходимости заставлять людей вернуться в неё.

С другой стороны, наблюдается возрастающее ощущение, что сама семья может изживать себя. Показатели рождаемости падают, так что детей становится всё меньше, а коэффициенты разводов поднимаются до очень высокого уровня. Как это вписывается в общую картину? Является ли это признаком социальной дезорганизации и приближением к гибели, как это воспринимают традиционалисты? Или это каким-то образом связано с движением к освобождению женщин?

И здесь важный вклад может внести неочевидная социология. Но опять же мы должны быть избирательны. Добрая доля традиционной социологии имеет лишь приукрашенный взгляд, рассматривая семью и традиционные половые роли в современном обществе как совершенно функциональные. Но имеется ещё один, более утончённый взгляд на положение вещей. Одна из ветвей социологической традиции, возвращающая нас в конец девятнадцатого века, к Фридриху Энгельсу, помогла нам понять, что семья и отношения полов не являются лишь естественными, а существуют как часть системы социальной стратификации. Теория половой стратификации как раз сейчас находится в процессе своей разработки и вокруг того, как она работает, ведётся изрядная дискуссия. Но можно установить определённые базовые и неочевидные позиции.

Руководящая идея, которой я буду следовать, состоит в том, что семейные отношения — это отношения собственности. Эта собственность нескольких родов:

1. Права собственности на человеческое тело, которые мы могли бы назвать эротической собственностью.
2. Права собственности, которые относятся к детям — давайте назовём её родственной собственностью.
3. Права собственности на имущество, находящееся в распоряжении семьи — назовём её собственностью домохозяйства.

Этими тремя типами собственности и создаётся семья. Я утверждаю, что основной способ, которым они переплетаются с миром труда, — это половая дискриминация в сфере занятости. При понимании этих форм собственности, немаловажно увидеть, что они не являются статичными. Системы собственности, включая сексуальные, не являются естественными и навеки неизменными. Они продуцируются определёнными социальными обстоятельствами и изменяются вместе с этими обстоятельствами. Если мы поймём эти условия, мы сможем предсказывать различные типы сексуальной стратификации. Нынешний тип структуры семьи и сексуального господства существовал не всегда и не будет продолжаться бесконечно долго в будущем. Если мы хотим узнать, насколько далеко может простираться женское освобождение, и какие условия делают его возможным, мы должны обратиться к такой теории, как эта.

Эротическая собственность

Как могут люди быть собственностью? Если исключить рабство, которое вряд ли где сохранилось, люди не могут быть куплены и проданы. Человеческие существа не обладают монетарной стоимостью; мы оцениваем себя вне денег. Люди — это не вещи; они представляют цели в себе. Следовательно, может показаться, что люди не являются собственностью, по крайней мере, в современном мире.

Хотя было бы ошибочно думать о собственности обязательно как о вещи, а особенно как о такой вещи, которую можно купить и продать за деньги. На самом деле собственность — это не сама вещь как физический объект. Собственность — это социальное отношение, способ, которым люди обращаются с вещью. Что означает, например, что участок земли кому-то «принадлежит?» Это означает, что данная личность может им пользоваться, жить на нём, ходить по нему, когда он или она пожелает, и что другие люди должны покинуть его, если не получили разрешения. Если они не сделают этого, владелец может вызвать полицию или обратиться в суд, чтобы изгнать их. Собственность — это отношение между людьми, оценивающими вещи; это какой-то вид принудительного соглашения по поводу того, что кто-то должен или не должен делать с определёнными вещами, и кто именно должен поддерживать других в выполнении таких актов. Именно общество делает что-то собственностью, а не какая-то нерушимая связь между индивидом и землёй.

Под этим также подразумевается, что могут одновременно существовать все типы систем собственности, зависящие от того, какие именно правовые формы будет поддерживать общество. В Швеции, к примеру, право частной собственности не распространяется на владение общественной или частной землёй: прохожие могут бродить по чьим угодно полям или пересекать чей угодно двор, если они ничего не ломают. В Соединённых Штатах Америки чувство частной собственности гораздо сильнее, но всё же оно поддерживается не самим индивидом, а общиной. И община берёт на себя определённый контроль над тем, что индивиды могут делать со своей собственностью. Они не могут, например, громоздить мусорных куч на жилом участке и не имеют права не допускать полицию, разыскивающую беглеца. Конечно, эти законы не являют собой что-то неизменное; общество может установить какой угодно вид системы собственности. Лишь некоторые системы собственности разрешают производить куплю и продажу посредством денег. Некоторым средневековым аристократам не разрешалось продавать свои земли, а во многих племенных обществах собственность может быть передана только вполне определённому наследнику.

Если собственность представляет собой скорее социальное отношение, чем саму по себе вещь, тогда есть смысл взглянуть на любовь и секс как на формы собственности. Ключевой вопрос собственности — это право обладания, право лишать кого-то обладания этим и желание общества поддержать эти права. Самой сердцевиной брака является собственность именно в этом смысле.

Что заставляет людей жениться? Изначально это ни брачный обет, ни гражданская или религиозная церемония. Пара людей, которые живут вместе и имеют половую связь исключительно друг с другом, являются женатыми и по своим намерениям, и по своим целям. Если это продолжается в течение нескольких лет, то, в силу этого, они во многих местах считаются легально женатыми по «естественному закону» брака. С другой стороны, о паре, которая легально поженилась, но никогда не вступала в сексуальную связь, говорят, что она не имеет «завершённого» брака. Это является основанием для аннулирования, поскольку не приведены в действие имплицитные понятия брачного контракта. Брак в нашем обществе — это контракт между двумя людьми на приобретение эксклюзивных прав на сексуальное обладание. Выражаясь социально, они производят друг с другом обмен своими телами как сексуальной собственностью. Сексуальная собственность — это ключ к структуре семьи; это шарнир, на котором крутится всё остальное. Браки создаются путём установления сексуальной связи. На этот факт указывают старые традиции брачной ночи и медового месяца. Чем более традиционен брак, тем большими церемониями обставлен первый акт сексуальной связи. Это продолжалось в зависимости от того, подвергали ли люди цензуре тот факт, который они устанавливали в качестве эротической собственности. Традиционно, вплоть до правовых реформ последних десятилетий, единственным поводом к разводу было доказательство адюльтера. Это продолжает фактически сохранять свою силу до настоящего времени в некоторых консервативных странах, где господствует дух капитализма, таких, например, как Италия. Почему адюльтер играет столь решающую роль? Потому что он взламывает центральное право собственности — эксклюзивное (Exclusive — исключительной. — Прим. перев.) сексуальное обладание.

