Вячеслав Леонидович Глазычев:
Проблема массовой культуры

Словосочетание «массовая культура» есть название социального феномена, существование которого, как правило, не подвергается сомнению. Это включённый в культурное обращение с конца 1940-х годов символ, обозначающий как в философской литературе, так и в социальной публицистике квазиочевидное содержание. В роли «доказательства» существования особой «массовой культуры», возможного лишь через подтверждение её качественных отличий от некоей культуры вообще, выступает до настоящего времени убеждение в её существовании и эмпирические иллюстрации этого убеждения: «идолы» и «звезды» досуга, стандартизация обывательского быта, крайняя институционализация общения, etc. Несмотря на то, что представление о «массовой культуре» заимствовано из западной публицистики, высказывается тезис о существовании проблемы «массовой культуры» в социалистическом обществе (например, Кшиштоф Т. Теплитц и Ежи Коссак в Польше ¹). В рамках статьи мы попытаемся определить предмет социально-философского исследования понятия «массовая культура» и его необходимые процедуры.

Поскольку существует обширная зарубежная литература, в той или иной степени посвящённая «массовой культуре», массовым коммуникациям, различным аспектам бытия «массового человека», мы прежде всего должны определить отношение к этой литературе, взятой как целое. Критический разбор отдельных работ представляет собой специальную задачу, и, как мы постараемся показать, она минимально связана с действительным содержанием интересующей нас проблемы. Дополнительная сложность дифференцированного рассмотрения источников заключается в том, что мы сталкиваемся или с работами, где понятие «массовая культура» считается ранее определённым и хорошо известным (Эдгар Моран, Джанни Тоти, Фрэнсис Баркус, Малколм Маггеридж, Вэнс Пэкард и другие, но их труды даже и по интенции не выходят за рамки социальной публицистики); или с книгами, где по крайней мере формально проблема узкомассовой культуры не обсуждается, — Миллс, Фромм, Рисмен, Маркузе.

В работах первой группы есть богатейшая фактография относимых к массовой культуре явлений, но её упорядоченное рассмотрение принципиально не осуществимо без предварительного построения рабочей концепции «массовой культуры». В работах второй группы на различных этических основаниях осуществляются попытки анализа современной буржуазной культуры как целого, при очевидной размытости границ между «массовой культурой» и элитарной, выступающих в совокупности в качестве изоморфной популярной культуры, несущей крайнюю степень отчуждения личности в условиях буржуазного общества, отождествляемого с обществом вообще.

Не сосредоточивая внимания на выборе дефиниции культуры, ни одна из которых до настоящего времени не является общепризнанной, ограничимся фиксацией наличия в обращении символа «массовая культура». Представляется необходимым развести три плоскости рассмотрения феномена культуры, которые в существующей литературе, посвящённой проблеме «массовой культуры», постоянно смешиваются.

Ценностное заполнение, ценностный фонд культуры.

Организм (или механизм) культуры, включающий стереотипные процедуры работы с ценностями.

Аппарат культуры, регулирующий согласование процедур в культурных процессах.

Очевидно, что мы можем показать определённость «массовой культуры» в её отличиях от культуры вообще в том случае, если мы найдём эти отличия в одной или нескольких из названных плоскостей рассмотрения.

Для западноевропейской культуры всего нового времени характерен сложный процесс разрастания ценностного фонда культуры. Эволюционное расширение этого фонда и скачки, связанные с социальными и научно-техническими революциями, вырождение и отмирание одних ценностных систем (связанных, например, с религией или кастовым сознанием классов и групп, исчезнувших с исторической сцены), свёртывание других в символы, обладающие теперь универсальным культурным значением («гуманизм», «искусство», etc), отнюдь не являются прерогативой двадцатого столетия. Конечно, ценностный «бум», вызванный демографическим и научно-техническим скачком последних десятилетий, резко затрудняет ориентацию в культуре и делает невозможным классический энциклопедизм, но видеть в этом процессе основания для противопоставления традиционной культуре некоторой «массовой культуры» вряд ли возможно.

В критической литературе, анализирующей современную «массовую культуру», ясно прослеживается иллюзия относительно того, что внутри подлинной культуры (отождествлённой здесь с сознанием эзотерической культур-элиты) не происходит потребления готовых стереотипов, что составляющие или несущие её личности ориентируют культуру сообразно самостоятельно выработанному мировоззрению. По сути дела, все известные нам попытки противопоставления «массовой культуры» и культуры вообще сводят вопрос к столкновению параллельно существующих ценностных рядов и к обсуждению характера содержательно-предметной наполненности стереотипа.

