Эвандро Агацци:
Идея общества, основанного на знаниях

В последние годы выражение «основанный на знаниях» стало всё чаще использоваться в различных контекстах как некоторого рода новая категория для интерпретации специфических черт многих реальностей современного мира, а также как парадигма того, что может предложить решение для нескольких открытых проблем нашего мира. Надо заметить, однако, что это выражение имеет далеко не ясный смысл, часто зависящий от конкретной области, к которой оно применяется, и к тому же надо учитывать различные предназначения и оправдания, которые это выражение может иметь в зависимости от того, рассматривается ли оно в «дескриптивном» или в «прескриптивном» смысле.

Действительно, если взять «основанный на знаниях» в его самом очевидном и общем смысле и применить его к действиям людей или к социальным реальностям, то это выражение может означать факт опоры на точную информацию о пертинентных данных, на здравые знания о структуре и функционировании реальностей, о которых идёт речь, на адекватное владение «ноу-хау» касательно процедур достижения поставленных целей, а не просто следование предвзятым идеям, преследование односторонних целей и опора на неадекватные средства. Короче говоря, это понятие соответствовало бы представлению о «рациональном» образе действий в противоположность стилю поведения, основанному на принятии желаемого за действительность, который можно было бы назвать «импульсивным», «произвольным», «обманчивым». Этот общий смысл, однако, слишком туманен и тривиально приемлем в качестве некоего регулятивного идеала для человеческих действий и социальной практики, и, конечно, не заслуживает создания новой терминологии, такой как «основанный на знаниях». Поэтому нам нужно более внимательно проанализировать, в каких контекстах было выработано это понятие, чтобы увидеть, в какой степени его можно обобщить до идеи общества, основанного на знаниях.

Лиссабонский процесс

Если мы не стремимся к скрупулёзной филологической аккуратности (то есть если нам не интересно, когда выражение «общество, основанное на знаниях» было употреблено буквально в первый раз), а скорее хотим узнать, когда эта «модель» общества была впервые всерьёз ему предложена, то, вероятно, будет правильно указать на историческое заседание Европейского Совета, состоявшееся в Лиссабоне в марте 2000 года. На этой встрече лидеры Европейского Союза признали, что экономика старого континента нуждается в глубокой модернизации, чтобы конкурировать с США и другими основными игроками на мировой сцене, и поставили перед ЕС амбициозную цель: стать к 2010 году «самой конкурентоспособной и динамичной основанной на знаниях экономикой в мире, способной на устойчивый рост со всё большим количеством все лучших рабочих мест и со всё большей социальной сплочённостью».

В этой декларации говорится об основанной на знаниях экономике, но можно сказать, что эта экономика является средством достижения достаточно общих социальных целей, таких как устойчивый рост, лучшие рабочие места, социальная сплочённость. Эти термины выражают тот факт, что европейские лидеры (и европейские граждане вообще) осознают ещё одно обстоятельство, а именно то, какое огромное достояние представляют собой различные системы социального обеспечения, созданные европейскими странами, которые дают им возможность сделать более терпимыми страдания, причиняемые структурными и социальными переменами. Конечно, эти системы социального обеспечения (очевидно, очень дорогие) надо «модернизировать», но именно ради их «поддержания», то есть не просто урезав расходы на них, но и не допуская снижения их уровня ниже того порога, за которым оказалась бы под угрозой «социальная сплочённость».

Для достижения столь амбициозной цели была выработана подробная стратегия, которая в основном включала научные исследования, распространение образования, профессиональное обучение, возрастающее использование Интернета и онлайнового бизнеса. Однако эта «лиссабонская стратегия» не принесла ожидаемых результатов, и уже в 2006 году Европейский Совет был вынужден скорректировать её, сосредоточиваясь на росте и рабочих местах, то есть на экономических целях, в значительной мере недостигнутых. Не отказываясь от упомянутых выше общих социальных целей, Европейский Совет рекомендовал продолжать концентрировать усилия в основном на улучшении экономических показателей через инновации и повышение квалификации. Поэтому государства — члены ЕС решили больше вкладывать в исследования и инновации, расширять либерализацию и реформы финансовых рынков и систем социального обеспечения.

Ясно, что все эти меры имеют по существу экономическую природу, а также что исследования и инновации мыслятся как направленные на стимулирование экономики. Именно это понимание вдохновило планы на шестилетний бюджетный период с 2007 по 2013 год, в которых вызов глобализации открыто упоминается как условие, требующее от европейской экономики большей конкурентоспособности («Союз намерен ответить на глобализацию, сделав европейскую экономику более конкурентоспособной (либерализация телекоммуникаций, служб и энергетики)»). Общие цели, характеризующие «европейскую модель», не были забыты (Союз «стремится совместить потребность в росте и конкурентоспособности с целями социальной сплочённости и устойчивого развития, составляющие сердцевину европейской модели»). Однако, когда дело доходит до конкретных мер, вновь проявляется подход, ориентированный на экономику («структурные фонды ЕС будут расходовать больше на обучение, инновации и исследования в бюджетный период 2007–2013 годов»).

Изложенные замечания не следует воспринимать как радикальную критику предложенных стратегий, поскольку никто не может игнорировать две великие перемены, начавшие преобразовывать не только экономику, но и повседневную жизнь во всём мире уже с 1960-х годов. Речь идёт о возникновении глобальной экономики (поскольку национальные экономики стали все более взаимозависимыми) и о стремительном ускорении технологической революции (особенно благодаря Интернету и новым информационным и коммуникационным технологиям). Поэтому вызов этих двух эпохальных перемен был и остаётся фундаментальной проблемой планирования любого будущего общества. Остаётся, однако, открытым вопрос, могут ли экономические подходы, меры и стратегии быть достаточными для адекватного ответа на такой вызов.

Декларация Санто-Доминго

Выражение «общество, основанное на знаниях», не встречающееся буквально в упомянутых выше документах Европейского Союза, открыто появляется в заглавии официального документа сравнимой международной значимости, принятого в этот самый период. Действительно, Организация Американских Государств (ОАГ), включающая все страны обеих Америк, приняла подробный документ, известный как «Декларация Санто-Доминго», поскольку он был принят министрами иностранных дел государств-членов на Генеральной Ассамблее ОАГ в Санто-Доминго в 2006 году. Название этой декларации красноречиво («Хорошее управление и развитие общества, основанного на знаниях») и заслуживает некоторых комментариев. С формальной точки зрения, она адресована народам Америк, и действительно в ней говорится, что «развитие и равный и всеобщий доступ к обществу, основанному на знаниях, составляет и вызов, и возможность, помогающие нам преследовать общие социальные, экономические и политические цели стран обеих Америк».

