Владислав Францевич Галецкий: Критическая апология мультикультурализма

Владислав Францевич Галецкий — кандидат экономических наук, ведущий сотрудник Института макроэкономических исследований о диалоге культур и проблемах мультикультурализма в современном мире. Автор указывает, что начинал работу над статьёй во время знаменитых пожаров в парижских предместьях 2005 года. Отсюда и вопросы, возникающие по прочтении текста: в каком мире мы живём и что кроется за толерантностью и мультикультурализмом? Что делают либералы для решения проблемы социального неравенства и как Запад ответит на вызовы городских окраин? Автор выражает глубокую и искреннюю признательность членам историко-философского семинара «Постмодерн и современная Россия» и лично его руководителю, учёному с мировым именем в области квантовой химии, крупнейшему специалисту по постмодерну Владимиру Фёдоровичу Хрустову за неоценимую помощь при подготовке статьи.

Пролог

Проблема взаимодействия культур, их равенства и диалога — тема не только интересная, но и чрезвычайно актуальная. В последние годы она, к сожалению, сильно догматизировалась, идеологизировалась и политизировалась. Одни (главным образом приверженцы леволиберального мировоззрения) говорят о равенстве культур как о состоявшемся феномене и свершившемся факте. Их оппоненты, в первую очередь сторонники правоконсервативных взглядов, напротив, отрицают тезис о равенстве культур как изначально ложный и, более того, скептически относятся к самой возможности конструктивного диалога культур.

Особую, трагическую актуальность этой дискуссии придают события последних лет. На фоне чудовищной катастрофы 11 сентября 2001 года, террористических атак на Лондон и Мадрид и полыхающих французских городов осени 2005 года всё большее число людей — кто с горечью, а кто и со злорадством — говорит о том, что «всякий диалог культур пора прекращать, иначе цивилизация просто погибнет». У меня, однако, существуют весьма серьёзные основания полагать, что проблемы и вызовы, с которыми столкнулось человечество в самом начале наступившего века, глубоки настолько, что не могут быть корректно осмыслены в рамках какого бы то ни было узкодисциплинарного и монофакторного подхода. Более того, я утверждаю, что ловушка, в которую попал современный мир, не может быть адекватно описана в категориях той парадигмы мышления, которая основана на идеях Просвещения и господствует в нынешнюю эпоху постпостмодерна.

Основное внимание в своих рассуждениях я буду уделять фактологическому и методологическому материалу западного общества, поскольку мультикультурализм как теория разрабатывался прежде всего применительно к модели нации-государства. Нынешняя же Россия нацией-государством не является; российской нации в строго научном смысле слова не существует, более того, пока не существует и доминирующей тенденции, которая с достаточной долей уверенности позволила бы утверждать, что в ближайшее время российская действительность приблизится к подобной модели развития. Сегодняшняя Россия переживает период глубокой и очень болезненной трансформации. Поэтому говорить о каких-либо устойчивых и долговременных тенденциях не представляется возможным. Это не означает, что я в принципе не собираюсь обращаться к теме мультикультурализма в России. Просто одновременно исследовать устоявшийся феномен и феномен в стадии становления едва ли плодотворно. В западных же странах мультикультурализм как теория прочно вошёл в общественный дискурс, а в качестве практики стал неотъемлемой частью повседневной жизни.

Проблемы меньшинств неотделимы от теории и практики мультикультурализма. Однако поскольку мы намерены сосредоточиться именно на мультикультурализме, меньшинств коснусь очень кратко. Под меньшинством (минорити-группой) понимается любая часть населения, которая тем или иным образом, сознательно или бессознательно подвергается дискриминации. Например, в Ираке при Саддаме Хусейне минорити-группами были не только курды (20 процентов населения), но и арабы-шииты (62 процента). В ЮАР времён апартеида «минорити-группа» — негритянское население — вообще составляла подавляющее большинство (более 80 процентов). Не буду иронизировать по поводу лысых, толстых и рыжих, отмечу лишь, что современная западная общественная мысль в качестве базовых минорити-групп рассматривает: женщин; инвалидов и лиц с ограниченными физическими способностями; представителей сексуальных меньшинств и этнокультурные меньшинства. Именно последние и будут предметом наших рассуждений.

Конфликт леволиберального и праволиберального мировоззрений

Что касается современного мира, то и лево-, и праволиберальное мировоззрения, если отбросить частности, признают принцип равных возможностей как следствие постулата об изначальном равенстве людей. Разногласия между ними касаются в первую очередь принципов равноценности и равноправия. Правые либералы ограничиваются утверждением, что недопустимо лишать человека какого бы то ни было права по групповому признаку. Согласно леволиберальным взглядам, социальным идеалом должна стать конкретная реализация каждого из имеющихся у человека прав. Правый либерал, например, исходит из того, что у конкретного индивида не может быть отчуждено его право на получение образования, однако из этого не следует, что ему автоматически должно быть обеспечено получение этого самого образования. Напротив, левый либерал считает, что, если индивид обладает правом на образование, его реализация должна быть ему обеспечена. Как видим, между двумя типами мировоззрения — существенный разрыв.

Социальное пространство и групповые фильтры

Наряду с физическим человек существует в социальном пространстве. Образно его можно представить так же, как любое математическое, то есть в виде многочисленных осей координат. При движении по многим из них индивиду приходится преодолевать различного рода фильтры. Социальные фильтры делают социальное пространство дискретным, то есть состоящим из отдельных жёстко отделённых друг от друга частей. Например, для движения по оси образования приходится преодолевать фильтры в виде экзаменов. В профессиональной сфере это различного рода аттестации и квалификационные процедуры, в сфере свободного предпринимательства — успех на рынке, в творческой карьере — опять-таки, успех на рынке, а также признание коллег, критиков и так далее. Однако среди всех социальных фильтров нас сейчас будет интересовать только один определённый их класс, а именно групповые фильтры, то есть такие, которые отсеивают человека в силу его принадлежности к той или иной группе.

Чтобы разговор не уходил в сферу схоластики, позволю себе пример из собственной биографии. В середине 1980-х годов я, абитуриент легендарного Физтеха, мог наблюдать следующую картину. Поток поступающих разделялся по гендерному признаку примерно в пропорции 60 процентов юношей к 40 процентов девушек. После же экзаменов (то есть после фильтра) пропорция изменилась и составила уже соотношение девять к одному. Существовало негласное указание «топить» девушек на экзаменах, и девушке ставили «неуд» там, где парень с теми же знаниями получал «уд» или даже «хор».

Изменение соотношений между группами после прохождения некоего фильтра можно трактовать трояко.

Вероятность первая: оно есть результат случайности. Но любой, кто знаком с основами статистики или просто обладает здравым смыслом, в это не поверит, когда ситуация воспроизводится многократно. Случайность, повторившаяся более двух раз, — уже закономерность.

Вероятность вторая: подобная картина отражает то или иное реальное групповое превосходство — то есть люди, принадлежащие к группе А, изначально имеют преимущество перед членами группы В. Во многих сферах жизни групповое неравенство признается совершенно официально. Для борьбы сумо нужны люди, обладающие весьма внушительной избыточной массой тела. А для службы в танковых войсках отбирают людей низкого и среднего роста.

И наконец, вероятность третья: действует групповой фильтр. Вернёмся к примеру с поступлением в Физтех. Поскольку случайность отбора в нём исключается, возникает дилемма: либо девушки уступают юношам по интеллектуальным способностям и уровню подготовки, либо имеет место дискриминация по гендерному признаку. Конечно, можно рассуждать таким образом: у девушек более низкая мотивация к поступлению, над ними не висит проблема призыва в армию и так далее. Но эти рассуждения — частично вполне адекватные, частично ложные, — если выйти за рамки модельного примера, интеллектуальным мейнстримом табуированы по следующим соображениям: все люди изначально равны, то есть обладают одинаковым потенциалом, пусть даже нулевым. Следовательно, если на подходе к фильтру чей-то потенциал оказывается ниже, чем у других, это следствие социальных условий (скрытый групповой фильтр). Радикальная феминистка выразится следующим образом: женщина обладает тем же потенциалом, что и мужчина, однако социум навязывает ей определённые ролевые функции, которые не позволяют этому потенциалу развиваться так же успешно, как у парня, отсюда более низкий уровень подготовки. В обывательской формулировке это выглядит так: «Зачем тебе, дорогая, этот Физтех? Какая разница, где ты получишь диплом? Главное — удачно выйти замуж и быстро родить». Надо сказать, что аргументация радикальной феминистки во многом соответствует реальной ситуации, поэтому женщина, поступающая в Физтех, обречена проходить либо через скрытый, либо через открытый групповой фильтр. То есть, по сути, выбора как такового у неё нет.

Отсюда вывод, отражающий всю глубину противоречия, с которым столкнулся современный мир: если группа, обладающая коллективным самосознанием и идентичностью, обнаруживает, что в ходе движения по некой социальной оси она встречается с фильтром, делающим удельный вес её представителей меньшим, чем её удельный демографический вес, то эта группа вправе утверждать, что подвергается дискриминации, и никакой рациональной аргументацией опровергнуть это нельзя.

Генезис этнонациональных отношений от Просвещения до настоящего времени

Ключевой проблемой здесь является соотношение категорий этноса и нации, этноса и культуры. Во времена, предшествовавшие Просвещению, то есть в эпоху тёмных веков и Ренессанса, существовала ситуация, во многом напоминающая сегодняшнюю глобализацию. В тогдашних государственных образованиях наличие космополитической западноевропейской элиты легко сочеталось с существованием оторванных от неё этносов. Например, чтобы служить королю Франции или русскому царю, вовсе не обязательно было быть этническим французом или этническим русским. Служба монарху-суверену не предполагала ответственности перед его подданными. В этом отношении иная этническая принадлежность, как у итальянца кардинала Мазарини или немца Франца Лефорта, могла быть даже плюсом. Ситуация изменилась тогда, когда в Европе и Северной Америке стали образовываться нации-государства. Однако следует помнить, что движение от этноса к нации прежде всего предполагало формирование этнонации, а этнонации начали складываться в тот исторический момент, когда этнические и национальные общности стали превалировать над общностями иного рода, в частности сословными. Если ещё веке в XIV английский аристократ прежде всего принадлежал к сословной панъевропейской общности, то уже в XIX веке его потомок прежде всего принадлежал к английскому этносу и британской нации. Сходные процессы этнической и национальной консолидации происходили и в Европе, и в Северной Америке, хотя и в разные периоды.