Всякая творческая деятельность внутри культуры опирается на её ценностный фонд, заимствует из него свой объект и возвращает в него продукт деятельности в виде объекта культурного потребления. Без этой взаимосвязи нормальное функционирование культуры невозможно. Конфликт между специализацией деятельностей и всеобщностью ценностного фонда культуры разрешается всегда только путём пассивного присвоения как единичных продуктов-ценностей, так и целостных систем отнесения или, другими словами, фильтров ценностного сознания.

Иерархия и строение подобных фильтров ценностного сознания, нормирующих не только селекцию ценностей, но и формы такой селекции, это отдельный вопрос. Здесь достаточно заметить, что социализация продукта деятельности, то есть превращение его в культурную ценность, может осуществляться или через так называемое активное потребление (когда заимствуется объект будущей личностной деятельности), или через псевдоактивное потребление (имитирующее первое во имя удовлетворения комплекса приобщённости к творчеству, распространяемого в специфических, кризисных условиях), или, наконец, через собственно пассивное потребление, регулируемое социокультурной стратификацией общества.

Потенциально целостный ценностный фонд культуры через осознанное или неосознанное присвоение фильтров ценностного сознания реально дифференцируется на ценностные ряды, соответствующие культурно определённым слоям и группам. Нам важно уже здесь подчеркнуть, что ситуация присвоения целостных систем отнесения — фильтров, через которые осуществляется «личностное» отношение к фактам культуры, является атрибутом культуры независимо от формального её членения на массовую (популярную) и культуру вообще (элитарную, или «подлинную»), что любое их противопоставление не имеет под собой достаточных оснований. Такое противопоставление имеет относительный смысл лишь на уровне сопоставления содержательного заполнения ценностных рядов, отобранных из единого фонда культуры; псевдоактивное потребление определяет собой «элитарную культуру», пассивное в чистом виде — популярную. Здесь возможны и необходимы специальные эмпирические исследования внутренней стратификации этих систем, символизованных в первом случае через «экзистенциализм» или «минимал-арт», а во втором — через «бондизм», «диснейленд» или «дриим-кар». Но к проблеме «массовой культуры» эти внутренние членения внутри современной буржуазной культуры практически не имеют отношения.

Характерная для следовавшего за Первой мировой войной периода массификация культурных процессов и активное внедрение в общественную жизнь и сознание всепроникающих средств массовых коммуникаций создают в глазах либерально-интеллигентских критиков современной капиталистической культуры иллюзию появления на её сцене качественно нового «человека массы». Относительная демократизация культуры, связанная (прежде всего через расширение системы образования и стандартизованные формы досуга) с включением в её сферу огромных человеческих масс, ранее вообще игнорировавшихся, гомогенность культурных процессов начинают рассматриваться в западной литературе как разрушение культуры. Действительно, происходящее размывание границ между «избранными» и «публикой» предстаёт в глазах традиционных представителей первой в извращённом виде — не как разрушение культурно-кастовых границ, а якобы как крушение надежд на усвоение обществом в целом абстрактно гуманистического идеала культуры. Эмоциональная реакция современной буржуазной культур-элиты на эти процессы является основным двигателем механизма обличений в адрес «современной массовой культуры», откровенно выражающих страх перед разрушением эзотеризма узкого культурного слоя, считающего себя носителем и хранителем культуры вообще. Мы вернёмся к этому феномену в конце рассуждения, сейчас нам важно зафиксировать, что охранительная тенденция в оценке явлений культуры необходимо приводит к тому, что акцент все более явно переносится с деятельности на её продукт, то есть на ценность потребительскую.

Если остановиться на этой грани обсуждения «массовой культуры», которую никогда не преступают её либеральные критики, то ни в уровне ценностного заполнения культуры, ни в уровне её механизмов нельзя обнаружить присутствия особого феномена массовой культуры. В этом случае его возникновение должно отнести за счёт болезненно извращённого сознания буржуазной интеллигенции.