Однако не следует упускать из виду, что в декларации говорится об обществе, основанном на знаниях, как о такой форме общества, которая однозначно определена и вдобавок представляет собой идеальный образец, который должен быть реализован, чтобы поставленные социальные, экономические и политические цели могли быть достигнуты. Другими словами, общество, основанное на знаниях, выступает в этом коротком пассаже как некоторого рода «прескриптивная» модель, хотя и в зависимом смысле (то есть только если смутно упомянутые «общие цели» будут приняты). Очевидно, хотелось бы знать «дескриптивное» содержание этой модели, однако среди многих страниц этой декларации описание общества, основанного на знаниях, не представлено. Конечно, много раз даются ссылки на предшествующие документы ОАГ и других международных организаций, на признание таких ценностей, как демократия, устойчивое развитие, социальная справедливость, прозрачность, и так далее, но единственная конкретная характеристика общества, основанного на знаниях, постоянно отмечаемая в декларации, это ИКТ, то есть информационная и коммуникационная технология, продвижение которой в разных странах представляется как самое эффективное средство преодоления «цифрового разрыва» и устранения существующих в них неравенства и отсталости.

Короче говоря, общество, основанное на знаниях рассматривается как очевидное понятие, однако, к сожалению, это не так, и мы ничего не выиграем, если рассмотрим удивительно короткое и туманное определение, которое можно найти на сайте ОАГ: «Общество, основанное на знаниях, означает такой тип общества, который необходим для того, чтобы быть конкурентоспособным и добиваться успеха в изменяющейся экономической и политической динамике современного мира. Оно означает общество высокообразованное и потому опирающееся на знания своих граждан для стимулирования инноваций, предпринимательства и динамизма экономики этого общества». Можно было бы надеяться найти более существенные характеристики в более специальных и пространных публикациях, например в часто цитируемой книге «Общества знания: информационная технология для устойчивого развития» (Knowledge Societies: Information Technology for Sustainable Development), изданной для Комиссии ООН по науке и технологии для развития Р. Мэнселлом и Ю. Уэном (R. Mansell and U. When (Oxford, Oxford University Press, 1998). Однако и в этой публикации мы не находим никакого определения общества знания, а только подробное описание и защиту ИКТ.

У такого узкого понимания есть своё оправдание: оно в определённой степени явилось результатом анализа «восточноазиатского опыта», то есть поразительного экономического развития таких стран, как Япония, Китай, Тайвань, Сингапур, Южная Корея в 1970–1980-х годах, развития, рассматривавшегося как результат общего высокотехнологичного образования, особенно в секторах информационной и коммуникационной технологии, а также искусного применения этих «знаний» в управлении экономикой. Это объяснение помогает нам понять односторонний, быть может, акцент на ИКТ как нечто случайное. Не случаен, однако, тот факт, что сама идея общества, основанного на знаниях, сосредоточена, похоже, на экономических измерениях общества, неявным образом принимая как данное то, что наиболее эффективное решение экономических проблем автоматически обеспечит достижение всех целей общества. Вот почему лучшее понимание того, что на самом деле понимается под «обществом, основанном на знании», может быть достигнуто в результате анализа понятия экономики, основанной на знаниях.

Экономика, основанная на знаниях

Концептуальная двузначность

На первый взгляд может показаться, что понятие экономики, основанной на знаниях, является подобластью экономики знаний. На самом деле это последнее понятие может рассматриваться как «экономика знания», в которой знание рассматривается как товар, как продукт, который может быть произведён, обменен, продан в соответствии с моделями экономической деятельности. В другом смысле знание рассматривается скорее как орудие, как всепроникающая демонстрация нематериальных инструментов, использование которых существенно для обеспечения наилучшего действия всех секторов экономики.

Эти два значения можно различать, но не разделять, поскольку любой фактор экономики (а не только знание) обычно играет обе эти роли. Однако второй фактор, кажется, сам собой приходит в голову, когда речь идёт об определении экономики, основанной на знаниях. Однако это различение было бы полезным, если бы мы могли опираться на достаточно ясное определение понятия самой экономики знаний, однако это не так, в чём легко убедиться, обозрев соответствующую литературу, авторы которой иногда скорбят об отсутствии её явного определения (не рискуя, однако, предложить его), либо просто предлагают дескриптивный перечень признаков, обычно разный в разных публикациях. Несколько исторических соображений могут, вероятно, в какой-то степени прояснить дело.

Краткий исторический очерк

A. От Античности до современности:

В тот период, который мы называем «классической Античностью» (практически включавший греческую и римскую цивилизации), проводили различие между otium и negotium: под negotium понималась разного рода экономическая деятельность, тогда как otium не имел отрицательного оттенка праздности, а обозначал статус человека, который имел возможность посвящать себя бескорыстным видам деятельности, таким как чтение, философия, поэзия, изящные искусства, математика, астрономия, целью которых было не производство чего бы то ни было, а просто удовольствие от «созерцания» и внутреннее обогащение собственной личности. Очевидно, только люди, принадлежавшие к зажиточным социальным слоям, могли пользоваться этой привилегией и даже считать неподобающим зарабатывать такой деятельностью деньги (вспомним анекдот о Евклиде, прогнавшем юношу, спросившего у него, как он мог бы получить прибыль от геометрии). Даже обучение первоначально включалось в этот круг — известно, что Сократ и Платон считали морально скандальной практику софистов, требовавших платы за своё преподавание. Здесь речь идёт о чистом знании, очевидно чуждом всяких экономических интересов, но уже в Античности прикладное знание (называемое техне, или «искусством») пользовалось большим уважением, потому что целью его было производство чего-то «на основе» надёжного знания, а не просто практических навыков и тренировки.

Здесь мы уже имеем пример основанной на знаниях производственной деятельности, у которой есть экономическая сторона (в качестве примеров такой деятельности в античных текстах чаще всего упоминаются медицина и архитектура). Это была, однако, очень маленькая часть античной экономики, так что последнюю нельзя считать в целом экономикой, основанной на знаниях. Культивирование занятий первого типа, напротив, считалось отличительным признаком свободных людей, полноправных граждан, принимавших участие в открытых обсуждениях по вопросам управления городом-государством. Фактически значительная часть содержания этих дисциплин (от философских дискуссий до поэтических сочинений и театральных пьес) касалась фундаментальных этических проблем, смысла жизни, наилучших способов управления общественной и политической жизнью. Они подпитывали идеи законодателей и политических лидеров, и поэтому им придавалось величайшее значение. Поэтому мы можем сказать, что это были общества, основанные на знаниях без существенной экономики, основанной на знаниях.

В Средние века заповедь христианской церкви запрещала рабский труд по воскресеньям и во время других религиозных праздников, а это потребовало определения такого труда, отличавшего его от свободного труда. Это различение было на первый взгляд социологическим, поскольку рабский труд был трудом рабов или людей, не пользовавшихся полноправным гражданством или «свободами», в то время как свободным трудом называлась деятельность людей, принадлежащих к высшему классу. Принимался во внимание и «обычный труд», которым занимались как рабы, так и свободные. Это обстоятельство ослабляло социологический характер критерия, так что было предложено более чёткое определение: рабскими работами стали те, которые по существу выполнялись телом и предполагали физическое усилие, в то время как свободные работы выполнялись душой (мы сказали бы — разумом). Запрещались только первые, тогда как вторые разрешались, даже если выполнялись за плату.

