Фрэнсис Фукуяма:
Кальвинистский манифест

В этом году исполняется сто лет самому известному социологическому трактату за всю историю человечества: речь идёт о книге «Протестантская этика и дух капитализма» (The Protestant Ethics and the Spirit of Capitalism) Макса Вебера (Max Weber). Его теория стала своего рода «марксизмом наизнанку». По Веберу религия — не идеология, порождённая экономическими интересами (марксов «опиум для народа»). Именно религия сделала возможным появление современного капитализма. Сегодня, в начале нового века, якобы отмеченного «столкновением культур», когда в провалах модернизации и строительства демократии на Ближнем Востоке зачастую винят именно религию, стоит ещё раз, по-новому, взглянуть на идеи Вебера и его книгу.

В центре внимания Вебера — протестантизм в его аскетическом варианте. По его мнению, кальвинистская доктрина предопределённости побуждала верующих демонстрировать свою богоизбранность за счёт активной коммерческой деятельности и участия в накоплении благ земных. Таким образом, протестантизм привёл к возникновению трудовой этики — то есть цениться стал усердный труд сам по себе, а не только его результаты — и демонтажу прежней аристотелевско-католической доктрины о том, что человеку не следует приобретать больше богатства, чем это необходимо для достойной жизни. Кроме того, протестантизм обязывал своих приверженцев к нравственному поведению не только в семье, что сыграло наиболее важную роль в формировании общества, основанного на взаимном доверии.

Тезисы Вебера вызывали неоднозначное отношение с момента их опубликования. Многие учёные утверждали, что факты не подтверждают превосходства протестантов над католиками в экономической деятельности, что современный капитализм начал вызревать в католических странах ещё задолго до Реформации, что причиной экономического отставания этих стран стал не сам католицизм, а Контрреформация. Немецкий экономист Вернер Зомбарт (Werner Sombart) заявлял, что ему удалось обнаружить функциональный эквивалент протестантской этики в иудаизме, Роберт Белла (Robert Bellah) нашёл его в японском буддизме эпохи сегуната Токугава.

Можно с полным основанием утверждать, что большинство современных экономистов не воспринимают тезисы Вебера — как и любое культурологическое объяснение экономического роста — всерьёз. Многие считают культурологию своего рода «запасным аэродромом», где совершают посадку ленивые социологи, не способные создать подлинно научные теории. Действительно, в попытках объяснить те или иные экономические и политические результаты воздействием культурных факторов следует проявлять осторожность. Предостережением здесь могут служить работы самого Вебера о других мировых религиях. В книге «Религия Китая: конфуцианство и даосизм» (The Religion of China: Confucianism and Taoism), опубликованной в 1916 году, он довольно мрачно оценивает перспективы экономического роста в конфуцианском Китае, чья культура, по его мнению, является почти таким же серьёзным препятствием на пути развития современного капитализма, как и культура японская.

Однако, как мы теперь понимаем, движению Японии и Китая вперёд препятствовала не культура, а засилье бюрократии, неразвитость политического процесса и неудачные политические решения. Как только эти недостатки были устранены, обе страны пережили настоящий экономический взлёт. Культура — лишь один из многих факторов, определяющих успех того или иного общества. Об этом необходимо помнить, сталкиваясь с утверждениями, будто терроризм, отсутствие демократии и другие явления, присущие Ближнему Востоку, связаны с исламом. В то же время, нельзя и отрицать значение религиозных и культурных факторов при анализе вопроса о том, почему в одних обществах институты функционируют эффективнее, чем в других. В католических государствах Европы экономическая модернизация, да и утверждение демократии, проходили дольше, чем в протестантских. Так, «третья волна» демократизации по определению Сэмюэля Хантингтона (Samuel Huntington) в 1970-х — 1990-х годах, во многом охватывала именно католические страны — Испанию, Португалию, и ряд государств Латинской Америки. Даже сегодня в странах, входящих в Европейский Союз — при всём их светском характере — отношение к политической коррупции на протестантском Севере и средиземноморском Юге существенно различается. В конечном итоге именно вступление в Союз «щепетильных» скандинавов привело в 1999 году к отставке руководства всех его исполнительных структур из-за незначительного коррупционного скандала с участием бывшего премьер-министра Франции.