Однако если сделать дальнейший шаг, перейдя к обсуждению аппарата культуры, то мы действительно получаем некоторую возможность оценить качественно новые процессы перехода механизма буржуазной культуры в новое состояние, лишь искажённо отражающееся в либеральной критической литературе.

Вполне возможно и представляет существенный интерес тонкое историческое исследование становления специализованного аппарата регулирования культурных процессов, связанного с обособлением властвующей элиты в различных социально-экономических формациях, в тех или иных регионах. В докапиталистическом обществе, например, роль такого аппарата выполняли социальные группы, выступающие носителями традиционного ценностного фонда культуры (например, жречество);, или же его функции выполнялись отдельными гениальными личностями, сознательно использовавшими знание механизма культуры в тактических целях ².

Говорить об ускоренном развитии аппарата, преобразующего естественный механизм культуры в искусственно-естественный, можно лишь с момента обособления особой экспертной службы, регулирующей построение ценностных рядов и нормирующей фильтры ценностного сознания. На экспертную службу такого рода возлагается профессиональная задача регулирования постоянной обратной связи между инициирующими силами социальной системы (срастающиеся экономическая, политическая, университетская и военная группы властвующей элиты) и массой потребителей.

Оформление подобной экспертной службы идёт быстрыми темпами начиная с конца кризиса 1929–1932 годов. Если до конца пятидесятых годов это оформление происходило прежде всего в Соединённых Штатах Америки, то к концу шестидесятых резко ускорился аналогичный процесс во всех наиболее экономически развитых капиталистических государствах. Экспертная служба, ещё не отработавшая собственной системы профессионального образования, привлекает пока наиболее квалифицированных специалистов из области коммерческого дизайна (включая рекламу), экономистов, социологов и социопсихологов. Взятая как целое, эта экспертная служба вырабатывает наиболее эффективную стратегию и тактические линии проектирования посредством анализа усреднённых типов потребительских реакций. Одной из наиболее важных характеристик, содержательно объединяющих различные формы профессиональной деятельности в единую экспертную службу, является «фрейдистская» ориентация профессиональной идеологии, где идеалом выступает снятие комплексов, затрудняющих адаптацию индивидуума к окружающей культурной среде. Однако развитие экспертной службы приводит к её внутренней дифференциации и возникновению процессов разделения деятельностей. Анализ этой службы в её социальных функциях и её организационной предметности представляет собой отдельную тему социального исследования. Здесь нам важно указать лишь тот факт, что самоопределение такой службы представляет собой качественно новый феномен, радикально преображающий культурную ситуацию ³.

В современном буржуазном обществе место прямого давления (экономического, пропагандистского) все в большей степени занимает эластичное воздействие на сознание потребителя, опирающееся на его детальную психологическую реконструкцию, предлагающее ему (дифференцированному, конкретному элементу культурной группы, а не «человеку вообще») лишь те ценности, которые, предполагается, он опознает как «свои».

Такой органо-механический тип функционирования культуры, являющейся предметом совокупного воздействия со стороны специального аппарата, регулирующего производство, селекцию, трансляцию и потребление ценностей, мы считаем возможным временно обозначить символом «массовая культура», вынужденно привязываясь к стихийно установившейся международной терминологии. Выделив атрибутивные характеристики «массовой культуры», мы можем ставить вопрос о применимости этого символа или необходимости замещения его другим.

Понимаемая таким образом «массовая культура» обладает действительным качественным отличием от традиционных форм функционирования популярной, или общей, культуры, дифференцированной по культурным стратам в приблизительном соответствии с классово-кастовым членением общества.

Во-первых, механизм культуры впервые рассматривается аппаратом управления капиталистического общества как важное, а в перспективе — как главное средство решения его экономических и идеологических задач в их осознанном единстве. С периферии интересов государственно-монополистических верхов (в качестве престижно-меценатской статьи бюджетных расходов) культура передвигается в центр, становясь ведущим средством всеобщей конформизации массового сознания. Сросшаяся властвующая элита буржуазного общества ищет новых средств управления массовым сознанием, выдвигая тотальный конформизм в качестве жизненно важной практической задачи.

При этом технология тиражирования ценностей, психотехника массовых коммуникаций обеспечивают экспертную службу эффективными средствами реализации.

