Ирина Николаевна Гаврилова: Западные трактовки социальной справедливости: обзор концепций

В последнее время проблемы социальной политики стали наиболее обсуждаемыми в России, что неудивительно ввиду напряжённой социально-экономической ситуации, а также попыток правительства изменить её. В этой связи представляется интересным рассмотреть социальную политику с позиций современных популярных теорий социальной справедливости, занимающих особое место в политической, этической, философской мысли. Особое отношение на Западе к этим вопросам вызвано многими причинами, в том числе и практического характера, например, поиском оптимальной социальной модели государства, дискуссиями о правах человека, глобализацией. Нельзя сказать, что в отечественной науке эта тема малозначима или несвоевременна, однако в нынешних условиях весьма непросто доказывать необходимость пересмотра многих основополагающих подходов, в частности, в политике, в том числе социальной, в праве, если рассматривать их с точки зрения социальной справедливости. Для европейских же стран эти вопросы особенно актуальны, например, в связи с интеграционными процессами. Расширение Европейского Союза (ЕС) в условиях возрастающей конкуренции и попыток пересмотра прежних подходов в проведении социальной политики далеко не всегда принимаются равнозначно населением стран-участниц, да и сама концепция единой европейской социальной модели ещё далека от завершения: в настоящее время только вырабатываются общие подходы, намечаются первые рубежи [см. 1]. Естественно, на пути той же европейской интеграции было и ещё будет немало проблем и ошибок, в том числе и в области социальной политики, однако нельзя не отдать должное тому, что значительное внимание уделяется серьёзному обоснованию нововведений, в особенности касающихся непосредственно социальной защиты людей, их прав и интересов.

Социальная политика и социальные ценности. Среди ценностей значительное место занимает социальная справедливость, то есть понимание того, что есть благо для общества, к чему надо стремиться, какова в этом роль государства, насколько соблюдены право, соотношения его и гражданского общества. В процессе выработки и принятия тех или иных законов в большинстве европейских стран определяется, какой общественный резонанс вызовет то или иное действие властей в социальной сфере, или насколько законы, права соотносятся с реалиями социальной справедливости, поскольку от этого во многом зависят не только общественно-политическая стабильность, но и экономическая эффективность.

При практическом воплощении этих идей опираются на классические основы формальной и содержательной (субстанциональной) справедливости, согласно которым социальная несправедливость может корениться не только в фундаментальных принципах, но и в том, как они воплощаются в жизнь, а «они могут применяться неверно и непоследовательно. В этом случае несправедливость является не результатом принципов самих по себе, а результатом их плохого применения» [см. 2]. Иными словами, тем, кто полагают, что крушение СССР стало итогом неверно выбранных в своё время идейно-теоретических установок, стоило бы задуматься над тем, что возможно это не социализм не оправдал себя, а советская практика, во многом далёкая от идеалов социализма. В этой связи можно предположить, что отход от «завоеваний трудящихся» второй половины XX века, который наблюдался в последние годы во многих экономически развитых странах и который воспринимался многими как начало конца социального государства, на самом деле означал, что в социальной сфере либерализм лишь временно отступил перед либертаризмом, и что рано ещё говорить о закате социального государства. Вместе с тем успех реформирования социального государства зависит главным образом от гражданской сплочённости, зрелости населения стран «старой демократии», влияющего, в свою очередь, и на демократичность самой власти. Именно поэтому повышается значение социального диалога в принятии государственных решений, что способно действительно создать благоприятные условия для успешного социально-экономического развития. В этой связи следует напомнить, что в ходе выработки Социальной повестки Европейской Комиссии до 2010 года, социальному диалогу было уделено особое внимание: он рассматривался «в качестве ключевого параметра успешного проведения реформ» [см. 3, с. 28–29]. В то же время корректировка социальной политики западных стран объективно назрела, в том числе и потому, что там порой слишком увлеклись социальным «нивелированием», чем породили определённое социальное иждивенчество, кстати говоря, в чём-то повторив советские ошибки в этом плане. Расширение ЕС заметно обострило это явление, которое стало иметь место уже на уровне отдельных государств, что не могло не вызвать протеста в странах-донорах, не говоря уже об объективной и чисто материальной стороне вопроса.