Это различение отражается в формировании понятия свободных искусств. В Средние века, когда в Европе зародилось высшее образование и представители высших классов начали получать интеллектуальную подготовку для предстоящих карьер и религиозных обязанностей, им приходилось изучать семь «искусств» тривиума (грамматику, риторику и диалектику, или логику) и квадривиума (арифметику, геометрию, астрономию и музыку), прежде чем начинать собственно обучение в университете. Ясно, что эти «искусства» имели интеллектуальную природу и следовали по пути предметов, изучение которых считалось в Античности существенным для свободного гражданина. Неудивительно поэтому, что позднее их назвали свободными искусствами и чётко отличали от механических искусств, охватывавших всё, что мы сейчас называем «бизнесом», в том числе производство материальных продуктов и услуг. Разделение этих двух областей воспринималось как имеющее первостепенное значение с социальной точки зрения: было немыслимо, чтобы представитель аристократии занимался механическим искусством, чем-то совершенно несовместимым с его достоинством.

От позднего Средневековья до раннего Нового времени количество профессий, требовавших интеллектуальной подготовки, значительно возросло: не только врачи и архитекторы, но также и судьи, нотариусы, церковные и гражданские должностные лица стали входить в класс богатых людей, экономическая сила которых поддерживалась специфической компетентностью, или знанием. Поэтому мы можем сказать, что в то время сформировалась некоторая форма экономики, основанной на знаниях, хотя основная доля знаний все ещё была литературного, философского, теологического рода.

B. Современная характеристика:

Посмотрим теперь, с какого места выражение «экономика знаний» стало популярным (хотя и не впервые возникшим): в названии главы 12 книги Питера Друкера «Век прерывности» (Нью-Йорк, 1969), но этот же самый автор за три года до этого в начале книги «Эффективный руководитель» (В других русских изданиях — «Эффективный управляющий». — Прим. пер.) подчеркнул различие между работником физического труда (который работает своими руками и производит материально ощутимые продукты) и работником знаний (который работает головой и производит нематериальные продукты в виде идей, знаний и информации). Легко узнать в этом разделении многовековое различение рабского и свободного труда, исторически нагруженного убеждением, что рабский труд связан с телом, с материальностью, тогда как свободный труд связан с разумом, интеллектом, духовностью, а потому обладает гораздо более высоким достоинством. Нельзя отрицать, что это иерархическое разделение сохранилось до настоящего времени в самых разных культурах и что самой мягкой его формой является общепринятое различение «физического труда» и «умственного труда» (с неявным предположением что последний «выше» первого).

Подлинная новизна состоит в том, что и «физический работник», и «умственный работник» называются «работниками», что тоже явилось результатом исторической эволюции. Самый недавний фактор этой эволюции — последовательное утверждение сначала прав, а затем и достоинства «рабочего класса», характерные для реакции на «социальную несправедливость», сопровождавшую промышленную революцию. Социалистическая мысль и марксизм, за которыми последовали аналогичные тенденции с другими идеологическими и религиозными традициями, постепенно привели к инверсии культурной оценки фигуры работника.

Всего несколько десятилетий назад было нормальным, что доктор, профессор, школьный учитель, адвокат, клерк, бизнесмен, торговец не хотел, чтобы его «смешивали» с рабочими, и даже внутри одной фирмы соблюдалось достаточно чёткие различие между рабочими, служащими, сотрудниками, руководителями, которое проявлялось не только в уровне зарплаты, но и в её названии (зарплата, жалованье, оклад, вознаграждение, не говоря уже о пышных наименованиях, таких как «гонорар», предназначавшихся для выплат юристам или представителям других «свободных профессий»). На практике все это ещё не исчезло, но по крайней мере «прогрессивные» люди признают в принципе, что у всех работников одинаковое достоинство, независимо от конкретного вида выполняемой ими работы, так что они готовы сказать (особенно когда это подсказывается обстоятельствами): «Я тоже работник!»

C. Профессионализация умственной деятельности:

Сократ и Платон считали морально недостойным получать деньги за обучение; однако конкретная ситуация, уже в их время и во всё большей степени в последующие времена, состояла в том, что многие люди «зарабатывали себе на жизнь» преподаванием, поскольку образование стало базовым условием высокого социального статуса, так что преподаватели стали настоящими профессионалами этого дела, которые могли получать деньги за свои услуги, когда предлагали их широкой публике или нанимались в семейство как наставники его детей (как Аристотель, когда был наставником Александра). Что же за товар могли они предложить в обмен за своё содержание? Это было знание, понимаемое не как практически ориентированное ноу-хау (типичное для обучения ремесленных подмастерьев), а как нечто такое, что помогает сделать человека лучше, усилить его нравственные и умственные качества.

Представление о том, что личность социально высокого уровня должна быть «хорошо образованной» и «культурно развитой», в ходе истории стало основным образом мысли людей Запада, и оно объясняет, почему представители низших классов обычно считают образование «социальным лифтом» для своих детей — не только потому, что надеются на него как на условие получения лучшей работы, но и потому, что владение бó льшим знанием рассматривается как признак социального превосходства. Если мы поймём это, мы поймём также, почему люди и семейства высокого социального уровня — принцы, короли, правительства — столетиями «покровительствовали» поэтам, музыкантам, художникам, поддерживали литературу, изящные искусства, чистую науку без какой-либо конкретной «отдачи». В этом образе действий (часто называемым «меценатством» по имени римского вельможи Мецената, друга императора Августа, покровительствовавшего поэтам и художникам) выражалась бескорыстная оценка тех видов общественной деятельности, которые могли принести лишь косвенную «честь» или «гордость» поддерживающим их лицам или институтам, в то время как их «продукция» оставалась непреходящим культурным наследием человечества.

Но когда обучение постепенно социально институционализировалось, особенно с созданием современных университетов, большинство людей, деятельность которых состояла в передаче, создании и распространении знания, стали профессионалами этой деятельности, то есть университетскими профессорами, зарабатывавшими на жизнь деятельностью, организованной в соответствии с системой правил и карьер. Эти институции надо было поддерживать значительными суммами денег, выделяемых обществом (из государственных или же частных источников), и в этом смысле они служат примером экономики знаний в первом из рассмотренных выше смыслов, то есть экономики, поддерживаемой знаниями.

Это знание, однако, рассматривается как чистое и незаинтересованное знание: практически или технологически ориентированное знание специально и мощно поддерживалось, но не в университетах, а в организациях, называемых «политехническими» или «технологическими» институтами. И лишь позднее, во второй половине XIX века, знание, производимое в лабораториях и институтах продвинутых университетов начало питать технические приложения естественных наук, однако самым впечатляющим выходом экономически поддерживаемых университетских институций стал активный прогресс таких дисциплин, как историография, археология, философия, литературоведение, филология, социология, этнология, лингвистика, в которых, как выяснилось, возможно подлинное научное исследование, могут быть получены подлинно научные результаты, могут быть введены высокие стандарты специализации и строгости, причём без каких-либо ожиданий получить от культивирования этого знания какое бы то ни было вознаграждение, кроме совершенствования самого знания.

