Абрахам Маслоу:
На подступах к психологии бытия.
Часть I. Психология расширяет сферу своего влияния.
Глава 2. Чему психологи могут научиться у экзистенциалистов?

Если мы посмотрим на экзистенциализм, задавшись вопросом «Что из него может извлечь психолог?», то мы обнаружим, что он, по большей части, весьма туманен и труден для понимания с научной точки зрения (то есть его нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть). Но, в то же время, мы сможем извлечь из него немало пользы.

Если мы будем рассматривать его таким образом, то обнаружим что он является не столько откровением, сколько подтверждением, конкретизацией и новым открытием подходов уже существующих в «психологии третьей силы»

С моей точки зрения, экзистенциальная психология это два основных момента.

Во-первых, это концепт самобытности и переживания собственной самобытности, как sine qua non человеческой природы и философии человеческой природы или науки о ней. Я считаю этот концепт базисным, отчасти потому, что понимаю его лучше, чем такие термины как сущность, существование, онтология и так далее, отчасти поскольку предвижу, что с ним можно будет работать эмпирически, если не сейчас, то в ближайшем будущем.

Но здесь мы имеем парадокс, потому что американских психологов тоже затронула погоня за самобытностью. (Олпорт, Роджерс, Голдстайн, Фромм, Вилис, Эриксон, Мюррей, Мэрфи, Хорни, Мэй и другие) Но я бы сказал, что эти авторы гораздо понятнее и ближе к чистым фактам; то есть они куда эмпиричнее немцев, Хайдеггера и Ясперса.

Во-вторых, экзистенциальная психология стремится отталкиваться в большей мере от знания, полученного экспериментальным путём, а не от априорного знания или же концепций и абстрактных категорий. Экзистенциализм покоится на феноменологии, то есть он использует личные, субъективные переживания как фундамент для построения здания абстрактного знания.

Но многие психологи тоже начинали с этого, не говоря уже о психоаналитиках различного толка.

1:

Прежде всего, отсюда следует, что европейских философов и американских психологов вовсе не разделяет пропасть, как это кажется с первого взгляда. Мы, американцы, «всё время говорим прозой и не подозреваем об этом». Это параллельное развитие науки в разных странах, конечно же, само по себе уже является признаком того, что люди, независимо друг от друга пришедшие к одинаковым выводам, имеют дело с чем-то реальным, пребывающим вне их.

2:

С моей точки зрения, это «нечто реальное» есть полное крушение всех оснований ценностей, находящихся вне индивида. Многих европейских экзистенциалистов сильно задело заявление Ницше о том, что Бог умер, и, пожалуй, тот факт, что Маркс тоже умер. Американцы уже уяснили, что политическая демократия и экономическое процветание сами по себе не решают предельных нравственных проблем. Нам некуда бежать, кроме как в себя, в своё глубинное Я как средоточие нравственных ценностей. Парадокс, но даже некоторые из религиозных экзистенциалистов, в определённой мере, согласны с таким утверждением.

3:

Для психологов чрезвычайно важно, что экзистенциалисты могут привнести в психологию глубокую философию, которой нам сейчас недостаёт. Логический позитивизм означал поражение, особенно для психологов-клиницистов и специалистов по психологии личности. Так или иначе, основные философские проблемы обязательно должны стать предметом дискуссий и, возможно, психологи перестанут полагаться на псевдо-решения или на неосознанную, непроверенную философию, усвоенную в детстве.

4:

Если по-другому сформулировать (для нас, американцев) суть европейского экзистенциализма, то можно сказать, что он слишком радикально судит о том затруднительном положении, в котором оказался человек в силу разрыва между его устремлениями и ограниченными возможностями (между тем, чем человек является на самом деле, тем, чем ему хотелось бы быть, и тем, чем он может быть). Это не так уж далеко от проблемы самобытности, или бытия собой, как это может показаться на первый взгляд. Человеческая личность — это, одновременно, и реальное, и потенциальное.

То, что серьёзный подход к этому противоречию может совершить революцию в психологии, не вызывает у меня никакого сомнения. Подобная точка зрения высказывается в литературе самой различной направленности, например, литературе по проективному тестированию и самоактуализации, при анализе так называемых пиков переживания (когда этот разрыв исчезает), в психологических работах Юнга, в трудах мыслителей-теологов и так далее.