Подобно этому, в традиционных обществах сильный акцент делался на соблюдение невестою девственности до вступления в брак. Право собственности её мужа на её тело оказывалось запятнанным, если она имела связь с другим мужчиной. То, что те же самые общества не стремились подвергать оценке девственность мужчины как важный элемент брака, подразумевает, что система собственности в гораздо большей степени утверждалась как обладание женскими телами со стороны мужчин, нежели наоборот. К этому я ещё вернусь.

Система эротической собственности становится в особенности очевидной, когда мы взглянем на случаи её нарушения. Длительное время существовал неписаный закон, который прощал супругов, предпринимавших насильственные действия, когда нарушалась их сексуальная собственность. Судья или жюри, как правило, не обвиняют мужчину в убийстве любовника его жены или даже самой жены, когда он обнаруживает факт адюльтера. Предположительно должно иметь место и обратное, но случаи, когда жены избавляются от мужей путём убийства их самих или их любовниц, — значительно менее распространённое явление — здесь это может служить в качестве примера сексистского предубеждения даже в праве на убийство. Примечательно, что такое убийство даже не расценивается как убийство, и убийце дозволяется оставаться на свободе или получить незначительный приговор. Обычай дозволения ненаказуемого убийства в таких обстоятельствах в настоящее время несколько пришёл в упадок. Причины, по которым это происходит, также может некоторым образом прояснить кое-что относительно системы сексуальной собственности.

Практика адюльтерных убийств была наиболее сильна в тех местах, где брак расценивался как самый нерушимый, и разводы были наименее распространены. Почему так? Вследствие того, что традиционная брачная система означала, что женщина будет иметь только одного сексуального партнёра на всю свою жизнь; её тело было эксклюзивной собственностью её мужа. Такое устройство обычно имело довольно сексистскую тональность в том смысле, что мужчины с большей вероятностью имеют внебрачные связи или пользуются услугами проституток. Поэтому, хотя в принципе брак был нерушимым, мужчина имел больше возможностей для компенсации эротической и эмоциональной несовместимости. Хотя с ростом показателей разводов во многих общинах обычно ожидают, что большинство людей будут вступать в более чем один брак и, следовательно, иметь на протяжении жизни более чем одного сексуального партнёра. По этой причине сексуальная собственность более не считается чем-то абсолютным, подобно клейму, которое ставится раз и навсегда. Это не означает, что сексуальной собственности больше не существует. Однако она сместилась в иную модальность, можно было бы сказать — от абсолютной долгосрочной собственности к системе, охватывающей серию краткосрочных собственностей. Люди все ещё разражаются гневом по поводу адюльтера, но результатом этого вместо насильственной смерти с все большей вероятностью становятся разводы.

Другую информацию относительно эротической собственности дают нам законы и обычаи по поводу насилия. Фактически повсюду изнасилование в рамках брака не считается преступлением. В соответствии с законами большинства стран и всех, за небольшим исключением, американских штатов, мужчина имеет право сексуального доступа к своей жене, и она не может воспользоваться властью государства (штата) для защиты против применения к ней силы. Брачный контракт имплицитно раз и навсегда исключает право сексуального сопротивления. Тот факт, что эта проблема сейчас возникла, и в некоторых местах брачное насилие возведено в ранг преступления, показывает, до какой степени сегодня система сексуальной собственности подвергается сомнению. Однако сопротивление таким правовым изменениям продолжает оставаться довольно сильным. В какой-то степени оно сбалансировано широко распространённым правом на развод, возникшим в последние десятилетия, которое облегчает для женщины возможность уйти от нежеланного мужа.

Все эти дискуссии, казалось бы, подразумевают, что брак — это просто дело секса, в котором не участвуют ни привязанность, ни любовь. Но это, конечно, не так. Эротические отношения — это ключ к брачному контракту, как легальному, так и заключённому по неписаным законам обыденного сознания. Но это никоим образом не исключает эмоциональные связи. Фактически сегодня эмоциональные связи сопровождают сексуальные отношения. Любовь и секс с социологической точки зрения — это часть одного и того же комплекса. Во всяком случае, так обстоит дело в современной брачной системе, которая делает существенный акцент на идеальном выражении любви. Можно было бы даже относиться к современному браку как к ритуально-любовной системе эротической собственности. В определённом смысле эротические отношения глубже и заходят дальше. Брак в традиционных обществах (как мы увидим далее) придаёт незначительную важность любви и взамен этого сконцентрирован на контроле над эротической собственностью и другими формами обмена собственности, включёнными в основной альянс. Хотя современный брак сместился в формы, в которых любовь является решительным элементом установления сексуальной связи.

Есть несколько способов, которыми можно показать, что эмоции любви связаны с системой эротической собственности. Для начала взглянем на язык романа. За исключением «Я люблю тебя», наиболее общим типом выражения любви являются фразы наподобие: «Будешь ли ты моей?», «Возьми меня», «Я твой навеки». Этой терминологией полны любовные песни, и таков способ, которым люди разговаривают между собой и с другими людьми о своей любви. Это язык собственности. «Мой», «моя», «его», «ее» — это, вероятно, наиболее употребляемые слова в разговорах о любви, даже чаще, чем само слово «любовь».

