Сергей Борисович Переслегин:
Nation State: Кризис управления

Процесс управления подразумевает выделение позиции Пользователя, которую может занимать один человек или группа людей, и Исполнителя, в роли которого выступает всё остальное общество. Пользователь отдаёт приказы, Исполнитель выполняет их. При этом, в пронизывающем социум информационном потоке, создаются и непрерывно поддерживаются два канала — директивный и индикативный. На уровне Рода Пользователь в состоянии донести свои распоряжения до всех членов общества и самостоятельно обработать поступающую информацию. Уже на уровне Полиса непосредственная связь затруднена: Вождь не может «докричаться» до всех и каждого и, тем более не способен в реальном времени обрабатывать всю информацию «снизу». Поэтому Полис представляет собой государство, то есть такой тип управления, при котором существует Административный аппарат, играющий роль посредника между Пользователем и Исполнителем. В Национальном государстве аппарат резко возрастает в размерах и сложности, превращаясь в Голем, квазиразумный Искусственный интеллект, ответственный за регулирование информации в обоих каналах ¹.

Пользователь и Административный аппарат вместе составляют управляющий модуль социосистемы. Развитие этого модуля — смена субъектов управления, смена характера управления, изменение информационных потоков, охватываемых контуром управления, представляет собой политическую жизнь общества.

Для любого общества и любого типа управления характерно противоречие между управляемой системой и управляющим модулем. В общем случае это противоречие имеет триалектический характер: управляющие, управляемые, проекция на контур управления вызовов со стороны внешнего по отношению к социосистеме мира ². Поскольку контур управления есть в любой социосистеме, а управленческий механизм в обязательном порядке носит автокаталитический характер, социосистема оказывается обречённой на развитие. Поэтому концепция «конца истории» — как в классической марксистской, так и в современной фукуямовской формулировке — является ложной. Можно помыслить общество, в котором отсутствует сословное деление — такова, в первом приближении, современная политическая организация «цивилизованного мира». Можно представить себе бесклассовое общество и нарисовать его убедительный портрет. Действительно, ни в первичную архаичную фазу развития, ни в наступающую когнитивную фундаментальное «противоречие управления» не проявляется как конфликт между имущественными классами. Можно даже вообразить социосистему, в которой отсутствует конфликт информационныхклассов. Но, вот, общество, где нет противоречий в триаде «управляемый» — «управляющий» — «среда», невообразимо.

Отсюда следует неизбежность политической жизни, политической борьбы, политического развития. Принимая это, мы вынуждены отвергнуть современные представления о непреходящем характере демократических ценностей и поставить на повестку дня вопрос: что будет (с Россией, с США, с Европой, с миром — нужное подчеркнуть) после демократии?

Прежде всего, следует отметить, что история предлагает нам очень небольшой выбор форм правления, и все они были известны уже Аристотелю. Основоположник науки об управлении, он выделял три «нормальные» формы государственности — демократию, аристократию, монархию — и три «аномальные» — охлократию, олигархию, тиранию. Аристотель был, вероятно, первым, кто сформулировал закон, согласно которому «нормальные» формы в своём развитии неизбежно переходят в «аномальные», после чего государство гибнет.

Аристотель, разумеется, говорил о современном ему классовом рабовладельческом государстве: рабов он людьми не считал, и возможность классовых потрясений в обществе его не волновала. Перетекание «нормального» государства в «аномальное» происходило без классовой борьбы, без столкновения «верхов» и «низов» — только за счёт процессов в самом контуре управления.

Наличие сложной системы противоречий внутри контура управления обусловлено библейским «смешением языков», то есть распадом единого родового коллективного сознания на совокупность индивидуальных картин действительности. Это привело к потере единой «рамки» в управленческом звене: в позиции Пользователя оказывались люди, по-разному оценивающие обстановку и генерирующие различные политические решения. На уровне Полиса, и позднее — на уровне Национального Государства — Пользователь предстаёт очень сложно организованным субъектом, раздираемым противоречиями и быстро эволюционирующим.

Концепция «конца истории» — как в классической марксистской, так и в современной фукуямовской формулировке — является ложной.

Как правило, политическая борьба происходит именно внутри контура управления. Классовой борьбой она сменяется довольно редко. Для этого требуется, чтобы правящие круги исчерпали все возможности функционирования управленческого модуля социосистемы, чтобы управление испытало системный кризис. В. Ленин был не совсем точен в определении революционной ситуации. Действительно, нужно, чтобы «низы» не могли жить по старому. «Верхи» же должны утратить всякую способность к управлению. Если они могут управлять по старому — движение низов будет подавлено и квалифицировано как бунт. Если они не в состоянии управлять по старому, но могут найти какие-то устраивающие всех новые формы и методы управления, приходит эпоха реформ. И только если нет ни старых, ни новых решений, начинается революция, в ходе которой прежний правящий слой уничтожается (зачастую, физически), и формируется иная управленческая система с другими степенями свободы.

