Владислав Францевич Галецкий:
Скромное обаяние политкорректности

Пролог

Защищать актуальность проблемы политкорректности в свете поглотившей десятки жизней «карикатурной войны» кажется делом абсолютно излишним. Политкорректность в западных странах уже крайне жёстко конституирует политический истеблишмент и интеллектуальный мейнстрим, особенно это касается официоза и арт-сообщества. Параллельно возникла и оппозиционная политкорректности контркультура. Она популярна прежде всего среди политиков, публицистов и деятелей искусства ультраправого толка; в самое последнее время стал развиваться так называемый альтернативный, неполиткорректный кинематограф. Правда, понять, что это такое, весьма сложно, так как к нему часто относят просто неординарных и остро оригинальных кинорежиссёров, таких, например, как Ларе фон Триер и ряд других участников проекта «Догма».

Ситуация в России принципиально иная: здесь существуют своего рода «острова добровольной политкорректности», обжитые арт-деятелями, журналистами и политиками. Известной, хотя и очень ограниченной политкорректностью отличаются официоз и связанные с ним политические наблюдатели и аналитики. Что же касается общества в целом, то, думаю, его неполиткорректность, как говорится, налицо. Более того, если говорить о столичной интеллигенции, то в её среде (это относится и к подавляющей части её либерально ориентированного крыла) нарочитая неполиткорректность ещё с середины 1990-х годов стала модой. Для допуска в очень многие интеллектуальные тусовки, от кухонных и диванных до клубных с дорогим банкетом, публичная анафема политкорректности и присяга на верность борьбе с ней до победного конца — такие же обязательные атрибуты, как лимон, обсыпанный кофе и сахаром, или говядина по-французски в 1980-м, тост «за Россию до 1917-го» в 1989-м и презрительно-небрежное «эта страна» в 1991-м. Мой очень близкий друг, крупный учёный, на своём полукруглом юбилее в состоянии, близком к истерическому аффекту, воскликнул: «Здесь не Чикаго, и раз в год, в свой день рождения, мне никто не посмеет запретить называть негра негром». Этот крик души спровоцировал кто-то из гостей, употребивший политкорректное «афроамериканец». Очень многие интеллектуалы, побывавшие в Америке, испытывают своего рода культурный шок от политкорректности, называют её язык тоталитарным и пророчат грядущую мировую диктатуру «тоталитаризма политкорректности». Авторы, предвещающие ужасы наступающего либерал-тоталитаризма, считают политкорректность одной из его основ.

Мне меньше всего хотелось бы становиться в позицию бесстыжего сикофанта или безжалостного критика. Я не стану сгоряча полемизировать с анонимными коллегами, тем более, не буду отрицать очевидное: в их ироничном и жёстко критичном отношении к политкорректности есть доля истины. Я вполне согласен с тем, что Вупи Голдберг, кочующая из фильма в фильм с одной и той же фразой: «Я женщина, я черная, я лесбиянка, и мне только что отрезали грудь, потому что у меня был рак», провоцирует злой смех или раздражение. Согласен, что выбор мисс Вселенной — сложная политическая игра. Не буду опровергать и суждение, что последние лет двадцать на мировых фотобиеналле побеждают исключительно те, кто фотографируют «африканскую Мадонну». Хотя нередко профессиональные борцы за чужое счастье при близком рассмотрении оказываются озабоченными прежде всего собственным благополучием. Вспомним хотя бы собирательный образ профсоюзного босса Джека Рафферти. И всё же мне не хотелось бы отдавать политкорректность на откуп откровенным лицемерам или людям, которые смотрят на неё исключительно сквозь стекло, покрытое густым слоем сажи. Изучая этот феномен лет эдак уже тринадцать, не могу и не хочу сводить его многомерность и многообразие к чёрно-белым схемам. Вместо этого предлагаю разговор по существу и, по возможности, без эмоций.

Мифы о политкорректности

Перечислим главные мифы, чрезвычайно прочно укоренённые как в академическом и публицистическом дискурсе, так и в массовом сознании.

1. Миф первый. Политкорректность не есть серьёзный социальный феномен, это выдумка деятелей леволиберальной ориентации, таких, как Берлин и Маркузе. У неё нет серьёзных основ в культурной традиции, она родилась вместе с постмодерном, вместе с ним и уйдёт в никуда. Как говорится, туда ей и дорога.
2. Миф второй. Политкорректность есть следствие слишком высокого уровня толерантности, характерного для нынешнего этапа развития Евро-Атлантического мира. Сама по себе толерантность — результат утраты белым человеком пассионарности и витальности, в этом же первопричина политкорректности.
3. Миф третий. Политкорректность — это политика космополитичной глобалистской элиты.
4. Миф четвёртый. Политкорректность — универсальный механизм разрешения этно-расовых, конфессионально-религиозных и культурно-цивилизационных противоречий. Все наиболее острые проблемы этого рода в современном мире могут быть разрешены с её помощью.
5. Миф пятый. О нём я уже упоминал: политкорректность — это путь в новый тоталитаризм.

Я намеренно выбрал термин миф, так как по самому своему смыслу он означает амальгаму, нерасчленимый сплав истины и лжи, предрассудков, недоразумений, непонимания и вполне адекватных представлений. Но для того, чтобы во всём этом разобраться, лучше всего начать с нуля.

Генезис феномена

Термин «политкорректность» представляет собой русскую кальку с английского Political (ly) Correct (ly), что дословно означает «политически правильно». Он появился в середине 1960-х годов и связан с деятельностью комиссий, которые рассматривали конфликты между субъектами кинематографической индустрии и различными группами населения. Речь идёт прежде всего о Соединённых Штатах и Голливуде. Конфликты возникали по одинаковой схеме: в некоем фильме представители той или иной этнокультурной группы изображались сплошь и рядом негодяями/дураками/проходимцами. После выхода фильма в прокат координационный орган соответствующей общины (например, Арабский совет США) выступал с протестом и нанимал адвокатов, которые апеллировали к законам, запрещающим диффамацию. Начинался долгий и нудный судебный процесс с плохо предсказуемым итогом. В конце концов кинопроизводителям и кинопрокатчикам это надоело, и были созданы многочисленные бюро/комитеты/комиссии, которые занимались улаживанием подобного рода проблем ещё на стадии производства фильмов. При этом они не имели официального статуса, и все договорённости носили характер добровольных ограничений. Если фильм (или иная продукция) проходил такую экспертизу, про него говорили, что он политически корректен, так как не содержит диффамации по отношению к какой-либо группе. К началу 1980-х политкорректность в США превратилась в полновесный социальный институт, который распространил своё влияние не только на кинематограф, арт-индустрию и масс-медиа, но и практически на все сферы жизни. Схожий процесс прошёл и в других западных странах.

Как можно понять из самой семантики термина, политкорректность — это отрасль корректности в целом или, в более привычном для русского языка словоупотреблении, — этикета. Последний же, в свою очередь, представляет собой часть этоса — практической морали, включающей в себя писаные и неписаные нормы, формальное и неформальное право. Следовательно, чтобы начать разговор с нуля, следует понять, какие сферы и каким образом регулирует этикет.

Этикет как социальный институт

Человеческое сообщество становится социумом благодаря культуре, которая помимо прочего устанавливает между людьми определённую систему отношений. Таким образом, можно сказать, что культура есть способ лимитации форм проявления человека системой определённых каналов. Цивилизованный человек отличается от дикаря тем, что в случае возникновения конфликтной ситуации использует не любые доступные средства, а лишь оговорённые культурой механизмы. Проще говоря, он обращается к адвокату, а не впивается противнику в горло. Отсюда наглядность механизма декультурации: в экстремальных условиях (тюрьмы, каторга, концлагеря, войны) человек может быстро спуститься на докультурный уровень биологического выживания. Один известный диссидент рассказывал, что на зоне, чтобы выжить, он вынужден был в буквальном смысле драться за кусок хлеба. В первый раз ему стоило большой внутренней работы преодолеть себя и ударить зека, который воровал у него пайку. Во второй было легче, а потом пошло как по маслу. Однако это маргинальные и экстремальные сферы жизни социума. В своём магистральном развитии общество всё же руководствуется определёнными механизмами. Некоторые из этих механизмов связаны с юридической сферой и государственной властью. Однако большая часть их не прописана, не имеет формальной кодификации, но тем не менее чрезвычайно влиятельна.

Этикет включает в себя как прописанную, кодифицированную и формальную, так и непрописанную, некодифицированную и неформальную составляющие. Модельный пример. Икс и Игрек давно ненавидят друг друга. Первый приходит, скажем, на похороны третьего лица и публично даёт своему недругу пощечину. Это нарушение норм этикета, оскорбление и правонарушение — уголовное или, как минимум, административное. Однако Икс может нанести Игреку тяжкое оскорбление, не нарушая юридических норм. Например, публично не подать руки. Подобный поступок этикетом санкционирован как форма проявления одним человеком крайней степени недовольства по отношению к другому. Отсюда следует чрезвычайно важный вывод: этикет (корректность) не является прямым следствием толерантности.

Как уже говорилось, культура вообще и этикет как её субсистема направляют формы человеческого проявления через строго определённые каналы. Этикет не заставляет людей быть терпимыми друг к другу и тем более не имеет цели построить царство всеобщей любви. Как социокультурный институт он лишь ограничивает поведение человека определёнными рамками. Поэтому этикет, а следовательно, и политкорректность не способны снять существующие в социуме противоречия и разрешить конфликты. Они лишь регламентируют формы их снятия и разрешения посредством строго определённых механизмов.