Во-вторых, «массовая культура» характеризуется всеобщностью, охватывая (при частичном исключении социально деклассированных групп) всю структуру современного буржуазного общества, прежде всего «истеблишмент». Предшествовавшая ей форма популярной культуры включала традиционно-гуманистический идеал культуры, претендующий на всеобщность, тогда как реально на практике охватывала абсолютное меньшинство населения; вместе с тем большинство (рабочий класс, крестьянство, люмпен-пролетариат, угнетаемые национальные группы, часть городского мещанства) оказывалось за пределами официальной культуры.

Всеобщность массовой культуры придаёт её характеристикам абсолютную доминантность, вытесняя и подавляя элитарно-культурный идеал творческой личности и замещая его идеалами «человек потребляющий» (homo-consumens) и «человек играющий» (homo ludens) одновременно. Элитарная гуманистическая культура, верность идеалу которой сохраняет либеральная часть современной буржуазной интеллигенции, при всей своей внутренней разнородности сводится к роли утилитарно-функционального подраздела всеобщей массовой культуры. Этот процесс осуществляется через подключение к ней (при сохранении иллюзии известной автономности) различных рычагов аппарата регулирования.

Регулирование осуществляется через прямую конформизацию индивидуального поведения в обрядной и ритуализованной форме, обязательной для всех членов данного культурного субобщества. В разряде институционализованной деятельности такого рода регулирование осуществляется прямо, поскольку ритуальность поведения носит формализованный характер; в разряде «свободной деятельности» оно осуществляется косвенно, «зеркально» — ритуальными атрибутами поведения становится в этом случае «антиинституциональность».

Регулирование осуществляется через отчуждение продукта творческой деятельности, который поступает в ценностный фонд культуры только и исключительно через аппарат массовой культуры, в частности рекламу. Реальная сила массовой культуры уже такова, что и в глазах представителя элитарно-культурного слоя продукт его деятельности становится ценностью лишь в том случае, если он становится продуктом массового псевдопотребления. При этом всеобщее внимание переключается с содержания акта творческой деятельности и его абсолютной ценности на относительную его ценность как предмета потребления.

Наконец, регулирование осуществляется через утилизацию отчуждённого продукта творческой деятельности, которая замещает содержательную ценность акта творчества ещё и дополнительной потребительской ценностью его «реализации» в массовом потреблении. Так, формальные достижения он- и поп-арта, кинетического искусства, авангардного театра утилизуются не только их тиражированием в популярных мюзиклах, но и в рекламе, оформлении интерьеров, художественном проектировании промышленной продукции или организации предвыборных кампаний.

Процесс ускоренного отчуждения и утилизации продукта одновременно вызывает необходимость ещё более ускоренного генерирования нового продукта творческой деятельности как единственную возможность творческой элиты доказывать себе собственную «самость», «инакость», антимассовость и тем самым доказывать аппарату «массовой культуры» свою полезность.

В-третьих, «массовая культура» характеризуется универсальностью, немыслимой для недавнего прошлого традиционной формы функционирования буржуазной культуры. Эта универсальность подготовляется слиянием частных властвующих элит в единый комплекс управления, однородностью форм производственной и внепроизводственной жизни во всех сферах общественного бытия, однозначностью процедуры потребления ценностей, объединяющей всех членов культурного сообщества в единый клуб потребителей. Универсальность «массовой культуры» приводит к тому, что любые эзотерические культурные субобщества (профессиональные, региональные, религиозные, квазиполитические и прочие) являются её органическими элементами, соблюдающими во всех проявлениях автономной активности общие правила игры.

В-четвёртых, «массовая культура» сохраняет свойственную традиционному типу функционирования буржуазной культуры дифференцированность по стратам и субобществам. Однако если там мы имеем дело с замкнутой универсальной «культурой» и субститутами культуры в дискриминированных группах, то здесь это чрезвычайно разработанная система подгрупп массовой культуры, различающихся ровно настолько, чтобы непосредственно демонстрировать собственно различие как ценность. Непосредственная различимость символов принадлежности к подгруппе усиливает универсальность «массовой культуры», создавая одновременно развёрнутую иллюзию её внутреннего разнообразия, на эксплуатации которого строит свою деятельность экспертная служба проектирования потребительских ценностей.