Грандиозное заблуждение человеческого духа

Для того чтобы понять истоки нынешней ситуации, обратимся к базовым идеям Просвещения. Философия того периода имела дело с двумя основными категориями: автономной личностью и свободной ассоциацией автономных личностей. Именно тогда Руссо выдвинул идею общественного договора и доброго дикаря, явившуюся одним из самых ярких и грандиозных заблуждений человеческого духа. Теория автономной личности предполагает отсутствие за границами психики индивида сил, управляющих его поведением, — то есть, что поведение человека есть функция исключительно его собственного сознания и разума. Свободная же ассоциация автономных личностей предполагает, что вход и выход из неё, а также поведение внутри неё зависят от воли и желания индивида и неких коллективных договорённостей между индивидами. Из этого руссоистской теорией делался вывод о том, что общество и государство представляют собой продукты заключённого между людьми «контракта». Теория общественного договора, изначально, на мой взгляд, абсурдная, не получила ни одного фактического подтверждения. Данные историографии, антропологии и палеосоциологии только опровергают её, тем не менее она пользовалась и пользуется до сих пор колоссальным влиянием. Согласно ей предполагалось, что в обществе не существует (не должно существовать, но разница между нормативной действительностью и действительностью реальной была размыта) человеческих ассоциаций, основанных на чём-либо отличном от «контракта» между ними. Отсюда чрезвычайно резкий антисословный настрой Просвещения. Есть и ещё одно весьма важное обстоятельство: идеология Просвещения изначально формировалась в расчёте на гомогенные в этнокультурном отношении страны. И здесь необходимо сделать важное отступление.

Система организованного лицемерия

Вообще говоря, культура — это прежде всего система организованного лицемерия. Поэтому в ней решающую роль играют запреты и фигуры умолчания. Когда в метро вам отдавливают ногу, в ответ на хамоватое «Пардон!» вы бурчите: «Ничего страшного!», хотя хочется сказать: «А чтоб тебя!» В определённых ситуациях полагается скрывать истинные чувства, намерения и желания. Отсюда зачастую возникает гигантский разрыв между декларациями, идеалами — и социальной практикой. Когда в американской Декларации независимости провозглашалось, «что все люди созданы Богом равными» и, следовательно, все они равны, на самом деле подразумевалось: равны между собой белые англо-саксонские мужчины протестантского вероисповедания — WASP. Идеи равенства не распространялись на индейцев (ещё в начале ХХ века юридически охота на них не запрещалась и за скальп полагалось вознаграждение), на чернокожих и другие категории населения. Томас Джефферсон, произнося своё знаменитое: «Мы должны помочь им стать такими, как мы», прежде всего под «нами» подразумевал немцев, датчан и представителей других германских народов. В то время никому даже в голову не могло прийти, что потомки испанцев, итальянцев, славян смогут когда-нибудь войти в категорию «мы». Ситуация практически была «списана» с Оруэлла задолго до его рождения: все люди равны, но WASP — равнее. Приведу модельный пример, любезно подаренный мне политологом, историком и философом Евгением Ихловым. Представим себе Соединённые Штаты 1820-х годов. Уже функционируют развитая представительная демократия, местное самоуправление, независимый суд и другие институты гражданского общества. На воскресную мессу идут несколько десятков фермеров с жёнами и детьми. Внезапно один из фермеров заявляет — нет, не то что он гомосексуалист, а всего лишь что он — атеист. Его судьба оказалась бы весьма незавидной.

Социально-политическая система западноевропейских стран тоже формировалась в условиях ориентации на этнокультурную однородность. На это мне могут сразу возразить, что однородных в этнокультурном отношении стран практически не было — за исключением разве что Исландии, Норвегии и Дании. Я с этим конечно же соглашусь. Однако и этнокультурно гетерогенные страны, такие, например, как Великобритания, имели в своей основе однородное этнокультурное ядро. Для Великобритании таковым была Англия. Обладающие иными этническими и культурными характеристиками территории рассматривались как периферия.

Проблема равенства культур

Духовная традиция прометеево-фаустианского мира отличалась чрезвычайно высокой степенью центризма. Сначала греки, затем римляне считали себя людьми в истинном смысле слова, а всех остальных — варварами. Христианско-фаустианский человек был уже не столь категоричен и не считал арабов, индусов, китайцев не-людьми. Тем не менее идея столбовой дороги прогресса господствовала вплоть до начала 1900-х годов. В этом и состоит суть европоцентризма. В глазах западного человека того времени только его история была правильной. Всем остальным народам следовало лишь встать на путь европейского развития. В этом смысл культуртрегерства и цивилизаторской миссии белого человека. Пожалуй, лучше всего её выразил близкий друг Маркса Кауфман: «Колониализм — это размазывание культуры по лицу Земли». Первым, кто по-настоящему усомнился в правильности подобной интерпретации истории, был Освальд Шпенглер. Сразу замечу: он не говорил ни о равенстве культур, ни об их равноправии или равноценности. Центральная идея великого культурфилософа состояла в том, что единой универсальной схемы человеческого развития не существует и все культуры (цивилизации) автономны по отношению друг к другу. То есть поведенческие нормы и образ жизни, характерные для одной культуры, не могут соотноситься с другой культурой по принципу: прогресс — регресс. По идее Шпенглера, нет культур передовых и отстающих, каждая представляет собой индивидуальный организм, изучать который можно только в рамках собственной логики его развития. Образно говоря, волк и лиса не прогрессивны и не регрессивны по отношению друг к другу. Они просто разные. Подобные суждения стали ключевыми для постмодернистского дискурса.

Равенство культур как их одинаковость

Таким образом проблема, честно говоря, всерьёз даже не ставится. Вряд ли мало-мальски образованный человек станет толковать об отсутствии различий между арабской и японской культурами.

Равенство культур как их равноценность

Проблема чрезвычайно сложная и тонкая. Прежде чем приступить к её анализу, рассмотрим некоторые положения в рамках одной культуры. Напомню азбучную истину: суждение сочетает в себе объективное знание и субъективное мнение. Любое суждение из сферы объективного знания подчиняется закону исключённого третьего, то есть: истина — либо само это суждение, либо суждение, ему противоположное. Третьего не дано. В течение очень длительного времени мир субъективных мнений представлялся миром объективного знания. До начала эпохи Модерна между суждениями типа «Тихий океан по площади больше Атлантического» и «Леонардо да Винчи — художник номер один в мировой истории» практически не делалось различия. Это отражало ситуацию предельно жёстких иерархических отношений в культуре. Субъективное мнение, если оно соответствовало шкале оценок в культурной иерархии, de facto приравнивалось к объективному знанию. На самом же деле между суждениями «Мэрилин Монро — самая сексуальная женщина всех времён и народов» и «я полагаю, что Мэрилин Монро — самая сексуальная женщина всех времён и народов» лежит экзистенциальная пропасть. В первом случае мы оказываемся в мире объективированных мнений и жёсткой иерархии, во втором — в мире субъективных мнений и рейтингов. Переход западной культуры от первого типа ко второму хронологически произошёл сразу после ницшеанской переоценки всех ценностей и завершился в период расцвета Постмодерна с его принципиальной установкой на, если так можно выразиться, абсолютный релятивизм.

Ещё в школе я застал ситуацию, когда Пушкин был обязательно выше Лермонтова, Толстой — Достоевского, Шекспир — Милтона. Сейчас культурная ситуация изменилась. Места в табели о рангах распределяются либо экспертными сообществами, либо рынком. Принципиальной разницы между первым и вторым нет. Просто в случае рынка роль экспертного сообщества исполняет широкая публика. Удачное произведение культуры — то, которое пользуется спросом, то есть продаётся. Тут уместно вспомнить буквальное значение слова bestseller — лучше всего продающийся. В первом случае всегда возникает вопрос о легитимности эксперта. Поэтому, например, когда подводились культурные итоги ХХ века и второго тысячелетия, просто указывалось, что, по мнению экспертного сообщества Х, список ста самых выдающихся писателей открывается Шекспиром, по мнению экспертов из сообщества Y — Жюль Верном, а по мнению экспертизы Z — Кеном Кизи. Эстетствующим же снобам всегда можно возразить, что многих писателей в принципе нельзя сравнивать. Никому ведь не придёт в голову выпустить боксёра весом 50 кг против боксёра весом 120 кг. Если продолжать мыслить в той же логике, то проблема равноценности внутри культуры должна быть либо снята, либо провозглашена de jure. Иными словами, если человек предпочитает так называемой высокой поэзии так называемое бульварное чтиво, это его сугубо личное дело, и никто не вправе навязывать ему свои вкусы. Я не берусь подобный подход комментировать, да в этом и нужды нет — от моего комментария он не перестанет быть доминирующим. Скажу лишь, что возврат к прежнему состоянию жёсткой иерархии, на мой взгляд, уже невозможен принципиально.

Теперь собственно о проблеме равноценности культур. Такая постановка вопроса сама по себе нередко вызывает недоумённо-нигилистическую оценку. Действительно, на первый взгляд странно ставить на один уровень «Лунную сонату» Бетховена и музыкальное творчество вождя племени «мумбо-юмбо». Однако Постмодерн (да и поздний Модерн) это противоречие если не разрешил, то упразднил. Для того чтобы оценить величие «Лунной сонаты», надо принадлежать к определённой культурной традиции. То же касается и племенных танцев. Я немного огрублю ситуацию. Мой отец, чьё детство пришлось на не очень сытые послевоенные годы, рассказал мне такую историю. В самом конце 1940-х годов он вместе с племянником оказался в Киеве. Племянник до этого знал только один деликатес: пирожки с картошкой домашнего изготовления. В тот день он впервые попал в хорошее кафе, где ему предложили изысканное пирожное и чёрный кофе. Мальчик с отвращением отказался от того и другого, зато на улице, учуяв знакомый запах, стремглав бросился к бабушке, торговавшей домашними пирожками с картошкой.