Когда говорят, что политкорректность есть одна из форм проявления «толерантности без берегов», «гнилого либерализма/гуманизма», так как любой этикет/политес есть проявление мягкотелости и расслабленности, я предлагаю обратиться к конкретным историческим фактам. Жёсткость норм этикета в европейском обществе достигала своего максимума в XVII, XVIII и XIX веках, то есть в эпоху, которую принято называть дуэльной. Вспомним хрестоматийную историю. Дуэль Пушкина и Дантеса прежде всего была следствием двух обстоятельств: психологического склада обоих участников и этикета того времени. Общеизвестно, что поэт был спровоцирован на дуэль, но это была провокация особого рода: она скрупулёзно и неукоснительно соответствовала этикету (этосу) эпохи. Недруги «солнца русской поэзии» прекрасно знали, когда и какой шаг следует предпринять, чтобы сделать предстоящую дуэль неизбежной. Здесь в химически чистом виде проявляется социокультурная природа человека. Разумеется, у Пушкина, если бы он сам того хотел, имелся целый спектр путей к отступлению. Можно было сделать вид, что ничего не случилось, сказаться больным, куда-нибудь уехать… Но, во-первых, это противоречило бы характеру Александра Сергеевича, который, как тысячекратно повторено до меня, «перестал бы в таком случае быть самим собой, нашим Пушкиным». Во-вторых, этому мешал этикет. Если бы на месте поэта оказался более слабый человек и при тех же обстоятельствах он уклонился от дуэли, это означало бы для него позор на всю оставшуюся жизнь, неформальный остракизм, статус изгоя, презрение и осуждение со стороны общественности. Меня же в данный момент интересует другое. Последняя дуэль Пушкина очень чётко демонстрирует функционирование этикета как чрезвычайно тонкого и одновременно чрезвычайно жёсткого механизма. Для того чтобы сделать ход событий необратимым, достаточно было письма со словом «рогоносик». Дантес (или кто-то из его приятелей), мажущий двери дома Пушкина дёгтем или бросающий в окна камни, был бы отправлен в околоток, а оттуда — в дом умалишённых. С другой стороны, реакция самого поэта также была жёстко лимитирована. Достаточно вспомнить: накануне дуэли оба её участника ужинали вместе в присутствии жён и вели великосветскую беседу. А ведь, зная темперамент Александра Сергеевича, можно представить себе накал его ненависти к Дантесу. Оказавшись перед необходимостью дуэли, Пушкин стал, по ирландскому выражению, солдатом судьбы. Он принял вызов, а не начал бегать по Санкт-Петербургу во главе своих мужиков, холопов и слуг, громя французские бутики, шляпные и булочные, да ещё под лозунгом возмездия за страдания, принятые вследствие нашествия Наполеона. И, наконец, быть может, самая яркая, для меня, по крайней мере, деталь: даже будучи тяжело раненным, Пушкин, увидев, что Дантес упал, корректно воскликнул: «Браво!» Какое-нибудь: «Сдохни, мразь!» было для него недопустимым даже в такой момент.

Территория политкорректности. Классификация групп человеческих индивидов

Как учил один из крупнейших философов XX века Мартин Хайдеггер, «язык — дом бытия». Часто анализ практики его применения позволяет открыть многие вещи. Люди ведь даже оскорбить друг друга не могут, не прибегая к групповым характеристикам: жирная сволочь, рыжий жулик, лопоухая бездарь, тощая уродина… Прекрасно помню, как во время скандала вокруг любовных похождений Сары Фергюссон (герцогини Йоркской) некий таблоид опубликовал фотографию, на которой она, член королевской семьи, загорала топлес в обнимку со своим избранником на глазах маленькой дочери. Под снимком была огромная подпись: «Принцесса потеряла королевскую честь с лысым любовником». Выходит, если бы на месте пузатого лысого мужика был кудрявый стройный красавец, адюльтер можно было бы узаконить?

Любой человек существует в составе определённых групп. Их природа может быть совершенно различной: семья, клан, доходный или социальный класс, этнос, политическая партия, цеховое братство… За очень редкими исключениями один и тот же человек одновременно входит в несколько таких групп, причём морфологически и структурно они могут быть друг с другом никак не связаны. Чрезвычайно важно для меня принципиальное различие между двумя типами таких групп: открытыми (неорганическими) и закрытыми (органическими). Вхождение в состав групп первого типа основывается на свободном выборе индивида и маркируется термином «членство». Группы второго типа включают в себя только элементы, связанные друг с другом отношениями семейного, субэтнического, этнического, суперэтнического, расового родства или биологической гомогенности, то есть основаны на органике, крови, генетике и биологии. Если речь идёт об открытых группах, то человек сам решает, находиться ему в её составе или нет.

Конечно, можно, зная, что неприятный вам собеседник — антиглобалист, всё время повторять про «орды антиглобалистов, которые только крушат все подряд вместо того, чтобы неделю поработать бесплатно ради бедных». Эта буржуазная риторика выглядит обидной, но при этом оставляет человеку возможность маневра, так как вы, строго говоря, критикуете лишь политические взгляды оппонента, не переходя на личность.

Иное дело — воздействие через отношение к органическим группам. Во все времена и во всех, практически без исключения, культурах подобного рода воздействие считалось более болезненным, а оскорбление — более сильным. Когда вы нелицеприятно высказываетесь об органической группе, например, о национальности индивида, вы обижаете не только его, но и всю его семью, родственников и соплеменников.

Политкорректность устанавливает в своей епархии столь же жёсткие, сколь и тонкие нормы поведения и механизмы разрешения конфликтов, но сперва — несколько слов об епархиальных границах политкорректности. Это прежде всего закрытые минорити-группы. Согласно существующему на сегодняшний день консенсусу, к ним относят: минорити-группу по тендерному признаку, то есть женщин; минорити-группу по признаку ограниченных физических способностей, то есть инвалидов; минорити-группу по признаку сексуальной девиации, то есть гомосексуалистов, бисексуалов, транссексуалов, трансвеститов; и, наконец, минорити-группу по этническому, расовому, религиозному, культурному признаку.

Сейчас политкорректность распространяют на все закрытые группы вообще. Что тут сказать? Мне вспоминается январь 1980 года и одна замечательная московская квартира. Приходивших туда людей с, мягко скажем, избыточной массой тела встречали не приветствием: «Добрый вечер!», а восклицанием: «Когда же ты, наконец, похудеешь?» При этом их сразу же вели за ломившийся от обильных яств стол и требовали класть на тарелку как можно больше жирных, высококалорийных, богатых углеводами и холестерином блюд. Тот, кто не успевал справляться с постоянно подкладываемыми кушаньями, подвергался обструкции. За этим же столом обсуждали присутствующую молодую пару на предмет их бездетности, попутно рекламируя различные средства лечения мужского и женского бесплодия. И, наконец, уже под пироги и торт, милая хозяйка постбальзаковского возраста заметила, что скорее своими руками расправится с дочкой, чем позволит ей выйти замуж за «свинопаса от сохи». По странному куражу судьбы, именно в тот январский вечер именно за тем столом сидели два академика, без которых развитие советской, да и мировой физики — особенно в сфере изучения эволюции галактик — если и не остановилось бы, то, по крайней мере, затормозилось. Как назло, оба были родом из глухих деревень и наверняка в детстве пасли коз и свиней.

Собственно говоря, этикет и нужен для предотвращения подобных казусов путём фильтрации тем и блокирования нежелательного дискурса. Полноценная энциклопедия по этикету для современного (западного) человека может содержать не одну тысячу страниц. Но даже краткий справочник выдаёт набор запретных для обсуждения тем: присутствующие, политика, религия, доходы… Этот список бывает настолько длинным, что фактически либо ограничивает участников общения пресловутой погодой, либо инвертирует всё внимание на покер, коктейль, барбекю и тому подобное.

Дефиниция политкорректности

Если не заниматься наукообразием, то политкорректность можно определить как строгий запрет на любую дискриминацию или диффамацию по признаку принадлежности к какой бы то ни было закрытой (органической) группе. Ещё раз повторю родовую формулу политкорректности: это особая отрасль этикета (этоса), регулирующая сферу отношения общества к минорити-группам. Представляется целесообразным рассмотреть эту отрасль в действии по отношению к различным минорити-группам по принципу «от самоочевидного к малоочевидному и вовсе не очевидному».

Люди с ограниченными физическими возможностями, в том числе инвалиды. Инстинктивная, подсознательная настороженность людей по отношению к лицам, имеющим физические недостатки, представляет собой реализацию заложенных природой биологических программ сохранения вида. Так, белую ворону заклевывают её обычные (чёрные с серым) сородичи, а опытные собаководы знают, что на выказывающего явные признаки болезни пса могут накинуться другие собаки. Рассуждать в связи с этим об этике глупо, так как здесь действуют не её законы, но законы биологии. Человек — иное дело, хотя прекрасно известно, что в Спарте признанных больными и маложизнеспособными детей сбрасывали в пропасть, а в деревне обряд крещения в купели играл роль своего рода фильтра для больных или ослабленных младенцев.