Более того, эти разговоры об обладании одновременно относятся к привязанности и сексу. Любовник обладает другим телом и привязанностью в одно и то же время. Одно обычно является символом другого. Если мужчина говорит что он любит женщину, но не будет иметь с ней связи, («делать с ней любовь» (Типичное для английского языка выражение: To make love with he/him ср. широко распространённый лозунг движения против войны во Вьетнаме: «Make love, not war». — Прим. перев.), выражаясь расхожим языком), будь то в рамках брака или вне его, то выражение привязанности, конечно, будет подвернуто сомнению. С другой стороны, то же самое справедливо (может быть, даже в большей степени) и в отношении поведения женщины.

Мы можем взглянуть на то же самое с негативной стороны. То, что заставляет любовника ревновать, применимо и к сексуальному поведению, и к привязанности. Женщина, которая заявляет о своей любви к мужчине, но спит с кем-то другим, более чем вероятно вызовет у него ревность или по меньшей мере сомнения в искренности её признания любви к нему. Подобным же образом она могла бы пробудить в нём ревность, если бы спала с ним, но заявляла, что любит кого-то другого. Люди ожидают, что любовь и секс будут идти рука об руку: как минимум, они чувствуют, что истинно сильная любовная связь естественным образом выливается в сексуальное сношение. Многие люди (чаще мужчины, нежели женщины) открыто скажут, что наслаждение от секса можно получать без любви, хотя обычно это означает, что какая-то степень привязанности имеет место и в этом случае. Подразумевается, что здесь присутствует если и не одна из форм типа «Я навеки твой», а по меньшей мере краткосрочная эмоциональная связь.

Сравнительное исследование ревности даёт хорошую иллюстрацию социального базиса эмоций. По отношению к кому ощущается ревность — это связано с тем, как организована в социуме система сексуальной собственности. В нашем обществе, где преобладающей формой сексуального обмена являются эротически эксклюзивные пары мужчина-женщина, каждый из партнёров ревнует к любому, кто угрожает посягательством на привязанность или на гениталии партнёра. Однако в полиандрических обществах ситуация совершенно иная. Такой тип системы, где женщина имеет нескольких мужей, можно найти, например, в горных племенах Индии или Тибета. Они не ревнуют друг к другу, и все ожидают, что они будут разделять между собой обладание телом женщины и её вниманием. Это не означает, что такие люди имеют настолько широкие взгляды, что неспособны к ревности. Напротив, они вполне могут испытывать ревность к чужакам, которые не являются частью их полиандрической ситуации. Эскимосские мужчины часто разделяют своих жён с гостями, которые идут своим путём в долгие охотничьи экспедиции. В то же самое время в эскимосских общинах наблюдался очень высокий уровень драк и убийств, часто — за обладание женщиной. Огромная разница — пригласить гостя разделить женщину (имплицитно — в обмен на такую же взаимность несколько позже), или он просто сам поможет себе. Короче говоря, от собственности не отказываются, когда её отдают. Фактически вручение дара (а в этом случае — одалживание женского тела) подтверждает чувство собственности, именно потому, что делает ясным для всех, что кто-то имеет дело с их собственностью и что они ожидают получить её подобающим образом.

Эти типы полиандрических или жено-одалживающих ситуаций реально — довольно редкое явление на мировой сцене. Несколько более распространёнными являются брачные системы, в которых мужчина имеет несколько жён. Такие полигамные системы особенно характерны для трайбалистской Африки. Там мы опять же обнаруживаем ревность, обращённую в совершенно иные, нежели в нашем собственном обществе, направления. Разные со-жены, как правило, не ревнуют одна к другой, хотя они могут проявлять ревность к посторонней женщине, не являющейся частью семейного сообщества. Имеется обычно главная жена, которая имеет определённые права и определённую власть над другими женами. В такой ситуации женщина, намеревающаяся вступить в брак, может быть в большей степени озабочена тем, каким образом ей предстоит ладить с другими со-женами, нежели тем, полюбит ли она самого мужа.

Этот тип антропологического сравнения позволяет нам увидеть, что эмоции, которые мы обычно ассоциируем с сексуальными отношениями, вариабельны, но не настолько уж беспорядочны. То, насколько сильна привязанность, насколько сильна ревность и на кого она направлена, зависит от типовой структуры отношений сексуальной собственности. В нашем собственном обществе эротические отношения сильно пропитаны романтизмом, и значительную часть всего этого составляют эмоции привязанности и любви. Я не хочу сказать, что люди влюбляются лишь потому, что им предлагают это сделать. Это правда, что наша народная культура склонна заставить людей ожидать, что такое произойдёт, однако широко распространённый опыт любви ни в коем случае не является результатом индоктринации со стороны общепринятых условий жизни. Скорее он естественным образом вытекает из своеобразных договорных отношений, в которые вступают люди для того, чтобы найти сексуального партнёра в ситуации свободной индивидуальной сделки.

Сегодня каждый из людей в очень большой степени должен быть готов к тому, чтобы самому находить своего собственного партнёра. Это включает в себя значительную долю неопределённости. В процессе встреч с различными людьми вы должны выявить, нравятся ли они вам, и при этом вы должны быть готовы к тому, что приобретете немало негативного опыта. Мужчина может выбрать чрезвычайно красивую или сексуальную женщину — и всего лишь для того, чтобы обнаружить, что она им не интересуется. А почему такое происходит?

Они отмахиваются от всех проявлений внимания, и пока этот конкретный парень не предложит им чего-то особенного, у них нет резона замечать его. Женщина со своей стороны проходит через такой же процесс: обращая свои взгляды слишком высоко или оказавшись в ситуации, где она встречает немногих желательных ей мужчин и так далее. Короче говоря, сексуальный рынок нередко может оказываться тяжким испытанием. В другие времена обстоятельства иные: появляются новые партнёры, вы обнаруживаете, что уровень вашей привлекательности в их глазах достаточно высок, перспективы представляются благоприятными. Колесо удачи опять идёт в гору.

Всё это имеет тенденцию к тому, что процесс любой сексуальной сделки изначально продуцирует определённые эмоции. Он генерирует чувства беспокойства, надежды, страха, а также счастья и волнения.