Итак, главный принцип Постмодерна: любая преференция по отношению к любому артефакту сама по себе обусловлена культурной традицией. Объективировать их не представляется возможным. Поэтому либо вопрос о равноценности культур следует жёстко вывести за пределы дискурса, либо необходимо изначально признать все культуры равноценными. Современное западное общество идёт по второму пути. Если огрубить и «кулинаризировать» проблему, то она будет выглядеть примерно так: съесть foie-gras за $ 500 или банан за $ 0,5 — ваше сугубо личное дело, только либо сразу признайте кулинарную равноценность того и другого, либо вообще не затрагивайте эту тему. Кроме того, есть ещё и чрезвычайно важный политический аспект. Понятно, что если некие люди считают свою культуру выше других (раньше этим отличались греки и римляне, в период до 1950-х годов — фаустианский человек, а сейчас идеология собственного культурного превосходства, пусть хорошо завуалированная, есть у Китая — вспомним хотя бы легендарную «ресторанную стратегию» Дэн Сяопина, у исламистских кругов, лёгким культуртрегерством отличается также Япония), то от них следует ожидать определённых мероприятий культуртрегерского и цивилизаторского характера.

Две базовые модели практического мультикультурализма

Современное западное общество выработало две базовые модели по отношению к этнокультурным меньшинствам. Первую можно назвать моделью резервирования квот, вторую — моделью формального равенства. Первая господствует в США и Канаде, к ней тяготеют Великобритания, Австралия и Новая Зеландия. Вторая доминирует в континентальной Европе. Поэтому в литературе они более известны как «американская» и «французская».

«Американская» модель возникла после расовых битв 1960-х и 1970-х годов, когда стало ясно, что формальное провозглашение равенства этнокультурных групп не приводит к соответствию удельного веса их представителей в элитных слоях их демографическому удельному весу. Впрочем, это характерно не для всех элитных слоёв. Можно сказать, что среди губернаторов штатов и мэров городов представительство этнокультурных меньшинств примерно отвечает их численности. Но там, где, как учил советский агитпроп, находятся истинные рычаги управления — в сенате, советах директоров и правлениях ведущих корпораций, в «мозговых трестах», на ключевых должностях исполнительной власти, — там ситуация совершенно иная. Интересно выглядит соотношение афроамериканцев и WASP в Сенате и палате представителей. В Сенате афроамериканскую общину представляет единственный мулат, в то время как в палате представителей доля афроамериканцев примерно равна их удельному демографическому весу.

Кстати, анализ структуры Конгресса США ставит крест на российском мифе об излишней степени феминизации американского общества. Единственная женщина в Сенате — Хиллари Клинтон, а в палате представителей женщин нет вовсе. Система резервирования квот для этнокультурных меньшинств — это, скорее, система неписаных правил и неписаного права, а не свод жёстких юридических норм. Впервые она возникла при Джимми Картере, а уже при Рональде Рейгане на неё началось активное наступление. Пикантная деталь: в университетской среде одним из главных противников этой системы стала Кондолиза Райс, именно ей принадлежит ставшая крылатой фраза: «Я всего в жизни добивалась сама, не имея никаких преимуществ в силу цвета кожи. Почему кто-то теперь должен их иметь только из-за того, что кожа у него определённого оттенка?» Замечу, что высказывание не совсем корректно, всё-таки «железная Конди» принадлежит к старинной аристократической семье ямайской земельной знати, что изначально давало ей определённые преимущества. Зато голливудская красавица Халли Бэрри своего «Оскара» восприняла и как воздаяние справедливости всей её общине. Тем не менее отката на прежние позиции и при Рейгане не произошло. А при Билле Клинтоне система негласного резервирования квот вернула своё влияние и перешла в дальнейшее наступление. Джордж Буш-младший только способствовал её дальнейшему усилению. При его администрации министром внутренней безопасности стал человек с говорящей фамилией Майкл Чертофф, уроженец Израиля. За зону военных действий в Ираке и Афганистане отвечает этнический ливанец Джон Абизаид, а этнический пуштун Залмай Халилзад руководит американским посольством в Багдаде. Сенатскую комиссию по проблемам иммиграционной реформы возглавляет Арлен Спектер, сын выходцев с Украины. За министерство труда отвечает этническая китаянка с Тайваня Элен Чао. Одним из лидеров борьбы за ужесточение иммиграционной политики в США является… этнический армянин Марк Крикорян.

Критики системы резервирования квот указывают на то, что она противоречит фундаментальным основам современного западного общества, восходящим к Просвещению. Этого нельзя полностью отрицать, так как при такой системе начинает действовать групповой фильтр с обратным знаком — своего рода групповой лифт. Я не хочу углубляться в теоретические конструкции, поэтому обращусь к весьма реалистичному модельному примеру. Допустим, где-нибудь в Балтиморе живёт маленький афроамериканец Том Вашингтон. Допустим, он нормально отучился в школе, не попал в уличную банду, не торгует наркотиками и даже не употребляет их. Далее он захотел поступить в университет. Предположим, ему не хватает способностей и усердия, но на бесплатное отделение он попадает — благодаря квоте. Будь он «белокурой голубоглазой бестией», вернулся бы восвояси. Несправедливо? А справедлива ли вообще жизнь? Даже если бы в этот университет принимали только детей WASP’ов, я никогда бы не поверил, что у сына ректора и у сына грузчика были бы одинаковые шансы. Более того, никакой социальный фильтр не гарантирован от сбоев. Помню в моём родном Физтехе ребят, которые поистине светились той самой «искрой Божьей», некоторые из них не отличались высокой грамотностью и общей эрудицией, но способность к точным наукам у них была исключительная, и сейчас они ими успешно занимаются — главным образом за пределами России. Но были и такие «титаны духа», которые, проучившись шесть лет, не могли не только вычислить интеграл или производную, но и хотя бы внятно объяснить разницу между переменным и постоянным током. Что показательно, статусных родителей и влиятельных родственников у них не было, то, что им удалось пройти сквозь сито приёмных испытаний, — случайность, сбой системы. Не хочется даже вспоминать, сколько великих людей в своё время не смогли поступить в университеты, имели трудности с реализацией своих творческих идей, отвергались публикой и своим временем.

Мысль моя проста: наш Том Вашингтон занял «чужое место в жизни», но совсем не факт и то, что те, кто прошёл не по квотам, есть самые достойные. Однако проследим жизненный путь нашего знакомого далее. Допустим, он закончил полный курс, получил диплом и пошёл искать работу. Вот здесь рыночная система как раз доказывает свою эффективность. Положим, он медик и устроился (по квоте) в государственную клинику. Если он работает хорошо — проблем нет. Если плохо — его либо уволят, либо пациенты проголосуют против него ногами. Голливуд гениально обыграл эту ситуацию в блестящей комедии «Не грози Южному Централу, попивая сок у себя в квартале». Там афроамериканский папа неполиткорректно учит своего афроамериканского сына: «Не вздумай идти лечиться к черномазому доктору. Черномазые получают образование по квотам, иди лечиться только к белому». В этой полушутке скрыта очень серьёзная истина: рыночная система сама отфильтрует негодных специалистов. Даже в советской системе с её протекционизмом и непотизмом и специалисты, и потребители знали, кто чего стоил («полы — паркетные, врачи — анкетные»).

Особо следует сказать о системе безопасности и вооружённых силах. Здесь можно опять-таки долго и нудно сокрушаться по поводу попрания фундаментальных принципов. Действительно, WASP постепенно теряют позиции в американской военной машине. Но надо понимать, что это происходит в том числе и по глубинным причинам этнодемографического характера, включая упадок «белой» витальности и пассионарности. Когда всё больше лопесов и гонсалесов идут рисковать своими жизнями в качестве рядовых и сержантов, неудивителен рост их удельного веса и среди генералов и адмиралов. Пока подобные изменения никак на уровне боеспособности американских вооружённых сил не сказались. К тому же и абсолютно однородная в этническом отношении армия не гарантирована от бездарных командиров (можно вспомнить как «Севастопольские рассказы» Толстого, так и русский фольклор о бездарном «енерале, который не пал смертью храбрых на поле брани, но принял в окопе смерть поносную»).

Несколько слов о полицейской системе. Это одна из ключевых проблем. В знаменитых расовых битвах прошлых лет, а также во время негритянских восстаний в Майами (1980) и, конечно же, в Лос-Анджелесе (1992) мир наблюдал одну и ту же картину: белые полицейские избивают (в случае с Родни Кингом — забивают) чернокожих. Это выглядело (и в значительной степени являлось) не столько социальным, сколько расовым конфликтом. Сейчас также возникают серьёзные конфликты на почве нарушения правопорядка, однако картина другая: несколько полицейских — белых и чёрных — вместе лупят чернокожего нарушителя. Можно наблюдать и асимметричную картину: чёрные полицейские бьют белого. И расово гомогенную: белые полицейские бьют белого, чёрные — чёрного. И в этом случае мы уже не можем говорить о расовом конфликте. Это «всего лишь» нарушение юридических норм. То есть конфликт из расового превращается в социальный и редуцируется до юридического. Можно сказать: тому, кого избили (а тем более убили), всё равно, какой этнорасовый состав у причинивших ему вред. Но с позиций общества в целом конфликт будет иметь принципиально иную природу. И методы решения проблемы будут иными. В 1992 году в Лос-Анджелесе произошло настоящее негритянское восстание, которое было подавлено с помощью морской пехоты. В 2002 году несколько десятков тысяч афроамериканцев захотели провести марш памяти Родни Кинга. Марш был властями запрещён, и попытка бунта жестоко подавлена в самом зародыше. Но никаких масштабных расовых волнений это не спровоцировало, так как беспорядки подавлялись в том числе и значительным числом чернокожих полицейских.

Вообще, как цинично это ни прозвучит, острота расовой проблемы в Америке, которая ещё в 1970 году казалась абсолютно неразрешимой, была снята во многом «благодаря» вьетнамской войне с её традициями боевого братства и политкорректной деятельности Голливуда. Если в начале ХХ века Нат Пинкертон много стрелял из пистолета и бил физиономии неграм и китайцам, если ещё Чарльз Бронсон (этнически русско-литовский еврей) в культовой «Жажде смерти» (1974) с явным удовольствием избивал и массово отстреливал главным образом негритянских нарушителей закона, то уже в 1983 году в фильме «Меняясь местами» появилась одна из знаковых сцен эпохи мультикультурализма: мошенника-лжеинвалида и лжеветерана Вьетнама изобличают напарники-полицейские: чёрный и белый. На слова блистательного Эдди Мёрфи: «Я потерял ноги и зрение во Вьетнаме» они, обнявшись, отвечают: «Во Вьетнаме? Мы тоже там были. В каком полку ты служил?»

