Коммуникационные стратегии культуры и гуманитарные технологии. Историографическое знание и гуманитарные технологии современности. Д. В. Лукьянов

Проблемное поле обсуждения и выявления смысла, содержания и качества применения гуманитарных технологий в современной науке трудно локализовать в рамках какой-либо одной из существующих ныне познавательных стратегий ¹. Сами носители гуманитарных технологий (чаще всего это методологи, социологи, аналитики, консультанты, эксперты, политтехнологи и другие) не стараются идентифицировать себя с конкретной школой или признанной системой обучения; отсутствуют общепринятые и общеизвестные определения задействованных субъектов и объектов в данной предметной области. Поэтому понимание существа гуманитарных технологий выстраивается сегодня в пространстве ориентаций на узкоспециализированные интересы и стратегические установки групп специалистов-технологов, задействованных в различных сферах социальной инженерии, идеологии, рекламы, PR, имиджмейкинга или социально-культурного проектирования ².

Можно было бы согласиться с тем, что в целом гуманитарные технологии должны применяться и использоваться тогда, когда перед исследователем ставится задача алгоритмизированного описания успешного опыта в гуманитарных областях с целью определения существующих принципов развития соответствующей организационной культуры, выявления оптимальных способов производства, фиксации и продвижения в ней инновационных смыслов, оценки эффективности получаемых результатов деятельности и выработки институциональных рамок и коммуникационных стратегий самоорганизации гуманитарного знания в профессиональных сферах ³.

Однако в таком интегрированном определении гуманитарных технологий многие специалисты видят ряд недостатков и угроз, которые позволяют им критически оценивать имеющийся опыт их применения и внедрения в деятельность современных профессиональных групп и сообществ. Данная критика в целом обусловлена анализом произошедших в XXI веке изменений в самой парадигме инновационной деятельности и появившихся новых форм её организации.

Большинство аналитиков согласны с тем, что в ХХ веке гуманитарные технологии вышли на постановку широкого круга антропологических, культуротехнических и социотехнических задач, став одной из сфер приложения так называемой реальной политики ⁴. Между тем международные эксперты уже не первый год по критерию технологического развития относят Россию к числу стран-маргиналов, которые принципиально не способны к восприятию технологических инноваций, разработанных в западных странах ⁵. В статье известного либерального экономиста Джеффри Сакса разграничение «новой карты мира» производится уже не по формам и содержанию идеологий, но по технологическим параметрам социально-политического развития. Идея технологического развития, таким образом, становится в определённом смысле «скрытой формой идеологии технократического тоталитаризма» ⁶ западных стран. Приоритетами развития социальных систем маргинального, с точки зрения технологического развития, типа становятся по преимуществу политические технологии, индифферентные к содержанию и решению проблем отдельного социума ⁷ и использующие в качестве стратегии власти так называемой «рекламно-идеологический менеджмент» ⁸, базирующийся в своей основе на манипулятивных техниках. Такой взгляд на возможность эффективного использования гуманитарных технологий, закрытость в отношении восприятия западных технологических инноваций лишает, по мнению экспертов, Россию конкурентоспособности в международной социально-политической и экономической практике, остро ставя вопрос о правилах и рамках, задающих актуальные и потенциальные пространства для самоопределения и действия страны на мировой арене ⁹.

Тем не менее, необходимость вести разговор о гуманитарных технологиях остро назрела и осознается большинством современных теоретиков и практиков как наиболее перспективная и насущная в теории, методологии и стратегиях развития приоритетных направлений гуманитарного знания в целом.

По ряду принципиальных вопросов можно выделить своеобразный интеллектуальный «мэйнстрим», в рамках которого продолжаются споры о гуманитарных технологиях, гуманитарных и коммуникационных стратегиях, возможностях инновационного и технологического развития современных социальных систем ¹⁰. Выделим внутри диалога российских и зарубежных учёных несколько таких проблемных блоков, понимание которых скорее объединяет различные исследовательские позиции, нежели ставит дискуссию о соотношении гуманитарных технологий и гуманитарного знания в тупик неразрешимых парадоксов.