Это означает, что в тех случаях, когда люди находят кого-то, кто им нравится, обычно всё начинается с эмоционального вступления и радости, если они обнаруживают, что эта личность, независимо от всех других контактов, в которые они вступали, тоже симпатизирует им. Тем не менее, каждый может внимательно осмотреться вокруг, чтобы увидеть, нет ли вокруг кого-нибудь более привлекательного, нежели он сам. Поэтому помолвка может быть в каком-то смысле нелегким делом в течение определённого времени, пока пара, наконец, не приспособится к предназначенности друг другу как к наиболее предпочтительной личности из тех, кого они знают. Но самая главная трудность такого рода заключается в том, что делает любовь драматической и возбуждает эмоции. Пара, которая никогда не проходила через маленькие превратности разногласий и потенциальные разрывы, вероятно, никогда не будет обладать столь же сильными эмоциональными ощущениями в сравнении с той парой, которая прошла через это.

В таком случае я предполагаю, что сам по себе договорный процесс имеет тенденцию к созданию достаточно сильных эмоций, и эти чувства напряжения и возбуждения, когда они, наконец, разрешаются в сильную приверженность друг другу, — это и есть то, что превращается в любовь.

Кроме того, «язык», на котором договариваются о личной приверженности, носит в значительной мере невербальный характер: это язык самой сексуальной интимности.

Сговор совершается не только с помощью разговора, а ещё и с помощью серии движений, наращивающих физическую интимность. Прикосновения, пожатия рук, поцелуи на прощание, объятия, петтинг, половое сношение — такова типичная прогрессия, которая иногда может растянуться на значительные промежутки времени. Причина, по которой пара не переходит обычно прямо к эротической кульминации, состоит фактически в том, что эти различные виды сексуальных контактов весьма символичны. Они не приносят удовольствия сами по себе. Иногда они даже не являются необходимыми: пожатие руки, например, не доставляет много физического наслаждения, хотя оно может быть чрезвычайно эмоциональным.

Можно было бы предположить, что многие из форм гораздо более интимных сексуальных контактов, таких как орально-генитальный контакт, также являются в значительной степени символическими типами эмоциональной связи. Они, вероятно, выступают скорее представителями общей интимности и, возможно, отношений господства и подчинения, нежели просто доставления физического наслаждения.

Прогрессия физической интимности — это скорее подобие ритуала, посредством которого мужчина и женщина показывают друг другу, насколько они привержены друг другу. В общем, у них идёт переговорный процесс по поводу того, каким образом они вступят в связь, проходя различные последовательные этапы, которые представляют их попытки и возможности, которые они могли бы извлечь из этих отношений. К тому времени, когда переговоры добираются до полного сексуального сношения, пара обычно создаёт определённую приверженность друг другу, которая включает в себя значительную долю сексуальной эксклюзивности, и рука об руку с этим идут эмоции любви. Фактически именно таким способом заключаются большинство современных браков. К тому времени, как их личное кино добирается до финальной постельной сцены, они уже привели себя в состояние любви и недалеки от того, чтобы пожениться. Или — чтобы быть реалистичными — они вступают в эту сферу. Совместный эквивалент — совместная жизнь, которая с социологической точки зрения реально идентична легально заключённому брачному контракту. Всего лишь несколько лет назад для женщины было самым обычным делом заберёменеть от своего дружка в качестве последнего шага к принятию брачного обета.

Эмоция любви возникает из процесса переговоров об эксклюзивном и относительно постоянном сексуальном контракте между свободными индивидами. Это естественная часть драмы, через которую проходит каждый, когда пытается устроить свою судьбу в том мире, где кто-то ещё пытается сделать то же самое. Постепенно игра приходит к ритуализованному учреждению уединенного мира новой пары. Тогда не следует удивляться тому, что эта эмоция наиболее сильна, когда связь устанавливается впервые, и на протяжении того периода, когда она утверждается, как подлинная и сильная.

Здесь к реальному поведению пары больше всего подходит модель ритуалов, которую я первоначально анализировал (в главе 2) на примере религии. Налицо все ингредиенты ритуала и в очень интенсивной форме. Пара постоянно находится в присутствии друг друга и стремится к тому, чтобы в своём общении исключать или игнорировать всех других. Их любовный разговор, поцелуи, рукопожатия и другие любовные игры имеют копируемую, повторяющуюся форму ритуального поведения. Эмоции, которые они привносят в свои встречи, интенсифицируются благодаря тому, что они разделяются, точно так же, как любой успешно совершенный ритуал наращивает общие чувства группы. Тогда мы можем сказать, что любовники выполняют ритуал, который формирует некую очень маленькую солидарную группу — группу из двоих, если быть точным. Эта группа обладает очень сильной связью и очень сильные границы в отношении ограждения от посторонних.

И точно так же, как религиозные ритуалы создают сакральные объекты и идеалы, любовный ритуал создаёт свои собственные символы, которые представляют эту интенсивную связь. Некоторые из этих символов — в форме знаков внимания, таких, как обручальное кольцо или альбом на память или памятку от любовника. Они являются эквивалентом Библии или креста, освящённого религиозными ритуалами, хотя более точной аналогией были бы частные тотемы какого-то отдельного племенного клана. Мир любовников в большей степени схож с примитивной религией, нежели с одной из всеохватывающих мировых религий наподобие христианства, поскольку любовники создают себе ряд маленьких частных культов, которые не допускают в свой круг всех. Определённые идеи также делаются сакральными, особенно сама идея, что любовники обладают друг другом. Не случайно любовники думают друг о друге, как об абсолютно чудесных, поскольку это именно тот тип идеализации, который продуцируют успешные ритуалы. Что уникально относительно культа любовников, так это только то, что идеал фокусируется в самих этих двух индивидах.