Мы привели здесь этот очень краткий очерк, чтобы показать на одном простом примере, как большой класс людей, посвящавших себя получению, передаче и распространению знания, превратился в большой класс профессионалов, зарабатывающих на жизнь такой деятельностью, которая в силу этого может называться их работой в самом общем смысле. А это в свою очередь может дать историческое оправдание понятию «работника знаний», уже рассматривавшегося выше. Если мы примем во внимание другие аспекты порождения и распространения знаний, такие как обширная область публикации книг и журналов (это особенно касается областей, не включаемых в университетские структуры, таких как сочинение стихов, романов, эссе), то увидим, что у этих видов знания тоже есть очень значительный рынок, несмотря на их «бесполезность» для любого экономического использования.

D. Понятие «прикладного знания»:

Огромная важность знаний для экономики станет, однако, ещё очевидней, если обратить внимание на знание, ориентированное на экономически полезные приложения в виде продуктов или услуг или в виде интеллектуальных инструментов для управления экономикой в общем смысле. Эта практика, как мы видели, имела место и в прошлой истории Запада, но она стала доминирующей в том, что можно назвать «технологическим веком» западной экономики и, в частности, она лежит в основе идеи экономики, основанной на знаниях. В последние два столетия она приобрела всё возрастающее ускорение и может считаться руководящей линией для рассмотрения стандартного (хотя и несколько грубого) разделения экономической истории нашей цивилизации.

В этой эволюции «доиндустриальная» эра характеризовалась сельскохозяйственной экономикой, в которой основным источником продуктов и богатства был аграрный сектор; затем, в конце XVIII века, началась «индустриальная» эра, которую характеризовала индустриальная экономика, ядром которой был промышленный сектор и которая породила (в конце XX века) экономику массового производства, характерной чертой которой было активное развитие сектора обслуживания. Этот период часто называют «постиндустриальным», поскольку заводы уже не кажутся двигателем экономики, и, особенно в популярной литературе, приход этой экономики истолковывался как конец «индустриального общества». Это, однако, было ошибкой, поскольку технологию нельзя отождествлять с созданием машин, и упадок «мифа о машине» (используя знаменитое выражение Мамфорда) вовсе не означал распада технологической сети, окружающей нашу жизнь, а скорее её усиление, связанное с гораздо более тонкой и всепроникающей технологией, которая, так сказать, «манипулирует» нашими идеями, образом мыслей, предпочтениями, социальными институтами, опираясь на технологию другого рода — технологию информации и коммуникации.

Осознание этой эпохальной перемены привело к понятию экономики знаний, начавшейся в конце XX века, в которой двигателем является так наз. «человеческий капитал», то есть наличие людей, одарённых креативным мышлением, умственными способностями и навыками понимания, использования, манипулирования и создания абстрактных моделей и формальных процедур, которые могут затем быть переведены в программное обеспечение и прилагаться в конкретных секторах благодаря более развитым вычислительным машинам.

Не будет неуместным называть совокупность этих черт «знанием», чтобы подчеркнуть отличие их от усовершенствования материальных артефактов. Правда, конечным выходом этого должно быть обнаружение какой-то технической инновации, делающей определённые продукты или процессы более конкурентоспособными на мировом рынке, на котором функционирует современная экономика. Чтобы победить, или просто выжить в такой глобализованной экономике, общество должно вкладывать деньги в образование — не вообще, а в специфический род образования, то есть в проекты исследования и разработки, в точно ориентированные программы в университетах и лабораториях, где работает или готовится нового рода «специализированная рабочая сила». В отличие от специализированной рабочей силы традиционной индустриальной эры, от этой новой рабочей силы не требуется умений ручного труда или точности в выполнении физических действий, но она должна быть компьютерно грамотной, натренированной в обработке данных, в использовании и придумывании алгоритмов, в нахождении подходящих симуляций. Однако этого недостаточно: чтобы проложить путь к конкретной нужной инновации, необходимо использовать умения компьютерных специалистов, математиков, инженеров, специалистов в области естественных наук, а всё это, опять-таки, — огромный объём знаний, необходимых для подпитки экономики на этой последней стадии её развития.

E. Современное положение:

Изложенные выше соображения позволяют понять ту настойчивость в продвижении ИКТ, которую мы обнаружили, например, в документах Лиссабона и Санто-Доминго и которая подчёркивается, например (чтобы привести ещё один существенный пример) в документах Мирового банка, посвящённых «Знанию для развития». Эта настойчивость «внешнему» наблюдателю кажется односторонней и преувеличенной, но если взглянуть на этот вопрос с более общей точки зрения, то можно увидеть, что это всего лишь пример, в современном мире, исторически постоянного факта: в каждом обществе в определённое время есть обычно определённый сектор знания, который питает самый важный сектор экономического роста (вспомним, например, связь между высоким уровнем развития химической науки в академических учреждениях и первостепенной ролью химической промышленности в экономическом росте Германии в конце 1800-х и начале 1900-х годов).

Сегодня по причинам, адекватно анализируемым и обсуждаемым в специальной литературе, технологии, связанные с обработкой и передачей информации, всё более и более явно выступают как хребет экономического роста, так что вполне логично, что спонтанно возникает большой спрос на знания в этом секторе — спрос, касающийся не всех дисциплин, а только ограниченного круга дисциплин, и даже некоторых ограниченных и специализированных подразделов этих дисциплин. Остаётся, однако, открытым вопрос: «Оправдано ли то, что мы сегодня минимизируем поддержку производства и передачи экономически непродуктивных видов знания?» Мы видели, что эта часть знания в нашей традиции всегда считалась очень ценной. Что, это знание сегодня уже не имеет ценности? Или дигитализованное знание может его «заменить?» Постепенно мы обратимся к этим вопросам.

Было бы малоинтересно описывать ту чётко выделенную, но по существу ограниченную область теоретических и прикладных дисциплин, особенно потому, что, с одной стороны, перечни этих дисциплин явно или неявно имеются в специальной литературе, но, с другой стороны, они могут сильно меняться в зависимости от критериев классификации экономик знания (совершенно очевидное следствие достаточно нечёткого определения экономики знаний, на что мы уже указывали).

Однако кое-что интересное можно извлечь из размышлений о том, какого рода знание, как можно ожидать, будет представлять интерес для экономики знаний, и к этому у нас уже есть несколько ключей в характеристиках современного общества знания, о которых мы уже упоминали. Все они делают упор на ИКТ и вообще на «дигитализацию» и компьютеризацию процессов самого разного типа. Знание, которое они ценят, это, с одной стороны, дигитализуемое знание, а с другой стороны — знание о наилучшем способе дигитализации знания. Уже на этой стадии у нас есть несколько идей: центральная проблема — представление знания посредством цифровых устройств, откуда вытекает проблема хранения, поиска, передачи, использования этого знания почти автоматическим образом, либо путём «консультации» с компьютерами, либо воплощая это знание путём соответствующего моделирования в определённом производственном процессе. Короче говоря, идею экономики знания можно, с хорошим приближением, перевести в проект экономики, опирающейся на системы, основанные на знаниях, а это нельзя считать совершенно неисследованной областью. Краткий обзор её может дать полезные элементы для нашего обсуждения.