Мало того, в этой литературе затрагиваются проблемы и приёмы объединения этой двойственной природы человека, его высшего с его низшим, его сотворённости с его богоподобием. В целом, большинство религий и философий, как восточных, так и западных, склонялись к дихотомии этих двух аспектов, утверждая, что достичь «высшего» можно только посредством осуждения и покорения «низшего». Однако экзистенциалисты учат, что и то, и другое в одинаковой мере присущи человеческой природе. Ни одно из них не может быть отринуто; может иметь место только их объединение, интеграция.

Но мы уже кое-что знаем о методике этой интеграции, об озарении, инсайте, об интеллекте в широком смысле слова, о любви, о творчестве, о смехе и слезах, об игре, об искусстве. Я думаю, что в дальнейшем мы уделим больше внимания изучению методики интеграции, чем ранее.

Ещё одним результатом моих размышлений об оказавшейся в центре внимания двоякости человеческой природы стало понимание того, что некоторые проблемы должны навечно остаться неразрешимыми.

5:

Из этого естественным образом вытекает наш интерес к идеальному, подлинному, совершенному, или богоподобному существу, к изучению потенциальных возможностей человека как уже реально существующего (в определённом смысле), как познаваемой актуальной реальности. Мои слова могут показаться всего лишь литературным приёмом, но это не так. Я напомню читателю, что речь идёт о своеобразном способе задать ещё раз старые, пока остающиеся без ответа вопросы: «Какова цель терапии, образования, воспитания детей?»

Это подразумевает существование другой истины и другой проблемы, которые властно привлекают к себе наше внимание. Практически каждое серьёзное описание реально существующей «подлинной личности» подразумевает, что эта личность благодаря обретённому ей состоянию, устанавливает новые отношения с обществом, в котором живёт, да и с социумом вообще. Она не только поднимается над собой в самых разных аспектах: она также поднимается над цивилизацией, к которой принадлежит. Она сопротивляется «приобщению к определённой культуре».

Она отстраняется от цивилизации и общества, к которым принадлежит. Она становится в большей степени членом рода человеческого, и в меньшей членом локальной группы. Я подозреваю, что большинство социологов и антропологов воспринимает это в штыки. Поэтому меня не удивит жаркий спор по этому вопросу. Но нет сомнения в том, что именно здесь — основы «универсализма».

6:

У европейских авторов мы можем и должны научиться уделять внимание тому, что они называют «философской антропологией», имея в виду попытку дать определение человека и различия между человеком и другими видами, между человеком и вещью, между человеком и роботом. Каковы его уникальные и определяющие характеристики? Какой аспект настолько существенен для человека, что без него он уже не может считаться человеком?

В целом, это та задача, от решения которой отказалась американская психология.

Разного рода «бихевиоризмы» не дают возможности сформулировать такое определение, по крайней мере, таким образом, чтобы его можно было воспринимать всерьёз (что представляет собой человек в системе «стимул — реакция», с/р-человек? И кого можно считать таким человеком?). Картина человека, созданная Фрейдом, была явно непригодной, потому что за её рамками остались устремления человека, его достойные осуществления надежды, его богоподобные качества. Тот факт, что Фрейд оставил нам наиболее полные систему психопатологии и теорию психотерапии, здесь ничего не даёт нам, в чём убеждаются современные специалисты по психологии эго.

7:

Некоторые приверженцы экзистенциальной философии делают слишком большой упор на «самосозидании». Сартр и другие говорят о Я, как о «проекте», который полностью создаётся в процессе постоянного (и произвольного) принятия решений, осуществляемого самой личностью, таким образом, как если бы личность могла стать всем, чем она захотела бы стать. Конечно же, такая крайняя точка зрения почти неизбежно содержит преувеличение, которое прямо противоречит фактам генетики и конституциональной психологии. Если уж на то пошло, это просто глупо.

С другой стороны, сторонники Фрейда и Роджерса, терапевты-экзистенциалисты и специалисты по психологии развития личности всё больше говорят об открытии себя и о демаскирующей терапии. При этом они, пожалуй, недооценивают такие факторы, как воля, решимость и все те способы, которыми мы действительно создаём сами себя посредством принятия осознанных решений.

