Александр Моисеевич Пятигорский:
Лекции по буддийской философии. Лекция IV

Мысль и мышление как невозможность: мысль — не откуда, а куда; континуум мысли и возможные философские последствия.

Около четверти века назад Мераб Мамардашвили сказал в своей лекции московским психологам, что «мышление — это вещь совершенно невозможная» (именно мышление, а не его понимание!), Тогда я, разумеется, эту фразу не понял (хотя часто её цитировал). Ещё через десять лет один замечательный знаток буддийской философии, когда я спросил его о том же, что такое мысль, очень спокойно отвечал: если речь идёт о буддизме, то надо спрашивать, что такое citta (то есть слово, обозначающее «мысль» на санскрите и пали), а не «мысль».

Так мы возвращаемся к началу предыдущей лекции. Продолжая свою мысль, Мераб сказал: да, мышление невозможно, но оно тем не менее случается. Почти как в буддизме — «возникает»! На этом, однако, аналогия обрывается. Дело в том, что для Мераба как теоретика (в феноменологическом смысле этого слова) мышление оставалось (в отличие от сознания в его понимании) природным феноменом, требующим для своей реализации «сверхприродных» усилий — науки, философии, искусства и так далее. Для буддийских учителей Абхидхармы мышление всегда префабриковано, всегда уже искусственно произведено в йогическом созерцании, а потом для нас извлечено из этого созерцания в виде того, что обозначено словом citta. Но как натурный феномен мышление для них, так же как и для Мераба, совершенно невозможно. Отсюда введение ими так называемых синонимических дхарме «мысль» (Д 5, citta) дхарм: «способность ума», «сила ума» и так далее, по своим объяснениям совершенно одинаковых с «мыслью».

Однако само слово «невозможно» имеет разные смыслы у Мераба и буддийских учителей. У него это слово употребляется в подчёркнуто риторическом контексте и имеет в виду мышление как уже случившееся. Он говорил: «Я держу эту мысль (держание мысли здесь выражение почти йогическое), и, пока я её держу, я знаю, что она — есть. Но если подумать, как это случилось, то это совершенно невозможно». Буддийские учителя говорили: это невозможно, потому что этого нет. Держать мысль (йогический термин) для них — то же самое, что держать йогическую интенцию, направленную на мысль, мышление. Сама мысль — неудерживаема. Текст, который я сейчас процитирую, — один из самых точных и конечных в своих выводах буддийских текстов о мысли.

IV. 10 (15). «Что есть, о Кашьяпа, лекарство Запредельного Знания? Это знание причинности и Взаимообусловленного Возникновения. Знание, которое исходит из учения о небытии «Я», небытии одушевлённых существ, небытии никаких существ, небытии личности, небытии индивида. Знание, в котором нет страха невосприятия фактов и вещей мира, ибо это знание об их пустотности. Знание, которое ищет мысль, все усилия которого направлены на мысль, на исследование мысли, её знание и понимание. Он, ищущий мысль Бодхисаттва, думает:

Что же такое мысль в её привязанностях или отталкивании и гневе, неотстранённая и заблуждающаяся? Какая она — прошлая, будущая или настоящая? Но ведь если она прошлая, то она уже прекратилась. Если будущая, то она ещё не возникла. Если настоящая, то непостижима в возникновении.

О Кашьяпа, мысль не существует ни внутри, ни снаружи, ни в промежутке; она не постигается как существующая. У неё нет формы, оттого её невозможно увидеть. У неё нет внешнего вида; её невозможно познать, и у неё нет места. Её никто не видел, не видит и не увидит — даже все Будды.

О Кашьяпа, мысль подобна майе (иллюзии), которая возникает в разных образах нереальности. Она подобна потоку, ибо поток только в движении возникновения и исчезновения. Она как ветер, уносящийся вдаль, во все стороны, и его не остановить, не схватить в восприятии. Она — как свет лампы — лишь обусловленно возникает, не пребывая, не существуя.