Социальная справедливость имеет вполне практическое преломление. Рассматривая современные течения либерализма, следует отметить, что несмотря на имеющиеся различия в «утилитарном либерализме» или «скептическом либерализме» Д. Готиера (теория договорной справедливости), «либерализме естественных прав» Р. Нозика (теория либертарной справедливости) или «деонтологического либерализма» Дж. Роулза, все они едины в том, что базируются на либеральных ценностях [см. 3, с. 52].

Один из путей достижения социальной справедливости в современном обществе был предложен американским философом Дж. Роулзом, на труды которого стоит обратить особое внимание ввиду их эвристической значимости и внимания к ним со стороны научной общественности, политиков, практиков ¹. Роулз вполне успешно сумел соединить субстантивную и формальную теории справедливости: задачей субстантивной теории, по его мысли, является установление содержательных принципов общей справедливости, определяющих по существу требования участников общественного договора так, чтобы регулировать социальные интересы на основе распределения прав и обязанностей, выгод и издержек социальной кооперации. В первоначальной стадии общественного договора люди, по мысли автора, условливаются о содержании принципов справедливости и правилах первенства или приоритета этих принципов, «Все первичные, общественные блага — свобода и возможности, доход и богатство, а также условия самоуважения — должны быть распределены поровну, если только неравное распределение каких-то или всех данных благ не служит благу наименее преуспевающей части общества» [см. 6, p. 303; 4, с. 22]. Первый из принципов соотносится с реализацией основных прав и свобод граждан (политических и прочих, причём «граждане справедливого общества должны обладать одинаковыми основными правами» [см. 6, p. 61]); второй — с распределением доходов, богатств, а также с общественными институтами, обеспечивающими его. Честное равенство возможностей подразумевает не только политическое равенство, но и социальное, что означает, что правительство обязано предоставлять возможности: для образования детей из малообеспеченных семей; реальный конкурс на рабочие места и должности; более того, Дж. Роулз призывает нейтрализовать социальные неравенства путём перераспределения благ превентивно, для чего и предлагает свой «принцип различия» (остающиеся неравенства преодолеваются улучшением шансов наименее преуспевающих членов общества). Надо сказать, что Роулз обосновывает принципы справедливости, исходя из норм справедливости в широком смысле или «реальной справедливости», как он её называет, выступающей основой общественных договоров. А последние подразумевают установление надлежащих форм правления, соответствующего законодательства, а в случае необходимости — изменения общественного устройства. В частности, предполагается равный доступ к образованию и культуре путём субсидирования общественного образования, что обеспечивает неформальное равенство шансов, гарантирует всем социальный минимум. Понятно, что на основе такого подхода можно ожидать общественного консенсуса и социальной стабильности.

Дж. Роулз полагает важными не только естественные свободы, обеспечивающие равные стартовые возможности, но и обеспечение равенства на всех стадиях распределения, включая результаты, за которыми необходим и общественный контроль. Правда, с последним заключением о необходимости стремления к «равенству результатов распределения» многие не согласны. Так, М. Фридман, доказывая важность идеи свободы человека реализовывать свои возможности и способности по своему индивидуальному плану считал незыблемой веру в «равные права человека быть неравным другому»; чётко проводил грань между «равенством прав и возможностей» и «материальным равенством результатов», считая необходимым выбор одного из двух. Однако М. Фридман, как и многие вслед за ним, не замечал, что, во-первых, материальное неравенство неизбежно ведёт к его конфликту с равенством шансов, во-вторых, Роулз отнюдь не призывал к полной уравнительности результатов, хотя и полагал разумным и честным общество сравнительно равнообеспеченных сознательных и честных граждан, в котором улучшение перспектив одних не вело бы к ухудшению положения других. В таком обществе благосостояние наиболее привилегированных групп может быть максимизировано лишь тогда, когда уже были удовлетворены ожидания на повышение статуса менее успешных групп. Во всяком случае, именно подобное общество было бы не только более справедливым, но и стабильным. А стабильность в западных странах очень ценится (отсюда стремление правительств многих стран не допустить чересчур резких перепадов в уровне доходов населения, например, через налоговое регулирование, прогрессивную шкалу налогообложения). В этой связи многие вынуждены согласиться с тем, что неолиберальная теория справедливости Роулза, близкая к ценностям социализма, преодолевшая противоречие «должного» и «блага», является в высшей степени гуманистичной по своей сути.

