Толкотт Парсонс:
Система современных обществ.
Глава 4. Контрапункт и дальнейшее развитие: эпоха революции

Дифференциация Европы в эпоху революций

Контрреформаторские общества решительно стремились «заморозить» процесс дифференциации, как указывалось в предыдущей главе, главным образом по причине тесных связей их политических режимов с находящейся в оборонительной позиции церковью. Сопротивляться приходилось не только протестантизму, но и множеству модернизующих тенденций, особенно тем, которые способствовали высвобождению универсалистски ориентированных элементов из структурного ядра, образуемого государством, аристократией и церковью. Среди этих элементов были представители «бизнеса», которые выступали за более широкое и более демократическое политическое участие, и «интеллектуальные» группы, которые к XVIII веку стали объектом подозрительности властей. В общеевропейской системе сердцевина контрреформации — итальянские государства и папство выполняли функцию сохранения и воспроизводства образца.

Самым воинствующим защитником дореформационных общественных порядков, часто выглядящим «большим католиком, чем папа», стала Испания. В своей социальной структуре Испания являла, может быть, лучший пример крупного общества, застывшего на ранней стадии модернизации. Во многих отношениях её непреклонный традиционализм изолировал её от остальной Европы ¹.

Австрия, целостность которой сохранялась благодаря междинастическим и межаристократическим бракам и верности римскому католицизму, резко отличалась от Испании в том, как она решала проблему этнического многообразия. Находясь вначале на позициях контрреформации, позже австрийские Габсбурги допустили ограниченный религиозный плюрализм, установленный Вестфальским миром 1648 года. Они, таким образом, отставали от духа времени, демонстрируя отсутствие интереса к национально-государственному строительству, но поддерживая и сохраняя большую политическую структуру, ставшую плюралистичной в этническом и религиозном отношениях, они играли важную интегративную роль ². То, что Австро-Венгерская империя в конечном счёте распалась под воздействием центробежных националистических сил, не умаляет её значения в продолжительный переходный период. Даже и на таком позднем этапе, как во времена Священного союза, Австрия была в Европе центром консервативного интеграционизма. К тому же она играла важную посредническую роль во вступлении России в европейскую систему, чему способствовал их общий конфликт с наполеоновской Францией.

Партикуляристский ареал Германии, несмотря на своё религиозное многообразие, напоминал центр контрреформации. Её мелкие государства также находились в позиции самозащиты, испытывая постоянную угрозу поглощения со стороны своих более крупных соседей. Здесь, как и в итальянских государствах, значительные структурные инновации наталкивались на сопротивление ³.

Роль Пруссии в европейской системе, обусловленная открытостью её восточной границы, формировалась на основе особой разновидности протестантского образца. Правители из династии Гогенцоллернов обратились в кальвинизм, в то время как большинство населения исповедовало лютеранство. Из этого проистекала особая форма протестантской «государственной церкви», в которой соединились оба эти элемента ⁴. Кальвинизм, находясь в рамках активистской конфигурации аскетического протестантизма, постулировал общее верховенство в сообществе религиозной элиты, избранной по предопределению, ставя её выше обычных верующих. Он был также в высшей степени коллективистским, так как считалось, что любая кальвинистская община наделена религиозно освящённой миссией.

Такая активистская, авторитарная и в то же время коллективистская ориентация очень подходила прусской монархии с её пограничным местоположением, стремившейся к расширению своих территорий за счёт славянских земель. К тому же она прекрасно сочеталась с лютеранской установкой на признание за должным образом установленной властью законности её функций по поддержанию порядка и пресечению беспорядков; такая конструкция могла выдержать почти любые перемены. Кальвинизм превосходно служил опирающемуся на силу правящему классу, а лютеранство — его подданным. Наряду с общей неустойчивостью, присущей любому меняющемуся пограничному сообществу, эта религиозная ситуация может отчасти объяснить достижения Пруссии в области рационализации военного и гражданского управления.

Подобно тому как это было в большей части континентальной Европы, организация Пруссии строилась вокруг земельной аристократии — юнкеров. Юнкеры не стали, как английские джентри, парламентской оппозицией королевскому абсолютизму; вместо этого они образовали опору монархии, особенно в своей военной роли. Однако, как и в Англии, они превратили свои поместья в коммерческие сельскохозяйственные предприятия, ориентированные на экспорт зерна. Эти изменения вместе с тем не затронули прежнюю жёсткую классовую структуру, которая только укрепилась, когда сельских работников, мигрировавших в становящуюся промышленность, стали в больших количествах заменять работники из Польши ⁵.