Во-первых, сложившееся общее представление о том, что в целом технологии не стоит понимать в смысле новой методологической ориентации, которая станет жёстко определять дальнейшее развитие гуманитарного знания: «реальных» языков описания научных объектов существует сегодня значительное множество, и в этом пространстве учёным необходимо самоопределиться и идентифицироваться относительно содержания собственных профессиональных областей ¹¹.

Во-вторых, применение технологий предполагает производство инноваций, относительно чего до сих пор не утихают споры в науке: вопрос о том, как отличить инновацию от её противоположности, остроактуален. И здесь, позволю себе выразить такое мнение, на первый план учёными выводится проблематика оценки самой возможности научного познания: по сути, мы пребываем в эпохе креативности, но не творчества, то есть скорее в пространстве поиска новых связей среди известного, нежели в процессе репрезентации инновационных смыслов.

В-третьих, под вопросом оказывается сама процедура рационалистического оформления предлагаемых решений, и уже, как следствие, «под подозрение» попадает само выстраивание каких-либо эффективных способов мыслить бытие в его онтологической «упаковке».

В-четвёртых, позиции экспертов согласуются в том, что приемлемого социального проекта на будущее в мире не существует, поэтому характер разработки гуманитарных технологий в этом смысле становится приоритетной областью поиска, выбора установок и принятия перспективных решений во всех социально-значимых проектах и программах.

Всё перечисленное даёт возможность акцентировать внимание на определении места, сюжетах и анализе современной историографии как одной из коммуникационных стратегий современного гуманитарного знания.

Итак, на основе анализа существующего уровня обсуждения в науке проблематики, связанной с вопросами и проработкой содержательных характеристик гуманитарных технологий, можно прийти к следующему обобщающему выводу: современные гуманитарные технологии разрабатываются сегодня как ряд общенаучных стратегий, которые тематизируют общее проблемное поле в ряде смежных (социально-политических, экономических, культурных, образовательных и прочих) научных областях.

Среди ведущих стратегий научного выстраивания современных представлений о гуманитарных технологиях мы бы сегодня отметили следующие:

1. Гуманитарные технологии используются и востребованы в качестве проективной техники реализации определённого типа взаимодействия, направленной на поддержание социальных отношений, в основу которых закладываются базовые ценностно-целевые ориентации представителей групп интересов и элит того или иного из существующих современных социумов. В этом плане, как правило, говорится об идеологических, манипулятивных или же конвенциональных стратегиях публичной политики и оценивается «гуманитарный» потенциал последней по тому, насколько она институционально и легитимно справляется с возможностью политического и административного управления социальной системой в целом.
2. Гуманитарные технологии мыслятся как способ трансляции информации. Здесь с помощью и посредством технологий вырабатываются оптимальные формы и качественные основания, которые бы могли позволить решать весьма актуальную на данный момент проблему дефицита или переизбытка информационных ресурсов, достигать эффективного их использования в различных познавательных и социальных практиках, преследуя цель на поддержание «status quo», доверия и согласия в обществе, его стабильного в целом развития и существования.
3. Гуманитарные технологии формируются вокруг приоритетных форм и способов фиксации так называемых поведенческих стереотипов и соответствующих социальных ролей: чаще всего противоположные по смыслу, выделяются «репрессивный» и «либеральный» типы закрепления социального поведения. Первый, жёстко определяющий сферу социального действия санкциями и предписаниями, тотально унифицирует политическую, культурную и тому подобные социализацию и сами существующие в обществе формы деятельности. Второй тип, который в последние десятилетия ориентирован на продвижение «либеральных» приоритетов, собственно, всё чаще называют «гуманитарным» в социальной практике поведенческих стратегий; в его основе — поиск новых возможностей для социальной кооперации, который основан на принципах диалога, свободы выбора и взаимной безопасности в «мультикультурализме» современности.
4. Целенаправленная коллективная деятельность людей на основе гуманитарного знания также становится одним из важных компонентов в развитии соответствующих технологий социального моделирования. Вопрос о производстве инноваций в гуманитарной сфере тесно связан с формами сценарного поведения людей в потребительском обществе, их способностями на психологическом и ментальном уровне производить и апробировать инновационные смыслы в поле собственной мыследеятельности. Между тем «массовизация» гуманитарной сферы вызывает опасения в том смысле, что символы и образы приемлемого будущего социального развития для большинства ныне живущих не определены, и эта ситуация становится важной проблемой информационно-коммуникационных стратегий.