В-пятых, «массовая культура» все очевиднее выступает как тип функционирования культуры, обладающий глобальностью воздействия. Формально здесь нет различия с традиционным типом, где та или иная страна в силу прежде всего экономических причин выступала как лидер формирования всемирного ценностного фонда культуры. Принципиальное различие заключается в том, что «массовая культура» осознанно рассматривается наиболее просвещённым крылом правящих кругов (прежде всего США) как главное средство глобальной политики. Впервые в крайне упрощённой форме эта установка проявилась в европейской политике США сороковых годов как задача распространения «американского образа жизни», распространения потребительского идеала американской массовой культуры. Глобальное распространение «массовой культуры» значительно выросло при использовании несравненно более рафинированных программ, вырабатываемых экспертной службой проектирования; возникший в США культурный стереотип постепенно охватывает весь капиталистический мир и определённые культурные слои «третьего мира» ⁴. Благодаря своему естественно-искусственному характеру стереотипы «массовой культуры» опознаются классическим мелкобуржуазным сознанием как прогрессивная форма выражения присущего ей традиционно потребительского идеала, создавая плацдармы для её экспансии.

Конечно, приведённые выше характеристики не исчерпывают всей специфики «массовой культуры», но, по-видимому, достаточно полно подтверждают действительную феноменологическую новизну этого типа функционирования механизма культуры.

Сопоставляя выделенные нами характеристики «массовой культуры» с характеристикой «массовой культуры», заданной в разнородной западной социально-философской литературе, нельзя не видеть, что при внешней однозначности символа «массовая культура» между этими характеристиками есть разница. Неопределённость западных концепций «массовой культуры» необходимо заставляет нас предположить, что все они являются не столько попытками анализа или хотя бы описания реального социального феномена, сколько идеологическими конструкциями, обладающими определённой направленностью. Реальная теоретическая постановка вопроса о «массовой культуре» есть прежде всего поиск в социальной действительности конкретного механизма, осуществляющего на современном этапе развития капитализма связь между социально-экономической обусловленностью надстройки в целом и обособленными полями культурных взаимодействий и даже единичным культурным действием. В то же время критическая линия либерально-гуманистического крыла современной буржуазной интеллигенции, сталкиваясь с реальностью смыслов, заключённых в недифференцированном представлении о «массовой культуре», не может предложить ничего, кроме катастрофического пессимизма.

Эссеистика, опирающаяся на предпринятые Эрихом Фроммом, Дэвидом Рисменом, Гербертом Маркузе попытки синтетического описания всеобщей популярной культуры, изначально несёт в себе характерные признаки, определяющие её теоретическое бессилие. Это ярко выраженный психологизм, не выходящий за рамки неофрейдистской традиции (конструируется собирательный портрет «массового человека» ⁵, который утверждается как доминирующий в эмпирической реальности, вслед за чем осуществляется его критическое сопоставление с традиционно-гуманистическим идеалом творческой личности). Это установочная дефен-сивность (эмпирическая ситуация исследователя выступает как ситуация защиты культуры вообще и личности вообще от совокупного деструктивного воздействия социальной среды, олицетворённого символом «массовая культура»). Это — сложное соединение метафизичности (человек вообще, культура вообще, общество вообще), предустановленности истины (существование содержания, прямо соответствующего символу «массовая культура», полагается изначально) и эмпиризма (псевдодоказательство истинности предустановленного знания через набор фактов частного характера). Это естественная с учётом названных условий аструктурность подхода к эмпирике «массовой культуры», связанная в значительной степени с манихейской этической ориентацией, хотя в большинстве работ признается размывание границ между массовой и элитарной культурой и поэтому не проводится строгий анализ этого социального процесса. Хотя в ряде работ (Эдгар Моран, Джанни Тоти) указывается на институциональный характер «массовой культуры», подчёркивается роль капиталистических монополий в утверждении «массовой культуры», однако как институциональность, так и эти монополии остаются некими символами. Вопрос, каким образом, с использованием каких средств (речь не может идти об очевидных технических средствах массовых коммуникаций) решаются задачи монополий и каковы эти задачи, не только остаётся без ответа, но в абсолютном большинстве случаев не ставится.