К началу XIX века самые большие достижения Пруссии были связаны с эффективностью управления; в военной, а также и в гражданской бюрократической администрации она создала эталоны для всей Европы ⁶. Безусловно, военные успехи Пруссии, учитывая её размеры и ресурсы, сделали её Спартой в тогдашней Европе. Все классы её иерархически организованного населения пришли к принятию строгого понимания долга, во многом в духе Канта, но долга в основном в отношении государства. Государству удалось объединить относительно податливую, невысокого статуса группу — традиционно милитаризованное мелкопоместное дворянство — и не очень многочисленное или влиятельное, но весьма урбанистически ориентированное верхнее Bugertum в эффективно действующую организацию ⁷. Постепенно оно, вместо того чтобы жить под угрозой со стороны распространившихся в германском мире «либерально-националистических» движений, использовало их в своих целях, что наглядно отразилось в карьере Бисмарка.

Эффективность Пруссии как суверенного государства обеспечила ей возможность расширить своё политическое господство на другие территории. Она установила контроль практически над всей Северной Германией, предвосхищая отстранение Австрии от лидерства в объединении Германии. Когда в 1871 году была создана Германская империя, она включила в себя римско-католическое меньшинство (которое составляло тем не менее почти треть населения), в прямую противоположность Вестфальскому миру 1648 года, когда старая римско-католическая империя вобрала протестантское меньшинство ⁸. Однако прусская экспансия в другие части Германии породила серьёзные напряжения внутри социетального сообщества, религиозное многообразие которого ещё не было должным образом организовано в виде какой-то плюралистической структуры.

Почти совпадая по времени с прусской экспансией, в новой Германии началась вторая, главная фаза промышленной революции. Политическое возвышение имперской Германии вначале не опиралось на какие-либо крупные экономические достижения, выходящие за пределы того, что было присуще на ранней стадии модернизации всей Европе вообще. Крупные перемены происходили здесь на удивление медленно ⁹, если учитывать, как долго уже перед глазами находился британский пример. К тому же эти перемены происходили не на основной территории прусского господства, а на территориях вдоль Рейна, которые в целом были более католическими, чем протестантскими ¹⁰.

До распространения промышленной революции на континент Англия, Пруссия и Франция находились на острие перемен. В процессе дифференциации европейской системы как целого первенство в развитии целедостиженческой функции следует признать за европейским северо-западом, поскольку именно здесь возникали наиболее важные новые институты и дифференцированные структуры. Эти процессы повышали адаптивную способность системы, особенно в экономическом смысле и заметнее всего в Англии.

В этот же период первенство в развитии более общей адаптивной функции оставалось за Пруссией. Она стала самым важным стабилизирующим фактором на открытой восточной границе Европы. Кроме того, она была пионером в развитии инструментально-эффективной коллективной организации, то есть такого обобщённого ресурса, который в дальнейшем стал использоваться во всех функциональных сферах современных обществ.

Промышленная революция

Конец XVIII века ознаменовался началом двух процессов развития, характерных для перехода от ранних форм западной «современности» к тем, что откристаллизовались в середине XX века. Эти процессы обычно называют промышленной и демократической революциями. Первая началась в Великобритании, а вторая разразилась во Франции в 1789 году.

Эти события в северо-западной части Европы венчали собой главные тенденции начальной модернизации. Как всякие крупные структурные изменения, они вновь породили напряжения в местах своего возникновения и ещё большие при их распространении в менее подготовленные регионы.

Главное направление развития после Реформации, в рамках утвердившейся активистской системы ценностей, было сосредоточено на адаптивных и интегративных возможностях общества, что подразумевало более высокие уровни дифференциации и органической солидарности в дюркгеймовском смысле этого слова. Промышленная революция была частью этой тенденции, поскольку мощный рост экономической производительности повлёк за собой колоссальный сдвиг в разделении труда в социальном смысле этого понятия. Как уже подчёркивалось, такие прорывы в области дифференциации порождают функциональную необходимость появления новых интегративных структур и механизмов. Демократическая революция касалась главным образом интегративных сторон общественного устройства; она артикулировала политический смысл членства в социетальном сообществе и тем самым проблемы оправдания имущественного неравенства и, что более важно, неравенства политических прав и привилегий.