Все больше сторонников завоёвывает и роулсовская идея «сильной социальной политики государства», стремящейся к реальному смягчению социальной напряжённости, уменьшению социального расслоения, обеспечению базового социального минимума и возможностей для развития (в широком смысле слова) максимального числа своих граждан, что в конечном итоге создаёт благоприятные условия и для развития всех сфер жизни гражданского общества. И здесь можно сделать вывод, что либертаризм с его «минимальным государством» (Р. Нозик, Ф. Хайек, Дж. Хосперс) не проходит в Европе проверку временем. Хотя это не означает, что роль и место государства остаются прежними: что-то усложняется, какие-то позиции переходят к государству, а какие-то — к неправительственному общественному сектору, в каких-то сферах государство наладило конструктивное взаимодействие с другими общественными секторами, с бизнесом и третьим сектором. Современной тенденцией в экономически развитых странах остаётся всё же сильное государство с его вмешательством в экономику ², регулирование доходов населения (с отдельными подвижками в сторону интересов крупного капитала), не говоря уже о социальных обязательствах с его стороны. Так что вряд ли у Дж. Роулза найдётся меньше сторонников, чем, например, у того же Дж. Гэлбрэйта, полагавшего, что «справедливое общество не стремится к равенству в распределении доходов», поскольку это «не соответствует ни человеческой природе, ни характеру и системе экономической мотивации» [см. 7, p. 34]. Всё дело в том, что богатые во многих странах предпочитают делиться своими доходами, чтобы жить в спокойном и стабильном обществе. Мотивация, естественно, у всех разная, но почти все понимают, что только так и можно остаться богатым и преуспевающим. И конечно, речь идёт о тех, кто честным путём получил своё богатство; остальные (в демократических государствах) находятся вне рамок общества. Можно вспомнить недавние судебные разбирательства в США против своих граждан, бывших советниками российского правительства и незаконно присвоившие у Российской Федерации миллионы долларов в 1990-е годы. Даже несмотря на то, что напрямую пострадали не сами США, чувство самосохранения государства заставляет его неустанно следить за законностью возникающих на его территории крупных состояний, за своевременной уплатой налогов и так далее. Российским властям стоило бы учесть это.

В этой связи весьма актуальным представляется замечание Р. Нозика, последовательного противника теории справедливости Дж. Роулза, сказавшего, что «теперь политические философы должны работать либо в рамках теории Роулза, либо объяснять, почему они не делают этого» [см. 8, p. 183]. Сам Р. Нозик был противником утилитаризма, сторонником незыблемых естественных прав личности, считая, что «индивиды имеют права, но есть нечто, что ни группы, ни сами индивиды не могут позволить себе по отношению к (другим) индивидам» [см. 8, p. IX]. Правда, как и вообще современный либертаризм, Р. Нозик готов уделять внимание общественным институтам, но при условии сохранения наибольшей свободы; отсюда его концепция «минимального государства» ³.

Однако, будучи сторонником максимальной свободы личности от государства (в частности, от налогового бремени), как и Дж. Хосперс, вообще говоривший, что «правительство всегда было главным врагом собственности, это наиопаснейший институт, известный человеку» [см. 9, p. 27–29], они вступали в определённое противоречие с самими собой. Ведь тот же Хосперс признавал, что чиновники всегда «стремятся умножить свою власть и, поскольку умножение богатства является наиболее эффективным средством умножения власти, они стремятся заполучить часть или все заработанное нами» [см. 9]. Так как же можно отрицать распределение (по тому же Роулзу), если неравенство доходов неизбежно ведёт к неравенству власти? И будет ли в таком случае воплощён в жизнь их известный постулат «никто не может распоряжаться судьбами других»? Ответ напрашивается отрицательный.