С каких бы позиций ни велась критика «массовой культуры» — как идеологии счастья (Моран), как преобладания «иными направляемого типа поведения» (Рисмен), как доминантности «одномерного человека» (Маркузе), как зачарованного мира эрзац-эмоций (Веблен) или примитивной компенсации отчуждения (Фромм), — построенные на таком фундаменте описания «массовой культуры» почти целиком состоят из наблюдений, рассуждений и выводов, которые в конечном счёте сводятся лишь к единодушному осуждению «культуры массового человека». Критики «массовой культуры» в той или иной степени признают, что современное буржуазное общество отрицает за социальной прослойкой право на роль хранителя и носителя культуры вообще, а сама культура (в представлении прослойки) превращается в музей умерших ценностей, открытый лишь для посвящённых, отчуждённый от жизни общества (и массовой культуры) эзотерический клуб. Кризис, уже длительное время развивающийся внутри самообособившейся элитарной культуры Запада, все более сужает рамки этой «подлинной культуры», пока последняя не сжимается до единичного, трагически переживающего свою отчуждённость сознания, по отношению к которому все внешнее суть «массовая культура» ⁶.

Мы показали выше, что действительный социальный феномен, содержание которого мы обозначили тем же символом «массовая культура», на самом деле полностью адаптирует и эту позицию, выделяя подраздел «антимассовой» культуры и многообразно эксплуатируя его обособленность. «Массовая культура» как тип функционирования механизма буржуазной культуры в своём последовательном развитии углубляет кризис буржуазной интеллигенции, её раскол на лагерь институциональных конформистов или конформистов поневоле, обособляя радикальную группу «контестаторов». Установка так называемых «новых левых» на контестацию приводит её представителей к анархическому бунту против социальной системы, когда перед ними начинает возникать проблема буржуазной культуры в целом, «истеблишмента» как единого целого.

Конформисты поневоле, либеральное крыло университетской интеллигенции не способны органически принять столь радикальную позицию, и критика в адрес специального идеологического конструкта — «массовой культуры», оформленной их воображением, является их формой протеста, филистерский характер которого как нельзя яснее говорит о сути внутреннего кризиса буржуазной культуры, обострившегося в последние десятилетия.

Демонизация реального содержания «массовой культуры» была бы грубой ошибкой — не только экономическая борьба трудящихся, но и пассивный бунт «хиппи» и контестация радикалов из «новой левой» при всей своей внутренней противоречивости ярко показывают, что цель аппарата «массовой культуры» — достижение всеобщего конформизма — не достигается ни с помощью наиболее рафинированных средств, ни открытого террора. Однако не менее грубой ошибкой была бы недооценка мощности этого типа функционирования буржуазной культуры и обслуживающего его аппарата экспертных служб. «Массовая культура» предельно выпукло характеризует драматическую фазу общего кризиса капиталистической социальной системы. Сила и эластичность её аппарата, закономерности его автономного функционирования (в том числе типы включённости творческой деятельности) не могут быть на периферии социально-философских исследований. Детальный анализ форм взаимодействия массовой культуры с базисными структурными элементами общественного организма — производством, системой распределения и управления системой производства и трансляции информации, представляет собой сложную теоретическую задачу. Современная западная литература, посвящённая феномену «массовой культуры», выражает прежде всего самосознание буржуазной либеральной интеллигенции, оказавшейся перед альтернативой: сознательный конформизм или открытое сопротивление, — представляет интерес для социальной психологии, входит периферическим элементом в эмпирическое богатство «массовой культуры» и мало может дать для её теоретического анализа, в котором она играет весьма ограниченную роль как источник фактической информации.

Выражение «массовая культура» выполняет роль символа неприятия условий игры, навязанных современным этапом развития капиталистического общества культур-элите, теряющей прежние позиции. Но оно лишь в минимальной степени отражает суть процессов, которые позволяют утверждать качественное отличие находящегося4 в стадии активного становления нового типа функционирования механизма буржуазной культуры. Превратившись в универсальный знак, якобы скрывающий за собой жёстко определённое содержание, термин «массовая культура» фактически переносит акцент с внутреннего содержания процессов перестройки культуры на частные следствия этих процессов в перестройке конкретных ценностных рядов, на частности заполнения. По нашему мнению, сам этот термин сегодня уже является реальным препятствием для развития марксистского теоретического социально-философского знания о культуре в целом и буржуазной культуре в частности. В то же время нельзя не видеть, что само появление этого термина потребовало известной переоценки проблематики культуры и разработки новых средств исследования, предъявило исследователю новые пласты эмпирического материала. Важно, однако, чтобы успевший сложиться терминологический стереотип не стал также стереотипом мышления, мешая углублённой исследовательской работе в области теории культуры.