В промышленной революции нас в первую очередь интересуют не технические и узкоэкономические аспекты, а сопутствующие изменения в социальной структуре. Хотя надо заметить, что технические новшества имели экономические последствия революционного свойства. Они сделали возможными громадную экономию затрат, понижение цен и появление множества новых продуктов». В Англии этот процесс начался в хлопчатобумажном производстве и распространялся на «более тяжёлые» отрасли, на континенте же и в Соединённых Штатах Америки этот процесс в основном совпал с распространением железных дорог ¹².

Структурным ключом к промышленной революции является расширение рыночной системы и соответствующая ему дифференциация в экономическом секторе социальной структуры. В самой рыночной системе, однако, никакой внезапной революции не совершалось, она формировалась в результате долгой и непрерывной эволюции. Заметное процветание Англии и Голландии в особенности, но и Франции в том числе, ещё до появления изобретений, несомненно, было результатом развития рыночных систем в этих странах, что, в свою очередь, зависело от наличия политической и правовой безопасности, а также юридической практики, основанной на собственности и контракте, которые благоприятствовали становлению коммерческого предпринимательства. Английское и голландское процветание было, кроме прочего, следствием относительно слабого давления государства на экономические ресурсы при отсутствии многочисленных постоянных армий и отсутствия у аристократии резко негативного отношения к «торгашеству», характерного для большинства стран континента.

До промышленной революции самым развитым сектором рыночной системы была торговля готовыми изделиями, особенно предметами роскоши ¹³. Самым важным исключением в Англии было производство на экспорт сначала шерсти, а затем и шерстяных тканей. В некоторых регионах важным рыночным продуктом было зерно, но большая часть продовольственных продуктов и предметов массового потребления попадала только на местные рынки, если вообще на них попадала. Типичным был обмен выращенной в данной местности продукции на ремесленные изделия ближайшего «рыночного» городка ¹⁴.

Имея промышленность в качестве своей сердцевины, рыночная система могла распространяться в нескольких направлениях. От готового продукта она могла двигаться «назад», к более ранним стадиям производственного процесса и в конечном счёте к производству «факторов производства». Существовали также разнообразные промежуточные изделия наподобие некрашеного сукна, скупавшегося суконщиками у ткачей. Потребовалось развитие транспортных и торгово-посреднических услуг для пространственно разделённых производителей и потребителей. Сырье, первичная обработка и сама земля стали все более вовлекаться в систему рыночных отношений.

Для нас, однако, особый интерес представляют собой рынки двух других «факторов» — капитала и труда. Первый вступил в новую стадию развития в эпоху Ренессанса, симптомом чего были религиозные распри вокруг вопроса о моральности «ростовщичества» ¹⁵. Задолго до промышленной революции в значительных масштабах существовали денежные займы, организованные в разного рода денежные рынки, уже тогда отчасти «международные». Существовали и компании, куда можно было вложить деньги, не обременяясь определёнными узами партнёрства. В конце XVII века в Англии появились зачатки центрального банка, что было признаком её определённой экономической зрелости.

Тем не менее в ходе промышленной революции финансовые рынки умножились численно и поднялись на новый уровень организации. Эти процессы, однако, достигли кульминации лишь в середине XIX века, когда в Англии и в большинстве американских штатов были приняты общие законы об акционерных компаниях и корпорациях ¹⁶ и были учреждены организованные рынки ценных бумаг. Одним из главных преимуществ немецкой промышленности в конце XIX века, когда она опередила английскую промышленность, было превосходство в организации и в предпринимательском духе её системы инвестиционных банков ¹⁷.

Расширившиеся финансовые рынки предоставили в распоряжение растущей и усложняющейся экономической системы более гибкие приспособительные механизмы. Всё более и более деньги перерастали свою функцию средства обмена и мерила стоимости и превращались в первостепенный контролирующий механизм всего экономического процесса. Контролирующая функция денег использовалась для влияния на размещение ресурсов в рыночных условиях. И что ещё важнее, возникшая при этом новая зависимость кредитования от крупномасштабных финансовых институтов породила некий встроенный в систему механизм экономического роста.