Системы, основанные на знаниях

Эти системы составляют часть обширной области искусственного интеллекта, и уже это показывает, что подход, взгляд, вдохновляющий их создание, есть подход по существу инженерный, и в настоящее время инженерия знаний есть комплексная дисциплина, цель которой — интегрировать знания в компьютерные системы. Как и в любой ветви инженерного дела, цель эта не абстрактная, а ориентирована на конкретную цель, и цель эта — не изготовление сложных артефактов и не улучшение конкретной практики, а предложение инструментов для решения сложных проблем, обычно требующих высокого уровня человеческой экспертизы. Слова, выделенные курсивом, уже указывают на некоторые специфические разделы, такие как «решение проблем» и «экспертные системы», а дальнейший анализ показывает, что «проблемы», которые мы хотим решать с помощью этих систем, это не чрезвычайно трудные интеллектуальные проблемы (такие, например, как проблема континуума в теории множеств), а практические проблемы принятия решений в сложных ситуациях. Следовательно, «интеллектуальная» поддержка решений — ещё одна классическая область этой инженерии.

Но теперь интуитивную идею интеллектуальной поддержки надо сделать более явной, и мы уже сказали, что она соответствует идее высокого уровня человеческой экспертизы, которая, очевидно, является лингвистической основой понятия экспертных систем. Поэтому мы не слишком сузим понятие систем, основанных на знаниях, если приравняем его к понятию экспертных систем, а преимущество этого сужения состоит в том, что это последнее понятие обозначает достаточно хорошо определённую область исследований и приложений. Если мы хотим избежать их полного отождествления, можно сказать, что системы, основанные на знаниях, это те, в которых технология экспертных систем встроена в рамки принятия решений (и это, в свою очередь, звучит вполне правдоподобно, поскольку теория принятия решений развилась как формализованная дисциплина, для которой разрабатывались специфические алгоритмы). Говоря конкретно, это означает опору на конкретную кодификацию знаний и вывод из неё руководящих указаний для принятия решений. На этом пути мы возвращаемся в обширную область инженерии знаний, для которой характерно взаимодействие между теоретическими идеями и практическими процессами, связанными с обеспечением документальной фиксации знаний и связей логической импликации (таких как фреймы, скрипты (сценарии), правила типа «если-то», и так далее). Грубо говоря, всё это — технологии создания базы знаний, механизмы приобретения знаний (самообучения) и механизмы вывода.

Более того, не следует упускать из виду, что такие системы всегда создаются для предложения «интеллектуальных решений» только в узкой области: типичными примерами областей применения экспертных систем служат медицинская диагностика, финансовый анализ, планирование заводской продукции и подобные им весьма специализированные области. Фактически центром «базы знаний» экспертной системы является область знания, которая в нормальном случае пополняется и актуализируется экспертами-людьми, узкими специалистами в конкретной проблемной области, — база, которая образована не разрозненными порциями информации, но может включать эвристики или вероятности, а также быть закодированной в виде правил «если-то». Когда исследуется определённая проблема, описание её должно быть корректно подготовлено экспертами-людьми для ввода в «рассуждающий механизм» системы (иногда называемый «машиной вывода»). Этот механизм извлекает из базы знаний пертинентную информацию, которая затем обрабатывается самим механизмом рассуждений, выходом которого является анализ проблемы вместе с его обоснованием.

Из этого очень краткого и отрывочного описания ясно, что экспертные системы на самом деле не «заменяют» экспертов-людей, компетентность и интеллектуальная деятельность необходимы как минимум для наполнения базы знаний и правильного описания проблемы; так что они служат полезными инструментами, помогающими людям в различных видах деятельности. Они разделяют с машинами некоторые тривиальные прагматические преимущества (например, они не устают и не болеют, не уходят в отпуск, не просят повышения зарплаты), и вдобавок выполняют роль хранителей специализированного знания (подобно энциклопедиям, трактатам, учебникам, журнальным статьям, и так далее), вооружённых инструментами поиска пертинентной информации (подобными указателям, перекрестным ссылкам, библиографиям), а также определёнными общими методами отбора и организации найденного знания.

Это дополнение к обычным машинам можно разделить на две части: одну из них можно назвать материалом в том смысле, что она соответствует материальным объектам, таким как энциклопедии или книги (это знание не напечатано на бумаге, а закодировано и хранится в электронных физических объектах), а другая соответствует умственной деятельности человека, такой как обращение к энциклопедии, поиск, отбор и организация собранной таким образом информации с использованием определённых стандартных методов, таких как указатели, перекрестные ссылки, и так далее.

Для обеих этих частей очевидны преимущества в терминах эффективности, подобные тем, которыми обладают традиционные машины: одна-единственная машина может, например, за тридцать минут произвести определённый вполне конкретный результат, для получения которого двадцать рабочих должны были бы потратить десять дней; или некоторая машина может достигнуть такой точности в изготовлении материального предмета, которой не мог бы достичь никакой специализированный и искусный рабочий, используя свои руки и ручные инструменты.

Аналогичным образом в базе знаний экспертной системы её пользователи получают в своё распоряжение, не выходя из комнаты, содержание специализированной библиотеки, непрерывно пополняемое, обновляемое, классифицируемое и организованное, сберегая тем самым время и энергию сотен учёных-специалистов, которым в прошлом пришлось бы провести собственные исследования, передать их по малоэффективным каналам, провести ограниченные частные консультации с немногими коллегами и так далее. Всё это — рутинные операции, не требующие никакой особой умственной одарённости, но необходимые для обеспечения высокого качества исследований. Они элементарны и столь же стереотипны, как математические расчёты. Однако при всём этом многие математические проблемы считались в прошлом неразрешимыми, поскольку требовали (как утверждалось) вычислительной работы математика на полный рабочий день в течение двухсот лет, теперь же благодаря использованию быстродействующих компьютеров эти вычисления можно выполнить за несколько минут. Поэтому в принципе неудивительно, что и другие виды умственных операций, вдобавок к математическим расчётам и логическим выводам, выполнявшимся традиционными компьютерами, могут выполняться более продвинутыми вычислительными системами, такими как экспертные системы.

Эмулирование и симулирование

Довольно широко распространено мнение, что экспертные системы, помимо их практической ценности как эффективных инструментов в нескольких узких областях применения, имеют также общую спекулятивную (или чисто когнитивную) ценность, поскольку существенно способствуют пониманию нами методов человеческого рассуждения. Это мнение отчасти верно (и это объясняет, почему эти системы часто принимаются во внимание в философии разума (mind) и в когнитивных науках), однако за ним могут скрываться некоторые двусмысленности, присущие искусственному интеллекту (подобластью которого являются экспертные системы). Чтобы ясно понять эту проблему, надо иметь в виду, что искусственный интеллект есть по существу ветвь инженерии и, следовательно, его инструменты, методы и цели относятся к инженерии.

Общая цель инженерии — создавать «машины» в самом широком смысле этого слова, способные выполнять определённые специфические операции. Операции, в свою очередь, определяются как процедуры, которые, если в качестве входа дано некоторое «положение дел в мире», производят в качестве выхода другое хорошо определённое положение дел в мире, причём независимо от того, каким образом осуществлён этот переход, и от того, какой предмет производит эту операцию. В частности, если одна машина выполняет эту операцию более эффективно, чем другая, это всегда происходит потому, что первая машина выполняет одну и ту же операцию по-другому и благодаря другому устройству.