Невозможно отрицать противоречие между моделью резервирования квот и либеральным фундаментализмом. Но эта модель позволила Америке не расколоться, как предсказывали иные советские и постсоветские американисты, на Белые Соединённые Штаты и Африканию или пасть жертвой сепаратизма латино-американской общины. Очень забавно наблюдать, как бывшие преподаватели марксистско-ленинской философии и научного коммунизма, которые ещё в 1989 году требовали от Америки обеспечить негров всеми мыслимыми и немыслимыми благами, став в постсоветский период политологами и культурологами, вдруг резко озаботились судьбой белого человека.

Год назад возник вопрос о праве фотографироваться на удостоверение личности в хиджабе, чадре и парандже. Американская государственная машина заблокировала это решение через резолюцию окружного суда в Майами, но сделала это стилистически аккуратно. Был немедленно создан судебный прецедент, запрещающий фотографироваться «в любом головном уборе» из соображений антитеррористической безопасности. В результате вяловатый хор протестов мусульманской общины утонул в волне возмущения со стороны военных (особенно морских пехотинцев) и полицейских, в среде которых фотография на паспорт в кителе и форменной фуражке с высокой тульей всегда считалась особым шиком.

Модель формального равенства

Я пишу эти строки, когда англо-саксонский мир откровенно злорадствует по поводу «огней Парижа», а некоторые французские масс-медиа запустили уж совершенно идиотскую версию о том, что за организацией беспорядков стоят британские спецслужбы, пожелавшие таким образом отомстить Жаку Шираку и его правительству за критику военной кампании в Ираке. Тем не менее я не стал бы торопиться хоронить модель формального равенства. Во-первых, нельзя прямолинейно сравнивать миграционную ситуацию в США — и во Франции или Германии. Афроамериканская община в массе считает Америку «своей страной». То же касается критической части мигрантов. Здесь уместно процитировать фрагмент прекрасной статьи Владимира Абаринова («Совершенно секретно». 2005. № 12): «Жизнь иммигранта в первом поколении зачастую нелегка. Но, работая в поте лица таксистом или мойщиком посуды, пришелец знает: у его детей есть шанс подняться по социальной лестнице хоть до самого верха. Иммигранты уже второго поколения воспринимают американскую историю как свою собственную: дети арабов и индусов уверены, что их предки воевали в Континентальной армии Джорджа Вашингтона, искали лучшей доли на Западе в фургонах пионеров, сражались на полях Гражданской войны — конечно же, за отмену рабства».

Историческую эффективность любой модели может доказать только время. Но не следует упускать из виду чрезвычайно важное обстоятельство: американское общество — самый химически чистый пример нации. По мере усиления процесса дезинтеграции белых этнических групп это общество становится всё более внутренне готовым к деангло-саксонизации и деальбеуссизации (albeus — по латыни «белый», dealbeussisatio — процесс потери белого цвета). В 2050 году белое население всё ещё будет составлять в США большинство, но перестанет им быть в последующие четверть века.

Ситуация в Западной Европе иная. Там всё ещё существуют чёткие этнонации, которые очень жёстко держатся за свои этнические корни. Арабу из Йорка и арабу из Марселя найти общий язык зачастую гораздо проще, чем этническому англичанину и этническому французу. Сколько бы ни говорили об «общих европейских ценностях» и единой Европе, сколько бы ни клялись в вечной любви и дружбе французский и немецкий лидеры, но застарелая этническая неприязнь нет-нет да и проявит себя, как в фильме «Такси», где два горбоносых жгучих брюнета-француза ловко обманывают надменных и тупых белобрысых немцев. Да и публичные высказывания итальянских официальных лиц (уровня замминистров) 2003 года о немцах как о «тупоголовых пожирателях сосисок» и «людях, чьё главное достоинство заключается в способности выпить как можно больше пива и после этого как можно громче рыгнуть» не так уж безобидны. Если средний француз после стольких лет существования на общеевропейском пространстве недолюбливает среднего немца и особенно среднего англичанина, то вряд ли можно рассчитывать на его любовь к среднему арабу из городского предместья. Америка никогда не была страной этносов, Европа — это прежде всего этносы. Среднему белому американцу, который если и является WASP, то, скорее, по психологической самоидентификации, чем «по крови», легче представить себе мультикультуральное и мультиэтничное будущее, чем среднему европейцу. Сейчас острота иммиграционного вопроса нередко сводится к дилемме: закрывать или не закрывать границы. Это великая мистификация со стороны интеллектуального сообщества. Даже если все границы будут перекрыты, в силу демографической динамики к 2050 году нетитульные этнические группы составят не менее 40 процентов населения. Нью-Йорк мультикультурален и мультиэтничен уже более ста лет — для западноевропейских мегаполисов эта ситуация исторически нова. Поэтому средний европеец более остро и глубоко чувствует то, чего уже почти не ощущает средний белый американец.

Речь идёт о кардинальном изменении этнической картины. Фактически, если не прятаться за формулировки, идёт вялотекущий процесс этнозамещения. Причём его модели по разные стороны Атлантики существенно различны. В каждой из западноевропейских стран наблюдается доминирование определённой этнической группы: арабы во Франции, турки — в Германии… Возможно, поэтому уровень дискомфорта их титульного населения выше, чем у североамериканцев. Представить себе в США альянс между китайцами, арабами, выходцами из Африки, корейцами и афроамериканцами затруднительно. Во время уже упомянутого негритянского мятежа 1992 года в первую очередь пострадали китайские и корейские мелкие бизнесмены, они же требовали от властей и более жёстких карательных мер. Этническая мультивекторность американского общества служит определённой страховкой от слишком радикальной деальбеуссизации. В Западной же Европе вульгарное копирование американского мультикультурализма может привести к ливанизации или балканизации. Хотелось бы добавить оптимизма по этому поводу, но у меня его, увы, нет.

Миф о плавильном котле

В течение длительного времени западное интеллектуальное сообщество гипнотизировало себя теорией «плавильного котла». Согласно ей, в Соединённых Штатах Америки действовал этнокультурный механизм, перерабатывавший разнообразные миграционные потоки в единое целое. Длительное время эта теория считалась безоговорочно адекватной. Но парадокс в том, что её многочисленные разработчики и адепты — социологи, политологи, культурологи, историки — по всей видимости, не утруждали себя знанием демографии и не догадывались изучить статистику межэтнических браков. Достаточно было внимательно её проанализировать, чтобы понять: «плавильный котёл» — миф. Да, что касается браков между выходцами из разных германских народов, тут «плавильный котёл» худо-бедно работал. Но остальные этнические группы сохранили свою обособленность вплоть до настоящего времени — особенно американцы итальянского, ирландского, греческого, восточноевропейского, латино-американского, еврейского, арабского, индийского и китайского происхождения. В так называемом «плавильном котле» не столько варилось нечто принципиально новое, сколько шла попытка всеобщей англо-саксонизации. От теории «плавильного котла» ввиду её чудовищной неадекватности отказались в начале 1960-х годов, заменив её теорией «миски с салатом»: представление о формировании некой единой этнокультурной общности было замещено идеей автономных этнических групп и мультикультурализма.

Западное интеллектуальное сообщество споткнулось на трёх кочках. На аналогии между этнокультурным миром и миром социетальным; на аналогии между Америкой XIX века и сегодняшними днями и на тотальном непонимании этно-демографического фактора.

Этнокультурный и социетальный миры

В социетальном мире (то есть в мире социальном в узком смысле этого слова) тоже могут быть закрытые группы. В течение очень долгого исторического времени для большинства обществ именно такая ситуация и была характерна. Роль закрытых групп здесь играют сословия или касты. Просвещение, как уже было сказано, свой основной удар направило против сословной структуры общества, открыв каналы вертикальной мобильности для всех сословий. Отныне каждый человек независимо от того, к какому классу или социальной группе он принадлежал по рождению, формально имел возможность достичь любого социального статуса. Следует признать, что в общем и целом этот механизм работает, несмотря на то, что правило «лучший способ стартовать — это стартовать с вершины» своей актуальности не утратило. Однако этот механизм пока не удалось (и я не вижу возможности, чтобы удалось когда-либо) перенести в этнокультурную сферу. Если переход из одной религиозной конфессии в другую возможен, то переход из этноса в этнос исторически не удался. Покончивший с собой на почве безобидного коррупционного скандала французский премьер-министр Пьер Береговуа при других условиях был бы Петром Береговым. Но чтобы достичь вершин, ему потребовалось родиться во Франции и «офранцузиться» с младых ногтей. Это же относится и к нынешнему главному умеренному французскому националисту и по совместительству министру внутренних дел Николя Саркози — сыну венгерских эмигрантов по фамилии Саркоши. Однако эти примеры лишь оттеняют общую проблему сложности межэтнических переходов.

Широко распространено суждение: Америка — страна мигрантов, мигрантами созданная. Ничего страшного в миграции нет. Америка успешно справилась с ней в своё время благодаря политике «плавильного котла», это же следует делать и современному западноевропейскому сообществу.

О неадекватности теории и практики «плавильного котла» я уже говорил. Добавлю, что, в отличие от дня сегодняшнего, былые правительства Соединённых Штатов, вопреки бытующему заблуждению, не приветствовали бесконтрольную миграцию. Когда на рубеже XIX–XX веков в Америку хлынул совокупный поток мигрантов из Азии и Африки, Конгресс США принял целый ряд чрезвычайно жёстких законов, позволивших сократить этот поток в 100 раз. И наконец, американское правительство проводило жёсткую политику англо-саксонизации. Ничего подобного современное западноевропейское сообщество не делает. Любая аналогия поверхностна, но эта вообще не имеет ничего общего с реальным положением дел.

Тотальное непонимание этнодемографических факторов

Сложившуюся нынче ситуацию западное интеллектуальное сообщество склонно объяснять трудностями межкультурного диалога. На самом деле проблема и шире, и глубже, и трагичнее. Личные беседы со многими продвинутыми интеллектуалами наводят на мысль, что им никогда не доводилось наблюдать реальную жизнь людей и животных. Мейнстрим современной либеральной мысли основывается на том, что любой конфликт, перефразируя Левинаса, это конфликт между Тождественным и Иным. Проще говоря, если есть два субъекта конфликта, то предмет самого конфликта — непохожесть сторон по отношению друг к другу. Будто никому не доводилось наблюдать, как один огромный полосатый кот гонит со своего двора другого огромного полосатого кота. Да и бой между двумя уличными бандами есть следствие их полной схожести, а не наоборот. Это не значит, что конфликты между тождественным и иным не имеют места. Имеют, но их мотивация сильно искажена. Волк убивает зайца не потому, что тот другой, а потому, что волк голоден.