Развёртывание производственной «цепочки» было очень важно для реального производства, в особенности в связи с процессом интеграции и стабилизации экономики как целого. Всё возрастающая доля ресурсов уходила на первичные и промежуточные стадии всего производственного цикла — от обработки сырья до получения конечного продукта.

В этой связи особенно важным направлением было развитие обобщённых физических приспособлений. Транспортные средства, такие, как железные дороги, редко могли бы быть экономически выгодными, если бы ограничивались транспортировкой какого-то одного продукта. Но, будучи однажды построены для связи между данными пунктами, они могли использоваться для многих назначений. Аналогичные соображения относятся и к снабжению энергией. Паровой двигатель был одной из главных инноваций начала промышленной революции; электроэнергия и двигатель внутреннего сгорания появились позднее. Все это обеспечило новые возможности в плане источников энергии, передачи на расстояние энергии и топлива и нахождения новых способов их использования. Наконец, развитие производства «машин для изготовления машин», то есть машиностроения, также способствовало развитию техники во многих различных отраслях ¹⁸.

Эти технологические сдвиги находились в тесной взаимозависимости с изменениями в социальной организации производственного процесса, в особенности в области труда как фактора производства. Критическое значение здесь имела дифференциация труда (или, в более строгих терминах, услуг) из диффузной матрицы жизнедеятельности вообще, в которой он до этого находился. Эта дифференциация включала выделение комплекса «работа — роль» из семейного домашнего хозяйства, а также возрастание «трудовой мобильности» — готовности семейных единиц откликаться на новые возможности трудоустройства переменой места жительства и обучением новым профессиям. Эти перемены глубоко затронули структуру семьи и местных сообществ. Многие особенности современной системы родства, основанной на элементарных семьях, постепенно возникали на протяжении XIX века. И индустриальное общество стало урбанизованным до такой степени, какая никогда ранее не наблюдалась в истории.

Эти процессы утвердили то, что социологи называют ролью в системе занятости, конкретным образом зависящей от статуса индивида в нанимающей организации, структурно отличной от семейного домашнего хозяйства ¹⁹. Обычно нанимающая организация использует только одного представителя из семейного хозяйства; у неё есть свои помещения, дисциплинарные установления, иерархии подчинения и собственность, отдельные от семейных хозяйств. В типичном случае нанятое лицо получает (в зависимости от своего статуса в организации и качества исполнения роли) денежное вознаграждение, обеспечивающее его семье доступ на рынок потребительских товаров. Нанимающая организация реализует свой продукт через рынок и платит своим работникам зарплату или жалованье, в то время как крестьянин или ремесленник продавал свои собственные продукты. Организация, таким образом, выступает посредником между работником и потребительским рынком.

Распространение ролей в системе занятости способствовало расширению диапазона потребительских рынков ввиду зависимости потребителей от денежных доходов. Но в этой связи важно и знаменитое изречение А. Смита: «Разделение труда зависит от ёмкости рынка» — растущее разделение труда делало возможным увеличение производительности труда и повышение уровня жизни всего населения.

На фабриках распределение ролей в шкале занятости происходило обычно снизу вверх. Первыми наёмниками были не имевшие собственности фабричные наёмные рабочие текстильной промышленности. Управление основывалось на собственности. В роли собственника, по обыкновению, выступала группа родственников, которая организовывала производство, изыскивала капитал, строила фабрики, нанимала рабочих, надзирала за ними и реализовала продукцию на рынке. Ранняя «капиталистическая» промышленная фирма представляла собой, таким образом, «двухклассовую систему», состоявшую из наследственных собственников, с одной стороны, и наёмных трудящихся — с другой ²⁰. Эта система была структурной базой для марксистской теории «классового конфликта» в капиталистическом обществе, в которой предполагалось, что собственность и организационные полномочия всегда совмещены.

