Пьер Бурдьё:
Краткие замечания об парадоксе коллективного протеста

Выбор между дезертирством или протестом (exit или voice) ¹ кажется понятной альтернативой до тех пор, пока мы остаёмся в логике индивидуального действия. Институты, специально созданные для того, чтобы выражать требования, ожидания, протест, предлагают третий путь: официальный представитель — это уполномоченный голос, обладающий силой группы. Они противопоставляют организациям, таким как предприятия, торгующие барахлом, увольняющие рабочих или другим типам институционализированной власти, организацию, партию, профсоюз или ассоциацию, ответственную, по крайней мере, официально, за коллективную защиту индивидуальных интересов своих членов. Благодаря социальной технологии делегирования, которая наделяет уполномоченного plena potentia agendi, представляемая группа оказывается конституированной как таковая: способной действовать и говорить «как единое лицо», она может мобилизовать все материальные и особенно символические силы, которыми располагает в возможности. Бессильный протест или бессмысленное дезертирство изолированного индивида, различные формы серийных практик (таких, как голосование или рынок), которые становятся эффективными лишь в результате действия слепых и иногда извращённых механизмов статистического агрегирования, уступают место протесту одновременно единому и коллективному, согласованному и мощному. Это то, что — в соответствии с не менее мифическими представлениями — прогрессистская традиция постоянно противопоставляла мифу «невидимой руки», и которые являются вариантами руссоистской фигуры «Законодателя», способного воплощать и выражать «общую волю», несводимую к «воле всех», полученной простым сложением индивидуальных воль.

Наиболее радикальный вопрос относительно основополагающего мифа власти представителей возникает в ситуации, в которой проявляется антиномия делегирования: я могу получить доступ к слову, обладающему силой, к голосу (voice) как легитимному слову, известному и признанному, авторитетному и наделённому полномочиями, только соглашаясь на риск оказаться лишённым слова, оказаться лишённым способности такого выражения, которое представляет собственно меня самого, оказаться даже отвергнутым, аннулированным в единичности моего опыта и моих специфических интересов общим мнением (opinio communis), в том виде как его производят и высказывают мои штатные уполномоченные. Это те случаи, когда члены corporate bodies ², и особенно те из них, кто специально уполномочен производить и выражать протест и недовольство (партии или профсоюзы), сами оказываются перед выбором дезертирства или протеста (exit или voice) в силу несогласия с тем, что они хотят сказать (они могут обнаружить это благодаря самому разногласию) и тем, что говорит авторитетный уполномоченный самих уполномоченных. Те случаи, где они могут избежать той или иной формы сериального бессилия (выход или индивидуальный протест) только создав новую организацию, тоже предрасположенную, как держатель монополии на легитимный протест, порождать новые протесты и новое еретическое отступничество. Такова антиномия реформированной Церкви, которая, родившись из коллективного протеста против Церкви, устанавливает протест в качестве принципа новой церкви, взывая как таковая к протесту.

О чём в данном случае идёт речь? О непреодолимой антиномии, связанной с необходимостью концентрации символического капитала в одном человеке (или в небольшом количестве людей), чтобы наделить его максимальной силой, или о неизбежном следствии неравного распределения инструментов производства мнения, особенно критического? В любом случае, нельзя отрицать, что львиная доля легитимности и силы речи представителя есть результат признания, которое ей (речи) дарует представляемая им группа. Это справедливо для вынужденного молчаливого плебисцита. Речь обязана своим признанием тому факту, что воспринимается как лучший вариант (или как наименее плохой) преобразования неявного опыта в явный, который теперь манифестирован и опубликован, как перевод простого крика возмущения или недовольства в голос, способный заставить себя признать как таковой, то есть в качестве носителя частички универсального и, как следствие, человеческого.

Париж, июль 1984 года.