Даже в наши дни многие втайне испытывают суеверный страх перед лысыми, рыжими, карликами или людьми, отмеченными родимыми пятнами. С другой стороны, давно подмечено, что биографии большинства великих людей во многом состоят из описания их болезней и недугов. Ещё великий врач и учёный Ломброзо открыл глубинную связь между гениальностью и сумасшествием. Никто не может отрицать, что полупарализованный Франклин Д. Рузвельт — великий политик и одна из выдающихся фигур истории XX века; слепые Гомер и Хорхе Луис Борхес — личности, без которых трудно представить себе мировую литературу; тугоухий Бетховен — величайший композитор; «хрустальный человек» Анри де Тулуз-Лотрек — один из крупнейших импрессионистов, а Нобелевский лауреат Нэш («принцип Нэша» — один из краеугольных камней современной математической экономики) не только в образе, блистательно созданном Расселом Кроу в оскароносном фильме «Игры разума», но и в жизни сумел победить пожиравшее его изнутри безумие. Сама по себе необходимость уважительного отношения к инвалидам и больным людям вряд ли будет кем-либо оспариваться. По этому отношению принято судить о гуманности и цивилизованности общества. Поэтому и политкорректность в отношении к этой минорити-группе представляется самоочевидной.

Что касается искусства, то здесь оно также идёт в авангарде борьбы за всеобщую политкорректность. Кинематограф представил целую когорту фильмов о мужественных и героических людях, которые, преодолевая тяжелейший недуг, достигают своих целей: от «Слепой ярости» с Рутгером Хауэром до автобиографического фильма о «величайшем велосипедисте всех времён и народов» Армстронге, который вначале победил, казалось, неизлечимую форму рака, а затем стал чемпионом мира. Конечно, даже в такой тонкой сфере бывают преувеличения. Несколько лет назад я посмотрел фильм, где женщина-прокурор страдала глухонемотой. Работать она могла только в присутствии сурдо-переводчи-ка. Это создавало немало комичных эффектов, но кончилось трагично: прокуроршу вместе с сурдопереводчицей выбросили из окна (первая не могла слышать, как подкрался наёмный убийца, а вторая задремала на диване). Что тут сказать? Очевидно, что в реальной жизни, а не в кино, слепому не стоит добиваться должности водителя школьного автобуса, а глухонемой лучше идти в адвокатуру, а не в прокуратуру.

Женщины. Феминизм вообще и его радикальные и зачастую гротескные формы в частности (особенно это касается искусства) все ещё вызывают у многих слоёв населения сильное раздражение. Профессиональный интеллектуал, который часто предпочитает факту артефакт и судит о мире по кинематографической картинке, действительно считает, что наглые и пронырливые женщины, пользуясь преимуществами, которые предоставляет им политкорректность, забирают всё больше власти и что скоро мы будем жить в лучшем случае при матриархате, а в худшем — как в польском шедевре 1980-х «Sex Mission», который в советском прокате стыдливо назывался «Новые амазонки». Однако есть такая суровая, занудная и властная дама — статистика. Согласно ей, в Европейском Союзе среди сотрудников топ-менеджмента коммерческих фирм женщин только 3% (для сравнения — даже в неполиткорректной Турции их 4%). Наиболее показательно выглядит ситуация в Испании: среди более чем пяти тысяч руководителей крупных и средних коммерческих организаций прекрасный пол представлен лишь пятнадцатью дамами. Словом, ситуация с политкорректностью в отношении женщин, на мой взгляд, также вполне очевидна.

Сексуальные меньшинства. Следует помнить, что восприятие тех или иных сексуальных девиаций как опасных для общества форм поведения есть следствие конкретной (сексуальной) культуры. Во многих древних обществах гомосексуализм не только не преследовался, но даже поощрялся: Сократ, Алкивиад, Александр Великий, Гай Юлий Цезарь и многие другие великие были его представителями. В Древнем Египте для высшей аристократии был характерен инцест (фараон Эхнатон в возрасте 11 лет женился на своей кузине Нефертити 8 лет от роду). С другой стороны, в некоторых репрессивных сексуальных культурах караются любые сексуальные отношения, если они непосредственно не связаны с репродуктивной функцией.

Забавно: до сих пор в целом ряде американских штатов, составляющих так называемый «библейский пояс», существуют уголовные статьи, запрещающие супругам (!) заниматься «французской любовью». В этих же штатах очень серьёзным административным правонарушением считается публичный «французский поцелуй».

С точки зрения современной науки, к гомосексуализму генетически и биологически предрасположены примерно десять процентов людей. Стало быть, речь идёт не о социокультурных девиациях или пресловутой распущенности, а об определённых физиологических особенностях. Современное западное общество к гомосексуализму толерантно. Напомню, однако, что историю трогательной любви двух ковбоев-геев («Холодная гора», так и не получившая «Оскара» в 2006 году) и отмену статьи, карающей за мужской гомосексуализм (штат Техас, 1987), разделяют всего 18 лет.

Сейчас сформировался некий молчаливый консенсус относительно равноправия de facto между Гетеросексуальными и гомосексуальными брачными союзами. Нельзя не отметить, что сексуальные девиации всегда были одной из характерных черт политической и культурной элиты западного общества: от Микеланджело Буонаротти, Жорж Санд, Оскара Уайлда, Вацлава Нижинского до Греты Гарбо, Марлен Дитрих (с Гарбо у неё был роман), Жана Марэ, Версаче, Элтона Джона, Джорджа Майкла и многих других известных людей. Доминирующая сейчас позиция состоит в следующем: сексуальная ориентация суть личное дело каждого, лишь бы она не была связана с насилием и не вела к нарушению действующих законов. В этом смысле характерна крайняя нетерпимость, какую общество проявляет, например, к педофилии. Педофилы не рассматриваются в качестве минорити-группы, а считаются преступниками, равно как зоофилы, некрофилы и другая подобная публика. Что же касается легитимных сексуальных минорити-групп, то в политкорректности по отношению к ним я опять-таки ничего опасного для общества не вижу и не считаю нужным далее на этом вопросе задерживаться.

Этнические, культурные и религиозные минорити-группы. Именно они в контексте теории и практики политкорректности вызывают наиболее ожесточённые споры и столкновения антагонистических позиций. То, что кажется очевидным для трёх перечисленных выше минорити-групп, теряет свою очевидность, когда речь заходит об этнокультурных меньшинствах. Мне уже доводилось писать, что подобная практика представляет собой политику коррупции и дезинтеграции этнокультурного монолита. В том числе это относится и к политкорректности. Здесь современное западное общество пытается (не знаю, насколько эта попытка отрефлектирована) повторить тот путь коррупции и дезинтеграции пролетариата, который был проделан в первой половине минувшего столетия.

Каким образом р-р-р-революционный пролетариат начала XX века превратился в конструктивный и способный к диалогу рабочий класс начала века нынешнего — предмет исследования для тысяч монографий. Объёма всей статьи не хватит, даже чтобы просто перечислить все причины этого явления. Я и не собираюсь этого делать, сосредоточусь лишь на нескольких, которые считаю главными. Во-первых, это перенесение значительной части эксплуатационной нагрузки с внутреннего пролетариата на внешний, то есть на население колониальных и постколониальных стран (классическая идея Арнольда Тойнби). Во-вторых, это коррупция и дезинтеграция рабочего класса за счёт образования слоя «рабочей аристократии». И, наконец, в-третьих, это мощная социальная мифология, открывшая путь к социальному же диалогу. Примерно такой же социальный опыт западное общество пытается повторить и по отношению к этнокультурным группам мигран-тского происхождения.

Рассмотрим это утверждение более подробно. Роль «поставщика» внешнего пролетариата в мире по-прежнему играет массив постколониальных стран. Прибывающие в экс-метрополии мигранты пользуются пакетом социо-цивилизаци-онных благ, которых они лишены на родине, и коррумпируются уже этим. Другие направления такого рода коррупционной политики я уже обсуждал, когда писал о мультикультурализме3, поэтому сейчас позволю себе перейти непосредственно к третьему пункту. Как прекрасно известно, миф и мифологизация служат средством конституирования практически любого общества. Элементарный пример. «Хорошо трудись — и ты достигнешь в жизни всего». Любой взрослый человек знает, что это далеко не всегда так. Тем не менее подобный миф позволяет поддерживать высокий уровень мотивации труда.

Теперь я задаю вопрос: много ли можно найти в западной (да и русской) литературе XIX и XX веков писателей, создавших вызывающие симпатию образы буржуа, капиталистов или просто богатых людей? Причём не разбогатевших авантюристов и искателей приключений вроде героев Джека Лондона, а именно тех, кто «родился на вершине или в её окрестностях».

Мне на ум приходят только три автора: Маргарет Митчелл, Джон Голсуорси и, с оговорками, Эмиль Золя. В 2003 году главный редактор интернационального издания «Newsweek International» Фарид Закария (американский гражданин, происходящий из семьи индийских мусульман, живой пример мультикультурализма) написал книгу «Будущее свободы». Как теоретик, учёный и мыслитель Закария оказался абсолютно беспомощен, зато собрал малоизвестные, но документально подтверждённые факты. И обнаружились чрезвычайно любопытные вещи. Например. Во время гибели «Титаника» все пассажиры первого класса спасли своих женщин и детей. Более того, несколько мужчин-миллионеров уступили свои места в спасательных шлюпках женщинам из третьего класса. Среди них был и легендарно успешный миллионер, славившийся тем, что каждый день съедал до десятка яиц. Что касается пассажиров второго класса, то они сохранили жизнь восьмидесяти процентам своих женщин и детей. А вот многие мужчины — пассажиры третьего класса своих женщин и детей повыкидывали за борт, чтобы спастись самим. Вопиющее расхождение с доминирующей в литературе и кинематографе версией происшедшего, не правда ли? Частично её можно списать на эстетику: полуголодный художник-оборванец с лицом и телом красавца Леонардо Ди Каприо, спасающий ценой собственной жизни взбалмошную красавицу-аристократку, — зрелище более привлекательное, нежели лысоватый толстяк в цилиндре, с золотыми часами на массивной цепи, уступающий место в спасательной шлюпке плохо одетой женщине с лицом и руками прачки. Да и зрителю приятнее видеть благородного офицера, с презрением отталкивающего руку подонкообразного богача с лицом Билли Зейна, нежели того же офицера, стреляющего в обезумевшую толпу синеблузников. Интересно, что не только Джеймс Камерон, но и другие режиссёры, да и прозаики тоже, предпочитали исторической правде вымысел.