Однако, «Протестантская этика» ставит куда более фундаментальные вопросы о роли религии в жизни современного общества, чем можно было бы предположить исходя из большинства спровоцированных ей дискуссий. Вебер утверждает, что в современном мире трудовая этика существует отдельно от породившего её религиозного рвения, превратившись в элемент рационального, «научного» капитализма. По Веберу, общественные ценности формируются не рациональным путём, а за счёт творческого импульса, первоначально вдохновлявшего все великие мировые религии. В конечном итоге их источником является явление, которое он окрестил «харизматической властью» — в первоначальном смысле этого греческого слова «отмеченной Богом». В современном мире, по его словам, на смену подобному типу власти приходит другой — рационально-бюрократический, который, устанавливая на земле мир и процветание, одновременно омертвляет человеческий дух (помещая его в так называемую «железную клетку»). Современную эпоху все ещё преследует «призрак мёртвых религиозных верований», но подлинной духовности она в основном лишена. Особенно, по мнению Вебера, это касается Соединённых Штатов Америки, где «погоня за богатством, лишённая религиозного и этнического смысла, всё больше связывается с чисто земными страстями».

Вопрос о том, насколько веберовская картина современного мира актуальна сегодня, через сто лет после выхода «Протестантской этики», заслуживает более тщательного рассмотрения. Во многом, конечно, она подтвердилась с убийственной точностью: рациональный, «научный» капитализм распространяется по планете, принося во многие регионы мира материальный прогресс, и сплачивая его воедино в «железной клетке», которую мы сегодня называем глобализацией.

Однако бесспорно и другое: религия и религиозные страсти отнюдь не угасли: проявлением этого является не только воинствующий ислам, но и глобальный взлёт протестантского евангелизма, который, по крайней мере с количественной точки зрения, вполне способен поспорить с исламским фундаментализмом в качестве источника подлинной религиозности. Возрождение интереса к индуизму у представителей среднего класса Индии, возникновение движения «Фалун Гонг» в Китае (секта приверженцев буддийского философского учения, связанного с медитацией и оздоровительной гимнастикой — прим. пер.), «взлёт» православия в России и других посткоммунистических странах, сохраняющееся влияние религии в Америке — все это позволяет предположить, что секуляризацию и рационализм вряд ли можно считать неизменными «повивальными бабками» современности.

Можно даже поставить вопрос шире: что именно следует считать религией и харизматической властью? Одной из характерных черт прошедшего столетия стало появление, по определению немецкого теоретика Карла Шмитта (Carl Schmitt), «политико-религиозных» движений, таких как нацизм или марксизм-ленинизм, основанных на страстной вере в иррациональные по сути постулаты. Марксизм претендовал на научность, но в реальном мире его приверженцы следовали за вождями вроде Ленина, Сталина или Мао с такой слепой верой в верховную власть, что в психологическом плане её невозможно отличить от религиозного рвения. (Во время «культурной революции» в Китае следовало с осторожностью относиться к старым газетам: если кто-то садился на газету с портретом Мао, или заворачивал в неё рыбу, виновника подобного святотатства могли заклеймить как контрреволюционера).

Как это ни странно, веберовская картина современного мира, где действуют «специалисты без души, сластолюбцы без сердца» куда больше подходит к современной Европе, чем к сегодняшней Америке. Нынешняя Европа — мирный, процветающий континент, рационально управляемый Евросоюзом, и абсолютно светский. Европейцы по-прежнему употребляют такие понятия как «права человека» и «человеческое достоинство», которые уходят корнями в христианские ценности их цивилизации, но мало кто может внятно объяснить, почему они до сих пор верят в эти принципы. О Европе с куда большим основанием, чем об Америке, можно сказать, что по ней бродит «призрак мёртвых религиозных верований».

Таким образом, веберовская «Протестантская этика» сыграла наиболее важную роль в качестве стимула серьёзных дискуссий о роли культурных ценностей в современную эпоху. Однако в качестве труда по истории современного капитализма или с точки зрения социального прогнозирования её научная точность оставляет желать лучшего. Жестокий век, наступивший после публикации книги, не знал недостатка в примерах харизматической власти, а новое столетие, похоже, будет в этом отношении ещё богаче. Стоит задуматься: может быть веберовская ностальгия по подлинной духовности — можно даже сказать, его своеобразное ницшеанство — не так уж и справедлива, а жизнь в «железной клетке» современного рационализма — в конечном итоге не так уж и ужасна.