Таким образом, этим ритуалом формируются узы эротической собственности. Следовательно, они тоже, помимо всего прочего, возможно, окружены ритуальной защитой. Любой акт сексуального сношения или любой эротический контакт может символизировать всю связь в целом. Негативная сторона этого состоит в том, что любая экспедиция вовне этой связи вызывает крайне гневную реакцию со стороны другого партнёра. С практической точки зрения это не может быть реально оправдано. Муж или жена могли бы, скажем, иметь сношение с кем-то посторонним без реального нарушения права своего супруга на сексуальный доступ к своему телу. Тот факт, что простой единственный случай адюльтера может заставить другого супруга испытывать интенсивную ревность, показывает, что узы эротической собственности, являются не просто практическими, но такими, которые поддерживаются ритуальным способом. Каждый акт сношения и в каком-то смысле даже малейшие эротические акты, наподобие поцелуя или даже взгляда украдкой, символически заряжен. Сфера эротической собственности подобна другим действительно фундаментальным социальным связям: она не калькулируема рационально с точки зрения общего баланса затрат и прибылей, но окутана в символизм и управляется ритуально продуцируемыми эмоциями.

Эротическая собственность и её дубликат, чувства любви и ревности, — не единственный вид отношений собственности в браке. Более того, их интенсивность не остаётся на уровне пика, на котором они находятся, когда отношения связи только устанавливаются. С течением времени волнение проходит вместе с чувствами тревоги и контрастирующей радости.

По мере того как пара вживается в брак, интенсивность привязанности спадает, то же самое происходит с частотой сексуальных сношений. Они все меньше времени проводят друг с другом и все больше времени — с другими людьми. Как следствие этого, ослабевают условия для сильной ритуальной связи между ними. Но даже когда снижается интенсивность эротической любви, часто на её место приходят другие связи. К некоторым из них я теперь и обращусь.

Родственная собственность

В некотором важном отношении дети также являются собственностью. Родители имеют на них определённые права, и действуют в направлении защиты этих прав таким же образом, как они защищают другие виды собственности. Однако дети — это не сексуальная собственность. Все общества очень строги на этот счёт. Табу на инцест в рамках нук-леарной семьи фактически носит универсальный характер, сексуальные сношения между родителями и детьми, а иногда и среди более отдалённых родственников расценивается как особенно сильное отклонение. Табу на инцест должно рассматриваться как часть системы родственной собственности; это одно из принципиальных негативных правил — того, что люди не могут делать с родственной собственностью. (Существуют эквивалентные правила и относительно физической собственности; примерами этого могут служить местные постановления, запрещающие производить определённые типы модификаций с вашим домом или землёй.)

В то же время табу на инцест нельзя рассматривать просто как само собой разумеющееся. Это вовсе не естественное или инстинктивное нарушение; если бы это было так, никто и никогда бы не вступал в инцест, в то время как фактически он нарушается в удивительных масштабах. Скорее это табу насаждается извне семьи, другими людьми, которые рассматривают инцест как нечто неприличное и осуждают его как незаконный акт. Вопрос о том, почему эти посторонние поступают таким образом, связан с общей системой сексуальных сделок, совершаемых в этом обществе. Люди ожидают, что дети из других семей будут доступны в качестве сексуальных партнёров для посторонних, а не монополизируются внутри семьи. Это можно продемонстрировать тем, что различные общества видоизменяются именно в том, что они считают инцестом, и эти вариации связаны с типом доминирующей брачной системы.

В некоторых обществах, таких, например, как наше собственное, ещё несколько поколений назад брак с кузенами и кузинами был запрещён как инцест, и от людей ожидали, что они будут искать брачных партнёров исключительно вне своей семьи. С другой стороны, во многих племенных обществах от кузенов именно ожидают, что они будут вступать в брак друг с другом всякий раз, когда это возможно. Это происходило вследствие того, что система регулярных альянсов между семьями и продолжительные перекрестные браки кузенов (особенно тех, кого мы называем «перекрестными кузенами») — это то, что поколение за поколением удерживает семьи привязанными друг к другу. Эти примеры, между прочим, доказывают, что основные причины табу на инцест состоят не в том, что люди озабочены возможными генетическими дефектами от имбридинга; общества, регулярно практикующие браки между кузенами, очевидно, следуют противоположной политике. Более того, те же самые общества разрабатывают инцестные правила, которые в некоторых отношениях носят гораздо более чрезвычайный характер, нежели наши собственные; они налагают запрет на браки между большим числом категорий людей по тем причинам, что они принадлежат к неправильным линиям, даже если бы мы совсем не рассматривали их как очень близких друг другу биологически.

Причины табу на инцест также носят не столько биологический характер, сколько являются частью более обширной системы обмена сексуальной собственностью.

В нашем собственном обществе оптовые альянсы между семьями уже не столь важны, и наши инцестные табу сократились до того минимума, при котором от детей все ещё требуется, чтобы они искали себе сексуальных партнёров вне собственных семей, на более широком брачном рынке.

В таком случае инцестное табу — это негативное правило системы родственной собственности. Оно регулирует, что именно родители не могут делать со своими детьми, равно как и то, чего дети не могут делать друг с другом. Позитивные аспекты родственной собственности включают в себя ряд моментов. Родители имеют определённые права физической собственности в отношении своих детей: применять свою власть, чтобы удерживать их в своём доме, посылать их в школу и куда-то ещё. Родители имеют право направлять поведение своих детей во многих отношениях: определять, как им одеваться, какую религию исповедовать, или не исповедовать никакой, с кем дружить и многое другое. Сегодня эти права не обязательно очень сильно навязываются. Мы прошли долгий путь от римской семьи, в которой отец мог наказывать своих детей, так, как он считал нужным, и даже обречь их на смерть.

В общем, современная тенденция направлена на снижение родительского контроля над детьми. Многое из этого следует из утраты родительского контроля над решающим аспектом родственной собственности — права определять, на ком должны жениться их дети. (Остатки этого права ещё существовали несколько лет назад в форме обращения жениха к отцу невесты с просьбой о её руке; и в ещё более распространённой форме — «вручения своей дочери» жениху на брачной церемонии.) Очевидно, контроль над браками детей распространял выход родственной собственности за пределы влияния на непосредственных отпрысков — вплоть до контроля над формированием последующей линии поколений. По мере того как важность семейной линии приходила в упадок, родственная собственность сжималась до того, что применяется лишь в рамках нуклеарной семьи на протяжении ранних лет воспитания детей.