На основе данных предпосылок и промежуточных суждений перед нами встаёт важный вопрос, на который мы и попытаемся ответить далее: как может выстраиваться взаимосвязь между современным исторически ориентированным знанием и существующими сейчас гуманитарными технологиями?

Сразу оговорюсь, что в основу моих исходных установок положен принципиальный взгляд на развитие научно-исторического знания как преимущественно знания историографического. В этом смысле общее направление научно-исторических исследований в рамках исходных авторских представлений можно идентифицировать как задачу выстраивания на историографических основаниях социокультурного дискурса современности ¹². Признание последнего позволяет более тесно связать общий смысл развития исторического знания на рубеже XX–XXI веков с теми представлениями, которые появились и сформировались примерно в тот же период времени, став доминирующими в различных направлениях научного, проектного и социально-инженерного мышления.

Повторюсь, зададимся вопросом: в чём проявляется взаимосвязь исторически ориентированного знания и гуманитарных технологий? Думается, что таких способов взаимосвязи исторического знания и технологий на данный момент существует несколько, и раскрываются они через сложившиеся представления о характере, принципах, формах и содержании взглядов на саму природу исторического.

Достаточно очевидно, что историческое, по крайней мере начиная с XVI века, начинает мыслиться как определённый способ самопознания человека: центральным объектом исторического знания являлись человеческие действия в различных их проявлениях ¹³, и, наряду с представлениями о священной и природной, человеческая история со временем стала центральной проблемой учёных-историков ¹⁴.

Историческое закреплено как способ эмоционального отношения к наличествующей исторической действительности и форма внутренней жизни личности, определённое «чувство истории», важность переживаний, наряду с пониманием «себя в истории», ещё и опыта «истории в себе». Роль исторического всегда заключала в себе также способность ориентироваться в жизни, предрасположенность к благовидным поступкам и реализации жизненного смысла, целеполагания себя в мире и мира в себе на основе представлений о движении, становлении и развитии исторического процесса ¹⁵.

Историческое также понималось как определённый способ самоценного существования, когда любовь к богам и своей истории давала возможность победить страх перед неизведанным и новым. То есть оно выступало своеобразным механизмом торможения и опоры против внезапных перемен и «инноваций», являясь на экзистенциальном уровне и личным, и коллективным «стабилизационным фондом», ресурс которого постоянно пополнялся из богатых запасов в кладовых прошлого, некоего «золотого века», предшествующего в целом настоящему ¹⁶. Определённым и важным шагом на пути понимания исторического стало изменение в установках и целях приращения знания о прошлом. Постепенно в мировоззрении историков стали складываться и определяться личностно ориентированные приоритеты в поиске и значении знания истории. Стало ясно, что «антикварный» (Ф. Ницше) смысл исторического уходит на второй план, а возможность и способность знания всего в прошлом своей страны, мира, цивилизации не является главным (существует насущная потребность в определённого вида знании о себе) — и что данные потребности весьма и весьма различны на уровне гендерных, поколенческих, культурных, интеллектуальных и иных предпочтений. Следовательно, перед обществом, человеком, индивидом впервые открывались возможности поиска оптимальных способов познания исторического — способов запечатлевания, актуализации и трансляции значимых исторических смыслов, — по своей сути поисков технологических, проективных, социально и политически ориентированных.

Как раз на данном этапе реализация потенциальных возможностей историографии становится ключевой и первостепенной, поскольку она начинает приобретать значение в том смысле, что могла быть помыслена как сфера возможности существования в настоящем некоторого комплекса пред-правил, пред-установок, пред-назначений для формирования в различных вариантах — гуманитарно-, либерально-, социально- и так далее, — ориентированных личностей. В данном смысле значение приставки предпозволяло «схватывать», упорядочивать и анализировать общественные состояния потребностей и существующих «горизонтов ожидания» в социуме, узнавать, на каком уровне, что и как воспринимается в качестве познаваемого и познания.

С момента выделения историографии в последней трети XIX века как интеллектуального проекта классической рациональности ¹⁷ он был основан на нескольких правилах, которые, независимо от субъекта познания, давали необходимое знание об объектах и процессах окружающего мира.