Основанная на идеях Просвещения мысль вывела следующий принцип: уровень конфронтации между двумя различными группами прямо пропорционален степени их отличия друг от друга. Нельзя не признать, что в ряде случаев этот принцип действительно работает. По отношению друг к другу европейцы XVI века не вели себя столь свирепо, как по отношению к небелым туземцам. Я не отрицаю этого принципа начисто. Я лишь хочу сказать, что его универсализация приводит к заведомо ложным выводам. Например, если следовать рассматриваемому принципу, то не было бы Восстания на Пасхальной неделе и войны ирландцев за независимость от Великобритании. Ведь к 1916 году только 8 процентов ирландцев (по данным замечательного русского учёного Ивана Юрьевича Смирнова, — 20 процентов) владели родным языком. Да и общее культурное наследие в лице, например, Джеймса Джойса поделить довольно трудно. Непонятно было бы и как Норвегия отделилась от культурно ей близкой Швеции и почему успешный московский журналист Симон Петлюра, вполне вписанный в тогдашний истеблишмент, отправился возглавлять армию людей, в бытовом отношении от него весьма далёких? Как могла бы произойти трагедия Холокоста, если принявшие протестантизм евреи в культурном отношении от немцев практически не отличались, да и идиш — по сути, диалект немецкого? Дело в том, что этнодемографическая сфера не может быть сведена к культурной и интерпретироваться в её категориях.

Современный дискурс всё ещё исходит из идеи автономной личности. Однако целый ряд обстоятельств, а именно данные антропологии, этнологии, демографии и психологии эту идею опровергают. До сих пор значительная часть интеллектуалов либо онтологически отрицает категорию этноса, либо трактует её чисто номиналистически. Конечно, этнос слишком сложный объект изучения, чтобы судить о нём с той же степенью достоверности, как о физических или химических процессах. Можно не разделять взглядов великого русского учёного Льва Николаевича Гумилёва, но теория демографического перехода и высокая степень однородности демографического поведения, которая характерна для этносов, доказывают факт их существования. Нельзя отрицать феномен ассимиляции и горизонтальную межэтническую мобильность. Однако чрезвычайно важно отметить следующее обстоятельство. Есть ассимиляция индивидуальная и есть — связанная с этносом в целом. Что касается первой, её механизмы блестяще раскрыты крупнейшим культурологом современности Игорем Яковенко в его теории пакета идентичностей. Я же остановлюсь на второй. Существуют ассимиляционные качества, свойственные этносу в целом. Например, китайцы плохо ассимилируются, берберы до сих пор помнят о своём неарабском происхождении. А русские, украинцы, белорусы в этнически близкой среде ассимилируются довольно быстро.

Поэтому можно сделать заключение: если этносу присуща низкая способность к ассимиляции, то добиться его ассимиляции крайне сложно (исторические примеры можно множить: шотландцы, ирландцы, баски, каталонцы, корсиканцы…) Ассимилировать нынешних иммигрантов западных стран не представляется возможным в том числе и по этой причине. Чрезвычайно важно и другое. Как центры, регулирующие репродуктивное поведение человека, находятся вне зоны контроля со стороны его сознания и разума, так, судя по всему, и процессы ассимиляции регулируются за рамками сознания и разума индивида. Отсюда та степень иррациональности, которая связана с этнодемографической сферой. Араб и турок не могут быть ассимилированы, в частности, потому, что базовые поведенческие установки у них находятся вне пределов рационально-волевой сферы.

Этнодемографическая проблематика длительное время находилась на глубокой периферии модного дискурса и либерального мейнстрима. Один из ведущих французских интеллектуалов по поводу этнической резни в Руанде и Конго заметил, что «там Бог действительно умер». На мой взгляд, там умерли иллюзии эпохи Просвещения.

Здесь необходимо сказать несколько слов о психологии. Теория коллективного бессознательного Карла-Густава Юнга выводит основные экзистенциальные установки за границу собственно еgo индивида. Иными словами, поведение человека не только индивидуально, но отражает и поведение мегаколлектива, к которому он принадлежит. На мой взгляд (а он основан на математически достоверной модели демографического перехода, в частности, на феноменологической теории С. П. Капицы), объяснять высокую рождаемость мигрантов в Западной Европе высоким уровнем пособий на детей — значит, демонстрировать полное непонимание ситуации. Механизмы репродуктивного поведения связаны прежде всего с мегаколлективным сознанием этносов и суперэтносов. Это можно считать доказанным в результате суммирования данных по демографическому переходу. Суть состоит в том, что чем шире мегаколлектив, тем более строго в нём проявляется статистический механизм демографического перехода. На высокую степень независимости поведения человека от его собственной воли указывают и многие данные современной антропологии, но это уже тема отдельного разговора.

Существует ли подлинно мультикультуральное общество?

Идеологи мультикультурализма, прежде всего Берлин и Маркузе — отцы-основатели концепции мультикультурализма, — представляли себе свой идеал следующим образом. В обществе с развитыми институтами демократии мирно сосуществуют различные культурные общины, в рамках которых индивид реализует своё право на культурную самоидентичность. И Берлин, и Маркузе создавали свою теорию, уже будучи постоянными жителями Соединённых Штатов и наблюдая, по-видимому, чайнатауны и «маленькие токио», кварталы пуэрториканцев и Гарлем. Кроме того, ряд признаков «мягкой» мультикультуральности обрели к тому времени и многие европейские мегаполисы. В частности, Лондон — ещё в викторианскую эпоху. Однако базовая общность, ядро всё ещё сохраняло тогда известную плотность. Уровень этнической цельности в той же Англии был настолько высок, что никакой экспансии других культур и этносов можно было не опасаться. В настоящий момент ситуация отличается прежде всего диффузией этого ядра. Не мной показано, что подлинной мультикультуральности в современном обществе нет. Авторы концепции мультикультуральности понимали культуру как фольклор плюс некие сугубо внешние формы проявления — одежда, кухня, бытовые пристрастия… Я предлагаю немного пофантазировать и представить себе общество полностью победившего мультикультурализма. Его главной структурной единицей будет не индивид, а некая культурная община. Но современная система взглядов отчаянно лицемерна: под вывеской культурной общины стыдливо маскируется община либо этническая, либо религиозная. При этом та и другая должны были бы обладать полной автономией по отношению к своим членам. А это означало бы отсутствие единого юридического пространства: в каждой общине действовали бы свои законы, не говоря уж о неписаных нормах и обычаях. Нельзя сказать, что эта модель — абсолютная дикость. Примерно так обстоит дело в Нигерии: в северных, мусульманских штатах действует система права, основанная на шариате, а на христианском юге — оставшаяся от британского колониального наследия. В своё время и в США полиция не заходила в чайнатауны, целые поколения живших там людей не знали английского, и юридическая сфера регулировалась по своим законам и понятиям. Но в современной Западной Европе законы шариата действуют лишь на страницах антиутопических романов, а следовательно, пока Запад не стал ещё подлинно мультикультуральным.

В чужой монастырь со своим уставом

Один из самых болезненных вопросов наших дней можно сформулировать в виде императива: если на некоей территории группа людей уже живёт по своим законам, то прибывающие туда мигранты должны уважать эти законы и жить по ним. Вокруг этого императива и скрестили копья сторонники и противники мультикультурализма. Первые говорят, что любая группа имеет право на сохранение своей культурной идентичности ради высшего принципа культурного многообразия. Вторые напоминают про «свой устав». Эта проблема получила чрезвычайно широкое освещение как в научной литературе, так и в публицистике и, на мой взгляд, под псевдонимом «проблема ношения хиджаба в школах» стала одной из самых обсуждаемых тем 2004 года, поэтому, считая излишним напоминать факты, перейду сразу к некоторым теоретическим соображениям.

Итак, культура представляет собой (в том числе) систему прописанных и неписаных норм и запретов. То, что многие действия и поступки не регулируются юридической сферой общества, не означает, что неписаные нормы и правила не имеют над людьми власти, быть может, большей, чем официальные законы. Например, публичная пощёчина может стать основанием для привлечения к юридической ответственности. Однако, как тонко отметил в одном из своих романов Ирвин Шоу, не подать кому-то руки на похоронах — такое же страшное оскорбление, хотя оно и не является уголовно наказуемым деянием. Я не случайно приводил вначале блистательный пример, построенный Евгением Ихловым. Неформальные нормы культуры имеют порой значение гораздо большее, чем формальные, хотя касается это прежде всего тех, кто данной культурной традиции принадлежит. И для того чтобы не вызвать репрессий со стороны группы, необходимо неформальные правила жизни твёрдо знать. А знание это передаётся через традиционные структурные единицы сообщества (таксоны), такие, как семья, макросемья, субэтнос, этнос. Человек, который волею судеб оказался вне их пределов, может этих тонкостей и не знать. Помните, как в одном из первых советских блокбастеров провалился разведчик: русский вначале откусывает кусочек хлеба, а потом подносит ко рту ложку супа, немец же — наоборот. Кроме того, разведчик пил чай, не вынув ложки из стакана, чего благовоспитанный немецкий офицер никак не мог бы себе позволить.

Теперь перейдём к анализу нынешнего интеркультурного взаимодействия, отметив сперва несколько теоретических моментов. Всё культуры можно разделить на традиционные и инновационно-технотронные. Для первых важно сохранение и воспроизводство традиции в её максимальной чистоте, для вторых — развитие, прогресс и инновации. Запад не был инновационно-технотронной культурой с момента своего рождения. На протяжении всей своей истории он сочетал элементы первого и второго типов культуры. Постепенно первых становилось меньше, поскольку традиционные институты (семья, макросемья, клан, субэтнос, этнос) утрачивали своё значение, хотя их влияние не сошло на нет и поныне.