Дальнейшее развитие идей справедливости можно найти в другой крупной работе Дж. Роулза «Политический либерализм», где автор счёл необходимым уточнить дефиницию справедливости, рассматривая её в реальных условиях современного общества сквозь призму политики ввиду существенного разделения людей по идейным, религиозным и моральным воззрениям. Исходя из этого, он пытался ответить на вопрос, каким образом «возможно длительное существование стабильного и справедливого общества свободных и равных граждан»? [см. 10, p. XX]. Автор предположил, что общей основой для создания реального справедливого демократического общества по-прежнему остаётся «справедливость как честность», но не в виде философской, а в виде политической доктрины (чем преодолевалась метафизичность его теории справедливости). Именно такое основание политического сообщества позволяло преодолеть противоречие, связанное с плюрализмом индивидуальных или групповых доктрин и взглядов, и стать стабильным. Главной политической ценностью современного либерального общества, по мысли Роулза, выступает общая справедливость, или справедливость базовых общественных институтов, стремящаяся к консенсусу. Весьма примечательно замечание автора, вполне соотносимое с современным российским обществом, о том, что «точно так же люди неразумны, если они планируют участие в кооперативных схемах, однако не собираются соблюдать и даже предлагать, за исключением представительских целей, никаких общих принципов и стандартов для определения честных условий сотрудничества. Они готовы нарушать эти условия, если потребуют того их интересы» [см. 10, p. 50]. Напротив, общество, эффективно управляемое политической концепцией справедливости, предполагает наличие в нём морали принципов, а не морали авторитета или морали ассоциации, что означает возможность их совершенствования посредством публичной дискуссии [см. 2, с. 218] ⁴. Иначе говоря, именно в хорошо организованном обществе всем гарантирован равный статус свободных граждан, открытый социальный диалог и взаимовыгодное свободное сотрудничество (конечно же, при условии соблюдения «правил игры»). Такая концепция справедливости присуща, как верно отмечают некоторые исследователи, обществу «развитого либерализма», тем странам, где сложилась прочная либерально-демократическая культура с развитым публичным разумом. Другими словами, это страны, где воплотилась идея Л. Дюги о «социальной солидарности» как высшем принципе общественной и государственной организации, о частной собственности, которая не есть субъективное право в духе Кодекса Наполеона, а, скорее, обязывающая «социальная функция», откуда и пошла ныне известная конституционная формула «собственность обязывает» [см. 11, с. 19] ⁵.

Специфические варианты современного капитализма предлагают «различные режимы благополучия», но они во многом схожи, а именно, в понимании необходимости и важности государственного регулирования в социальной сфере, в осознании того, что «социальная справедливость и социальное выравнивание могут пойти на пользу экономическому развитию и не являются чисто затратным фактором, и, наоборот, экономическое развитие должно идти на пользу социальному выравниванию» [см. 1, с. 1–2]. Отметим, в том числе и в плане нивелирования региональных различий, что это особенно характерно для федеративных государств. Распределительные механизмы наполняют реальным содержанием социальные взаимоотношения в обществе, придавая понятию «социальная справедливость» вполне конкретный смысл [см. 12, с. 32]. Тем более, что уже упоминавшийся Европейский Союз признал, что цель социальной сплочённости в определённых обстоятельствах (например, в организации услуг жизнеобеспечения в Германии) «превалирует над реализацией идеи эффективного внутреннего рынка ЕС» [см. 1, с. 10].

Фундаментальные же споры в политике вряд ли когда-либо прекратятся, поскольку развитие общества всегда порождает определённые противоречия, что и демонстрируют дебаты в ЕС по той же социальной политике, стремящиеся найти «золотую середину» между социальной стабильностью, основанной на социальной справедливости в её нынешнем понимании, и экономической целесообразностью. Кстати, Евросоюзу уже удалось достичь некоторых результатов в выработке единых подходов к социальному государству. Так, на Барселонском заседании ЕС в марте 2002 года в резолюции 22 была достигнута договорённость о следующей формулировке: «Европейская социальная модель опирается на хорошие экономические достижения, высокий уровень социальной защищённости, высокий уровень образования и социальный диалог» [Цит. по: 1, с. 12].