(Конечно, мы не должны забывать, что обе эти группы можно обвинить в чрезмерном увлечении психологией и недостатке внимания к социологии. То есть, в созданной ими системе не нашлось достаточно места для могучего воздействия автономных детерминант общества и окружающей среды, таких факторов, действующих извне на индивида, как бедность, эксплуатация, национализм, война и структура общества. Разумеется, ни одному здравомыслящему психологу не придёт в голову отрицать тот факт, что личность в определённой степени беспомощна перед этими силами. Но, в конце концов, его главная профессиональная обязанность — это изучение индивида, а не вне-психических социальных детерминант. Психологам, в свою очередь, кажется, что социологи ставят слишком сильный акцент на общественных силах и забывают о самостоятельности личности, воли, ответственности и так далее. Поэтому разумнее будет различать эти две группы как специалистов, а не как невежд или глупцов.)

В любом случае, похоже на то, что мы и «открываем», и «демаскируем» себя, а также решаем, кем нам быть. Этот конфликт точек зрения представляет собой проблему, которая может быть решена эмпирическим путём.

8:

Мы всё время обходим стороной не только проблему ответственности и воли, но и связанные с ней проблемы силы и мужества. Недавно психологи, занимающиеся психоанализом эго, осознали существование этой великой переменной человеческого бытия и с тех пор посвящают много внимания «силе эго». А для бихевиористов эта проблема по-прежнему остаётся «белым пятном».

9:

Американские психологи услышали призыв Олпорта к разработке идеографической психологии, но совершили в этой области немного. То же самое можно сказать и о клинических психологах. Сейчас нас начали подталкивать в этом направлении уже феноменологи и экзистенциалисты, и противостоять этому дополнительному давлению будет очень трудно. Более того, я даже думаю, что ему теоретически невозможно противостоять. Если изучение уникальности индивида не умещается в рамках наших представлений о науке, то тем хуже для такой концепции науки. Значит, ей тоже придётся пережить возрождение.

10:

В американской психологической мысли феноменология имеет свою историю (см. 87), но я думаю, что в целом она переживает упадок. Европейские феноменологи, с их до боли тщательно собранными доказательствами, могут кое-чему научить нас, напоминая о том, что лучший способ понять другое человеческое существо, — по крайней мере, в некоторых случаях пригодный способ, — это проникновение в его мировоззрение и умение увидеть его мир его же глазами. Разумеется, такой вывод с трудом воспринимается с точки зрения любой позитивистской философии науки.

11:

Ударение, которое экзистенциалисты делают на предельном одиночестве и единственности индивида, является не только полезным напоминанием нам, чтобы мы занимались дальнейшей разработкой концепций принятия решений, ответственности, выбора, самосозидания, самостоятельности, самобытности, и так далее. Это также придаёт остроту проблеме связи между людьми в их единственности, понимания посредством интуиции и сопереживания, любви и альтруизма, отождествления себя с другими и гомономии в целом. Мы принимаем все это как должное. Но разумнее было бы рассматривать это как чудо, которое ждёт своего объяснения.

12:

Мне кажется, что ещё одну идею, которой экзистенциалисты уделяют особое внимание, можно сформулировать очень просто. Это глубинное измерение бытия (или, пожалуй, «трагический смысл бытия»), противопоставляемого мелкому и легковесному существованию, которое представляет собой нечто вроде «редуцированного» бытия, формы защиты от предельных проблем существования. Это не просто литературная концепция. Она имеет реальное практическое значение, например, в психотерапии. Я (да и другие) начинаю всё больше верить в то, что трагедия иногда может оказать терапевтическое воздействие и что терапия зачастую приносит наилучшие результаты, когда людей «загоняют» в неё через боль. Это происходит, когда существование, лишённое глубинного измерения, не даёт ответа на поставленные вопросы: тогда приходится обращаться к фундаментальным принципам. Психология, которая не ведает глубинного измерения, также не приносит желаемых результатов, что очень чётко демонстрируют экзистенциалисты.

13:

Экзистенциализм, наряду с другими направлениями, помогает нам понять пределы словесной, аналитической, концептуальной рациональности. Он представляет течение мысли, призывающее вернуться к чистому переживанию, непосредственному опыту, как предварительному условию любой концепции или абстракции. Я считаю, что этот призыв является обоснованной критикой всего западного образа мысли, характерного для XX века, включая ортодоксальную позитивистскую науку и философию, которые обе нуждаются в пересмотре.

14:

Вероятно, самой значительной победой, одержанной феноменологами и экзистенциалистами, является запоздалая революция в теории науки. Пожалуй, не следовало бы говорить, что эта победа была «одержана» ими, скорее, они «помогли» её одержать, потому что немало других сил трудилось над разрушением сциентизма как официальной философии науки. Преодолевать нужно не только картезианский раскол между субъектом и объектом. Необходимы и другие кардинальные перемены, потребность в которых вызвана включением psyche и чистого опыта в сферу реальности, и эти перемены должны коснуться не только психологии как науки, но и всех остальных наук, поскольку лаконизм, простота, точность, упорядоченность, логика, изящество, определённость, и так далее — относятся, скорее, к царству абстракции, чем к царству опыта.