Противоречия внутри управленческого слоя — по крайней мере, те из них, которые обнаруживают тенденцию к самовоспроизводству — можно представить, как борьбу нескольких сил, занимающих внутри общей управленческой позиции разные стратегические позиции. За очень редкими исключениями, значимую роль в политическом развитии играет борьба только двух сил, которые можно связать с двумя «маятниковыми» политическими партиями.

Важно понять, что «двухпартийная система» — вовсе не прерогатива представительной демократии. Она даже не связана с индустриальной фазой развития. Двухпартийность — и соответствующие ей «колебательные решения» — возникают в любом контуре управления, если он зрелый, но не старый. «… тот, кто хоть сколько-нибудь сведущ в политике, хорошо знает: по крайней мере два мнения существуют даже там, где имеется лишь одна партия. И даже там, где зарегистрированы восемь или десять партий, в сущности, тоже не более двух партий»… ³

Проблема, неотвратимо превращающая борьбу партий внутри правящего слоя в классовую борьбу с вмешательством контрэлит в процесс управления, состоит в том, что по третьему закону диалектики (закону неубывания сложности системы) противоречия между партиями неуклонно возрастают. Наступает момент, когда правящая элита раскалывается настолько, что внутри неё исчезает представление об «общих задачах», «общих горизонтах», «нации и конституции». Более того, политические лидеры перестают воспринимать себя членами единого общества. Тогда страна неминуемо раскалывается, и начинается гражданская война. Как реакция на неё приходит сильная императорская власть, при этом государство, являющееся Представлением социосистемы, проходит через стадию катастрофического упрощения, что и позволяет одному человеку интегрировать разнородные «тоннели Реальности» и восстанавливать работоспособность контура управления. Далее, по мере развёртывания нового витка развития, вновь происходит распад единой «рамки» управления, и появляются «придворные партии», скрытые, но от того не менее реальные. Противоречия между ними начинают нарастать…

В этой картине, устойчиво воспроизводящейся тысячелетиями (Китай, Индия, Иран), можно сколько угодно менять отдельные параметры, но общий вывод изменить не удаётся. Различные системы «стяжек и противовесов»: конституционная монархия, разделение властей, современное демократическое государство, представляющее собой результат злоупотребления юридическими нормами, то есть измеримыми социальными отношениями в процессе управления, — все это лишь представляет собой отрицательную обратную связь, наложенную на развитие. Иными словами, это — попытка решить основную проблему управления заведомым ухудшением качества этого управления.

Современная демократическая система уникальна в том отношении, что она вообще не поддерживает никаких социосистемных процессов, кроме релаксационных. Это, конечно, позволяет сохранять общественную стабильность неограниченно долго, но ценой очень больших непроизводительных затрат ⁴ и фактического отказа от управления. В известном смысле, к любому сегодняшнему Парламенту, к любому Министерству или Президенту, к Председателю Центробанка и «Главному Олигарху» можно применить классическую характеристику: «царствует, но не правит». Правящий класс сохраняет за собой власть путём отказа от управления социосистемой.

И все было бы хорошо, если бы социосистема была самодовлеющей, и в ней были бы только управляющие и управляемые. Но, напомню, противоречие носит триалектический характер: управляющие, управляемые и проекция внешнего мира на систему социальных отношений — проекция, которую мы назвали Богом. Это значит, что, справившись с внутренними противоречиями и подчинив себе всё мыслимые контрэлиты, социальные «верхи» утратили способность демпфировать развитие конфликта между социосистемой и внешним миром. Если хотите: эти элиты противопоставили себя Богу.

В результате мы имеем то, что имеем.

Производительность капитала неуклонно падает. Более того, в логике глобализации начала работать крайне опасная социальная «машинка», когда одни области планеты оказываются перекапитализированными настолько, что в них бессмысленно любое производство, другие же — недокапитализированы до такой степени, что оттуда бегут люди и капиталы. В результате развиваются два противоположно направленных, но равным образом критических процесса: капитал теряет ликвидность, а производство — рентабельность. Если вспомнить о серьёзнейших проблемах энергетики, которые проявляются как одновременный кризис энергоносителей, энергогенерирующих мощностей и распределительных сетей, и оценить положение энергетики в основании современной производственной пирамиды, то придётся признать, что один из базовых социосистемных процессов, а именно производство, находится в глубоком упадке.

Ещё более тяжёлая ситуация сложилась в образовании, где смело можно говорить о девальвации: современное высшее образование в лучшем случае соответствует среднему образованию полувековой давности. Познание утратило всякую связность (не только между объективным познанием — наукой, субъективным познанием — искусством и трансцендентным познанием — теологией, но и, например, между различными научными дисциплинами и даже внутри самих этих дисциплин). Что же касается управления, то оно настолько «обросло» стяжками и противовесами, настолько административно и юридически зарегулировано, настолько перегружено индикативными информационными потоками, что, в сущности не управляет вовсе.