О Кашьяпа, где бы ты ни искал мысль, ты её не найдешь. А чего не найдешь, того не воспримешь. А то, что невоспринимаемо, не может быть прошлым, будущим или настоящим. А что не есть прошлое, будущее или настоящее, то — вне пределов трёх времён. А то, что за пределами трёх времён, то ни существует, ни не существует. А то, что ни существует, ни не существует, то — нерождённое. А что не рождено, у того нет своей сущности (или своей природы — svabhаva). А что не имеет своей сущности, то не возникает. А что не возникает, то не прекращается. А что не прекращается, то не движется. А что не движется, то не приходит, не уходит, не умирает, не рождается снова, не возникает обусловленно. А что не возникает обусловленно, то необусловленно (asamskrta). А то, что необусловленно, то и есть источник (gotra — «род») Благородных (агуа — то есть Будд)» ¹².

Выше я назвал этот текст «конечным» (а не, скажем, «окончательным») в отношении мысли потому, что он экспонирует направление, в котором мысль исследуется. Точнее — направление, в котором объясняется её невозможность. Следует отметить, что всё начинается, как и в предыдущем «случае», с возникновения обыкновенной чувственной (то есть привязанной к объектам чувств и так далее) мысли, о которой можно сказать только то, что она «возникает». Но и её возникновение — это лишь точка отсчёта, а не реальная точка во времени или пространстве. Ибо в тексте сказано, что у мысли нет времени и она не может быть локализована. Таким образом, следуя за объяснением Будды, мы не можем спросить о мысли, откуда она. Но уже знаем куда: в этом объяснении направление мысли — в «никуда» абсолютной (Нирванической) необусловленности буддства, в Готру Благородных. Хорошо, но ведь здесь говорится о направлении в объяснении, не о направлении самой мысли, не так ли? Ведь говорить о направлении самой мысли, о которой мы уже знаем, что она «не движется», было бы непростительным натурализмом! Но тогда нелишним было бы и задать вопрос: а не будет ли «провалом» в натурализм и сам вопрос о возможности или невозможности мысли?

Чтобы ответить на этот вопрос, вернёмся к первому абзацу нашего текста. Будда, который сообщает Кашьяпе о бесстрашии невосприятия, о небытии существ и личностей и о невозможности мысли, сам бесстрашен, сам не существо и не личность и, наконец, сам не мыслит, в том смысле, в каком объясняет невозможность мысли. Позиция, с которой он объясняет, бесконечно дальше от позиции самого высшего из возможных йогических состояний, чем последняя от самого низшего из состояний обыкновенных живых существ. Эта позиция, точнее, «не позиция» Будды и есть то «место — не место», то условное «куда» мысли не мысли вообще, а любой мысли), где она получает своё разрешение как необусловленная, полностью пробуждённая и предсуществующая всему возникающему и невозникающему. Сама эта сверхпозиция не может характеризоваться ни невозможностью, ни не-невозможностью мысли, потому что она нехарактеризуема (alaksana).

В текстах середины I тысячелетия Новой эры предлагается несколько версий философского истолкования этой позиции Рассмотрим две из них, которые я условно называю «слабой» и «сильной». Согласно слабой версии, мысль безначально возникает (то есть не было времени, когда не было бы возникновения мыслей) в одушевлённых существах (как бы топосах её возникновения), тоже безначальных. В потоках мысли, возникающих в этих существах — как в течение их «жизней», так и в циклах перерождений (напомню, что это потоки «перерождаются», не существа), — может возникнуть мысль о полном освобождении от мира Взаимообусловленного Возникновения (включающего в себя сами эти потоки мысли, так же как и одушевлённые существа) Эта Полностью Пробуждённая Мысль (bodhicitta) в Полностью Пробуждённом Существе и видит (знает) любую мысль и мысль вообще так, как она описана в нашем тексте Согласно сильной, или «перевёрнутой», версии, никто не знает мысли, как она есть (даже Будды, как в нашем тексте). Мы не можем знать мысль в её возникновении не только как натуральный объект, но и как объект уже йогически трансформированный. (То есть, строго говоря, йог знает, что он делает с мыслью, не саму мысль — в отличие от простого человека (prthakjana), который ничего с ней не делает.) Мысль (точнее, возникновение мысли) существует только в факте Полностью Пробуждённой Мысли, в которой, и только в которой, она узнается как непробуждённая, со всей «историей» потоков мыслей и живых существ, в которых она возникала, то есть со своей картиной, описанной в нашем тексте и резюмированной в слабой версии. Но самое философски важное здесь — это то, что опять же фактически — то есть только в смысле нашего (а не Будд!) говорения и думания о ней — мысль со всеми её «случаями» (то есть со всем мыслимым ей миром феноменов) генерируется в пробуждённой мысли Будд и Бодхисаттв. И эта генерация — которая сама, разумеется, не знает времени — является по необходимости обратной: от узнавания пробуждённой мыслью любой мысли как пробуждённой — к источнику (gotra) этой пробуждённости в любой непробуждённой мысли.