Следовательно, общая цель инженерного дела — улучшать выполнение существующих операций, создавая новые, более эффективные машины (которые по разным причинам отличаются от уже существующих машин), или изобретать новые машины для выполнения ранее технически не реализовавшихся операций. Это может касаться, в частности, материальных операций, ранее «естественно» выполнявшихся людьми, но также и «ментальных» операций, если только они явно определены как операции, а не как ментальные функции.

Что это означает? Рассмотрим, например, операцию умножения двух натуральных чисел, определённую как сложение слагаемых, равных первому множителю, повторённому столько раз, сколько обозначено вторым множителем. Когда дети начинают изучать арифметику, они выполняют умножение, действуя в соответствии с этим определением, но вскоре им приходится заучивать на память данные «таблицы» базовых умножений и в конце концов выучить довольно сложную вычислительную процедуру, требующую выполнения некоторых правил, в которой нет уже и следа исходного определения этой операции. Умножение чисел обычно рассматривается как ментальная, или мыслительная, операция, но на самом деле для неё требуется некоторая материальная поддержка (такая, как запись цифр на бумаге и манипулирование этими знаками по определённым правилам). Поэтому мыслительная операция умножение двух чисел уже может выполняться по крайней мере двумя разными только что описанными операциями типа «карандаш и бумага, но также и с использованием счетов, старинным механическим кассовым аппаратом, одним из самых ранних электромагнитных компьютеров, одним из новейших цифровых компьютеров: операция остаётся той же самой, с двумя числами в качестве входов и одним точным числом в качестве выхода, или результата, но способ получения этого результата разный в этих разных случаях, а также инструменты, артефакты, используемые для получения этого результата, весьма различны.

Это — предельно общее замечание, и если рассматривать инженерию, инженерное дело как обширную область, занимающуюся проектированием и созданием сложных артефактов (машин), то легко понять, что всякое усовершенствование эффективности существующих артефактов, как и изобретение новых артефактов для выполнения операций (материальных или мыслительных), опирается на теоретическое и технологическое знание, специфическое для инженерии. Это знание включает прежде всего естественные науки, некоторые специальные разделы математики и логики, теорию информации и множество технологических ноу-хау. Понимание человеческих рассуждений играет здесь лишь маргинальную роль, в том смысле, что не слишком вероятно (по только что рассмотренным причинам), что если мы обнаружим некоторую схему человеческого способа рассуждения, эту схему можно будет с пользой имитировать на компьютере, хотя она может быть полезной как возможное эвристическое подспорье для проектирования чего-то технологически эффективного.

Говоря вообще, можно сказать, что цель технологии (в частности, инженерии) не подражание природе (или, как сейчас говорят, её симулирование), а её эмулирование в некоторых специфических и узких проявлениях. Эмулировать — значит попытаться сделать лучше, эффективнее, и на самом деле артефакты, создаваемые инженерией, эффективнее природных агентов в выполнении конкретных операций, для выполнения которых они спроектированы, и это верно и известно и в отношении мыслительных операций человека. Симуляция человеческого рассуждения не собственная цель искусственного интеллекта и экспертных систем, хотя иногда они могут служить орудием нахождения новых технологических решений некоторой технологической проблемы.

И всё-таки симуляция мыслительной деятельности человека может представлять интерес для понимания этой деятельности, поскольку она создаёт возможные модели последней, а создание моделей есть нормальная практика науки. И потому нормально также, что когнитивные науки серьёзно относятся к результатам исследования искусственного интеллекта и экспертных систем как к гипотетическому описанию реального функционирования, скажем для краткости, разума.

Не следует, однако, забывать два капитальных факта:

1. Гипотезы надо проверять непосредственно в той области, которая является предметом исследования, а в нашем случае это значит, что исследователь должен точно указать ментальные соответствия структур, отношений, функций, присутствующих в физической модели. Это вряд ли можно сделать, и сказать, что мыслительная деятельность и ментальные состояния — явления того же рода, что явления и состояния экспертной системы, это просто произвольный редукционистский ход, обычный в некоторых направлениях философии разума, но мы уже подчёркивали, что тождество операций не влечёт тождества способов её выполнения и природы её операторов.
2. Симуляция, как мы видели, может относиться только к операциям, то есть к преобразованиям положения дел во «внешнем мире». Однако, многие виды человеческой деятельности, в частности умственной деятельности, не вызывают никаких изменений во внешнем мире, а изменяют субъекта, усиливают его, делают его лучше или хуже, преобразуют его «внутренний мир». Эти действия нельзя перевести в операции и потому невозможно симулировать. Короче говоря, мы можем сказать, что это такие операции, в которых на разных уровнях присутствует интенциональность. Осознание этого факта говорит нам, что экспертные системы не могут симулировать эту важную часть, или аспект, мыслительной деятельности человека, включая рассуждение, и в результате, что существует существенное ограничение возможности предлагать этого рода «модели» как модели ментальных измерений человека в целом.

Взвешенная оценка

Дух и цель нашего довольно подробного анализа истинного значения систем, основанных на знаниях, экспертных систем и искусственного интеллекта не в утверждении, что они на самом деле не интеллектуальные или не экспертные и не обладают реальным знанием. Мы просто хотели подчеркнуть, что эти понятия имеют аналоговый смысл, так что их следует употреблять, критически осознавая те сходства и различия, которые им присущи, когда их применяют к области технологических артефактов и «соответствующих» видов человеческой деятельности.

В частности, осознание этого может помочь избежать не слишком необычной претензии на то, что эти средства заменили человеческий интеллект, знание или экспертизу. Если бы это было верно, продвижение таких искусственных систем означало бы прогрессирующее ухудшение качества человеческих существ, поскольку их интеллектуальные возможности показались бы почти бесполезными и не заслуживающими поддержания, поскольку машины могли бы заменить их с большей эффективностью.

Против этого можно было бы немедленно возразить, например, что создание, проверка и поддержание базы знаний требует настоящего искусства, для которого нужен высокий уровень (человеческого) интеллекта, не говоря уже о необходимости пополнять её непрерывным вводом знаний, добываемых людьми-экспертами. Этот аспект, однако, не нуждается в особом обосновании, поскольку все согласны, что инженерия и технология — такие области, в которых нужны интеллект, креативность, изобретательность и другие умственные дарования. Вопрос не совсем об этом, а о том, является ли единственно ценным видом интеллекта, или по крайней мере таким, который заслуживает поощрения в наших обществах, именно такой технологически реализованный интеллект.

Мы вернёмся к этому вопросу позднее, а сейчас мы хотим вернуться к вопросу о «замене» мыслительных действий системами, основанными на знаниях. В каком-то смысле верно, что такая замена имеет место, но её следует ограничить такими операциями, в которых степень эмуляции умственных способностей человека действительно исключительно велика, а точнее — настолько велика, что человеческий разум, лишённый «помощи», не мог бы добиться соответствующих результатов. Не заходя слишком далеко, достаточно подумать о том, что современный компьютер легко может решить за несколько минут систему математических уравнений, которую человек-математик, работая в одиночку, не мог бы решить за всю свою жизнь. Из этого, однако, не следует, что образованный человек может теперь быть избавлен он необходимости владеть некоторыми личными математическими умениями в области вычислений. К сожалению, однако, становится всё более частым то, что молодые люди очень слабы в «вычислениях в уме», столь обычных ещё пару поколений назад, просто потому, что они могут в любой момент прибегнуть к карманному калькулятору, обычно встроенному в их мобильный телефон.