Далее надо обсудить проблему, давно служившую источником недоразумений, явным образом по причинам идеологического свойства. Промышленная революция совершилась в условиях системы «свободного предпринимательства», и очень похоже, что породить её не могла никакая кардинально иная система. Более того, мы утверждаем, что экономика свободного предпринимательства, а не социализм, в смысле государственного управления всей экономикой, остаётся главным направлением эволюции. Однако частное экономическое предприятие и государственная организация экономических процессов не есть нечто соотносящееся по принципу «нулевой суммы» — увеличение в одном не обязательно требует соответствующего уменьшения другого. Как показал Э. Дюркгейм ²¹, высокоразвитая экономика свободного предпринимательства, если сравнивать её с более примитивными формами экономической организации, нуждается в более сильной, а не в более ограниченной государственной структуре.

Универсалистская правовая система, центральный компонент любого индустриального общества, не может существовать без сильного государства. К тому же самой экономике, как и другим составляющим общества, требуются всё более сложные регулирующие функции, например, для контроля над циклическими кризисами, какие сотрясали экономику ранних промышленных обществ.

Государство и экономика взаимозависимы. Государство нуждается в налогооблагаемой базе, которая увеличивается по мере роста производительности труда и мобильности ресурсов в развитой рыночной системе. Опять-таки государство, будучи участником на рынке труда, выигрывает от мобильности трудовых ресурсов. Эта взаимозависимость включает взаимообмен денег и власти между рыночной системой и системой формальной организации. Не только государство, но и такие частные организации, как фирмы, участвуют в системе власти, и, наоборот, государство является участником рыночной системы.

От государства, помимо того, что оно обеспечивает общую институционализацию собственности и контракта, зависит и власть частных фирм (в двух существенно важных отношениях).

Во-первых, корпорация как юридическое лицо, по крайней мере частично, есть результат «делегирования» публичной власти на основании гласно выдаваемого государством и допускающего отзыв учредительного документа. Этой передачей власти легитимизируется пользование ей внутри корпоративных организаций ²².

Во-вторых, современная экономика в своей капитализации зависит от кредитного механизма. Предоставление кредита предполагает использование кредитными учреждениями, особенно банками, власти. Они делают доступными заёмщикам средства, которыми сами не «владеют», и связывают себя договорами о принудительном юридическом взыскании. Эта принудительность обеспечивает доверие, необходимое в долговременных кредитных сделках, где неизбежно присутствует инвестиционный риск, связанный с тем, что затраты могут «окупиться» лишь по прошествии длительного времени. Таким образом, в современном обществе недоразвитость системы власти крайне пагубна для экономики, а недоразвитость денежной и рыночной систем крайне вредна для политической организации.

Демократическая революция

Демократическая революция была частью процесса дифференциации политической подсистемы и социетального сообщества. Как и любой процесс дифференциации, она породил интеграционные проблемы и там, где увенчалась успехом, новые механизмы интеграции.

В европейских обществах центральным пунктом этих проблем было наличие в социетальном сообществе известной степени народной поддержки государству и правительству. Начиналось все с представлений о простых народных массах как о «подданных» монарха, с почти аскриптивной (естественно заданной) обязанностью подчиняться его власти, которую часто объявляли берущей начало от Бога ²³. Хотя в Англии монополия короны на государственную власть пала уже в XVII веке (как и в Голландии, но несколько другим путем), однако политический режим Англии был далёк от того, чтобы называться «демократическим»; скорее, он был крайне аристократическим.

Интеллектуальные споры периода Просвещения высветили внутренние противоречия территориальных монархий континента, усугубленные существованием зримых примеров Англии и Голландии ²⁴. Особенно остро это чувствовалось во Франции, которая дальше ушла в развитии национально-этнических основ общества, но при этом сохраняла старорежимный абсолютизм общества. «Простые» люди, включая и многих из верхушки буржуазии, оставались «подданными», в то время как аристократия, тесно сотрудничавшая с короной, укрепляла свои привилегии.

Такое развитие событий вело ко всё большему отождествлению с государством той части социетального сообщества, с которой «следовало считаться», в то время как подданные, непричастные к правительству и его аристократическому обрамлению, оттеснялись на позиции сомнительной принадлежности к национальному сообществу. Как почти везде на континенте, центральное правительство, усиленное контрреформацией, навязывало свои претензии на неограниченную власть. Традиция охраняемых законом прав была на континенте гораздо слабее, чем в Англии.

В условиях высокого уровня национального самосознания Французская революция потребовала создания сообщества, которое включало бы всех французов и аннулировало особый статус привилегированных. Центральной идеей было гражданство, требование принадлежности к сообществу всего целиком населения ²⁵.