Родственная собственность имеет также экономический аспект. Легально доходы детей до достижения ими совершеннолетия являются собственностью их родителей. Это опять-таки форма родственной собственности, которая также не очень сильно соблюдается в наши дни. Пожалуй, противостоящие этому претензии детей на доходы их родителей проявляются с большей очевидностью. Но это лишь говорит нам о том, какие изменения произошли в современной системе семьи. Не так давно — и все ещё по сей день — в некоторых очень традиционных семьях, как это бывает в случаях, когда вся семья ведёт торговлю в лавке или занимается фермерством, от детей ожидали, что они будут оказывать помощь и поддержку семье, либо работая дома без оплаты, либо работая вне дома и принося домой заработанное.

Так же, как изменялась система эротической собственности, некоторым образом в параллельном направлении изменялась и система родственной собственности. Ещё одно поразительное сходство между двумя этими видами семейной собственности состоит в том, что обе они имеют отчётливо выраженную эмоциональную окраску. И так же, как в эротической собственности, где супруги провозглашают свои права на привязанность со стороны друг друга, родители имеют право на привязанность со стороны детей. Более того, в то же самое время, когда эмоциональные связи между взрослыми перемещаются в центр современного брака, отношения привязанности с детьми изменяются в том направлении, чтобы переместить традиционный акцент на детей как на часть фермерской экономики или продолжателей семейного имени.

Опять же мы можем увидеть силу этих эмоциональных требований в тех пунктах, где они подвергаются угрозе разрушения.

В современных разводах обычно главным предметом раздоров является опека над детьми. Родители сражаются за право физического обладания детьми, равно как и за право регулярного посещения их. Что можно считать специфической характеристикой современной ситуации — так это то, что часто оба родителя озабочены поддержанием контроля над своими детьми. Больше уже не предполагается автоматически, что дети изначально принадлежат своей матери. Отцы теперь хотят обладать своими детьми гораздо чаще, чем в прошлом. В сущности, определённые аспекты родственной собственности стали гораздо более отчётливыми, в то время как другие аспекты пришли в упадок. Эмоциональные права на привязанность детей стали центральными, в то время как старые экономические интересы и интересы родословной отошли на задний план. Такая ситуация даже дала толчок новым разновидностям «преступности» — киднеппингам, в которых один из экс-супругов пренебрегает решением суда, отдающего право опеки другому супругу и любым путём стремится забрать детей себе. Тот факт, что такие случаи подвергаются судебным преследованиям и эмоциональным угрозам, показывает, какое значение приобрели права эмоциональной собственности на детей.

Конечно же, родственная собственность формируется двояко. Родители обладают правами собственности на своих детей, но верно также и обратное. Дети могут предъявлять требования на выделение им места в родительском доме, части их дохода и определённого количества родительской заботы. Более того, в современном обществе эти права явно расширились. Легально эти собственнические обязанности родителей по отношению к своим детям заканчиваются по достижении последними восемнадцатилетнего возраста, однако, существует огромное информационное давление в направлении того, чтобы распространить их за эти пределы, как, например, бываете внесением платы за обучение в колледже. Однако наиболее важной частью собственнических претензий детей в отношении своих родителей стало их право наследования. В те времена, когда значительная часть экономики развивалась в рамках семейного бизнеса, в особенности на фермах, этот аспект родственной собственности был преобладающе важным. Он очень плотно удерживал семью воедино сквозь поколения, но не обязательно узами одной лишь любви.

Хотя одно из «очевидных» общепринятых сегодняшних убеждений состоит в том, что семьи теперь нигде не связаны столь же плотными узами, как это было в прошлом, вероятно можно считать верным, что сегодняшние семьи переносят гораздо больший акцент на эмоциональные связи между родителями и детьми (равно как и между супругами), нежели это было в традиционных семьях. Традиционная семья держалась вместе вследствие того, что у людей не было выбора: она была хозяйственной единицей, и люди должны были держаться её, либо подвергаться риску голодной смерти. Это способствовало возникновению довольно хладнокровных аттитюдов лояльности семье. Такие семьи были прочными, но обычно не очень приятными для проживания в них.

Сегодняшние семьи по большей части могут оставить сравнительно малое наследство последующим поколениям. Люди находят работу по себе и могут унаследовать немногим больше, чем несколько предметов семейной мвебели. Паттерн наследования остаётся важным лишь среди: некоторых весьма состоятельных семей. Для большинства же других людей мало что остаётся, кроме эмоциональных связей. Разумеется, это не возникает автоматически. Многие современные семьи разваливаются, в то время к а традиционные, вероятно, удерживаются воедино даже три отсутствии привязанности — именно потому, что этого требует экономическая ситуация. Но те современные семьи, которые удерживаются вместе, поступают так в гораздо большей степени по эмоциональным причинам, нежели по внешним мотивам. В этом отношении такие семьи, вероятно, связаны сильнее, нежели когда-либо прежде.

Собственность домохозяйства

Хотя конечно, вряд ли абсолютно верно, что семья больше не является экономической единицей. Просто она больше не является перманентной экономической единицей, основанной на межпоколенной передаче собственности. С определённой точки зрения это своеобразный бизнес, занятый ведением домашнего хозяйства. Этот бизнес никоим образом м «является перманентным; он может распасться гораздо летче, нежели в прошлом. Но покуда он существует, он являет собой кооперативное предприятие по приготовлению пищи, уборке, покупке провизии и уходу за детьми. С чисто экономической точки зрения семья представляет собой комбинацию отеля, ресторана, прачечной и детского сада.

В традиционном домохозяйстве львиная доля этой работы, вероятно, выполнялась слугами. Конечно, иметь слуг могли позволить себе только более высокие классы. Подлинно богатое домохозяйство имело их в большом числе, одна ко даже довольно скромная семья из средних классов имела, по меньшей мере, служанку или кухарку. А низшие классы?