Не могу здесь не вспомнить «случай из жизни». Судьба одарила меня знакомством с замечательной женщиной З. С., которая в 1930-е годы играла в труппе Таирова. Она рассказала мне замечательную историю о своей маме — фанатичной большевичке. Году в 1920-м в их квартиру на Арбате зашёл патруль революционных рабочих, что привело маму в состояние духовной экзальтации. Совсем ещё юная З. С. обеспокоилась судьбой серебряных ложек, которые лежали, как говорится, на виду. В ответ мама со словами: «Да как ты смеешь так думать, дрянь! Это же РАБОЧИЕ, понимаешь, РАБОЧИЕ!» — надавала дочке пощечин. В итоге бесследно исчезли не только серебряные ложки, но и кое-какая посуда, статуэтки и даже стоявшие у двери валенки. Что, однако, не поколебало веру мамы З. С. во всемирно-историческую правоту пролетариата, коей она была верна вплоть до 1937 года, когда как «враг народа» навсегда сгинула после первого допроса. Мне этот случай напоминает восторженный отзыв двух итальянских заложниц о захвативших их иракских боевиках.

Можно относиться к подобной мифологизации сугубо отрицательно, если соотносить её лишь с правдой факта или правдой жизни. Но вот парадокс: подобная мифологизация оказалась чрезвычайно эффективным средством для налаживания социального диалога. Там, где развитие пошло не революционным, а эволюционным путём, буржуазия и так сохранила свои доминирующие позиции, антибуржуазный же пафос культуры стал своего рода культурно-психологической компенсацией для других социальных классов. Образ умного, доброго и благородного бедняка, побеждающего глупого, подлого и злого богача, — классический сюжет огромного числа сказок — играет роль мощного механизма психокультурной компенсации.

Очень часто приходится слышать: политкорректность запрещает называть афроамериканца ниггером, гомосексуалиста — пидором, удачливую бизнес-вумен — ушлой бабенкой, безногого инвалида — обрубком, но она никогда не заставит меня полюбить их. В общем-то это действительно так. По правде сказать, я сам ни в какое царство всеобщей любви не верю и не верил. Но тут есть один чрезвычайно важный аспект. Культура как машина организованного лицемерия помимо прочего выполняет наиболее важную роль регулятора поведения человека. И в этом смысле репрессивный запрет на открытое проявление негатива — неприязни, ненависти, агрессии и насилия — чрезвычайно важен сам по себе.

Хроника «карикатурной войны»

Глухой ноябрьской осенью 2005 года датская газета «Jyllands-Posten» опубликовала полтора десятка карикатурных изображений пророка Мухаммеда, четыре из которых, безусловно, оскорбительны для чувств верующих. Ситуацию усложнило и то, что издание вовсе не является желтым таблоидом, а представляет собой рупор политических сил правого центра и имеет весьма высокий для Дании тираж (эквивалентный, если сравнивать с Россией, трехкратному тиражу такого популярного ежедневника, как «Московский комсомолец»).

Организовавший публикацию редактор отдела культуры Флемминг Роуз впоследствии оправдывался, что никакого антиполиткорректного контекста не предполагалось, публикация состоялась в рамках конкурса лучших иллюстраций на тему мировых религий. Грандиозный мировой скандал, повлекший за собой лавину манифестаций, погромов и вооружённых столкновений, начался в конце января, а пик его пришёлся на 14 февраля — праздник всех влюблённых (День святого Валентина). Такой временной лаг между собственно публикацией и реакцией на неё до сих пор не нашёл чётких объяснений.

По официальной версии, он объясняется действиями главы мусульманской общины Дании шейха Ахмеда Абу-Лабана и теолога Аль Карадуи, который вначале пытался добиться запрета публикации в органах власти Датского королевства, затем стал искать правды в судах и, лишь получив отказ во всех административных инстанциях, поехал в Саудовскую Аравию, где и был раздут скандал. Кроме того, говорят, что два месяца ушло на то, чтобы обидные рисунки разошлись по сети Internet.

Официальная версия удовлетворяет далеко не всех, и сторонникам конспирологического подхода есть где разгуляться. Я никогда не был поклонником конспирологии, но в данном случае трудно отрицать, что в ряде стран исламского мира конфликт искусственно раздувался как государственными органами массовой информации, так и органами власти. Это прежде всего Иран, Сирия и Ливия. По разным оценкам, в ходе массовых беспорядков погибли от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. В Триполи, Бейруте, Дамаске и Тегеране атакам подверглись дипломатические миссии. На официальном государственном уровне против Дании выступил только Иран, который объявил о введении экономических санкций. Совокупный ущерб от них для датской экономики к настоящему моменту составил около миллиарда долларов. Волнения исповедующего ислам населения прокатились в буквальном смысле по всему земному шару: от Сан-Франциско до Сингапура и от Осло до Йоханнесбурга. В ряде стран — Ираке, Ливане, Судане, Нигерии, некоторых других — погромам и избиениям подверглись представители христианских общин, только в Нигерии счёт убитым христианам пошёл на сотни. В Восточном Бейруте и ливанском Триполи также жгли церкви и убивали людей прямо на улицах. Неверно было бы утверждать, что администрации мусульманских стран ничего не делали для борьбы с вакханалией насилия. О полном единении народа и власти можно было говорить только касательно ситуации в Иране. В других государствах силы безопасности худо-бедно участникам беспорядков противостояли. Даже в Сирии и Ливии (там было захвачено и сожжено посольство Италии) в конце концов власти начали стрелять в творившую насилие толпу. В странах атлантической цивилизации манифестации не носили столь брутального характера. В Копенгагене на демонстрацию вышло около 2 тысяч человек, в Лондоне — около 10 тысяч. Примерно столько же — в Париже и Нью-Йорке. Что касается Великобритании, то здесь ситуация приняла отчасти комический характер. 11 февраля, в субботу, в Лондоне прошёл митинг под очень агрессивными и жёсткими лозунгами «Немедленно уничтожим всех неверных!» и «Убьем всех хулителей!» Были и лозунги вроде «Британцы — грязные свиньи». Наиболее радикальную часть демонстрантов возглавлял уроженец Брэтфорда с почитаемым во всей мировой культуре именем Омар Хайам. А уже 13-го числа — в понедельник — демонстранты примерно тем же личным составом стояли под вполне политкорректными лозунгами этнической и религиозной терпимости, и тот же самый Омар Хайам на этот раз не произносил кровожадных лозунгов, а, напротив, публично принёс извинения за себя и своих товарищей народу Великобритании и призвал всех к толерантности. Очень любопытно было наблюдать видеоряд. Через несколько дней после начала «карикатурной войны» в датской столице прошла демонстрация в поддержку оскорблённых чувств исламской общины. Большую часть демонстрантов составляли автохтоны североевропейской внешности, среди которых особенно выделялись молоденькие ангелоподобные девушки, лица которых выражали подлинное раскаяние и скорбь. Демонстранты медленно водили в воздухе высоко поднятыми зажженными свечами, всем своим видом символизируя саму толерантность и само взаимоуважение. Они призвали всех людей, традиционно причисляемых к христианской цивилизации, покаяться за оскорбительные картинки. В тот же день в Дании начали действовать десятки сайтов, где каждый мог персонально повиниться за действия «Jyllands-Posten» и Флемминга Роуза. В течение нескольких дней на них появились тысячи подписей.

В отгремевшей «карикатурной войне» был и эпизод, трагическая нелепость которого достойна самого изощрённого абсурдистского театра. Сперва второстепенный министр правительства Берлускони Роберто Кальдеролли под официальный костюм надел футболку со злосчастными карикатурами на груди и дал две пресс-конференции, на которых, демонстрируя журналистам неполиткорректное исподнее, прошёлся по ценностям исламского мира, за что через двое суток со скандалом был отправлен в отставку. А после его эскапад в Триполи у стен итальянского посольства произошёл настоящий бой между легко вооружёнными демонстрантами и силами безопасности. По официальным данным, погибло от 10 до 20 человек, по неофициальным — на порядок больше. Абсурдность ситуации состоит в том, что, если накануне вечером участвовавшие в массовых беспорядках люди называли свои действия реакцией на выпады Кальдеролли, то утром следующего дня в качестве главного мотива выдвигалась месть Италии… за её действия в колониальный период.

Как отреагировала сторона «ревнителей белой расы и христианской цивилизации?» Жалко. Традиционно шумные француз Ле Пен и австриец, губернатор Каринтии Йорк Хайдер отмолчались. Разумеется, была реакция со стороны нескольких экзотических фигур вроде нью-йоркского литератора Даниэля Пайпса, призвавшего к «окончательному решению арабского вопроса», и некоего господина Джонни Хансена, заявленного в качестве председателя Датского национал-социалистического движения. Если первый производил впечатление не отвечающего за свои слова интеллектуала, то второй казался довольным жизнью мелким буржуа, а увешенная шёлковыми стягами Третьего рейха уютная мещанская гостиная скорее напоминала будуар дешёвой куртизанки, но никак не штаб-квартиру боевой партии. В Копенгагене состоялась и демонстрация за чистоту датской нации. На неё пришли человек 20 — не больше — худосочных парней. Возглавлял их наголо бритый прыщавый юноша, который нервно ежился то ли от холодного ветра, то ли от страха, то ли от того и другого. Он с опаской смотрел на многочисленных антифашистов, стоявших по другую сторону улицы, жался поближе к полиции и явно с трудом удерживал в руках развевающееся на ветру бордово-бело-чёрное полотнище с метровой надписью «Das Reich».