Говоря о сильной версии истолкования позиций двух последних текстов [(14) и (15)], я не могу удержаться от аналогий с некоторыми современными философскими и научными идеями, сознавая при этом спекулятивность и произвольность этих аналогий. К этому особенно побуждает центральный момент сильной версии — «захват» мысли вообще и любой мысли в отдельности пробуждённой мыслью; момент, от которого и происходит обратный разворот той же мысли в её генерации мыслью пробуждённой.

Начну с «чистой феноменологии» (die reine Phanomenologie) в моём чисто выводном — то есть в порядке вывода из раннего Гуссерля — понимании. В таком понимании мысль как идея о мысли не существует до или вне мышления о ней, то есть до и вне акта рефлексии. Последний я могу понимать как безразличный к содержанию (в буддийском смысле, объекту) рефлексируемой мысли, так же как и к её «психическому» субъекту, не существующему в «составе» гуссерлевской трансцендентальной субъективности.

Таким образом, крайне упрощая феноменологический подход, можно было бы сказать, что мысли как идеи нет без рефлексии. Хорошо, а что можно будет сказать о мысли как натурном феномене? О мысли, у которой есть [именно «есть», а не «возникает вместе с», как в тексте (14)] содержание?

Ответ на этот вопрос даёт Стивен Хокинг, enfant terribl and darling британской теоретической физики. В конце своей книги «Краткая история времени» он пишет, что из его гипотезы о происхождении Вселенной в результате «Большого взрыва» (Big Bang) прямо следует, что то, что случилось в первые миллиардные доли секунды после взрыва, абсолютно предопределило все последующие события, включая его гипотезу об этом, то есть мысль о взрыве как начало всего. (О взрыве, который, заметим, сам не имеет причины ибо последняя лежит за пределами физически мыслимой Вселенной.) Здесь — прямая аналогия с буквально (то есть по Александру Кожеву) понимаемым Гегелем, который говорил, что Абсолютная Идея нашла свою самореализацию в порядке исторического процесса в его, Гегеля, «Йенских семинарах» (1806 год). На этом, как мы знаем, у Гегеля собственно (proprement dit!) история закончилась, как и философия. Хокинг здесь скромнее (или он не читал «Феноменологии духа»). Его гипотеза, пожалуй, ближе к слабой версии, хотя и обладает некоторыми чертами сильной. Но в обоих случаях (!) мысли, Гегеля и Хокинга, философия — очень тяжёлая: однолинейно направленный абсолютный детерминизм, примитивный онтологизм и, конечно, «тупиковая точка» начала (то есть творения). Хотя и со слабой надеждой на рекурренцию у Хокинга. Что делать! Философия так легко не выигрывает. В обоих случаях, при всём их различии (я не говорю о различии личностей — Гегель не пил виски «Белая лошадь» и не убежал от жены на инвалидной коляске с молодой медсестрой), та же интуиция о единстве (точнее — об одной природе) знающего и знаемого, мыслящего и мыслимого и об отсчёте событий от данного момента или факта мышления о них.

Гораздо более сильно, я бы сказал, предельно, эта философская интуиция выражена в мышлении Ричарда Фейнмана. В своих «общедоступных» лекциях по квантовой электродинамике он говорит примерно так: «Что такое фотон, я не знаю, и вы, наверное, тоже. Как «что» он не существует. Но на основании эксперимента можно сказать: фотон движется из точки А в точку В (поскольку детектор света засёк движение в этих точках). Ещё мы знаем, что если направить под определённым углом пучок фотонов из точки А (источник света) в точку В, расположенную на зеркальной поверхности, от которой фотоны будут отражаться под тем же углом и попадать в точку С, где находится детектор фотонов, то туда попадёт 4 процента фотонов, зарегистрированных в точке А. Почему именно 4 процента? А не почему! Просто так устроена природа, или Вселенная, или называйте это устройство каким угодно другим словом».