Все традиционные культуры, несмотря на индивидуальность каждой, во многом схожи. Их можно сравнить с различными геометрическими фигурами — ромбом, пентаклем, квадратом, параллелограммом, — имеющими общий принцип построения. Для того чтобы доказать свою принадлежность к традиционной культуре, достаточно соблюдать определённые правила и обычаи. Технически это может быть весьма сложно, однако принципиально возможно всегда. Всё это давно и хорошо описано в исторической литературе: вы молитесь нужным богам, носите нужную одежду, соблюдаете ритуалы и так далее. До недавнего времени примерно так обстояли дела и в западной цивилизации. Человек, например, должен был соответствующим образом одеваться: в Австро-Венгрии за вызывающую форму одежды женщин пороли ещё накануне ХХ века; в самом начале 1900-х лондонская полиция с трудом спасала от разъярённой толпы женщин, надевших брюки; в 1950 году нью-йоркский полицейский что-то спросил у этнического китайца, тот не сумел объясниться на английском и попал в сумасшедший дом, откуда вышел только в 1981-м. А фермеру из придуманной Евгением Ихловым истории надо было всего лишь молчать о своём атеизме, общеизвестно, что многие видные атеисты (Мелье, Кабанис) по совместительству были видными служителями церкви. Гениальному Джонатану Свифту тоже удавалось критическое отношение к церкви и христианству весьма успешно сочетать с должностью декана кафедральной церкви, которую он занимал несколько десятков лет. Иными словами: внешние проявления важнее внутренних убеждений.

Однако не менее важно и другое: формально-нормативная сфера культуры также способна меняться. История западной цивилизации — это во многом история расширения сфер действия тех принципов, которые были провозглашены как её фундаментальные основы. Прошло всего лишь полтораста лет — и теперь любой фермер может открыто декларировать не только свой атеизм, но даже и гомосексуализм. Американская Декларация независимости равенство людей провозгласила, но реально не обеспечила, однако, постепенно расширяя формальную сферу за счёт неформальной, американское общество сперва отказалось от рабства, а через 100 лет — и от сегрегации.

Заранее приношу извинения за примитивность модельного примера, который приведу ниже. Допустим, вы пригласили в гости не слишком хорошо знакомых людей и гостеприимно предложили им «чувствовать себя абсолютно свободно, как дома». А ваши гости стали расхаживать по квартире… голыми. Естественно, вы оцените их как людей неадекватных. На самом же деле здесь кроется лицемерное лукавство культуры. Вы говорите: «Чувствуйте себя абсолютно свободными», но при этом подразумеваете — в рамках строго определённых, известных всем приличным людям правил.

Если вы попадёте в Саудовскую Аравию или Иран, то, чтобы выжить, вам нельзя будет отличаться от местного населения и придётся твёрдо усвоить, что можно, а чего делать нельзя. Нельзя пить пиво на улице, ругать Аллаха, ходить в шортах и очень многое другое. Я смотрю на ситуацию извне. Если же вы соберётесь поехать туда работать или жить, вам эти правила и нормы придётся выполнять так же, как приходится надевать скафандр, когда на большой глубине ремонтируешь батискаф. Выбор один: либо ехать и выполнять — либо не выполнять, но тогда и не ехать.

Красные шаровары, килты и датский паспорт

На Западе ситуация выглядит принципиально иначе. Современное западное интеллектуальное сообщество больше, чем черт ладана, боится трёх понятий: «этнос», «раса» и «исторический подход». Нельзя утверждать, что страх этот беспочвен, он связан с не столь далёким тоталитарным прошлым. Однако сейчас общество ударилось в другую крайность, пытаясь декларативными заклинаниями изменить мир в нужную сторону точно так же, как шаман пытается заклинаниями вызвать дождь. На российском канале RBC 12 ноября 2005 года в прямом эфире состоялась дискуссия между французским культурологом и политологом мадам Карин Клеман и Еленой Петровной Чудиновой, автором романа «Мечеть Парижской Богоматери». Это был абсолютно бесплодный диалог не слышащих друг друга оппонентов, и для меня он стал лишним доказательством того глубокого интеллектуального кризиса, в который погрузилось основанное на Просвещении мировоззрение. Диалог (если выбросить полуличные выпады) свёлся к следующей схеме. Е. П. Чудинова: «Вам необходимо понять, что арабы и их дети — это другие в этническом и культурном отношении люди, которые французами не являются». Мадам Клеман: «Все, кто родились во Франции, — французы. Потому что они — французские граждане. Так записано в конституции». Помимо известной притчи о разговоре слепца и глухого, мне это напомнило анекдот: Серен Йоханссон, житель острова Фюн, пришёл в город Свеннборг получать паспорт. Паспортист спрашивает его: «Где вы родились?» — «Я родился в Марселе, так как мои родители работали там по контракту». — «В таком случае вы — француз. Поезжайте в Копенгаген, зайдите во французское посольство и получите там паспорт гражданина Франции». — «Но я датчанин, я всю жизнь прожил на ферме в пяти километрах отсюда». — «Но родились-то вы во Франции». — «Послушайте, уважаемый, моя сука две недели назад ощенилась в конюшне, следует ли мне теперь называть её щенят жеребятами?»

И Европа, и США не раз переживали прилив миграционных волн. Но мощнейшая иммиграционная волна, скажем, русских состояла из близких в культурном отношении людей, поэтому проблем не возникало. Люди же, культурно чужеродные основному населению, в XIX веке немедленно подверглись бы прессингу (вспомним полуправдивую историю, рассказанную великим Сент-Экзюпери. Турецкий астроном открыл новую звезду и со своим открытием приехал в США на Всемирный астрономический конгресс. Но никто его там не услышал, потому что всё лишь смеялись над его широченными красными шароварами). Девочки в хиджабах до школы тогда просто бы не дошли. Те, кто говорит об особой английской толерантности, демонстрируют поразительное историческое невежество. Ещё в XVIII веке за ношение шотландского килта можно было угодить на виселицу. А после того как Вильгельм II публично поддержал Теодора Крюгера и африканеров в англо-бурской войне, английские обыватели в Лондоне и Ливерпуле, Манчестере и Бристоле избивали немцев в пабах, на вокзалах и в портах. Прибывшего же на Первую имперскую конференцию Мохандаса Карамчанду Ганди проводник за шиворот выволок из вагона для белых и вышвырнул на перрон.

Ассимиляция, в том числе культурная, не бывает добровольной. В самом мягком варианте — лишь добровольно-принудительной. Жан-Поль Сартр был прав, когда называл каждодневное бритье «самым глупым и бесполезным занятием, когда-либо придуманным человеком». Я тоже не слишком люблю бриться, но, если пойду на работу в спортивных штанах и небритым, это вызовет общественное нарекание, чего я не хочу. Мигрант по причине, заложенной в самой человеческой природе, не станет перенимать стиль жизни уже живущей на данной территории группы без определённого давления, на него оказываемого.

Замкнутый круг

В XIX веке быть французом означало: быть этническим французом или полностью офранцузиться; быть католиком или атеистом, который верит в социализм, гуманизм и прогресс; соблюдать определённые правила поведения — иными словами, быть определённой геометрической фигурой. Если где-то, например, нельзя было появляться без фески, чалмы или тюрбана, то на Западе нельзя было появляться на людях без шляпы и галстука. Сейчас же пришло время плюрализма без берегов. Западное общество провозгласило мультикультурализм. В формулировке покойного французского президента Франсуа Миттерана это выглядело следующим образом: «Сегодня быть французом означает быть не только французом (этническим), но и итальянцем, вьетнамцем, китайцем, евреем, арабом и даже испанцем». Западная культура перестала быть чёткой геометрической фигурой, превратившись в нечто расплывшееся наподобие масляного пятна на поверхности воды. Критерии принадлежности к современной западной культуре сделались совершенно неопределёнными. Бывший главный евромарксист Роже Гароди принял ислам, Ричард Гир и Стивен Сигал — буддисты, массовый переход экс-марксистской профессуры в мусульманство зафиксирован в Каталонии (появилось даже выражение «каталонский феномен»)… Консерваторы правого толка говорят мигранту-арабу: «Будь французом». Но быть французом означает для него в том числе и быть арабом (см. слова Миттерана). В то же время если вы родились во Франции, то вы француз по определению (см. слова мадам Клеман). Замкнутый круг.

Проблема равноправия и хиджаб как её символ

Давайте представим себе такую ситуацию. Вас пригласили в некий клуб. Вы пришли туда в красной майке и синих джинсах. Распорядитель вам говорит: «Простите, но вход к нам разрешён лишь в смокингах». Ваша свобода и ваши права в известной степени ущемлены, но в своём неравноправии вы равны с другими посетителями клуба, то есть вас «ущемили» не потому, что вы принадлежите к некоей группе А, а потому, что хотите принадлежать к группе В, что требует выполнения определённых правил (в конце концов надеваем же мы белые халаты, когда заходим в больницу).

Теперь представим себе сходную ситуацию. Вы приходите в тот же клуб и видите, что все одеты как угодно. По крайней мере вам так кажется. Вы садитесь рядом с джентльменом, на котором белая майка и коричневые джинсы. К вам подходит распорядитель и говорит, что нужно переодеться, иначе вас выведут. Вы пытаетесь робко возразить, что на вашем соседе тоже майка и джинсы, на что распорядитель отвечает, что нельзя именно в красной майке и синих джинсах.

Я спародировал ситуацию вокруг хиджабов. Сложно внятно объяснить арабской девушке, почему на занятиях можно сидеть в бейсболке, косынке, берёте, с причёской «ирокез», но нельзя в хиджабе. Из этой ситуации есть несколько выходов. Выход первый. Ввести в школах обязательную форму. Мальчики носят фуражки, девочки — береты. Во время урока фуражки и береты кладутся на край стола. Выход второй (который был реализован). Хиджабы запретить вместе с иудейскими кипами и сикхскими тюрбанами на основании того, что школьное образование во Франции носит светский характер. Выход третий. Разрешить хиджабы, а также любую другую религиозную атрибутику. Важно отметить, что за этот вариант выступали не только левые и правозащитные организации, но и правые круги католической церкви, которые увидели в нём возможность консолидировать остающиеся на позициях христианства слои общества. Пусть кто хочет ходит в школу в хиджабе и другой традиционно мусульманской одежде. Зато те, кто всё ещё связывает себя с христианским наследием Франции, также будут идентифицировать себя соответствующим образом с помощью одежды. Это позволит обществу увидеть и осмыслить перемены в своём религиозном и этническом составе, а не делать вид, будто ничего особенного не происходит.