Справедливости ради следует отметить, что пошла и волна солидарности с журналистами «Jyllands-Posten» — со стороны либеральных, в том числе леволиберальных кругов. Одним из первых акцию провёл коллектив парижской газеты «France Soire», который перепечатал вызвавшие скандал картинки. Издатель газеты, этнический араб, уроженец Египта, объявил об увольнении главного редактора Анри Леви и журналиста Жака Лефрана, после чего сотрудники начали забастовку. Это, а также отказ французских судебных органов запретить публикацию скандальных рисунков привели как к очередной эскалации волны протестов, так и к усилению волны солидарности. Карикатуры перепечатал целый ряд ведущих западноевропейских, североамериканских и латиноамериканских изданий. Среди них «Corriere Delia Sera», «Die Welt», «Le Soir», «La Croise» и многие другие. Пикантная деталь: одним из первых с осуждением датской публикации выступил официальный представитель Государственного департамента США. Он осудил как содержание, так и форму карикатур, но при этом заметил, что принцип свободы слова священ и органы власти не могут заниматься цензурой по отношению к СМИ. Именно после этих слов волна перепечатки карикатур покатилась уже и по Америке. Опять-таки отмечу, что ведущие газеты от их публикации воздержались.

Итак, в преддверии Дня святого Валентина весь мир (половина его — непосредственно) наблюдал лавину возмущения, гнева, насилия и погромов. И тут у ряда политических деятелей начали сдавать нервы. Первым не выдержал президент Пакистана и по совместительству главнокомандующий армией генерал Первез Мушарраф. Он заявил, что лично прикажет подавить любые демонстрации с предельной жестокостью, если таковые состоятся. То, что генерал не шутит, было почти сразу же продемонстрировано на всей пакистанской территории от Равалпинди до Карачи и от гор Вазиристана до пустыни Тар. Его поддержали марокканский король Хусейн и его иорданский коллега король Абдалла. Последний сделал это на совместной конференции с Джорджем Бушем, где американский президент сказал, что сожалеет о задетых чувствах верующих, а король Абдалла строго пригрозил всем участникам беспорядков. С осуждением волны насилия выступили также многочисленные суфийские и исмаилитские деятели, несколько исламских теологов из Франции, в том числе бывший имам марсельской соборной мечети, а также красавица Айан Хирше-Али, уроженка Сомали, экс-депутат парламента Нидерландов, сподвижница и подруга Тео Ван Гога — всемирно известного режиссёра, убитого исламским фанатиком. Заметим: красавицу тут же депортировали в США — вдруг оказалось, что в Нидерландах она жила по поддельным документам.

Сейчас, когда пишутся эти строки, «карикатурную войну» можно считать оконченной, хотя её отголоски ещё дают о себе знать. В атлантическом мире не состоялось ни одной сколько-нибудь значительной акции солидарности с людьми христианской веры, оказавшимися жертвами насилия. Что касается опросов общественного мнения, то публикации осудили в среднем более половины респондентов (в самой Дании — более двух третей).

А теперь перехожу к существу вопроса, позволив себе — накануне пятой годовщины трагедии 11 сентября — вспомнить атмосферу тех дней. Меня интересует здесь не планетарное общественное мнение, но реакция либерального сегмента атлантической цивилизации. Если левый спектр консолидировался на позиции «так нам и надо», то правый испытывал болезненное возбуждение, чем-то напоминающее, если судить по воспоминаниям современников, милитаристский ажиотаж накануне Первой мировой войны, только сквозь призму классического «позорней старческой любви сварливый старческий задор». Иными словами, консолидация всех, кто «правее центра», прошла вокруг установки «сейчас как врежем!» Бледную тень настроения тех трагических дней можно было наблюдать и теперь. Пожалуй, впервые за всю свою недолговечную историю политкоррект-ность пережила по-настоящему серьёзный кризис. Сейчас с достаточной чёткостью кристаллизовались две позиции: политкорректность должна быть предельно усилена, доведена до максимума, и — от политкорректности следует отказаться вообще. Для краткости я маркирую эти позиции как апология политкорректности и отрицание политкорректности.

Критика апологии политкорректности

Апологеты политкорректности — сознательно или бессознательно — стоят на следующих мировоззренческих позициях. Существует некий свод правил, регулирующий отношения между Иксом и Игреком. Любой конфликт между ними есть следствие нарушения какого-либо из этих правил. Применительно к анализируемой ситуации: политкорректность суть этикет межгрупповых отношений. Не надо нарушать правила — не будет конфликтов. На первый взгляд все именно так. Волна насилия последовала за оскорбительными карикатурами. Следовательно, не будь самих оскорбительных карикатур — не было бы и «карикатурной войны». В этих рассуждениях есть резон, но это лишь часть истины, причём очень малая. Из повседневной жизни мы знаем, что один человек приходит в неистовство после, казалось бы, невинной шутки, а другой не отреагирует и на прямое оскорбление. В истории можно найти немало тому подтверждений.

Скажем, ещё веке в XVI за аналогичные антихристианские картинки в той же Дании художника сожгли бы или четвертовали. Относительная толерантность к антирелигиозным мотивам в искусстве появилась лишь в середине XIX века, хотя, как говорится, о чём это я, если вспомнить страсти вокруг гениальной, на мой взгляд, картины «Последнее искушение Христа» Мартина Скорсезе или нынешний скандал вокруг «Кода да Винчи». В 2000 году одна правая баварская газета написала, что «христиане собираются вместе, чтобы петь безвкусные песни», их Бога никто никогда не видел, а Его Сына последний раз видели около 2000 лет назад. Тогда в Германии тоже прошла волна протеста, правда, выглядела она куда менее брутальной.

А вот пример из области отношений с исламским миром. В 1978 году на экраны Западной Европы и США вышел англо-голландский фильм «Смерть принцессы». Там в художественной форме рассказывалась история несчастной любви саудовских принцессы и принца, которым запрещалось вступать в брачные или любовные отношения. Принцессу в конце концов расстреляли, а принцу отрубили голову. Об этом сняли фильм. Власти Саудовской Аравии сочли его оскорбительным и пригрозили нефтяным эмбарго. Фильм был изъят из проката, правительства Великобритании и Нидерландов принесли извинения. Память о жестоком энергетическом кризисе 1973 года была ещё очень свежа.

Этими примерами я лишь хочу подчеркнуть: за конфликтом обычно стоит гораздо более глубокий узел противоречий, нежели нарушение формального свода правил. Психологами-криминалистами давно установлен факт: в общении незнакомых людей критическое, жизненное значение может иметь каждое слово, жест, невольное движение. Апологеты политкорректности тонко уловили этот момент семантики отношений, но преувеличивают, даже абсолютизируют его значение. Если к добропорядочному обывателю в безлунную ночь в тёмной подворотне подходит угрюмый тип со словами: «Закурить есть?», то своим ответом (не только по содержанию, но и по стилистике) обыватель может как подписать себе смертный приговор, так и получить пожелание успеха и доброй ночи. Но это только в том случае, если угрюмый тип не является нанятым киллером, грабителем, наркоманом, которому срочно нужны любые деньги, или человеком, которому именно сейчас непреодолимо хочется убить себе подобного. В этих случаях семантика отношений уже не играет никакой роли.

Теперь я позволю себе пофантазировать. Конечно, карикатуры в «Jyllands-Posten» откровенно оскорбительны для чувств верующих мусульман (не христиан, не буддистов и, конечно, не атеистов). Но давайте представим: никому не известный профессор из маленького городка где-нибудь в Манитобе написал исследование, согласно которому пророк Мухаммед в конце жизни не вознесся на небо, а тихо умер в своей постели. Это, казалось бы, безобидное утверждение — серьёзное покушение на основы ислама (по аналогии: Иисус Христос не был распят, но тихо и мирно скончался в окружении жены, детей и друзей). Исследование никому не известного профессора попадает в Internet — и начинается «карикатурная война N№ 2». Можно возразить, что в целом ряде регионов нет Internet’a и там никто ничего не узнает. Но ведь узнали же про карикатуры из датской газеты. Достаточно одного выступления авторитетного теолога — всё остальное сделает «сарафанное радио». Таким образом, надежда на абсолютную цензуру политкорректности оказывается призрачной. Непонятно, как можно осуществить её технически. Более того, любое действие при желании можно интерпретировать как угрозу или оскорбление. В конце концов масштабные волнения в Австралии шли под предлогом того, что «девушки в бикини оскорбляют чувства правоверных». Поэтому непонятно, как действовать дальше, ибо любой шаг может привести к новым конфликтам. Я согласен с теми противниками политкорректности, которые говорят, что атлантический мир с его извинениями на фоне погромов и пожаров выглядит довольно глупо. Позволю себе бытовую иллюстрацию. На свадьбе гость из компании жениха допустил оскорбительную шутку по отношению к гостю из компании невесты. В такой ситуации ему, да и всей компании жениха лучше всего было бы немедленно извиниться. Они этого, однако, не сделали — и некоторые гости из стана невесты принялись громить все подряд, избивать (и убивать) попадающих под руку. И вот тут-то гости от жениха говорят: «Извините, пожалуйста, если мы кого обидели!»

Не могу не отметить, что в массе своей политическая элита исламских стран повела себя куда более дальновидно, сбалансированно и взвешенно, чем политкорректная западная общественность, лейтмотивом действий которой было: «Конечно, оскорблять чужие религиозные чувства нехорошо, но это не повод громить все подряд, и участники погромов будут наказаны».

