Ги Эрнест Дебор:
Общество спектакля.
Глава 9. Материализованная идеология

212

Идеология — это базис мышления классового общества в период конфликтного развития истории. Идеологические догматы никогда не были просто химерами, скорее, деформированным сознанием действительности, и именно в этой роли они стали действительно движущими факторами, приведшими к деформации. И более того, когда материализация идеологии, воплощённая в спектакле и явившаяся результатом добившегося самостоятельности экономического производства, поражает общественную реальность своим острым жалом, она перекраивает всю реальность по собственной модели.

213

Когда идеология, являющаяся, по сути, абстрактной волей к абсолюту и её иллюзией, оказывается узаконенной в рамках абсолютной абстракции и диктатуры иллюзии современного общества, она перестаёт быть просто волюнтаристической борьбой за разделение, но её триумфом. Отныне идеологические претензии начинают обладать своего рода пошлой позитивистской точностью: дескать, теперь они уже представляют собой не исторический выбор, а факт. После такого утверждения становятся не так уж и важны частные имена идеологий. А само участие идеологического труда в обслуживании системы понимается теперь лишь в качестве признания некой «эпистемологической основы», притязающей на то, чтобы оставаться в стороне по отношению к любому идеологическому феномену. Материализованная идеология сама по себе безымянна, равно как и лишена всякой выражаемой исторической программы. Подытоживая, можно прийти к выводу, что история идеологий закончена.

214

Вся внутренняя логика идеологии ведёт её к появлению «тотальной идеологии», как её определял Мангейм, то есть к деспотизму фрагмента, который навязывает себя в качестве псевдознания застывшей тотальности, как тоталитарное видение. Это видение уже реализовалось в неподвижном антиисторическом спектакле. Однако данная реализация означает также дезинтеграцию идеологии во всей общественной системе. Вместе с практической дезинтеграцией данного общества должна исчезнуть и идеология, эта последняя нерациональная помеха, перекрывающая доступ к исторической жизни.

215

Спектакль — это идеология par excellence, так как во всей своей полноте он проявляет и очерчивает сущность всех идеологических систем, заключающуюся в оскудении, подчинении и отрицании реальной жизни. Материально спектакль является «выражением разделения и отчуждения между людьми». «Ложь, возведённая в новую степень» сосредоточена в самой сердцевине спектакля, в его производстве: «одновременно с массой вещей, будто снежный ком нарастает… новая область чуждых сущностей, которым подчиняется человек». Эта высшая стадия той экспансии, что натравила потребность против жизни. «Жажда денег — это высшая потребность, вызываемая политической экономией, причём, это единственная её потребность» («Экономико-политические рукописи»). Спектакль распространяет на всю общественную жизнь принцип, который Гегель в «Йенской реальной философии» называл принципом денег, то есть «в себе движущейся жизнью мёртвого».

216

Вопреки проекту, предложенному в «Тезисах о Фейербахе», который заключался в реализации философии в практике и, тем самым, в преодолении пропасти между идеализмом и материализмом, спектакль одновременно сохраняет и навязывает в своей псевдо-конкретной среде разрозненные черты и идеализма, и материализма. Созерцательная сторона старого материализма, постигающего мир как представление, а не как деятельность (и, в конечном счёте, идеализирующего материю), целиком претворилась в спектакле, где конкретные вещи автоматически оказались хозяевами общественной жизни. С другой стороны, мечтательная деятельность идеализма также находит своё завершение в спектакле через техническое опосредование знаков и сигналов, которые, в итоге, материализуют абстрактный идеал.

217

Параллель между идеологией и шизофренией, проведённая Джозефом Габелем в его книге «Ложное Сознание», следует рассматривать в контексте процесса материализации идеологии. Общество стало тем, чем идеология была всегда. Повседневная жизнь, подвластная спектаклю, ежечасно навязывает нам ложное диалектическое сознание и, по сути, побег от практической деятельности. Всё это направлено на то, что бы люди разучились узнавать друг друга: благодаря галлюцинаторной организации общества возникает ложное сознание, «иллюзия встречи». В обществе, в котором никто не может отличить одного человека от другого, индивидуум уже не способен осознать свою реальность. Идеология, наконец, может чувствовать себя как дома. Её мир воздвигло разделение.

218

По словам Габеля: «При клинических формах шизофрении неизменно происходит как расстройство диалектики целого (и, в конце концов, разложение этой диалектики), так и расстройство диалектики становления (с кататонией как крайней формой его проявления)». Сознание зрителя заточено в карцер опошлённой вселенной. Эта вселенная строго ограничена экраном спектакля, за которым и томится вся личная жизнь зрителя. Теперь он общается лишь с выдуманными собеседниками, которые рассказывают ему исключительно о своём товаре и о политике своего товара. Спектакль по своей сути является отражением в зеркале. В центре его безвкусных декораций находится богато украшенная дверь, через которую, якобы, можно убежать от всеобщего аутизма. Но за этой дверью лишь паутина и пыль, — никуда через неё не убежишь.

219

Спектакль стирает границы между «Я» и окружающим миром, путём деформации «Я», постоянно одолеваемого отсутствием присутствия данного мира. Таким же образом человек, оказавшийся в спектакле, перестаёт отличать ложь от правды, по той причине, что всякая переживаемая правда теряется за реальным присутствием лжи, которое обеспечивается самой организацией видимости. Человек безропотно переносит свою участь, заключающуюся в отчуждении собственной повседневной жизни, тем самым, он опускается до безумия, которое подсказывает ему иллюзорный путь избавления от этой участи: а именно, советует обратиться к экстрасенсам и прочим шарлатанам. Данная односторонняя коммуникация очень выгодна для спектакля, ибо располагает к послушному приятию и потреблению товаров. Потребитель во всём хочет подражать, данная инфантильная потребность обусловлена его фундаментальной нищетой. Здесь можно воспользоваться высказыванием, которые Габель употребляет применительно к совершенно иной патологии: «ненормальная потребность выставления себя напоказ в данном случае компенсирует мучительное сознание собственной ненужности».

220

И если логика ложного сознания никогда не сумеет истинно познать себя, то поиски критической истины о спектакле просто обязаны стать истинной критикой. Эта критика должна на практике вести бескомпромиссную борьбу бок о бок со всеми решительными противниками спектакля, и признавать, что без них её существование невозможно. Однако не следует вдаваться в крайности и гоняться за немедленными результатами — такая спешка только идёт на руку системе и согласуется с доминирующим мышлением, которое и порождает компромиссы реформизма, а также псевдореволюционных недобитков-радикалов. Безумие часто поражает того, кто с ним борется. Если критика действительно хочет выйти за пределы спектакля, она должна научиться ждать.

221

Самоосвобождение в нашу эпоху должно заключаться в избавлении от материальной базы, на которой зиждется ложь современного мира. Эту «историческую миссию по установлению правды в мире» нельзя поручить ни какому-то изолированному индивиду, ни подверженной манипуляциям разобщённой толпе, но только классу, способному стать разрушителем всех классов, путём прихода к власти неотчуждённой, истинной формы демократии, — Советов. Только в Советах практическая теория будет способна контролировать сама себя и ощущать собственное воздействие. Только в Советах индивиды «непосредственно будут связаны с всеобщей историей», только в них может восторжествовать диалог.