Выходы, ведущие в тупик

Простой с чисто административной точки зрения первый выход не реализуется по глубинным основаниям. Для того чтобы у человека что-то отнять, ему надо что-то дать взамен — иначе состояние постоянного внутреннего дискомфорта неизбежно превратит его в опасного для системы революционера. Язычникам взамен множества их богов предлагался единый Бог. Занимавшаяся жёстким культуртрегерством советская власть, в буквальном смысле слова срывая с девочек-христианок православные платки, а с мусульманок — паранджу, взамен предлагала не атеизм в чистом виде, а новую коммунистическую эрзац-религию. Современному западному обществу предложить, судя по всему, нечего, поэтому на истинное культуртрегерство оно уже не способно.

Избранный в случае с хиджабами выход лишь загоняет проблему в тупик, ибо западное общество всё равно не в силах ассимилировать вновь прибывающих мигрантов, поскольку в этническом отношении уже в значительной мере утратило резистентную способность (термин Льва Гумилёва). В пользу этого утверждения говорит и низкий процент американцев и европейцев, обеспокоенных проблемами миграции. В той же Франции дружное «нет» Ле Пену сказали 80 процентов населения, в Нидерландах столько же отвергли более мягкую программу партии покойного Пима Фортайна. Что самое удивительное, так это то, что среди сторонников Ле Пена уже много арабов, а бразды правления от убитого Фортайна принял чернокожий выходец из Вест-Индии. Таким образом, в массе своей современный белый человек уже отказался не только от формулы «будь, как я», но и от требования «веди себя, как я».

Что же касается третьего выхода, то общество его пока отвергает.

Словом, Запад попал в ситуацию паллиатива: пытается проводить некую ассимиляционную политику, но реальных сил для этого давно не имеет. Кроме того, западный мир до сих пор находится в культуроцентрической ловушке. Почему-то значительная часть интеллектуалов думает, что, если мигранты воспримут бытовой стиль западного человека (вестернизируются), снимется острота конфронтации. Это противоречит историческому опыту: именно вестернизированные слои колониальных стран возглавили в своё время борьбу против колонизаторов.

Гипертрофированная политкорректность и реальное неравенство

Большинство российских интеллектуалов относятся к идеям политкорректности и мультикультурализма с явной агрессией. Публикации на эту тему, сдобренные солидной дозой антиамериканизма, лавиной хлынули с 1994–1995 годов. Я прекрасно помню, как в считавшейся цитаделью российского либерализма газете под фотографией сидящей в инвалидном кресле Вупи Голдберг была напечатана статья вполне либерального некогда автора, пронизанная рефреном: «Я ненавижу тебя, Америка». Автор ненавидел её как страну, где успеха якобы может добиться только инвалид, гомосексуалист, убогий, представитель расового или этнического меньшинства. Поводом для подобного гнева послужило следующее обстоятельство. Знакомая автора пыталась получить грант, кажется, на изучение творчества Шекспира. На этот грант претендовали то ли пятьсот человек, то ли тысяча. Получила его лесбиянка, передвигающаяся в инвалидном кресле. Я не собираюсь вникать в детали. Вполне возможно, что приятельница русского автора действительно была более достойна. Как говорится, не моё дело. Однако общество и его проблемы не сводятся к задачам гуманитарной тусовки.

Если взглянуть на вещи с чуть большей степенью объективности, можно ещё раз вспомнить, что в американском Конгрессе только один так называемый афроамериканец, да и тот — красивый мулат с разве что чуть смуглым цветом кожи. В Национальном собрании Франции нет ни одного этнического араба. То же касается и состава правительства. В США есть, разумеется, Колин Пауэлл и «железная магнолия» Кондолиза Райс, но это опять-таки скорее исключения, подтверждающие правило. Что касается социально-экономической сферы, то здесь ситуация не очень изменилась по сравнению с 1960-ми годами. Цветные, как и тогда, составляют 80 процентов правонарушителей. В области образования и распределения национального богатства доля негритянского населения в 2–3 раза меньше её удельного демографического веса. Даже в сфере киноискусства, наиболее политкорректной, многие выдающиеся негритянские актёры старшего поколения, такие, как Сидни Пуатье и Морган Фримен, явно уступают белым коллегам и в заработках, и в количестве наград. Гипертрофированная политкорректность массовой культуры скрывает реальное неравенство, но оно существует. Означает ли это, что ситуация никак не изменилась по сравнению с расовыми битвами времён Эйзенхауэра, Кеннеди и Джонсона, когда многие всерьёз считали, что американскую нацию ждёт либо исторический конец, либо гражданская война? Конечно же нет. Она изменилась, и очень существенно.

У американской политики резервирования квот есть одно историческое достижение, которое едва ли станет оспаривать даже самый предвзятый критик. Путём, быть может, искусственного создания внутри этнокультурных групп локальных элит, интегрированных в элиту общенациональную, общество сумело эти этнокультурные группы реструктурировать и снять в них напряжённость. Когда в США исчезла критическая острота негритянского вопроса? Тогда, когда появился «курчавый буржуй», так же, как и его белокожий сосед, заинтересованный в том, чтобы на улицах не стреляли и не торговали наркотиками. Тут аналогия с социальными процессами действительно работает: пролетариат умер, как только появилась «рабочая аристократия». В 1960-е годы около 80 процентов американских заключённых составляли чернокожие. В наши дни цифра та же. Однако когда малолетнего или великовозрастного чернокожего преступника сперва отдубасит дубинкой афроамериканский коп, затем судья-афроамериканец влепит ему срок, а в тюрьме при попустительстве директора-афроамериканца к нему прицепится чёрный охранник, проблема, повторюсь, перестаёт быть расовой и этнокультурной, а становится социальной и правозащитной. Эта мысль для меня чрезвычайно важна. Конечно, очень плохо, когда среди полицейских, судей, надзирателей и директоров тюрем находятся садисты. Но это уже не приводит, как прежде, к расовому мятежу. Иными словами, другие чернокожие не пойдут убивать других белых потому лишь, что в тюрьме плохо обошлись с человеком их цвета кожи. В этом смысле мультикультурализм — своеобразная взятка.

Однако дело в том, что не всегда мир можно устроить по идеальным и придуманным в кабинетах правилам.

Некоторые сценарии возможного развития

Сценарий первый

Возвращение к либерально-гуманистическому фундаментализму. Для примера: современное общество можно назвать метазодиакальным. То есть никто — за редкими исключениями — не учитывает при движении по социальному пространству принадлежность человека к тому или иному знаку зодиака и не требует, чтобы, скажем, всем, независимо от этой принадлежности, платили одинаковую зарплату или чтобы все знаки были равно представлены в парламенте. Для осуществления первого сценария такой подход следует перенести на все другие группы населения. То есть общество должно стать метарасовым, метаэтническим, метарелигиозным, метакультурным, и тогда, как мечтал Мартин Лютер Кинг, «о человеке будут судить только по содержанию его личности». Этот сценарий, несмотря на известную его привлекательность, едва ли может реализоваться в ближайший исторический период, так как для его реализации необходимо выполнение целого ряда условий, в частности завершение демографического перехода и полное разложение демографических таксонов (что может произойти не раньше чем через 50–100 лет), а также резкое падение пассионарности не-белых этносов, что приведёт к толерантности по этническому и, вероятно, по религиозному признакам. Кроме того, не исключено, что сложится некая новая структура человечества и отношения между её единицами поставят крест на подобном сценарии значительно раньше, уже в ближайшие 20–30 лет.

Сценарий второй

Sandwich-цивилизация. Последние лет тридцать по мировой литературе бродит концепция, которая называется теорией sandwich-цивилизации, или «бутербродной цивилизации». Столь неблагозвучное наименование компенсируется амбициозностью теории, так как она претендует на роль «аутентичного, последовательного и радикального мультикультурализма». Мой близкий друг, замечательный учёный Иван Юрьевич Смирнов считает эту концепцию разновидностью теории национально-культурной автономии. Кратко её суть сводится к следующему: некое общество (очевидно, постнация-государство) представляет собой конфедерацию абсолютно автономных цивилизационных общин. Они образуют единое целое, но при этом не смешиваются. Более того, не проникают друг в друга. То есть получается многослойный бутерброд, причём из сухих ингредиентов. Внутри каждого цивилизационного слоя — свои законы и свой образ жизни. В ведении государства остаются только общие и технические вопросы.

На первый взгляд мультикультуральное общество и есть sandwich-цивилизация (в парламенте Канады заседает колоритный сикх в огромном тюрбане и с длиннющими усами, который конечно же в кругу своей семьи и макросемьи живёт не совсем так, как его коллега украинского, скажем, происхождения). Однако сторонники теории sandwich-цивилизации, разоблачая мультикультурализм как фальшивый паллиатив, указывают на то, что культурно-цивилизационные особенности — это не только и не столько элементы одежды, кухня и другие внешние атрибуты, но прежде всего — обычаи и нормы, право и мораль. Sandwich-цивилизация существует пока лишь как теоретическая конструкция, и рассуждать о том, насколько она реально осуществима, занятие неблагодарное. Мир меняется слишком стремительно, и, как говорится, всякое возможно. Тем не менее у меня существует ряд весьма существенных сомнений. Представьте себе, что юноша из группы А полюбил девушку из группы В, но та, согласно обычаю, по договорённости родителей должна стать супругой другого человека из её группы. История Ромео и Джульетты в этнокультурном варианте. Не такая уж, кстати, невероятная. В советском Уголовном кодексе была статья, которая предусматривала наказание за преступления, связанные с «пережитками местных обычаев», и реальная жизнь была куда более драматична, чем «Кавказская пленница» Гайдая. В конце 1980-х, когда эта тема перестала быть запретной, изумлённая общественность узнала, через какие порой трагические повороты судьбы пришлось пройти многим участникам межнациональных браков.

Рассмотрим другую ситуацию. Женщина из группы С согрешила перед мужем и должна быть забита камнями. Чтобы избежать подобной участи, она собирается выйти из своей группы и перейти в группу D, где подобное деяние вообще не считается проступком. Новая группа её с радостью принимает, но старая не хочет отпускать. Значит, война?