Стратегическая ошибка апологетов политкорректности состоит в том, что трагический узел противоречий современного мира они сводят исключительно к семантике. Мне это напоминает курьёзные рассуждения о временах «Холодной войны»: дескать, тогда все противоречия были вызваны тем, что советские лидеры использовали двусмысленные формулировки. В известном лозунге «Нам нужен мир!» слово «мир» означало то «peace», то «world». Западные лидеры путались, и поэтому диалог был невозможен.

Критика отрицания политкорректности

Отрицание политкорректности, характерное для праволиберального спектра, в основном идёт по двум линиям (отрицание политкорректности со стороны каких бы то ни было шовинистических течений — этнических, религиозных, культурных, тендерных — я обсуждать не собираюсь, так как здесь ситуация самоочевидна). Для правого либерала политкорректность страшна тем, что, во-первых, она посягает на устои либерального мироустройства (свободу слова, в частности), а во-вторых, рассматривает общество не как множество равных перед законом индивидов, а как конгломерат групп. Начнём с первого.

Безусловно, политкорректность ограничивает свободу слова. Глупо делать удивлённые глаза и говорить, что это не так. Однако я позволю себе обширную цитату из одного автора, к которому в общем-то отношусь хорошо (его новелла «Негры» была опубликована в «МК-Воскресенье», выпуск 19–25 марта сего года). Автор летел куда-то на самолёте и сидел около иллюминатора. Цитирую: «И тут на соседнее сиденье плюхнулись два негра. Замечательно одетых, в дорогих костюмах и дорогих галстуках, и одеколоном от них разило сногсшибательно. Негры есть негры: тут же сняли ботинки, расслабили галстуки, подозвали стюардессу и заказали два двойных скотча. Разговаривать принялись так громко, что мои барабанные перепонки чуть не лопнули. Негры есть негры, воспитанием их в детстве, ясное дело, не донимали… я слушал их толковище: набор сленга и неприличностей, речь шла о женщинах, заработанных круглых суммах и недавно случившемся убийстве какого-то их дружка. Негры есть негры: без убийств они не могут. Затем один из них изогнулся, приподнялся в кресле и по-обезьяньи, ногой, надавил на кнопку вызова стюардессы». Кратко перескажу дальнейшее: автор попросил стюардессу пересадить его на другое место. Та нашла деликатный выход из положения. Цитирую далее: «… поравнявшись с нами, сказала: «Прошу прощения, с вашим ростом вам трудно здесь поместиться. Могу предложить более удобное место». Лучше сформулировать было невозможно. Ничем не обидев, не оскорбив недочеловеков, мы нашли способ удержать дистанцию. Негры отвернулись… Я переместился в другой ряд… Скинул обувь. Блаженно расслабился. И, дотянувшись ногой, нажал кнопку вызова стюардессы. Я был в мрачном настроении: летел на похороны друга, которого убил его родной сын». (Показательная деталь: статус недочеловека получили некорректно себя ведущие пассажиры, но не отцеубийца.) Чисто по-человечески я понимаю чувства писателя. Более того, нарушающие покой других пассажиров люди очевидно должны быть наказаны, и наказаны сурово. Однако я о другом.

Можно, конечно, вспомнить публикации середины 1990-х о выходках «новых русских», думаю, те, кому доводилось сидеть в самолёте рядом с ними, тоже слышали, как «кого-то развели», а кто-то «попал на бабки». Но я пойду по другому пути. В дикую жару лета 2003 года со мной в электричку на Казанском вокзале села компания милых мужчин и женщин возраста выше среднего. С собой у них были водка и несколько жареных кур. Все бы обошлось, но жара сделала своё дело. Минут через двадцать с несколькими из них случилось страшное. Теперь представим, что вместо меня в той электричке ехал какой-нибудь писатель из Ганновера, который потом опубликовал новеллу «Русские», где были бы такие пассажи: «Русские есть русские: без водки они не могут», «Русские есть русские, воспитанием их в детстве, ясное дело, не донимали». Затем автор описал бы, как тщательно обходил попавших в затруднительное положение унтерменшей. Представляю реакцию отечественных интеллигентских кругов. Наверняка она сводилась бы к «мало мы вас, гадов, под Сталинградом давили».

Я положительно утверждаю, что Михаил Ульянов, Вячеслав Тихонов, Инна Макарова, Нонна Мордюкова, Александр Балуев не несут и не могут нести коллективной ответственности ни за отдельных распоясавшихся российских туристов, ни за отдельных граждан, злоупотребляющих в общественном транспорте спиртными напитками и подозрительными курами, тем более в жаркую погоду. Точно так же я считаю, что за действия, которые нанесли вред комфорту известного писателя, не несут ответственности Сидни Пуатье, Дензил Вашингтон, Холли Бери, Офра Уинфри, Уилл Смит и Сэмюэль Л. Джексон. В этом смысле я последовательно и строго политкорректен.

Не могу здесь, кстати, не вспомнить и эпизод, который наблюдал ещё в 1985 году в санатории крупнейшей советской газеты. Среди прочих там отдыхал представитель чукотского этноса (тогда анекдоты о чукчах только входили в моду). Подробностей не помню, но, кажется, это был вечерний чай. К нему подали вазочку с сахаром, которая имела очень узкое горлышко, а вот щипцы не принесли. Общественность какое-то время их ждала, а затем предложила брать рафинад руками. Первым отважился тот самый чукча, между прочим, вице-чемпион санатория по шахматам. Не знаю, по какой причине, но его рука застряла в вазочке. Передовая интеллигенция хохотала, откровенно показывала на оконфузившегося человека пальцем и напрямую связывала его этническую принадлежность с распространённым в Индии способом ловли обезьян с помощью тыквы и приманки. Объективности ради отмечу, что общественность раскололась, часть её смеявшихся осудила.

Отрицатели политкорректности говорят: «У нас свобода слова, и мы имеем право на свободное суждение относительно любых индивидов или групп». Тут кроются прямая ложь и лицемерие, которые тонко чувствуют люди за пределами атлантической цивилизации. Обычно пишущие на эту тему в качестве эталонного примера приводят аргумент о неприкосновенности темы Холокоста. Достаточно вспомнить, какой жуткий скандал разразился в самом начале 1980-х, когда бульварная американская газета изложила историю Аушвица в виде комикса, где роли эсэсовцев играли откормленные коты, а заключённых — мыши. (Наибольшее возмущение вызвало изображение жирного самодовольного кота в полевой шинели SS-Waffen, приставившего пистолет к голове дрожащей и плачущей серой мышки.) Действительно, тема Холокоста наиболее строго юридически защищена. Если некий демограф опубликует свои расчёты, согласно которым во Вторую мировую войну погибло не «более 6 миллионов евреев», а, допустим, 5 миллионов 808 тысяч, то в Германии, Франции и Австрии против него будет немедленно возбуждено уголовное дело. Совсем недавно за публикацию романа, в котором утверждалось, что Гитлер не имеет прямого отношения к Холокосту, в Австрии к 4 годам тюрьмы был приговорен Дэйвид Ирвинг — английский писатель, депортированный из Канады. Но Дэйвид Ирвинг фигура одиозная и своих филонацистских настроений никогда не скрывал. А допустим, что некий писатель — социальный фантаст пишет роман со следующим сюжетом. В 1934 году фюрер Третьего рейха неожиданно впадает в летаргический сон. Вместо него публике демонстрируют двойника, а всем реально руководит Борман. В конце 1944 года Гитлер просыпается, с ужасом узнает про Вторую мировую и концлагеря (отсюда его болезнь Паркинсона), тщетно пытается договорится с союзниками и кончает жизнь самоубийством. В уже упомянутых мною Австрии, Германии и Франции публикация подобного романа есть уголовно наказуемое преступление. В США и Великобритании — нет. К слову. Хотя мистер Ирвинг и одиозен, но в его защиту выступил ряд британских ассоциаций историков и писателей. Поэтому вопрос о границах дозволенного открыт.

Холокост — очень известная тема. Однако существует ещё немало тем, находящихся под жёстким моральным запретом. Давайте представим, что «Jyllands-Posten» опубликовала карикатуры на жертв 11 сентября и резни в Дарфуре, засухи в Эфиопии или эболы в Конго, на детей с распухшими от голода животами или детей, попавших в сеть педофилов. Комментарии излишни. Вспомним, как израильский посол в Швеции лично разнёс инсталляцию, где в бассейне с кроваво-красной жидкостью плавала лодочка-люлечка с фотографией красавицы-шахидки. Через два дня в Тель-Авиве был найден симметричный ответ: в бассейне, в лодочке-люлечке, со свечкой плавала фотография убившего шведского министра иностранных дел Анну Линд Михайло Михайловича.

В своё время постфилософия постмодернизма провозгласила абсолютный эстетический релятивизм. В итоге на аукционе Сотби баночка с человеческим калом ушла за 100 тысяч долларов, в то время как сотни тысяч художников не могут продать вполне добротные работы даже за цент. Однако из эстетической сферы абсолютный релятивизм не перешёл полностью в этическую. Если Чингисхана и, с рядом оговорок, Сталина и Мао можно оценивать в диапазоне от абсолютного минуса до абсолютного плюса, то к Саванароле, Торквамаде и Гитлеру это никак не относится. Незападный вдумчивый человек это прекрасно чувствует.