15:

И напоследок, о том, что в экзистенциальной литературе повлияло на меня больше всего, а именно, — о проблеме будущего в психологии. Нельзя сказать, что эта проблема, как и все вышеупомянутые мною проблемы, была совершенно мне незнакома. Я даже не могу себе представить, чтобы она была незнакома кому-нибудь из тех, кто серьёзно изучает теорию личности. Кроме того, труды Шарлотты Бюлер, Гордона Олпорта и Курта Голдстайна должны были подсказать нам необходимость систематического изучения динамической роли будущего для личности в её настоящий момент. Например, развитие, становление, вся сфера возможного с необходимостью обращены в будущее. Туда же указывают понятия возможностей и надежды, желания и воображения; к будущему обращены угроза и опасение (нет будущего = нет невроза): самоактуализация бессмысленна, если она не связана с реальным будущим; жизнь может быть гештальтом во времени и так далее.

И всё же, то фундаментальное и центральное значение, какое экзистенциалисты придают этой проблеме, должно кое-чему научить нас (см., в частности: 110). Я думаю, будет правильно сказать, что ни одна психологическая теория не будет полной, если её центральным звеном не является концепция, согласно которой будущее человека находится в нём самом, будучи активно в каждый момент настоящего. В этом смысле будущее можно рассматривать как внеисторическое, в понимании Курта Левина. Мы также должны понять, что будущее — это единственное, что в принципе неизвестно и непознаваемо, а это значит, что все привычки, все механизмы защиты и нападения — сомнительны и двусмысленны, поскольку они зиждутся на былых ощущениях.

Только гибкая творческая личность может по-настоящему управлять будущим, только такая личность может уверенно и бесстрашно взглянуть в лицо новизне. Я убеждён, что большая часть того, что мы в настоящий момент называем психологией, — это изучение хитростей, с помощью которых мы пытаемся избавиться от боязни абсолютной новизны, заставляя сами себя поверить в то, что будущее будет таким же, как и прошлое.

Заключение

Эти соображения укрепляют мою надежду на то, что мы являемся свидетелями развития психологии, а не нового «изма», который мог бы превратиться в антипсихологию или в антинауку.

Вполне возможно, что экзистенциализм не просто обогатит психологию. Он может также дать дополнительный толчок к созданию новой области психологии, психологии полностью развившейся и подлинной Самости и её способа бытия. Сутич предложил называть это онтопсихологией.

Становится всё более и более ясно — то, что мы в психологии называем «нормой», на самом деле является психопатологией серости, настолько лишённой драматизма и настолько широко распространённой, что мы даже, как правило, не замечаем её. Изучение экзистенциалистами подлинной личности и подлинного человеческого бытия помогает направить на эту большую ложь, эту жизнь в иллюзиях и страхе мощный луч чистого света — и увидеть, что это болезнь, и весьма распространённая.

Я не думаю, что нам надо всерьёз воспринимать зацикленность европейских экзистенциалистов на страхе, страдании, отчаянии и тому подобных вещах, единственным лекарством от коих они считают снобизм. Эти вселенские стенания интеллектуалов начинаются каждый раз, когда не срабатывают внешние основания нравственных ценностей. Им следовало бы узнать у психотерапевтов, что утрата иллюзий и обретение самобытности, какими бы болезненными они ни были поначалу, в конце концов возвышают и укрепляют личность. А полное отсутствие упоминаний о пиках переживания, о переживании радости и экстаза, даже нормального счастья вызывает сильные подозрения, что эти авторы никогда не испытывали таких переживаний, что они не знают радости. Словно они способны видеть только одним глазом, да и тот отравлен желчью.

Большинство людей в разной мере познали и трагедию, и счастье. Любая философия, которая не принимает этого во внимание, не может считаться всеобъемлющей. (Более подробно на ту же тему см. мою работу Eupsychian Management. Irvin-Dorsey, 1965, p. 194–201. — Прим. авт.)

Колин Вильсон (307) проводит чёткую границу между «позитивными» экзистенциалистами и «негативными» экзистенциалистами. И с этим разграничением я полностью согласен.