Потребность в акте субъективации — субъекта познания, с одной стороны, и объекта познаваемого — с другой (определение приоритетов значимого и второстепенного для исследователя, исходя из прагматики угроз существования в различных смыслах и аспектах социального бытия), привела к переориентации самого процесса познания на интересы и значимые для субъекта формы. В результате для большинства историков первостепенным, наряду с существующими типами и способами понимания исторического, стало изучение источников и артефактов ¹⁸.

Различение представлений о природе познаваемого и смысле процесса познания выстраивается к концу XIX века преимущественно как историографическая рефлексия, институциональные рамки которой превращают в данный период развития исторического знания в мощный институт социализации личности и способ приращения позитивно значимых социальных смыслов. Со стороны складывающихся представлений историков относительно природы познаваемого в истории на первый план выходят дискуссии о приоритетах главного и второстепенного для развития исторического процесса какой-либо страны, континента, исторической области. (Российская наука на примере классической историографии разрабатывает географические и цивилизационные модели становления русской истории, на Западе становится значимой проблематика выстраивания различных систем социальных взаимосвязей и форм их организации — и так далее)

Во взглядах историков на существо процесса исторического познания также отражаются произошедшие сдвиги в науке, что приводит к смене доминирующих ранее познавательных установок: центральными и дискуссионными становятся вопросы о качестве добывания исторического знания, причём дифференциация происходит по вектору отношения к историческому событию, качеству его содержания и наполнения (например, что важнее — типологическая повторяемость события или единичность). Далее возникают вопросы о специфике процесса познания, проблематика бесконечности или конечности его, с одной стороны, и его вариативность vs. инвариантность — с другой ¹⁹.

Таким образом, следует ещё раз подчеркнуть, что историография как проектная форма управления социальностью к концу XIX века становится определяющей стратегией и в так называемом технологическом смысле производства, хранения и трансляции получаемого знания. Также она делается центральным проблемным полем выработки оптимальных форм познавательной практики: превращается прежде всего в эффективный и профессиональный инструмент конструирования прошлого социально-исторической реальности и в этом смысле начинает корректировать традиционную историческую науку того времени. На данном этапе история и историография ещё взаимопроверяемы и влияют друг на друга, но в главном они уже начинают «расходиться», а именно — в принципиальной позиции относительно того, что есть прошлое: способ фиксации или познавательная конструкция? На рубеже XIX–XX веков историографическое знание эволюционирует в сторону своеобразного «отказа» от представлений о прошлом как единственно бывшем и инвариантном, вследствие чего оно стало развиваться в дальнейшем как наиболее важный элемент поддержания непрерывности процесса познания и определяющий способ культурной трансляции исторического знания.

В XX веке историография, на наш взгляд, уже становится приоритетной формой развития исторической науки, она сохранила ряд своих черт от XIX столетия, но не был забыт ей и магистральный путь на «радикализацию» отношения к прошлому как бывшему и ставшему, данные позиции только стали значительнее четче и определённее. Именно применительно к XX веку мы можем говорить об историографии как об определённом типе гуманитарных технологий и носителе определённого качества гуманитарного знания. История «уступила» историографии в приоритетной сфере отношения к прошлому, существования прошлого как такового историография не признавала, прошлое стало пониматься исключительно технологично — как операция по его запоминанию, фиксации и трансляции с выяснением характера взаимосвязей прошлого с уже имеющимся и становящимся «настоящим». Анализ развития историографического знания в конце ХХ — начале XXI века в значительной мере показывает, что прошлое понимается сегодня исключительно в качестве весьма определённых ситуационных и единичных решений, ценности прошлого по-прежнему уникальны, однако их значимость проглядывает лишь в череде мелких деталей ²⁰.

Такой результат и дальнейшая перспектива эволюции исторического знания удовлетворяет, конечно же, далеко не всех, более того, самые радикальные критики утверждают, что последние два десятилетия развития социальных и гуманитарных наук можно охарактеризовать как «устойчиво неблагоприятную динамику», следствием которой в целом стала констатация безвыходного положения кризиса интеллектуальной и социальной парадигмы ²¹.