Знаменитый лозунг революции — Liberte, Egalite, Fraternite — воплощал эту новую идею сообщества. Liberte и Egalite символизировали два основных объекта недовольства: политический авторитаризм и привилегии; Fraternite относилось к более широкому контексту принадлежности, будучи исконным символом общества.

В конце XVIII и в XIX веках символ свободы имел два различных понимания ²⁶. Одно преобладало в Англии, где А. Смит отстаивал экономическую свободу, особенно в противоположность государственному контролю, связанному с меркантилизмом. Другое было распространено во Франции, где самым влиятельным сочинителем был Ж.-Ж. Руссо. Здесь на первый план выходила свобода социетального сообщества, «народа» в противопоставлении государству. Проблемы свободы народа в указанном смысле и свободы индивида чётко не различались, особенно в области политики. Тирания режима — вот что должно было быть уничтожено. Диктаторские наклонности революции проявились только после того, как был сломлен, по крайней мере на время, старый режим.

Ещё более тонка проблема равенства. Если свобода мыслилась преимущественно в терминах сбрасывания ограничений, то под равенством неизбежно подразумевались позитивно оцениваемые отношения между единицами взаимодействия. Те, кто претендует на равенство, не могут на законном основании отказывать в равенстве другим. Если в контексте свободы злом являются незаконные ограничения, то в контексте равенства зло — это незаконная дискриминация. По идеологии равенства часто незаконными оказываются любые статусные и функциональные различия, особенно иерархического свойства. Но социальные системы нуждаются в разных видах и степенях социальной дифференциации по двум направлениям — качественному разделению труда (в дюркгеймовском смысле) и иерархии.

Французская революция, выделяя оба мотива — свободу и равенство, была нацелена не только против политической власти, но и против частично стоявшей особняком системы аристократических привилегий. Напряжённость возрастала из-за присущей старому режиму тесной связи noblesse de robe с монархией и старой аристократией, так что «народ» поднялся против «привилегированных», которые прочно отождествлялись с правительством. Имело место колоссальное идеологическое преувеличение социальной безответственности и легкомысленности европейской аристократии, которые она могла себе позволить за счёт народа.

Проблема «привилегий» на деле сводилась к вопросу о наследственной передаче статуса, что противоречило критериям личного достижения, равенства или того и другого вместе. Французской революцией был поставлен вопрос о том, может ли привилегия быть значимым вознаграждением или даже получить легитимизацию на инструментальных основах, если не доказано, что не возможен никакой другой способ институционализации лидерства, достойного доверия. Наступление на принцип привилегий во время Французской революции возглавлялось высшей буржуазией, многие представители которой были богаче большинства аристократов, и если формально не признавались могущественными, то в практических делах государства, возможно, были гораздо влиятельнее их.

В Англии аристократия, включавшая в себя джентри, имела более «частный» характер и менее отождествлялась с режимом. На деле реформаторские движения часто возглавлялись аристократами, и «французский» вариант — аристократия против буржуазии — сколько-нибудь заметно здесь не проявился.

Революционная идея равенства применительно к различениям инструментального порядка и к иерархическим параметрам социального статуса подчёркивала принцип равенства возможностей. В той мере, в какой была институционализирована эта нарождающаяся ценностная конфигурация, главным критерием приемлемости различных ценностно значимых статусов стали личные достижения и способности к таким достижениям. Обретение статуса или его сохранение в условиях конкуренции могло оцениваться как награда за заметный вклад в деятельность социальной системы. Такое понимание социального статуса легло в основу главного нормативного содержания промышленной революции.

Однако основной удар Французской революции был направлен против наследственных аристократических привилегий и за статусное равенство для всех членов общества, что следует отличать от равенства возможностей, хотя между ними и существует взаимозависимость. Характер привилегий при старом режиме разделял социетальное сообщество на два основных статусных слоя. «Простые люди» были «гражданами второго сорта», лишёнными в силу своего наследственного статуса доступа к привилегиям, которыми пользовалась аристократия, особенно в том, что касалось освобождения от налогов ²⁷.

Маршалл проанализировал проблему равенства членства в обществе как состоящую из трёх наиболее важных компонентов — гражданского, политического и социального ²⁸. Французская революция касалась только первых двух, третий же вышел на первый план только в середине XIX века.

