Борис Ефимович Гройс — профессор философии, теории искусства, медиа-теории в Государственной высшей школе дизайна в Карлсруэ (Staatliche Hochschule für Gestaltung Karlsruhe). В |
|
|
Вопрос: Мавзолей в Советском Союзе был мощным культурно-идеологическим сооружением. Он был завершающим аккордом в архитектурном облике Красной площади. Это было «громкое» обращение власти к народам мира. После распада СССР функция мавзолея изменилась. Сегодня это музей? И в какой мере это всё ещё послание власти (на сей раз власти России) к народам мира? Борис Гройс: Вы знаете, я большой поклонник мавзолея. Вопрос посмертного существования человека в условиях доминирующего материализма волновал людей уже в ХIX веке. И собственно говоря, многие философы и учёные в различных странах, в Англии прежде всего, предлагали либо себя мумифицировать, либо мумифицировать великих людей, для того чтобы их присутствие в современной культуре, именно посмертное присутствие тел (или великих останков) в современной культуре, продолжало бы воодушевлять население. Предлагалось мумифицировать таких философов, как Кант или Гегель, и привозить их мумии на философские симпозиумы, для того чтобы их немое присутствие вдохновляло учёных на более глубокие мысли. Ну и, наконец, чтобы дискутирующим было стыдно в присутствии великих людей говорить какие-либо глупости (смеётся). Мне кажется, что московский мавзолей и тело Ленина там — это продолжение большой традиции рефлексии, которая начинается с фараонов; рефлексии на тему «гетеротопии». Я имею в виду предложенное Мишелем Фуко понятие «гетеротопии». После того как тело отдало душу и превратилось в труп, его перемещают в иное, по сравнению с прежним местопребыванием, пространство, то есть на кладбище. Фуко справедливо помещает кладбище в одну категорию с музеем, библиотекой, кораблем (можно прибавить к этому ещё и помойку), то есть речь идёт об «иных местах». Мавзолей — это особое место, как бы «постместное» несуществование тела; оно же — один из важных этапов многотысячелетней рефлексии на тему жизни после смерти. Было бы глупо, если бы мавзолей был разрушен. Я считаю его одним из величайших памятников культуры XX века. Я бы его лелеял и холил, потому что он одно из величайших достижений модернизма; шедевр конструктивистской архитектуры. Но я, к сожалению, ничего не решаю… Вопрос: Тем не менее, сравнивать мавзолей с кладбищем — не совсем корректно. Назвать его музеем — тоже не очень язык поворачивается, потому что внутри находится труп. Не документ, не экспонат, который в метафорическом смысле тоже труп, а реальный мертвец. Говорить о некоей эстетической мутации тоже не приходится, потому что Ленин в контексте современной массовой культуры так и не трансформировался в вампира или зомби, массовая аудитория его проигнорировала. Так что же такое мавзолей сегодня? Борис Гройс: В действительности сохранение трупа и его искусственное поддержание — это практически позитивистская материалистическая замена бессмертия души. И это очень западная идея. Мне кажется, что мавзолей — это музей нового типа. Это ready-made. Кстати, интересно, что труп Ленина выглядит так, как если бы он был взят прямо из жизни. В отличие от мумий фараонов или от мощей святых, которые можно видеть во многих церквах, труп Ленина как будто непосредственная цитата из жизни, перенесённая в бессмертие, в вечность. В музейную вечность. Так что это музей, но в данном случае — его радикализированная форма. Музей, но в своей предельной возможности. Здесь уместно вспомнить Фёдорова и его идею воскрешения. Важно подчеркнуть, что в данном случае воскрешения нет. И если говорить о функции идеологической — она в том, что душа Ленина мертва, и в этом смысле коммунизм тоже мёртв. Мавзолей является демонстрацией того, что Ленин никогда не восстанет, ведь он как бы запаян в своём гробу. Зерно зарывается в землю, именно поэтому возникает возможность его воскресения или прорастания — не забудьте, что Христос воскрес, так как недостаточно серьёзно