В этом смысле общий смысл и результат поворота исторической науки к историографии, как и прежде, представляет сегодня достаточный интерес, поскольку позволяет глубже проникнуть в содержательные и смысловые основания результатов развития научно-исторического знания и образования, которые вполне отчётливо определились за последние десятилетия. Можно со всей ответственностью констатировать, что на первый план для историков выступила абсолютная самоценность изучения современности. Качество, смысл и образ исторической науки стал всё больше зависеть от того способа восприятия прошлого, которое необходимо объясняет и оправдывает целесообразность восприятия настоящего, точнее — базовая историзация опыта прошлого стала определяться возможностями познания, интерпретации и переинтерпретации современности.

То, что понимание истории как развёртывающегося во времени процесса становления социального бытия человечества предполагает её рассмотрение и описание через деятельность людей, её условия, средства, артефакты и так далее, вполне понятно. Однако в таком контексте проблема отношения к прошлому оказывается шире проблемы отношения людей к историческим «памятникам». Вместо причинного объяснения истории сегодня предлагается понимание исторического как раскрытия смыслов, лежащих в основе действий людей (исходно определяющими здесь для историков, хотя и не всегда эксплицитно на уровне профессиональной рефлексии, используются наработки социологов и социальных философов, касающиеся «теории социального действия», «рационального выбора», теории коммуникационного действия и так далее), и интерпретации данных смыслов. Исследовательский нарратив, таким образом, выстраивается не вокруг самих исторических событий, а вокруг их интерпретации сообществом исследователей.

В выстроенной интеллектуальной конфигурации можно говорить опять же о том, что история моделируется, прежде всего и в главном, как историография. Поэтому на сегодняшний день научно-историческое знание зависит и в дальнейшем будет определяться тем, каким станет приток инноваций в историографической сфере.

Для таких суждений уже сейчас можно найти вполне приемлемые основания ²², высказываемые относительно состояния, рамок и перспектив феномена историографической культуры:

1. Сфера профессионализма учёного в исторической науке всё больше определяется качеством его профессиональной культуры, которая выражается в основе — характером и качеством культуры историографической.
2. Сегодня современная историографическая культура предоставляет профессиональному историку единственно приемлемые концептуальные рамки компетенции, которая обусловливает для него стратегию идентификации и выбора в интеллектуальном поле состязательности научно-исторических объектов.
3. Историографическая культура гарантирует, выступая в качестве открытой интеллектуальной системы, равноправие и полифоничность сосуществования различных языков описания научно-исторических объектов и взаимодействие соответствующих интеллектуальных традиций. Таким образом, вполне естественно и логично утверждать, что признание коммуникационной природы историографического — базовое свойство определившегося поворота к данной самостоятельной научной дисциплине в целом.

Историография сегодня представляет собой своеобразный канал коммуникации современного исторического знания и обусловливает существование определённого типа научно-исторической (также коммуникационной по своей природе) рациональности.

В смысловом поле коммуникационной рациональности историографического можно выделить следующие определяющие стратегии:

1. Проработка современных существующих языков самоописания исторической науки и анализ историографических основ выстраивания социокультурного дискурса современности.
2. Решение задач саморепрезентации историографической культуры в существующих типах и способах интерпретаций исторического.
3. Внимание к историографическому процессу как смене определённых интеллектуальных состояний развития историографической культуры в соответствии с насущными задачами историзации текущей современности относительно активно «музеефицирующегося» прошлого социально-исторической реальности ²³.

Конституирующей основой для задач выстраивания на историографической основе социокультурного дискурса современности также может служить понимание особого места историографической школы в современной отечественной науке как совмещающей в себе одновременно два определяющих качества — исследовательского коллектива и научно-образовательной школы. Начиная с XIX века это и есть две фундаментальные функции науки как вида дискурса — анализ существующих современных инновационных гуманитарных технологий применительно к сфере социальных наук и выработка на основе их исследования соответствующих актуальных образовательных практик.

Поэтому рассматривать современную историографию как важную коммуникационную стратегию функционирования гуманитарных технологий далее следует в контексте произошедших изменений, которые непосредственно затронули и сферу отечественного исторического образования. Интеллектуальные основания, на которых может удаться проект современной историографии как определённого типа гуманитарной стратегии, были нами в общих чертах определены выше, однако возникает вопрос о том, как реализовать заявленные установки в прагматике и практике учебного процесса?