Ещё один важный аспект, непосредственно касающийся религии. В секулярном обществе (а атлантическая цивилизация — это постхристианская цивилизация) право на богохульство есть неотъемлемая часть культуры. Либеральный публицист Марина Колдобская в одной из своих статей, посвящённых «карикатурной войне», высказала идею, что для истово верующего человека слова «твоего Бога нет» и «твоя мать — грязная шлюха» суть эквивалентные оскорбления, тем самым точно обозначив квинтэссенцию мировоззрения классического этнологофаллоцентричес-кого человека (Жак Деррида, Андрей Пелипенко, Владимир Кутырев). Но сейчас, по мере его разложения, на арену (в ареале постмодерна) выходит автономный индивид, для которого религия — личное, даже интимное дело.

Критики политкорректности находятся внутри рефлексии атлантической цивилизации и эпохи постмодерна. В течение многих веков — страданиями, сломанными судьбами, слезами и кровью — западный человек отвоёвывал для себя право свободно отрицать или признавать Бога. Более того, весь период после Ренессанса западная цивилизация жила под флагом элиминации религии из различных сфер жизни. Вначале религия была изъята из философии и науки — так стала возможна новая европейская наука, — в дальнейшем она постепенно изымалась из сфер образования, морали, права, повседневной жизни и быта. Но этот процесс выражает внутреннюю, имманентную динамику западной цивилизации. В своё время великий культурфилософ Освальд Шпенглер это тонко уловил — и появился термин «фаустианская культура». К другим цивилизациям это не относится. Поэтому формула «мы будем смеяться над вашим Богом, а вы посмейтесь над нашим» здесь не работает.

Проблема свободы слова, свободы суждений и свободы самовыражения существует с того момента, как человек вышел из первобытного состояния. Главное заключается в том, что «моя свобода кончается там, где начинается твоя», и, следовательно: как согласовать свободу слова, суждения и самовыражения индивида с различными ценностями, интересами и представлениями о сущем и должном? Современная западная цивилизация в течение долгого периода своего развития — от Ренессанса до настоящего времени — отличалась чёткой тенденцией к абсолютизации свободы. Однако как только некая вещь либо становится бесконечно актуальной, либо начинает проявлять слишком сильную потенцию к бесконечности — она тут же становится внутренне противоречивой. Не могу отказать себе в удовольствии напомнить одну из моих любимых кентерберийских загадок. Как-то архиепископ Кентерберийский разговаривал с маленькой девочкой. Та спросила его: «А Бог всемогущ?» — «Конечно, милое дитя!» — умилился архиепископ. «Значит ли это, что его могущество бесконечно?» — продолжила девочка. «Да, деточка». — «А значит ли это, что Бог может сделать всё, что только пожелает?» — «Ну конечно же дитя мое». — «А может ли Он создать такой большой камень, который Сам не сможет поднять?» Ответа на этот вопрос до сих пор не найдено. Великий математик и логик Георг Кантор, создатель теории множеств и математической теории бесконечности, лежащих в фундаменте современного естествознания, всю жизнь размышлял о тайне бесконечности и в конце концов сошёл с ума.

Современное западное общество болезненно столкнулось с амбивалентным и противоречивым характером свободы слова лондонской осенью 1979 года, когда сепаратистская группировка из Хузестана захватила иранское посольство и потребовала независимости своей родины и освобождения товарищей из тюрем. Корреспонденты BBC понимали и свой долг, и принцип свободы информации абсолютистски, то есть как своё право и свою обязанность сообщать всему миру о том, что происходит вокруг посольства в каждый момент времени. В результате находившиеся внутри посольства террористы с изумлением увидели на экранах телевизоров, как бойцы SAS по верёвкам лезут к ним в окна. Только высокий профессионализм последних позволил практически избежать жертв среди заложников. Некоторые уроки из этого были извлечены, и во время Фолклендской войны уже действовала военная цензура.

Мои рассуждения ведутся к тому, что абсолютная и бесконечная реализация базовых принципов атлантической цивилизации невозможна принципиально, так как эти принципы внутренне друг другу противоречат. Например, принцип свободы информации рано или поздно приходит в противоречие с принципом неприкосновенности частной жизни. И это лишь один из примеров.

Теперь о второй линии отрицания политкорректности. То, что она (в целокупности с мультикультурализмом) представляет собой некий отход от догм и идеалов Просвещения, не подлежит сомнению. Но — и я уже указывал на это, когда писал о мультикультурализме, — социальный проект Просвещения изначально был рассчитан (независимо от того, говорилось ли это вслух) на гомогенные этнокультурные системы. Отсюда та лёгкость, с которой тенденция к социальному диалогу и социальному партнёрству (похоронившая в атлантическом мире «призрак коммунизма») сочеталась с жесткостью колониальной политики. То есть мораль, конечно, универсальна, только вот заканчивается она к востоку от Суэца (перифраз Уинстона Черчилля).

Проблема внутреннего пролетариата решалась за счёт пролетариата внешнего (А. Тойнби), поэтому винить политкорректность за измену Просвещению странно. Пенициллином можно вылечить сепсис, но нельзя — СПИД. И если больному этим недугом пенициллин помочь не может, то вина ложится на врача, а не на лекарство.

Здесь есть ещё одна чрезвычайно важная проблема. Она маркируется как «столкновение цивилизаций», если следовать одному из самых модных авторов нашего времени Сэмюелю Хантингтону с его «Crash of Civilizations». На самом деле это миф, в котором очень мало истины, хотя он и отличается живучестью сорняка. Цивилизационный анализ, как и цивилизациография в целом, есть несомненное достижение научной мысли. В то же время, если его выбирать в качестве единственного языка и инструмента исследования, можно получить сильнейшую аберрацию реальной картины мира.

В эпоху глобализации (для меня она началась в момент открытия Колумбом Америки, для других исследователей — ещё раньше) вообще вряд ли можно говорить о цивилизациях как субъектах реальной мировой политики. Вспомним «крестовые походы». Это действительно был Crash of Civilizations, так же как и битва при Пуатье. Но крестоносцы не были озабочены тем, что о них подумают местные жители. В Лондоне, Париже и Мадриде не было многотысячных демонстраций ни в поддержку противника, ни против войны с ним, а халифы и эмиры не держали своё золото в торговых домах Европы и не обучали в тамошних школах и университетах своих детей. Можно ещё вспомнить энергетическую систему современного мира, которая превратила бывшие пастбища в ультрасовременные города с семизвездочными отелями.

Последний раз некую квазисолидарность исламский мир проявил в 1973 году. За минувшие чуть более четверти века иноземные войска брали столицы исламских стран по крайней мере пять раз (советские Кабул в 1979, израильские Бейрут в 1982, войска международной коалиции Эль-Кувейт в 1991, американские Кабул в 2001, войска в международной коалиции Багдад в 2003). Что касается «карикатурной войны», то, если исключить Иран и Сирию, правительства остальных стран ограничились бурчанием, зато жестоко подавили внутренние беспорядки. Целый ряд публицистов (один из наиболее ярких авторов — Галина Аккерман) обращают внимание на то, что сейчас нельзя отступать перед давлением экстремистов. Я был бы готов подписаться под этой позицией, если бы речь шла об отдельном, замкнутом на себе обществе секулярного типа.

Однако в мире сейчас идёт гораздо более сложная игра. Своё право на теомахию (богоборчество) атлантическая цивилизация выстрадала в результате долгой эволюции. Но остальной мир находится в несколько ином состоянии. Мышление этнологофаллоцентрического человека (а таковым, по сути, является подавляющее число людей, не входящих в мир постмодерна) таково, что любое посягательство на святыню он воспринимает как посягательство на себя, свою семью, клан, этнос и так далее. Поэтому чем неполиткорректней будет сейчас атлантический мир, тем большей консолидации всех оппозиционно настроенных к нему сил он добьётся. В мире скопился такой запас иррациональной ненависти, что её носителей политкорректность или неполиткорректность мало затрагивает — эти ненавидеть будут всё равно. Но она (политкорректность) затрагивает тех, кто не ненавидит или ненавидит в меньшей степени. Толпы исступленных погромщиков не вызывают ничего, кроме негатива. Однако было бы опасным упрощением отождествлять их со всей массой населения. Ведь поклонники Сталина на первомайской демонстрации в Москве — это ещё не вся Россия. Политкорректность, с одной стороны, предоставляя некие групповые гарантии неприкосновенности, в то же время требует чётко дифференцированного подхода. Если виноваты экстремисты, то и вина должна лежать на них, а не размываться по всему населению в целом. Иными словами, чем неполиткорректнее будет вести себя сейчас атлантический мир, тем хуже будет положение лояльных ему людей за его пределами. По формуле: «Но нас же всех считают идиотами (лентяями, тупицами, алкоголиками), а значит, оскорбляют каждого из нас: меня, моих отца и мать, сестер и братьев — весь род. Как же можно защищать тех, кто оскорбляет вас и ваших близких?»

И последнее. Иногда слышу разговоры о возвращении к временам Карла Мартела и новой битве при Пуатье. Непонятно, кто будет в ней участвовать. В 2003 году во время страшной июльско-августовской жары только в Париже умерло свыше пяти тысяч пожилых и старых людей. Вряд ли ни у кого из них не было детей или племянников. Даже Жак Ширак заговорил тогда не только о крахе хваленой французской системы социального страхования, но и о человеческой черствости и обрушении семейных ценностей. Поэтому надеяться, что средний обыватель, которому плевать на собственную тетушку, а тем более на торговца из предместьев, чью лавку осенью 2005 года разгромили во время «огней Парижа», вместо того чтобы поехать на отдых в Объединённые Арабские Эмираты, потому как только в Дубае есть семизвездочные отели со стенами в виде гигантского аквариума; посмотреть на развалины Карфагена в Тунисе; побродить около пирамид в Египте или отдохнуть на Бали, вдруг пойдёт записываться в новое ополчение а la Carl Martel, не следует. И слыша: «Вот мы сейчас им врежем!» — я спрашиваю: кому и кто врежет? Если беснующейся толпе, то ей и так врезали. Тогда лояльным правительствам? И это при той солидарности, которую общественность проявила с режимом Саддама Хусейна? И кто врежет — тот самый средний обыватель?