Здесь прямая аналогия с сильной версией позиции текста (15). Только вместо мысли — фотон, точнее, мысль о фотоне как о том, что мыслится только как «движение от А к В» или как то, 4 процента чего попадают в С. Причина этого отбрасывается не в силу так называемого доказательства Гёделя, а потому, что её нет, а есть устройство — одно для фотона и моей мысли о нём, то есть что и последняя так устроена, что знает фотон как движение из А в В и так далее. Но это — только об обусловленном. Пробуждённая Мысль видит не только обусловленное, но и необусловленное, то есть Источник Благородных [aryagotra, в самом конце текста (15)].

Главная трудность понимания позиции нашего текста (в обеих версиях) состоит в том, что сама эта позиция трансцендентальная, в то время как мысль, о которой идёт речь, всегда и трансцендентальна, и не трансцендентальна. Именно эта двойственность, по словам Эдварда Конзе, делает едва ли не невозможным для философа, не прошедшего школы йогического опыта, это «переключение» в наших суждениях с эмпирического на трансцендентальное.

Мы читаем в текстах Абхидхармы, что мысль обусловленно возникает не только вместе со своим случаем, но и в данном индивидуальном континууме мысли (сittasaмtana), который и есть то, что мы называем «жизнь» (в смысле «одна жизнь, другая жизнь», «моя жизнь, его жизнь» и так далее). Вот описание этого континуума.

IV. 11 (16). «Перейдём теперь к объяснению порядка упражнения в йоге вспоминания (anussati) смерти.

Смерть — это обрывание (или «отрезание») жизненной способности [jlvitindriya — 18-я дхарма согласно тексту (14)] в одном существовании (ekabhava). Обыкновенная смерть, о которой сейчас разговор, бывает двух родов — нормальная и безвременная (akalamarana)… Но всякая смерть — это обрывание континуумов (satntana)… в силу действия прежних поступков (karma).

В йоге вспоминания (sati) смерть созерцается как момент сознания (будущего) рождения, а рождение — как уже содержащее момент (сознания) смерти.

Сколь краток один момент жизни! Он столь же краток, как один момент мысли [cittakhana, то есть момент Возникновения Мысли, как в тексте (14), меньше которого не может быть времени]. Подобно тому как колесо повозки вращается и останавливается внутри окружности своего обода, так же и жизнь одушевлённого существа измеряется мгновением мысли. С прекращением мысли прекращается (данная) жизнь» ¹³.

Это отрывок из «Пути Очищения от Скверн)» (Visudd-himagga), одного из наиболее важных неканонических текстов буддизма Малой Колесницы. Из неканоничности этого текста следовало — и реально-исторически тоже, — что его позиция могла не только не приниматься, но и прямо отвергаться (как, например, в современной школе «Буддийского Реализма» Достопочтенного Суманы Сири), что, разумеется, предоставляет больший простор для философских истолкований. Кроме того, этот текст — чисто йогический: он является единственным сохранившимся в тхеравадинской традиции с древних времён (его автор, великий комментатор Буддхагхоша, жил в конце V или начале VI века Новой эры) «полным» учебником буддийской йоги на языке пали. Итак, что такое континуум мысли и при чём здесь смерть?

Слово «континуум» мысли имеет два значения. Во-первых, это следующие друг за другом серии Возникновений Мысли (cittavithi), которые обусловленно (то есть в силу Взаимообусловленного Возникновения) связаны друг с другом (то есть как одна мысль с другой внутри серии, так и одна серия с другой внутри континуума). В этом смысле континуум мысли — это то, внутри чего ни один «момент мысли» (cittakhana) не может возникнуть одновременно с другим. Или это такая связь возникновений мысли, в которой никакая мысль не может возникнуть в тот же момент, что и другая. Вместе с тем это и такая связь, которая предполагает и некоторую, условно говоря, «пространственную компактность» возникновений и их серий внутри данного континуума и, таким образом, отделённость одного континуума от другого в пространстве. Эта связь обеспечивается энергиями связи [или «сознательными интенциями» (samskaras), в общем смысле соответствующими четвёртому агрегату индивидуального существования или Д 4 в тексте (14)]. Они «держат вместе» мыслительное содержание континуума, с одной стороны, а с другой — продолжают, продлевают его как «целое» во времени. В каком времени? Но ведь мы уже знаем, что время — это время мысли и сознания. Другого времени нет. И в этом времени, точнее, в смысле этого времени каждый данный континуум мысли безначален. То есть не было времени, когда бы его не было. Он прекратится только с прекращением энергий связи в цепи Взаимообусловленного Возникновения вместе с прекращением индивидуального сознания, то есть в Нирване. Смерть, согласно нашему тексту, и является тем особым моментом мысли в континууме, который как бы разделяет его на разные «жизни» и «существования», но этот же момент мысли и соединяет данное существование со следующим, будучи своего рода латентным сознанием их связи (patisandhi). Именно поэтому буддийские философы могут говорить, хотя и с оговорками, о перерождении и другом рождении — но не континуума мысли, ибо его никогда нет, он всегда становится, возникает с возникновением «составляющих» его мыслей и серий мыслей, а того, чем условно этот континуум обозначается: именем личности, Благородной Личности, Бодхисаттвы, Будды. [Кстати, «имя» (пата) как термин, обозначающий «сознание», — буддийское изобретение.]