Ответ на данный вопрос требует от нас вернуться к размышлениям о важности историографии как обучающей и развивающей стратегии современного историка.

Первое, с чем сталкивается студент исторического факультета, который начинает профессионально изучать историческую науку, — это то, что специфика современного исторического образования со всей очевидностью предусматривает необходимость освоения целого блока дисциплин, которые чрезвычайно важны для формирования его профессиональной культуры.

Разобраться в том, что на сегодняшний день представляет собой гуманитарное знание, — весьма сложная и трудоёмкая задача даже для видавших виды профессиональных специалистов по истории. В этом смысле для большинства учёных, занимающихся научно-исследовательской деятельностью в сфере истории, центральным компонентом профессионализма в интеллектуальной деятельности служит способность к самостоятельной постановке и решению исследовательских задач. Более того, умение воспринимать исторический материал как систему поставленных и определённым образом решённых задач является важной предпосылкой творческого отношения ко всему процессу обучения в целом.

При кажущейся естественности и лёгкости в реализации данной установки именно с ней связанны затруднения, которые нередко испытывают даже, как я уже сказал, опытные исследователи. О каких трудностях идёт речь? Отмечу два обстоятельства.

1. Очень часто происходит так, что в результате исследовательской работы представленный материал, собранный и оформленный автором, оказывается «сильнее его», и итоговая работа превращается в простое описание фактического материала. Этот тип работ можно отнести к тому разряду «исторических реконструкций», которые не несут в себе собственно нового научного знания, но выполняют ряд предметно-практических задач — создаётся, например, определённый материальный предмет, — до некоторых пор это обычная диссертация по архивоведению или государственным учреждениям.
2. Может проявиться также и другая крайность, когда историк произвольно вмешивается в содержание изучаемых процессов и в итоге — излишне осовременивает и модернизирует их. При этом само историческое сочинение теряет всё своё своеобразие и становится всего лишь обработанным вариантом современности.

Между тем, со времени профессионализации исторического знания историки пытаются избегать названных крайностей, для чего каждое новое поколение стремится по-своему решить две тесно взаимосвязанные проблемы.

1. Что первично в профессиональной деятельности историка: его замысел (изначально принятая идея) или фактический материал, который ему приходится исследовать?
2. Что определяет качество исследования: представительность эмпирического материала (максимальное количество отражающих объект исследования материальных свидетельств и носителей прошлого) или же оригинальность теоретических основ исследования?
3. В последнее десятилетие эти традиционные вопросы дополнились ещё одним, не менее острым и актуальным: может ли научное знание формироваться при отсутствии единой теории (генерализирующей идеи), или такая идея должна быть непременно выработана (или найдена)?

Таким образом, уже сам факт устойчивости подобных вопросов, их постоянная повторяемость и неизменная настойчивость попыток их решения научным сообществом подтверждают тезис о том, что профессионал-историк не просто имеет дело с различными типами исторического знания, но должен иметь представление об их своеобразии, характере взаимодействия и профессиональном использовании.

Практика освоения профессиональной культуры современного историка непосредственно связана со своеобразием историографических процессов, которые развернулись в России в 1980–1990-е годы и которые в целом способствовали тому, что проблематика гуманитарных технологий вошла в разряд первоочередных и перспективных интеллектуальных проектов в сфере российской исторической науки.

Во второй половине 1980-х годов советская историческая наука столкнулась с необходимостью масштабного интеллектуального выбора. В общих чертах содержание данного выбора сводилось к явно обозначившейся перед научной корпорацией альтернативе: продолжать ли ставить и решать актуальные для профессионального сообщества научные проблемы на основе сложившейся интеллектуальной традиции или менять саму традицию?