«Гражданский» компонент включает гарантии того, что может быть названо «естественными правами» — в формулировке Дж. Локка, то есть гарантии «жизни, свободы и собственности». Они были во всех подробностях и деталях описаны во французской Декларации прав человека и в американском Билле о правах. Революционное движение во Франции вдохновлялось тем фактом, что английская и американская законодательные системы уже институционализировали многие из этих прав. Понятие «равенства перед законом» относится к гражданскому компоненту равенства всех членов, если в нём содержатся и процедурные, и содержательные гарантии. Здесь под «законом» понимается не только то, что подлежит защите в судах, но и самые общие установки общественного нормативного порядка.

«Политический» компонент гражданства сосредоточен вокруг проблем демократических выборов. Хотя принцип равенства граждан в «окончательном» голосовании при избрании правителей восходит ко временам древнегреческих полисов, Французская революция впервые применила его в обществе гораздо большего масштаба и распространила на весь народ. В современном государственном устройстве прямое равное участие всех граждан в управлении невозможно. Поэтому развитие происходило в направлении представительных институтов, в которых проблема политического равенства фокусируется на отборе высшего руководства, как правило, посредством участия в той или иной избирательной системе. Устройство этих институтов может иметь важные отличия ²⁹, например между «президентским» или «парламентским» способами управления или между «республикой» или «конституционной» монархией.

Несмотря на такого рода различия, все европейские политические системы, исключая коммунистические страны, но включая многие заокеанские государства, имеющие европейские корни, такие, как Соединённые Штаты и многие члены Британского Содружества, выработали принципиально общую конструкцию ³⁰.

В этой конструкции присутствуют два вида равенства и два контекстуальных свойства.

Первый вид равенства — это всеобщее избирательное право. Всеобщее избирательное право для взрослых стало общей тенденцией; в большинстве западных стран оно было распространено на женщин в начале нынешнего столетия. Сегодня его лишены только несовершеннолетние, лица без гражданства и небольшие группы лиц, частично лишённых прав. Другим видом равенства стало устранение разновесности голосов. Исторически различные системы придавали голосам различный вес, и делалось это явно, как в прусской системе сословного голосования, или неявно, как в Соединённых Штатах Америки при неравномерном делении на округа. Тем не менее прослеживается чёткая тенденция к установлению принципа «один гражданин — один голос» как в смысле доступа к голосованию, так и в смысле веса каждого голоса при определении итогов выборов.

Первое контекстуальное свойство политической системы европейского типа — это наличие комплекса формальных избирательных процедур, включая правила, определяющие предоставление права голоса, и правила «подсчёта» голосов. Последние имеют решающую важность в установлении обязательного отношения между индивидуальным выбором голосующего и воздействием множества таких выборов на исход голосования.

Вторым контекстуальным моментом демократического развития является тайна голосования, означающая дальнейшую дифференциацию государства и социетального сообщества, поскольку охраняет независимость участия индивида в том и в другом. Она защищает индивида от давления не только со стороны обладающих более высоким статусом (например, работодателей), но и со стороны равных по статусу (например, других рядовых членов профсоюза) ³¹. Благодаря такому «барьеру» обеспечивается политическая плюрализация общества и создаётся препятствие единодушному «блоковому» голосованию (например, голосованию всех членов профсоюзов за социалистов или другие «левые» партии), а также поддерживается меньшинство внутри любой сформированной по интересу группы (религиозной, этнической или локальной), поскольку оно получает возможность голосовать отлично от большинства. Такая структура увеличивает гибкость сообщества и возможность воздействовать (сдерживать или подталкивать) на правительство как на ответственный перед сообществом орган, осуществляющий перемены.

В определённом смысле «социальный» компонент гражданства является наиболее фундаментальным из всех трёх ³². Некая форма равенства социальных условий как составная часть «общественной справедливости» была одной из главных тем западной истории, начиная с Французской революции, но в институциональном отношении она получила развитие значительно позже. Представляется, что полное раскрытие этой темы должно произойти с устранением неравенств, связанных с государственным абсолютизмом и аристократией, когда возникли новые напряжённости между тем, что диктовалось принципом равенства возможностей, и тем, что вытекало из принципа равенства в принадлежности к сообществу.