В значительной степени многие из них не имели собственного домохозяйства: они чаще всего были слугами у кого-то других. Это означало, что семейная жизнь была очен ь асимметричной относительно паттернов социальных классов. Позволить себе жениться и завести собственное домохозяйство могли по преимуществу представители более высоких классов. Многие мужчины и женщины из числа работников, живших и работавших в чьих-то домах, никогда не имели возможности завести собственную семью.

Одним из больших изменений в современной семье стало исчезновение такого большого домохозяйства, основанного на труде слуг. Это не означает, конечно, что больше вообще не существует высшего класса, однако его образ жизни стал менее демонстративным и менее пышным; и класс слуг постепенно стушевался до тонкого слоя в сравнении с тем, чем он был раньше.

Значительная часть класса слуг состояла из женщин, выполнявших поденную работу в чьем-то чужом домохозяйстве.

То, что осталось от класса слуг сегодня, — это почти исключительно женщины; дворецкий и камердинер более или менее исчезли, в то время как прислуга все ещё приходит во многие домохозяйства высшего среднего класса. Домашний труд лег теперь по большей части на плечи жён. В той степени, в какой домохозяйство — это место, где должна выполняться какая-то работа по дому, — её изначально выполняют именно женщины.

Официально и законно собственность на домохозяйство принадлежит совместно мужу и жене. При разводе они имеют равные претензии на блага, накопленные на протяжении их брака; и если один из супругов умирает, не оставив завещания, ему автоматически наследует другой. Но это касается лишь такой собственности, как вещи. А как насчёт реального пользования вещами? Дом, посуда, пища, одежда — ничего из этого не пригодно к употреблению само по себе, в готовом виде. Для того чтобы привести их в действие, необходимо приложить определённое количество труда. Дом должен быть прибран, одежда отглажена, постели заправлены, провизия куплена, приготовлена и подана на стол.

В общей структуре экономики домохозяйства муж может вкладывать свой труд вне домохозяйства и приносить в дом деньги, которые инвестируются в эти различные материальные объекты. Они обычно являются своеобразным «сырьём», и жена вкладывает свой труд, чтобы превратить их в продукты потребления. Более того, этот паттерн имеет тенденцию удерживаться и в тех случаях, когда жена работает вне дома: она всё же регулярно заботится о доме и детях, готовя завтрак перед уходом на работу и ужин, когда возвращается вечером.

По этой же причине экономику домашнего хозяйства можно описать как однополую доминанту. Собственность мужа и жены официально уравнена в своих правах, но только в том случае, если проигнорировать труд, которые превращает её в годные к использованию потребительские блага. В традиционной семье, где работает один муж, жена является работником, который не может продать ничего, кроме своего труда. Как любого работника, необходимость выживания выдавливает её на рынок труда, где она продаёт свой труд кому-то, кто готов купить его; только в данном случае она продаёт этот труд (или скорее обменивает его) не на фабрике, а в домашнем хозяйстве. Однако труд — это нечто сущностное; муж/капиталист не может без него преобразовать сырье в готовые к употреблению блага.

Мы можем, конечно, думать обо всех возможных различиях между этими двумя ситуациями: фабричный рабочий не может унаследовать фабрику; рабочий обычно не имеет половых сношений с владельцем, не рожает детей, не разделяет его социального статуса и не выражает ему своей любви и привязанности. Оставляя эти моменты без внимания, феминистские авторы марксистской ориентации утверждали, что домашнее хозяйство является фактически капиталистическим институтом. Оно капиталистическое не только по своему внутреннему механизму действия, но и является частью более обширной капиталистической системы общества. То, что делает женщина в своём доме, — это воспроизводство рабочей силы. Все эти приготовления пищи, уход за детьми и даже отдаваемая мужу эмоциональная привязанность служат тому, чтобы поддержать мужскую рабочую силу в готовности к работе на следующий день. Труд — решающий аспект капиталистической экономики, но о ежедневном поддержании его заботятся не сами капиталисты. Это остаётся на долю скрытой экономики домашнего хозяйства, где женщины выполняют свою существенную работу, направленную на продолжение деятельности капиталистической системы.

Вывод, который иногда из этого делается, состоит в том, что женщины не имеют особых поводов для недовольства по сравнению с мужчинами; реально их недовольство должно быть направлено против капиталистической системы. Возможно, что мужская часть рабочего класса более сексистски настроена в отношении женщин, чем мужская половина средних или высших классов, но картина общества в целом такова, что женщины, выполняют свою домашнюю работу во имя общей капиталистической системы. Отсюда следует, что реальным союзником женщин должен быть рабочий класс (частью которого они фактически являются); если они объединятся для свержения капитализма, то исчезнет и женское порабощение домашним трудом.

Во всяком случае, при отсутствии долгосрочной революции такого род аргументация имеет разнообразные подтексты для реформирования системы домашнего труда. Утверждалось, что жены должны получать жалованье за свою работу на уровне минимальной зарплаты и иметь доступ к благам социального обеспечения. Альтернативные предложения состояли в том, что домашний труд необходимо социализировать. Уход за детьми должен перейти к коллективу, приготовление пищи переложено на внешних работников вместо выполнения его женами дома.

Интересно отметить, что этот последний паттерн, кажется, уже возникает, правда не в социализированной форме, хотя общественные функции по уходу за детьми становятся всё более распространёнными.

Многое из другого берёт на себя частный бизнес: сеть быстрых предприятий общественного питания и приготовления пищи, услуги по уборке и тому подобное. В значительной мере женщины сегодня сами составляют часть оплачиваемой рабочей силы и могут привлечь других людей для ухода за своими детьми и выполнения работы по домашнему хозяйству. Конечно, только частично; в той степени, в какой внешний труд женщин оплачивается не так, как мужской, менее вероятно, чтобы семья могла прибегнуть к оплачиваемым услугам по дому извне. Полноценное половое равенство в будущем могло бы произвести такого рода трансформацию в домашнем хозяйстве.