В понимании историографической природы и смысла этой интеллектуальной альтернативы в современной науке отчётливо проступают две приоритетные линии. Одну из них можно определить как внутринаучную: её сторонники основным требованием при изучении исторической науки выдвигают исключительное внимание к внутренней динамике развития науки на основе присущей ей логики (так называемым имманентным законам развития научно-исторического знания). Другая линия — внешняя, приверженцы которой предпочитают рассматривать изменения в исторической науке, исходя из анализа внешних по отношению к научно-историческому знанию факторов (социально-политических, идеологических и других). В зависимости от близости к названным методологическим установкам российские историки неодинаково воспринимают и само существо открывшейся в отечественном историографическом пространстве альтернативы. Поразному они оценивают и последствия интеллектуальных изменений в современной отечественной исторической науке.

Но в последнее время всё активнее проявляет себя также и третье направление научных поисков: преодоление крайностей названных подходов в оценке развития историографического знания. В чём же его суть? Процесс возникновения нового исторического знания понимается последователями данного направления в качестве диалектического взаимодействия как сознательных, так и бессознательных, рациональных и интуитивных, логических и психологических факторов, которые равноценно участвуют в становлении, развитии и формировании исторического познания в рамках определённого типа профессиональной культуры.

На чём базировался данный подход к открывшейся в отечественной историографии в конце 1980-х годов альтернативе? Здесь имеются следующие основания:

1. Во-первых, радикальные изменения отечественного исторического знания на рубеже 1980–1990-х годов были частью глобальных общекультурных трансформаций в стране.
2. Во-вторых, характер изменений в различных сферах социального познания в данный период позволяет историкам на первый план выделить исследовательскую рефлексию как наиболее кардинальный способ обобщения и научной критики социально-политических изменений в интеллектуальной сфере.
3. В-третьих, изменение в научном творчестве стало ча стью общих изменений в сфере общественного сознания.
4. В-четвёртых, утвердившийся переход в научной практике социального познания от преимущественно вненаучной определённости к внутринаучной способствовал созданию интеллектуального пространства, в котором отечественные учёные, наконец, могли заняться поиском единого основания в развитии гуманитарных наук.

Данные наблюдения также актуализируют рассмотрение проблемы применения гуманитарных технологий в российской историографии 1990-х годов. Итак, в историографии этого периода произошли значительные изменения.

1. Прежняя историография, определяющая тип, способ и функции отечественного социального познания в советское время, оказалась интеллектуально деформированной. Её место занял сложно структурированный социально-политический нарратив, в котором элементы идеального и реально-исторического были тесно переплетены и взаимообусловлены (изменение отношения к проблеме современного историописания и способам осмысления исторического прошлого).
2. В историографической практике современных историков всё больше находит признание феномен конструирования прошлого (процесс «выборной» организации прошлого), меняются критерии и принципы анализа и интерпретации данной интеллектуальной практики.
3. В новом поле историографической состязательности стало возможным взаимодействие, диалог разных историографических культур в единое пространство поиска новой исторической парадигмы восприятия новейшей истории.

Таким образом, в перечисленных выше подходах и оценках историографической ситуации середины 1980–1990-х годов отчётливо видно, что отечественная наука представляет собой сегодня открытую плюралистическую систему, в которой доминирующие теории вынуждены мириться с существованием альтернативных научных программ, вносящих некоторую противоречивость в научную жизнь.

В этом и многом другом современному историку необходимо, как видим, разобраться, чтобы непосредственно приступить к собственному ремеслу, то есть фактически он должен, помимо того, что сформировать у себя представления о некоторых существующих концепциях и теориях, принятых в современной науке, уметь выбрать наиболее приемлемую для реализации своего исследовательского интереса, должен также уметь различать в них (теориях) ключевые проблемы, которые составляют передний край современной исторической науки.

Современные представления о сущности, возможностях и перспективах исторического познания в целом включают в себя и философскую метапозицию, касающуюся некоторых требований, запросов и надежд, которые, вообще говоря, люди пытаются реализовать с помощью исторического знания, так или иначе выражающего их общественные и личностные интересы. Суть данных вопросов к истории в самом общем плане сводится к пяти «детским» вопросам (Н. С. Розов) ²⁴:

1. Что и как вызывает события и изменения в истории? (Проблема: динамика истории.)
2. На какие части во времени и пространстве делится история? (Структура.)
3. В каком направлении, как и почему движется история? (Ход истории.)
4. В чём состоит смысл истории? (Понятно.)
5. Каково наше место, роль и предназначение в истории? (Этико-практическое самоопределение.)