Центральным принципом здесь, может быть, является то, что члены общества должны иметь не просто формальные, но реальные возможности конкурировать с другими членами, причём с достаточными шансами на успех, а тем, кто по естественным причинам не могут быть участниками состязательного комплекса, полное членство в сообществе не предоставляется. Поэтому делаются всяческие послабления для тех, кто, подобно детям, по естественным причинам не способны участвовать в конкуренции; для тех, кто, подобно малообразованным беднякам, не по своей вине испытывают серьёзные затруднения и, чтобы конкурировать, должны получать «помощь»; и для тех, кто, подобно престарелым, нуждаются в поддержке. К тому же у конкурентной системы должен быть «нижний порог», определяющий стандарт «благосостояния», на который претендуют все члены общества и который понимается как «право» жить на уровне этого стандарта, а не как «благотворительность».

Третий революционный девиз — Fraternite — подразумевал синтез двух других на более высоком нормативном уровне. В определённом смысле он был окончательным воплощением идеалов Реформации в секулярном обществе. Провозглашённое в них солидарное социетальное сообщество не могло быть двухклассовой системой в любом из средневековых воплощений, таких, как церковь и государство, священнослужители и миряне или аристократы и простолюдины. Оно должно быть единым сообществом. Его членов следовало считать не только свободными и равными в означенных выше смыслах, но и связанными общей национальной, автономной солидарностью. Такому социетальному сообществу надлежало быть дифференцированным от государства в качестве более высокого начала, осуществляющего легитимный контроль над государством. Но степень его дифференцированности была все ещё далека от современного уровня, особенно в том, что касалось полной плюрализации.

Французское общество в течение XIX века институционализиро-вало демократическую конструкцию социетального сообщества, но далеко не в полном объёме и не в необратимой форме ³³. Французские правые вплоть до нынешнего столетия упорно цеплялись за образцы старого режима. Они возглавили несколько «экспериментов» по восстановлению монархии и de facto сумели сохранить социальный престиж для аристократии, а также сильные, хотя и оспариваемые, позиции для государственной католической церкви. Эта конфликтная ситуация внутри Франции усугублялась тем, что на большей части континента сохранялись старые порядки, несмотря на распространение революционных новшеств, особенно благодаря наполеоновским завоеваниям.

Хотя Англия ушла гораздо дальше в процессе плюрализации, что было тесно связано с её ведущей ролью в промышленной революции, радикальные прорывы в сторону демократизации здесь отсутствовали и расширение избирательных прав шло постепенно начиная с 1832 года. В течение всего XIX века аристократия сохраняла в английском обществе сильные позиции, хотя она была и менее «закостенелой», чем в большинстве стран континента, и представляла собой меньшее препятствие для плюралистической дифференциации и постепенной демократизации ³⁴.

Борьба вокруг демократизации была главным элементом европейских социальных конфликтов XIX века. Наполеон в определённых отношениях был наследником революции. Реставрация «легитимизма» Священным союзом была направлена не только против французского «империализма», но и против революционных идей. Показательно, что его крушение в 1848 году началось во Франции, но приобрело особую интенсивность на восточных окраинах европейской системы.

На протяжении всего XIX столетия лидерство в европейской системе сохранялось за её северо-восточным сектором, где вызревали все наиболее острые «диалектические» противоречия между английским и французским подходами. Оба подхода были необходимы для нарождающегося синтеза — в одном подчёркивалась экономическая производительность и плюрализация социальной структуры, в другом — демократизация государства-нации, национализм и новый тип социетального сообщества.

Однако важные процессы шли и в других, менее развитых регионах. Серьёзный возмущающий эффект в европейской системе произвело появление имперской Германии. Она в полной мере воспользовалась потенциалом как промышленной революции, так и недемократического, «авторитарного» государства, в то время как Франция и Англия были недостаточно сильными и объединёнными, чтобы противостоять новой силе путём подлинного синтезирования составных элементов современного общества.

В это же время на европейскую систему пала тень «колоссов» Востока и Запада. Сыграв решающую роль в победе над Наполеоном и став одним из главных участников решений Венского Конгресса и гарантом меттерниховской системы, на сцену основных событий в европейской системе вышла Россия. К началу Первой мировой войны недвусмысленно возросло значение для «системы» Соединённых Штатов.