То, что Дж. Роулз в своих выводах во многом прав, подтверждают и результаты работ других исследователей. К примеру, Чарльз Эндрейн в ходе сравнительного анализа различных политических систем, общего и особенного в их функционировании, роли элит и так далее, пришёл к выводу, что на уровень человеческого развития влияет не только наличие ресурсов; уровень развития экономики, государственности, но и в целом государственная политика, в том числе и, даже прежде всего, социальная. «Нации, характеризующиеся высоким равенством в доходах, имеют более здоровых и образованных граждан, чем общества, находящиеся на том же уровне развития экономики, но с меньшим равенством» [см. 13, с. 278]. Немногие политические системы способны, по его мнению, одновременно обеспечивать экономический рост и соблюдать права человека, равенство в доходах и высокий уровень человеческого развития. На его взгляд, наибольший оптимизм относительно одновременного достижения всех этих целей (заметим, соотносимых с идеями социальной справедливости) вызывает модернизационная теория структурного развития. Увеличение «экономического пирога» создаёт условия для получения средств, направляемых на уменьшение неравенства в обществе. Однако в конце XX века все системы, к какому бы типу они не относились, «демонстрируют несовпадение намерений и реальных результатов. Но при любой политической системе люди продолжают надеяться на такую государственную политику, которая принесёт им больше прав, экономическое изобилие и обеспечит развитие личности» [см. 13, с. 279–280]. Об этом же говорил на 97-й сессии Международной конференции труда в июне 2008 года Генеральный директор Международной организации труда Х. Сомавиа, призвавший принять срочные меры к тому, чтобы противостоять «глобализации без социальной справедливости» [Цит. по: 14]. Как представляется, все это вновь доказывает верность подхода, предложенного Дж. Роулзом, поскольку им найден путь, на котором намерения и результаты могут совпасть. Впрочем, с его выводами перекликаются и куда более старые идеи, содержащие представления об идеальном общественном устройстве (например, Аристотеля, Бентама, Юма), и понимании справедливости. В полной мере это относится и к трудам либеральных немецких учёных XIX века, так же, по-видимому, повлиявшим на взгляды Роулза. Например, Л. фон Штейн, разрабатывавший теорию социального государства, будучи под сильным влиянием Гегеля, французских социалистических доктрин, полагал, что идея государства заключается прежде всего в восстановлении свободы и равенства, в служении интересам народа, чтобы «осуществлять экономический и общественный прогресс всех своих членов, поскольку развитие одного является условием и следствием развития другого, и в этом смысле мы и говорим об общественном или социальном государстве» [см. 15].

Наиболее радикальную теорию социального государства выдвинул в 1879 году немецкий экономист, сторонник государственного и христианского социализма А. Вагнер: его социально-правовая концепция предусматривала превращение буржуазного государства в «государство культуры и всеобщего благоденствия», национализацию железных дорог, горных предприятий, банков и страховых компаний, интеграцию рабочего класса в государство и общество при отрицании политических и социальных революций [Цит. по: 16, с. 47]. И, конечно, нельзя не упомянуть здесь идеи О. Бисмарка об обязательном социальном страховании, основанном в том числе на солидарной взаимопомощи работников и работодателей. Среди немецких учёных нельзя не упомянуть и современного исследователя В. Окенфельза, выделяющего с позиций ведущих подходов к организации справедливого общественного устройства три основополагающих принципа: солидарность, всеобщее благо и субсидиарность. Их органическое единство способно обеспечить столь необходимую гармонию рыночной экономики и социального государства [см. 17, с. 65–66]. Что касается принципа субсидиарности, то своими идейными корнями он уходит в средневековую европейскую социальную философию, а в XX веке получил признание во многих демократических государствах, в особенности в странах с так называемой социально ориентированной экономикой (к примеру, в Германии социальное государство обязывает себя и своих граждан к солидарности; одновременно через принцип субсидиарности создаются предпосылки и для социальной ответственности [см. 18, с. 84]). Наиболее популярной в современной Европе формулировкой данного принципа служит высказывание из энциклики Римского папы Пия XI от 15 мая 1931 года: «Было бы несправедливо и одновременно очень досадно нарушить социальный порядок, если изъять у объединений низшего порядка функции, которые они способны выполнить сами, и поручить их выполнение более обширной и стоящей выше по рангу группе» [см. 19, р. 203]. Иначе говоря, принцип субсидиарности предполагает возможность вмешательства государства лишь тогда, когда это объективно неизбежно.

Как видим, в современных концепциях социальной справедливости отразилось стремление найти ключ к наиболее оптимальному решению социальных проблем на основе социальных теорий. И здесь нельзя не согласиться с тем, что «борьба за «социальную справедливость» стала главным каналом реализации нравственных идеалов, отличительным признаком развитого нравственного сознания» [см. 20, с. 235]. Это также стало отражением существенных изменений капитализма в ряде стран, что подметил тот же Ф. Хайек, с обеспокоенностью предупреждавший о том, что для придания смысла выражению «социальная справедливость» «необходима полная смена характера социального порядка и что при этом придётся пожертвовать некоторыми ценностями, которые его традиционно направляли» [см. 20, с. 236]. Заметим, в этом он «оказался» большим марксистом, чем сам мог предположить. Ведь практика многих стран показала, что свободный рынок и распределительная справедливость на данном этапе развития общества и государства вполне уживаются вместе, хотя и влияют друг на друга. Вместе с тем европейское сообщество, в определённых случаях, ставит на первое место не рыночные механизмы, а социальную справедливость. И в том, что имеются ограничения для перепрофилирования некоторых предприятий (когда, например, владельцу выгоднее торговать мебелью, а не спичками или солью, но последние являются предметами первой необходимости), или если это отвечает нуждам горожан, особенно менее обеспеченным (далеко ехать за покупкой соли, к примеру), и в том, что практически все страны стремятся к общедоступности здравоохранения (в повышении качества населения заинтересованы все, включая предпринимателей), — вполне можно увидеть влияние «социалистических идей», которых так опасается Хайек. В то же время это ещё не означает смену формаций (хотя направление эволюции вполне очевидно), а скорее доказывает на практике возможность достижения того самого гармоничного сочетания рынка и социального государства.