Так мы переходим ко второму значению слова «континуум», в котором оно обозначает тот «отрезок» континуума в его первом смысле, который начинается с первой мысли о (настоящем) рождении и (будущей) смерти данного живого существа (satta) в момент зачатия и заканчивается последней мыслью о (настоящей) смерти и (будущем) рождении в момент смерти. Именно в этом его значении континуум мысли становится почти синонимом живого существа и одновременно тем «местом», где возникает мысль со всеми её «случаями» в порядке Взаимообусловленного Возникновения. Так как, позволю себе напомнить, сама формулировка Взаимообусловленного Возникновения — это только о мысли (или сознании, но об их различиях ниже). Именно в связи с осознанием Взаимообусловленного Возникновения в отношении индивидуального мышления буддийские учителя середины I тысячелетия Новой эры ввели понятие мысли как элемента (и условия) индивидуального существования. (То есть, строго говоря, опять же индивидуального «места» мышления.) Это понятие «мысли существования» (bhavan-gatitta) было введено именно в силу, я бы сказал, чисто философской необходимости в чём-то хотя и мыслительном, но вместе с тем и природном. Ибо «мысль существования», обозначая вместе первую и последнюю мысли одушевлённого существа, также обозначает и ту неосознанную «природную» силу, которая понуждает континуум мысли каждый раз продлеваться от рождения к смерти и снова рождаться, от смерти к следующему рождению. Последнее обстоятельство подчёркивается ещё и разъяснениями позднейших комментаторов, полагающих, что «мысль существования» не может себя знать, в ней нет самосознания (svasamvedana). Как понятие континуума мысли, так и его конкретизация, понятие «мысли существования», явно появились как выводные и дополнительные в отношении к позициям наших текстов о Взаимообусловленном Возникновении и о Возникновении Мысли. Их постулятивность кажется многим буддистам и буддологам натянутой и, так сказать, вырожденной, что, я думаю, связано с несвойственной буддизму натурфилософичностью этих понятий. На основании постулата о континууме мысли можно сделать два предположения общефилософского характера. Первое, поскольку каждый континуум мысли безначален в своём возникновении и поэтому «перерождался» в бесконечном количестве существ, то можно предположить, что в каждом континууме возникали мысли всех континуумов. То есть что нет мысли, которая возникла бы в одном континууме и не возникла бы в другом. Второе, что каждый «отрезок» данного континуума, то есть каждый континуум одной жизни (или одного перерождения), содержит в себе, тем или иным образом, все мысли всего данного континуума. На втором предположении, которое я бы назвал «сверхсильным», я остановлюсь в пятой лекции. Сейчас только замечу, что оба предположения уже содержат, имплицитно, проблему содержания мысли, то есть о чём она, которая никак не решается одной отсылкой к перечислению её объектов [как в тексте (14)], с одной стороны. С другой же — эти предположения подразумевают и наличие образов и модификаций (parinama), в которых мысли «пребывают» или «остаются» в континууме мысли — пока, в наших текстах они ведь только возникают.

Обе проблемы — и содержания мысли, и её образа или модификации — привели буддийских мыслителей первой половины I тысячелетия Новой эры к необходимости введения сознания, в смысле, в котором это слово уже не будет синонимичным или будет не полностью синонимичным слову «мысль». Об этом — в пятой лекции.