задвинули гробовую крышку и не проконтролировали ситуацию. В итоге его труп исчез. Чего с Лениным не произошло — его труп не исчез, таким образом, шанса на воскресение нет. Что есть символ мумификации коммунизма. Иначе говоря, коммунизм как идея мёртв, и осталось только его тело. Вопрос: Если мавзолей — музей, должно ли его посещение быть платным? Борис Гройс: Речь здесь должна идти о превращении идеи в искусство. Карл Шмитт, немецкий философ и один из интеллектуальных вдохновителей национал-социализма, создавший в своё время конституцию Третьего рейха, сказал, что эстетизация любой идеологии, любой идеи — это первый шаг на пути её коммерциализации, превращение в товар. Так что, с одной стороны, мы имеем, конечно же, ситуацию эстетизации и коммерциализации идеологии. Но с другой стороны, любой музей представляет собой нечто вроде «чёрной дыры» в экономике. Попадание в музей того или иного объекта означает изъятие его из экономического обращения. Это операция одновременно экономическая и антиэкономическая, так что функция музея амбивалентна. С одной стороны, происходит превращение идеалов или утопий прошлого в объекты, и за возможность их увидеть люди платят деньги. Но, с другой стороны, эти объекты изъяты из обращения и превращены в сакральное место здесь и сейчас. В этом смысле каждый экспонат музея, включая труп, демонстрирует свою инаковость по отношению к доминирующей капиталистической экономике. Музей всегда базируется на парадоксе: это товар, который не функционирует как товар, вот что тут интересно. Вопрос: Идея «запаять» труп в вечность, очевидно, принадлежала Сталину. Есть ли автор у идеи вынести труп Сталина из мавзолея и таким образом дать ему возможность Борис Гройс: Помните иконы воскресшего Христа? Победоносный Христос — то есть в данном случае Сталин — стоит на черепе ветхого Адама. Если вы, кстати, посмотрите на канонические работы соцреализма, там очень часто живой Сталин повторяет позу скульптуры Ленина. Здесь очень сложные отношения… Я, кстати, когда был ребёнком, видел их обоих в мавзолее. И надо сказать, меня тогда поразило, насколько Ленин был похож на его обычное изображение, а Сталин не похож. И ведь все вокруг было завешено изображениями Сталина, но насколько это было другое лицо! Другое абсолютно. Вопрос: Почему? Борис Гройс: Не знаю. То ли потому, что тогда Ленина изображали более правильно, то ли потому, что его мумию подогнали под изображение… Вопрос: Какие из современных произведений российской культуры, с Вашей точки зрения, принадлежат к стилю «Сталин?» Борис Гройс: Этот стиль завершился со смертью Сталина. Вопрос: Неужели Вы полагаете, что этот период закончился? Борис Гройс: Естественно. А десталинизация произошла в конце Вопрос: К какому стилистическому направлению тяготеет современная российская культура? Борис Гройс: Я бы начал немного с другого конца. Я думаю, что для России в последние годы очень важно становление массовой культуры. Это эстрада, видеоклипы, реклама, телесериалы. Это основная эстетическая продукция, которая сейчас в России имеет место. И там «крутятся» основные деньги, поэтому она наиболее массивна и наиболее быстро развивается. Если посмотреть на современное западное искусство — оно представляет собой аналитическую рефлексию на то, что происходит в массовой культуре. Это его основной реактивный механизм на то, что происходит «здесь и сейчас». Когда я смотрю на русское современное искусство, то у меня нет впечатления, что оно функционирует в том же режиме, что и западное. То есть нет ощущения, что оно занимается анализом современной русской массовой культуры, её мифологии, идеологии, всевозможных политических предпосылок, сексуальных, расовых и так далее. Вместо этого есть Вопрос: Чем можно объяснить эту ностальгическую тенденцию? Борис Гройс: К сожалению, в России не произошло культурной революции, не произошло культурной перестройки, не изменилась система преподавания, не изменились критерии интеллектуального и культурного дискурса. Рынок