Если вежливый человек не может адекватно ответить хаму, то в последнюю очередь виновата в этом сама вежливость, а в первую — личные качества и внешние обстоятельства.

Есть ещё одна семантическая проблема — полная девальвация слов. В подавляющем большинстве случаев слова «еще раз недожаришь омлет — убью» означают лишь милую глупость. Когда Сартр писал: «убить белого в Алжире — значит сразу сделать два благих дела: избавиться от угнетателя и освободить угнетённого», это было лишь полемическим приёмом, пусть и безобразно неудачным. А вот Мухаммед Вуайери — убийца Тео Ван Гога — не шутил и не полемизировал. Вспомним его слова на суде: «Я позвонил ему (режиссёру) и сказал, что оскорблять мою религию и образ жизни нельзя. Пусть он прекратит это делать. Иначе у меня не будет никакого выхода, кроме как его убить. Он меня не услышал — и я его убил». По-моему, убийца режиссёра не совсем понимал, в чём состоит его вина.

Амбивалентность, противоречивость и неоднозначность политкорректности

Часто говорят: какая разница, преследуют ли человека по признаку принадлежности к открытой или закрытой группе? На самом деле, как уже было отмечено, разница есть, и весьма существенная. Когда человека преследуют за принадлежность к открытой группе, у него остаются пути к отступлению и спасению. Можно перестать быть язычником и принять христианство (или ислам), можно отказаться от ереси и вернуться в лоно официальной церкви, можно пройти процедуру денацификации и стать лояльным чиновником в ФРГ или ГДР, наконец, можно публично отречься от марксизма и стать респектабельным буржуазным философом. Но вот выйти из своей закрытой группы нельзя. В этих случаях человеческая история не оставляла целым этносам и цивилизациям шанса на спасение: от Древней Ассирии, Тира и Карфагена до американских индейцев, цыган и евреев в XX веке.

Когда Вторая мировая война подходила к концу, перед Сталиным и Черчиллем также встал вопрос о своего рода политкорректности: ведут ли они войну с режимом Гитлера или «с немцами вообще» (Рузвельт в этом смысле был политкорректен изначально). На каком-то этапе британский и советский лидеры оказались подвержены этнически неполиткорректной антинемецкой риторике: от разбрасывавшихся с самолётов над позициями Красной Армии листовок под заголовком «Убей немца!», которые сочинялись Ильёй Эренбургом и Василием Гроссманом, до знаменитого высказывания Черчилля: «Мы просто поставим немедленно к стенке тысяч сто немецких офицеров, а наши мальчики пусть погуляют по Германии». Однако затем эту риторику сменило политкорректное: «Наша задача — освобождение немецкого народа от нацистского ига». Тактика оказалась успешной: несмотря на массовые эксцессы в оккупированной Германии (было изнасиловано более одного миллиона немок), значительное число людей быстро адаптировалось к новым реалиям. Скорость реинтеграции Западной Германии в атлантическую цивилизацию и интеграция в неё Японии впечатляют. Кстати, и ГДР во многом была витриной социалистического лагеря. Что касается противной стороны, то именно жёсткость расовой (ультраантиполиткорректной) политики Третьего рейха стала одной из наиболее важных причин его краха. Совершенно очевидна и прямая зависимость между жёсткостью этой политики и уровнем сопротивления. Можно, например, сравнить Данию и Нидерланды с той же Францией — сравнение с Белоруссией было бы слишком очевидно.

Политкорректные формулировки часто позволяют затенить, смикшировать репрессивную этническую политику. Советская война с космополитами и маккартизм в Соединённых Штатах Америки имели достаточно явно выраженный антисемитский подтекст. В СССР он камуфлировался борьбой с сионизмом, что позволяло части этнических евреев избежать репрессий, нередко ценой участия в гонениях на своих этнических собратьев. Антисемитский подтекст маккартизма был закамуфлирован почти идеально. На процессе против этнических евреев Этель и Юлиуса Розенбергов, которые занимались шпионажем в пользу СССР, следователями и прокурорами были также этнические евреи. Жюри присяжных состояло из одного белого англо-саксонского протестанта и одиннадцати этнических евреев. Именно оно вынесло обвинительный вердикт, который судья — тоже этнический еврей — превратил в смертный приговор. На эту тему рекомендую великолепный фильм «Гражданин Кон». «Послушайте, сенатор, среди обвиняемых так много евреев, что нас обвинят в антисемитизме». — «Хорошо, тогда пусть всю кампанию против них проведет еврей».

Политкорректность ни в коем случае не равна всеобщей благости. Если некое племя (в Колумбии или Бирме) выращивает коку и всех его членов осудят за это (вплоть до физического уничтожения), то это не геноцид, а вполне политкорректная, пусть и чрезвычайно жестокая война с производством и распространением наркотиков.

Резюме

Наконец найден-таки единый политкорректный символ Международного Общества Красного Креста: красный кристалл, который заменит красный крест, красный полумесяц, изображение красного льва и красную звезду Давида. Обсуждается идея запретить использовать компьютерные термины master-disc и slave disc, так как они ассоциируются со словами господин и раб. В Венгрии и Боснии-и-Герцеговине недавно созданы Министерства равноправия. Там же законом запрещены пресловутые анекдоты о блондинках. Казалось бы, нелепость и глупость (я о запрете анекдотов). Но что если человек приходит в гости с женой-блондинкой, а там один за другим рассказывают анекдоты про их природную глупость?

Мир попал в ситуацию, которую в шахматной науке принято называть zugzwang (цугцванг). В отличие от пата, когда непосредственной угрозы нет, но ходить нельзя и засчитывается автоматическая ничья, в этой ситуации нельзя не ходить, но каждый ход будет лишь ухудшать ситуацию. Я предполагаю, что самоцензура политкорректности будет возрастать, так как становящийся всё более автономным и индивидуализированным западный человек, как говорится, не захочет связываться. Едва ли найдётся много людей, желающих повторить судьбу Салмана Рушди и, тем более, Тео Ван Гога. Это означает, что пик свободы остался где-то в 1970-х годах и весь вопрос в том, до какой степени сузятся свобода слова, мысли и самовыражения. Впрочем, они уже сейчас весьма сужены. Как ни странно, я не стану оценивать это только негативно.

По сути, мы реконструируем стародавнюю систему этикета, основательно разрушенную постмодерном с его деконструкцией. Означает ли это, что под запретом окажутся любые генеральные экзистенциальные суждения вроде: все блондинки глупые, все русские лодыри и пьяницы или все негры тупицы? Если и окажутся, я буду только рад. Не говоря об оскорбительности их формы, они изначально ложны по содержанию.

Во-первых, если человека прижимают по органическому признаку, у него, повторю ещё раз, не остаётся путей отхода: можно поменять политические взгляды; этническую, расовую, да и тендерную принадлежность — нельзя.

Во-вторых, подобные суждения изначально не поддаются фальсификации и верификации, то есть их нельзя опровергнуть или проверить, поэтому они не могут рассматриваться с точки зрения научной истины.

В-третьих, они бесполезны практически. Поясню на простом примере. Допустим, вы доверяете некоему исследованию и считаете в соответствии с ним, что средняя блондинка глупее средней брюнетки, а средний русский более ленив, чем средний немец. Но если вам надо принять человека на работу (воспользоваться его услугами), вы будете иметь дело с конкретной блондинкой или конкретным русским. Независимо от «средних показателей» придётся оценивать их сугубо индивидуальные характеристики.

В-четвёртых, за ложность суждений подобного рода могу лично поручиться, так как знаю по крайней мере трёх очень умных блондинок, знаю трудоголиков-русских, практически не притрагивающихся к спиртному, знаю ленивую немку, а уроженец Сенегала был единственным, кто прослушал целиком мой авторский курс по эконометрике.

Предполагаю, что в ближайшее время в глобальном масштабе будет происходить нечто вроде депролетаризации мирового пролетариата. Возможно, осуществляться она будет по схеме, чем-то напоминающей обуржуазивание западного пролетария, который был соблазнён скромным обаянием буржуазии. Но атлантический мир уже не сможет практически выполнять никакой цивилизаторской или культуртрегерской миссии. Поэтому надежда возлагается на внутреннюю трансформацию мировой периферии. В этом смысле политкорректность прежде всего нужна двум мировым субъектам: указанным мною силам трансформации и самому сходящему с арены белому человеку (эту мысль мне любезно подарил Владимир Фёдорович Хрустов).

Это не означает, что впереди очередной гипотетический рай. Вполне вероятно, что мир действительно разделится на традиционалистскую империю уходящего этнологофаллоцентрического человека и постлиберальную политкорректную конфедерацию «нового индивида вне этноса, постфалоцентрического и насквозь пропитанного дисплейно-дигитальной культурой». Вполне возможно, что вместо такой конфедерации из антиутопий вырвется и воцарится на земле Пятый рейх, «высокотехнологический фашизм с улыбающимся лицом» (Эрих Фромм). Но — и на этом прогнозе я настаиваю — последние два исторических игрока будут жить в царстве политкорректности.

И самое последнее. XX век показал крах иллюзии строительства царства всеобщей любви. Однако это не значит, что все усилия надо направить на немедленное строительство царства всеобщей ненависти.