Приведённые примеры не были мной высосаны из пальца. Реальная попытка построить в начале прошлого века sandwich-цивилизацию в британской Индии закончилась разделением страны на современные Индию, Пакистан и Бангладеш. Конфликт в Ольстере идёт до сих пор, а устроенный на пропорционально-конфессиональной основе Ливан, в наибольшей степени воплотивший в себе принципы sandwich-цивилизации, пережил чудовищную гражданскую войну, в которой потерял от 3 до 5 процентов своего населения. Дело в том, что эта концепция не отвечает на самые важные вопросы: какая «третья сила» будет регулировать отношения между этнокультурными общинами и каким образом будет осуществляться переход из одной группы в другую, как формировать органы власти, проводить экономическую и технико-технологическую политику? Тем не менее идея sandwich-цивилизации возникла не на пустом месте. В радикальной форме она доводит до логического абсурда реальные тенденции любой имперской практики. Можно вспомнить хрестоматийную историю последних дней Иисуса Христа, можно анализировать мягкую сегрегационную политику британцев в Индии. Но и там и там вопрос о «третьей силе» не стоял, так как в наличии были римская администрация во главе с Понтием Пилатом и колониальная администрация, назначенная из Лондона. Откуда ей взяться в современном западном постнациональном государстве — неясно. Ведь «третья сила» должна быть индифферентна по отношению ко всем группам и действовать либо по установленному закону, либо по собственной логике. Если она будет действовать по собственной логике, то сама станет одной из этнокультурных групп, как те же англичане по отношению к туземцам. Если же в основе её деятельности будет лежать закон, то непонятно, кто его даст и зачем «третьей силе» его соблюдать.

Отличие реального мультикультурализма от гипотетической sandwich-цивилизации состоит в том, что при мультикультурализме этнокультурные группы не обладают возможностью во всей полноте проявлять свою идентичность, ибо ограничены тем обществом, в которое встроены. Если выражаться образно, мультикультурализм — это не бутерброд из сухих, не смешивающихся ингредиентов, но хлеб, нашпигованный маслинами. «Чистая» sandwich-цивилизация предполагает, что никто ни во что не инкорпорируется.

Одной из форм sandwich-цивилизации является теория с поэтическими названиями «Храм Всех Богов», «Храм Всех Алтарей» или «Храм Солнца и Мудрости». Эта модель предполагает объединение этнокультурных групп на базе неких новых метаидеологии, метарелигии и метамировоззрения. В известном смысле эта теория проецирует на всё человеческое сообщество модель диалога наиболее продвинутых представителей разных групп. В «Храме Всех Богов» мусульманин и христианин, буддист и иудей мирно помолятся каждый у своего алтаря, после чего постоят несколько минут у Центрального алтаря (Мудрости, Вселенной, Солнца и так далее), а затем вступят в мирную беседу друг с другом. Эдакое воплощение модного сейчас «диалога культур и цивилизаций». Для реализации подобной модели требуется всего-то ничего: между этнокультурными группами не должно быть не то что вульгарной войны, но даже элементарной борьбы за ресурс и конкуренции. Кроме того, человечество в целом должно представлять собой сообщество людей, которые живут не в мегапарадигме служения чему-то высшему или целому (семья, клан, этнос, нация, родина, цивилизация, идея, идеология, идеал, истина), но занятых прежде всего самореализацией. Иными словами, каждый человек должен быть личностью в смысле, описанном в книге «Культура как система» крупнейшими культурологами современности А. Пелипенко и И. Яковенко.

Если совсем немного утрировать, то весь мир превратится в некое подобие гигантского литературного клуба, куда ходят исключительно высокоинтеллигентные люди. Представители разных религий и культур будут дискутировать между собой как два благовоспитанных джентльмена, причём главным для них будет не обидеть другого и не задеть его чувств. У меня есть весьма веские основания полагать, что даже серьёзно обсуждать подобный сценарий развития можно лишь после того, как человечество перестанет быть суперсистемой вложенных друг в друга по принципу матрёшки демографических систем. Стало быть, отнюдь не в ближайшее время.

Сценарий третий

Мир обретает новую конфигурацию. Такая ситуация вполне может сложиться, если сбудутся древние пророчества и нынешние философские интуитивные предчувствия и явится новый мессия, который возвестит миру некую новую Истину. В таком случае нынешний культурно-цивилизационный ландшафт утратит свою актуальность. Новые линии разлома пройдут не по традиционным границам цивилизаций и не между этнокультурными группами, а между сторонниками и противниками нового мессии. Эту идею можно понимать фигурально и не столь вульгарно. В конце концов, почему бы не представить себе рождение новой Истины и без её предвестника в лице мессии? В таком случае речь пойдёт о делах скорее житейских, нежели о сакральном. Новая идеология, новое мировоззрение, новое отношение к жизни побудят своих сторонников к самоорганизации.

Одной из версий подобного сценария может быть конфликт, уже достаточно хорошо представленный в литературе. Сторонами в нём выступают «глобалы», то есть те, кто вписался в процесс глобализации и получает от него разнообразные дивиденды, и «локалы», то есть те, кто не вписался в этот процесс и оказался за его бортом. При этом на планете фактически начали бы параллельное существование два субчеловечества: космополитическое глобализированное, малочисленное, но обладающее колоссальными финансовыми, интеллектуальными, организационными, технико-технологическими, экономическими, военными и иными ресурсами, и сегментированное и фрагментированное, пусть очень многочисленное, но лишённое доступа к большинству ресурсов и раздираемое непреодолимыми этническими, расовыми, культурно-цивилизационными, экономическими и социально-политическими противоречиями. В известном смысле это было бы воспроизведением доисторической ситуации противостояния кроманьонцев и неандертальцев, и между двумя этими субчеловечествами в силу закона Гаузе (теоремы Хезера), согласно которому две разные популяции одного биологического вида не могут занимать одновременно одну и ту же экологическую нишу, непременно должна была бы состояться смертельная схватка за главный ресурс — земной шар. В настоящее время я вижу механизм, позволяющий избежать подобной апокалиптики. Однако истерика вокруг последних серий «Звёздных войн» как фильма-предвестника новой протопроторелигии, вокруг книг о Гарри Поттере и саг Филипа Пулмана, а также теоретические сценарии Андрея Пелипенко относительно постлогоцентрической эпохи указывают на то, что некое предощущение новой духовной эпохи в воздухе витает.

Сценарий четвёртый

Неожиданный новый вызов. Рональд Рейган как-то сказал (это было ещё во времена «империи зла»), что США и СССР объединятся только перед лицом вторжения инопланетян. Я примерно о том же: человечество может резко интегрироваться перед лицом неведомой новой угрозы. Однако пока надвигающаяся экологическая катастрофа, СПИД, птичий грипп, международный терроризм скорее работают на дезинтеграцию. Впрочем, может, действительно помогут инопланетяне или гигантский астероид?

Сценарий пятый

Как-нибудь само собой образуется. Наряду с общеизвестным страхом перед тем, что Лондон в ХХ веке утонет в конском навозе, у англичан было ещё серьёзное возражение против строительства высотных домов: как же водонос будет бидоны с водой носить на такую высоту? Людям вообще неоднократно казалось, что современное западное общество вот-вот погибнет. Чего стоит хотя бы Париж 1968 года! Тем не менее всегда каким-то образом находились дополнительные источники и механизмы для саморазвития. Вполне возможно, что общество сумеет «переварить» и мультикультурализм, хотя сейчас порой представляется, что «свет в конце тоннеля может оказаться светом фар идущего навстречу поезда». Я не стал бы слишком сгущать краски. Мультикультурализм не настолько долговременное явление, чтобы можно было однозначно предсказывать столь мрачный исход.

Сценарий шестой

Рождение нового мира. Этот парадоксальный апокалиптико-ультраоптимистический сценарий основан на том, что смешение разных этносов и культур на территории ареала белой расы приведёт в итоге к рождению новых этносов, новых суперэтносов и новой цивилизации. Причём если пессимисты говорят о «нашествии варваров», то оптимисты — «о притоке свежей крови». Если русская антизападная пресса предсказывает, что «молодые пассионарии сковырнут старые и отжившие своё этносы как засохший прыщ», то их оппоненты на Западе надеются на «омоложение цивилизации, возврат витальности, утраченных веры и перспектив».

Сценарий седьмой

Произойдёт нечто, чего мы не в состоянии пока себе даже представить. Как говорится — без комментариев.

Резюме

Мультикультурализм, вопреки широко распространённому в России мнению, — не досужая выдумка взбесившихся от безделья интеллектуалов. Он — плод чрезвычайно длительного исторического периода и представляет собой его вполне закономерный итог. Мультикультурализм, прежде всего как практика, есть своеобразная плата за стабильное развитие общества путём делегирования части реальных и кажущихся преимуществ отдельным группам. Можно сказать, что это есть предательство фундаментальных идеалов западного мира, но тут мы имеем дело с классической жизненной ситуацией: логика и течение жизни часто оказываются сильнее идеалов и иллюзий молодости. Можно выразиться и более грубо: практика мультикультурализма есть своеобразная форма коррупции, подкупа различных этнокультурных меньшинств. В этом есть большая доля истины. На вопрос о том, чем такая практика закончится, ответ даст время. Пока же мне совершенно ясно одно: либо западное общество выработает новую эффективную стратегию своего развития и перестанет наконец цепляться за исторически себя исчерпавшее наследие Просвещения, либо это сделает уже какое-то другое общество.

Специально хочу сделать оговорку относительно российских антизападников, со злорадством ожидающих краха западной цивилизации. Именно Запад генетически и культурно больше, чем какая-либо иная культурно-цивилизационная форма, нуждается в России, пусть даже русская культура есть кривозеркалье для культуры западной. Обладающие колоссальным потенциалом развития и колоссальным собственным культурным наследием Китай, Индия, да и исламский мир меньше всего заинтересованы в «таинственный рюсски душа». Исторический же крах Запада, если он, упаси Бог, состоится, будет означать абсолютную катастрофу и для России.

Как человек праволиберальных взглядов, я предпочёл бы возвращение к фундаментальным принципам либерального гуманизма. Однако это тот случай, когда ум и сердце вступают в конфликт: как исследователь, я не могу не видеть объективных тенденций истории, которые делают подобное возвращение невозможным, по крайней мере в разумной исторической перспективе. Поэтому считаю, что мультикультурализм, во всяком случае, на ближайшие годы — не самая плохая альтернатива полновесной гражданской войне и погружению в хаос. Пишу эти строки, когда за окном уже царит зима. Её можно ненавидеть и мечтать о ранней весне, знойном лете или золотой осени. Но человек, который выйдет на снег в шлёпанцах и пляжном костюме, в лучшем случае схватит пневмонию, а зима всё равно не ответит на его чаяния июльской жарой.

Разделы и рубрики

Владислав Францевич Галецкий:
Критическая апология мультикультурализма