С этим же созвучен вывод ведущего исследователя Лондонского университета С. Гриера, что имеются области человеческой деятельности (например, в здравоохранении), в которых рыночные механизмы не работают, они должны регулироваться государством. Более того, «европейская модель не только позволяет сохранить солидарность, социальную справедливость в сочетании с передовым капитализмом — эти модели дают возможность развивать общество на капиталистических рельсах, и с точки зрения экономического роста, процветания и мощи» [см. 21, с. 9]. Так что за социальной справедливостью многие видят немалое будущее. И здесь свой выбор социально-экономического развития европейцы сделали. Он опирался во многом на «глубоко укоренившемся чувстве общего наследия и национального предназначения, они ощущают себя носителями общих культур; сила и выживание каждой из этих культур в определённой степени зависят от тех жертв на общий алтарь, которые приносят наиболее благополучные соотечественники» [см. 22, с. 176]. Именно по этой причине в европейских странах относительно невелики различия в распределении доходов, хотя и там «глобальное разделение труда уже начинает вбивать клин между бедными и богатыми, проверяя на прочность общее стремление к экономическому равенству» [см. 22, с. 177].

Однако в России эта поляризация населения по доходам, которая приняла угрожающий характер и продолжает увеличиваться, несмотря на заверения правительства об экономической стабилизации и даже росте, не вызывает той обеспокоенности со стороны власти, что заслуживает. Именно поэтому в богатейшей России большинство граждан составляют бедные. Причём мы можем говорить о стагнирующей бедности, о чём немало пишут в последние годы российские исследователи. Но те меры, что предпринимаются государством в последнее время, не решают проблемы и носят, скорее, декоративный характер. Действительно, прибавка 10% к стипендиям, например, сразу же съедается инфляцией ⁶, а средняя пенсия в Российской Федерации (даже в условиях благоприятной конъюнктуры на рынке) не превышала прожиточного минимума. И в 2009 году на уровне в 5145 руб., по словам депутата Государственной Думы Российской Федерации О. Дмитриевой, она не сможет его превысить с учётом роста тарифов на газ, электроэнергию, ЖКХ в среднем на 20–25% [см. 23, с. 20]. И в этих условиях говорить о какой-то социальной справедливости невозможно; речь идёт об очевидной «социальной несправедливости».

На этом фоне вызывает, с одной стороны, удивление, а с другой — определённое понимание, почему некоторые российские исследователи посчитали ныне изжитым принцип социальной справедливости, предложив взамен «новый концепт — социального гуманизма» [см. 24, с. 27]. В частности, как пишут авторы, принцип социального гуманизма не только помогает урегулировать конфликты интересов и даёт «инструмент настройки в обществе гармонии разных групп, государства и групп, но и отводит от искушений социальных утопий — типа достижения некой абсолютной справедливости» [см. 20, с. 45]. Однако, как уже было отмечено, в той же Европе ни о каких абстракциях речи не идет, все вполне прагматично, что не умаляет важности теоретических разработок, хотя многие из иих уделяют большое внимание прикладным аспектам. К тому же предлагаемый аргумент о субъективности в оценках справедливости не в меньшей степени относится и к понятию гуманизма. Естественно, в разные периоды истории к этим понятиям относились по-разному. Тем не менее, как представляется, подобные попытки уводят от существа вопроса. При этом и в доводах упомянутых авторов можно рассмотреть сходные взгляды на ту же социальную политику, к примеру, мало отличающуюся от тех, кто не считает социальную справедливость устаревшей концепцией. Так, целенаправленность, организованность и результативность государственной политики в реализации целей человеческого развития для всего населения, которая и составляет социальный гуманизм [см. 20, с. 44], трудно не соотнести и с понятием социальной справедливости.