В чём марксистская модель слаба, хотелось бы отметить, так это в направленности каузальности. Нынешнее домашнее хозяйство с господством мужчины изначально создавалось не с возникновением капитализма. Мы не можем реально знать, что с переходом к социалистической экономике будет устранено половое неравенство. Опыт Советского блока социалистических обществ позволяет предположить обратное. Лежащая в основе теоретическая проблема состоит в том, что марксистская модель улавливает в семье только один из трёх типов собственности: она концентрирует внимание на собственности домашнего хозяйства и игнорирует эротическую и родственную собственность. Но ведь именно они служат причиной того, почему домашнее хозяйство не может быть полностью уподоблено фабрике.

Сексуальная и эмоциональная стороны семейного предприятия являются именно тем, что отличает его от чисто капиталистического бизнеса; и они же являются причиной того, почему домохозяйка наследует своё рабочее место, если работодатель умирает. Мужчина, когда он женится, приобретает не домашнюю прислугу, хотя этот аспект тоже имеет место.

Изменения в сфере домашнего труда и собственности произошли не потому, что женщины ждали социалистической революции, а вследствие того, что они продвигали революцию феминистскую. В той мере, в какой женщины всё чаще входили в состав более высоко оплачиваемой рабочей силы, они начинали изменять и ситуацию с домашним трудом. Мужья теперь должны были вносить всё больший вклад в уход за детьми и в помощь по дому.

Вообще говоря, относительная власть женщин в сравнении с их мужьями связана с тем, сколько она зарабатывает в сравнении с ним. Женщины, которые зарабатывают больше своих мужей, обладают дома большей властью, нежели те из них, кто зарабатывают меньше. В этом смысле, как и в других, чем более успешны дела женщин в преодолении половой дискриминации в более широком обществе, тем меньше неравенство у них дома.

И всё же можно было бы удивиться, исходя из традиционного образа мышления: почему мужчина должен с этим мириться?

Не лучше ли было бы для него предпочесть женитьбу на традиционной женщине, которая не будет работать или хотя бы зарабатывать меньше, чем он, так, чтобы он мог продолжать господствовать в доме? Нам кажется, ответ в значительной мере будет отрицательным. Во-первых, семья с двумя значительными доходами будет более состоятельной, чем семья с одним доходом. В самом деле, главный способ, которым сегодня люди могут достичь сравнительно роскошного образа жизни верхушки средних классов, — это работа и мужа, и жены на хороших должностях. Высокооплачиваемая жена стала очень большим преимуществом для большинства мужчин. На брачном рынке, который возникает сейчас, больше нет амбициозных женщин, которые ищут потенциальных врачей или администраторов; частью привлекательности женщины становится её личный успех.

Возникновение сексуального рынка и революция в любви

Все три вида собственности, которые мы обсуждали, существуют в семье совместно. Их трудно отделить друг от друга, то есть отделить стремление иметь детей от стремления иметь половую связь или совместное эротическое проживание — от совместного ведения домашнего хозяйства. Предположительно можно создать совместное домохозяйство без эротической связи: два человека могли бы жить вместе (безотносительно к тому, каков их пол), внося свой вклад всеми своими доходами и разделяя расходы по ведению хозяйства. Но не очень вероятно, чтобы это могло быть санкционировано легальным контрактом с правилами наследования; и не очень вероятно, чтобы этот союз принял такую форму, в которой одна личность — всегда женщина — выполняла бы всю работу по дому, в то время как другая личность — всегда мужчина — работала только вне дома.

Эти паттерны идут от тесной взаимосвязи всех различных сторон собственности в браке. Как мы видели, сердцевиной брака является контракт эротической собственности, а всё остальное в него привносится. Почему же должно быть так? Почему должна существовать конкретная версия с господством мужчины и какие силы могут изменить её в сторону более эгалитарных условий? Легче всего увидеть динамику этой проблемы, проведя серию сравнений.

На протяжении истории было много различных систем семьи. Многие из них, особенно в трайбалистских обществах, были чрезвычайно сложными и существенно отличались от нашей. Некоторые были матрилинеальными, другие патрилинеальными: отсчёт происхождения и наследования в них ведётся соответственно по материнской и отцовской линиям. Они различались также по тому, где будет жить пара: с родом матери (матрилокально) или родом отца (патрилокально). Было много других комбинаций и разветвлений. Наша собственная брачная система с этой точки зрения неолокальная — пара основывает своё новое домохозяйство и билинеальная — в том смысле, что наследование имеет место с обеих сторон семьи, хотя семейное имя по-прежнему наследуется патрилинеально. (Феминисты иногда указывают на необходимость перехода к подлинно билинеальной системе имен: называть детей «Смит-Джонс» вместо простого «Смит»).

Нет нужды проходить через историю систем семьи, поскольку различные племенные типы шли путём создания патрилинеальных/патрилокальных, носящих классовый характер домохозяйств античных и медиевальных цивилизаций. Основной сдвиг, который нас интересует, происходил сравнительно недавно, в пределах последних нескольких сотен лет. Это был сдвиг от брачной системы, в которой выбор брачного партнёра детерминировала семья, к нынешней системе, в которой индивиды вступают в брачную сделку, сами подбирая себе пару. Раньше целые семьи составляли альянсы; патриарх семьи разрабатывал соглашение, где указывалось, на что обменивается эротическая собственность, для того чтобы продолжить экономическое владение или консолидировать политические позиции. Эта система разрушилась, когда экономика и государство оказались организованными в более крупные бюрократические сущности, которые более не нуждались в семье. Индивиды теперь были предоставлены самим себе и могли заключать собственные союзы на открытом брачном рынке. Каждая личность теперь должна была находить партнёра по себе, используя любые ресурсы, какими она обладала: своё состояние или служебные перспективы, свой культурный багаж, свои связи, внешность, индивидуальность и что угодно другое. Процесс ухаживания продолжается до тех пор, пока каждый индивид не найдёт другого, кто более или менее подходит под то, что они лично могут предложить, и затем заключается сделка.