Это всего лишь один пример общего явления — распространение технических средств поощряет забвение многих человеческих способностей, понемногу «атрофирующихся», а это серьёзная потеря для человечества. Отсюда надлежит сделать вывод, что мы не должны пренебрегать культивированием тех общих умений и способностей, которые не ориентированы непосредственно на специальное применение, а просто вносят вклад в формирование интеллектуально зрелой личности. Другими словами, (законное) продвижение экспертных систем не должно вытеснять из виду тот факт, что они являются и должны оставаться инструментами для приобретения человеческих знаний и ориентации человеческих решений, но не могут заменить интуиции (insight) (математической, экономической, управленческой и так далее), в рамках которой они могут проявлять свою полезную функцию. Эта интуиция как раз и есть то нечто, которое нельзя перевести в операции и потому нельзя заменить эмулированием систем, но которое должно терпеливо воспитываться личным энтузиазмом, тренировкой и размышлением.

Кстати, доступность развитых и усовершенствованных инструментов не может избавить от необходимости опираться на гораздо более всеобъемлющую форму стратегического «интеллекта» или даже ещё более глубокой «мудрости», о чём может говорить тот факт, что именно те страны Восточной Азии, которые (благодаря своему исключительному экономическому росту) вдохновили проекты программы общества, основанного на знаниях, постиг через несколько лет очень глубокий экономический кризис, причины которого все ещё остаются предметом ожесточённых споров. Не говоря уже о гораздо более общем экономическом кризисе, постигшем недавно весь мир, начиная с Соединённых Штатов, то есть страны, где высоко ценят ИКТ. Кризис, в котором не нехватка передовых и математически надёжных экономических теорий (в течение ряда лет у нас были Нобелевские лауреаты по экономике), и не нехватка сложных симуляций и компьютерного моделирования, а отсутствие чувства личной ответственности и моральной устойчивости крупных финансовых менеджеров лежали в основе гигантских экономических потрясений.

Это приводит нас к осознанию того, что есть обширная область факторов частной и общественной жизни, таких как ценности, нравственные принципы, идеалы, модели того, каким должен быть хороший гражданин, справедливое общество, равномерное распределение благ и возможностей, стандарт жизни, совместимой с человеческим достоинством, уважение к фундаментальным правам человека, которые невозможно вместить в рамки каких-либо технологических инструкций.

Эти факторы, однако, не просто дело личных сентиментальных предпочтений или склонностей. Напротив, они всегда были наиболее характерными признаками внутренней сущности и глобальной цельности всякой культуры и цивилизации на протяжении всей истории человечества. Их можно изучать, исследовать, критически оценивать и обсуждать, сопоставлять друг с другом, оценивать в их социо-экономическом контексте и с точки зрения возможности их межкультурной значимости или даже сверхисторического назначения. Более того, они могут выражаться в разных формах — от страниц философа до истории, рассказанной в романе, до лирического выражения в поэме или небольшом стихотворении, в многогранных формах пластических и изобразительных искусств, до музыки, не говоря уже о великих глобальных мировоззрениях и истолкованиях человеческой жизни, представленных различными религиями.

Всё это, и гораздо больше, составляет необъятную область знания, и знакомство с этим знанием, с его богатым содержанием вносит вклад в приобретение вышеупомянутых «факторов», аналогично, скажем, приобретению знания математики, которое человек приобретает, изучая и применяя математику. Это сравнение не неуместно, поскольку обширная область знания, о которой мы сейчас говорим, традиционно расчленялась на большое число специфических дисциплин, которые мы только для краткости можем объединить под общим и достаточно неопределённым наименованием «гуманитарные науки и изящные искусства». Эти дисциплины в течение столетий включались в учебные планы школ разного уровня, университетских факультетов, академий и научных институтов, но сегодня они не входят в образ общества, «основанного на знаниях», а потому имеют тенденцию лишаться поддержки, предоставляемой общественными институтами, особенно когда денег начинает не хватать. Когда представляется необходимым «срезать» государственные бюджеты, урезаются прежде всего «непродуктивные» секторы, не влияющие непосредственно на экономический рост.

Важность бесполезного

В нашем перечне дисциплин, не включаемых в строгом смысле в постулат ИКТ, но тем не менее считающихся заслуживающими институциональной общественной поддержки, мы не упомянули исследований, касающихся права, управления и вообще широкого спектра того, что на Западе принято называть «профессиями». Причина, по которой ими нельзя пренебрегать или ужимать их, состоит в том, что они необходимы для функционирования «общественной машины» и в этом смысле занимаются специализированными «технологиями», которые нужно изучать и применять на практике. С этой точки зрения они подобны техническому обучению и даже могут быть включены в экономическую деятельность в качестве особого сектора «услуг».

Действительно, обычно говорят, например, что эффективное применение законов и эффективная бюрократия входят в число «услуг», которое хорошо функционирующее государство должно быть способно обеспечивать своим гражданам. Следовательно, можно сказать, что современная ментальность имеет тенденцию приписывать ценность только знаниям или таким видам деятельности, которые «полезны», по крайней мере потенциально. Так, например, занятия чистой математикой, хотя и считаются деятельностью второго ранга, могут быть терпимы, поскольку в близком будущем они могут породить некоторые полезные приложения.

Но чего можем мы ждать от литературы или философии? Можно сказать, например, что некоторые грубейшие ошибки в международной политике в недавние годы основывались на глубоком незнании конкретных культурных характеристик населения соответствующих стран и ситуации в них. Политики, совершившее эти ошибки, никогда не признá ют, однако, это «наивное» объяснение, а будут искать объяснений военных, экономических или политических. Аналогично, следует понять, что великие вызовы, перед лицом которых будет стоять мир в предстоящие годы вследствие глобализации, потребуют для своего разрешения гораздо лучшего понимания культурных различий (и связанных с этим исторических, философских, религиозных и социальных знаний), а не только стремления к росту доходов на душу населения, ожидаемому от продвижения политики ИКТ в мировом масштабе.

Мы хотим теперь обратиться к гораздо более радикальному вопросу: если нечто является ценным потому, что оно полезно для достижения определённой цели Х, мы должны сказать, что само Х должно иметь ценность, и мы можем повторить это рассуждение. Но не бесконечно, потому что после нескольких шагов нам придётся признать, что некоторая цель ценна сама по себе, то есть не будучи полезной ни для чего другого. Это замечание высказывалось не раз в истории философии, но его очень легко подтвердить и в повседневной жизни. Например, некто может накопить огромное количество денег, и мы просим, для какой цели он это делает. Ответом может быть — чтобы купить роскошную квартиру, роскошные автомобили, дорогие драгоценности и так далее.