Таким образом, мы имеем дело с всесторонним социосистемным кризисом, который, благодаря глобализации, ещё и повсеместен. А это означает, что в современном мире медленно, но верно складывается революционная ситуация. Собственно, «верхи» уже находятся в ней: они не могут управлять ни по-старому, ни по-новому. И не научатся, ввиду кризиса познания, охватившего, прежде всего, гуманитарной контур и зону трансценденции. «Низы», однако, пока ещё могут жить по-старому. Но по мере нарастания глобального антропотока, увеличения террористической угрозы и деградации индустриальных форм производства (в первую очередь, энергетического кризиса) «тяготы и лишения трудящихся масс» будут, вполне по Ленину, нарастать.

В этой ситуации мы должны предсказать ренессанс контрэлитного «левого политического проекта» — с одной стороны, и быстрое нарастание религиозности населения, в том числе в США и европейских странах, — с другой. Это вызовет заметные общественные сдвиги, и на какое-то время стабилизирует ситуацию. Однако, современная мировая элита, несомненно, примет меры против левого движения и религиозного экстремизма в полном соответствии с принципом неизменного нарастания политической борьбы. Эти меры, в зависимости от уровня компетенции правящих кругов различных стран, приведут либо к гражданским войнам, либо к внешним войнам, целью которых будет «сжигание» накопленной пассионарности, как социальной основы «левого Ренессанса». В любом случае ситуация войдёт в неуправляемую «раскачку».

Современная демократическая система вообще не поддерживает никаких социосистемных процессов, кроме релаксационных.

Если мы готовы доверять опыту пяти тысячелетий политической жизни Человечества, то придётся признать, что результатом «раскачки» станут глобальные социальные потрясения, в ходе которых современная правящая элита будет уничтожена. Территориальная и функциональная глобальность кризиса, вовлечение в него всех четырёх социосистемных процессов, заставляют предположить, что этим дело не ограничиться: вероятно, Национальное Государство перестанет быть главенствующим Представлением социосистемы (причем, мы не представляем себе сейчас, чем оно должно смениться, ибо и Market Community и Умма ⁵ в настоящий момент представляют собой дискурсы, за которыми отсутствует экономическое, политическое или социальное содержание). Можно предполагать, что произойдёт и смена фазы развития.

Необходимо понять, что всё перечисленное — это уже неизбежное Будущее. Ни избежать катастрофы, ни отсрочить её не удастся. Однако в наших руках остаётся форма этой катастрофы и уровень её всеобщности: даже в условиях Глобализации какие-то территории могут быть затронуты кризисом сравнительно слабо. В наших руках также исход катастрофы, то есть выбор между следующей фазой развития — когнитивной (и соответствующим ей Представлением социосистемы) или откатом к предыдущей, традиционной (феодальной) фазе.

Эти общие соображения позволяют сделать ряд выводов для России.

В первую очередь следует учесть, что разные Национальные Государства будут вступать в активную фазу глобального кризиса не одновременно (и есть некоторые основания считать, что СССР-Россия уже пережил эту активную стадию в 1990-е годы). Это создаст для некоторых стран возможность сбросить внутреннее напряжение путём внешней войны, которая, вероятно, будет восприниматься национальными элитами лучшим выбором между двух зол. Нужно иметь в виду, что наряду с Ираном, Северной Кореей и Белоруссией, Россия — с её имперской историей, природными ресурсами и слабыми вооружёнными силами — может стать объектом такой войны. Поэтому при любом Правительстве и любом Президенте Россия должна готовиться к войне.

Во времена президента В. В. Путина страна успешно защитила своё геокультурное пространство от чужой проектности. Преемник Путина должен будет решить гораздо более сложную задачу — в условиях общего кризиса мирового контура управления заставить проектно работать национальную управленческую систему. Если мы действительно прошли кризис в 1990-х годах, то такая возможность есть.

Наконец, Россия должна подготовить глобальный проект, работающий с чужими национальными смыслами, втягивающий их, и — по мере сил и возможностей, которых в «сумерки мира» не много — осуществить его, создав в стране условия для когнитивного (постиндустриального) перехода. Этот глобальный проект должен обладать интегрирующим действием не только по отношению к российской метрополии, но и по отношению к пространству СНГ, а также — к русской диаспоре за рубежом. Такое интегрирующее действие возможно лишь при наличии у проекта трансцендентной составляющей, отсутствующей, например, в глобальном проекте Единой Европы, но наличествующей в глобальном японском проекте «Внутренняя граница».

Если Всё это будет сделано — и достаточно оперативно, если эта деятельность будет сопровождаться быстрой модернизацией населения… Если удастся пересмотреть принципы образования и создать институты познания нового типа… Тогда Россия получит шанс осуществить постиндустриальный переход и сохраниться на ментальной, экономической и географической карте мира.

Речь идёт, следовательно, о попытке восстановить нормальное функционирование контура управления через его управляемую перестройку ⁶. Это нужно делать ценой всего, так как альтернативный вариант — катастрофическое упрощение с полной сменой элит и организационных структур — всё равно обойдётся дороже.