стал похож на западный, но только похож. Есть Вопрос: Какова причина такого разобщения? Борис Гройс: Мне кажется, что вот какая возникла проблема. Есть такой момент спонтанного единодушия в России — все смотрят в одну и ту же сторону, и эта одна и та же сторона приобретает характер религиозного света. Этим светом стали идеи капитализма. Такое ощущение, что про культуру, искусство и образование все забыли, потому что там нет настоящих денег. А то, где нет настоящих денег, просто не считается настоящим делом. На меркантильном Западе люди поддерживают образование, а в России я постоянно сталкиваюсь с глубоким скепсисом в отношении любых форм культуры и образования. Будто это пустая трата времени, которая ничего для жизни не даёт. В Вопрос: Пропаганда — во все времена один из мощнейших механизмов государственной машины. Какое место, на ваш взгляд, занимает институт пропаганды в нашей сегодняшней России? Как взаимодействуют в современной цивилизации Пропаганда и Искусство? Борис Гройс: Искусство в идеальном случае занимается не пропагандой, а анализом и нейтрализацией механизмов этой пропаганды. Хорошее искусство нейтрализует пропаганду… Вопрос: А соцреализм? Борис Гройс: Бывает хорошее искусство, которое тоже участвует в пропаганде (смеётся). При всей любви к соцреализму я могу сказать, что это искусство представляет собой в большей степени этнографический материал, чем полноценный художественный жест. Из соцреализма полноценное искусство сделали Кабаков, Комар и Меламид. В соцреализме есть элемент необработанной нефти, это — художественное сырьё. Оно может быть чрезвычайно важно как разновидность полезного ископаемого, но чтобы привести его в состояние полноценного искусства нужно было выделить из него эстетический компонент. Что и сделали Комар и Меламид. Пропагандистский импульс так забивал эстетику соцреализма, что собственно его эстетика была не видна. Нужно было сначала нейтрализовать пропагандистскую агрессию соцреализма, чтобы стало заметно, насколько это интересное искусство, и для того, чтобы в итоге эстетическое вышло на первый план. Вопрос: Умер Солженицын. Ваша оценка этой фигуры как художника, как идеолога? Борис Гройс: С литературной стороны его творчество мне не нравится. Политическая позиция — тоже, в том смысле, что мне не нравится то, чего Солженицын хотел для России, а он хотел её изоляции от Запада. И я бы не сказал, что он открыл мне Вопрос: В одной из своих работ Вы написали: «В тот момент, когда разрушается одна икона, акт её разрушения уже превращается в икону нового мира». Распалась советская цивилизация — во что превратился акт её разрушения, как выглядит новая икона? Борис Гройс: Мы имели русскую культуру, которая была построена на некоммерческой основе. Она разрушилась посредством денег и введения товарно-денежных отношений. И это разрушение посредством товарно-денежных отношений и есть новая икона русской культуры. Что такое современная русская культура? Это коммерциализированная культура, которая приобрела характер гламура. Русский современный гламур — это товарно-денежный коммерциализированный вариант социалистического реализма. Вопрос: То есть русский гламур аутентичен понятию современной российской цивилизации? Борис Гройс: Да. Он представляет собой перманентное разрушение социализма и коммунизма. Это постоянная глорификация распада былой некоммерческой цивилизации. Но это не значит, что ситуация распада превратится во Вопрос: Пессимистично… Борис Гройс: Напротив. Раз гламурная культура есть — значит, уже есть икона. И таким образом, можно снова начать её анализировать. Но не надо ждать, что возникнет нечто другое. Ничего другого не будет — это теперь навсегда. С этим нужно работать как с реальностью, и в результате получится современное искусство. Надо просто понять, что есть современность, и не думать о том, что было и что будет. Ничего не строить, ни на что не надеяться, а заняться тем, что есть. С моей точки зрения, это очень оптимистическая позиция. |
|