Как отмечает Н. С. Розов, из приведённого вопросника видно, что наиболее живыми оказываются у нас в отечестве вопросы первый и второй, то есть то, что постоянно у нас решается в рамках публицистики: осмысление причин движения и возможностей перспективного развития, особенно в переломные эпохи. Между тем остальные вопросы, которые ставятся комплексно и в ряде сложнейших смежных дисциплин — философии истории, методологии истории, антропологии, психологии, социологии и так далее, — требуют своего осмысления на поле исторической науки.

Внутрицеховые проблемы различных гуманитарных дисциплин требуют, таким образом, своего комплексного осмысления и системного подхода, поскольку — в обозримом идеале — нас постоянно ожидает и подстерегает постоянно возникающая ситуация мировоззренческой неопределённости и социальной тревоги, варианты которых можно без труда определить и в современном (казалось бы, строго научном и рациональном) академическом сообществе. В определённые периоды алармизм проявляется на уровне массового исторического сознания и приводит к так называемым деформациям социальной памяти или к тому, что учёные традиционно именуют кризисом исторического сознания в обществе.

В последнее время термин травма всё чаще применяется не в качестве психоаналитического, а приобретает своё звучание в широком историческом контексте. Мы встречаемся с ним тогда, когда описываются определённые сложные аберрации или искажения в специфике восприятия и осмысления именно исторического прошлого.

Хотя принцип искажения в восприятии исторической реальности изменяется от поколения к поколению и в каждом случае обусловлен вполне понятными причинами, травма в историческом смысле слова раскрывает нам то, что называется конфликтом между: произошедшим событием, его официальной версией и фантазмами самого травмированного. Так переживается опыт ВОВ, феномен Холокоста, опыт недавнего строительства социализма в рамках выхода из коммунистического проекта. И в том, и в другом случае мы сталкиваемся с феноменом «искажённой памяти», когда нарушается преемственная связь с прошлым, преемственность памяти, а это, в свою очередь, требует определённой детравматизации социальной памяти.

В этом смысле историография как гуманитарный проект и технология актуален для современного историка по нескольким основаниям:

Во-первых, как обучающая и развивающая техноло гия историография способствует усвоению существующих традиций исторического познания, прежде всего знакомя историка со сложившимися и сосуществующими интеллектуальными структурами и культурами «вопрошания» исторического, социальной и личностной укоренённостью «вопросов историка» ²⁵. При этом последние, пожалуй, имеют даже более важное значение для развития исторической науки, нежели приемлемые ответы и получение профессиональных результатов в данной сфере.

Во-вторых, обязательность и вариативность современной историографии позволяют историку различно воспринимать само историческое и выбирать для себя приемлемые формы его постижения. Историографию можно изучать как историческую библиографию во многом это наследие так называемого репрессивного сознания), как процесс производства научных открытий в истории (позитивистски, ориентируясь на прогресс научного знания), либерально — как историю исторической мысли, наконец, историографию можно воспринимать и как особого вида проект интеллектуальной и аналитической истории, и даже постмодернистски, с доминантой деконструкции всего поля исторического.

В-третьих, характер условий включения новых средств в содержание познавательной практики конкретного историка зачастую определяет уровень самой научной рефлексии и качество её развития в рамках становления истории исторической науки на определённом этапе ²⁶. Само возникновение историографических представлений как особого эпифеномена ²⁷ исторического творчества позволяет лучше понять логику развития научно-исторического знания в предшествующий период. Со временем такие научно-исторические наблюдения и оценки приобретают все более самостоятельное значение, принимая вид научной саморефлексии в рамках истории историографии: в постановке вопроса о возможности осмысления внутри научной профессии логической структуры не самого исторического процесса, но генезиса научно-исторических исследований в совокупности всех составляющих его сторон (опосредованно вбирающих в себя и сам исторический процесс).

Таким образом, ещё раз подчеркну, что проект курса «Современная историография как гуманитарная технология» является, на наш взгляд, наиболее адекватным для того, чтобы попытаться выразить на сегодняшний день смысл, качество и содержание интегрированного опыта понимания сути происходивших и происходящих изменений в сфере исторического знания, задействовав актуальный коммуникационный и технологический ресурс развития современной гуманитаристики.