Но зачем всё это? Потому что это символы статуса, а он хочет продемонстрировать свой высокий социальный статус. В конце концов мы спросим: «А какая польза от демонстрации высокого социального статуса?» На этом этапе ответ может быть: «Для гордости, для личного удовлетворения» или что-то в этом роде, то есть нечто такое, что для данного человека ценно само по себе. Такого же рода ответы могут касаться бесчисленных видов нормальной деятельности; «Почему ты слушаешь музыку?» «Потому что она мне нравится». «Почему ты читаешь этот роман?» «Потому что мне это доставляет удовольствие». «Почему ты изучаешь математику?» «Потому что у меня страсть к ней».

Это простое рассуждение показывает, что жизнь, целиком посвящённая полезной деятельности, была бы, в конечном счёте, лишена смысла. Должна быть какая-то цель, какое-то состояние, к которым стремятся просто потому, что тот, кто действует, считает их ценными сами по себе, чем-то бесполезным, но ценным. Конечно, в жизни человека будет тем больше смысла, чем разнообразнее и качественнее будут бесполезные цели, преследуемые им, и аристотелевское понятие счастья соответствует идее удовлетворения полного спектра характеристик природы человека (то, что мы сегодня можем выразить понятием самореализации).

Таким образом, мы признали важность бесполезного, но нам следует углубить наш анализ, чтобы не отождествлять поиск бесполезного с занятиями на отдыхе (такими, как катание на велосипеде, прогулки с собакой, игра в шахматы). Этим занимаются, конечно, без определённой цели, просто ради удовольствия, и их можно рекомендовать как способ отдыха от работы и стрессов и как пример «бесполезной» деятельности, но они не совершенствуют личность; они могут улучшить её физическое и психическое состояние, но не «обогатить» её внутренний мир, её ментальные, аффективные, творческие способности, или, одним словом, весь комплекс его личности. Культивирование дисциплин и видов деятельности, о которых шла речь выше, напротив, вносит существенный вклад в это совершенствование и, как мы уже видели, именно поэтому они были поставлены в самый центр образования во всей традиции западной культуры (но также и других культур). Понятие «культурной» личности было понятием личности, «окультурившей» себя самое путём «культивирования» таких дисциплин. Другими словами мы можем сказать, что культивирование этих дисциплин вносило значительный вклад самореализацию личности (это не значит, конечно, что определённая степень самореализации не может и не должна достигаться также и в ходе работы, которой занят человек).

Перейдём теперь от рассмотрения отдельных людей к рассмотрению обществ. Одним из наиболее заметных явлений последних десятилетий является распространение по всему миру интенсивных дискуссий относительно этической оценки развития науки и техники — развития, которое уже не рассматривается как внутренне и безусловно хорошее, но которое надо держать под определённым контролем во избежание порождения им нежелательного ущерба и даже катастроф. Эта оценка касается не научных и технических знаний (оценка которых остаётся целиком в компетенции различных наук и технологий), а действий и практических результатов, сопровождающих приобретение и применение этих знаний. Эта позиция находит своё выражение в определённых ценностных суждениях (в основном этического, политического, экономического, социального, религиозного характера), в которых делается попытка показать, каким должен быть тот или иной аспект или продукт научно-технического прогресса, чтобы быть совместимым с реализацией некоторой ценности. Из этой заботы вытекает всё более и более настойчиво утверждаемая потребность ответственного содействия этому прогрессу, то есть такого содействия, которое уважало бы сложную систему этих ценностей.

Важно подчеркнуть, что ни какая-то отдельная наука или технология, ни вся система техно-науки в целом не может служить основой для таких ценностных суждений по той простой причине, что наука и техника говорят нам о том, каковы вещи, но не о том, какими они должны быть. Эти ценностные суждения должным образом вырабатываются и обосновываются в типично философских областях (таких как этика, аксиология, философская антропология, логика, философия права) совместно с другими дисциплинами, принадлежащими к той области, которую мы назвали «гуманитарными науками». Но как можем мы надеяться, что такие щекотливые и неотложные рассмотрения могут быть проведены адекватно, если именно эти дисциплины находятся в пренебрежении, недооцениваются и почти не поддерживаются?

Следствия этого прискорбного положения дел уже очевидны: эти дискуссии широко распространены и оживлённы, но зачастую поверхностны и путаны (типично для них логически некорректное сочетание научных и философских аргументов). Более того, разные позиции вдохновляются противоположными принципами, что приводит к стычкам вместо сопоставления разумных оснований (reasons), и для споров по самым деликатным вопросам обычна нетерпимость. А эти вопросы, напротив, зачастую нуждаются в мудром регулировании, которое во многих случаях следовало бы закреплять законом. Но как можем мы надеяться получить мудрый закон, если законодатели не имеют серьёзной подготовки по этим вопросам, а общественное мнение ещё более «невежественно», так что им легко манипулировать с помощью средств массовой информации или пропаганды, прикрывающих самые несовместимые интересы?

Заключение

Мораль этой, может быть немного слишком длинной истории, проста: конечно, нам нужно сегодня двигаться к обществу, основанному на знаниях, но при условии, что мы включим в эту «основу» также и те виды знания, которыми, к сожалению, склонны пренебрегать как «бесполезными». Они бесполезны в самом грубом прагматическом смысле, но они драгоценны и неоценимы с более общей точки зрения лучшего общества для нас и наших потомков.

Лучшее — значит общество, не только более процветающее экономически, но прежде всего общество, в котором люди будут получать больше удовлетворения от пользования своими правами и иметь больше свободы от работы, чтобы «заниматься тем, чем им хочется», не только как забавой, чтобы «прийти в себя после работы», а как свободным выбором деятельности, способствующей самореализации. Существуют разнообразные виды такой «добровольной» деятельности, но существенно, чтобы какая-то часть их была доступной и ощущалась желательной для личного самосовершенствования (как чтение книг, посещение театра, концерта или художественной выставки, игра на музыкальном инструменте, изучение иностранного языка, и так далее).

Общество, в котором присутствует сочетание индивидуальных и коллективных ценностей, способных придать жизни смысл, жизнеспособно. Мы предлагаем поощрять эти знания не вместо научно-технических и знаний, порождаемых ИКТ, а наряду с ними и во взаимодействии с ними. Действительно, нынешний и будущий мир глубоко проникнут и останется проникнутым техно-наукой, и именно в этом мире, а не в воображаемом другом мире должны формулироваться ценностные суждения и для которого нам нужно найти и предложить руководящие установки. Мы не можем «направлять» прогресс этого научно-технического мира без глубокого знания о нём. Но с другой стороны мы не можем надеяться направлять его, если не разработаем достаточно глубоко ценности, политические и социальные стратегии, вдохновляющие идеалы, которые могли бы ориентировать наши усилия.

Оглянемся просто на нашу историю: прогресс в признании и осуществлении прав человека (возьмём единственный пример) явился результатом долгой работы размышлений, дискуссий, рефлексии философов и интеллектуалов нескольких поколений, и если взглянуть на последние столетия, характеризующиеся резким ускорением научного и технического прогресса, мы должны будем признать, что это были в то же время столетия великих философов, музыкантов, художников, романистов: два облика нашей цивилизации никогда не развивались независимо, и их согласование должно остаться регулятивным идеалом для проектов нашего будущего.